-- 277 -зу не сыграли: ни я, ни Сашка не были картежниками. Весь этот эксперимент мы проделали исключительно с познавательной целью.
   Так же с познавательной целью я попросил Сашку Переплетчикова сделать мне наколку. Вспомнил иллюстрации Ватагина к "Маугли" и нарисовал силуэт оленя в прыжке -- небольшой, со спичечный коробок. Вместо туши мы использовали оставшуюся после изготовления карт черную краску.
   Сашка связал ниткой три швейных иголки и приступил к делу. Он обкалывал рисунок по контуру через бумажку и втирал краску пальцем.
   Боли я не чувствовал; назавтра наколотые линии слегка воспалились и припухли, а дня через три краснота прошла и остался как бы рисунок пером. У меня хватило ума поместить татуировку на верхней части бедра, трусики ее прикрывают.
   Когда наш этап прибыл в Инту, минлаговский парикмахер из западных украинцев, "обрабатывавший" нас в бане, увидел наколку и сказал с вежливой издевкой:
   -- О! Пан блатный?
   А я как-то упустил из виду, что "олень" -- презрительная кличка работяги-фраера. Почему олень, не знаю. В нашем первом фильме мы с Юликом попробовали придумать объяснение: с рогами, а забодать никого не может...
   Ничего более поучительного про Вологодскую пересылку рассказать не могу. А в один прекрасный день нас, наконец, вызвали на этап. Вывели из камеры и торопливо, будто уходил на Север последний эшелон, погнали к вагонам.
   Состав показался мне очень длинным, конца его я не видел. Для нас, тех, кого привели из Вологодской тюрьмы, отведено было пять или шесть теплушек. Мы с Сашкой Переплетчиковым опять попали в
   -- 278 -один вагон -- но на этот раз не по счастливой случайности, а благодаря вовремя проявленной инициативе.
   В ходе переклички мы заметили: в краснухи грузят по общему списку, в алфавитном порядке. Чтобы не расставаться, я, по выражению Сашки, "крутанул чертово колесо": рискнул поменяться на время пути фамилией и статьей с соседом по камере Ромкой Полторацким -- он, как и Переплетчиков, был на "п", а значит, попадал в один с ним вагон. Теперь он стал Фридом, а я Полторацким Романом Владимировичем. Правда, не обошлось без конфуза: когда начальник конвоя выкликнул мою новую фамилию, я с непривычки среагировал не сразу. И только услышав второй раз "Полторацкий!", торопливо отбарабанил:
   -- Роман Владимирович, двадцать третьего года, пятьдесят восемь один "а", двадцать пять и пять по рогам.
   Чилита, чья фамилия начиналась на "с", попал с нами.
   В нашей краснухе, кроме каргопольчан, ехало человек десять литовцев -свеженьких, только что с воли (точнее -- из следственной тюрьмы). Мы с обоими Сашками заняли престижные места на верхних юрцах; литовцы разместились внизу -- кто попроворней, на нарах, остальные на полу.
   Посреди теплушки стояла печка-буржуйка. На Севере апрель холодный месяц; печку топили, но для всех желающих погреться места возле нее не хватало.
   Перед кем еще изображать урку, если не перед новенькими? Сашка Переплетчиков нагло, по-блатному, потребовал, чтоб его пустили к печке. Кто-то из литовцев уперся, Сашка стукнул его, оттолкнул и стал греть озябшие руки. Литовец смолчал, но затаил злобу.
   Прошло часа два. Под перестук колес хорошо спится даже на жестких нарах. Я задремал у себя наверху -- и проснулся от громкого
   -- 279 -крика. Кричал Сашка. Пятеро литовцев окружили его и принялись лупить, мстя за земляка.
   Чилита оторвал доску, которой заколочена была щель в стенке вагона, и прыгнул с нар. Я надел было очки, но вовремя сообразил, что вряд ли они понадобятся. Снял и тоже спрыгнул вниз.
