Страница:
Вся канцелярская работа выполнялась безукоризненно. Составлялась полная отчетность по доходам, поступавшим из вымышленных зданий, и коммунальным платежам, которые якобы перечисляли несуществующие владельцы недвижимости. Но так как все городские советы считали в порядке вещей, что муниципальные здания нуждаются в значительных субсидиях, то постоянное расхождение доходов и расходов казалось естественным.
Как многие крупные мошенничества, это открылось случайно. Ибо я случайно копнул чуть глубже дела одного мелкого исполнителя, которому доставались лишь жалкие крохи с барского стола.
Члены городского совета, когда я сообщил им о надувательстве, отказывались верить. До тех пор, пока не произвели тщательный осмотр своей собственности и не увидели сорную траву на тех участках, где, по идее, давно закончилось строительство (сполна оплаченное ими же) шестиэтажного многоквартирного дома для малообеспеченных семей, микрорайона коттеджей для одиноких пенсионеров, двух улиц односемейных бунгало с общей стеной для отставных военных и инвалидов и много чего еще.
Очевидно, слепота нескольких членов совета была куплена, но факт дачи взятки доказать трудно. Совет, публично опозоренный, не простил меня. Глитберг и Онслоу, понимавшие, что обман не может длиться вечно, уже готовились тихо исчезнуть, когда однажды воскресным днем к ним нагрянула полиция. И они тоже меня не простили.
При общем трепетном отношении двух проходимцев к мелочам ни один из них не сделал ошибки, начав жить не по средствам. Похищенные огромные деньги годами утекали с банковского счета «Нэшнл констракшн (Уессекс) Лимитед» ручейком чеков и наличных в суммах, размеры которых не вызывали подозрений в банке, а затем, по-видимому, просто растворялись в воздухе. Каждый украл свыше миллиона, и ни фунта из этих денег не обнаружили.
— Чего бы ты ни хотел от нас, — заявил Глитберг, — ты не получишь ничего.
— Ты опасен для нас, — сказал Коннат Павис.
— И тебя прихлопнут, как осу, — добавил Онслоу.
Я посмотрел на их лица. Пухлые и гладкие лица людей, не привыкших себе ни в чем отказывать, и у всех троих был колючий, настороженный взгляд виноватых: Коннат Павис со своим искусственным загаром и прилизанными волосами походил на преуспевающего дельца из Сити. Плотного телосложения; в темно-синем костюме в тонкую полоску и светло-сером шелковом галстуке. Его окружала аура силы и процветания без тени намека на то, что ему приходилось дышать воздухом тюремной камеры и выносить парашу по утрам.
Представить Онслоу в заключении было намного легче. Куполообразная лысина в венчике довольно светлых волос, падавших на воротник. Толстая шея, здоровенные плечи, руки словно бейсбольные рукавицы. Грубый, жестокий человек, выговор которого свидетельствовал о том, что он вырос в мире, не имевшем ничего общего с Коннатом Пависом.
Глитберг, в очках, с короткими седеющими густыми космами и полосками распушенных седых бакенбардов, делавших его похожим на некоторые виды приматов. Если Коннат Павис являлся олицетворением власти, Онслоу — мускулов, Глитберг был воплощением злобы.
— Вы уже пытались? — осведомился я.
— Что пытались? — переспросил Онслоу.
— Прихлопнуть.
Они, все трое, уставились ничего не выражавшими взглядами на неведомую точку в пространстве, где-то между Вивиеном и мною.
— Кто-то попытался, — продолжил я. Коннат Павис едва заметно улыбнулся. — Как бы мы ни поступили или же намеревались поступить с тобой, сказал он, — мы не настолько безумны, чтобы признать это при свидетеле.
— Ты будешь в страхе оглядываться через плечо до конца жизни, удовлетворенно пообещал Глитберг.
— Не подходи близко к строительным площадкам темной ночью, — предостерег Онслоу. — Это тебе подарок — бесплатный дружеский совет.
— Как насчет яхт темной ночью? — спросил я. — Больших океанских яхт.
Я тотчас пожалел, что упомянул об этом. Недружелюбное выражение на трех лицах сменилось откровенной угрозой, и в комнате стало очень тихо. Тишину нарушил голос Вивиена, непринужденный и тягучий.
— Ро... не пора ли нам выпить?
Он не спеша поднялся из кресла, а я, ощущая слабую дрожь в коленях, встал со стула.
Вгляд Конната Пависа, Глитберга и Онслоу источал такую жгучую ненависть, что даже Вивиену стало явно не по себе. Он неловко нащупал дверную ручку и едва не запутался в собственных ногах, покидая комнату вслед за мной. Он присвистнул у меня над ухом.
— Ты играешь с большими, серьезными ребятами, дружище.
На сей раз он провел меня в маленький, роскошно отделанный кабинет с тремя креслами, к счастью, свободными. Он жестом предложил мне сесть в одно из них и налил бренди в дутые бокалы.
— Неважно, что они говорят, — промолвил он, — важно, как они говорят.
— И что не говорят.
Он испытующе посмотрел на меня поверх своего бокала.
— Ты добился того, что хотел? Я хочу сказать, стоило ли это времени, проведенного под огнем?
Я криво улыбнулся.
— Думаю, я получил ответ.
— Тогда ладно.
— Да. Но на вопрос, который не задал.
— Я не понимаю тебя.
— Боюсь, — медленно проговорил я, — что я усугубил ситуацию.
Я крепко заснул в отеле «Глостер», скорее от изнеможения, нежели беззаботно.
В спортивном разделе газеты, подсунутой утром под дверь номера, я увидел, что упомянут в списке участников последнего заезда в Таустере как жокей Блокнота. Я втянул воздух сквозь зубы. Мне в голову не пришло попросить Уильяма Финча не вносить меня в списки для прессы, а теперь весь мир узнает, где я буду находиться сегодня днем в половине пятого. Если, конечно, кто-нибудь даст себе труд поинтересоваться незначительным забегом на второстепенных скачках в день Большого Национального. «Ты будешь в страхе оглядываться через плечо до конца жизни», — сказал Глитберг. В мои планы это не входило. Жизнь станет невыносимой, если я начну бояться собственной тени. Я не стану доверчиво садиться в первую попавшуюся машину «Скорой помощи» в Таустере, но я туда поеду и буду скакать. Грань между трусостью и осторожностью показалась мне невероятно тонкой.
Джосси, дожидавшаяся у весовой, возбужденно замахала руками.
— Привет, — сказала она. — Блокнот на месте, ведет себя с присущим ему достоинством и готов выступить, как всегда, безрезультатно.
