- Питание ему нужно хорошее, витамины, к тому же у него язва. Мы его, конечно, помажем, чуток поколем, но это будет временный эффект, - сказала равнодушная врачиха, - у нас средств и лекарств мало.
- Напишите, какие нужно. Пусть самые дорогие.
Она посмотрела на него с недоверием, но все-таки написала рецепт.
И тогда он решился съездить на свою дачу. Там у него была заначка. До этого он не рисковал туда соваться, но сейчас решил. Дача у него была по Ярославской дороге. Полчаса он добирался на электричке. Потом на автобусе. Но на дачу так и не проник. Его выручил прошедший утром снег. Участок был крайний, и дорога к нему вела в тупик, туда сроду никто не ездил, а тут он увидел следы недавно проехавшей машины. Правда, заначка была не в доме, а в заваленке у недостроенной бани, примыкавшей к лесу. Можно было бы обойти участок и перелезть через забор, но он решил сделать это ночью. Вряд ли здесь устроено круглосуточное дежурство, столько времени прошло.
"Дожился, - думал он, сидя на автобусной остановке. - Строил дачу, баню, а теперь все это не мое, как будто и никогда моим не было."
- Че ты тут расселся! - притормозила милицейская машина. - Вали отсюда! Ну, пошел, тебе говорят!
И он пошел, как пес. Здесь же были дачи крутых людей , и за ними власть присматривала. Он и сам когда-то давал не раз таким вот за то, чтобы таких вот, как он теперь, гоняли.
"Это не нравственный урок, - подумал он, - это не возмездие, это обычная возня под солнцем".
И тут его осенило - машина выехала от его дачи, они просто подъезжали посмотреть - не появлялся ли кто? Действительно, следы от машины удвоились. Он открыл калитку и не утерпел, заглянул в окно - все было на месте мебель ему делали по заказу, и на окнах специальные решетки - фиг оторвешь и фиг залезешь. А в доме у него ещё было 70 тысяч, если не нашли.
Заначка оказалась нетронутой. Он ещё специально последил, походил вокруг бани, чтобы было непонятно, что тут делали. Банку выбросил у остановки, а 50 тысяч зеленых сунул во внутренний карман. И поехал к Ларисе.
У неё оказалась пьяная компания. Она и сама была изрядно пьяна.
- Долго же ты себя ждать заставляешь. Я уж думала, что на том свете встретиться придется. Как Палыч-то?
- В больнице, - он вдруг почувствовал страшную слабость.
- Где?
Он назвал адрес.
- Вот деньги и рецепт, ещё ему фруктов купи, - он дал ей пять тысяч.
- Откуда такие деньги? Украл?
- Я пойду, - повернулся он на отяжелевших ногах.
- Да никуда ты не пойдешь! - она схватила его за плащ и с силой дернула на себя. - Иди в ванну, гад! Сейчас все уйдут.
И с какой-то яростью в буквальном смысле затащила его в ванную комнату.
Он увидел себя в зеркале - задубелая грязная кожа, воспаленные глаза, клочья волос из-под идиотской шапочки.
- Ну что, доходяга, покусала тебя жизнь, двинулись-продвинулись? Может хватит по свету рыскать? Чего ещё не видел?
Ему представилась сцена - что вот он стоит в каком-нибудь месте с коробкой или несет бутылки, а навстречу ему Елена - в шикарной шубе и вся такая роскошная, она узнает его и окликнет: "Сережа!", а он просит: "Дай, дамочка, на опохмел, выручи, а?" И ведь это она когда-то целовала его кожу, гладила волосы, стонала в его объятиях, ведь это она говорила "любимый" и неслась рядом с ним в черном "мерседесе".
- Сука, сука! - бормотал Дыба, и слезы лились у него из глаз.
- Да у тебя жар, ты весь горишь! - Лариса сдернула с него плащ и шапку.
- Я пойду, - очнулся он. - Мне Цитрус не велел.
- Я тебе пойду, гад! Я тебе сдохнуть не дам, тебе ещё рано!
Она раздела его догола и усадила под душ.
- Я воин, - бормотал он под струями воды, - я людей убивал, города брал, женщин насиловал, трофеи собирал...
- Ну, тогда я царица Нефертити. - Она вновь скребла и терла его. - И за одну ночь со мной рассчитывались жизнью. Откуда ты только свалился на мою грешную жизнь?
Потом он два дня был как в тумане. Приходил врач, ему ставили уколы, он что-то пил, иногда видел Ларису и путал её с Еленой, потом опять погружался в забытье. Хотя это не стоит называть забытьем. Может быть, наоборот, это припоминание - полная свобода памяти, которая продолжает преподносить пережитое, возможно и не тобой, а кем-то другим, возможно тобой, но другим, возможно тобой, но будущим. Получив полную свободу, память гуляет по просторам вселенной, и нет для неё границ, нет пределов, которые её могли бы остановить, и нет для неё невозможного, нет недостижимого...
Он это осознал, когда очнувшись припоминал все, что видел в "беспамятстве". И ему даже захотелось вернуться в эти живые ощущения и переживания, пусть порой и наполненные ужаса и отчаяния, но и абсолютно своевольные, и главное - из любой ситуации в той жизни всегда был Выход радостное пробуждение, возвращение к жизни, с веселым пониманием, что это был сон и ничего более...
Лариса рассказывала ему, что была у Палыча и что лекарства помогают, что все в больнице удивлены, что какого-то бомжа завалили фруктами.
- Я не сказала ему, что ты болен. Кстати, вот твои деньги, что я нашла в плаще, - она положила сверток на одеяло.
- Ты спрячь их пока. Возьми вот на расходы.
Она взяла.
- У тебя была простуда и что-то нервное... Врач сказал, что ничего страшного.
Потом она его кормила, и ему стало жаль себя - такого ослабшего, бездомного и гонимого. Он даже плакал, уткнувшись в подушку.
- Ничего, - говорила она, - это от слабости. Пройдет.
И действительно прошло, но зато возникла проблема - как жить дальше? Борьба с болезнью возродила в организме былое желание жить полноценной жизнью, иметь какое-то дело.
Он не мог не рассказать Ларисе о себе. Она выслушала его исповедь и сказала:
- А я думала, ты был на войне, людей убивал, и в тебя стреляли. У тебя же шрам.
- Да нет, это в юности нырнул и напоролся на корягу.
- Понятно. А что означает, что ты стал другим?
Ему было трудно ответить на этот вопрос. Он просто чувствовал, что в его мозгах произошли колоссальные процессы. Но какие? Но кто он теперь? Чего хочет?
- Не знаю. Но моя прежняя жизнь кажется теперь не моей. У меня ощущение, будто я только что закончил школу и должен кем-то стать.
- Но у тебя же есть дети.
- Я вычеркнул себя из их жизни. Можно сказать, что я для них умер. Это почти так и есть.
- Может, ты и прав. Но как ты собираешься жить - тебя же , наверное, до сих пор ищут?
