Страница:
Теперь и мы раскраснелись не хуже охраны. Стало тепло.
На ночь доски-сиденья из коробов повозок убрали, полы застелили толстой кошмой. На этой колючей поверхности мы и должны были ночевать.
Сняв только обувь, мы улеглись на пол прямо в одежде (разумеется, не в парадной, она предусмотрительно ехала отдельно от нас) и накрылись одеялами. А вот одеяла могли бы быть и потолще. Все равно было зябко.
У меня с правой стороны и за головой находились стенки, слева лежала Восьмая, которая была ничуть не теплее дощатого короба повозки. Один бок постоянно мерз, как я ни ворочалась и ни упаковывалась. Мерзко было.
"А где же собирается спать охрана, – пришло мне в голову, – неужели у коней, подложив седла под голову? Бр-р-р… Если здесь холодно, то там…"
Где собралась провести ночь охрана, мы очень скоро узнали. Как только лагерь угомонился и, главное, затихли повозки со стонущими и кряхтящими Магистрами.
Я, как и остальные, проснулась от резкого порыва холодного ветра. Это открылась и закрылась дверь.
В темноте повозки угадывалась еще более темная фигура. Из лежачего положения на полу казалось, что она подпирает крышу.
– Девчонки, а я к вам! – жизнерадостно сообщил охранник и без долгих церемоний ласточкой кинулся в середину усеянного воспитанницами ложа.
Там, если судить по сопению, хихиканью, шепоту и шебуршанию, его приняли достаточно тепло: потрогали, пощипали, погладили со всех сторон и оставили ночевать.
Постепенно все затихло, все опять задышали ровно и спокойно.
Что случилось потом, осталось тайной, покрытой мраком.
Мне кажется, дело было так: прижавшись к внезапно свалившемуся, как нежданное счастье, охраннику, наши вымотанные за день дорогой девицы спокойно заснули.
Но разошедшегося охранника такая идиллия не устроила, и он решил познакомиться немного еще – ведь кругом лежали не охваченные его вниманием воспитанницы.
В темноте сначала раздался шорох отползающего тела, затем резкий звук смачного шлепка и гневный девичий голос: "Лежи!"
После чего в этом месте все затихло до рассвета.
Утром охранник прятал распухшее ухо.
Но он был не единственным гостем. Убедившись, что товарищ из повозки не вышел, за ним потянулись другие, желающие провести ночь в тепле.
Второй раз (а случай с ухом охранника был третьим) я проснулась оттого, что кто-то ужом полз по стенке повозки, хотя, казалось, мы лежали так плотно, что между нами и стенкой мышь проскочить бы не смогла.
Мышь, может, и не могла, а вот охрана шуровала свободно.
Приползший субъект устроился около меня (они, как я поняла, обложили нас по периметру) и, нежно дыша мне в лицо перегаром, спросил:
– Как твой номер, малютка?
– Триста Семнадцатая, – буркнула я, отчаянно пытаясь хоть немного расширить пространство, на котором мне приходилось теперь умещаться.
– Врешь, – обиженно сообразил охранник. – Ну что ты гонишь, нет в Пряжке таких номеров. А ты мне нравишься, шустрая. Вон как брыкаешься.
– Спокойной ночи! – пожелала я ему и закрыла глаза. Но охранник, настроенный на более активный сон, никак не утихомиривался.
Пришлось сказать ему самым противным голосом:
– Мужчина, если вы не успокоитесь, я вас укушу.
– Кусай, моя радость! – расцвел от счастья охранник. Господи боже, светлый Медбрат, ну и охрану нам присылают, они же все ненормальные!
Я взяла и укусила его – мне что, жалко, что ли, раз человек просит?
– А можно теперь я тебя? – нежным хриплым шепотом спросил охранник.
Повозка млела от наслаждения, слушая наш диалог.
– Ну за ушко, а?
– Ни за ушко, ни за брюшко! – рявкнула я решительно. – Нахал! Достал! Я, я вашему десятнику пожалуюсь!
– А я и есть десятник, – довольно сообщил мой собеседник.
Кто-то в темноте сдавленно хрюкнул, не в силах долее молча скрывать своего удовольствия от нашей беседы.
– Тогда ухо откушу и все дела! – пообещала я, в качестве доказательства лягнув его хорошенько.
Странное дело, но это помогло.
– Уже сплю, – вдруг смиренно пообещал охранник и, облапив меня, как медведь колоду, безмятежно захрапел.
Я тоже заснула – ночь как-никак, – утешая себя тем, что хоть бок перестал мерзнуть. А примерно через час центровой попытался переползти к другой кучке девиц и был безжалостно водворен на место.
Ночью мне снилась наша Ракушка, гавань и корабли в ней. Наверное, потому что свистел на улице ветер и что-то скрипело в повозке.
Это был первый день и первая ночь из двух недель дороги.
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
На ночь доски-сиденья из коробов повозок убрали, полы застелили толстой кошмой. На этой колючей поверхности мы и должны были ночевать.
Сняв только обувь, мы улеглись на пол прямо в одежде (разумеется, не в парадной, она предусмотрительно ехала отдельно от нас) и накрылись одеялами. А вот одеяла могли бы быть и потолще. Все равно было зябко.
У меня с правой стороны и за головой находились стенки, слева лежала Восьмая, которая была ничуть не теплее дощатого короба повозки. Один бок постоянно мерз, как я ни ворочалась и ни упаковывалась. Мерзко было.
"А где же собирается спать охрана, – пришло мне в голову, – неужели у коней, подложив седла под голову? Бр-р-р… Если здесь холодно, то там…"
Где собралась провести ночь охрана, мы очень скоро узнали. Как только лагерь угомонился и, главное, затихли повозки со стонущими и кряхтящими Магистрами.
Я, как и остальные, проснулась от резкого порыва холодного ветра. Это открылась и закрылась дверь.
В темноте повозки угадывалась еще более темная фигура. Из лежачего положения на полу казалось, что она подпирает крышу.
– Девчонки, а я к вам! – жизнерадостно сообщил охранник и без долгих церемоний ласточкой кинулся в середину усеянного воспитанницами ложа.
Там, если судить по сопению, хихиканью, шепоту и шебуршанию, его приняли достаточно тепло: потрогали, пощипали, погладили со всех сторон и оставили ночевать.
Постепенно все затихло, все опять задышали ровно и спокойно.