— Восхитительно.
— Инструкции тренера жокею, — сообщила она, — кратки. Держаться на трассе и подальше от неприятностей. Он не хочет, чтобы вы получили травму.
— И я тоже, — с чувством согласился я. — Он не хочет, чтобы какое-нибудь происшествие омрачило день, если Ивански выиграет Национальный.
— А, — сказал я. — Ваш отец думает, что он выиграет?
— Сегодня утром папа улетел на воздушном такси в обычном состоянии полной эйфории, — с нежностью сказала она. — Надежда совершала резкие колебания от уверенности к сомнению.
Финч послал в Таустер двух лошадей, вторая из них, Стулери, и являлась истинной причиной поездки Джосси. Я помог девушке оседлать Стулери для двухмильной скачки с гандикапом и вместе с ней радовался на трибунах, когда лошадь пришла первой. Скачки Большого Национального начали транслировать по телевидению по всему ипподрому сразу после этого Небольшой пассажирский самолет для частных полетов на малые расстояния, в том числе по трассам, не обслуживающимся авиалиниями забега, так что Джосси было чем утешиться, когда Ивански финишировал пятым.
— Ну и ладно, — пожала она плечами. — Ничего не поделаешь. Папу неудача огорчит, владельцев неудача огорчит, конюхи напьются с горя, а потом они все вместе начнут обсуждать перспективы на следующий год.
Мы бесцельно прогуливались и в конце концов очутились у входа в бар.
— Выпьете что-нибудь? — спросил я. — Это поможет скоротать время.
Бар заполнила толпа людей, обсуждавших подробности розыгрыша Большого Национального приза; чтобы пробраться к стойке, нужно было протиснуться сквозь четыре тесных ряда посетителей.
— Не будем толкаться, — сказала Джосси. Я согласился. Мы повернулись, собираясь уйти, но вдруг из плотной толпы, осаждавшей Стойку, вытянулась тонкая рука и крепко схватила меня за запястье.
— Что вы хотите заказать? — прокричали сквозь шум. — Меня только что обслужили. Что вы хотите? Скорее!
Рука, я заметил, принадлежала Мойре Лонгерман, а рядом с ней стоял, мрачный по обыкновению, Бинни Томкинс.
— Джосси? — спросил я.
— Фруктовый сок. Грейпфрутовый, если есть.
— Два грейпфрутовых сока, — сказал я. Рука выпустила мою кисть и исчезла, вскоре появилась вновь, сжимая стакан. Я взял его, и второй тоже, и наконец Мойра Лонгерман собственной персоной с трудом протолкалась сквозь толпу, высоко поднимая еще два бокала, чтобы драгоценные наперстки влаги случайно не выбили из рук. За ней по пятам поспевал Бинни.
— Как замечательно! — воскликнула Мойра. — Я уже давно смотрю на вас издалека. Я пыталась вам дозвониться недели две, а теперь слышу какую-то невероятную историю о том, как вас похитили.
Я представил Джосси, которая отнеслась весьма скептически к словам Мойры.
— Похитили? — ее брови насмешливо взлетели. — Вас?
— Можете смеяться сколько угодно, — скорбно сказал я.
Мойра вручила стакан Бинни, а тот едва поблагодарил ее.
Невоспитанный тип, решил я. Выглядит странно, если мужчина позволяет женщине расчищать себе путь в такой толчее, чтобы добыть ему выпивку, а особенно, если это владелица лучшей лошади в его конюшне. Платила, конечно, она.
— Милочка, — обратилась Мойра Лонгерман к Джосси, — вскоре после того, как Ро выиграл Золотой кубок на моем чудесном Гобелене, кто-то украл его прямо с ипподрома. Так ведь? — Она вопрошающе улыбнулась мне, ее голубые глаза светились дружелюбием и любопытством.
— Точно так, — подтвердил я.
Бинни помрачнел еще больше.
— Как лошадь? — задал я вопрос.
Бинни наградил меня тяжелым взглядом и не ответил, но Мойра Лонгерман была преисполнена энтузиазма и жаждала поделиться новостями.
— Я очень хочу, Ро, чтобы отныне именно вы скакали на Гобелене на всех соревнованиях, и, надеюсь, вы согласитесь. Бинни говорит. Гобелен в отличной форме и готов выступать в Аскоте в будущую среду, и я много раз пыталась связаться с вами, чтобы узнать, примите ли вы предложение скакать на нем.
— Я уже пригласил другого жокея, — кисло сказал Бинни.
— Тогда откажитесь от его услуг, дорогой Бинни. — Под внешним добродушием этой оптимистки, похожей на птичку, чувствовалась железная воля, однажды уже обеспечившая мне скачку за Золотой кубок. Мойра, возможно, и уступала Бинни вдвое в физической силе, зато в два раза превосходила его силой ума.
— Может, лучше пусть скачет другой жокей... — начали.
— Нет-нет, — прервала она меня. — Я хочу, чтобы это делали именно вы, Ро. Никто иной меня не устроит. Я так и сказала Бинни, вполне определенно, как только вы выиграли Золотой кубок. Теперь, когда вы вернулись целый и невредимый, на мою лошадь сядете вы, или я сниму ее с соревнований.
— Она с вызовом посмотрела на Бинни, на Джосси и, решительно встряхнув белокурой кудрявой головкой, выжидательно повернулась ко мне. — Итак? Что скажете?
— Э... — выдавил я, что едва ли прояснило мою позицию.
— О, соглашайтесь, — вмешалась Джосси. — Вы должны.
Глаза Бинни из-под насупленных бровей метали молнии. Джосси без тени замешательства стойко выдержала удар.
— Но он выиграл Золотой кубок, — сказала она. — Вы не можете утверждать, что он никуда не годится.
— Именно это он и говорит, дорогая. — Мойра Лонгерман лучезарно улыбнулась. — Не странно ли?
Бинни сердито пробурчал что-то, разборчиво прозвучало лишь одно слово — «любители».
— Я полагаю, Бинни имеет в виду только то, — мило и непринужденно сказала Мойра, — что Ро, как и большинство жокеевлюбителей, всегда изо всех сил стремится выиграть и не поддастся на уговоры не делать этого.
Лицо Бинни побагровело. Джосси с трудом удерживалась от смеха. Мойра обратила на меня ясные голубые глаза, словно не вполне осознавая, что сказала секунду назад, а мои мысли лихорадочно и беспомощно метались в поисках разумного ответа.
— Как большинство жокеев, — нашелся я наконец.
— Очень мило с вашей стороны, Ро, — заметила она. — Вы всех считаете честными людьми.