- Прошло полгода, если не попадаться на глаза знакомым, я для всех стану Столяровым Семеном Степановичем. Могу уехать в любой город.
- А как же Палыч?
- Возьму его с собой.
- Он с тобой не поедет.
- Посмотрим.
Он провалялся ещё дней пять, а потом облачился в новую одежду. И как раз в тот момент, когда он рассматривал свой новый "прикид" в зеркало, вошла встревоженная Лариса.
- Палыч сбежал из больницы. Его хотели через два дня выписывать, а он ещё вчера исчез.
- Ты ему говорила, что я у тебя?
- Да, позавчера сказала. - Врач считает, что ему не долго осталось.
- А ему сколько осталось?
- Кому?
- Врачу твоему!
- Чего ты бесишься?
- Да все эти пророки меня утомили! Цитрус ещё всех переживет, он фрукт не портящийся. И что ты мне за пальто купила? Я же говорил, одежда должна быть обычной, без выпендрежа!
- А чего в ней такого, ты просто привык ходить, как бич, - обиделась она.
- Ладно, все нормально, пойду, поищу Цитруса.
Всю дорогу он чувствовал себя не в своей шкуре. Теперь он был примерным членом общества, по крайней мере внешне. И теперь он должен был сам решать жизненные проблемы.
Цитрус оказался "дома", готовил закуску, на топчане стояла початая бутылка. В первую минуту он не узнал Серого и принял его за одного из хозяев гаражей.
- Все в норме, я тут отсутствовал по болезни... - начал он и осекся. Чего вырядился? Решил сменить авиакомпанию? Лариску ограбил? Я знал, что ты курс изменишь. Это только я без парашюта летаю.
Они выпили и Цитрус добавил:
- Рано ты полет прерываешь, вычислят теперь тебя в два счета.
- А давай уедем, - начал было Дыба.
- Ты что, Серый, думай, о чем говоришь! Давай лучше я напоследок расскажу тебе одну историю.
- Да будет время, расскажешь еще.
- Нет, я сейчас хочу! - с вызовом заторопился Цитрус. - В тот день мы уже шли на посадку, попали в густую облачность, и нас сильно трясло. Вдруг смотрю - все приборы отказали, связь оборвалась! Двинулись-продвинулись, думаю, если сейчас не восстановится связь, то вновь начну высоту набирать, выходить из облаков. И тут - глухой удар, будто мы какую-то стену проломили. Темнота вокруг полная, свет в самолете погас, и было ощущение, что и двигатели перестали работать. Все, думаю, отлетался... И вдруг посветлело, но как-то желто все...
Цитрус задышал часто-часто, будто ему воздуха не хватало.
- Выпей.
- Да нет, потом... То был словно сон. Я видел самолет снаружи, а сам оставался внутри. Самолет просто висел в этом желтом облаке и не двигался. А зато я, который снаружи, перемещался внутри этого облака мгновенно.
- Но ты же остался в самолете?
- Вот именно! Я никак не мог понять этот эффект. Из самолета я наблюдал только этот желтый свет - густой такой, вязкий, а потом вдруг все исчезло, и я очутился... в городе.
Цитрус замолчал и, казалось, что-то вспоминал.
- В каком городе?
- Да подожди ты! Я вот все не могу ухватить то состояние, чтобы передать его на словах. Город был одно мгновение, а потом началось совершенно другое. Я словно примерял на себя одежды. И меня бросало из одного предмета в другой, из одного растения в другое, из одного тела в другое... Я метался, как футбольный мяч. Ну как же тебе сказать? Я, двинулись-продвинулись, был то камнем, то бутылкой, то травинкой, то жуком каким-то, то каким-то китайцем, то медведем...
- Что-то тебя трясет, давай я подброшу дровишек?
- Ну подбрось, а я глотну все-таки...
Цитрус рассказывал ещё долго, но все время сбивался, когда пытался объяснить свои ощущения, пережитые в оболочке какого-либо предмета или существа. Ему не хватало слов.
- Мое видение то расширялось до беспредельности, то сужалось в темную точку. И каждый раз вокруг меня был другой мир. Потом - бах! - и оказываюсь кирпичом. И я знаю, что я кирпич, вот что удивительно! Потом меня словно кто-то берет за шиворот, и молниеносно я оказываюсь рыбой... Ну да ладно, перевел дыхание Цитрус, - теперь о главном.
И Дыба узнал, что после всех этих перевоплощений, командир лайнера оказался стоящим на поверхности своего же самолета, застывшего в желтом светящемся облаке. И к нему подошел человек.
- Я знаю, что ты сейчас думаешь, - Цитрус ядовито рассмеялся, - что я допился, что у меня крыша поехала. Да, поехала. А тогда я почему-то ничего не боялся и ничему не удивлялся. Я даже сразу узнал его, хотя никогда не видел. И знаешь, кто это был? - Михаил Юрьевич Лермонтов.
Тут Дыба не выдержал, захохотал.
- А при чем здесь Лермонтов?
- Дурак ты, Серый! Я всегда знал, что ты дурак, что в мозгах у тебя одни плавуны и топляки.
- Да ладно, Палыч, согласись - ты рассказываешь такое, чему нет доказательств.
- И не будет - для тебя, а мне - зачем доказательства? А потом, сволочь, ты что, забыл, как видел себя воином, как ты мне пересказывал о битвах? Я над тобой, что, смеялся?
И Дыба мигом все вспомнил.
- Извини, просто я подумал - сейчас появится нечто инопланетное... Извини.
- Да ладно, двинулись-задвинулись, я понимаю, с такой историей только в психушке сидеть. Самое-то интересное, я его сразу узнал - кто он. Он-то мне не представлялся, хотя одет по современному и лет сорок ему на вид.
Дыба опять не выдержал:
- Ему, кажется, двадцати восьми не было...
- Да знаю я, потом все его стихи перечитал. Ты слушай, балда! Я ведь не только с ним говорил. Он чуть повернется или голову поднимет - уже другой человек. И я, опять же, знаю кто это - либо известный мне, либо нет, но имя знаю, даже если не русский. Но поверь, все очень значительные личности...
Далее Сергею Яковлевичу был коротко поведан разговор с многоликим собеседником. Выходило так, что Цитрусу была назначена некая миссия и дан код-шифр, а проще - ключевое слово, услышав которое, Эдуард Павлович Комаров должен был начинать действовать.
- Последний опять был Лермонтовым. Я его спросил: "А почему я был выбран из всего самолета? А он засмеялся: "Фамилия у вас подходящая." Я думал, что он имеет ввиду какаю-то связь с погибшим космонавтом Комаровым. "Нет, - говорит, - ты теперь настоящий комар, тебе теперь земное бессмертие обеспечено, ты же этого желал." И я вспомнил! Еще подростком я сочинял, как хорошо бы было не умирать, а просто переходить из одного тела в другое. Я даже какой-то трактат пытался написать. А потом забыл, стал взрослым...
- Перемещение души - это у индусов что ли?