Что случилось потом, осталось тайной, покрытой мраком.
Мне кажется, дело было так: прижавшись к внезапно свалившемуся, как нежданное счастье, охраннику, наши вымотанные за день дорогой девицы спокойно заснули.
Но разошедшегося охранника такая идиллия не устроила, и он решил познакомиться немного еще – ведь кругом лежали не охваченные его вниманием воспитанницы.
В темноте сначала раздался шорох отползающего тела, затем резкий звук смачного шлепка и гневный девичий голос: "Лежи!"
После чего в этом месте все затихло до рассвета.
Утром охранник прятал распухшее ухо.
Но он был не единственным гостем. Убедившись, что товарищ из повозки не вышел, за ним потянулись другие, желающие провести ночь в тепле.
Второй раз (а случай с ухом охранника был третьим) я проснулась оттого, что кто-то ужом полз по стенке повозки, хотя, казалось, мы лежали так плотно, что между нами и стенкой мышь проскочить бы не смогла.
Мышь, может, и не могла, а вот охрана шуровала свободно.
Приползший субъект устроился около меня (они, как я поняла, обложили нас по периметру) и, нежно дыша мне в лицо перегаром, спросил:
– Как твой номер, малютка?
– Триста Семнадцатая, – буркнула я, отчаянно пытаясь хоть немного расширить пространство, на котором мне приходилось теперь умещаться.
– Врешь, – обиженно сообразил охранник. – Ну что ты гонишь, нет в Пряжке таких номеров. А ты мне нравишься, шустрая. Вон как брыкаешься.
– Спокойной ночи! – пожелала я ему и закрыла глаза. Но охранник, настроенный на более активный сон, никак не утихомиривался.
Пришлось сказать ему самым противным голосом:
– Мужчина, если вы не успокоитесь, я вас укушу.
– Кусай, моя радость! – расцвел от счастья охранник. Господи боже, светлый Медбрат, ну и охрану нам присылают, они же все ненормальные!
Я взяла и укусила его – мне что, жалко, что ли, раз человек просит?
– А можно теперь я тебя? – нежным хриплым шепотом спросил охранник.
Повозка млела от наслаждения, слушая наш диалог.
– Ну за ушко, а?
– Ни за ушко, ни за брюшко! – рявкнула я решительно. – Нахал! Достал! Я, я вашему десятнику пожалуюсь!
– А я и есть десятник, – довольно сообщил мой собеседник.
Кто-то в темноте сдавленно хрюкнул, не в силах долее молча скрывать своего удовольствия от нашей беседы.
– Тогда ухо откушу и все дела! – пообещала я, в качестве доказательства лягнув его хорошенько.
Странное дело, но это помогло.
– Уже сплю, – вдруг смиренно пообещал охранник и, облапив меня, как медведь колоду, безмятежно захрапел.
Я тоже заснула – ночь как-никак, – утешая себя тем, что хоть бок перестал мерзнуть. А примерно через час центровой попытался переползти к другой кучке девиц и был безжалостно водворен на место.
Ночью мне снилась наша Ракушка, гавань и корабли в ней. Наверное, потому что свистел на улице ветер и что-то скрипело в повозке.
Это был первый день и первая ночь из двух недель дороги.
Глава пятая
УТРОМ БЫЛА БУРЯ
Утром была буря. Нет, не погодная, преподавательская.
Не то чтобы Магистров заботило состояние нашей нравственности и морального облика, просто они сообразили, что если пустить дело на самотек, то охранять их будет некому: вся охрана без остатка переместится в повозки с воспитанницами.
Больше всех в этой истории пострадали наши надзидамы: их заставили ехать и ночевать вместе с нами.
С нас взятки были гладки – Устав пансионата в спешке забыли и как осуществить наказание никто не знал.
Пришлось Серому Ректору сказать проникновенную речь про устои, традиции и раздельное воспитание полов, на котором зиждутся принципы нашего учебного заведения.
Мы его вежливо выслушали.
Охрана скалила зубы: она Магистрам вообще не подчинялась, взыскивать к совести десятника оказалось делом дохлым, раз он сам в числе первых проник в теплый девичий рай.
Да и вообще он, как оказалось, отправлялся к новому месту службы, видал он теперь нашу Пряжку на погребальном ложе в нестоптанных сандалиях.
А орать и бесноваться в праведном гневе на полную мощь Серый Ректор побоялся – и Пряжка уже далеко, и Хвост Коровы еще далеко. А степь только с виду такая ровная – когда бредешь по ней пешком, это одни выбоины и сусличьи норки.
Пришлось ограничиться ему кислой фразой:
– Господа, у каждого из нас свой долг, давайте будем его исполнять.
На этом и порешили, и двинулись в путь.
Второй день прошел так же, как и первый, разве что атмосфера в повозке стала повеселее: события ночи и утра ее славно подогрели.
Трагически вздыхала только надзидама, которую выдернули из более теплого воспитательского экипажа.
Что сказать про остальные дни пути?
Они были похожи и однообразны, как те пучки травы, что давили наши колеса.
Нравственность была надежно защищена присутствием надзидамы, но теплее от этого на ночлегах не стало. Девчонки скучали по ночным гостям.
Только одна часть пути, заключительная, пролегала по более или менее обжитой земле.
Надзидама, движимая служебным рвением, решила совместить два дела и принялась декламировать нам длиннющую повесть о знаменитых местах, которые мы проезжали, и славных героях, кои здесь проживали.
Спасибо ей, хоть не лекцию об экономном ведении хозяйства.
Оказалось, куда ни плюнь, в любой точке окружающего нас пространства в определенный временной промежуток стояли шатры какого-нибудь славного деятеля, который грабил соседей и воровал у них скот удачливее, чем соседи у него, и тем заслужил память в веках и благоговение потомков.
– И когда вождь Сломанная Подкова на третий день свадьбы обнаружил, что сундуки с приданым полны лишь наполовину, он встал с брачного ложа, крикнул клич своим воинам, поцеловал свою любимую Гроздь Винограда и отправился походом на родственников молодой жены. "Привези мне их головы!" – кричала вслед его войску нежная новобрачная, пока был виден белый хвост скакуна могучего супруга, – бубнила в упоении надзидама, покачиваясь в такт повозке.
Как и следовало ожидать, в итоге храбрый Сломанная Подкова вернулся с победой домой и привез добычу в полсотни раз превышающую размеры обещанного приданого. Молодая жена была довольна. Ура.