Я был склонен, как большинство бухгалтеров, считать как раз обратное, но так уж вышло, я никогда особенно не интересовался делами Бинни. Тренировать скакуна, подобного Гобелену, само по себе было достаточно выгодно, чтобы не пытаться мухлевать с его результатами.
Бинни предпочел сделать вид, будто не понял истинного смысла слов Мойры, как бы не замечая пропасти, разверзшейся у него под ногами. Мойра наградила его недобрым Взглядом, развеяв иллюзии относительно своих возможностей столкнуть его туда.
— Дорогой Бинни, — прощебетала она, — я никогда не брошу тренера, который подготовил для меня призера Золотого кубка. Пока он продолжает выводить моих лошадей с прекрасным результатом, а я — выбирать, кто на них скачет.
Джосси кашлянула, нарушив последовавшее молчание, и сказала Бинни с симпатией:
— Надеюсь, вы сделали хорошую ставку в розыгрыше Золотого кубка? Мой отец всегда ставит понемногу на Золотом и Национальном. Просто ужасно, когда выигрываешь и одновременно проигрываешь. Папа говорит, в таких случаях чувствуешь себя ослом.
Если бы она намеревалась посыпать солью кровоточащие раны Бинни, ей, похоже, не удалось бы сделать это лучше. Мойра Лонгерман довольно хихикнула.
— Проказница, — сказала она, похлопав Джосси по руке. — Видишь ли, бедный Бинни так мало верил в успех, что не только не поставил на победу, но, как я слышала, к несчастью, сделал ставку на проигрыш. Какая обида.
Бедняга Бинни! Выиграть Золотой кубок и в итоге раскошелиться.
Искреннее потрясение отразилось на лице Бинни, и я понял, что масштабы осведомленности Мойры явились для него тяжелым ударом.
— Не стоит волноваться, — мягко сказала Мойра. — Что было, то прошло. И если Ро сядет на Гобелена в следующую среду, все будет прекрасно.
Бинни выглядел так, словно не сомневался — все будет далеко не прекрасно. Интересно, Бинни успел уже устроить так, чтобы Гобелен проиграл в среду? Любая лошадь, которая впервые выступает после победы на соревнованиях за Золотой кубок, идет примерно в равных шансах. Многие букмекеры были бы счастливы узнать наверняка, что им не придется выплачивать крупные суммы. Бинни мог подсуетиться и продать желанную информацию, рассудив, что поскольку я исчез, то некому испортить все дело. Бинни ужасно не везло последнее время.
Я подумал, что просто не в состоянии взять выходной в среду. Мне стало не по себе при воспоминании о горах незавершенной работы.
— Ро? — настаивала Мойра.
— Да, — ответил я. — О большем я и не мечтал.
— О, вот и славно! — Ее глаза засияли от удовольствия. — Тогда увидимся в Аскоте. Естественно, Бинни позвонит вам, если планы изменятся.
Бинни помрачнел.
— Расскажите мне все, — потребовала Джосси, когда мы взяли курс на тренерскую трибуну, чтобы посмотреть следующий заезд. — Всю душераздирающую сагу о вашем похищении.
Я коротко рассказал ей, не вдаваясь в подробности.
— Вы имеете в виду, что вас ни с того ни с сего запихнули на корабль и отплыли вместе с вами в Средиземное море?
— Совершенно верно.
— Как забавно.
— Это было довольно неприятно, — мягко пояснил я.
— Надо думать. — Она замолчала. — Вы сказали, что бежали. Как вам это удалось?
— Прыгнул за борт.
Ее губы сочувственно дрогнули. Я сообразил, что с того отчаянного заплыва минуло всего четыре дня. А казалось, будто это происходило в ином мире.
Джосси принадлежала реальному, разумному миру, понятному, хотя и не всегда приятному. Рядом с ней я чувствовал себя намного увереннее, рассудительнее — и в большей безопасности.
— Как насчет обеда на обратном пути? — предложил я.
— У нас две машины, — возразила она.
— Нет причин, которые помешали бы им обеим остановиться в одном месте.
— Справедливо.
Она снова была одета в расклешенный наряд, на сей раз мягкого терракотового оттенка. В ее облике не было ничего приглаженного, нарочитого, но и ничего неопрятного, неряшливого. Серьезная девушка, интересная и любознательная.
— На окраине Оксфорда есть приличный паб, — сказал я. — Я поеду за вами.
Я вовремя переоделся для скачки, взвесился и передал самое легкое из своих седел старшему конюху из Эксвуда, который сопровождал лошадей на скачки: он дожидался у двери.
— Лишний вес? — иронически спросил он.
— Четыре фунта.
Он возвел глаза к небу, что красноречивее слов выразило его мнение: на скачки с препятствиями для новичков тренерам следует приглашать профессиональных жокеев, а не любителей, которые не в состоянии похудеть до десяти стоунов шести фунтов. Я не счел нужным упомянуть, что в день розыгрыша Золотого кубка весил на восемь фунтов больше. Когда я подошел к парадному кругу, они с Джосси ждали, в то время как младший конюх кругами водил достойного Блокнота под моим седлом на попоне с номером. Номер тринадцать. Но кто нынче серьезно относится к суевериям?
— Он малость брыкается, — с удовлетворением проговорил сопровождающий конюх.
— Когда вернетесь домой, — сказала ему Джосси, — пожалуйста, передайте отцу, что на обратном пути я остановлюсь пообедать с Рональдом. Так что пусть не волнуется из-за всяких автомобильных аварий.
— Ладно.
— Папа всегда поднимает шум по пустякам, — пояснила Джосси.
Сопровождающий конюх вновь подарил мне взгляд, не требовавший комментариев: он явно размышлял на тему, собираюсь ли я уложить ее в постель.
Очень многие зрители уже отправились по домам, и с парадного круга был хорошо виден непрерывный поток людей, устремившийся к воротам. Наблюдая за ним, я подумал, что мало найдется на свете вещей, деморализующих больше, чем выступление перед тающей зрительской аудиторией. С другой стороны, если вы запороли скачку, чем меньше народа это видело, тем лучше.
— "Жокеям сесть в седла", объявили полчаса назад, — сказала Джосси.
— Две секунды, — не согласился я. — Я слушал.
Сопровождающий конюх подсадил меня. Блокнот сделал попытку взбрыкнуть.
— Держитесь подальше от неприятностей, — напутствовала Джосси.
— Неприятность подо мной, — отозвался я, чувствуя, что благородное животное опять пытается меня сбросить.