   Там уже шла настоящая битва: Чилита орудовал доской, а Сашка хватал с пола глиняные миски и метал их в противников. Я включился с ходу: "надел на калган" первого попавшегося литовца, то есть, ухватил за шею и боднул в лицо. Отчетливо помню, что в голове у меня как боевая инструкция проносились фрагменты виденных мною лагерных драк. Можно было, например, ударить оппонента ребром крышки от параши. В краснухе параши не имелось, но стоял бачок с питьевой водой. Я нагнулся за деревянной крышкой, не увидев по близорукости, что ее нет на месте. Но она немедленно обнаружилась: кто-то из литовцев стукнул меня этой крышкой по голове. А я в отместку "порвал ему пасть" -- это тоже рекомендовалось: сунуть пальцы в рот и разодрать. Щеки тянулись как резиновые, но одну в конце концов мне удалось разорвать. От изумления литовец даже не попытался укусить меня.
   Глиняные миски к этому времени были все перебиты. Сашка действовал теперь заточенным черенком ложки -- как ножом. Чилита отбросил свою доску и тоже стал рубить и колоть.
   И неприятель дрогнул. Их было вдвое, а может, втрое больше, чем нас. Крепкие ребята -- литовские партизаны или, по тогдашней терминологии, "бандиты" -- они без труда одолели бы нас в нормальной человеческой драке. Но в нашем мире они были новичками, и растерялись, впервые встретившись с лагерной, не знающей запретов жестокостью. А мы, войдя в раж, пугали их блатняцким боевым кли
   -- 280 -чем:
   -- Под нары, падлы! Под нары!
   Они действительно полезли под нары: это было самое безопасное место. На том нам бы и успокоиться, но злопамятный Сашка Переплетчиков пополз, не слушая увещеваний, за тем литовцем, с которым полаялся в самом начале, догнал и воткнул в его ягодицу острый черенок. Литовец дернулся и тяжелым армейским ботинком попал Сашке по морде. Это сыграло известную роль в развитии событий.
   А пока что я снял с одного из побежденных рубаху и отдал на сменку свою, порванную в драке и перепачканную кровью -- моей и чужой. Он отдал без звука: знал уже, что так положено.
   Спустя сколько-то времени поезд остановился перед очередным семафором. Дверь краснухи стремительно отъехала в сторону, и к нам ворвались трое краснопогонников. Старшой заорал:
   -- Что тут у вас?.. Ну?!
   Оказывается, именно на нашей теплушке была узенькая площадка над буферами. Такие площадки -- для сопровождающего груз -- бывают на товарных вагонах, но далеко не на всех. Нам просто не повезло: стрелок, дежуривший на площадке, слышал через тонкую стенку крики и шум драки. Доложил начальству, и на первой же остановке они прибежали наводить порядок.
   Сказать им, что ничего особенного не случилось? Это не проходило: весь пол был усыпан черепками, ни одной глиняной миски не осталось в живых.
   Кто-то из каргопольских нашелся:
   -- А тут у нас эстонец есть психованный. Это он побил миски, у него припадок был!
   Психованный эстонец с нами действительно ехал. Этого несчаст
   -- 281 -ного на следствии так били, что он повредился в уме. Панически пугался любой голубой чекистской фуражки; когда в камеру заходил вертухай, эстонец хватал мокрую тряпку и принимался мыть пол около параши, демонстрируя покорность и усердие.
   Сейчас, по незнанию русского языка, он не мог опровергнуть возведенную на него напраслину -- но этого и не потребовалось. Конвой и так понимал, что к чему:
   -- Кто здесь Сашка? Кричали: "Сашка брось, Сашка, брось!"
   Никто не отозвался. Тогда старшой приказал всем перейти на одну сторону вагона и стал пропускать зеков мимо себя по одному. Каждого он несильно ударял длинным, похожим на крокетный, молотком -- подгонял и заодно пересчитывал. Такими деревянными молотками они обстукивают пол и стенки вагонов, угадывая по звуку, нет ли где подрезанной доски, не готовится ли побег.