Речь надзидамы все текла и текла. Мне бы такую память! Из нее выяснилось, что в один далеко для нас, Умных, не прекрасный миг независимые кланы спаялись в довольно монолитную систему, жесткую и воинственную. И направили энергию уже не вовнутрь себя, а вовне. Может, это угроза со стороны Смелых их так спаяла? Жаль.
Но Смелых уже нет, и Умных, похоже, тоже скоро не будет… Сила всех подомнет. И не вернуться мне в Ракушку…
Я сидела в углу повозки, слушала надзидаму и беззвучно ревела.
Не то чтобы Магистров заботило состояние нашей нравственности и морального облика, просто они сообразили, что если пустить дело на самотек, то охранять их будет некому: вся охрана без остатка переместится в повозки с воспитанницами.
Больше всех в этой истории пострадали наши надзидамы: их заставили ехать и ночевать вместе с нами.
С нас взятки были гладки – Устав пансионата в спешке забыли и как осуществить наказание никто не знал.
Пришлось Серому Ректору сказать проникновенную речь про устои, традиции и раздельное воспитание полов, на котором зиждутся принципы нашего учебного заведения.
Мы его вежливо выслушали.
Охрана скалила зубы: она Магистрам вообще не подчинялась, взыскивать к совести десятника оказалось делом дохлым, раз он сам в числе первых проник в теплый девичий рай.
Да и вообще он, как оказалось, отправлялся к новому месту службы, видал он теперь нашу Пряжку на погребальном ложе в нестоптанных сандалиях.
А орать и бесноваться в праведном гневе на полную мощь Серый Ректор побоялся – и Пряжка уже далеко, и Хвост Коровы еще далеко. А степь только с виду такая ровная – когда бредешь по ней пешком, это одни выбоины и сусличьи норки.
Пришлось ограничиться ему кислой фразой:
– Господа, у каждого из нас свой долг, давайте будем его исполнять.
На этом и порешили, и двинулись в путь.
Второй день прошел так же, как и первый, разве что атмосфера в повозке стала повеселее: события ночи и утра ее славно подогрели.
Трагически вздыхала только надзидама, которую выдернули из более теплого воспитательского экипажа.
Что сказать про остальные дни пути?
Они были похожи и однообразны, как те пучки травы, что давили наши колеса.
Нравственность была надежно защищена присутствием надзидамы, но теплее от этого на ночлегах не стало. Девчонки скучали по ночным гостям.
Только одна часть пути, заключительная, пролегала по более или менее обжитой земле.
Надзидама, движимая служебным рвением, решила совместить два дела и принялась декламировать нам длиннющую повесть о знаменитых местах, которые мы проезжали, и славных героях, кои здесь проживали.
Спасибо ей, хоть не лекцию об экономном ведении хозяйства.
Оказалось, куда ни плюнь, в любой точке окружающего нас пространства в определенный временной промежуток стояли шатры какого-нибудь славного деятеля, который грабил соседей и воровал у них скот удачливее, чем соседи у него, и тем заслужил память в веках и благоговение потомков.
– И когда вождь Сломанная Подкова на третий день свадьбы обнаружил, что сундуки с приданым полны лишь наполовину, он встал с брачного ложа, крикнул клич своим воинам, поцеловал свою любимую Гроздь Винограда и отправился походом на родственников молодой жены. "Привези мне их головы!" – кричала вслед его войску нежная новобрачная, пока был виден белый хвост скакуна могучего супруга, – бубнила в упоении надзидама, покачиваясь в такт повозке.
Как и следовало ожидать, в итоге храбрый Сломанная Подкова вернулся с победой домой и привез добычу в полсотни раз превышающую размеры обещанного приданого. Молодая жена была довольна. Ура.
Речь надзидамы все текла и текла. Мне бы такую память! Из нее выяснилось, что в один далеко для нас, Умных, не прекрасный миг независимые кланы спаялись в довольно монолитную систему, жесткую и воинственную. И направили энергию уже не вовнутрь себя, а вовне. Может, это угроза со стороны Смелых их так спаяла? Жаль.
Но Смелых уже нет, и Умных, похоже, тоже скоро не будет… Сила всех подомнет. И не вернуться мне в Ракушку…
Я сидела в углу повозки, слушала надзидаму и беззвучно ревела.
Глава шестая
НА ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ
На пятнадцатый день степь кончилась рекой. Называлась она Плеть. Плеть пересекала Чрево Мира и, распадаясь на рукава, впадала в море.
За Плетью, вплоть до южного моря, земли были не в пример плодороднее тех, что мы проехали. А с нашей стороны только узкая полоса вдоль реки была пригодной для нормальной жизни.
В излучине реки, закрытая со всех сторон холмами, пряталась Пуповина – царство мертвых героев Смелых.
Надо сказать, ее курганы архитектурными изысками не поражали. В них, чувствовалось, была вложена масса трудолюбия, но минимум воображения.
Вот тут-то надзидама и разлилась соловьем.
Сами холмы, окружавшие Пуповину, были курганами неведомых владык, память о которых стерлась начисто. Про них никто ничего не знал, время превратило их в ничто. Между этими холмами залегла Долина Ушедших, похожая на пузатую бутылку с узким горлышком.
Ряд курганов справа в Долине Ушедших принадлежал династии Сломанной Подковы, который, ограбив родственников жены, сумел с умом распорядиться собранным добром.
Слева шли курганы династии Тихого Грома, основатель которой вырезал под корень всех потомков Сломанной Подковы, которые жадность предка унаследовали, а вот хитрость и осторожность – нет.
Потомков самого же Тихого Грома присоединил к предкам в курганах Молниеносный, при котором государство уже стало больше похожим на империю, чем на союз родов.
Движимый вполне понятной гордыней, он решил залечь по центру долины и не в пошлом кургане, а в целом надгробном комплексе. Подземную гробницу венчал огромный, похожий на громадную огородную грядку холм, облицованный полированными плитами, с крохотной дверью посередине фасада.
Грядкообразную насыпь окружала выложенная плитами площадь, площадь защищала высокая и широкая стена с массивными башенками через равные промежутки. Через ворота в стене по выложенной брусчаткой дороге можно было попасть к двери гробницы. По краям дороги сидели гигантские каменные лягушки.
За гробницей Молниеносного погребальные дворцы шли уже упорядоченным строем, по три в шеренге. Героям, которые хотели лежать бы здесь, надо было торопиться: место в Пуповине кончалось. Хотя разве это проблема для настоящего героя? Всегда можно выкинуть отлежавшего свое и освободить гробницу для собственного трупа.
– И тогда непобедимый воитель Молниеносный, – с чувством рассказывала надзидама, – определил, что его час не за горами. Вместе с собой он, помимо любимых жен и преданных слуг, решил также взять верную армию, чтобы также доблестно водить ее в бой на облачных полях, как водил ее всю жизнь на земных.
Представляю, какой переполох поднялся среди верной армии! Чем и плохо, когда на всю власть – один человек, а остальные всего лишь верная армия.
Держу пари, вместо того, чтобы связать и к морю на свежий воздух – головку проветрить, все по-прежнему лбы разбивали перед его троном, предпочитая не замечать неуклонно растущего безумия в глазах Молниеносного.
Разве что верная армия всерьез задумалась, как бы накинуться наконец на него скопом и немножко придушить, не тратя времени на проветривание Молниеносной головы.
Решение окончательно потерявшего связь с реальностью Молниеносного, по рассказу надзидамы, проняло всех. И вот когда он уже дергал в предсмертной агонии хвостом, ему подсунули на подпись указ, где он "милостиво соизволял дозволить" заменить живых воинов на куклы в полный рост.
Он и подписал, уже на полпути к небесным полям, где, боюсь, приземлился в полном одиночестве и долго с недоумением взирал по сторонам в поисках верной армии. К сожалению, надзидама не сказала, была ли при его дворе партия жен такой же влиятельной, как партия военных. Заменили их на куклы или оставили все как есть?
Облицовка насыпи над гробницей Молниеносного отражала солнечные лучи, словно зеркало. Только зайчиков не пускала. Плиты были отполированы на удивление хорошо.
Мы мельком оглядели долину и поехали дальше.
Качество дороги после Пуповины резко улучшилось, сразу запахло близкой столицей.
Река изменила пейзаж вокруг себя, плешивых кочек не осталось и в помине, все кругом цвело и пахло. Точнее, цвело бы и пахло, если бы была весна. Но и осенью было на что посмотреть.
И тут, на самом интересном месте, эта гнида надзидама приказала наглухо задраить окна в повозке, словно люки в корабельном трюме. Остаток пути мы провели как соленые огурцы в бочке.
Стоило ехать с открытыми окнами две недели по степи!
Скорость повозок увеличилась.
Мы пронеслись по мосту, прогромыхали по мостовой, кружили и заворачивали, ехали то вверх, то вниз.
В результате этих странных маневров нас привезли в какое-то странное помещение, пустое, необъятное, больше всего похожее на склад, и выгрузили с пожитками прямо на холодный грязный пол.
– Быстро переодеться в форму номер четыре, – прошипела с перекошенным лицом надзидама.
Сгрудившись кучкой посреди гулкого зала, пахнущего сырым погребом, мы в полном недоумении стали натягивать на себя белые блузы и серые юбки. Надзидама тоже спешно облачалась в свой, надзидамовский вариант этой формы, то роняя тесемки, то наступая на свои оборки.
– Поштроиться! – скомандовала она, держа в зубах шпильки.
Недовольно бурча, мы поштроились, то есть построились. Вошел Серый Ректор, оглядел наш нестройный ряд и растрепанную, скособоченную надзидаму, поморщился.
– Сейчас, барышни, вас заберут по домам родственники, но это не значит, что вы перестанете быть воспитанницами, – холодно сказал он. – Итак, прослушайте правила для воспитанниц, находящихся в отпуске. Перемещаться по улицам города, бывать в общественных местах и на публичных приемах дозволяется только в форме номер четыре и в сопровождении родственников. Появление на улицах после Часа Дракона[3] запрещено. Посещение увеселений запрещено. Замена перчаток на более светлые категорически запрещена. Раз в неделю вы обязаны явиться на перерегистрацию. Все.
Как и большинство наших суровых правил, выполнять их собирался только полный недоумок. Разве что кроме последнего правила. С перерегистрацией дело обстояло строго: не отметишься – объявят в розыск.
– По двое построиться, – звонко и мелодично скомандовала надзидама, вынувшая наконец шпильки изо рта.
Ректор возглавил процессию, барабанщик и флейтист грянули марш пансионата, и мы с помпой появились в соседнем помещении, где парились заждавшиеся нас родственники. Наверное, наш сверхскоростной обоз опоздал, что и послужило причиной последних событий.
Наконец каждый номер вручили соответствующему родственнику под роспись. Меня дожидался совершенно незнакомый мне дяденька. По виду – слуга.
Вместе с ним мы покинули душное помещение и очутились на сырой, сочащейся дождем улице. Я просто глазам не поверила: настоящий дождь, мелкий и теплый, он даже не лил, а сеял, почти висел в воздухе, как туман. В Пряжке сейчас он был бы или снегом, или градом.
К слуге прилагался экипаж, в данный момент это было очень кстати.
Мы забрались, и он мягко покатил по раскисшим улицам. Было так интересно посмотреть на знаменитый Хвост Коровы, но дождь убаюкал меня в экипаже, как в колыбели, и я позорно проспала весь путь до дома двоюродной тетушки.
Окончательно я проснулась уже в темном коридоре. Повинуясь легкому направляющему толчку в спину, пошла за другим человеком, к которому прилагался уже не экипаж, а подсвечник с толстой свечой.
Человек со свечой привел меня к неплотно прикрытой двери. В щели просачивались яркие полоски света.
Протирая заспанные глаза кулаком, я вошла.
Комната была освещена множеством свечей, закрепленных в напольных, настольных и настенных подсвечниках.
Кроме свечей в комнате были люди и толстые войлочные подстилки на полу в качестве мебели. Ну еще шкаф, стол и несколько табуреток.
В центре комнаты стояла спиной ко мне и о чем-то горячо спорила с двумя молодыми людьми девица, наряду которой позавидовали бы даже наши эротичные охранники из Пряжки.
Юбка у нее отсутствовала напрочь, замененная обтягивающими ноги лосинами и высокими сапогами. Узкий костюм с вызовом охватывал ее, на локтях блестели заклепками налокотники, на плечах – наплечники. На боевом мужском чеканном туго затянутом поясе висел футляр с метательными шипучками.
Она гневно подергивала хвостом в ответ на доводы собеседников, а ее светлые длинные волосы были собраны в высокий конский хвост на макушке.
Ничего себе у меня тетушка…
На звук захлопнувшей двери она обернулась.
– Привет, старушенция! – мрачно сказала я. Это была не двоюродная тетя.
Это была моя родная сестра. Старшая.
А тетя, оказывается, все-таки существовала.
Самая настоящая, и дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал как раз ей, безо всякого обмана.
Тетушка оказалась преинтересным экземпляром. Достаточно молодая и очень красивая, она была вхожа в самые высшие круги и даже в Легионе у нее был брат (то, что раньше было позором для семьи, теперь стало неслыханной удачей). Тетя знала весь бомонд столицы и ее тоже знали все. Дядя отсутствовал в принципе, и это, похоже, тетю совершенно не огорчало, даже наоборот. Как я поняла, занять место моего двоюродного дяди стремились очень многие, тратя на это силы, время и деньги. Словом, на жизнь она не жаловалась.
И при всем при том, импозантная тетушка, не моргнув глазом, поддерживала заговорщиков, практически мятежников. Не то на всякий случай, не то из любопытства. Если на всякий случай – в ней говорила кровь Сильных, если из любопытства – кровь Умных.
Она, предупрежденная слугой с подсвечником, ненадолго зашла в комнату, посмотрела на меня, потрепала по щеке и сказала:
– Чувствуй здесь себя как дома, деточка. Надеюсь, вы хорошо повеселитесь во время этих праздников, ты, твоя сестра и друзья твоей сестры. Они, во всяком случае, уже чувствуют себя как дома. Устраивайся.
После чего тактично оставила нас одних.
– Мы не сразу тебя нашли, – объяснила сестра. – С этими номерами хитро придумано. Они их присваивают вам здесь, в столице, и распихивают по заведениям уже пронумерованными. Узнать, кто есть кто на самом деле, – очень сложно, эти данные хранятся в засекреченном архиве Службы Образования и Воспитания.
Она была такая крутая и деловитая, что я постеснялась спросить про родителей. Еще высмеет, что до сих пор маленькая.
Вместо этого я ехидно (знай наших!) спросила:
– А где приличествующая каждой девице юбка скромного фасона из добротной, практичной материи?
– Это же столица, темень! – постучала пальцем по голове сестрица. – После победы славного Легиона "Отрубленный Хвост" юбки и чепчики носят только кухарки. Завтра в город выйдем, сама увидишь. Познакомься пока с нашими. Это – Нож. Обожает рассуждать логически.
Невысокий, темноволосый и сероглазый парень, с которым она спорила, дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку. Я протянула свою:
– Двадцать Вторая.
И остолбенела: сестру словно кто-то хлыстом хлестнул, так она вздрогнула и скривилась. Она глядела на меня с такой болью, словно я в одночасье стала калекой.
Глупый мой язык, проклятая Пряжка! Я, Умная из народа Умных, назвала не имя, что дали мне родители, а номер, полученный от Сильных! Что они со мной сделали?!
– Пушистая, сестричка, – сглотнув, тихо сказала сестра. – Ты – Пушистая!
Ну вот, несмотря на ее старания, прежнее имя я все равно потеряла.
Потому что с той минуты все, находящиеся в комнате, вместо просто Пушистая, стали звать меня Пушистая Сестричка.
Первым делом мне отвели место на свободном тюфяке за шкафом. Обстановка тут была такая же походная, как и в нашей повозке.
Узнав о победе Легиона, Боевое Сопротивление Умных из разных городов подтянулось сюда, в столицу, надеясь на месте определить, каким образом можно вклиниться в ситуацию, когда старой власти уже нет, а новая еще не устоялась.
В доме тетушки квартировала верхушка молодого Сопротивления – представители отрядов, как я поняла, это было что-то вроде съезда с определением дальнейшей стратегии борьбы.
И теперь они ругались, похоже, не первый день. Если у них у всех характер такой, как у моей сестрицы, то это ничуть не удивительно.
Я с удовольствием бы послушала спор, я так давно не слышала наших, но спать хотелось страшно.
Сестра отвела меня в закуток, отделенный от остальной комнаты громоздким старинным шкафом, – это было женское отделение лагеря Боевого Сопротивления.
Я стянула форму номер четыре, заползла в ночную рубашку, свернулась калачиком на тюфяке и накрылась одеялом. Нигде не дует, ничего не скрипит и перегаром никто не дышит. Красота! И под яростный диалог, бушевавший за шкафом, сладко заснула, как под самую нежную колыбельную.
Я почти дома, среди своих… Среди своих!!! С ума сойти!
За Плетью, вплоть до южного моря, земли были не в пример плодороднее тех, что мы проехали. А с нашей стороны только узкая полоса вдоль реки была пригодной для нормальной жизни.
В излучине реки, закрытая со всех сторон холмами, пряталась Пуповина – царство мертвых героев Смелых.
Надо сказать, ее курганы архитектурными изысками не поражали. В них, чувствовалось, была вложена масса трудолюбия, но минимум воображения.
Вот тут-то надзидама и разлилась соловьем.
Сами холмы, окружавшие Пуповину, были курганами неведомых владык, память о которых стерлась начисто. Про них никто ничего не знал, время превратило их в ничто. Между этими холмами залегла Долина Ушедших, похожая на пузатую бутылку с узким горлышком.
Ряд курганов справа в Долине Ушедших принадлежал династии Сломанной Подковы, который, ограбив родственников жены, сумел с умом распорядиться собранным добром.
Слева шли курганы династии Тихого Грома, основатель которой вырезал под корень всех потомков Сломанной Подковы, которые жадность предка унаследовали, а вот хитрость и осторожность – нет.
Потомков самого же Тихого Грома присоединил к предкам в курганах Молниеносный, при котором государство уже стало больше похожим на империю, чем на союз родов.
Движимый вполне понятной гордыней, он решил залечь по центру долины и не в пошлом кургане, а в целом надгробном комплексе. Подземную гробницу венчал огромный, похожий на громадную огородную грядку холм, облицованный полированными плитами, с крохотной дверью посередине фасада.
Грядкообразную насыпь окружала выложенная плитами площадь, площадь защищала высокая и широкая стена с массивными башенками через равные промежутки. Через ворота в стене по выложенной брусчаткой дороге можно было попасть к двери гробницы. По краям дороги сидели гигантские каменные лягушки.
За гробницей Молниеносного погребальные дворцы шли уже упорядоченным строем, по три в шеренге. Героям, которые хотели лежать бы здесь, надо было торопиться: место в Пуповине кончалось. Хотя разве это проблема для настоящего героя? Всегда можно выкинуть отлежавшего свое и освободить гробницу для собственного трупа.
– И тогда непобедимый воитель Молниеносный, – с чувством рассказывала надзидама, – определил, что его час не за горами. Вместе с собой он, помимо любимых жен и преданных слуг, решил также взять верную армию, чтобы также доблестно водить ее в бой на облачных полях, как водил ее всю жизнь на земных.
Представляю, какой переполох поднялся среди верной армии! Чем и плохо, когда на всю власть – один человек, а остальные всего лишь верная армия.
Держу пари, вместо того, чтобы связать и к морю на свежий воздух – головку проветрить, все по-прежнему лбы разбивали перед его троном, предпочитая не замечать неуклонно растущего безумия в глазах Молниеносного.
Разве что верная армия всерьез задумалась, как бы накинуться наконец на него скопом и немножко придушить, не тратя времени на проветривание Молниеносной головы.
Решение окончательно потерявшего связь с реальностью Молниеносного, по рассказу надзидамы, проняло всех. И вот когда он уже дергал в предсмертной агонии хвостом, ему подсунули на подпись указ, где он "милостиво соизволял дозволить" заменить живых воинов на куклы в полный рост.
Он и подписал, уже на полпути к небесным полям, где, боюсь, приземлился в полном одиночестве и долго с недоумением взирал по сторонам в поисках верной армии. К сожалению, надзидама не сказала, была ли при его дворе партия жен такой же влиятельной, как партия военных. Заменили их на куклы или оставили все как есть?
Облицовка насыпи над гробницей Молниеносного отражала солнечные лучи, словно зеркало. Только зайчиков не пускала. Плиты были отполированы на удивление хорошо.
Мы мельком оглядели долину и поехали дальше.
Качество дороги после Пуповины резко улучшилось, сразу запахло близкой столицей.
Река изменила пейзаж вокруг себя, плешивых кочек не осталось и в помине, все кругом цвело и пахло. Точнее, цвело бы и пахло, если бы была весна. Но и осенью было на что посмотреть.
И тут, на самом интересном месте, эта гнида надзидама приказала наглухо задраить окна в повозке, словно люки в корабельном трюме. Остаток пути мы провели как соленые огурцы в бочке.
Стоило ехать с открытыми окнами две недели по степи!
Скорость повозок увеличилась.
Мы пронеслись по мосту, прогромыхали по мостовой, кружили и заворачивали, ехали то вверх, то вниз.
В результате этих странных маневров нас привезли в какое-то странное помещение, пустое, необъятное, больше всего похожее на склад, и выгрузили с пожитками прямо на холодный грязный пол.
– Быстро переодеться в форму номер четыре, – прошипела с перекошенным лицом надзидама.
Сгрудившись кучкой посреди гулкого зала, пахнущего сырым погребом, мы в полном недоумении стали натягивать на себя белые блузы и серые юбки. Надзидама тоже спешно облачалась в свой, надзидамовский вариант этой формы, то роняя тесемки, то наступая на свои оборки.
– Поштроиться! – скомандовала она, держа в зубах шпильки.
Недовольно бурча, мы поштроились, то есть построились. Вошел Серый Ректор, оглядел наш нестройный ряд и растрепанную, скособоченную надзидаму, поморщился.
– Сейчас, барышни, вас заберут по домам родственники, но это не значит, что вы перестанете быть воспитанницами, – холодно сказал он. – Итак, прослушайте правила для воспитанниц, находящихся в отпуске. Перемещаться по улицам города, бывать в общественных местах и на публичных приемах дозволяется только в форме номер четыре и в сопровождении родственников. Появление на улицах после Часа Дракона[3] запрещено. Посещение увеселений запрещено. Замена перчаток на более светлые категорически запрещена. Раз в неделю вы обязаны явиться на перерегистрацию. Все.
Как и большинство наших суровых правил, выполнять их собирался только полный недоумок. Разве что кроме последнего правила. С перерегистрацией дело обстояло строго: не отметишься – объявят в розыск.
– По двое построиться, – звонко и мелодично скомандовала надзидама, вынувшая наконец шпильки изо рта.
Ректор возглавил процессию, барабанщик и флейтист грянули марш пансионата, и мы с помпой появились в соседнем помещении, где парились заждавшиеся нас родственники. Наверное, наш сверхскоростной обоз опоздал, что и послужило причиной последних событий.
Наконец каждый номер вручили соответствующему родственнику под роспись. Меня дожидался совершенно незнакомый мне дяденька. По виду – слуга.
Вместе с ним мы покинули душное помещение и очутились на сырой, сочащейся дождем улице. Я просто глазам не поверила: настоящий дождь, мелкий и теплый, он даже не лил, а сеял, почти висел в воздухе, как туман. В Пряжке сейчас он был бы или снегом, или градом.
К слуге прилагался экипаж, в данный момент это было очень кстати.
Мы забрались, и он мягко покатил по раскисшим улицам. Было так интересно посмотреть на знаменитый Хвост Коровы, но дождь убаюкал меня в экипаже, как в колыбели, и я позорно проспала весь путь до дома двоюродной тетушки.
Окончательно я проснулась уже в темном коридоре. Повинуясь легкому направляющему толчку в спину, пошла за другим человеком, к которому прилагался уже не экипаж, а подсвечник с толстой свечой.
Человек со свечой привел меня к неплотно прикрытой двери. В щели просачивались яркие полоски света.
Протирая заспанные глаза кулаком, я вошла.
Комната была освещена множеством свечей, закрепленных в напольных, настольных и настенных подсвечниках.
Кроме свечей в комнате были люди и толстые войлочные подстилки на полу в качестве мебели. Ну еще шкаф, стол и несколько табуреток.
В центре комнаты стояла спиной ко мне и о чем-то горячо спорила с двумя молодыми людьми девица, наряду которой позавидовали бы даже наши эротичные охранники из Пряжки.
Юбка у нее отсутствовала напрочь, замененная обтягивающими ноги лосинами и высокими сапогами. Узкий костюм с вызовом охватывал ее, на локтях блестели заклепками налокотники, на плечах – наплечники. На боевом мужском чеканном туго затянутом поясе висел футляр с метательными шипучками.
Она гневно подергивала хвостом в ответ на доводы собеседников, а ее светлые длинные волосы были собраны в высокий конский хвост на макушке.
Ничего себе у меня тетушка…
На звук захлопнувшей двери она обернулась.
– Привет, старушенция! – мрачно сказала я. Это была не двоюродная тетя.
Это была моя родная сестра. Старшая.
А тетя, оказывается, все-таки существовала.
Самая настоящая, и дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал как раз ей, безо всякого обмана.
Тетушка оказалась преинтересным экземпляром. Достаточно молодая и очень красивая, она была вхожа в самые высшие круги и даже в Легионе у нее был брат (то, что раньше было позором для семьи, теперь стало неслыханной удачей). Тетя знала весь бомонд столицы и ее тоже знали все. Дядя отсутствовал в принципе, и это, похоже, тетю совершенно не огорчало, даже наоборот. Как я поняла, занять место моего двоюродного дяди стремились очень многие, тратя на это силы, время и деньги. Словом, на жизнь она не жаловалась.
И при всем при том, импозантная тетушка, не моргнув глазом, поддерживала заговорщиков, практически мятежников. Не то на всякий случай, не то из любопытства. Если на всякий случай – в ней говорила кровь Сильных, если из любопытства – кровь Умных.
Она, предупрежденная слугой с подсвечником, ненадолго зашла в комнату, посмотрела на меня, потрепала по щеке и сказала:
– Чувствуй здесь себя как дома, деточка. Надеюсь, вы хорошо повеселитесь во время этих праздников, ты, твоя сестра и друзья твоей сестры. Они, во всяком случае, уже чувствуют себя как дома. Устраивайся.
После чего тактично оставила нас одних.
– Мы не сразу тебя нашли, – объяснила сестра. – С этими номерами хитро придумано. Они их присваивают вам здесь, в столице, и распихивают по заведениям уже пронумерованными. Узнать, кто есть кто на самом деле, – очень сложно, эти данные хранятся в засекреченном архиве Службы Образования и Воспитания.
Она была такая крутая и деловитая, что я постеснялась спросить про родителей. Еще высмеет, что до сих пор маленькая.
Вместо этого я ехидно (знай наших!) спросила:
– А где приличествующая каждой девице юбка скромного фасона из добротной, практичной материи?
– Это же столица, темень! – постучала пальцем по голове сестрица. – После победы славного Легиона "Отрубленный Хвост" юбки и чепчики носят только кухарки. Завтра в город выйдем, сама увидишь. Познакомься пока с нашими. Это – Нож. Обожает рассуждать логически.
Невысокий, темноволосый и сероглазый парень, с которым она спорила, дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку. Я протянула свою:
– Двадцать Вторая.
И остолбенела: сестру словно кто-то хлыстом хлестнул, так она вздрогнула и скривилась. Она глядела на меня с такой болью, словно я в одночасье стала калекой.
Глупый мой язык, проклятая Пряжка! Я, Умная из народа Умных, назвала не имя, что дали мне родители, а номер, полученный от Сильных! Что они со мной сделали?!
– Пушистая, сестричка, – сглотнув, тихо сказала сестра. – Ты – Пушистая!
Ну вот, несмотря на ее старания, прежнее имя я все равно потеряла.
Потому что с той минуты все, находящиеся в комнате, вместо просто Пушистая, стали звать меня Пушистая Сестричка.
Первым делом мне отвели место на свободном тюфяке за шкафом. Обстановка тут была такая же походная, как и в нашей повозке.
Узнав о победе Легиона, Боевое Сопротивление Умных из разных городов подтянулось сюда, в столицу, надеясь на месте определить, каким образом можно вклиниться в ситуацию, когда старой власти уже нет, а новая еще не устоялась.
В доме тетушки квартировала верхушка молодого Сопротивления – представители отрядов, как я поняла, это было что-то вроде съезда с определением дальнейшей стратегии борьбы.
И теперь они ругались, похоже, не первый день. Если у них у всех характер такой, как у моей сестрицы, то это ничуть не удивительно.
Я с удовольствием бы послушала спор, я так давно не слышала наших, но спать хотелось страшно.
Сестра отвела меня в закуток, отделенный от остальной комнаты громоздким старинным шкафом, – это было женское отделение лагеря Боевого Сопротивления.
Я стянула форму номер четыре, заползла в ночную рубашку, свернулась калачиком на тюфяке и накрылась одеялом. Нигде не дует, ничего не скрипит и перегаром никто не дышит. Красота! И под яростный диалог, бушевавший за шкафом, сладко заснула, как под самую нежную колыбельную.
Я почти дома, среди своих… Среди своих!!! С ума сойти!
Глава седьмая
УТРОМ
Утром мы первым делом вместе с тетушкой отправились на ипподром.
Там на скачках каждую неделю новая власть позволяла лицезреть себя народу. У тети, как у всякой уважающей себя светской дамы, был на ипподром постоянный абонемент.
Наши сборы были долгими.
Сначала моя форма номер четыре отправилась жить в недра громадного шкафа, за которым мы спали.
Под руководством сестры я с наслаждением скинула юбку и облачилась в мужской костюм – близнец ее наряда. Странное чувство охватило меня – чувство свободы. Юбка не сковывала движений, не путалась в ногах, конечно, так можно покорять врагов, а попробовали бы Обрубленные Хвосты в пелеринках и муфточках города штурмовать! Где была их слава?
Тетушка с завистью на нас поглядывала, но пока копировать форму Легиона было уделом молодых. Она же еще пару месяцев должна была подождать, чтобы новая мода прижилась и дамы могли экстравагантные наряды молодежи переделать в элегантные.
– Девочки, – величественно сказала тетя, когда мы спустились вниз. – На время вашего пребывания здесь я даю вам право распоряжаться вот этим экипажем. Нам не подобает ходить пешком.
– Спасибо, тетя, – не менее величественно поблагодарила ее сестра. – Только не утруждайте своего кучера заботой о нас. Я найду желающих посидеть на облучке.
Тетушка шутливо погрозила ей пальцем, мы загрузились в экипаж и поехали.
Громада ипподрома высилась в центре города неподалеку от храма Священного Хвоста. (Кстати, в том, что скоро главным жрецом храма Священного Хвоста должен был стать кто-то из Обрубленных Хвостов, была своя пикантность.)
Рядом они производили странное впечатление: тяжелый приземистый монолит храма и рассеченный рядами колонн, обманчиво ажурный ипподром. Они негласно соперничали, официально находясь в идиллическом согласии.
Мы вошли в ипподром через западный вход.
Там уже было не протолкнуться от народа, хотя западные трибуны искони были сборищем нобилитета в противовес восточным, отданным черни, и всегда на западных царил порядок и простор, а на восточных – давка, гомон и кучи мусора.
Теперь же волшебным образом восточные трибуны были относительно малолюдны, зато на западных яблоку негде упасть – все старались хоть ухом, хоть лысиной, но попасться на глаза новым властителям.
По запруженной народом трибуне мы пробирались к своим местам, привлекая к себе всеобщее внимание. Я думаю, не мы с тетушкой были тому виной в первую очередь. "Конский хвост" сестры победно реял на трибуне.
Попутно наглядно выяснилось, что сведения о туалете приличной дамы, которые наш класс не так давно занес в тетрадки, безнадежно устарели.
Не иначе как Фиолетовый Магистр пользовался данными прошлого – позапрошлого веков. Во всяком случае, столица явно не знала, что должна носить каждая порядочная женщина.
И здесь, на трибуне, я нос к носу столкнулась с Ректором нашего пансионата. Без формы номер четыре, без перчаток и вообще без юбки. Зато с кинжалом на поясе. Пусть и тупым. Радостно поздоровалась, с интересом гадая, как он отреагирует.
Серый Ректор словно и не заметил ничего, ни малейшего нарушения в моем облике не нашел. Рассыпался в любезностях перед тетушкой, улыбался мне, даже обидно стало, что скандала не будет.
Важные в Пряжке персоны здесь стали какими-то потертыми и пришибленными. Смотреть на это было противно.
Когда мы сквозь людское море наконец добрались до своих мест, пот с нас тек, как с носильщиков тяжестей в жаркий день. Впрочем, рядом сидящие дамы выглядели ничуть не лучше, они обмахивались веерами так, что пудра с щек летела облаком.
Тетушка вручила нам с сестрой по громадному пушистому вееру из белых перьев, с легионерскими штанами они смотрелись бесподобно, примерно так же, как ипподром рядом с храмом. И мы приняли посильное участие в создании урагана.
Трибуны были уже заполнены, и все ждали главного действия. Нет, не скачек, какие скачки, Медбрат с ними!
Там на скачках каждую неделю новая власть позволяла лицезреть себя народу. У тети, как у всякой уважающей себя светской дамы, был на ипподром постоянный абонемент.
Наши сборы были долгими.
Сначала моя форма номер четыре отправилась жить в недра громадного шкафа, за которым мы спали.
Под руководством сестры я с наслаждением скинула юбку и облачилась в мужской костюм – близнец ее наряда. Странное чувство охватило меня – чувство свободы. Юбка не сковывала движений, не путалась в ногах, конечно, так можно покорять врагов, а попробовали бы Обрубленные Хвосты в пелеринках и муфточках города штурмовать! Где была их слава?
Тетушка с завистью на нас поглядывала, но пока копировать форму Легиона было уделом молодых. Она же еще пару месяцев должна была подождать, чтобы новая мода прижилась и дамы могли экстравагантные наряды молодежи переделать в элегантные.
– Девочки, – величественно сказала тетя, когда мы спустились вниз. – На время вашего пребывания здесь я даю вам право распоряжаться вот этим экипажем. Нам не подобает ходить пешком.
– Спасибо, тетя, – не менее величественно поблагодарила ее сестра. – Только не утруждайте своего кучера заботой о нас. Я найду желающих посидеть на облучке.
Тетушка шутливо погрозила ей пальцем, мы загрузились в экипаж и поехали.
Громада ипподрома высилась в центре города неподалеку от храма Священного Хвоста. (Кстати, в том, что скоро главным жрецом храма Священного Хвоста должен был стать кто-то из Обрубленных Хвостов, была своя пикантность.)
Рядом они производили странное впечатление: тяжелый приземистый монолит храма и рассеченный рядами колонн, обманчиво ажурный ипподром. Они негласно соперничали, официально находясь в идиллическом согласии.
Мы вошли в ипподром через западный вход.
Там уже было не протолкнуться от народа, хотя западные трибуны искони были сборищем нобилитета в противовес восточным, отданным черни, и всегда на западных царил порядок и простор, а на восточных – давка, гомон и кучи мусора.
Теперь же волшебным образом восточные трибуны были относительно малолюдны, зато на западных яблоку негде упасть – все старались хоть ухом, хоть лысиной, но попасться на глаза новым властителям.
По запруженной народом трибуне мы пробирались к своим местам, привлекая к себе всеобщее внимание. Я думаю, не мы с тетушкой были тому виной в первую очередь. "Конский хвост" сестры победно реял на трибуне.
Попутно наглядно выяснилось, что сведения о туалете приличной дамы, которые наш класс не так давно занес в тетрадки, безнадежно устарели.
Не иначе как Фиолетовый Магистр пользовался данными прошлого – позапрошлого веков. Во всяком случае, столица явно не знала, что должна носить каждая порядочная женщина.
И здесь, на трибуне, я нос к носу столкнулась с Ректором нашего пансионата. Без формы номер четыре, без перчаток и вообще без юбки. Зато с кинжалом на поясе. Пусть и тупым. Радостно поздоровалась, с интересом гадая, как он отреагирует.
Серый Ректор словно и не заметил ничего, ни малейшего нарушения в моем облике не нашел. Рассыпался в любезностях перед тетушкой, улыбался мне, даже обидно стало, что скандала не будет.
Важные в Пряжке персоны здесь стали какими-то потертыми и пришибленными. Смотреть на это было противно.
Когда мы сквозь людское море наконец добрались до своих мест, пот с нас тек, как с носильщиков тяжестей в жаркий день. Впрочем, рядом сидящие дамы выглядели ничуть не лучше, они обмахивались веерами так, что пудра с щек летела облаком.
Тетушка вручила нам с сестрой по громадному пушистому вееру из белых перьев, с легионерскими штанами они смотрелись бесподобно, примерно так же, как ипподром рядом с храмом. И мы приняли посильное участие в создании урагана.
Трибуны были уже заполнены, и все ждали главного действия. Нет, не скачек, какие скачки, Медбрат с ними!