- Да, балда.
- Ну и... Чего замолчал? Что дальше-то? Какой код тебе дали и что ты должен сделать?
- Ты понимаешь, я прожил миллионы лет! После того полета у меня даже лицо сморщилось, а было такое кругленькое...
- Да ну тебя! Не хочешь говорить, не говори.
- Почему же, скажу. Подожди пока. Я тогда еле самолет посадил, руки не слушаются, дрожат. Я-то все помнил, а экипаж мой и пассажиры - ни черта! Как будто не было ни облака, ни темноты, ни каких зависаний. Естественно, я подумал, что схожу с ума. Я так и думал, пока тебя не встретил, пока ты мне про себя все не рассказал.
В этот момент Дыба делал глоток из бутылки да так поперхнулся и закашлял, что чуть не задохнулся.
- Я? тебе?.. про себя?... все?
- Ты забыл, я знаю. Ты тогда напился. Да и ничего удивительного, человек не может долго таскать в себе пережитое, хоть дереву, хоть воздуху, да проговорится. А пьяный - тем более. Самый тайный преступник или маньяк будет ходить-шептать-исповедоваться о своих делах, а воздух - это же целый океан, полный жизней. Вот и я тебе рассказал...
- Да что ты мне рассказал! - Этот бичара давно знал о нем и молчал. Что у тебя за миссия? Что у тебя за шифр-код."
- Вспомнить и захотеть, - спокойно сказал Цитрус, и Сергею Яковлевичу почудилось, что лицо у Цитруса стало иным, что это и не Цитрус вовсе, а кто-то, кого он совсем не знает и кого никогда не видел. Слова Цитруса его оглушили, хотя он внутренне и приготовился к чему-то подобному и, может быть, даже уже и знал, что услышит именно эти слова, но услышав, он не сумел подавить в себе страх - неподвластный и безжалостный страх перед неведомым, перед этой бездонной загадкой жизни...
- Это я тебе проболтался! - закричал он, - это я тебе рассказал про бумаги! Чего ты разыгрываешь черта? Ну, признавайся!
Он схватил Цитруса и тряс его, не помня себя.
- Ну вот, двинулись... - ели прохрипел Цитрус, - ты меня и продвинулся порешить...
И Серый отпустил его, отдышался и виновато сказал:
- Устал я от этих загадок, словно в паутине какой-то...
- Привыкай, - и в руке у Цитруса появился нож.
- Ты чего? - попятился Дыба.
- Пойди сюда! - как-то торжественно выпрямился и объявил командир.
Дыба помнил этот нож, Цитрус всегда за ним ухаживал и отточил до совершенства.
- Не боись, дай руку!
И неожиданно сам резанул себе по левой руке. Кровь проявилась на белой сморщенной коже. Словно во сне, и на своей руке Дыба увидел кровь. Цитрус соединил порезы, подержал и удовлетворенно сказал:
- Вот я и начал действовать. А теперь иди. Когда нужно будет, я сам приду.
- Палыч...
- Иди, ты теперь тоже земной бессмертный.
- Палыч, но я же...
- Иди! - и Цитрус вытолкал его из жилища, - привет Ларисе.
Было совсем темно. Он брел к платформе, снег хрустел, небо было звездным, а он ничего не соображал. Он двигался вперед, и не знал куда, и не желал вперед. Ему вдруг остро захотелось вернуться в то состояние, которым он жил с Цитрусом. И он понял, что прежнего Дыбы нет, что он только что окончательно умер. А новый, неизвестный Сергей Яковлевич, ещё не оформился, да и оформится ли? Будь на его месте другой, он бы все пережитое и услышанное назвал городом Туфтой и переулком Соли-Башки. Но Сергей Яковлевич не то, чтобы верил, он наверняка знал, что Цитрус не врет, разве что многое не договаривает...
Он сидел в вагоне и смотрел на бомжа, что притулился у окна. Этот человек был предельно жалок - с замусоленными целофановыми пакетиками, содержимое коих составляло, по-видимому, все его имущество, с неизменными вспухшими синяками под глазами, выражающими никому ненужный мирок больного животного, с руками, покрытыми несмываемой каростой... Дыба отвернулся. В оконном отражении он увидел свое лицо. "Господи! Зачем я так запутался, господи?!"
- Ну что, бригадир, со свиданьицем, что ли? - шепнул ему знакомый голос.
Это был Вадим. В вагоне сидело человек десять и Дыба сразу попытался определить - нет ли ещё кого с Вадимом?
- Привет, - тихо ответил, не глядя в глаза.
Вадим сел напротив и не сводил глаз, непонятно - радуясь или злорадствуя.
- Ты здорово изменился, Сергей Яковлевич. Смотрю и не узнаю - не ты думаю. Говорить будешь?
- Да о чем, Вадим?
- Ну, спроси обо мне.
- Как ты?
- Я - вот! - и Вадим показал правую руку, на ней не хватало двух пальцев, и кожа на обрубках была нежно-розовая. - Кусачками отстегнули.
- Что так? - опустил голову Дыба.
- Инвалид я теперь, - с удовольствием проговорил Вадим, - почкам тоже хана. Память о тебе, золотом. Тебя же до сих пор ищут, наших всех изуродовали.
- Кто?
- У тебя хотел спросить, до сих пор не знаю - кто и за что. Один вопрос задавали: где ты можешь прятаться? А ты вот спокойно в электричках разъезжаешь, со вполне законопослушной физиономией.
- Ты что, сдать меня хочешь?
Вадим сплюнул, поиграл желваками, глаза его неприятно сузились.
- Они пальцы оттяпали, а я им тебя сдавать буду. Нет, Сергей Яковлевич, отошел я. И от злости на тебя и от дел наших, что ты мне в наследство оставил. Наши ребята после всех этих дел, - он снова показал обрубки, - разбежались. Я теперь мирным бизнесом на хлеб зарабатываю. Ты-то не больно дал заработать, за собой все утащил.
- Сам все потерял.
- Так уж и все! Небось, заначки-то делал!
- За границей заначки, на сметах, о которых все знают.
- Может и так, - хмыкнул Вадим, - ты вот что скажи - как оно ощущение - из князя да в грязь?
- Приятно, - улыбнулся Дыба.
- И мне приятно, а то я думал - сидишь на теплых островах да над нами ухохатываешься.
- Если бы...
- Вадим! - позвал женский голос.
- Иду! - отозвался он. - Это жена с дочкой. Старого знакомого, говорю, встретил... Что я хотел тебе сказать, та сволота, что нас пытала, просто наемники-беспредельщики, отморозки, а вот среди них были двое, очень культурные, крови боялись... Так вот, слышал я один разговор и понял, что из-за рубежа идет интерес к тебе. Намотай на ус, может пригодится.
- Вадим!
- Да иду! Ну, прощай, бригадир, больше уж точно не увидимся, если, конечно, на опознание не позовут.
- Спасибо тебе за все, - протянул руку Сергей Яковлевич.