   Я сидел у себя на нарах, привалившись разбитой стороной головы к стенке -- чтоб не видна была засохшая над ухом кровь. Через очки смотрел на происходящее, изображая лицом интеллигентский испуг и непонимание. Это сработало: при пересчете я остался последним и меня не стронули с места -- а иначе опознали бы и во мне участника драки. Первым из всех разоблачили Сашку Переплетчикова: у него на скуле вздулся огромный синяк -- отпечаток литовского каблука. На Сашку, на Чилиту и на всех, у кого были синяки, порезы или царапины, конвой надел наручники и увел с собой: остаток пути они проделали в отдельном вагоне, походном карцере на колесах.
   Забавно, что в этой истории все старые лагерники, ехавшие с нами, приняли нашу сторону. Хотя виновата во всем была Сашкина блатная фанаберия. Нет на свете справедливости!.. А я и сейчас не уверен, мог ли я в той ситуации вести себя по-другому...
   -- 282 -
   На следующий день мы прибыли на Инту. Несколько вагонов отцепили, остальные поехали дальше -- на Воркуту. Тот, в котором был поменявшийся со мной Ромка Полторацкий, остался на Инте. А уехал бы Ромка в другой лагерь -не тем, кем был до этапа, а Фридом -- не знаю, как бы мы выпутывались.
   Этот этап оказался последним в моей жизни -- хотя прожить на Крайнем Севере мне предстояло еще целых семь лет.
   XIII. НАЧАЛО ВТОРОЙ ПЯТИЛЕТКИ
   Нас выстроили в колонну и повели со станции на ОЛП-5, в интинском просторечии "Сангородок". Название условное: на пятом ОЛПе действительно был большой стационар с хорошими врачами -- в/н в/н и з/к з/к, но большую часть населения Сангородка составляли не медики и не больные. Это был центральный распределитель рабочей силы: при каждой шахте на Инте имелся свой лагпункт, куда после сортировки отправляли новоприбывших. Всё это мы узнали несколько позднее. А сейчас стояли у ворот в ожидании первого шмона.
   Шмонали старательно и неторопливо. У меня нашли десять рублей и отобрали, с удовольствием объяснив: тут вы денег не увидите! Не положено! Затем вертухай вытянул у меня из-за голенища отточенный обломок ложки и дал по уху. Я окусываться не стал: уже догадывался по многим признакам, что с этими особенно не подискутируешь.
   -- Давай раздевайся! Всё сымай!
   Я разделся догола, слегка смущаясь присутствием женщин -- они пришли с нашим этапом и теперь стояли отдельной кучкой, дожидаясь своей очереди. Торчать голышом на холодном ветру пришлось недолго;
   -- 283 -больше ничего запретного при мне не было.
   В конце концов нас запустили в зону. Сводили в баню и определили на временное жительство в пересыльный барак. До отбоя у нас было время оглядеться.
   Внешним видом 5-й сильно отличался от каргопольских лагпунктов. Пожалуй, в лучшую сторону: бараки добротной постройки, разумная планировка, чистота. Но было в этой упорядоченности что-то неприятное -- например, фальшивые клумбы, на которых вместо цветов красовались аккуратно выложенные шлаком красно-бурые узоры. Мне вспомнилась привычная, почти уютная, неприбранность нашего 15-го.
   Но вообще-то, сейчас было не до эстетики. Местные старожилы успели рассказать: это специальный лагерь для пятьдесят восьмой, охранять нас будут не сине-, а краснопогонники -- внутренние войска МВД. При смене караула здешние "попки" -- часовые на вышках -- рапортуют так: "Пост по охране врагов народа, изменников Родины сдал", "Пост по охране врагов народа, изменников Родины принял!" (Сам ни разу не слышал; за что купил, за то и продаю). Наши формуляры помечены буквой "О" -- "опасный", а на некоторых "ОО" -- "особо опасный". (Опять-таки -- своими глазами не видел). Блатных очень мало: только те, у кого 58.14 или восьмой пункт, террор -- за убийство милиционера или еще какого-нибудь советского начальника. Здесь зекам сразу дают понять: если что случится, например, война с Америкой, вас всех постреляют и покидают в шахты!..
