Страница:
— Все оставшиеся воины пусть немедленно отправляются на север — я их догоню, — распорядился принц. — А вы, — обратился он к слугам, — оставайтесь здесь и соберите как можно больше припасов. Крылатые люди придут забрать то, что вы приготовите.
Озадаченные столь резкой переменой в планах, его родные с опаской взирали на своего принца и перешептывались за его спиной. С тех пор как караван достиг леса, Харин стал сам на себя непохож и порой даже разговаривал сам с собой, думая, что его никто не видит. Более того, он якшался с этими крылатыми монстрами, а это было совсем уже из рук вон. Вел он себя тоже чрезвычайно странно. Разбив лагерь, он почти сразу же услал большую часть своих воинов куда-то на север, нагрузив коней всевозможными припасами, и сопровождал их, конечно же, один из этих крылатых. При себе принц оставил лишь небольшую охрану, а теперь собирался и вовсе покинуть своих подданных. Однако казалимцы привыкли повиноваться, а Харин был их принцем — и он обещал вернуться за ними, и людям приходилось этим довольствоваться. Они вздыхали, но подчинялись.
Неприступная крепость являлась продолжением огромной отвесной скалы и, выступая вперед, образовывала квадрат с заключенным в нем обширным внутренним двором, а основные жилые помещения примыкали к утесу; причем значительная их часть находилась внутри самой скалы, где были прорублены бесконечные коридоры и бесчисленные комнаты. В случае необходимости эта твердыня могла бы вместить весь народ Ксандима, но самое удивительное заключалось в том, что все сооружение, и внутренняя и внешняя его части, было монолитным.
На зеленом горном склоне чуть ниже крепости были разбросаны несколько других зданий, но поменьше. Поросшие мхом и лишайником, они выглядели обломками скалы, упавшими вниз, но Чайм-то знал, что это вовсе не валуны. Домишки имели подземную часть и, как и сама крепость, казалось, были связаны с горной коренной породой. Там были двери, отверстия в крыше, впускающие свет и выпускающие дым; были как бы вырубленные в стенах и полу скамейки, полки, ложа. Их происхождение, как и происхождение самой крепости, оставалось загадкой, но люди Ксандима давно уже воспринимали эти постройки как часть ландшафта. Если не было сильной непогоды, они вообще мало заботились о готовых домах.
Ксандимцы были подвижным и стремительным народом. Они любили простор и предпочитали раздолье широких равнин тесной стабильности поселков и каменных домов. В человеческом облике они охотились, ловили рыбу, собирали ягоды и съедобные растения, торговали, а в конском обличий в изобилии находили пищу у себя под ногами. У них был свой письменный язык, но они редко пользовались такими тонкостями; они любили рассказывать истории, чем длиннее, тем лучше, и петь песни. История и искусство Ксандима, к вящей досаде Чайма, бытовали в основном в устной форме, и он был уверен, что большая часть забывается, а то, что остается, искажается.
Мокрый, запыхавшийся, весь в синяках, Эфировидец добрался наконец до массивных, с аркой, ворот крепости. Здесь ему было неспокойно, словно за ним наблюдали невидимые глаза. Юноша тревожно поглядел на возвышавшуюся перед ним громаду. В обманчивом предвечернем свете фасад здания, с его окнами, башнями, и балконами, показался подслеповатому Чайму похожим на лицо почтенного старца. Впервые он спросил себя, почему ему ни разу не пришло в голову посмотреть на крепость с помощью Второго Зрения. Но только Богине известно, что тогда открылось бы ему, а сейчас Чайму было не до опасных опытов.
Прежде всего его интересовали чужестранцы-пленники. Здесь ли они уже? Его видения были точны по смыслу, но ничего определенного не говорили о времени событий. И хотя Чайм и был Эфировидцем, он не настолько пользовался доверием Хозяина Табунов, чтобы быть допущенным в темницу. Если можно спасти чужаков, то только после суда, когда они станут более доступны. Кроме того, следует сначала побольше о них узнать. К счастью, у него есть способ выяснить что нужно, если, конечно, они уже здесь.
Примерно в это время сменялся караул. Ксандимцы, люди вольнолюбивые, не очень жаловали формальности, в том числе и в этом деле. Чайм вздохнул. Похоже, придется иметь дело с обоими караулами сразу. Подойдя ближе, юноша узнал старшего стражника Галдруса, дородного, туповатого детину, и сердце у него упало. Галдрус, бедный умом и воображением, получал большое удовольствие, дразня близорукого Эфировидца. Однако стража уже заметила Чайма, так что оставалось только идти вперед. Юноша, стараясь выглядеть как можно увереннее, подошел к воротам, у которых чесали языки несколько караульных.
Как он и ожидал, его не оставили в покое.
— Вылез из своей норки, а, кретеныш, — под одобрительный смех товарищей начал Галдрус. Чайм стиснул зубы.
— Дайте пройти, — сказал он тихо. — У меня неотложное дело.
— О! У тебя — неотложное дело? А что за дело, Чайм? Может быть, отдать свое барахло в стирку?
Чайм решил не обращать внимания на насмешки. Конечно, его одежда грязная и мятая — но как же еще можно выглядеть после опасного спуска с горы? Проклиная себя за то, что покраснел, Эфировидец поднял голову и с решительным видом вошел в ворота — и тут же упал, споткнувшись о древко копья.
— *-0-ох, прошу прощения, о Великий, — паясничал Галдрус, изобразив на лице комический ужас. — Пожалуйста, не превращай меня в какую-нибудь ужасную тварь!
Под хохот стражей Чайм поднялся, потирая ушибленную коленку. Щеки его пылали. Скорей бы убежать отсюда!
«Ты что, хочешь так это и оставить?»
Чайм обернулся, не понимая, кто нашептал ему эти слова. Караульные тряслись от смеха — конечно, это не они. Да и голос был глубже и, так сказать, старше, чем у любого из них.
Галдрус заметил его колебания.
— Что такое? — спросил он с вызовом. — Ты чего-то хочешь, Чайм? Может, спросить, как пройти в баню? — Он зажал пальцами нос, и его дружки снова захохотали.
«Прими их вызов, дурак. Если ты сейчас уйдешь, они будут мучить тебя до конца дней твоих».
«О Богиня, — подумал Чайм, — ведь только сумасшедшие слышат голоса!» Он уже хотел бежать внутрь крепости, но услышал вдруг:
«Останься здесь и покажи им!»
Это был уже не шепот, а рев. Казалось, даже часовые должны были услышать его, но нет! Они как ни в чем не бывало продолжали отпускать свои дурацкие шуточки. И Чайм понял, что время пришло. Этот голос, кому бы он ни принадлежал, был прав. Буря уже утихла, но Чайму было вполне достаточно и легкого ветерка. Юноша сосредоточился и овладел Вторым Зрением. Ухватив руками кусок воздушного потока, он придал ему форму отвратительного, зловещего призрака и швырнул его прямо в смеющиеся физиономии.
Галдрус с воплем рухнул на колени. Некоторые, побледнев от страха, схватились за оружие, другие бросились было бежать, но словно приросли к каменной площадке. Чайм засмеялся и, прежде чем вопли у ворот привлекли внимание тех, кто находился в крепости, рассеял жуткое видение, освободив поток ветра.
Стражники медленно приходили в себя. На их лицах Эфировидец видел смесь злости, неприязни и унижения. Улыбаясь, он спокойно прошел в крепость, и тут Второе Зрение оставило его, а с ним ушло и пьянящее чувство торжества. Месть была сладка, но сейчас он испытывал стыд. Ведь дар ему дан не для того, чтобы пугать людей. Может быть, он и проучил их сегодня, но зато и друзей не приобрел.
«Вздор, маленький ясновидец! Они никогда не стали бы тебе друзьями. Они боялись твоего дара, потому и дразнили тебя, но сегодня ты научил их уважать его, и это к лучшему».
— Кто ты? — воскликнул Чайм, привлекая внимание прохожих. Ответа не было, и он понял, что ожидать его не приходится. — Ладно, будь что будет, — проворчал он. — Сейчас не время для любопытства. Прежде всего надо найти пленников.
Очутившись внутри крепости, Чайм невольно вздрогнул.
О Небо, Как он ненавидел эти места! От страха его прошиб пот. Эта огромная каменная масса давила, рождая чувство беззащитности, кроме того, в этом каменном мешке, разлученный с ветрами, Чайм мог рассчитывать лишь на свое первое, слабое зрение. Здесь, в освещенных факелами бесконечных коридорах, всегда было почти безлюдно. Даже Хозяин Табунов нечасто бывал в крепости, а большинство жителей Ксандима за всю свою жизнь ни разу сюда не захаживали.
Воины, и те охраняли крепость по очереди, ибо никто не хотел торчать тут постоянно. Однако сейчас из-за этой зловещей зимы ксандимцам пришлось перевести детей, стариков и больных под защиту мощных стен цитадели.
Детские шумные игры и беготня по коридорам в замкнутом пространстве казались почти оглушительными. Дедушки и бабушки время от времени повышали голос, чтобы утихомирить их, тем более что и без того было трудно ориентироваться в этом лабиринте, но их ворчание только еще больше усиливало шум.
Новость о чужестранцах уже распространилась по Ксандиму, и люди сгорали от любопытства. Многие пришли в крепость, чтобы увидеть чужаков, и поглазеть на суд, который должен, как говорили, состояться завтра утром. Из обрывков разговоров Чайм понял, что чужестранцы уже здесь и сидят в темнице, ожидая решения Хозяина Табунов.
Пару раз свернув не туда, Чайм с чувством большого облегчения добрался наконец до своих комнат и поморщился от затхлого запаха. Последний раз он был здесь несколько месяцев назад, и с тех пор тут никто не прибирался. На полу лежал толстый слой пыли. Чайм тяжело вздохнул. Бабушка такого бы, конечно, не допустила! Чайм опять вздохнул. Ее комнаты находились на внешней стороне крепости, там были окна, пропускавшие дневной свет и свежий ветер, а он должен довольствоваться темной норой в толще горы. Но по крайней мере отсюда ближе к темнице, а сейчас важно именно это. Если удастся найти их, то удастся и узнать кое-что о светлых силах, а может, и о том, какое отношение к этому имеет Шианнат Изгой.
Эфировидец со стыдом вспомнил, что и сам участвовал в изгнании опального воина и его сестры. Чайма тогда заставили сделать так, чтобы ветры не переносили их имен, и они навсегда исчезли бы из памяти народа.
Хозяин Табунов особо наказал Искальду, свою нареченную, покинувшую его ради брата. Это было жестокое наказание. Хотя все ксандимцы обладали способностью превращаться из людей в коней и наоборот, но детей могли зачать только в человеческом обличий. Существовало древнее заклинание, известное только Эфировидцам, которое позволяло навсегда оставить жертву в конской ипостаси, и Хозяин Табунов настоял на том, чтобы такое заклятие было наложено на Искальду, дабы она не могла никогда иметь ребенка.
Чайм отвлекся от неприятных воспоминаний. Хотя ему было стыдно за тот поступок, но, предаваясь раскаянию, он не становился ближе к пленным чужакам.
Юноша стал ощупывать гладкую стену в поисках щели. Хотя здание представляло собой монолит, трещины в стенах все-таки имелись. Ага, нашел! Ощутив слабую тягу, что-то вроде легчайшего ветерка, Чайм направил чудесное Второе Зрение на струящуюся нить и устремился за нею. Дух его, покинув тело, словно угорь, проскользнул в щелку и, несомый воздушным потоком, отправился странствовать по лабиринту тончайших ходов. Он следовал за всеми изменениями потока, пока наконец после нескольких ложных попаданий в пустые палаты или камеры его терпение не было вознаграждено: Чайм почувствовал вибрацию воздуха от голосов, говорящих на чужом языке. Торжествующий дух Эфировидца проскользнул в щель и очутился в самой глубокой части темницы, лицом к лицу с чужестранцами из его видения.
— Я знаю тебя, Миафан, — прошипела Мериэль. — Ты не обманешь меня! Даже здесь, во мраке, я вижу все! Я вижу, как ты корчишься от боли, я вижу темные пятна, словно ожоги, на твоей голове — хотя еще темнее твоя душа! Я вижу ребенка в утробе Ориэллы — чудовище, которое ты создал, демона, которого я должна уничтожить…
— Выпустите меня отсюда! — заколотил он в дверь, хотя знал, что это бесполезно. — Будьте вы прокляты, дайте мне с кем-нибудь поговорить! — Он повернулся к Мериэль:
— Ты ведь говоришь на их языке? Так скажи им ты, сука! Скажи, что мы не враги.
«Это правда?» — вдруг спросил тихий голос, и трудно было понять, откуда именно он исходит.
— Великий Чатак! — выдохнула Сангра. — Мне что — мерещится?
Паррик разинул рот. Холодная темница как будто стала еще холоднее, подул освежающий ветерок, и в углу появился молодой человек, вполне обычного вида, если не считать того, что сквозь него была видна стена и горящий факел на ней.
Паррик отступил, чувствуя, как волосы шевелятся на голове, во рту у него пересохло. Призрак? Обычно он с пренебрежением относился к подобному вздору, но после Ночи Видений в Нексисе его отношение ко всякой чертовщине стало иным. По спине его пробежали мурашки, и он инстинктивно потянулся к мечу, но меч у него отобрали.
— Кто такие светлые силы? — требовательно спросил призрак, и Паррик удивился еще больше. Слова звучали на его родном северном языке, но по движению губ незнакомца он понял, что тот явно говорит на чужом наречии, и, стало быть, слова неизвестного чудесным образом преобразовывались в воздухе и становились понятными. Однако видение продолжало говорить, и Паррику пришлось сосредоточиться на беседе.
— Мне надо знать, — настаивал призрак. — Что за злые силы несут на крыльях северного ветра гибельную зиму?
— Это Верховный Маг Миафан.
Паррик с облегчением вздохнул: наконец-то Мериэль вернулась к реальности! Сверхъестественное — родная стихия магов, и тут от волшебницы больше толку, чем от него.
Призрак нахмурился.
— Кто такой Верховный Маг Миафан?
Кавалерист с радостью предоставил целительнице объяснять, кто такой Миафан, но, к сожалению, призрак не удовлетворился рассказом о коварстве Владыки Волшебного Народа.
— Я услышал рассказ о темных силах? — настырно продолжал он. — Но кто такие светлые силы, те, которым вы должны помочь?
Паррик наконец решился заговорить.
— Не знаю, как насчет светлых сил, но я появился здесь, чтобы найти госпожу Ориэллу. — Он посмотрел на Элевина, но старик был слишком беспомощен, чтобы говорить, и пришлось кавалерийскому начальнику взять на себя нелегкое бремя объяснений. Сидя в чужеземной темнице и рассказывая какому-то привидению про свою дружбу с Форралом, про Ориэллу, носившую ребенка Форрала, про то, как командир был убит Миафаном. Паррик не мог отделаться от чувства нереальности происходящего. Сбиваясь, он поведал, как Ориэлла и ее слуга Анвар бежали из Нексиса и, очевидно, направились на юг, а они с Ваннором сколотили отряд повстанцев, и потом он, Паррик, очертя голову решился искать Ориэллу.
Когда он закончил, заговорила Сангра:
— Ну, вот мы и ответили на твои вопросы. Почему бы тебе теперь не ответить на наши? Кто ты? Как проходишь сквозь стену? И почему…
Но видение уже исчезло.
Возбужденный дух Чайма возвращался в свою комнату, следуя за воздушными потоками сквозь трещины в стенах. Хоть он ничего не узнал насчет Шианната, но все же услышал большую часть того, что хотел. Теперь он понял все, что касалось темных и светлых сил, и еще более утвердился в мысли, что надо спасти этих чужестранцев от своих соплеменников. Но как?
Занятый своими мыслями, Эфировидец не следил за дорогой и не сразу понял, что давно уже должен был попасть в свои комнаты. Он внезапно осознал, что заблудился в бесконечных трещинах и не имеет ни малейшего понятия, где теперь находится и как вернуться в свое тело.
Глава 4. НОВОСТИ ИЗ ВАЙВЕРНЕСС
Озадаченные столь резкой переменой в планах, его родные с опаской взирали на своего принца и перешептывались за его спиной. С тех пор как караван достиг леса, Харин стал сам на себя непохож и порой даже разговаривал сам с собой, думая, что его никто не видит. Более того, он якшался с этими крылатыми монстрами, а это было совсем уже из рук вон. Вел он себя тоже чрезвычайно странно. Разбив лагерь, он почти сразу же услал большую часть своих воинов куда-то на север, нагрузив коней всевозможными припасами, и сопровождал их, конечно же, один из этих крылатых. При себе принц оставил лишь небольшую охрану, а теперь собирался и вовсе покинуть своих подданных. Однако казалимцы привыкли повиноваться, а Харин был их принцем — и он обещал вернуться за ними, и людям приходилось этим довольствоваться. Они вздыхали, но подчинялись.
***
Ксандимцы не имели пристрастия к постоянным жилищам. «Как хорошо, — подумал Чайм, — что народ почти незнакомый со строительством, даром получил готовую крепость». Никто не знал, кем и когда она построена. Прародительница Эфировидца утверждала, что ее создателем был какой-то могучий народ из-за моря, но Чайм в этом сомневался. Хотя, конечно, загадочные строители и впрямь должны были обладать огромной силой — недаром эта твердыня простояла столько столетий невредимой.Неприступная крепость являлась продолжением огромной отвесной скалы и, выступая вперед, образовывала квадрат с заключенным в нем обширным внутренним двором, а основные жилые помещения примыкали к утесу; причем значительная их часть находилась внутри самой скалы, где были прорублены бесконечные коридоры и бесчисленные комнаты. В случае необходимости эта твердыня могла бы вместить весь народ Ксандима, но самое удивительное заключалось в том, что все сооружение, и внутренняя и внешняя его части, было монолитным.
На зеленом горном склоне чуть ниже крепости были разбросаны несколько других зданий, но поменьше. Поросшие мхом и лишайником, они выглядели обломками скалы, упавшими вниз, но Чайм-то знал, что это вовсе не валуны. Домишки имели подземную часть и, как и сама крепость, казалось, были связаны с горной коренной породой. Там были двери, отверстия в крыше, впускающие свет и выпускающие дым; были как бы вырубленные в стенах и полу скамейки, полки, ложа. Их происхождение, как и происхождение самой крепости, оставалось загадкой, но люди Ксандима давно уже воспринимали эти постройки как часть ландшафта. Если не было сильной непогоды, они вообще мало заботились о готовых домах.
