Страница:
— Некоторых лошадей невозможно научить, — сказал я.
Джосси кивнула. Обмен любезностями закончен, понял я. Она иносказательно извинилась за безобразное поведение лошади, а я согласился признать, что ее отец изо всех сил старался научить мерина прыгать.
Есть тренеры (им, правда, далеко до Уильяма Финча), которые твердо убеждены, будто не существует лучшего места, чем настоящие скачки, чтобы зеленые новички научились прыгать. Но это все равно, что заставить ребенка карабкаться на Эйгер, не показав, как это делается.
— Что побудило вас стать бухгалтером? — спросила Джосси. — Это ведь ужасно скучная работа.
— Вы так считаете?
Она позволила мне вволю полюбоваться большими глазами.
— Вы, очевидно, нет, — сказала Джосси. Она слегка склонила голову, задумавшись. — Вы не выглядите скучным надоедой, и вы не ведете себя как скучный надоеда, если можно так выразиться.
— Судьи рассудительны, медсестры милосердны, шахтеры герои, писатели пьют.
— Иными словами, нечего ждать, чтобы люди соответствовали стереотипу.
— Именно.
Она улыбнулась.
— Я знаю Тревора с шести лет.
Негодница. Тревора, без всяких натяжек, едва ли можно причислить к скучным надоедам.
— Продолжайте, — сказала она. — Почему?
— Безопасность. Стабильная работа. Хороший заработок. Обычные стимулы.
Она скривила губы.
— Вы лжете.
— Почему вы так решили? — Люди, которые просто так рискуют свернуть себе шею на скачках с препятствиями, не бывают помешаны на безопасности, стабильной работе и деньгах.
— Тогда из-за мамы, — небрежно уронил я.
— Она хотела, чтобы вы выбрали эту профессию?
— Нет. — Я заколебался. Я никогда и никому не рассказывал, почему вырос одержимый пламенным рвением, таким же сильным, как истинное призвание. Джосси ждала с насмешливым вниманием.
— У нее был паршивый бухгалтер, — сказал я. — Я обещал ей, что сам займусь нашими делами, когда вырасту. В сущности, все довольно банально.
— Вы так и сделали?
— Нет. Она умерла.
— Душещипательная история.
— Да, я предупреждал. Абсолютно банальная.
Она помешала фрукты соломинкой, иронии в ней немного поубавилось.
— Боитесь, что буду смеяться над вами.
— Уверен, — сказал я.
— Так испытайте меня.
— Ну... она была не очень практичной женщиной, моя мама. Отец погиб во время нелепого несчастного случая, и ей пришлось одной воспитывать меня.
Ей было около тридцати. Мне девять. — Я замолчал.
Джосси действительно не смеялась, поэтому я продолжал, сделав над собой усилие:
— Она арендовала дом почти у самой набережной в Райде и открыла в нем пансион — всего на ступеньку выше обычных меблированных комнат. Удобный, но без права подавать напитки, что-то в этом роде. Таким образом она могла находиться дома, когда я возвращался из школы или наступали каникулы.
— Мужественная женщина, — промолвила Джосси. — Продолжайте.
— Легко догадаться, что случилось дальше.
Джосси допила коктейль до дна бокала, издав чавкающий звук соломинкой.
— Конечно, — сказала она. — Ваша мама умела хорошо готовить и принять людей, и понятия не имела, как подсчитывать и назначать справедливую цену.
— Она также платила налоги с сумм, которые следовало отнести к расходам.
— А это много?
— Безумно.
— Продолжайте же, — поторопила она меня. — Вытянуто из вас что-нибудь труднее, чем искать грибы.
— Иногда я заставал ее в слезах. В основном она плакала зимой, когда совсем не было постояльцев. Десятилетнему ребенку очень больно видеть, как плачет мать. Наверное, мне хотелось защитить ее. Правда, сначала я думал, что она все еще оплакивает смерть отца. Потом я понял, что она плакала всегда после встреч с мистером Джонсом, своим бухгалтером. Я пытался убедить ее поделиться неприятностями, но она говорила, что я слишком мал.
Я снова замолчал. Джосси вздохнула с раздражением и сказала:
— Рассказывайте дальше.
— Я посоветовал ей отделаться от мистера Джонса и нанять кого-нибудь другого. Она ответила, что я ничего не понимаю. Я пообещал ей, что стану бухгалтером, когда вырасту, и приведу в порядок ее дела. — Я криво улыбнулся. — Когда мне исполнилось тринадцать лет, она однажды утром отправилась в Бутс и купила двести таблеток аспирина. Она размешала их в стакане воды и выпила. Я нашел ее, когда вернулся домой из школы. Она лежала на постели. И она оставила мне записку.
— Что она написала?
— Она написала: «Дорогой Ро. Прости. Люблю. Мама».
— Бедняжка. — Джосси заморгала. И не засмеялась.
— Она составила завещание, — продолжал я. — Простенькое завещание на обычном канцелярском бланке. Она завещала мне все. В сущности, ничего, кроме ее личных вещей. Я сохранил все бухгалтерские книги и банковские ведомости. В течение нескольких лет меня перебрасывали от одних дядюшек и тетушек к другим, но я сберег в целости и сохранности эти книги и позже попросил одного знакомого бухгалтера взглянуть на них. Он сказал мне, что, наверное, мистер Джонс думал, будто работает на налоговую комиссию, а не на своего клиента. Я сообщил своему знакомому, что собираюсь стать бухгалтером, и заставил показать конкретно, что мистер Джонс сделал не правильно.
Вот и все. Конец истории.
— И вы до сих пор убиваете мистера Джонса, чтобы осушить слезы матери? — насмешливый тон вернулся, но в смягченном варианте.
Я улыбнулся:
— Мне нравится бухгалтерское дело. Вероятно, я никогда бы о нем и не подумал, если бы не мистер Джонс.
— Благослови Бог негодяев.
— Он был сверхправедным. Самодовольный, напыщенный осел. Вокруг по-прежнему полно мистеров Джонсов, которые не указывают своим клиентам все законные способы избежать налогов.
— Что?
— Глупо платить налоги, когда это не нужно.
— Но это очевидно.
— Многие люди платят по невежеству или руководствуясь дурными советами.
Я заказал нам еще по бокалу и сказал Джосси, что теперь ее очередь раскрывать семейные тайны.
— Моя мама? — изумилась она. — Мне казалось, весь мир знает мою маму. Она плавает на каноэ вверх и вниз по Амазонке и выискивает древние племена. И шлет домой донесения в виде серьезных статей для заумных журналов; Мы с отцом не видели ее много лет. В январе мы получаем поздравительные рождественские телеграммы.