Она бессовестно ухмыльнулась. Блокнот рванул прочь, неровными скачками подобрался к старту боком и заставил всех ждать, пока он проделает цирковой трюк, присев на задние ноги и молотя передними в воздухе. «Брыкается малость», — с горечью вспомнил я. Он сбросит меня раньше, чем поднимется лента, если я зазеваюсь.
Скачка началась, и Блокнот великодушно решил поучаствовать, помчавшись расхлябанным галопом, с которым сопряжена изрядная тряска и толчки из стороны в сторону. То, как он подошел к первому препятствию, ощутимо поколебало доверие к нему наездника, ибо скакун, похоже, собирался перевалить через барьер боком, точно краб.
Я не принял мер предосторожности, твердой рукой удержав Блокнота в арьергарде, ибо искренне надеялся, что всегда успею это сделать; поэтому его манера прыгать через барьер по диагонали собрала богатый урожай проклятий со стороны других жокеев. Бессмысленно говорить «извините» в самом разгаре скачки, особенно если вы — любитель, причем в неважной физической форме, которому следовало бы быть умнее и не позволять сбить себя с толку хорошенькой девушке. Я повернул голову Блокнота прямо, жестоко рванув поводья, — деятели из Общества охраны животных упали бы в обморок. Он отплатил мне, крутанув задом в воздухе и приземлившись одновременно на все четыре ноги, под немыслимым углом к ограде.
Этот маневр вывел его наконец на последнее место. Блокнот попытался исправить положение и понес меня по прямой перед трибунами. Пока мы боролись друг с другом на внешнем круге дистанции в полторы мили, я в полной мере осознал смысл рекомендаций тренера жокею: «Держаться на трассе и держаться подальше от неприятностей». Боже мой!
Меня нисколько не удивило, что Блокнот финишировал последним из двадцати шести участников в Ньюбери. Он стал бы последним из ста двадцати шести, обладай его жокей хоть толикой здравого смысла. Последнее место на Блокноте тоже не гарантировало сохранности, но коли на нем приходилось где-то быть, то держаться последнего места являлось самым разумным. Однако никто не позаботился сообщить об этом лошади.
Скаковая дорожка в Таустере уходит под уклон от трибун, вытягивается в прямую линию на дальнем конце дистанции и завершается изнурительным крутым подъемом перед последней прямой и финишным столбом. Самые медленные в мире победы одерживались здесь в слякотные дни в конце трехмильных скачек.
Но Блокнот помчался с холма на хорошей скорости и неуклюжими рывками, перемахнул через серию самых удаленных барьеров и только начал терять интерес к происходящему, как столкнулся на обратном пути с резким подъемом.
К этому моменту девятнадцать других участников находились далеко впереди нас, как и следовало ожидать. Из-за привычки брать препятствия сбоку в стиле «стой-иди» Блокнот терял в каждом прыжке метры, наверстанные на ровных участках.
Наверное, я слегка расслабился. Он подошел к следующему барьеру совершенно не правильно, проигнорировал мои попытки помочь ему, неистово взбрыкнул посреди прыжка и приземлился, ткнувшись мордой в дерн, и все четыре копыта догоняли морду. Нельзя утверждать, что последнее приземление разительно отличалось от шести предыдущих, просто оно оказалось самым неудачным.
Когда вас катапультируют из седла на скорости приблизительно тридцати миль в час, перед глазами все мелькает, точно в калейдоскопе. Я увидел, как бешено завертелись, слившись в одно целое, разрозненные картинки — небо, деревья, трава, — и втянул голову в плечи, скорее инстинктивно, чем осознанно. Некоторыми частями тела я чувствительно приложился к покрытой дерном земле, а Блокнот лягнул меня в бедро напоследок. Мир перестал кружиться, и полтонны лошадиного веса не обрушились с сокрушительной силой сверху. Жизнь продолжалась.
Я медленно сел, задохнувшись от удара, и увидел зад моего беззаботно удалявшегося подопечного.
Ко мне бежал врач «Скорой помощи» в знакомой черной униформе больницы Сент-Джон. Я испытал прилив паники. Условный рефлекс. У него было доброе лицо — совершенно незнакомый мне человек.
— Все в порядке, приятель? — спросил он.
Я слабо кивнул.
— Вы полетели кувырком вниз готовой.
— М-м, — я расстегнул шлем и стянул его. Заговорить не получалось.
Грудная клетка содрогалась от недостатка воздуха. Он подхватил меня под руку и помог встать сначала на колени, а потом — как только я снова смог дышать нормально — на ноги.
— Кости целы?
Я кивнул.
— Гнутся — не ломаются, — весело изрек он.
— М-м...
Рядом с нами резко притормозил «Лендровер», и ветеринар, сидевший в кабине, сказал, что лошадей, требующих его внимания, нет и потому он готов подбросить Меня к трибунам.
— Вы упали, — заметила Джосси, когда после осмотра врача я покинул травмопункт с заключением «практически здоров» и вновь обретенной способностью глубоко дышать.
— Факт, — улыбнулся я.
Она искоса посмотрела на меня своими огромными глазищами.
— Я думала, все жокеи с болезненной чувствительностью относятся к напоминаниям о своем падении, — заметила она. — Только и слышишь болтовню о том, что обычно падает конь, а наездник всего лишь тонет вместе с кораблем.
— Совершенно верно, — сказал я. — Но Блокнот на самом деле не падал, значит, упали вы, — тон ее был высокомерным и насмешливым.
— Не спорю.
— Нет, вы невозможны. — Она улыбнулась. — Блокнота поймали на соседнем поле, поэтому, пока вы переодеваетесь, я прогуляюсь в конюшни, дабы убедиться, что он в порядке. Встретимся на автостоянке.
— Прекрасно.
Я переоделся в обычную одежду, договорился с гардеробщиком переправить мои седла, шлем и прочее снаряжение в Аскот к будущей среде и коротким путем отправился на стоянку.
Толпа рассеялась, и только запоздавшие, вроде меня, расходились теперь по двое и по трое. Автомобили не заполняли стоянку плотными, ровными рядами, как утром. Еще не разобранные машины в беспорядке рассредоточились по всей площадке.
Я заглянул в салон «Доломита», посмотрел за спинками передних сидений. Никого.
Интересно, что бы я сделал, если бы там кто-нибудь оказался, с содроганием подумал я. Без сомнения, со всех ног помчался бы как можно дальше. Я стоял, облокотившись на машину, и дожидался Джосси. Похоже, никто не испытывал ни малейшего желания меня похищать. Тихий, весенний субботний вечер в Нортгемптоншире, расслаблявший не хуже выпивки.