   Эти малоприятные новости не помешали нам хорошо выспаться в первую ночь после этапа. Утром повели на завтрак; кормежка была не хуже и не лучше, чем везде.
   А после завтрака к нам в барак явился улыбчивый молодой человек в очках. Спросил: нет ли у кого шерсти на продажу? Старых сви
   -- 284 -теров, шарфов, носков? Можно грязные, рваные -- это не играет роли. Платить будут хлебом.
   Оказалось, шерсть требовалась для изготовления ковров, а молодой человек был как бы агентом по снабжению. Возглавлял же ковровую мастерскую венгерский еврей Шварц, это он подал идею здешнему начальству. Красители он получал в посылках, а работницы -- к слову сказать, самые красивые девушки на ОЛПе -- стирали добытое очкастым снабженцем рванье, распускали и на простеньких станках ткали ковры и коврики. Коврики -- маленьким начальникам, ковры -- большим.
   Шерсти у меня не было. Но расспросив о моем деле и услышав, что я учился во ВГИКе, очкастый сказал:
   -- А вы знаете, что здесь Каплер?
   Откуда мне было знать? Я и Каплера не знал -- лично. Т.е., мы, конечно, встречали его в гиковских коридорах -- красивого, победительного, всегда оживленного. А когда были с институтом в эвакуации, узнали, что Каплер арестован. Дальше -- тишина.
   Скупщик шерсти представился: Виктор Луи. Рассказал, что он тоже москвич, работал в посольстве -- на чем и погорел. И повел меня к Каплеру: тот заведовал посылочной.
   Тут я должен извиниться: мне придется повторяться. О своей встрече с Алексеем Яковлевичем Каплером я довольно подробно уже писал. ("Амаркорд-88", альм."Киносценарии" N2, 1988 г.) Но, в конце концов, не каждый же обязан читать всё, что я напишу. А кто читал -- не обязан помнить. И опять же: если человек одними и теми словами много раз рассказывает какую-то историю -значит, он не врет... Итак, мы с Луи пришли в посылочную.
   -- Дядя Люся! -- сказал Луи. -- Этот мальчик из ВГИКа.
   -- 285 -
   Каплер приветливо улыбнулся:
   -- Из ВГИКа? А Юлика Дунского вы знаете?
   -- ?!
   -- Тогда я знаю, кто вы. Вы Валерий Фрид?
   Алексей Яковлевич тут же сообщил, что Юлик сейчас на третьем ОЛПе, что здесь есть офицер по фамилии Шапиро, который выдает себя за татарина; к Каплеру он относится хорошо, и через него, вероятно, можно будет устроить так, чтоб и я попал на третий.
   -- А пока что, Валерик, -- и Каплер улыбнулся еще шире, -- если вы не хотите иметь крупных неприятностей, будьте очень осторожны с этим человеком.
   -- Дядя Люся! -- обиделся Луи, а Каплер, всё с той же улыбкой, продолжал:
   -- Вы думаете, я шучу? Совершенно серьёзно: это очень опасный человек.
   Опасный человек, оказывается, кроме обязанностей снабженца, исполнял и другие: был известным всему лагерю стукачом.
   Мое общение с ним кончилось на том визите к Каплеру. Но вернувшись через семь лет в Москву, я услышал, что есть такой журналист, корреспондент двух лондонских газет Виктор Луи; он женат на англичанке, живет богато, в загородном доме -- кто называл этот дом виллой, кто -- поместьем. Репутация у него неважная.
   Потом мы с Ю.Дунским по сценарным делам поехали в Югославию, и там на глаза нам попалась заметка в какой-то лондонской газете. Это было сообщение из Тель-Авива о том, что туда приехал некто Виктор Луи, человек, которого считают тайным эмиссаром Москвы; это он продал на Запад рукопись книги Светланы Аллилуевой. А не так давно он побывал с таинственной миссией на Тайване, с которым у
   -- 286 -русских нет дипломатических отношений -- как и с Израилем. На вопрос, зачем он приехал в Тель-Авив, Луи отвечал, что хочет проконсультироваться по поводу своих почек (или печени, не помню) с доктором, который лечил его в Москве. Пикантность ситуации, по словам автора заметки, заключалась в том, что бывший московский врач стал чуть ли не министром иностранных дел Израиля...