И тут же получил резкий сильный удар в живот - задохнулся, скорчился.
- А это тебе - мое пожалуйста, - услышал.
А когда боль отпустила, и поднял голову - в вагоне уже не было ни Вадима, ни жены с дочкой. Только бомж смотрел прямо перед собой пустыми сонными глазами. Электричка подходила к Ярославскому вокзалу.
Глава девятая, повествующая о беседах
с дядей Осей, о знакомстве Афанасия
с модельером-моделистом-инспектором
Игорешей, о пьяном запое и об утомившей
всех российской болезни.
Жить в Переделкино не так уж скверно, а скорее даже - очень приятно. Особенно это известно тем, кто ещё при коммунистах отвоевал здесь кусочек престижной земли. Тысячи шустрых писателей поумерали, а их дачи каким-то чудом перешли к их праздным родственникам. Живого классика сегодня здесь редко встретишь, а завтра днем с огнем не найдешь.
- Недавно заходила в московский Союз писателей, так там стенд со списком писателей умерших за год - длиннющий, аж почему-то страшно стало, рассказывала Ольга.
Она и Афанасий сидели, пили чай и перебирали имена знаменитостей, что ещё существовали по соседству. А так как Афанасий имел дело со странными бумагами, то его стали интересовать писатели, а с некоторыми из них он даже познакомился у Сиплярского, к которому иногда захаживал. Вернее, даже не к нему, а к дяде Осе - всезнающему и всепомнящему старику.
С Ольгой они остались вдвоем и прожили вместе уже полтора месяца. Ирина с детьми обосновалась в Москве, в новой квартире, и была страшно довольна. Она беспрерывно что-то покупала, делала ремонты и строила планы. Дети ходили в частную школу. И Афанасий в общем и целом был спокоен и доволен создавшейся ситуацией, если бы...
Ему приходилось крутиться между тремя женщинами, и ни с одной из них он не мог порвать отношений. Сначала ему было гнусно, и он увиливал от свиданий, но потом он как-то не то, чтобы смирился, а просто перестал болезненно терзаться, решив, что тем самым приносит жертву ради своих бумажных опытов. Это звучит цинично, но в жизни всякое бывает, и в конце-концов - все люди разные.
И все-таки здорового спокойствия от создавшейся ситуации он не обрел. Нужно признать, что интимные отношения случались не часто - Ирина была поглощена новым образом жизни и хлопотами по дому, для Ольги главным было, что он рядом, вот разве Елена испытывала к нему какую-то непонятную страсть. Вначале он её боялся, и после той поездки к водоему избегал с ней встречаться, но потом у неё в бане купали детей, она как-то быстро сблизилась с Ольгой, которая, как казалось Афанасию, даже приветствовала их "дружеские отношения". Да и скоро страх отступил, ибо Афанасий понял, что Елена действительно стала другой, и если и зацикленной на смысле жизни, но вполне симпатичной и умной женщиной.
Она все добивалась, чтобы Афанасий посвятил её в свои исследования, и он постоянно пресекал её попытки подняться к нему в мансарду.
- Придет время, узнаешь.
- Ну как же так? Ты все обо мне знаешь, а сам скрытничаешь.
Но он-то знал, что и она ему не все рассказала.
А ещё Афанасий знал невероятно много. Он мог получить любую информацию о деятельности как отдельных личностей, так и любых организаций, какими бы тайными они не были. Вначале он с увлечением изучал всяческие сообщества и их сверхсекретные планы. И казалось, что весь мир только и занимается интригами, сговорами и заговорами: порой наивными, иногда злыми, а чаще всего просто сумасшедшими и утопичными. Ну и преступных планов хоть отбавляй. Словно адская паутина опутывала сознание людей. При желании он мог проникать в секретные правительственные архивы и программы. Что поначалу и делал, но вскоре это ему наскучило - конечно, факты иногда поражали, но оказывались банальными до идиотизма или же такими же глупыми по сути. Но зато он узнал, что против страны действительно работают мощные службы и организации, которые субсидируют как конкретных людей, так и партии и сообщества. И ему были смешны рассуждения всяческих телевизионных тусовщиков на темы заговоров - дескать, их нет и они выдуманы голодным обывателем. Эти умники сами входили в систему заговора, даже и не подозревая на чье колесо льют воду. Но они были сытыми обывателями и уже только поэтому являлись участниками и исполнителями заговора.
- Заговор есть всегда, - рассуждал он, беседуя с дядей Осей, - одни живут за счет других, сбиваются в стаю ради расширения пространства и добычи.
- Верно, верно! А вот Алька кричит, что Америка с Европой не делают никаких геополитических заговоров, что они просто боятся хаоса российского. Ну не дурак ли? Он даже говорит, что войн больше не будет. А я ему говорю будут, да ещё такие, что в страшном сне не приснятся.
- Если таких представлений, как ваше, будет большинство, то и воздасться.
- Что вы имеете ввиду? - старик насторожился, но глаза за стеклами очков были невозмутимыми. - Вы считаете, что Алька не дурак? - он рассмеялся, - я понимаю, вы говорите о силе и воле убеждений. Но, милый археолог, вы-то должны знать, что одна идея, одна вера, один образ жизни никогда не могут быть распространены повсеместно и войти во все головы разом. Человек рожден, чтобы действовать, двигаться, завоевывать - разве история вам не показала это?
- Конечно. Знание истории настраивает нас на фатальный лад. Но кто знает, чего ждать от человека?
- Я знаю. Нет, я верю в благородные порывы человека, я сидел в лагере пять лет, я видел, что в скотских условиях некоторые способны совершать благородные поступки. Но это всегда лишь порыв, один поступок в веренице социальной предопределенности. В целом же вполне четко можно представить чего от человека ждать: он будет есть, спать, делать детей, обогащаться, он будет действовать, как та же бабочка, как этот кот.
- А как же творчество?
- Искусство? Ну будут иногда новые формы на старом содержании.
Афанасий вздохнул:
- Мне кажется, вы просто сами себя убеждаете... перед смертью.
- Не понял?
- Ну, что все будет не интересно, предсказуемо, что вы все поняли и вам плевать на все, что будет после вас. Вы просто очень любите жизнь.
Дядя Ося встал и вышел из комнаты. Этот диалог происходил у него в доме, где Афанасий стал часто бывать. С Сиплярским он говорил мало, тот обычно приглашал составить компанию в покер, или когда были гости из Москвы.
Афанасий вначале не понимал, почему это Сиплярский зауважал его. Но дядя Ося как-то пояснил:
- Он считает, что ты его от тюрьмы спас - в той истории с попыткой изнасилования.
Так или иначе, но Афанасию понравилось бывать в этом доме. Вся мебель и все предметы были здесь пропитаны каким-то старинным запахом, непонятным и влекущим. Да и дядя Ося был ещё тот жук - старый-то старый, а с порывами похлеще, чем у иных юнцов. У него была тридцатитрехлетняя любовница, которая приходила к нему раз в неделю по четвергам. И в эти дни Сиплярский был вынужден где-то перекантоваться, обычно он шел к Афанасию.