Глава 10
Как многие крупные мошенничества, это открылось случайно. Ибо я случайно копнул чуть глубже дела одного мелкого исполнителя, которому доставались лишь жалкие крохи с барского стола.
Члены городского совета, когда я сообщил им о надувательстве, отказывались верить. До тех пор, пока не произвели тщательный осмотр своей собственности и не увидели сорную траву на тех участках, где, по идее, давно закончилось строительство (сполна оплаченное ими же) шестиэтажного многоквартирного дома для малообеспеченных семей, микрорайона коттеджей для одиноких пенсионеров, двух улиц односемейных бунгало с общей стеной для отставных военных и инвалидов и много чего еще.
Очевидно, слепота нескольких членов совета была куплена, но факт дачи взятки доказать трудно. Совет, публично опозоренный, не простил меня. Глитберг и Онслоу, понимавшие, что обман не может длиться вечно, уже готовились тихо исчезнуть, когда однажды воскресным днем к ним нагрянула полиция. И они тоже меня не простили.
При общем трепетном отношении двух проходимцев к мелочам ни один из них не сделал ошибки, начав жить не по средствам. Похищенные огромные деньги годами утекали с банковского счета «Нэшнл констракшн (Уессекс) Лимитед» ручейком чеков и наличных в суммах, размеры которых не вызывали подозрений в банке, а затем, по-видимому, просто растворялись в воздухе. Каждый украл свыше миллиона, и ни фунта из этих денег не обнаружили.
— Чего бы ты ни хотел от нас, — заявил Глитберг, — ты не получишь ничего.
— Ты опасен для нас, — сказал Коннат Павис.
— И тебя прихлопнут, как осу, — добавил Онслоу.
Я посмотрел на их лица. Пухлые и гладкие лица людей, не привыкших себе ни в чем отказывать, и у всех троих был колючий, настороженный взгляд виноватых: Коннат Павис со своим искусственным загаром и прилизанными волосами походил на преуспевающего дельца из Сити. Плотного телосложения; в темно-синем костюме в тонкую полоску и светло-сером шелковом галстуке. Его окружала аура силы и процветания без тени намека на то, что ему приходилось дышать воздухом тюремной камеры и выносить парашу по утрам.
Представить Онслоу в заключении было намного легче. Куполообразная лысина в венчике довольно светлых волос, падавших на воротник. Толстая шея, здоровенные плечи, руки словно бейсбольные рукавицы. Грубый, жестокий человек, выговор которого свидетельствовал о том, что он вырос в мире, не имевшем ничего общего с Коннатом Пависом.
Глитберг, в очках, с короткими седеющими густыми космами и полосками распушенных седых бакенбардов, делавших его похожим на некоторые виды приматов. Если Коннат Павис являлся олицетворением власти, Онслоу — мускулов, Глитберг был воплощением злобы.
— Вы уже пытались? — осведомился я.
— Что пытались? — переспросил Онслоу.
— Прихлопнуть.
Они, все трое, уставились ничего не выражавшими взглядами на неведомую точку в пространстве, где-то между Вивиеном и мною.
— Кто-то попытался, — продолжил я. Коннат Павис едва заметно улыбнулся. — Как бы мы ни поступили или же намеревались поступить с тобой, сказал он, — мы не настолько безумны, чтобы признать это при свидетеле.
— Ты будешь в страхе оглядываться через плечо до конца жизни, удовлетворенно пообещал Глитберг.
— Не подходи близко к строительным площадкам темной ночью, — предостерег Онслоу. — Это тебе подарок — бесплатный дружеский совет.
— Как насчет яхт темной ночью? — спросил я. — Больших океанских яхт.
Я тотчас пожалел, что упомянул об этом. Недружелюбное выражение на трех лицах сменилось откровенной угрозой, и в комнате стало очень тихо. Тишину нарушил голос Вивиена, непринужденный и тягучий.
— Ро... не пора ли нам выпить?
Он не спеша поднялся из кресла, а я, ощущая слабую дрожь в коленях, встал со стула.
Вгляд Конната Пависа, Глитберга и Онслоу источал такую жгучую ненависть, что даже Вивиену стало явно не по себе. Он неловко нащупал дверную ручку и едва не запутался в собственных ногах, покидая комнату вслед за мной. Он присвистнул у меня над ухом.
— Ты играешь с большими, серьезными ребятами, дружище.
На сей раз он провел меня в маленький, роскошно отделанный кабинет с тремя креслами, к счастью, свободными. Он жестом предложил мне сесть в одно из них и налил бренди в дутые бокалы.
— Неважно, что они говорят, — промолвил он, — важно, как они говорят.
— И что не говорят.
Он испытующе посмотрел на меня поверх своего бокала.
— Ты добился того, что хотел? Я хочу сказать, стоило ли это времени, проведенного под огнем?
Я криво улыбнулся.
— Думаю, я получил ответ.
— Тогда ладно.
— Да. Но на вопрос, который не задал.
— Я не понимаю тебя.
— Боюсь, — медленно проговорил я, — что я усугубил ситуацию.
Я крепко заснул в отеле «Глостер», скорее от изнеможения, нежели беззаботно.
В спортивном разделе газеты, подсунутой утром под дверь номера, я увидел, что упомянут в списке участников последнего заезда в Таустере как жокей Блокнота. Я втянул воздух сквозь зубы. Мне в голову не пришло попросить Уильяма Финча не вносить меня в списки для прессы, а теперь весь мир узнает, где я буду находиться сегодня днем в половине пятого. Если, конечно, кто-нибудь даст себе труд поинтересоваться незначительным забегом на второстепенных скачках в день Большого Национального. «Ты будешь в страхе оглядываться через плечо до конца жизни», — сказал Глитберг. В мои планы это не входило. Жизнь станет невыносимой, если я начну бояться собственной тени. Я не стану доверчиво садиться в первую попавшуюся машину «Скорой помощи» в Таустере, но я туда поеду и буду скакать. Грань между трусостью и осторожностью показалась мне невероятно тонкой.
Джосси, дожидавшаяся у весовой, возбужденно замахала руками.
— Привет, — сказала она. — Блокнот на месте, ведет себя с присущим ему достоинством и готов выступить, как всегда, безрезультатно.
— Восхитительно.
— Инструкции тренера жокею, — сообщила она, — кратки. Держаться на трассе и подальше от неприятностей. Он не хочет, чтобы вы получили травму.
— И я тоже, — с чувством согласился я. — Он не хочет, чтобы какое-нибудь происшествие омрачило день, если Ивански выиграет Национальный.
— А, — сказал я. — Ваш отец думает, что он выиграет?