   Спустя еще сколько-то времени мой каргопольский друг Леша Кадыков сказал мне:
   -- Валерий Семёныч, а я у Луя был, на фазенде (разговор происходил во времена незабвенной "Рабыни Изауры"). У него там штук пять машин -- бентли, БМВ, мерседес-340, на котором фельдмаршал фон Манштейн ездил...
   Лешка, классный автомеханик, вернул к жизни одну из них, совсем безнадёжную -- и к его удовольствию Луй, как он его величал, расплатился долларами. Кстати, где-то я читал, что настоящее имя и фамилия Виктора Луи -- Виталий Луй... Кадыков бывал на "фазенде" еще много раз, курируя луёвский автопарк, и ничего плохого о владельце не говорил.
   А недавно Луи умер. Вот передо мной отрывок из американского некролога: "...shadowy Russian journalist, who served as a conduit for the Communist Party and KGB to the west...
   "Why do you people always call me a colonel in KGB?" -- he once asked British writer Ronald Payne.
   "Goodness, have you been promoted to general at last, Victor?" -replied Payne."
   (TIME, Aug.3,92)
   ("...мутноватый русский журналист, служивший посредником в сношениях КПСС и КГБ с Западом...
   -- 287 -
   -- Почему это вы все называете меня полковником КГБ? -- спросил он однажды английского писателя Рональда Пейна.
   -- Господи, так вас наконец произвели в генералы, Виктор? -- отвечал Пейн."
   ("ТАЙМ", 3 авг.1992г.)
   Раз уж пошли цитаты, позволю себе еще одну -- из "Рассказа о простой вещи" Бориса Лавренева:
   "- Скильки ще гамна на свити!"
   На пятом я встретил еще одного участника Большой Игры (опять литературная реминисценция: "Ким" Р.Киплинга, роман о мальчике-шпионе).
   Это был очень славный паренек, бывший московский школьник Эрнст Кернмайер. В лагере его звали Сережей -- мы познакомились еще на Алексеевке. А здесь он сказал мне -- почему-то с виноватой улыбкой:
   -- Только я теперь Кернтайер.
   Смена фамилии не имела ничего общего со шпионскими хитростями; просто перепутал буквы лагерный писарь. (Это еще что, я же рассказывал про "Сульфидинова" и "Парашютинскую"). А шпионом он-таки был -- причем "двойником".
   Сережа-Эрнст был сыном политэмигранта, австрийского коммуниста. В мои школьные годы я повидал их немало; "шуцбундовцы" -- так их называли. Что такое шуцбунд я раньше знал, но теперь не помню. Дети шуцбундовцев учились сначала в немецкой школе -- до войны была такая в Москве. Когда же ее в пору ежовщины прикрыли (и учителей, и родителей школьников почти всех пересажали), ребят перевели в обычные школы -- в нашей училось двое или трое.
   Сережа рассказал мне свою грустную историю.
   -- 288 -
   Как только началась война, ему предложили добровольно отправиться в немецкий тыл разведчиком. Сбросили на парашюте где-то над Германией, дав задание: пробраться в Вену, где была явка.
   Немецкий язык был для него родным; маленький, щуплый, по документам он числился членом гитлерюгенда -- молодежной нацистской организации. Не учли только одного: без взрослых ребятишки из гитлерюгенда путешествовать по стране обязаны были в форме. Взрослого при парнишке не было; он был в штатском костюме -- слава богу, хоть не советского производства. Правда, кепочка на нем была английская, что не намного лучше: при первой же проверке документов на вражескую кепку обратили внимание. Сережа не растерялся: объяснил, что отец служил в той части, которая первой вошла в Париж, и кепку прислал оттуда -- как сувенир. Ему поверили. Поругали за то, что не в форме и отпустили.