- Напишите, какие нужно. Пусть самые дорогие.
Она посмотрела на него с недоверием, но все-таки написала рецепт.
И тогда он решился съездить на свою дачу. Там у него была заначка. До этого он не рисковал туда соваться, но сейчас решил. Дача у него была по Ярославской дороге. Полчаса он добирался на электричке. Потом на автобусе. Но на дачу так и не проник. Его выручил прошедший утром снег. Участок был крайний, и дорога к нему вела в тупик, туда сроду никто не ездил, а тут он увидел следы недавно проехавшей машины. Правда, заначка была не в доме, а в заваленке у недостроенной бани, примыкавшей к лесу. Можно было бы обойти участок и перелезть через забор, но он решил сделать это ночью. Вряд ли здесь устроено круглосуточное дежурство, столько времени прошло.
"Дожился, - думал он, сидя на автобусной остановке. - Строил дачу, баню, а теперь все это не мое, как будто и никогда моим не было."
- Че ты тут расселся! - притормозила милицейская машина. - Вали отсюда! Ну, пошел, тебе говорят!
И он пошел, как пес. Здесь же были дачи крутых людей , и за ними власть присматривала. Он и сам когда-то давал не раз таким вот за то, чтобы таких вот, как он теперь, гоняли.
"Это не нравственный урок, - подумал он, - это не возмездие, это обычная возня под солнцем".
И тут его осенило - машина выехала от его дачи, они просто подъезжали посмотреть - не появлялся ли кто? Действительно, следы от машины удвоились. Он открыл калитку и не утерпел, заглянул в окно - все было на месте мебель ему делали по заказу, и на окнах специальные решетки - фиг оторвешь и фиг залезешь. А в доме у него ещё было 70 тысяч, если не нашли.
Заначка оказалась нетронутой. Он ещё специально последил, походил вокруг бани, чтобы было непонятно, что тут делали. Банку выбросил у остановки, а 50 тысяч зеленых сунул во внутренний карман. И поехал к Ларисе.
У неё оказалась пьяная компания. Она и сама была изрядно пьяна.
- Долго же ты себя ждать заставляешь. Я уж думала, что на том свете встретиться придется. Как Палыч-то?
- В больнице, - он вдруг почувствовал страшную слабость.
- Где?
Он назвал адрес.
- Вот деньги и рецепт, ещё ему фруктов купи, - он дал ей пять тысяч.
- Откуда такие деньги? Украл?
- Я пойду, - повернулся он на отяжелевших ногах.
- Да никуда ты не пойдешь! - она схватила его за плащ и с силой дернула на себя. - Иди в ванну, гад! Сейчас все уйдут.
И с какой-то яростью в буквальном смысле затащила его в ванную комнату.
Он увидел себя в зеркале - задубелая грязная кожа, воспаленные глаза, клочья волос из-под идиотской шапочки.
- Ну что, доходяга, покусала тебя жизнь, двинулись-продвинулись? Может хватит по свету рыскать? Чего ещё не видел?
Ему представилась сцена - что вот он стоит в каком-нибудь месте с коробкой или несет бутылки, а навстречу ему Елена - в шикарной шубе и вся такая роскошная, она узнает его и окликнет: "Сережа!", а он просит: "Дай, дамочка, на опохмел, выручи, а?" И ведь это она когда-то целовала его кожу, гладила волосы, стонала в его объятиях, ведь это она говорила "любимый" и неслась рядом с ним в черном "мерседесе".
- Сука, сука! - бормотал Дыба, и слезы лились у него из глаз.
- Да у тебя жар, ты весь горишь! - Лариса сдернула с него плащ и шапку.
- Я пойду, - очнулся он. - Мне Цитрус не велел.
- Я тебе пойду, гад! Я тебе сдохнуть не дам, тебе ещё рано!
Она раздела его догола и усадила под душ.
- Я воин, - бормотал он под струями воды, - я людей убивал, города брал, женщин насиловал, трофеи собирал...
- Ну, тогда я царица Нефертити. - Она вновь скребла и терла его. - И за одну ночь со мной рассчитывались жизнью. Откуда ты только свалился на мою грешную жизнь?
Потом он два дня был как в тумане. Приходил врач, ему ставили уколы, он что-то пил, иногда видел Ларису и путал её с Еленой, потом опять погружался в забытье. Хотя это не стоит называть забытьем. Может быть, наоборот, это припоминание - полная свобода памяти, которая продолжает преподносить пережитое, возможно и не тобой, а кем-то другим, возможно тобой, но другим, возможно тобой, но будущим. Получив полную свободу, память гуляет по просторам вселенной, и нет для неё границ, нет пределов, которые её могли бы остановить, и нет для неё невозможного, нет недостижимого...
Он это осознал, когда очнувшись припоминал все, что видел в "беспамятстве". И ему даже захотелось вернуться в эти живые ощущения и переживания, пусть порой и наполненные ужаса и отчаяния, но и абсолютно своевольные, и главное - из любой ситуации в той жизни всегда был Выход радостное пробуждение, возвращение к жизни, с веселым пониманием, что это был сон и ничего более...
Лариса рассказывала ему, что была у Палыча и что лекарства помогают, что все в больнице удивлены, что какого-то бомжа завалили фруктами.
- Я не сказала ему, что ты болен. Кстати, вот твои деньги, что я нашла в плаще, - она положила сверток на одеяло.
- Ты спрячь их пока. Возьми вот на расходы.
Она взяла.
- У тебя была простуда и что-то нервное... Врач сказал, что ничего страшного.
Потом она его кормила, и ему стало жаль себя - такого ослабшего, бездомного и гонимого. Он даже плакал, уткнувшись в подушку.
- Ничего, - говорила она, - это от слабости. Пройдет.
И действительно прошло, но зато возникла проблема - как жить дальше? Борьба с болезнью возродила в организме былое желание жить полноценной жизнью, иметь какое-то дело.
Он не мог не рассказать Ларисе о себе. Она выслушала его исповедь и сказала:
- А я думала, ты был на войне, людей убивал, и в тебя стреляли. У тебя же шрам.
- Да нет, это в юности нырнул и напоролся на корягу.
- Понятно. А что означает, что ты стал другим?
Ему было трудно ответить на этот вопрос. Он просто чувствовал, что в его мозгах произошли колоссальные процессы. Но какие? Но кто он теперь? Чего хочет?
- Не знаю. Но моя прежняя жизнь кажется теперь не моей. У меня ощущение, будто я только что закончил школу и должен кем-то стать.
- Но у тебя же есть дети.
- Я вычеркнул себя из их жизни. Можно сказать, что я для них умер. Это почти так и есть.
- Может, ты и прав. Но как ты собираешься жить - тебя же , наверное, до сих пор ищут?
- Прошло полгода, если не попадаться на глаза знакомым, я для всех стану Столяровым Семеном Степановичем. Могу уехать в любой город.