Меня осенила догадка.
— Кристабель Сэффрей Финч! Бесстрашная женщина-исследователь, штурмующая непроходимую сельву?
— Именно, — кивнула Джосси.
— Боже мой.
— Скорее черт возьми.
— Тревор никогда не говорил мне, — сказал я. — Впрочем, полагаю, он и не должен был.
Джосси усмехнулась.
— Тревор осуждает. Еще Тревор строго осуждает милые папины утешения.
Тети, как я привыкла их называть. Теперь я называю их Лида и Сэнди.
— Он очень осмотрителен. — Даже на ипподроме, где сплетни являются вторым основным занятием, я никогда не слышал о Лиде и Сэнди. Или о том, что Кристабель Сэффрей Финч, излюбленная героиня документальных фильмов об антропологии, была женой Уильяма.
— Сэнди — это его вечно больная секретарша, — пояснила Джорси, у нее постоянно то бронхит, то прострел, то аборт.
Я рассмеялся.
— А Лида?
Джосси скорчила гримаску, и неожиданно девушка показалась трогательно уязвимой под блестящими доспехами бравады.
— Лида впилась в него, точно ленточный червь. Терпеть ее не могу.
Поговорим лучше о еде. Я умираю от голода.
Мы изучили меню, сделали заказ, прикончили выпивку и отправились обедать в столовую, повидавшую не одно столетие: каменные стены, обнаженные дубовые балки, красный бархат и приглушенный свет.
Джосси ела так, словно проблемы полнеющих талий не существует вовсе, что явилось приятным разнообразием после одной привередливой особы, клевавшей как птичка, которую я водил в ресторан в последний раз.
— Мне повезло, — сказала она самодовольно, накладывая целую горку масла на картофель, запеченный в мундире.
Я подумал, что ей повезло не только с хорошим обменом веществ. Сообразительность, очаровательное лицо, высокая изящная фигура: в ней не было ничего заурядного.
В основном за столиками вокруг нас сидело по два-четыре человека, которые негромко разговаривали между собой. Львиную долю шума производила большая компания, разместившаяся у дальней стены.
— Они все время смотрят сюда, — сказала Джосси. — Вы их знаете?
— Похоже, спиной к нам сидит Хворостина Элрой.
— Неужели? Празднует свою победу?
Хворостина Элрой, прозванный так за необычайно тощие ноги, старательно избегал меня в раздевалке в Таустере и, наверное, совершенно расстроился, обнаружив, что я обедаю в его местном пабе. Он был моим клиентом из числа жокеев, но останется ли он им и дальше, вызывало сомнения. В настоящий момент он не особенно меня жаловал.
Однако источником шума был не он, а хозяин вечеринки, суровый с виду человек, от природы обладавший громким голосом.
— Перестаньте их гипнотизировать, — сказал я Джосси.
Большие глаза уставились на меня поверх бифштекса с салатом.
— Страусиная позиция? — полюбопытствовала она.
Я кивнул.
— Если мы спрячем, головы в песок, возможно, буря нас минует.
Но буря, по-видимому, только набирала силу. Слова типа «ублюдок» слышались все громче сквозь общий гул, и многие посторонние посетители начали проявлять интерес.
— Неприятность, — сообщила Джосси без заметного сожаления, — встала на ноги и двигается в нашу сторону.
— Черт.
Она усмехнулась:
— Трусишка.
Неприятность приблизилась нетвердыми шагами подвыпившего человека.
Под пятьдесят, определил я. Рост около пяти футов восьми дюймов, короткие темные волосы, раскрасневшееся лицо и воинственный взгляд. Он был настроен решительно и полностью проигнорировал Джосси.
— Мой сын говорит, ты и есть тот самый ублюдок Рональд Бриттен. Помимо того, что он орал, у него еще слегка заплетался язык.
Не обратить на него внимание значило напроситься на драку. Я положил на стол нож и вилку и откинулся на спинку стула. Я сделал вид, будто он задал мне вежливый вопрос.
— Хворостина Элрой ваш сын?
— Верно, черт побери, — сказал он.
— Он красиво выиграл сегодня, — заметил я. — Здорово.
Секунды на две Элрой-старший лишился дара речи.
— На черта ему сдалось твое «здорово».
Не ответив, я спокойно ждал. Элрой-старший нагнулся, дохнул винным перегаром, и нацелился мне в лицо указательным пальцем.
— Не трогай моего сына, ясно? Он никому ничего плохого не делает. Он не хочет, чтобы какой-то ублюдок, вроде тебя, доносил на него проклятой налоговой ищейке. Иуда, вот ты кто. Делаешь свои делишки у него за спиной.
Стукач, вот ты кто.
— Я не сообщал о нем.
— Не выйдет. — Он с угрозой затряс пальцем. — На тебя с твоим проклятым инспектором он тратит сотни, не так ли? Таких, как ты ублюдков, надо сажать в тюрьму. Это пойдет тебе на пользу.
Из-за плеча Элроя возник невозмутимый метрдотель.
— Простите, сэр, — начал он. Элрой набросился на него, как разъяренный бык.
— Двигай отсюда. Мне плевать, кто ты такой. Двигай. У меня есть собственное мнение, и когда я его выскажу, я сяду, ясно? Не раньше.
Метрдотель малодушно ретировался, и Элрой вернулся к своему основному объекту. Джосси не сводила с него осуждающего взгляда, но это не изменило его намерений.
— Я слышал, кто-то недавно продержал тебя под замком около десяти дней, а ты выбрался. Чертовски жаль. Ты заслуживаешь, чтобы тебя упрятали, ей-Богу. Ублюдок, вроде тебя. Кто бы тебя ни запер, хорошо придумал.
Я ничего не ответил. Элрой развернулся в пол-оборота, но он отнюдь не закончил. Просто обратился к более широкой аудитории.
— Знаете, что этот ублюдок сделал моему сыну?
Аудитория старательно отводила взгляд с чисто британским смущением, но, независимо от собственного желания, они получили ясный ответ.
— Льстивый, угодливый ублюдок пополз на брюхе к налоговому инспектору и донес ему, что у моего сына есть денежки, с которых он не заплатил налогов.
— Я этого не делал, — сказал я Джосси.
Элрой круто повернулся ко мне и ткнул в меня пальцем:
— Лжец проклятый. Для ублюдков, вроде тебя, и тюрьма слишком хороша.
Появился управляющий, за ним маячил метрдотель.