Ксандимцы были подвижным и стремительным народом. Они любили простор и предпочитали раздолье широких равнин тесной стабильности поселков и каменных домов. В человеческом облике они охотились, ловили рыбу, собирали ягоды и съедобные растения, торговали, а в конском обличий в изобилии находили пищу у себя под ногами. У них был свой письменный язык, но они редко пользовались такими тонкостями; они любили рассказывать истории, чем длиннее, тем лучше, и петь песни. История и искусство Ксандима, к вящей досаде Чайма, бытовали в основном в устной форме, и он был уверен, что большая часть забывается, а то, что остается, искажается.
Мокрый, запыхавшийся, весь в синяках, Эфировидец добрался наконец до массивных, с аркой, ворот крепости. Здесь ему было неспокойно, словно за ним наблюдали невидимые глаза. Юноша тревожно поглядел на возвышавшуюся перед ним громаду. В обманчивом предвечернем свете фасад здания, с его окнами, башнями, и балконами, показался подслеповатому Чайму похожим на лицо почтенного старца. Впервые он спросил себя, почему ему ни разу не пришло в голову посмотреть на крепость с помощью Второго Зрения. Но только Богине известно, что тогда открылось бы ему, а сейчас Чайму было не до опасных опытов.
Прежде всего его интересовали чужестранцы-пленники. Здесь ли они уже? Его видения были точны по смыслу, но ничего определенного не говорили о времени событий. И хотя Чайм и был Эфировидцем, он не настолько пользовался доверием Хозяина Табунов, чтобы быть допущенным в темницу. Если можно спасти чужаков, то только после суда, когда они станут более доступны. Кроме того, следует сначала побольше о них узнать. К счастью, у него есть способ выяснить что нужно, если, конечно, они уже здесь.
Примерно в это время сменялся караул. Ксандимцы, люди вольнолюбивые, не очень жаловали формальности, в том числе и в этом деле. Чайм вздохнул. Похоже, придется иметь дело с обоими караулами сразу. Подойдя ближе, юноша узнал старшего стражника Галдруса, дородного, туповатого детину, и сердце у него упало. Галдрус, бедный умом и воображением, получал большое удовольствие, дразня близорукого Эфировидца. Однако стража уже заметила Чайма, так что оставалось только идти вперед. Юноша, стараясь выглядеть как можно увереннее, подошел к воротам, у которых чесали языки несколько караульных.
Как он и ожидал, его не оставили в покое.
— Вылез из своей норки, а, кретеныш, — под одобрительный смех товарищей начал Галдрус. Чайм стиснул зубы.
— Дайте пройти, — сказал он тихо. — У меня неотложное дело.
— О! У тебя — неотложное дело? А что за дело, Чайм? Может быть, отдать свое барахло в стирку?
Чайм решил не обращать внимания на насмешки. Конечно, его одежда грязная и мятая — но как же еще можно выглядеть после опасного спуска с горы? Проклиная себя за то, что покраснел, Эфировидец поднял голову и с решительным видом вошел в ворота — и тут же упал, споткнувшись о древко копья.
— *-0-ох, прошу прощения, о Великий, — паясничал Галдрус, изобразив на лице комический ужас. — Пожалуйста, не превращай меня в какую-нибудь ужасную тварь!
Под хохот стражей Чайм поднялся, потирая ушибленную коленку. Щеки его пылали. Скорей бы убежать отсюда!
«Ты что, хочешь так это и оставить?»
Чайм обернулся, не понимая, кто нашептал ему эти слова. Караульные тряслись от смеха — конечно, это не они. Да и голос был глубже и, так сказать, старше, чем у любого из них.
Галдрус заметил его колебания.
— Что такое? — спросил он с вызовом. — Ты чего-то хочешь, Чайм? Может, спросить, как пройти в баню? — Он зажал пальцами нос, и его дружки снова захохотали.
«Прими их вызов, дурак. Если ты сейчас уйдешь, они будут мучить тебя до конца дней твоих».
«О Богиня, — подумал Чайм, — ведь только сумасшедшие слышат голоса!» Он уже хотел бежать внутрь крепости, но услышал вдруг:
«Останься здесь и покажи им!»
Это был уже не шепот, а рев. Казалось, даже часовые должны были услышать его, но нет! Они как ни в чем не бывало продолжали отпускать свои дурацкие шуточки. И Чайм понял, что время пришло. Этот голос, кому бы он ни принадлежал, был прав. Буря уже утихла, но Чайму было вполне достаточно и легкого ветерка. Юноша сосредоточился и овладел Вторым Зрением. Ухватив руками кусок воздушного потока, он придал ему форму отвратительного, зловещего призрака и швырнул его прямо в смеющиеся физиономии.
Галдрус с воплем рухнул на колени. Некоторые, побледнев от страха, схватились за оружие, другие бросились было бежать, но словно приросли к каменной площадке. Чайм засмеялся и, прежде чем вопли у ворот привлекли внимание тех, кто находился в крепости, рассеял жуткое видение, освободив поток ветра.
Стражники медленно приходили в себя. На их лицах Эфировидец видел смесь злости, неприязни и унижения. Улыбаясь, он спокойно прошел в крепость, и тут Второе Зрение оставило его, а с ним ушло и пьянящее чувство торжества. Месть была сладка, но сейчас он испытывал стыд. Ведь дар ему дан не для того, чтобы пугать людей. Может быть, он и проучил их сегодня, но зато и друзей не приобрел.
«Вздор, маленький ясновидец! Они никогда не стали бы тебе друзьями. Они боялись твоего дара, потому и дразнили тебя, но сегодня ты научил их уважать его, и это к лучшему».
— Кто ты? — воскликнул Чайм, привлекая внимание прохожих. Ответа не было, и он понял, что ожидать его не приходится. — Ладно, будь что будет, — проворчал он. — Сейчас не время для любопытства. Прежде всего надо найти пленников.
Очутившись внутри крепости, Чайм невольно вздрогнул.
О Небо, Как он ненавидел эти места! От страха его прошиб пот. Эта огромная каменная масса давила, рождая чувство беззащитности, кроме того, в этом каменном мешке, разлученный с ветрами, Чайм мог рассчитывать лишь на свое первое, слабое зрение. Здесь, в освещенных факелами бесконечных коридорах, всегда было почти безлюдно. Даже Хозяин Табунов нечасто бывал в крепости, а большинство жителей Ксандима за всю свою жизнь ни разу сюда не захаживали.
Воины, и те охраняли крепость по очереди, ибо никто не хотел торчать тут постоянно. Однако сейчас из-за этой зловещей зимы ксандимцам пришлось перевести детей, стариков и больных под защиту мощных стен цитадели.
Детские шумные игры и беготня по коридорам в замкнутом пространстве казались почти оглушительными. Дедушки и бабушки время от времени повышали голос, чтобы утихомирить их, тем более что и без того было трудно ориентироваться в этом лабиринте, но их ворчание только еще больше усиливало шум.
Новость о чужестранцах уже распространилась по Ксандиму, и люди сгорали от любопытства. Многие пришли в крепость, чтобы увидеть чужаков, и поглазеть на суд, который должен, как говорили, состояться завтра утром. Из обрывков разговоров Чайм понял, что чужестранцы уже здесь и сидят в темнице, ожидая решения Хозяина Табунов.
Пару раз свернув не туда, Чайм с чувством большого облегчения добрался наконец до своих комнат и поморщился от затхлого запаха. Последний раз он был здесь несколько месяцев назад, и с тех пор тут никто не прибирался. На полу лежал толстый слой пыли. Чайм тяжело вздохнул. Бабушка такого бы, конечно, не допустила! Чайм опять вздохнул. Ее комнаты находились на внешней стороне крепости, там были окна, пропускавшие дневной свет и свежий ветер, а он должен довольствоваться темной норой в толще горы. Но по крайней мере отсюда ближе к темнице, а сейчас важно именно это. Если удастся найти их, то удастся и узнать кое-что о светлых силах, а может, и о том, какое отношение к этому имеет Шианнат Изгой.
Эфировидец со стыдом вспомнил, что и сам участвовал в изгнании опального воина и его сестры. Чайма тогда заставили сделать так, чтобы ветры не переносили их имен, и они навсегда исчезли бы из памяти народа.
Хозяин Табунов особо наказал Искальду, свою нареченную, покинувшую его ради брата. Это было жестокое наказание. Хотя все ксандимцы обладали способностью превращаться из людей в коней и наоборот, но детей могли зачать только в человеческом обличий. Существовало древнее заклинание, известное только Эфировидцам, которое позволяло навсегда оставить жертву в конской ипостаси, и Хозяин Табунов настоял на том, чтобы такое заклятие было наложено на Искальду, дабы она не могла никогда иметь ребенка.
Чайм отвлекся от неприятных воспоминаний. Хотя ему было стыдно за тот поступок, но, предаваясь раскаянию, он не становился ближе к пленным чужакам.
Юноша стал ощупывать гладкую стену в поисках щели. Хотя здание представляло собой монолит, трещины в стенах все-таки имелись. Ага, нашел! Ощутив слабую тягу, что-то вроде легчайшего ветерка, Чайм направил чудесное Второе Зрение на струящуюся нить и устремился за нею. Дух его, покинув тело, словно угорь, проскользнул в щелку и, несомый воздушным потоком, отправился странствовать по лабиринту тончайших ходов. Он следовал за всеми изменениями потока, пока наконец после нескольких ложных попаданий в пустые палаты или камеры его терпение не было вознаграждено: Чайм почувствовал вибрацию воздуха от голосов, говорящих на чужом языке. Торжествующий дух Эфировидца проскользнул в щель и очутился в самой глубокой части темницы, лицом к лицу с чужестранцами из его видения.
***
Мериэль без остановки расхаживала взад-вперед по узкой камере. Темнота была хоть глаз выколи. Это они привели ее сюда, обрекли на муку в этой подземной могиле, где дверь заперта и опечатана заклинанием. Они — Элизеф и Браггар! Целительница сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Теперь они возымели власть над нею — они и те слепые, полоумные твари, которые убили Финбарра.— Я знаю тебя, Миафан, — прошипела Мериэль. — Ты не обманешь меня! Даже здесь, во мраке, я вижу все! Я вижу, как ты корчишься от боли, я вижу темные пятна, словно ожоги, на твоей голове — хотя еще темнее твоя душа! Я вижу ребенка в утробе Ориэллы — чудовище, которое ты создал, демона, которого я должна уничтожить…
***
За свою бурную жизнь бравый кавалерист убедился, что все тюрьмы похожи друг на друга. Паррику, в юности не раз сидевшему в гарнизонных каталажках, были хорошо знакомы и влажные каменные стены, и чадящий факел, и вонючая, полная паразитов солома в углу. Но, благодарение Богам, они все-таки вместе. Будь он в заточении один, ему, вынужденному гадать о судьбе товарищей, пожалуй, стало бы страшно. Однако сейчас товарищи были рядом, хотя вид у них был малоутешительным. Лицо Сангры, все грязное, в кровоподтеках, было мрачно-сосредоточенным, Элевин кашлял кровью, а Мериэль… О Боги, хоть бы она перестала метаться! Словно помешанная, волшебница что-то непрерывно бормотала о смерти и тьме. В ярости и тоске Паррик забыл об опасности, грозящей ему самому, и думал лишь о страданиях своих товарищей.— Выпустите меня отсюда! — заколотил он в дверь, хотя знал, что это бесполезно. — Будьте вы прокляты, дайте мне с кем-нибудь поговорить! — Он повернулся к Мериэль:
— Ты ведь говоришь на их языке? Так скажи им ты, сука! Скажи, что мы не враги.
«Это правда?» — вдруг спросил тихий голос, и трудно было понять, откуда именно он исходит.
— Великий Чатак! — выдохнула Сангра. — Мне что — мерещится?
Паррик разинул рот. Холодная темница как будто стала еще холоднее, подул освежающий ветерок, и в углу появился молодой человек, вполне обычного вида, если не считать того, что сквозь него была видна стена и горящий факел на ней.
Паррик отступил, чувствуя, как волосы шевелятся на голове, во рту у него пересохло. Призрак? Обычно он с пренебрежением относился к подобному вздору, но после Ночи Видений в Нексисе его отношение ко всякой чертовщине стало иным. По спине его пробежали мурашки, и он инстинктивно потянулся к мечу, но меч у него отобрали.
— Кто такие светлые силы? — требовательно спросил призрак, и Паррик удивился еще больше. Слова звучали на его родном северном языке, но по движению губ незнакомца он понял, что тот явно говорит на чужом наречии, и, стало быть, слова неизвестного чудесным образом преобразовывались в воздухе и становились понятными. Однако видение продолжало говорить, и Паррику пришлось сосредоточиться на беседе.
— Мне надо знать, — настаивал призрак. — Что за злые силы несут на крыльях северного ветра гибельную зиму?
— Это Верховный Маг Миафан.
Паррик с облегчением вздохнул: наконец-то Мериэль вернулась к реальности! Сверхъестественное — родная стихия магов, и тут от волшебницы больше толку, чем от него.
Призрак нахмурился.
— Кто такой Верховный Маг Миафан?
Кавалерист с радостью предоставил целительнице объяснять, кто такой Миафан, но, к сожалению, призрак не удовлетворился рассказом о коварстве Владыки Волшебного Народа.
— Я услышал рассказ о темных силах? — настырно продолжал он. — Но кто такие светлые силы, те, которым вы должны помочь?
Паррик наконец решился заговорить.
— Не знаю, как насчет светлых сил, но я появился здесь, чтобы найти госпожу Ориэллу. — Он посмотрел на Элевина, но старик был слишком беспомощен, чтобы говорить, и пришлось кавалерийскому начальнику взять на себя нелегкое бремя объяснений. Сидя в чужеземной темнице и рассказывая какому-то привидению про свою дружбу с Форралом, про Ориэллу, носившую ребенка Форрала, про то, как командир был убит Миафаном. Паррик не мог отделаться от чувства нереальности происходящего. Сбиваясь, он поведал, как Ориэлла и ее слуга Анвар бежали из Нексиса и, очевидно, направились на юг, а они с Ваннором сколотили отряд повстанцев, и потом он, Паррик, очертя голову решился искать Ориэллу.
Когда он закончил, заговорила Сангра:
— Ну, вот мы и ответили на твои вопросы. Почему бы тебе теперь не ответить на наши? Кто ты? Как проходишь сквозь стену? И почему…
Но видение уже исчезло.
Возбужденный дух Чайма возвращался в свою комнату, следуя за воздушными потоками сквозь трещины в стенах. Хоть он ничего не узнал насчет Шианната, но все же услышал большую часть того, что хотел. Теперь он понял все, что касалось темных и светлых сил, и еще более утвердился в мысли, что надо спасти этих чужестранцев от своих соплеменников. Но как?
Занятый своими мыслями, Эфировидец не следил за дорогой и не сразу понял, что давно уже должен был попасть в свои комнаты. Он внезапно осознал, что заблудился в бесконечных трещинах и не имеет ни малейшего понятия, где теперь находится и как вернуться в свое тело.
Глава 4. НОВОСТИ ИЗ ВАЙВЕРНЕСС
Когда Миафан вновь отправился на юг, Элизеф испытала большое облегчение. Хотя отсутствовал только его дух, без вездесущей мрачной фигуры Миафана в Академии стало как-то веселее, и волшебница Погоды смогла немного передохнуть. Она сидела в тишине своих покоев и беспокойно ощупывала собственное лицо. Кожа снова стала гладкой и шелковистой, и Элизеф пожалела, что разбила все зеркала. Как приятно было бы сейчас взглянуть на свое привычное личико, а не на старую уродливую морду! Благодарение Богам… Хотя при чем здесь Боги? Она сама спасла себя — вернее, ее мудрость.
Однако Элизеф поспешно выполнила свое обещание и восстановила зиму, что было не так уж и трудно, хотя ее храм и был разрушен во время битвы с Ориэллой. Чтобы восстановить заклинания и привести их в действие на вершине Башни магов, где недавно были преданы огню останки Браггара, потребовалось совсем немного времени, и она, не торопясь, пошла вниз, наслаждаясь вновь обретенной силой и молодостью, а также покоем, воцарившимся в башне. У палат Миафана она задержалась. Там, внутри, лежит сейчас беспомощнее тело, пока дух его далеко на юге ищет способы захватить Ориэллу.
Элизеф задумчиво стояла у дверей. Искушение было так велико… Но едва она потянулась к замку, руку обдало неприятным холодком, и Элизеф разглядела легкое мерцание, означающее отвращающее заклятие. С проклятием отдернув руку, она вытерла ладонь о юбку. Надо было это предвидеть. Старый волк, конечно, не доверяет ей, как и всем прочим, и не оставил свое тело незащищенным. Интересно, что за заклятие наложил он на двери и какая судьба ожидала бы ее? Наверное, что-то совершенно невообразимое. Теперь, когда Миафан овладел Чашей…
Вздрогнув, Элизеф поспешно пошла дальше. Следующий этаж принадлежал Ориэлле. Элизеф толкнула тяжелую дверь и вошла. Все здесь оставалось так же, как в ту ночь, когда Анвар бежал со своей любовницей. Элизеф поморщилась от запаха плесени. Воздух был затхлым, в пустом холодном камине осталась старая зола, диванные подушечки обгрызли мыши, повсюду была пыль и паутина.
Колдунья улыбнулась. Если Миафан добьется своей цели, скоро такое же запустение воцарится и в душе Ориэллы. «Хорошо, что я не убила тебя, мерзавка! — подумала она. — Миафан заставит тебя испытать страдания, которые хуже, чем любая смерть!» Она повернулась и, не оглядываясь, вышла, и на этот раз отправилась к себе.
Пока Элизеф колдовала наверху, одна из немногих оставшихся прислужниц, оборванная девчонка с тощим лицом, делала уборку в ее покоях. Когда Элизеф вошла, девчонка бросила на нее испуганный взгляд и слегка присела в знак почтения, зажав в руке тряпку.
— Я.., я приготовила вам ванну, госпожа, — прошептала она. — Надеюсь, я все сделала хорошо.
Девка и в самом деле довольно неплохо поработала. На полу не осталось ни одного осколка, мебель была тщательно вычищена, а бокалы и напитки убраны на место. Винное пятно на стене исчезло, а в камине пылал огонь. Элизеф одобрительно кивнула. Наконец-то! Хоть кто-то умеет работать. Отправив девчонку на кухню распорядиться насчет ужина, Элизеф вошла в ванную и снова была приятно удивлена. В железной печке горел огонь, в ванне плескалась теплая вода, а на полочке лежали мыло и флаконы с душистыми протираниями. Рядом с печкой висело чистое полотенце. Колдунья была в восторге. Ее горничная погибла в ту ночь, когда Миафан вызвал Нихилим, чтобы расправиться с Форралом, и с тех пор, из-за недостатка рабочих рук в Академии, Элизеф обходилась без прислуги. Но эта девчонка, видно, способная… Элизеф улыбнулась. «Может быть, удача возвращается ко мне», — подумала волшебница. Снимая платье, которое носила в старушечьем облике, она поморщилась, вспомнив, как это было ужасно, и, скомкав его, швырнула в печку и закрыла дверку.
Погрузившись в теплую ароматную воду, Элизеф вновь почувствовала тоску по Деворшану. Ей остро не хватало мага Воды. Следуя ее наставлениям, он становился все более искусным — ив магии и в постели — и служил великолепным орудием в руках Элизеф, покуда не погиб, когда Миафан послал его убить Эйлин. Однако теперь Верховный дал ей возможность установить убийцу, и Элизеф не собиралась продать. Но Долина окружена тайной и это весьма опасное место. Как же туда проникнуть? Нежась в воде, колдунья начала обдумывать новый план.
Через некоторое время, обновленная телом и душой, Элизеф вернулась в спальню и облачилась в белый свободный шерстяной халат. Вызвав теплый ветерок, чтобы хорошенько высушить волосы, она стала расчесывать серебристые пряди. Мрачные зимние тучи не могли сразу вернуться на свое место над Нексисом, и пока небо было ясным, а закат окрасил развалины белого Купола Погоды в кроваво-красный цвет. «Словно кровь Браггара», — подумала Элизеф и, вспомнив о своем поражении и позоре, злобно прошипела:
— Ну погоди, Ориэлла! Я еще отомщу тебе! Топазовый солнечный свет сменился сапфирно-аметистовыми сумерками, и, к облегчению Элизеф, темнота наконец скрыла развалины во дворе Академии.
— Госпожа Элизеф, вы здесь? — В дверь спальни робко постучали.
— Как ты смеешь меня беспокоить? — Распахнув дверь, колдунья увидела знакомую девчонку в старом тряпье.
— Но, госпожа, ваш ужин… — пролепетала она и вскрикнула, потому что Элизеф ударила ее по лицу.
— Не смей со мной пререкаться, оборванка! — прошипела колдунья.
Девчонка сжала кулачки, и в глазах ее вспыхнуло негодование. Элизеф удивленно подняла брови: похоже, она недооценила эту девицу. А хорошо было бы подчинить такую своей воле.
— Как тебя зовут, дитя мое?
— Инелла, госпожа.
— Скажи-ка, Инелла, почему я не видела тебя здесь раньше?
— Откуда же мне тут взяться раньше?
Элизеф снова захотелось ударить девчонку, но она сдержалась. Повиновение и страх — хорошие вещи, но кроме них ей нужна и преданность. Волшебница изобразила на лице улыбку:
— Ты голодна, дитя мое? Девчонка кивнула, пожирая глазами блюда на подносе. Усмехнувшись, Элизеф наложила себе изрядное количество тушеного мяса и вареных овощей, но оставила достаточно, чтобы накормить голодную девчонку. Взяв себе одно пирожное, она оставила другое для Инеллы и вручила ей поднос.
— Вот, дитя мое. Отнеси это в какой-нибудь укромный уголок и поешь. Похоже, Джанок держит тебя на скудном пайке — такая ты тощая. Кстати, напомни мне с утра, чтобы мы заменили это твое тряпье на что-нибудь более достойное.
Пощечина, судя по всему, была уже забыта, и взгляд девочки выражал искреннюю признательность.
— О госпожа, большое спасибо! — Принимая поднос, девочка вновь присела, и Элизеф поспешила подхватить его, прежде, пока блюда не посыпались на пол.
— Ну, иди, — сказала она, — кушай свой ужин, да скажи Джаноку, что впредь ты будешь моей личной горничной.
Когда девочка ушла, бормоча слова благодарности. Элизеф впервые, с тех пор как Миафан превратил ее в старуху, с удовольствием поела. Ужин был так восхитительно не похож на похлебку и кашу, а пока у нее был беззубый старушечий рот; Элизеф не могла есть ничего другого. Однако еще большее удовольствие, чем еда, колдунье доставила мысль, что она вновь получит послушное орудие, поработив девчонку своим фальшивым обаянием. Элизеф была уверена, что маленькая горничная может быть весьма полезна — со смертными всегда так бывает.
Закатные лучи окрасили Долину в живописные цвета. В сверкающих водах озера весело плескался Единорог, вздымая тучи серебристых брызг. Д'Арван с улыбкой любовался им. Зверь был великолепен — самое красивое создание, которое ему случалось видеть, — и он один мог любоваться им, но Д'Арван с легкостью отдал бы эту привилегию за возможность увидеть прежнюю Мару. Он вспоминал ее сердечный смех, чувство юмора, природный здравый смысл и душевную щедрость; он словно наяву видел перед собой ее стройное, гибкое, загорелое тело, и темные волосы, аккуратно уложенные или, наоборот, расплескавшиеся на подушке…
Однако Элизеф поспешно выполнила свое обещание и восстановила зиму, что было не так уж и трудно, хотя ее храм и был разрушен во время битвы с Ориэллой. Чтобы восстановить заклинания и привести их в действие на вершине Башни магов, где недавно были преданы огню останки Браггара, потребовалось совсем немного времени, и она, не торопясь, пошла вниз, наслаждаясь вновь обретенной силой и молодостью, а также покоем, воцарившимся в башне. У палат Миафана она задержалась. Там, внутри, лежит сейчас беспомощнее тело, пока дух его далеко на юге ищет способы захватить Ориэллу.
Элизеф задумчиво стояла у дверей. Искушение было так велико… Но едва она потянулась к замку, руку обдало неприятным холодком, и Элизеф разглядела легкое мерцание, означающее отвращающее заклятие. С проклятием отдернув руку, она вытерла ладонь о юбку. Надо было это предвидеть. Старый волк, конечно, не доверяет ей, как и всем прочим, и не оставил свое тело незащищенным. Интересно, что за заклятие наложил он на двери и какая судьба ожидала бы ее? Наверное, что-то совершенно невообразимое. Теперь, когда Миафан овладел Чашей…
Вздрогнув, Элизеф поспешно пошла дальше. Следующий этаж принадлежал Ориэлле. Элизеф толкнула тяжелую дверь и вошла. Все здесь оставалось так же, как в ту ночь, когда Анвар бежал со своей любовницей. Элизеф поморщилась от запаха плесени. Воздух был затхлым, в пустом холодном камине осталась старая зола, диванные подушечки обгрызли мыши, повсюду была пыль и паутина.
Колдунья улыбнулась. Если Миафан добьется своей цели, скоро такое же запустение воцарится и в душе Ориэллы. «Хорошо, что я не убила тебя, мерзавка! — подумала она. — Миафан заставит тебя испытать страдания, которые хуже, чем любая смерть!» Она повернулась и, не оглядываясь, вышла, и на этот раз отправилась к себе.
Пока Элизеф колдовала наверху, одна из немногих оставшихся прислужниц, оборванная девчонка с тощим лицом, делала уборку в ее покоях. Когда Элизеф вошла, девчонка бросила на нее испуганный взгляд и слегка присела в знак почтения, зажав в руке тряпку.
— Я.., я приготовила вам ванну, госпожа, — прошептала она. — Надеюсь, я все сделала хорошо.
Девка и в самом деле довольно неплохо поработала. На полу не осталось ни одного осколка, мебель была тщательно вычищена, а бокалы и напитки убраны на место. Винное пятно на стене исчезло, а в камине пылал огонь. Элизеф одобрительно кивнула. Наконец-то! Хоть кто-то умеет работать. Отправив девчонку на кухню распорядиться насчет ужина, Элизеф вошла в ванную и снова была приятно удивлена. В железной печке горел огонь, в ванне плескалась теплая вода, а на полочке лежали мыло и флаконы с душистыми протираниями. Рядом с печкой висело чистое полотенце. Колдунья была в восторге. Ее горничная погибла в ту ночь, когда Миафан вызвал Нихилим, чтобы расправиться с Форралом, и с тех пор, из-за недостатка рабочих рук в Академии, Элизеф обходилась без прислуги. Но эта девчонка, видно, способная… Элизеф улыбнулась. «Может быть, удача возвращается ко мне», — подумала волшебница. Снимая платье, которое носила в старушечьем облике, она поморщилась, вспомнив, как это было ужасно, и, скомкав его, швырнула в печку и закрыла дверку.
Погрузившись в теплую ароматную воду, Элизеф вновь почувствовала тоску по Деворшану. Ей остро не хватало мага Воды. Следуя ее наставлениям, он становился все более искусным — ив магии и в постели — и служил великолепным орудием в руках Элизеф, покуда не погиб, когда Миафан послал его убить Эйлин. Однако теперь Верховный дал ей возможность установить убийцу, и Элизеф не собиралась продать. Но Долина окружена тайной и это весьма опасное место. Как же туда проникнуть? Нежась в воде, колдунья начала обдумывать новый план.
Через некоторое время, обновленная телом и душой, Элизеф вернулась в спальню и облачилась в белый свободный шерстяной халат. Вызвав теплый ветерок, чтобы хорошенько высушить волосы, она стала расчесывать серебристые пряди. Мрачные зимние тучи не могли сразу вернуться на свое место над Нексисом, и пока небо было ясным, а закат окрасил развалины белого Купола Погоды в кроваво-красный цвет. «Словно кровь Браггара», — подумала Элизеф и, вспомнив о своем поражении и позоре, злобно прошипела:
— Ну погоди, Ориэлла! Я еще отомщу тебе! Топазовый солнечный свет сменился сапфирно-аметистовыми сумерками, и, к облегчению Элизеф, темнота наконец скрыла развалины во дворе Академии.
— Госпожа Элизеф, вы здесь? — В дверь спальни робко постучали.
— Как ты смеешь меня беспокоить? — Распахнув дверь, колдунья увидела знакомую девчонку в старом тряпье.
— Но, госпожа, ваш ужин… — пролепетала она и вскрикнула, потому что Элизеф ударила ее по лицу.
— Не смей со мной пререкаться, оборванка! — прошипела колдунья.
Девчонка сжала кулачки, и в глазах ее вспыхнуло негодование. Элизеф удивленно подняла брови: похоже, она недооценила эту девицу. А хорошо было бы подчинить такую своей воле.
— Как тебя зовут, дитя мое?
— Инелла, госпожа.
— Скажи-ка, Инелла, почему я не видела тебя здесь раньше?
— Откуда же мне тут взяться раньше?
Элизеф снова захотелось ударить девчонку, но она сдержалась. Повиновение и страх — хорошие вещи, но кроме них ей нужна и преданность. Волшебница изобразила на лице улыбку:
— Ты голодна, дитя мое? Девчонка кивнула, пожирая глазами блюда на подносе. Усмехнувшись, Элизеф наложила себе изрядное количество тушеного мяса и вареных овощей, но оставила достаточно, чтобы накормить голодную девчонку. Взяв себе одно пирожное, она оставила другое для Инеллы и вручила ей поднос.
— Вот, дитя мое. Отнеси это в какой-нибудь укромный уголок и поешь. Похоже, Джанок держит тебя на скудном пайке — такая ты тощая. Кстати, напомни мне с утра, чтобы мы заменили это твое тряпье на что-нибудь более достойное.
Пощечина, судя по всему, была уже забыта, и взгляд девочки выражал искреннюю признательность.
— О госпожа, большое спасибо! — Принимая поднос, девочка вновь присела, и Элизеф поспешила подхватить его, прежде, пока блюда не посыпались на пол.
— Ну, иди, — сказала она, — кушай свой ужин, да скажи Джаноку, что впредь ты будешь моей личной горничной.
Когда девочка ушла, бормоча слова благодарности. Элизеф впервые, с тех пор как Миафан превратил ее в старуху, с удовольствием поела. Ужин был так восхитительно не похож на похлебку и кашу, а пока у нее был беззубый старушечий рот; Элизеф не могла есть ничего другого. Однако еще большее удовольствие, чем еда, колдунье доставила мысль, что она вновь получит послушное орудие, поработив девчонку своим фальшивым обаянием. Элизеф была уверена, что маленькая горничная может быть весьма полезна — со смертными всегда так бывает.
Закатные лучи окрасили Долину в живописные цвета. В сверкающих водах озера весело плескался Единорог, вздымая тучи серебристых брызг. Д'Арван с улыбкой любовался им. Зверь был великолепен — самое красивое создание, которое ему случалось видеть, — и он один мог любоваться им, но Д'Арван с легкостью отдал бы эту привилегию за возможность увидеть прежнюю Мару. Он вспоминал ее сердечный смех, чувство юмора, природный здравый смысл и душевную щедрость; он словно наяву видел перед собой ее стройное, гибкое, загорелое тело, и темные волосы, аккуратно уложенные или, наоборот, расплескавшиеся на подушке…