- А как же Палыч?
- Возьму его с собой.
- Он с тобой не поедет.
- Посмотрим.
Он провалялся ещё дней пять, а потом облачился в новую одежду. И как раз в тот момент, когда он рассматривал свой новый "прикид" в зеркало, вошла встревоженная Лариса.
- Палыч сбежал из больницы. Его хотели через два дня выписывать, а он ещё вчера исчез.
- Ты ему говорила, что я у тебя?
- Да, позавчера сказала. - Врач считает, что ему не долго осталось.
- А ему сколько осталось?
- Кому?
- Врачу твоему!
- Чего ты бесишься?
- Да все эти пророки меня утомили! Цитрус ещё всех переживет, он фрукт не портящийся. И что ты мне за пальто купила? Я же говорил, одежда должна быть обычной, без выпендрежа!
- А чего в ней такого, ты просто привык ходить, как бич, - обиделась она.
- Ладно, все нормально, пойду, поищу Цитруса.
Всю дорогу он чувствовал себя не в своей шкуре. Теперь он был примерным членом общества, по крайней мере внешне. И теперь он должен был сам решать жизненные проблемы.
Цитрус оказался "дома", готовил закуску, на топчане стояла початая бутылка. В первую минуту он не узнал Серого и принял его за одного из хозяев гаражей.
- Все в норме, я тут отсутствовал по болезни... - начал он и осекся. Чего вырядился? Решил сменить авиакомпанию? Лариску ограбил? Я знал, что ты курс изменишь. Это только я без парашюта летаю.
Они выпили и Цитрус добавил:
- Рано ты полет прерываешь, вычислят теперь тебя в два счета.
- А давай уедем, - начал было Дыба.
- Ты что, Серый, думай, о чем говоришь! Давай лучше я напоследок расскажу тебе одну историю.
- Да будет время, расскажешь еще.
- Нет, я сейчас хочу! - с вызовом заторопился Цитрус. - В тот день мы уже шли на посадку, попали в густую облачность, и нас сильно трясло. Вдруг смотрю - все приборы отказали, связь оборвалась! Двинулись-продвинулись, думаю, если сейчас не восстановится связь, то вновь начну высоту набирать, выходить из облаков. И тут - глухой удар, будто мы какую-то стену проломили. Темнота вокруг полная, свет в самолете погас, и было ощущение, что и двигатели перестали работать. Все, думаю, отлетался... И вдруг посветлело, но как-то желто все...
Цитрус задышал часто-часто, будто ему воздуха не хватало.
- Выпей.
- Да нет, потом... То был словно сон. Я видел самолет снаружи, а сам оставался внутри. Самолет просто висел в этом желтом облаке и не двигался. А зато я, который снаружи, перемещался внутри этого облака мгновенно.
- Но ты же остался в самолете?
- Вот именно! Я никак не мог понять этот эффект. Из самолета я наблюдал только этот желтый свет - густой такой, вязкий, а потом вдруг все исчезло, и я очутился... в городе.
Цитрус замолчал и, казалось, что-то вспоминал.
- В каком городе?
- Да подожди ты! Я вот все не могу ухватить то состояние, чтобы передать его на словах. Город был одно мгновение, а потом началось совершенно другое. Я словно примерял на себя одежды. И меня бросало из одного предмета в другой, из одного растения в другое, из одного тела в другое... Я метался, как футбольный мяч. Ну как же тебе сказать? Я, двинулись-продвинулись, был то камнем, то бутылкой, то травинкой, то жуком каким-то, то каким-то китайцем, то медведем...
- Что-то тебя трясет, давай я подброшу дровишек?
- Ну подбрось, а я глотну все-таки...
Цитрус рассказывал ещё долго, но все время сбивался, когда пытался объяснить свои ощущения, пережитые в оболочке какого-либо предмета или существа. Ему не хватало слов.
- Мое видение то расширялось до беспредельности, то сужалось в темную точку. И каждый раз вокруг меня был другой мир. Потом - бах! - и оказываюсь кирпичом. И я знаю, что я кирпич, вот что удивительно! Потом меня словно кто-то берет за шиворот, и молниеносно я оказываюсь рыбой... Ну да ладно, перевел дыхание Цитрус, - теперь о главном.
И Дыба узнал, что после всех этих перевоплощений, командир лайнера оказался стоящим на поверхности своего же самолета, застывшего в желтом светящемся облаке. И к нему подошел человек.
- Я знаю, что ты сейчас думаешь, - Цитрус ядовито рассмеялся, - что я допился, что у меня крыша поехала. Да, поехала. А тогда я почему-то ничего не боялся и ничему не удивлялся. Я даже сразу узнал его, хотя никогда не видел. И знаешь, кто это был? - Михаил Юрьевич Лермонтов.
Тут Дыба не выдержал, захохотал.
- А при чем здесь Лермонтов?
- Дурак ты, Серый! Я всегда знал, что ты дурак, что в мозгах у тебя одни плавуны и топляки.
- Да ладно, Палыч, согласись - ты рассказываешь такое, чему нет доказательств.
- И не будет - для тебя, а мне - зачем доказательства? А потом, сволочь, ты что, забыл, как видел себя воином, как ты мне пересказывал о битвах? Я над тобой, что, смеялся?
И Дыба мигом все вспомнил.
- Извини, просто я подумал - сейчас появится нечто инопланетное... Извини.
- Да ладно, двинулись-задвинулись, я понимаю, с такой историей только в психушке сидеть. Самое-то интересное, я его сразу узнал - кто он. Он-то мне не представлялся, хотя одет по современному и лет сорок ему на вид.
Дыба опять не выдержал:
- Ему, кажется, двадцати восьми не было...
- Да знаю я, потом все его стихи перечитал. Ты слушай, балда! Я ведь не только с ним говорил. Он чуть повернется или голову поднимет - уже другой человек. И я, опять же, знаю кто это - либо известный мне, либо нет, но имя знаю, даже если не русский. Но поверь, все очень значительные личности...
Далее Сергею Яковлевичу был коротко поведан разговор с многоликим собеседником. Выходило так, что Цитрусу была назначена некая миссия и дан код-шифр, а проще - ключевое слово, услышав которое, Эдуард Павлович Комаров должен был начинать действовать.
- Последний опять был Лермонтовым. Я его спросил: "А почему я был выбран из всего самолета? А он засмеялся: "Фамилия у вас подходящая." Я думал, что он имеет ввиду какаю-то связь с погибшим космонавтом Комаровым. "Нет, - говорит, - ты теперь настоящий комар, тебе теперь земное бессмертие обеспечено, ты же этого желал." И я вспомнил! Еще подростком я сочинял, как хорошо бы было не умирать, а просто переходить из одного тела в другое. Я даже какой-то трактат пытался написать. А потом забыл, стал взрослым...
- Перемещение души - это у индусов что ли?
- Да, балда.
- Ну и... Чего замолчал? Что дальше-то? Какой код тебе дали и что ты должен сделать?
- Ты понимаешь, я прожил миллионы лет! После того полета у меня даже лицо сморщилось, а было такое кругленькое...
- Да ну тебя! Не хочешь говорить, не говори.
- Почему же, скажу. Подожди пока. Я тогда еле самолет посадил, руки не слушаются, дрожат. Я-то все помнил, а экипаж мой и пассажиры - ни черта! Как будто не было ни облака, ни темноты, ни каких зависаний. Естественно, я подумал, что схожу с ума. Я так и думал, пока тебя не встретил, пока ты мне про себя все не рассказал.
В этот момент Дыба делал глоток из бутылки да так поперхнулся и закашлял, что чуть не задохнулся.
- Я? тебе?.. про себя?... все?
- Ты забыл, я знаю. Ты тогда напился. Да и ничего удивительного, человек не может долго таскать в себе пережитое, хоть дереву, хоть воздуху, да проговорится. А пьяный - тем более. Самый тайный преступник или маньяк будет ходить-шептать-исповедоваться о своих делах, а воздух - это же целый океан, полный жизней. Вот и я тебе рассказал...
- Да что ты мне рассказал! - Этот бичара давно знал о нем и молчал. Что у тебя за миссия? Что у тебя за шифр-код."
- Вспомнить и захотеть, - спокойно сказал Цитрус, и Сергею Яковлевичу почудилось, что лицо у Цитруса стало иным, что это и не Цитрус вовсе, а кто-то, кого он совсем не знает и кого никогда не видел. Слова Цитруса его оглушили, хотя он внутренне и приготовился к чему-то подобному и, может быть, даже уже и знал, что услышит именно эти слова, но услышав, он не сумел подавить в себе страх - неподвластный и безжалостный страх перед неведомым, перед этой бездонной загадкой жизни...
- Это я тебе проболтался! - закричал он, - это я тебе рассказал про бумаги! Чего ты разыгрываешь черта? Ну, признавайся!
Он схватил Цитруса и тряс его, не помня себя.
- Ну вот, двинулись... - ели прохрипел Цитрус, - ты меня и продвинулся порешить...
И Серый отпустил его, отдышался и виновато сказал:
- Устал я от этих загадок, словно в паутине какой-то...
- Привыкай, - и в руке у Цитруса появился нож.
- Ты чего? - попятился Дыба.
- Пойди сюда! - как-то торжественно выпрямился и объявил командир.
Дыба помнил этот нож, Цитрус всегда за ним ухаживал и отточил до совершенства.
- Не боись, дай руку!
И неожиданно сам резанул себе по левой руке. Кровь проявилась на белой сморщенной коже. Словно во сне, и на своей руке Дыба увидел кровь. Цитрус соединил порезы, подержал и удовлетворенно сказал:
- Вот я и начал действовать. А теперь иди. Когда нужно будет, я сам приду.
- Палыч...
- Иди, ты теперь тоже земной бессмертный.
- Палыч, но я же...
- Иди! - и Цитрус вытолкал его из жилища, - привет Ларисе.
Было совсем темно. Он брел к платформе, снег хрустел, небо было звездным, а он ничего не соображал. Он двигался вперед, и не знал куда, и не желал вперед. Ему вдруг остро захотелось вернуться в то состояние, которым он жил с Цитрусом. И он понял, что прежнего Дыбы нет, что он только что окончательно умер. А новый, неизвестный Сергей Яковлевич, ещё не оформился, да и оформится ли? Будь на его месте другой, он бы все пережитое и услышанное назвал городом Туфтой и переулком Соли-Башки. Но Сергей Яковлевич не то, чтобы верил, он наверняка знал, что Цитрус не врет, разве что многое не договаривает...
Он сидел в вагоне и смотрел на бомжа, что притулился у окна. Этот человек был предельно жалок - с замусоленными целофановыми пакетиками, содержимое коих составляло, по-видимому, все его имущество, с неизменными вспухшими синяками под глазами, выражающими никому ненужный мирок больного животного, с руками, покрытыми несмываемой каростой... Дыба отвернулся. В оконном отражении он увидел свое лицо. "Господи! Зачем я так запутался, господи?!"
- Ну что, бригадир, со свиданьицем, что ли? - шепнул ему знакомый голос.
Это был Вадим. В вагоне сидело человек десять и Дыба сразу попытался определить - нет ли ещё кого с Вадимом?
- Привет, - тихо ответил, не глядя в глаза.
Вадим сел напротив и не сводил глаз, непонятно - радуясь или злорадствуя.
- Ты здорово изменился, Сергей Яковлевич. Смотрю и не узнаю - не ты думаю. Говорить будешь?
- Да о чем, Вадим?
- Ну, спроси обо мне.
- Как ты?
- Я - вот! - и Вадим показал правую руку, на ней не хватало двух пальцев, и кожа на обрубках была нежно-розовая. - Кусачками отстегнули.
- Что так? - опустил голову Дыба.
- Инвалид я теперь, - с удовольствием проговорил Вадим, - почкам тоже хана. Память о тебе, золотом. Тебя же до сих пор ищут, наших всех изуродовали.
- Кто?
- У тебя хотел спросить, до сих пор не знаю - кто и за что. Один вопрос задавали: где ты можешь прятаться? А ты вот спокойно в электричках разъезжаешь, со вполне законопослушной физиономией.
- Ты что, сдать меня хочешь?
Вадим сплюнул, поиграл желваками, глаза его неприятно сузились.
- Они пальцы оттяпали, а я им тебя сдавать буду. Нет, Сергей Яковлевич, отошел я. И от злости на тебя и от дел наших, что ты мне в наследство оставил. Наши ребята после всех этих дел, - он снова показал обрубки, - разбежались. Я теперь мирным бизнесом на хлеб зарабатываю. Ты-то не больно дал заработать, за собой все утащил.
- Сам все потерял.
- Так уж и все! Небось, заначки-то делал!
- За границей заначки, на сметах, о которых все знают.
- Может и так, - хмыкнул Вадим, - ты вот что скажи - как оно ощущение - из князя да в грязь?
- Приятно, - улыбнулся Дыба.
- И мне приятно, а то я думал - сидишь на теплых островах да над нами ухохатываешься.
- Если бы...
- Вадим! - позвал женский голос.
- Иду! - отозвался он. - Это жена с дочкой. Старого знакомого, говорю, встретил... Что я хотел тебе сказать, та сволота, что нас пытала, просто наемники-беспредельщики, отморозки, а вот среди них были двое, очень культурные, крови боялись... Так вот, слышал я один разговор и понял, что из-за рубежа идет интерес к тебе. Намотай на ус, может пригодится.
- Вадим!
- Да иду! Ну, прощай, бригадир, больше уж точно не увидимся, если, конечно, на опознание не позовут.
- Спасибо тебе за все, - протянул руку Сергей Яковлевич.
И тут же получил резкий сильный удар в живот - задохнулся, скорчился.
- А это тебе - мое пожалуйста, - услышал.