— Сегодня утром папа улетел на воздушном такси в обычном состоянии полной эйфории, — с нежностью сказала она. — Надежда совершала резкие колебания от уверенности к сомнению.
Финч послал в Таустер двух лошадей, вторая из них, Стулери, и являлась истинной причиной поездки Джосси. Я помог девушке оседлать Стулери для двухмильной скачки с гандикапом и вместе с ней радовался на трибунах, когда лошадь пришла первой. Скачки Большого Национального начали транслировать по телевидению по всему ипподрому сразу после этого Небольшой пассажирский самолет для частных полетов на малые расстояния, в том числе по трассам, не обслуживающимся авиалиниями забега, так что Джосси было чем утешиться, когда Ивански финишировал пятым.
— Ну и ладно, — пожала она плечами. — Ничего не поделаешь. Папу неудача огорчит, владельцев неудача огорчит, конюхи напьются с горя, а потом они все вместе начнут обсуждать перспективы на следующий год.
Мы бесцельно прогуливались и в конце концов очутились у входа в бар.
— Выпьете что-нибудь? — спросил я. — Это поможет скоротать время.
Бар заполнила толпа людей, обсуждавших подробности розыгрыша Большого Национального приза; чтобы пробраться к стойке, нужно было протиснуться сквозь четыре тесных ряда посетителей.
— Не будем толкаться, — сказала Джосси. Я согласился. Мы повернулись, собираясь уйти, но вдруг из плотной толпы, осаждавшей Стойку, вытянулась тонкая рука и крепко схватила меня за запястье.
— Что вы хотите заказать? — прокричали сквозь шум. — Меня только что обслужили. Что вы хотите? Скорее!
Рука, я заметил, принадлежала Мойре Лонгерман, а рядом с ней стоял, мрачный по обыкновению, Бинни Томкинс.
— Джосси? — спросил я.
— Фруктовый сок. Грейпфрутовый, если есть.
— Два грейпфрутовых сока, — сказал я. Рука выпустила мою кисть и исчезла, вскоре появилась вновь, сжимая стакан. Я взял его, и второй тоже, и наконец Мойра Лонгерман собственной персоной с трудом протолкалась сквозь толпу, высоко поднимая еще два бокала, чтобы драгоценные наперстки влаги случайно не выбили из рук. За ней по пятам поспевал Бинни.
— Как замечательно! — воскликнула Мойра. — Я уже давно смотрю на вас издалека. Я пыталась вам дозвониться недели две, а теперь слышу какую-то невероятную историю о том, как вас похитили.
Я представил Джосси, которая отнеслась весьма скептически к словам Мойры.
— Похитили? — ее брови насмешливо взлетели. — Вас?
— Можете смеяться сколько угодно, — скорбно сказал я.
Мойра вручила стакан Бинни, а тот едва поблагодарил ее.
Невоспитанный тип, решил я. Выглядит странно, если мужчина позволяет женщине расчищать себе путь в такой толчее, чтобы добыть ему выпивку, а особенно, если это владелица лучшей лошади в его конюшне. Платила, конечно, она.
— Милочка, — обратилась Мойра Лонгерман к Джосси, — вскоре после того, как Ро выиграл Золотой кубок на моем чудесном Гобелене, кто-то украл его прямо с ипподрома. Так ведь? — Она вопрошающе улыбнулась мне, ее голубые глаза светились дружелюбием и любопытством.
— Точно так, — подтвердил я.
Бинни помрачнел еще больше.
— Как лошадь? — задал я вопрос.
Бинни наградил меня тяжелым взглядом и не ответил, но Мойра Лонгерман была преисполнена энтузиазма и жаждала поделиться новостями.
— Я очень хочу, Ро, чтобы отныне именно вы скакали на Гобелене на всех соревнованиях, и, надеюсь, вы согласитесь. Бинни говорит. Гобелен в отличной форме и готов выступать в Аскоте в будущую среду, и я много раз пыталась связаться с вами, чтобы узнать, примите ли вы предложение скакать на нем.
— Я уже пригласил другого жокея, — кисло сказал Бинни.
— Тогда откажитесь от его услуг, дорогой Бинни. — Под внешним добродушием этой оптимистки, похожей на птичку, чувствовалась железная воля, однажды уже обеспечившая мне скачку за Золотой кубок. Мойра, возможно, и уступала Бинни вдвое в физической силе, зато в два раза превосходила его силой ума.
— Может, лучше пусть скачет другой жокей... — начали.
— Нет-нет, — прервала она меня. — Я хочу, чтобы это делали именно вы, Ро. Никто иной меня не устроит. Я так и сказала Бинни, вполне определенно, как только вы выиграли Золотой кубок. Теперь, когда вы вернулись целый и невредимый, на мою лошадь сядете вы, или я сниму ее с соревнований.
— Она с вызовом посмотрела на Бинни, на Джосси и, решительно встряхнув белокурой кудрявой головкой, выжидательно повернулась ко мне. — Итак? Что скажете?
— Э... — выдавил я, что едва ли прояснило мою позицию.
— О, соглашайтесь, — вмешалась Джосси. — Вы должны.
Глаза Бинни из-под насупленных бровей метали молнии. Джосси без тени замешательства стойко выдержала удар.
— Но он выиграл Золотой кубок, — сказала она. — Вы не можете утверждать, что он никуда не годится.
— Именно это он и говорит, дорогая. — Мойра Лонгерман лучезарно улыбнулась. — Не странно ли?
Бинни сердито пробурчал что-то, разборчиво прозвучало лишь одно слово — «любители».
— Я полагаю, Бинни имеет в виду только то, — мило и непринужденно сказала Мойра, — что Ро, как и большинство жокеевлюбителей, всегда изо всех сил стремится выиграть и не поддастся на уговоры не делать этого.
Лицо Бинни побагровело. Джосси с трудом удерживалась от смеха. Мойра обратила на меня ясные голубые глаза, словно не вполне осознавая, что сказала секунду назад, а мои мысли лихорадочно и беспомощно метались в поисках разумного ответа.
— Как большинство жокеев, — нашелся я наконец.
— Очень мило с вашей стороны, Ро, — заметила она. — Вы всех считаете честными людьми.
Я был склонен, как большинство бухгалтеров, считать как раз обратное, но так уж вышло, я никогда особенно не интересовался делами Бинни. Тренировать скакуна, подобного Гобелену, само по себе было достаточно выгодно, чтобы не пытаться мухлевать с его результатами.
Бинни предпочел сделать вид, будто не понял истинного смысла слов Мойры, как бы не замечая пропасти, разверзшейся у него под ногами. Мойра наградила его недобрым Взглядом, развеяв иллюзии относительно своих возможностей столкнуть его туда.
— Дорогой Бинни, — прощебетала она, — я никогда не брошу тренера, который подготовил для меня призера Золотого кубка. Пока он продолжает выводить моих лошадей с прекрасным результатом, а я — выбирать, кто на них скачет.
Джосси кашлянула, нарушив последовавшее молчание, и сказала Бинни с симпатией:
— Надеюсь, вы сделали хорошую ставку в розыгрыше Золотого кубка? Мой отец всегда ставит понемногу на Золотом и Национальном. Просто ужасно, когда выигрываешь и одновременно проигрываешь. Папа говорит, в таких случаях чувствуешь себя ослом.
Если бы она намеревалась посыпать солью кровоточащие раны Бинни, ей, похоже, не удалось бы сделать это лучше. Мойра Лонгерман довольно хихикнула.
— Проказница, — сказала она, похлопав Джосси по руке. — Видишь ли, бедный Бинни так мало верил в успех, что не только не поставил на победу, но, как я слышала, к несчастью, сделал ставку на проигрыш. Какая обида.
Бедняга Бинни! Выиграть Золотой кубок и в итоге раскошелиться.
Искреннее потрясение отразилось на лице Бинни, и я понял, что масштабы осведомленности Мойры явились для него тяжелым ударом.
— Не стоит волноваться, — мягко сказала Мойра. — Что было, то прошло. И если Ро сядет на Гобелена в следующую среду, все будет прекрасно.
Бинни выглядел так, словно не сомневался — все будет далеко не прекрасно. Интересно, Бинни успел уже устроить так, чтобы Гобелен проиграл в среду? Любая лошадь, которая впервые выступает после победы на соревнованиях за Золотой кубок, идет примерно в равных шансах. Многие букмекеры были бы счастливы узнать наверняка, что им не придется выплачивать крупные суммы. Бинни мог подсуетиться и продать желанную информацию, рассудив, что поскольку я исчез, то некому испортить все дело. Бинни ужасно не везло последнее время.
Я подумал, что просто не в состоянии взять выходной в среду. Мне стало не по себе при воспоминании о горах незавершенной работы.
— Ро? — настаивала Мойра.
— Да, — ответил я. — О большем я и не мечтал.
— О, вот и славно! — Ее глаза засияли от удовольствия. — Тогда увидимся в Аскоте. Естественно, Бинни позвонит вам, если планы изменятся.
Бинни помрачнел.
— Расскажите мне все, — потребовала Джосси, когда мы взяли курс на тренерскую трибуну, чтобы посмотреть следующий заезд. — Всю душераздирающую сагу о вашем похищении.
Я коротко рассказал ей, не вдаваясь в подробности.
— Вы имеете в виду, что вас ни с того ни с сего запихнули на корабль и отплыли вместе с вами в Средиземное море?
— Совершенно верно.
— Как забавно.
— Это было довольно неприятно, — мягко пояснил я.
— Надо думать. — Она замолчала. — Вы сказали, что бежали. Как вам это удалось?
— Прыгнул за борт.
Ее губы сочувственно дрогнули. Я сообразил, что с того отчаянного заплыва минуло всего четыре дня. А казалось, будто это происходило в ином мире.
Джосси принадлежала реальному, разумному миру, понятному, хотя и не всегда приятному. Рядом с ней я чувствовал себя намного увереннее, рассудительнее — и в большей безопасности.
— Как насчет обеда на обратном пути? — предложил я.
— У нас две машины, — возразила она.
— Нет причин, которые помешали бы им обеим остановиться в одном месте.
— Справедливо.
Она снова была одета в расклешенный наряд, на сей раз мягкого терракотового оттенка. В ее облике не было ничего приглаженного, нарочитого, но и ничего неопрятного, неряшливого. Серьезная девушка, интересная и любознательная.
— На окраине Оксфорда есть приличный паб, — сказал я. — Я поеду за вами.
Я вовремя переоделся для скачки, взвесился и передал самое легкое из своих седел старшему конюху из Эксвуда, который сопровождал лошадей на скачки: он дожидался у двери.
— Лишний вес? — иронически спросил он.
— Четыре фунта.
Он возвел глаза к небу, что красноречивее слов выразило его мнение: на скачки с препятствиями для новичков тренерам следует приглашать профессиональных жокеев, а не любителей, которые не в состоянии похудеть до десяти стоунов шести фунтов. Я не счел нужным упомянуть, что в день розыгрыша Золотого кубка весил на восемь фунтов больше. Когда я подошел к парадному кругу, они с Джосси ждали, в то время как младший конюх кругами водил достойного Блокнота под моим седлом на попоне с номером. Номер тринадцать. Но кто нынче серьезно относится к суевериям?
— Он малость брыкается, — с удовлетворением проговорил сопровождающий конюх.
— Когда вернетесь домой, — сказала ему Джосси, — пожалуйста, передайте отцу, что на обратном пути я остановлюсь пообедать с Рональдом. Так что пусть не волнуется из-за всяких автомобильных аварий.
— Ладно.
— Папа всегда поднимает шум по пустякам, — пояснила Джосси.
Сопровождающий конюх вновь подарил мне взгляд, не требовавший комментариев: он явно размышлял на тему, собираюсь ли я уложить ее в постель.
Очень многие зрители уже отправились по домам, и с парадного круга был хорошо виден непрерывный поток людей, устремившийся к воротам. Наблюдая за ним, я подумал, что мало найдется на свете вещей, деморализующих больше, чем выступление перед тающей зрительской аудиторией. С другой стороны, если вы запороли скачку, чем меньше народа это видело, тем лучше.
— "Жокеям сесть в седла", объявили полчаса назад, — сказала Джосси.
— Две секунды, — не согласился я. — Я слушал.
Сопровождающий конюх подсадил меня. Блокнот сделал попытку взбрыкнуть.
— Держитесь подальше от неприятностей, — напутствовала Джосси.
— Неприятность подо мной, — отозвался я, чувствуя, что благородное животное опять пытается меня сбросить.
Она бессовестно ухмыльнулась. Блокнот рванул прочь, неровными скачками подобрался к старту боком и заставил всех ждать, пока он проделает цирковой трюк, присев на задние ноги и молотя передними в воздухе. «Брыкается малость», — с горечью вспомнил я. Он сбросит меня раньше, чем поднимется лента, если я зазеваюсь.
Скачка началась, и Блокнот великодушно решил поучаствовать, помчавшись расхлябанным галопом, с которым сопряжена изрядная тряска и толчки из стороны в сторону. То, как он подошел к первому препятствию, ощутимо поколебало доверие к нему наездника, ибо скакун, похоже, собирался перевалить через барьер боком, точно краб.
Я не принял мер предосторожности, твердой рукой удержав Блокнота в арьергарде, ибо искренне надеялся, что всегда успею это сделать; поэтому его манера прыгать через барьер по диагонали собрала богатый урожай проклятий со стороны других жокеев. Бессмысленно говорить «извините» в самом разгаре скачки, особенно если вы — любитель, причем в неважной физической форме, которому следовало бы быть умнее и не позволять сбить себя с толку хорошенькой девушке. Я повернул голову Блокнота прямо, жестоко рванув поводья, — деятели из Общества охраны животных упали бы в обморок. Он отплатил мне, крутанув задом в воздухе и приземлившись одновременно на все четыре ноги, под немыслимым углом к ограде.
Этот маневр вывел его наконец на последнее место. Блокнот попытался исправить положение и понес меня по прямой перед трибунами. Пока мы боролись друг с другом на внешнем круге дистанции в полторы мили, я в полной мере осознал смысл рекомендаций тренера жокею: «Держаться на трассе и держаться подальше от неприятностей». Боже мой!
Меня нисколько не удивило, что Блокнот финишировал последним из двадцати шести участников в Ньюбери. Он стал бы последним из ста двадцати шести, обладай его жокей хоть толикой здравого смысла. Последнее место на Блокноте тоже не гарантировало сохранности, но коли на нем приходилось где-то быть, то держаться последнего места являлось самым разумным. Однако никто не позаботился сообщить об этом лошади.
Скаковая дорожка в Таустере уходит под уклон от трибун, вытягивается в прямую линию на дальнем конце дистанции и завершается изнурительным крутым подъемом перед последней прямой и финишным столбом. Самые медленные в мире победы одерживались здесь в слякотные дни в конце трехмильных скачек.
Но Блокнот помчался с холма на хорошей скорости и неуклюжими рывками, перемахнул через серию самых удаленных барьеров и только начал терять интерес к происходящему, как столкнулся на обратном пути с резким подъемом.
К этому моменту девятнадцать других участников находились далеко впереди нас, как и следовало ожидать. Из-за привычки брать препятствия сбоку в стиле «стой-иди» Блокнот терял в каждом прыжке метры, наверстанные на ровных участках.
Наверное, я слегка расслабился. Он подошел к следующему барьеру совершенно не правильно, проигнорировал мои попытки помочь ему, неистово взбрыкнул посреди прыжка и приземлился, ткнувшись мордой в дерн, и все четыре копыта догоняли морду. Нельзя утверждать, что последнее приземление разительно отличалось от шести предыдущих, просто оно оказалось самым неудачным.
Когда вас катапультируют из седла на скорости приблизительно тридцати миль в час, перед глазами все мелькает, точно в калейдоскопе. Я увидел, как бешено завертелись, слившись в одно целое, разрозненные картинки — небо, деревья, трава, — и втянул голову в плечи, скорее инстинктивно, чем осознанно. Некоторыми частями тела я чувствительно приложился к покрытой дерном земле, а Блокнот лягнул меня в бедро напоследок. Мир перестал кружиться, и полтонны лошадиного веса не обрушились с сокрушительной силой сверху. Жизнь продолжалась.
Я медленно сел, задохнувшись от удара, и увидел зад моего беззаботно удалявшегося подопечного.
Ко мне бежал врач «Скорой помощи» в знакомой черной униформе больницы Сент-Джон. Я испытал прилив паники. Условный рефлекс. У него было доброе лицо — совершенно незнакомый мне человек.
— Все в порядке, приятель? — спросил он.
Я слабо кивнул.
— Вы полетели кувырком вниз готовой.
— М-м, — я расстегнул шлем и стянул его. Заговорить не получалось.
Грудная клетка содрогалась от недостатка воздуха. Он подхватил меня под руку и помог встать сначала на колени, а потом — как только я снова смог дышать нормально — на ноги.
— Кости целы?
Я кивнул.
— Гнутся — не ломаются, — весело изрек он.
— М-м...
Рядом с нами резко притормозил «Лендровер», и ветеринар, сидевший в кабине, сказал, что лошадей, требующих его внимания, нет и потому он готов подбросить Меня к трибунам.
— Вы упали, — заметила Джосси, когда после осмотра врача я покинул травмопункт с заключением «практически здоров» и вновь обретенной способностью глубоко дышать.
— Факт, — улыбнулся я.
Она искоса посмотрела на меня своими огромными глазищами.
— Я думала, все жокеи с болезненной чувствительностью относятся к напоминаниям о своем падении, — заметила она. — Только и слышишь болтовню о том, что обычно падает конь, а наездник всего лишь тонет вместе с кораблем.
— Совершенно верно, — сказал я. — Но Блокнот на самом деле не падал, значит, упали вы, — тон ее был высокомерным и насмешливым.
— Не спорю.
— Нет, вы невозможны. — Она улыбнулась. — Блокнота поймали на соседнем поле, поэтому, пока вы переодеваетесь, я прогуляюсь в конюшни, дабы убедиться, что он в порядке. Встретимся на автостоянке.
— Прекрасно.
Я переоделся в обычную одежду, договорился с гардеробщиком переправить мои седла, шлем и прочее снаряжение в Аскот к будущей среде и коротким путем отправился на стоянку.
Толпа рассеялась, и только запоздавшие, вроде меня, расходились теперь по двое и по трое. Автомобили не заполняли стоянку плотными, ровными рядами, как утром. Еще не разобранные машины в беспорядке рассредоточились по всей площадке.
Я заглянул в салон «Доломита», посмотрел за спинками передних сидений. Никого.
Интересно, что бы я сделал, если бы там кто-нибудь оказался, с содроганием подумал я. Без сомнения, со всех ног помчался бы как можно дальше. Я стоял, облокотившись на машину, и дожидался Джосси. Похоже, никто не испытывал ни малейшего желания меня похищать. Тихий, весенний субботний вечер в Нортгемптоншире, расслаблявший не хуже выпивки.
Глава 10
Следом за мной Джосси доехала на светло-голубом «Миджете» до паба на южной окраине Оксфорда. Она заказала охлажденный коктейль в высоком бокале с фруктами сверху и крепким напитком на донышке.
— Папа школил Блокнота до посинения, — сказала Джосси, сложив губки венчиком вокруг соломинки, торчавшей из горки фруктов, как мачта из бурелома.
— Папа школил Блокнота до посинения, — сказала Джосси, сложив губки венчиком вокруг соломинки, торчавшей из горки фруктов, как мачта из бурелома.