— Мистер Элрой, — любезно обратился управляющий. — Бутылка превосходного вина для ваших гостей, поздравление администрации. — Он поманил пальцем метрдотеля, который проворно подал бутылку кларета. Управляюший был молод, одет с иголочки и напомнил мне Вивиена Иверсона. Его елей неожиданно сотворил чудо, умаслив бурю, которая пошла на убыль, выдав напоследок еще несколько «ублюдков», и возвратилась к своему столу, бормоча себе под нос.
Люди за другими столиками украдкой следили за развитием событий, прикрываясь оживленной беседой, а тем временем метрдотель откупорил бутылку для Элроя и налил ему щедрую порцию. Управляющий непринужденно продрейфовал назад к нашему столику.
— Ваш обед пойдет за счет заведения, сэр. — Он тактично помолчал.
— Мистер Элрой — ценный посетитель. — Он едва заметно поклонился и медленно удалился, не дожидаясь ответа.
— Какой бесчувственный, — возмутилась Джосси, готовая взорваться.
— Какой профессионал.
Она уставилась на меня.
— И часто вы спокойно сидите и позволяете обзывать себя ублюдком?
— Раз в неделю и два раза в день по воскресеньям.
— Бесхребетный.
— Если бы я встал и поколотил его, наши бифштексы остыли бы.
— Мой и так остыл.
— Возьмите другой, — предложил я. Я принялся за еду, начав с того, на чем остановился, и через пару секунд Джосси последовала моему примеру.
— Объясните, — потребовала она. — Я сгораю от нетерпения. Из-за чего весь сыр-бор? — Она окинула взглядом ресторан. — Вы стали теперь главной темой разговоров, и общественное мнение склоняется не в вашу пользу.
— Как правило, — сказал я, подцепив вилкой салат-латук, — клиентам не стоит рассчитывать, что их бухгалтер поможет им нарушить закон.
— Хворостина?
— И бухгалтеры, к сожалению, не вправе обсуждать дела своих клиентов.
— Вы серьезно?
Я вздохнул.
— Клиент, который хочет, чтобы бухгалтер посмотрел сквозь пальцы на его попытку уклониться от уплаты налога с очень солидной суммы, навряд ли запрыгает от счастья, когда бухгалтер откажется это сделать.
— М-м. — Джосси энергично жевала. — Теперь понимаю.
— И бухгалтер, — продолжал я, — который советует своему клиенту указать в декларации всю сумму и заплатить налог, иначе противные финансовые инспектора наверняка выявят сокрытый доход и клиенту придется заплатить штраф вдобавок к налогу, и со всех точек зрения он кончит очень плохо, так как получит по шее не только за это конкретное нарушение, но и в дальнейшем каждую его налоговую Декларацию будут изучать под микроскопом, и его вечно будут трясти из-за каждого пенни, и инспектора будут обшаривать все щели в его доме в два часа ночи... — я перевел дыхание, — такой бухгалтер может не пользоваться популярностью.
— Неразумно.
— И бухгалтер, который отказывается нарушить закон и говорит, что, если его клиент настаивает на этом, пусть решает свои проблемы где-нибудь в другом месте, такого бухгалтера вполне могут назвать ублюдком.
Она доела бифштекс и отложила нож и вилку.
— А этот гипотетический бухгалтер доносит налоговому инспектору?
Я улыбнулся.
— Если данный клиент больше не является его клиентом, бухгалтер понятия не имеет, уклоняется бывший клиент от налогов или нет. Так что нет, он не доносит. — Следовательно, Элрой все понял не правильно.
— Э... — сказал я, — именно он придумал систему, благодаря которой Хворостина добывал деньги. Вот почему Элрой-старший так разъярен. А мне не следовало вам все это рассказывать.
— Вас теперь обезглавят, или повесят, или что?
— Вознесут до небес. — Я отпил глоток вина. — Просто поразительно, как много людей пытаются заставить своих бухгалтеров помочь им смошенничать с налогами. Я считаю, если кому-то взбрело в голову мошенничать, последний человек, кому об этом следует рассказывать, — его бухгалтер.
— Сделать дело и сидеть тихо?
— Если готовы рискнуть.
Она снисходительно улыбнулась.
— Рискнуть чем? Уклонение от налогов — национальный вид спорта.
Люди никогда не понимали, что такое налогообложение, подумал я. Жестокость, с какой подчас выжимали налоги, затмевала даже методы лендлордов эпохи королевы Виктории. Ныне представители налоговой инспекции обладали пугающе широкими чрезвычайными полномочиями, им позволялось вторгаться в дом и обыскивать.
— Намного безопаснее красть у своего нанимателя, чем у налоговой инспекции, — сказал я.
— Вы, должно быть, шутите.
— Попробуйте профитроли, — сказал я. Джосси смерила взглядом подкатившую тележку с десертом и выбрала четыре маленькие сдобные булочки с кремом, густо политые шоколадным соусом.
— А вы разве не возьмете ничего? — требовательно спросила она.
— Я не забываю о Гобелене в среду.
— Неудивительно, что жокеи толстеют, когда наконец перестают ограничивать себя в еде. — Она с удовольствием зачерпнула ложкой темнокоричневую клейкую субстанцию. — Почему безопаснее красть у своего нанимателя?
— Он не может продать ваши личные вещи, чтобы вернуть деньги.
Большие глаза распахнулись шире.
— Ну и ну! — вырвалось у Джосси.
— Если вы погрязли в долгах, суд может послать исполнителей, чтобы забрать вашу мебель. Если вы вместо этого проворовались, то не может.
Она ошеломленно замерла с полным ртом, потом торопливо прожевала и проглотила.
— Продолжайте немедленно, — велела она. — Я сейчас лопну от нетерпения.
— Ну... национальный вид спорта именно воровство, а не уклонение от налогов. Мелкое воровство. Ограбления. Кражи. Большинство магазинных краж совершается персоналом, а не покупателями. Если девушка, которая целый день продает колготки, спрячет одну пару в сумочку, когда пойдет домой, никто всерьез не обвинит ее. Воровство по мелочи у хозяина считается даже чем-то вроде законных дополнительных льгот. И если вдруг какая-нибудь фирма-производитель ставит у служебного входа контролера, поднимается едва ли не бунт, пока его не уберут.
— Из-за того, что он прекращает утечку гаечных ключей и автопогрузчиков?
Я усмехнулся.
— Можно было бы прокормить армию тем, что исчезает из холодильников отелей.
— Бухгалтеры, — заявила она, — не должны считать это забавным.
— Особенно если они проводят всю свою жизнь, выискивая мошенничество.
— Неужели? — Она искренне удивилась. — Нет, правда? Я думала, бухгалтеры просто подводят итоги.
— Основная цель аудита — обнаружить обман. — А я думала, что... ну... подсчитать прибыли и убытки.
— Не совсем.
Она задумалась.
— Но ведь Тревор проводит инвентаризацию, когда приходит считать брикеты сена, седла и прочее.
Я покачал головой.
— Скорее проверяет от лица вашего отца, что его конюхи не продают потихоньку излишки сена или упряжь.
— Боже мой! — Она была непритворно поражена. — Придется пересмотреть свое мнение о бухгалтерах как о закоснелых придирах. И привыкать к их новому образу спецподразделения полиции по борьбе с мошенничеством.
— Это тоже не правильно.
— Почему же?
— Например, если аудитор понимает, что кассир надувает свою фирму, он просто сообщает в фирму. Он не арестовывает кассира. Он оставляет на усмотрение фирмы, отдавать ли виновного под стражу.
— Но они наверняка так всегда и поступают.
— Ничего подобного. Если всем станет известно, что кассир надувал своих нанимателей, на репутацию фирмы ляжет пятно позора и фирма может понести большие убытки. Как правило, кассира без шума увольняют.
— Вам не надоело рассказывать мне все это?
— Нет, — честно ответил я.
— Тогда расскажите мне о какой-нибудь крупной афере.
Я рассмеялся.
— А вы слышали хотя бы об одной в последнее время?
— Ну, пожалуйста.
— Хм... — Я задумался. — Многие из блестящих афер — это искусное жонглирование цифрами. Канцелярская работа, построенная на обмане зрения, как фокус с тремя картами. — Я умолк, потом улыбнулся. — Я знаю занятную историю, хотя те люди не являлись моими клиентами, слава богу. Жил-был один управляющий птицефермой по разведению цыплятбройлеров. Каждую неделю он продавал тысячи цыплят фирме, выпускавшей замороженные продукты. А еще управляющий потихоньку продавал по сотне цыплят в неделю мяснику, который не подозревал, что цыплята поступают, как говорится, из-под полы. Никто не мог толком подсчитать, сколько цыплят в действительности находилось на ферме, поскольку воспроизводство было огромным и очень быстрым, а маленькие цыплята часто умирают. Управляющий клал себе в карман кругленькую сумму, имея постоянный, не облагаемый налогами доход. И как большинство ловких мошенничеств, это открылось по чистой случайности.
— Какой же?
— Мясник обычно расплачивался чеком на имя управляющего. Однажды он столкнулся с одним из директоров фирмы, владевшей птицефермой, и, желая сэкономить на почтовых расходах, достал чековую книжку, выписал чек на имя управляющего и попросил директора передать тому в счет оплаты за ежемесячную партию цыплят.
— И бомба взорвалась.
— Оглушительно. Управляющего уволили.
— И не подали в суд?
— Нет. По последним сведениям, он занимается продажей розовых кустов по почте...
— А вы интересовались, в каком питомнике он работает?
Я с усмешкой кивнул. Она была находчивой и забавной, и казалось невероятным, что я встретил ее только вчера.
Мы пили кофе и говорили о лошадях. Она призналась, что пробовала силы в трехдневных конноспортивных состязаниях, включающих выездку, кросс и скачки с препятствиями, но вскоре намерена отказаться от этого.
— Почему? — спросил я.
— Нет таланта.
— И что будете делать?
— Выйду замуж.
— О! — Я почувствовал смутное разочарование. — За кого?
— Представления не имею. Кто-нибудь подвернется.
— Только и всего?
— Конечно, только и всего. Можно найти мужа в самых неожиданных местах.
— Что вы делаете завтра? — спросил я.
Ее глаза ярко и лукаво вспыхнули.
— Иду в гости к подруге. А вы?
— Считаю, наверное.
— Но завтра воскресенье.
— И контора всецело в моем распоряжении, никто мне не помешает. Я часто работаю по воскресеньям. Почти всегда.
— Черт побери.
Мы вышли из паба и направились на автостоянку, где бок о бок стояли «Миджет» и «Доломит».
— Спасибо за угощение, — сказала Джосси.
— А вам за компанию.
— Вы себя нормально чувствуете?
— Да, — удивленно ответил я. — А что?
— Просто уточняю, — сказала она. — Папа спросит. Падение выглядело сокрушительным.
Я покачал головой.
— Пара ушибов.
— Хорошо. Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я поцеловал ее в щеку. Ее глаза мерцали в тусклом свете, падавшем из окон паба. Я поцеловал ее в губы, скорее легко прикоснулся к ним сомкнутыми губами. Она ответила мне таким же поцелуем.
— Хм, — сказала она, отступив назад. — Неплохо. Не люблю слюнявых поцелуев.
Она привычно скользнула на сиденье «Миджета» и включила зажигание.
— Увидимся на сене, — указала она. — Когда будете его считать.
Она улыбалась, уезжая, и, возможно, выражение ее лица было зеркальным отражением моего собственного. Я отпер дверцу автомобиля и, чувствуя себя довольно глупо, заглянул в темную щель за передними сиденьями.
Никого. Я сел в машину и завел ее, решая спорный вопрос, имеет смысл рискнуть и вернуться в коттедж или нет. Пятница и суббота прошли достаточно спокойно, но вдруг кошки до сих пор стерегут мышиную норку. Я пришел к выводу, что будет благоразумнее провести еще одну ночь вне дома, и, снова объехав Оксфорд, покатил от паба на север, к большому безликому мотелю рядом со станцией техобслуживания, построенной около оживленной кольцевой развязки.
Как и обычно, это место ярко освещалось огнями, здесь царили шум и суета; на высоких мачтах развевались флаги, трещали бензоколонки. Я зарегистрировался в конторе мотеля, взял ключ и подрулил к чуть более тихим номерам в глубине.
Заснуть не составит проблемы, подумал я. Непрерывный гул идущего мимо транспорта подействует усыпляюще. Как колыбельная.
Я зевнул, достал чемодан, запер машину и вставил ключ в замочную скважину своего номера.
Что-то с большой силой ударило меня между лопаток. Я упал на дверь, которую еще не успел открыть, и тотчас получил жестокий удар по голове.
На этот раз ко мне отнеслись без всякого снисхождения. На этот раз обошлось без эфира.
Я сполз, теряя сознание, по двери и успел увидеть только темные, неясные фигуры: они склонились надо мной, зажав со всех сторон, как в тисках, и безжалостно принялись избивать меня ногами. От тяжелых пинков я содрогался всем телом. Очередной свирепый удар по голове погрузил меня в глубокое, безмятежное беспамятство.
Глава 11
Джосси кивнула. Обмен любезностями закончен, понял я. Она иносказательно извинилась за безобразное поведение лошади, а я согласился признать, что ее отец изо всех сил старался научить мерина прыгать.
Есть тренеры (им, правда, далеко до Уильяма Финча), которые твердо убеждены, будто не существует лучшего места, чем настоящие скачки, чтобы зеленые новички научились прыгать. Но это все равно, что заставить ребенка карабкаться на Эйгер, не показав, как это делается.
— Что побудило вас стать бухгалтером? — спросила Джосси. — Это ведь ужасно скучная работа.
— Вы так считаете?
Она позволила мне вволю полюбоваться большими глазами.
— Вы, очевидно, нет, — сказала Джосси. Она слегка склонила голову, задумавшись. — Вы не выглядите скучным надоедой, и вы не ведете себя как скучный надоеда, если можно так выразиться.
— Судьи рассудительны, медсестры милосердны, шахтеры герои, писатели пьют.
— Иными словами, нечего ждать, чтобы люди соответствовали стереотипу.
— Именно.
Она улыбнулась.
— Я знаю Тревора с шести лет.
Негодница. Тревора, без всяких натяжек, едва ли можно причислить к скучным надоедам.
— Продолжайте, — сказала она. — Почему?
— Безопасность. Стабильная работа. Хороший заработок. Обычные стимулы.
Она скривила губы.
— Вы лжете.
— Почему вы так решили? — Люди, которые просто так рискуют свернуть себе шею на скачках с препятствиями, не бывают помешаны на безопасности, стабильной работе и деньгах.
— Тогда из-за мамы, — небрежно уронил я.
— Она хотела, чтобы вы выбрали эту профессию?
— Нет. — Я заколебался. Я никогда и никому не рассказывал, почему вырос одержимый пламенным рвением, таким же сильным, как истинное призвание. Джосси ждала с насмешливым вниманием.
— У нее был паршивый бухгалтер, — сказал я. — Я обещал ей, что сам займусь нашими делами, когда вырасту. В сущности, все довольно банально.
— Вы так и сделали?
— Нет. Она умерла.
— Душещипательная история.
— Да, я предупреждал. Абсолютно банальная.
Она помешала фрукты соломинкой, иронии в ней немного поубавилось.
— Боитесь, что буду смеяться над вами.
— Уверен, — сказал я.
— Так испытайте меня.
— Ну... она была не очень практичной женщиной, моя мама. Отец погиб во время нелепого несчастного случая, и ей пришлось одной воспитывать меня.
Ей было около тридцати. Мне девять. — Я замолчал.
Джосси действительно не смеялась, поэтому я продолжал, сделав над собой усилие:
— Она арендовала дом почти у самой набережной в Райде и открыла в нем пансион — всего на ступеньку выше обычных меблированных комнат. Удобный, но без права подавать напитки, что-то в этом роде. Таким образом она могла находиться дома, когда я возвращался из школы или наступали каникулы.
— Мужественная женщина, — промолвила Джосси. — Продолжайте.
— Легко догадаться, что случилось дальше.
Джосси допила коктейль до дна бокала, издав чавкающий звук соломинкой.
— Конечно, — сказала она. — Ваша мама умела хорошо готовить и принять людей, и понятия не имела, как подсчитывать и назначать справедливую цену.
— Она также платила налоги с сумм, которые следовало отнести к расходам.
— А это много?
— Безумно.
— Продолжайте же, — поторопила она меня. — Вытянуто из вас что-нибудь труднее, чем искать грибы.
— Иногда я заставал ее в слезах. В основном она плакала зимой, когда совсем не было постояльцев. Десятилетнему ребенку очень больно видеть, как плачет мать. Наверное, мне хотелось защитить ее. Правда, сначала я думал, что она все еще оплакивает смерть отца. Потом я понял, что она плакала всегда после встреч с мистером Джонсом, своим бухгалтером. Я пытался убедить ее поделиться неприятностями, но она говорила, что я слишком мал.
Я снова замолчал. Джосси вздохнула с раздражением и сказала:
— Рассказывайте дальше.
— Я посоветовал ей отделаться от мистера Джонса и нанять кого-нибудь другого. Она ответила, что я ничего не понимаю. Я пообещал ей, что стану бухгалтером, когда вырасту, и приведу в порядок ее дела. — Я криво улыбнулся. — Когда мне исполнилось тринадцать лет, она однажды утром отправилась в Бутс и купила двести таблеток аспирина. Она размешала их в стакане воды и выпила. Я нашел ее, когда вернулся домой из школы. Она лежала на постели. И она оставила мне записку.
— Что она написала?
— Она написала: «Дорогой Ро. Прости. Люблю. Мама».
— Бедняжка. — Джосси заморгала. И не засмеялась.
— Она составила завещание, — продолжал я. — Простенькое завещание на обычном канцелярском бланке. Она завещала мне все. В сущности, ничего, кроме ее личных вещей. Я сохранил все бухгалтерские книги и банковские ведомости. В течение нескольких лет меня перебрасывали от одних дядюшек и тетушек к другим, но я сберег в целости и сохранности эти книги и позже попросил одного знакомого бухгалтера взглянуть на них. Он сказал мне, что, наверное, мистер Джонс думал, будто работает на налоговую комиссию, а не на своего клиента. Я сообщил своему знакомому, что собираюсь стать бухгалтером, и заставил показать конкретно, что мистер Джонс сделал не правильно.
Вот и все. Конец истории.
— И вы до сих пор убиваете мистера Джонса, чтобы осушить слезы матери? — насмешливый тон вернулся, но в смягченном варианте.
Я улыбнулся:
— Мне нравится бухгалтерское дело. Вероятно, я никогда бы о нем и не подумал, если бы не мистер Джонс.
— Благослови Бог негодяев.
— Он был сверхправедным. Самодовольный, напыщенный осел. Вокруг по-прежнему полно мистеров Джонсов, которые не указывают своим клиентам все законные способы избежать налогов.
— Что?
— Глупо платить налоги, когда это не нужно.
— Но это очевидно.
— Многие люди платят по невежеству или руководствуясь дурными советами.
Я заказал нам еще по бокалу и сказал Джосси, что теперь ее очередь раскрывать семейные тайны.
— Моя мама? — изумилась она. — Мне казалось, весь мир знает мою маму. Она плавает на каноэ вверх и вниз по Амазонке и выискивает древние племена. И шлет домой донесения в виде серьезных статей для заумных журналов; Мы с отцом не видели ее много лет. В январе мы получаем поздравительные рождественские телеграммы.
Меня осенила догадка.
— Кристабель Сэффрей Финч! Бесстрашная женщина-исследователь, штурмующая непроходимую сельву?
— Именно, — кивнула Джосси.
— Боже мой.
— Скорее черт возьми.
— Тревор никогда не говорил мне, — сказал я. — Впрочем, полагаю, он и не должен был.
Джосси усмехнулась.
— Тревор осуждает. Еще Тревор строго осуждает милые папины утешения.
Тети, как я привыкла их называть. Теперь я называю их Лида и Сэнди.
— Он очень осмотрителен. — Даже на ипподроме, где сплетни являются вторым основным занятием, я никогда не слышал о Лиде и Сэнди. Или о том, что Кристабель Сэффрей Финч, излюбленная героиня документальных фильмов об антропологии, была женой Уильяма.
— Сэнди — это его вечно больная секретарша, — пояснила Джорси, у нее постоянно то бронхит, то прострел, то аборт.
Я рассмеялся.
— А Лида?
Джосси скорчила гримаску, и неожиданно девушка показалась трогательно уязвимой под блестящими доспехами бравады.
— Лида впилась в него, точно ленточный червь. Терпеть ее не могу.
Поговорим лучше о еде. Я умираю от голода.
Мы изучили меню, сделали заказ, прикончили выпивку и отправились обедать в столовую, повидавшую не одно столетие: каменные стены, обнаженные дубовые балки, красный бархат и приглушенный свет.
Джосси ела так, словно проблемы полнеющих талий не существует вовсе, что явилось приятным разнообразием после одной привередливой особы, клевавшей как птичка, которую я водил в ресторан в последний раз.
— Мне повезло, — сказала она самодовольно, накладывая целую горку масла на картофель, запеченный в мундире.
Я подумал, что ей повезло не только с хорошим обменом веществ. Сообразительность, очаровательное лицо, высокая изящная фигура: в ней не было ничего заурядного.
В основном за столиками вокруг нас сидело по два-четыре человека, которые негромко разговаривали между собой. Львиную долю шума производила большая компания, разместившаяся у дальней стены.
— Они все время смотрят сюда, — сказала Джосси. — Вы их знаете?
— Похоже, спиной к нам сидит Хворостина Элрой.
— Неужели? Празднует свою победу?
Хворостина Элрой, прозванный так за необычайно тощие ноги, старательно избегал меня в раздевалке в Таустере и, наверное, совершенно расстроился, обнаружив, что я обедаю в его местном пабе. Он был моим клиентом из числа жокеев, но останется ли он им и дальше, вызывало сомнения. В настоящий момент он не особенно меня жаловал.
Однако источником шума был не он, а хозяин вечеринки, суровый с виду человек, от природы обладавший громким голосом.
— Перестаньте их гипнотизировать, — сказал я Джосси.
Большие глаза уставились на меня поверх бифштекса с салатом.
— Страусиная позиция? — полюбопытствовала она.
Я кивнул.
— Если мы спрячем, головы в песок, возможно, буря нас минует.
Но буря, по-видимому, только набирала силу. Слова типа «ублюдок» слышались все громче сквозь общий гул, и многие посторонние посетители начали проявлять интерес.
— Неприятность, — сообщила Джосси без заметного сожаления, — встала на ноги и двигается в нашу сторону.
— Черт.
Она усмехнулась:
— Трусишка.
Неприятность приблизилась нетвердыми шагами подвыпившего человека.
Под пятьдесят, определил я. Рост около пяти футов восьми дюймов, короткие темные волосы, раскрасневшееся лицо и воинственный взгляд. Он был настроен решительно и полностью проигнорировал Джосси.
— Мой сын говорит, ты и есть тот самый ублюдок Рональд Бриттен. Помимо того, что он орал, у него еще слегка заплетался язык.
Не обратить на него внимание значило напроситься на драку. Я положил на стол нож и вилку и откинулся на спинку стула. Я сделал вид, будто он задал мне вежливый вопрос.
— Хворостина Элрой ваш сын?
— Верно, черт побери, — сказал он.
— Он красиво выиграл сегодня, — заметил я. — Здорово.
Секунды на две Элрой-старший лишился дара речи.
— На черта ему сдалось твое «здорово».
Не ответив, я спокойно ждал. Элрой-старший нагнулся, дохнул винным перегаром, и нацелился мне в лицо указательным пальцем.
— Не трогай моего сына, ясно? Он никому ничего плохого не делает. Он не хочет, чтобы какой-то ублюдок, вроде тебя, доносил на него проклятой налоговой ищейке. Иуда, вот ты кто. Делаешь свои делишки у него за спиной.
Стукач, вот ты кто.
— Я не сообщал о нем.
— Не выйдет. — Он с угрозой затряс пальцем. — На тебя с твоим проклятым инспектором он тратит сотни, не так ли? Таких, как ты ублюдков, надо сажать в тюрьму. Это пойдет тебе на пользу.
Из-за плеча Элроя возник невозмутимый метрдотель.
— Простите, сэр, — начал он. Элрой набросился на него, как разъяренный бык.
— Двигай отсюда. Мне плевать, кто ты такой. Двигай. У меня есть собственное мнение, и когда я его выскажу, я сяду, ясно? Не раньше.
Метрдотель малодушно ретировался, и Элрой вернулся к своему основному объекту. Джосси не сводила с него осуждающего взгляда, но это не изменило его намерений.
— Я слышал, кто-то недавно продержал тебя под замком около десяти дней, а ты выбрался. Чертовски жаль. Ты заслуживаешь, чтобы тебя упрятали, ей-Богу. Ублюдок, вроде тебя. Кто бы тебя ни запер, хорошо придумал.
Я ничего не ответил. Элрой развернулся в пол-оборота, но он отнюдь не закончил. Просто обратился к более широкой аудитории.
— Знаете, что этот ублюдок сделал моему сыну?
Аудитория старательно отводила взгляд с чисто британским смущением, но, независимо от собственного желания, они получили ясный ответ.
— Льстивый, угодливый ублюдок пополз на брюхе к налоговому инспектору и донес ему, что у моего сына есть денежки, с которых он не заплатил налогов.
— Я этого не делал, — сказал я Джосси.
Элрой круто повернулся ко мне и ткнул в меня пальцем:
— Лжец проклятый. Для ублюдков, вроде тебя, и тюрьма слишком хороша.
Появился управляющий, за ним маячил метрдотель.
— Мистер Элрой, — любезно обратился управляющий. — Бутылка превосходного вина для ваших гостей, поздравление администрации. — Он поманил пальцем метрдотеля, который проворно подал бутылку кларета. Управляюший был молод, одет с иголочки и напомнил мне Вивиена Иверсона. Его елей неожиданно сотворил чудо, умаслив бурю, которая пошла на убыль, выдав напоследок еще несколько «ублюдков», и возвратилась к своему столу, бормоча себе под нос.
Люди за другими столиками украдкой следили за развитием событий, прикрываясь оживленной беседой, а тем временем метрдотель откупорил бутылку для Элроя и налил ему щедрую порцию. Управляющий непринужденно продрейфовал назад к нашему столику.
— Ваш обед пойдет за счет заведения, сэр. — Он тактично помолчал.
— Мистер Элрой — ценный посетитель. — Он едва заметно поклонился и медленно удалился, не дожидаясь ответа.
— Какой бесчувственный, — возмутилась Джосси, готовая взорваться.
— Какой профессионал.
Она уставилась на меня.
— И часто вы спокойно сидите и позволяете обзывать себя ублюдком?
— Раз в неделю и два раза в день по воскресеньям.
— Бесхребетный.
— Если бы я встал и поколотил его, наши бифштексы остыли бы.
— Мой и так остыл.
— Возьмите другой, — предложил я. Я принялся за еду, начав с того, на чем остановился, и через пару секунд Джосси последовала моему примеру.
— Объясните, — потребовала она. — Я сгораю от нетерпения. Из-за чего весь сыр-бор? — Она окинула взглядом ресторан. — Вы стали теперь главной темой разговоров, и общественное мнение склоняется не в вашу пользу.
— Как правило, — сказал я, подцепив вилкой салат-латук, — клиентам не стоит рассчитывать, что их бухгалтер поможет им нарушить закон.
— Хворостина?
— И бухгалтеры, к сожалению, не вправе обсуждать дела своих клиентов.
— Вы серьезно?
Я вздохнул.
— Клиент, который хочет, чтобы бухгалтер посмотрел сквозь пальцы на его попытку уклониться от уплаты налога с очень солидной суммы, навряд ли запрыгает от счастья, когда бухгалтер откажется это сделать.
— М-м. — Джосси энергично жевала. — Теперь понимаю.
— И бухгалтер, — продолжал я, — который советует своему клиенту указать в декларации всю сумму и заплатить налог, иначе противные финансовые инспектора наверняка выявят сокрытый доход и клиенту придется заплатить штраф вдобавок к налогу, и со всех точек зрения он кончит очень плохо, так как получит по шее не только за это конкретное нарушение, но и в дальнейшем каждую его налоговую Декларацию будут изучать под микроскопом, и его вечно будут трясти из-за каждого пенни, и инспектора будут обшаривать все щели в его доме в два часа ночи... — я перевел дыхание, — такой бухгалтер может не пользоваться популярностью.
— Неразумно.
— И бухгалтер, который отказывается нарушить закон и говорит, что, если его клиент настаивает на этом, пусть решает свои проблемы где-нибудь в другом месте, такого бухгалтера вполне могут назвать ублюдком.
Она доела бифштекс и отложила нож и вилку.
— А этот гипотетический бухгалтер доносит налоговому инспектору?
Я улыбнулся.
— Если данный клиент больше не является его клиентом, бухгалтер понятия не имеет, уклоняется бывший клиент от налогов или нет. Так что нет, он не доносит. — Следовательно, Элрой все понял не правильно.
— Э... — сказал я, — именно он придумал систему, благодаря которой Хворостина добывал деньги. Вот почему Элрой-старший так разъярен. А мне не следовало вам все это рассказывать.
— Вас теперь обезглавят, или повесят, или что?
— Вознесут до небес. — Я отпил глоток вина. — Просто поразительно, как много людей пытаются заставить своих бухгалтеров помочь им смошенничать с налогами. Я считаю, если кому-то взбрело в голову мошенничать, последний человек, кому об этом следует рассказывать, — его бухгалтер.
— Сделать дело и сидеть тихо?
— Если готовы рискнуть.
Она снисходительно улыбнулась.
— Рискнуть чем? Уклонение от налогов — национальный вид спорта.
Люди никогда не понимали, что такое налогообложение, подумал я. Жестокость, с какой подчас выжимали налоги, затмевала даже методы лендлордов эпохи королевы Виктории. Ныне представители налоговой инспекции обладали пугающе широкими чрезвычайными полномочиями, им позволялось вторгаться в дом и обыскивать.
— Намного безопаснее красть у своего нанимателя, чем у налоговой инспекции, — сказал я.
— Вы, должно быть, шутите.
— Попробуйте профитроли, — сказал я. Джосси смерила взглядом подкатившую тележку с десертом и выбрала четыре маленькие сдобные булочки с кремом, густо политые шоколадным соусом.
— А вы разве не возьмете ничего? — требовательно спросила она.
— Я не забываю о Гобелене в среду.
— Неудивительно, что жокеи толстеют, когда наконец перестают ограничивать себя в еде. — Она с удовольствием зачерпнула ложкой темнокоричневую клейкую субстанцию. — Почему безопаснее красть у своего нанимателя?
— Он не может продать ваши личные вещи, чтобы вернуть деньги.
Большие глаза распахнулись шире.
— Ну и ну! — вырвалось у Джосси.
— Если вы погрязли в долгах, суд может послать исполнителей, чтобы забрать вашу мебель. Если вы вместо этого проворовались, то не может.
Она ошеломленно замерла с полным ртом, потом торопливо прожевала и проглотила.
— Продолжайте немедленно, — велела она. — Я сейчас лопну от нетерпения.
— Ну... национальный вид спорта именно воровство, а не уклонение от налогов. Мелкое воровство. Ограбления. Кражи. Большинство магазинных краж совершается персоналом, а не покупателями. Если девушка, которая целый день продает колготки, спрячет одну пару в сумочку, когда пойдет домой, никто всерьез не обвинит ее. Воровство по мелочи у хозяина считается даже чем-то вроде законных дополнительных льгот. И если вдруг какая-нибудь фирма-производитель ставит у служебного входа контролера, поднимается едва ли не бунт, пока его не уберут.
— Из-за того, что он прекращает утечку гаечных ключей и автопогрузчиков?
Я усмехнулся.
— Можно было бы прокормить армию тем, что исчезает из холодильников отелей.
— Бухгалтеры, — заявила она, — не должны считать это забавным.
— Особенно если они проводят всю свою жизнь, выискивая мошенничество.
— Неужели? — Она искренне удивилась. — Нет, правда? Я думала, бухгалтеры просто подводят итоги.
— Основная цель аудита — обнаружить обман. — А я думала, что... ну... подсчитать прибыли и убытки.
— Не совсем.
Она задумалась.
— Но ведь Тревор проводит инвентаризацию, когда приходит считать брикеты сена, седла и прочее.
Я покачал головой.
— Скорее проверяет от лица вашего отца, что его конюхи не продают потихоньку излишки сена или упряжь.
— Боже мой! — Она была непритворно поражена. — Придется пересмотреть свое мнение о бухгалтерах как о закоснелых придирах. И привыкать к их новому образу спецподразделения полиции по борьбе с мошенничеством.
— Это тоже не правильно.
— Почему же?
— Например, если аудитор понимает, что кассир надувает свою фирму, он просто сообщает в фирму. Он не арестовывает кассира. Он оставляет на усмотрение фирмы, отдавать ли виновного под стражу.
— Но они наверняка так всегда и поступают.
— Ничего подобного. Если всем станет известно, что кассир надувал своих нанимателей, на репутацию фирмы ляжет пятно позора и фирма может понести большие убытки. Как правило, кассира без шума увольняют.
— Вам не надоело рассказывать мне все это?
— Нет, — честно ответил я.
— Тогда расскажите мне о какой-нибудь крупной афере.
Я рассмеялся.
— А вы слышали хотя бы об одной в последнее время?
— Ну, пожалуйста.
— Хм... — Я задумался. — Многие из блестящих афер — это искусное жонглирование цифрами. Канцелярская работа, построенная на обмане зрения, как фокус с тремя картами. — Я умолк, потом улыбнулся. — Я знаю занятную историю, хотя те люди не являлись моими клиентами, слава богу. Жил-был один управляющий птицефермой по разведению цыплятбройлеров. Каждую неделю он продавал тысячи цыплят фирме, выпускавшей замороженные продукты. А еще управляющий потихоньку продавал по сотне цыплят в неделю мяснику, который не подозревал, что цыплята поступают, как говорится, из-под полы. Никто не мог толком подсчитать, сколько цыплят в действительности находилось на ферме, поскольку воспроизводство было огромным и очень быстрым, а маленькие цыплята часто умирают. Управляющий клал себе в карман кругленькую сумму, имея постоянный, не облагаемый налогами доход. И как большинство ловких мошенничеств, это открылось по чистой случайности.
— Какой же?
— Мясник обычно расплачивался чеком на имя управляющего. Однажды он столкнулся с одним из директоров фирмы, владевшей птицефермой, и, желая сэкономить на почтовых расходах, достал чековую книжку, выписал чек на имя управляющего и попросил директора передать тому в счет оплаты за ежемесячную партию цыплят.
— И бомба взорвалась.
— Оглушительно. Управляющего уволили.
— И не подали в суд?
— Нет. По последним сведениям, он занимается продажей розовых кустов по почте...
— А вы интересовались, в каком питомнике он работает?
Я с усмешкой кивнул. Она была находчивой и забавной, и казалось невероятным, что я встретил ее только вчера.
Мы пили кофе и говорили о лошадях. Она призналась, что пробовала силы в трехдневных конноспортивных состязаниях, включающих выездку, кросс и скачки с препятствиями, но вскоре намерена отказаться от этого.
— Почему? — спросил я.
— Нет таланта.
— И что будете делать?
— Выйду замуж.
— О! — Я почувствовал смутное разочарование. — За кого?
— Представления не имею. Кто-нибудь подвернется.
— Только и всего?
— Конечно, только и всего. Можно найти мужа в самых неожиданных местах.
— Что вы делаете завтра? — спросил я.
Ее глаза ярко и лукаво вспыхнули.
— Иду в гости к подруге. А вы?
— Считаю, наверное.
— Но завтра воскресенье.
— И контора всецело в моем распоряжении, никто мне не помешает. Я часто работаю по воскресеньям. Почти всегда.
— Черт побери.
Мы вышли из паба и направились на автостоянку, где бок о бок стояли «Миджет» и «Доломит».
— Спасибо за угощение, — сказала Джосси.
— А вам за компанию.
— Вы себя нормально чувствуете?
— Да, — удивленно ответил я. — А что?
— Просто уточняю, — сказала она. — Папа спросит. Падение выглядело сокрушительным.
Я покачал головой.
— Пара ушибов.
— Хорошо. Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я поцеловал ее в щеку. Ее глаза мерцали в тусклом свете, падавшем из окон паба. Я поцеловал ее в губы, скорее легко прикоснулся к ним сомкнутыми губами. Она ответила мне таким же поцелуем.
— Хм, — сказала она, отступив назад. — Неплохо. Не люблю слюнявых поцелуев.
Она привычно скользнула на сиденье «Миджета» и включила зажигание.
— Увидимся на сене, — указала она. — Когда будете его считать.
Она улыбалась, уезжая, и, возможно, выражение ее лица было зеркальным отражением моего собственного. Я отпер дверцу автомобиля и, чувствуя себя довольно глупо, заглянул в темную щель за передними сиденьями.
Никого. Я сел в машину и завел ее, решая спорный вопрос, имеет смысл рискнуть и вернуться в коттедж или нет. Пятница и суббота прошли достаточно спокойно, но вдруг кошки до сих пор стерегут мышиную норку. Я пришел к выводу, что будет благоразумнее провести еще одну ночь вне дома, и, снова объехав Оксфорд, покатил от паба на север, к большому безликому мотелю рядом со станцией техобслуживания, построенной около оживленной кольцевой развязки.
Как и обычно, это место ярко освещалось огнями, здесь царили шум и суета; на высоких мачтах развевались флаги, трещали бензоколонки. Я зарегистрировался в конторе мотеля, взял ключ и подрулил к чуть более тихим номерам в глубине.
Заснуть не составит проблемы, подумал я. Непрерывный гул идущего мимо транспорта подействует усыпляюще. Как колыбельная.
Я зевнул, достал чемодан, запер машину и вставил ключ в замочную скважину своего номера.
Что-то с большой силой ударило меня между лопаток. Я упал на дверь, которую еще не успел открыть, и тотчас получил жестокий удар по голове.
На этот раз ко мне отнеслись без всякого снисхождения. На этот раз обошлось без эфира.
Я сполз, теряя сознание, по двери и успел увидеть только темные, неясные фигуры: они склонились надо мной, зажав со всех сторон, как в тисках, и безжалостно принялись избивать меня ногами. От тяжелых пинков я содрогался всем телом. Очередной свирепый удар по голове погрузил меня в глубокое, безмятежное беспамятство.
Глава 11
Я очнулся в темноте. Полной, беспросветной темноте.
Я не мог понять, как получилось, что я лежу на какой-то твердой поверхности в абсолютной темноте и все кости нещадно ломит. Падение, осенило меня. Я упал в Таустере. Но почему мне не удается вспомнить?
Я не мог понять, как получилось, что я лежу на какой-то твердой поверхности в абсолютной темноте и все кости нещадно ломит. Падение, осенило меня. Я упал в Таустере. Но почему мне не удается вспомнить?