А когда боль отпустила, и поднял голову - в вагоне уже не было ни Вадима, ни жены с дочкой. Только бомж смотрел прямо перед собой пустыми сонными глазами. Электричка подходила к Ярославскому вокзалу.
Глава девятая, повествующая о беседах
с дядей Осей, о знакомстве Афанасия
с модельером-моделистом-инспектором
Игорешей, о пьяном запое и об утомившей
всех российской болезни.
Жить в Переделкино не так уж скверно, а скорее даже - очень приятно. Особенно это известно тем, кто ещё при коммунистах отвоевал здесь кусочек престижной земли. Тысячи шустрых писателей поумерали, а их дачи каким-то чудом перешли к их праздным родственникам. Живого классика сегодня здесь редко встретишь, а завтра днем с огнем не найдешь.
- Недавно заходила в московский Союз писателей, так там стенд со списком писателей умерших за год - длиннющий, аж почему-то страшно стало, рассказывала Ольга.
Она и Афанасий сидели, пили чай и перебирали имена знаменитостей, что ещё существовали по соседству. А так как Афанасий имел дело со странными бумагами, то его стали интересовать писатели, а с некоторыми из них он даже познакомился у Сиплярского, к которому иногда захаживал. Вернее, даже не к нему, а к дяде Осе - всезнающему и всепомнящему старику.
С Ольгой они остались вдвоем и прожили вместе уже полтора месяца. Ирина с детьми обосновалась в Москве, в новой квартире, и была страшно довольна. Она беспрерывно что-то покупала, делала ремонты и строила планы. Дети ходили в частную школу. И Афанасий в общем и целом был спокоен и доволен создавшейся ситуацией, если бы...
Ему приходилось крутиться между тремя женщинами, и ни с одной из них он не мог порвать отношений. Сначала ему было гнусно, и он увиливал от свиданий, но потом он как-то не то, чтобы смирился, а просто перестал болезненно терзаться, решив, что тем самым приносит жертву ради своих бумажных опытов. Это звучит цинично, но в жизни всякое бывает, и в конце-концов - все люди разные.
И все-таки здорового спокойствия от создавшейся ситуации он не обрел. Нужно признать, что интимные отношения случались не часто - Ирина была поглощена новым образом жизни и хлопотами по дому, для Ольги главным было, что он рядом, вот разве Елена испытывала к нему какую-то непонятную страсть. Вначале он её боялся, и после той поездки к водоему избегал с ней встречаться, но потом у неё в бане купали детей, она как-то быстро сблизилась с Ольгой, которая, как казалось Афанасию, даже приветствовала их "дружеские отношения". Да и скоро страх отступил, ибо Афанасий понял, что Елена действительно стала другой, и если и зацикленной на смысле жизни, но вполне симпатичной и умной женщиной.
Она все добивалась, чтобы Афанасий посвятил её в свои исследования, и он постоянно пресекал её попытки подняться к нему в мансарду.
- Придет время, узнаешь.
- Ну как же так? Ты все обо мне знаешь, а сам скрытничаешь.
Но он-то знал, что и она ему не все рассказала.
А ещё Афанасий знал невероятно много. Он мог получить любую информацию о деятельности как отдельных личностей, так и любых организаций, какими бы тайными они не были. Вначале он с увлечением изучал всяческие сообщества и их сверхсекретные планы. И казалось, что весь мир только и занимается интригами, сговорами и заговорами: порой наивными, иногда злыми, а чаще всего просто сумасшедшими и утопичными. Ну и преступных планов хоть отбавляй. Словно адская паутина опутывала сознание людей. При желании он мог проникать в секретные правительственные архивы и программы. Что поначалу и делал, но вскоре это ему наскучило - конечно, факты иногда поражали, но оказывались банальными до идиотизма или же такими же глупыми по сути. Но зато он узнал, что против страны действительно работают мощные службы и организации, которые субсидируют как конкретных людей, так и партии и сообщества. И ему были смешны рассуждения всяческих телевизионных тусовщиков на темы заговоров - дескать, их нет и они выдуманы голодным обывателем. Эти умники сами входили в систему заговора, даже и не подозревая на чье колесо льют воду. Но они были сытыми обывателями и уже только поэтому являлись участниками и исполнителями заговора.
- Заговор есть всегда, - рассуждал он, беседуя с дядей Осей, - одни живут за счет других, сбиваются в стаю ради расширения пространства и добычи.
- Верно, верно! А вот Алька кричит, что Америка с Европой не делают никаких геополитических заговоров, что они просто боятся хаоса российского. Ну не дурак ли? Он даже говорит, что войн больше не будет. А я ему говорю будут, да ещё такие, что в страшном сне не приснятся.
- Если таких представлений, как ваше, будет большинство, то и воздасться.
- Что вы имеете ввиду? - старик насторожился, но глаза за стеклами очков были невозмутимыми. - Вы считаете, что Алька не дурак? - он рассмеялся, - я понимаю, вы говорите о силе и воле убеждений. Но, милый археолог, вы-то должны знать, что одна идея, одна вера, один образ жизни никогда не могут быть распространены повсеместно и войти во все головы разом. Человек рожден, чтобы действовать, двигаться, завоевывать - разве история вам не показала это?
- Конечно. Знание истории настраивает нас на фатальный лад. Но кто знает, чего ждать от человека?
- Я знаю. Нет, я верю в благородные порывы человека, я сидел в лагере пять лет, я видел, что в скотских условиях некоторые способны совершать благородные поступки. Но это всегда лишь порыв, один поступок в веренице социальной предопределенности. В целом же вполне четко можно представить чего от человека ждать: он будет есть, спать, делать детей, обогащаться, он будет действовать, как та же бабочка, как этот кот.
- А как же творчество?
- Искусство? Ну будут иногда новые формы на старом содержании.
Афанасий вздохнул:
- Мне кажется, вы просто сами себя убеждаете... перед смертью.
- Не понял?
- Ну, что все будет не интересно, предсказуемо, что вы все поняли и вам плевать на все, что будет после вас. Вы просто очень любите жизнь.
Дядя Ося встал и вышел из комнаты. Этот диалог происходил у него в доме, где Афанасий стал часто бывать. С Сиплярским он говорил мало, тот обычно приглашал составить компанию в покер, или когда были гости из Москвы.
Афанасий вначале не понимал, почему это Сиплярский зауважал его. Но дядя Ося как-то пояснил:
- Он считает, что ты его от тюрьмы спас - в той истории с попыткой изнасилования.
Так или иначе, но Афанасию понравилось бывать в этом доме. Вся мебель и все предметы были здесь пропитаны каким-то старинным запахом, непонятным и влекущим. Да и дядя Ося был ещё тот жук - старый-то старый, а с порывами похлеще, чем у иных юнцов. У него была тридцатитрехлетняя любовница, которая приходила к нему раз в неделю по четвергам. И в эти дни Сиплярский был вынужден где-то перекантоваться, обычно он шел к Афанасию.