   Кепочку он выбросил. Но всё равно, рано или поздно Сережа должен был попасться -- что и произошло. В немецкой тюрьме его быстро раскололи и перевербовали. Через него в Москву потёк ручеек дезинформации -- обычный трюк всех разведок мира. Это не помешало Советской Армии победить.
   После победы Сережу в советской тюрьме раскололи с такой же легкостью, как в немецкой. Свой четвертак -- двадцать пять лет срока -- он честно заработал и потому не роптал на судьбу. А мне его было очень жалко...
   Интеллигенция, согласно учению Маркса-Ленина -- прослойка. В Минлаге прослойка эта была толще, чем в других лагерях. Попадали сюда и ученые мирового класса. Юлик рассказывал, что на 5-м он слышал отрывок спора, который вели два почтенных старца, пронося мимо него носилки с мусором:
   -- 289 -
   -- Но это же был паллиатив, согласитесь!!
   В одном из спорящих он узнал знаменитого египтолога Коростовцева.
   За недолгое свое пребывание в Сангородке я мало с кем из местной интеллигенции успел пообщаться. Почти всё свободное время проводил с Каплером, а свободного времени хватало: в ожидании отправки на шахту нас редко гоняли на работу.
   Алексей Яковлевич был одним из самых уважаемых людей на ОЛПе. Уважалась и сама его должность "посылочного бога" (а про счетовода продстола зеки говорили: "хлебный бог"). Но Каплера любили не за должность.
   Доброжелательность, которая была, возможно, главным талантом Каплера, воплощалась в добрые дела везде -- и на свободе и в лагере. Знавшие его в Москве помнят, сколько начинающих сценаристов он за ручку привел в кинематограф. А на пятом все знали, что это он придумал "извещения".
   Я уже говорил, что зекам Минлага разрешалось отправлять только два письма в год. А получать можно было сколько угодно -- и писем, и посылок. Связь оказывалась односторонней. Домашние мучились неизвестностью, гадали: дошло ли письмо? Дошла ли посылка? И вообще -- жив ли?.. В придуманный Каплером текст на узеньком типографском бланке "Посылку выдал........ Посылку получил........" нельзя было вписать ни слова -- даже "спасибо". Но подпись-то там была, была дата -- значит, жив пока еще!.. Слали посылки, конечно, не всем, но многим.
   Выдавались они в присутствии надзирателя, чтоб не проскочило что-нибудь недозволенное. Проскакивало, конечно. Можно было, например, туго свернутую тридцатку засунуть с тыльного конца в тюбик
   -- 290 -с пастой. Или вложить ее в пачку махорки и аккуратно заклеить -голь на выдумки хитра. Вот со спиртным было сложней.
   Одному мужичку прислали из деревни посылку. В ней оказалась бутылка с мутноватой жидкостью и приклеенной бумажкой, на которой трогательно корявыми буквами выведено: "малако". А на дне бутылки -- слой белого порошка с палец толщиной. Это наивные сельские жители забелили самогон зубным порошком. Взболтали -- получилось похоже, но за время пути порошок выпал в осадок. На глазах у получателя -- и у Каплера, и у меня -- вертухай вылил самогон на землю. Спасибо, хоть акт не составил.
   В ту пору самому Каплеру жилось неплохо. Заведующий пекарней (по воле -- инженер-полковник) нет-нет, да принесет ему белого хлеба -- из чистой симпатии. И почти каждый из получавших посылку чем-нибудь угощал Алексея Яковлевича -- это была как бы символическая жертва доброму богу почты. А Каплер угощал меня. Мне неловко было, я даже перестал заходить в посылочную. Но он или сам разыскивал меня, или посылал на поиски своего помощника, тихого человечка со смешной фамилией Компас.
   Подкармливал Алексей Яковлевич не одного меня. Каждый день ходил в больницу к чахоточному интеллигентному немцу, гитлеровскому дипломату Валленштейну. Немец был интересен Каплеру: потомок шиллеровского Валленштейна! Они часами разговаривали -- по-французски. Перед смертью Валленштейн сказал своему кормильцу: да, в национальном вопросе Гитлер был глубоко неправ!
   В последние годы наши газеты много писали про Валленберга, шведского дипломата, спасавшего в Австрии евреев, арестованного чекистами и исчезнувшего без следа. В Швеции не теряют надежды, что след еще отыщется; вот и недавно, по сообщению одной из мос
   -- 291 -ковских газет, некая Валентина Григорьевна Павленко вспомнила, что видела Валленберга в лагере на станции Козье Северной железной дороги. А я думаю: не Валленштейна ли она видела? Спутать легко: тоже дипломат, фамилия похожа. И странная станция Козье -- не Косью ли это в Коми АССР?
   Валленштейн был, в общем, симпатичен и мне -- чего не скажу про его дружка Мюллера фон Зайдлиц (которого за педерастические наклонности быстро переименовали в Мюллера фон Задниц). Этот был патологический лжец: выдавал себя за американца, зачем-то наврал, будто провез через все этапы "For whom the Bell tolls" -- "По ком звонит колокол" -- видимо, узнал, что мне очень хочется прочитать эту книжку. Для достоверности он добавил, что вез ее в переплете с русского романа "Отцы и дети" -- детали для лжецов великое подспорье! Никакого Хемингуэя у него, разумеется, не оказалось... Такое бессмысленное и бескорыстное вранье встречается довольно часто: это, наверно, легкое психическое расстройство.
   А по-английски фон Задниц говорил очень хорошо, хотя и с сильнейшим немецким акцентом.
   Моим американским произношением я в те поры очень гордился. Да и Каплеру приятно было: вот какие ребята у нас по ВГИКе! Он даже продемонстрировал меня Фридману, американскому еврею, преподававшему язык в МГИМО. Тот послушал немножко и кисло сказал: "три". Увидел наши с Каплером огорченные лица и выдавил из себя: "С плюсом?.. Нет."
   Был на 5-м и еще один "англоязычный": индиец Джонни Рауд. Его похитили в американской зоне Германии и привезли к нам -- не знаю, за какие грехи. У него как и у Валленштейна был диагноз ТБЦ -- туберкулез. "I'll kick the bucket soon", -- сказал он мне с грустной
   -- 292 -улыбкой. Скорее всего, так и случилось.
   (А на Воркуте, говорили мне, умер негр-чечеточник, которого мы видели в Москве: он выступал перед сеансами в "Центральном"; Генри Скотт, если я правильно запомнил...)*)
   Когда мы встретились с Каплером, мне не было тридцати, а ему пятидесяти, но, естественно, он казался мне очень пожилым человеком, хотя выглядел прекрасно. Он боялся располнеть от сидячей жизни и каждый вечер быстрым шагом проделывал два-три круга по немаленькому периметру ОЛПа. Я не любитель прогулок, но с удовольствием присоединялся к Алексею Яковлевичу, чтобы послушать его рассказы.
   Есть люди, которые воспринимают трагически даже мелкие житейские неприятности. У Каплера, как всем известно, неприятности были крупные -- те, что привели его в лагерь. Но в его голосе я ни разу не уловил трагических ноток. И все истории, которые я от него слышал -- а чаще всего они были про арестантские судьбы -- рассказывались с улыбкой. Так, он весело сообщил мне, что здесь на пятом встретил двух своих соседей: в Москве они жили с ним в одном доме и даже на одной площадке. И всех посадили -- по разным делам, но почти в одно время. Смешно? А.Я. познакомил меня с ними: Илья Мостославский, полковник Коновалов.
   Вот не помню, этот ли полковник или другой, упомянутый выше зав.пекарней, попал в тюрьму при таких забавных обстоятельствах: сильно пьяного, его задержал патруль и отвел в военную комендатуру. Полковник бушевал, свирепо матерился. Комендант укоризненно напомнил ему: