Галеев Игорь. Лень, алчность и понты

   Видя его сочувствие, она по-детски заторопилась:
   - Мне не с кем этим поделиться, и я не могу этим поделиться... Это опасно!.. Но я знаю, что существует неизвестная никому власть. И она все может! Понимаете, все! И я соприкоснулась с ней, и как бы... заразилась, что ли... Я очень изменилась. Пойдемте! Пойдемте, я Вам покажу!
   Она взяла его за руку и потянула за собой наверх.
   "Сумасшедшая, - подумал он, - ещё не хватало, чтобы она меня затащила в постель, а потом обвинила в изнасиловании."
   Но он покорился. И, наверное, потому, что рука её была такая живая и сильная, может быть, ему давно не хватало именно этой женской силы...
   Наверху было три двери. Одну из них она резко распахнула и он сразу увидел эти полотна. Их было много, одни висели на стенах, другие просто лежали на полу - это была мастерская художника. Но какого? Но что это были за картины? На одних были глаза, на других - звезды или какие-то спирали, всполохи огня - в этих красках была необузданная энергия и буря эмоций вырывалась из смешений очень ярких красок. Но самым необычным были буквы или целые слова - они вкрапливались в разные неожиданные месте, и, убери их, картины бы не имели впечатляющего эффекта. Иногда рисунок как бы помещался в огромную букву, а порой наоборот - вбирал различных величин буквы в себя. Наверное, можно было бы сказать, что так рисуют дети, если бы не особое сочетание красок, если бы не определенно не детский подбор их. Присмотревшись, Афанасий увидел, что на стенах висят не настоящие полотна, а просто оформленные в деревянные рамки рисунки на белой стене.
   - Я уже неделю почти не сплю, - не сводила она с него глаз, - я никогда не рисовала, я даже не знала, как это делается. А тут от хозяев остались краски, я попробовала и не могу остановиться...
   - Впечатляет, - видя её вопросительный взгляд, сказал он. - В Вас проснулся талант.
   - Или кто-то во мне поселился, - серьезно сказала она. - Не так давно я утратила очень ценную коллекцию... Я как-нибудь расскажу об этом. А сейчас - уходите! А то уже Вам придется говорить мне банальности.
   Она была права - эти картины смутили Афанасия, он растерялся - она действительно живет иной, чем кажется, жизнью. А он только что думал, что она тащит его в постель...
   Домой он пришел угрюмый и недовольный собой., а значит, и всеми на свете. Он все представлял, как она, словно сомнамбула, отвлекаясь от своих картин его экспериментом, танцевала с этим Алькой и как он задирал ей юбку...
   "Дурак! Нужно прекратить лезть туда, о чем не имеешь представления."
   - Ты опять напился? - спросила Ирина, и он взорвался:
   - Да пошла ты!..
   И ушел к себе наверх.
   - Оль, он же спивается! И сколько можно мне прятаться с детьми? Сам разгуливает, где хочет, а нас не выпускает. Я уже не могу так жить!
   Ирина рыдала. Дети смотрели мультики. Ольга молчала, как сфинкс. Пес Гарик посматривал печальными глазами на плачущую Ирину, положив голову на вытянутые передние лапы. Так продолжаться действительно долго не могло.
   Ольга поднялась наверх.
   - Ты что, к ней ходишь?
   - И ты туда же! У вас одно траханье на уме!
   - У кого это - у вас?
   - У тебя и твоего Сиплярского.
   - С чего это он - мой?
   - Ну не твой. Слушай, не трогай ты меня!
   - Если ты так будешь себя вести, я брошу вас здесь - живите, как хотите, я тоже не железная! Я устала от вашей семейки!
   И она заплакала - просто слезы полились, а глаза оставались открытыми.
   - Ну и ты туда же!
   Он посадил её на диван и обнял за плечи.
   - Ты же самая сильная, это Ирина совсем дурой стала, чем больше лет, тем тупее, а ты-то - закаленный кадр.
   Он понимал, что несет обидную чепуху, но иначе не умел. Впрочем, на неё действовали его прикосновения, они расслабляли её.
   - Афа, все-таки нужно что-то решать, Ирина может сорваться. Ты что, её уже совсем не любишь?
   - Да пойми ты, у меня теперь другое видение жизни, и я стал другим (он вдруг осознал, что повторяет слова Елены), любишь - не любишь... Вот пойми - в Москве шум, гам, люди гребут под себя всякую чепуху, ширпотреб, интересы у них - как бы прорваться к благосостоянию, как бы стать побогаче, чтобы другие завидовали. А те, кто завидуют, сидят и шипят от зависти, глядя в телевизор на все это беспрерывное шоу, на блеск и комфорт. Настоящей жизни нет. А вот вчера передавали - альпинисты поднимались два месяца на гору в Гималаях, и капитан умер от истощения. Вот тебе два полюса - дешевая клоунада и самоотверженность ради непонятной никому цели, по понятной только им. И я хочу обрести свою цель, свой смысл. У нас в доме "говорящая бумага", а вам до лампочки - она же не печет блины и не шьет платья от Карден...
   - Ты вот о чем... - она печально усмехнулась. - Понимаешь, я её просто боюсь.
   - Боишься? - изумился он.
   - А ты посмотри на себя. Ты же почти сумасшедший. И потом, вспомни, как экспериментаторы радовались открытию радиоактивности, а потом умирали в мучениях, а что было со многими после посещения всяких культовых или таинственных мест?
   - Ты думаешь, что эти бумаги древние?
   - А если и нет, то с какой целью они созданы и кем?
   - И что теперь, из-за этого страха перед неизведанным мне их теперь выбросить?
   - Я боюсь их, - повторила она.
   - Но они могут исполнять желания!
   - Тем более...
   - Ну ты, старуха, даешь! Тогда и жить не стоит, если бояться желаний.
   - Может быть и не стоит. Давай не будем, Афа? Ты лучше поговори с Ириной, а потом все вместе соберемся и решим - как нам быть. Ты давно с ней спал?
   - Тьфу ты, ну ты! Оказывается я забыл про свой супружеский долг! Ну ты и ляпнула! Я тебя тоже могу спросить: а ты...
   - Не нужно, Афа. Я тоже устала.
   - Да зашла бы к соседке, она, кстати, рисует картины, поговорили бы, обсудили бы нас, мужиков.
   - Дурак ты и ничего не понимаешь.
   - Нет, я понимаю! Я понимаю, что я должен дарить свои эмоции тебе, жене, детям, или вот, Гарику, чтобы этому кобелю было хорошо и тепло от моей ласки, чтобы он понимал, что он мне нужен, что я его накормлю, выгуляю и защищу. Все эти собачьи радости теперь не для меня. Я не хочу быть рабом, угождающим эмоциональным потребностям. Хочет разводиться - разведемся! Из-за чего проблемы?! Я что-то ни черта не пойму! Ну, есть потребность в еде - едим, в сексе - занимаемся до изнеможения, внимание оказать пожалуйста, развеселю, вот я - массовик-затейник! Но пойми - есть и иное, чему можно отдаться целиком, что захватывает все существо!.. Есть поиск смысла (он опять поймал себя на этой фразе)!.. Да что там, по-моему, вы просто меня ревнуете к этим бумагам ! А я, между тем, сделал не одно открытие...
   - Потом, я устала, - уперлась Ольга. - И мне нужно ехать, у меня встреча. Злой ты какой-то.
   И она пошла вниз. Это деланное равнодушие действительно обозлило его.
   "Она специально испортила мне настроение, знает, что я теперь не смогу работать."
   Он лег и продолжал размышлять: "Ну хоть проблема очерчена. С Ириной поговорить придется. Ольга, по-моему, готова нас отсюда выпереть. Я действительно ни с кем не сплю, а хочу, чтобы меня понимали, чтобы участие принимали. Не выйдет, братец, тут либо гарем, либо семья. Но я действительно остыл к семье - они сами по себе, я сам по себе. Какие-то вредные натуры! Или я их такими делаю? Забирают меня эти листы, засасывают... А вся прежняя жизнь словно куда-то рухнула, мне кажется, я и родился только что. Злой, говорит. Да ни фига я не злой. Просто спешу снять проблему или вопрос и говорю прямо, для ясности... А что это Елена про тайну кричала? И картины у неё конечно..."
   - К тебе там Сиплярский пришел! - позвала Ольга. - А я ухожу, не забудь - о чем я просила.
   - Надо было сказать, что меня...
   - Нет, что ли? - Сиплярский, улыбаясь, поднимался наверх.
   - Иду, иду! - и Афанасий чуть не сшиб Александра Антоновича. - Давай на улицу, а то, что здесь сидеть в духоте?
   Ольга развела руками - мол, сам ворвался, но было понятно, что она специально не препятствовала.
   - Там у меня бардак, - потянул Афанасий Сиплярского за рукав на улицу.
   - А я думал ты там порнушку смотришь - так ты взволновался, - съязвил обиженный Сиплярский.
   - Был я у нее. Она считает, что ты пытался её изнасиловать, - ответил тем же Афанасий.
   - Да ты что! Вот Манда Прометеевна! Она что, сучка, дело мне решила навесить?
   - Ты потише ругайся.
   Они сели на скамейку, но Сиплярский тут же вскочил:
   - Я сейчас пойду, все выясню!
   - Да угомонись ты! Она ничего предпринимать не будет. Она говорит, что ты ей в вино чего-то подсыпал.
   - Ну, теперь-то, конечно! Все что угодно можно повесить. Ну ты меня обрадовал!
   - Ты просил, я сделал. Спасибо сказать должен.
   - Пожалуйста. Что-то ты какой-то задиристый и бойкий, уж не трахнул ли ее?
   - Ты, Сиплярский, уразумей - я хоть и мужик, но не люблю этих мужицких откровений - трахнул , не трахнул - это мое дело. Вот ты к чему все это траханье делаешь достоянием общественности? От этого - что, твой статус поднимается , и ты становишься круче, или ты думаешь, что ты что-то приобретаешь от этого, как валюту, или у тебя просто ничего нет, кроме памяти о раздвинутых ляжках?
   Сиплярский задохнулся от изумления. Было впечатление, что его огрели огромным пыльным мешком.
   - Да ты хороший человек, Сиплярский, я против тебя ничего не имею. Просто ты пустой, и в тебе нет золотой пластины, как говорит твой дядя Ося, а тем более жемчужины.
   - В тебе что ли есть? - наконец, отозвался бедняга.
   - А может и есть. Пойду-ка я посплю, надоели вы мне все, вошкаетесь, вошкаетесь...
   Афанасий уже был у крыльца, когда Сиплярский ему крикнул в спину:
   - Ты антисемит, Афонька!
   - А может и так. Ты что ли большой любитель русских?
   На этом их мальчишеская перепалка потухла. Сиплярский потоптался во дворе и ушел. Афанасий поднялся к себе и забрался под одеяло. У него было ощущение, будто из него высосали все мозги.
   Глава седьмая, повествующая о расширении
   контактов и светящихся листах, о ночной
   поездке за кладом и купании в пруду,
   о подсчете богатства и второй поездке
   к месту преступления,
   и о понимании - ху-из-ху.
   Он проснулся ночью. Встал, попил холодного чаю. Стоял во дворе, слушал шорохи. Светились окна на втором этаже у Елены.
   "Что хотят люди выразить в творчестве? Какая у них цель? Они сами не знают. Интересно, если бы животные могли рисовать - что бы они рисовали?"
   Он вспомнил, как Ольга говорила, что боится этих бумаг. Но ведь он тоже боится их! И особенно боится того листа, через который состоялся диалог. Он даже не вспоминал о нем. Но именно потому, что боялся! - это стало очевидным - вот и сейчас в нем зародился безотчетный мерзкий страх, будто что-то огромное и живое поднималось из темных бесконечных глубин...
   "Кто это был? Меня хотели вытянуть на встречу и предупреждали об опасности."
   И он решил продолжить диалог, если, конечно, это теперь возможно.
   Когда он вытащил лист из-под кипы бумаг, то увидел на нем вопрос:
   "Жив еще?"
   Именно такой необычный способ общения пугал Афанасия. Он интуитивно понимал, что идти на контакт опасно, но и бояться ему было обидно.
   "Жив, - написал он, - а как твое самочувствие?"
   Прошло минуты три и появилось:
   "Сейчас час ночи. Что случилось? Бумаги в сохранности?"
   "Беспокоится о бумагах, не спит, значит, обычный человек."
   А дальше произошел такой диалог:
   "Все нормально. Бумаги в сохранности."
   "Пойми, ты не можешь ими владеть. Ты не можешь быть хозяином."
   "А ты кто?"
   "Я их владелец."
   "Они у меня. Значит, владелец - я."
   "Они были украдены. Ты их присвоил. Ты не знаешь, как ими пользоваться. Ты только себе навредишь."
   "Я знаю, как ими пользоваться."
   "Нет, у тебя нет ключа. Ты можешь вызвать только хаос и разрушения."
   "Кто создал их? Откуда они?"
   "Давай встретимся, я все объясню."
   "Объясни так."
   "Так нельзя. Эта связь может быть в любой момент заблокирована."
   "Кем?"
   "Самой системой. У меня остался один лист, и у тебя такой же. Они называются "сиамские близнецы". Но они связаны и с остальными листами. Система живет, в ней идет беспрерывный процесс, поступает все новая информация, и при грубом вмешательстве доступ к системе может заблокироваться. Ты не знаешь ключ-код."
   "Он тебе известен?"
   "Да."
   На этом моменте лист стал белым, потом замелькали слова и фразы, которые нельзя было успеть прочесть, и все успокоилось, когда несколько раз было выписано:
   "Нет! Нет! Нет! Ключ мне не известен, но без меня тебе ничего нельзя определить."
   "Ты не владелец и не хозяин."
   "Но у меня же остался лист. Давай встретимся. Я очень прошу."
   "Сообщи данные о себе."
   "Нельзя. Есть подозрение, что листов из серии "сиамских близнецов" не два и, может быть, не три. Нас могут слышать."
   И тут Афанасия как громом поразило: ему предлагают встретиться, хотя о месте встречи может знать ещё кто-то!
   "Какая встреча, - написал он со злостью, - Если кто-то может нас слышать? Все блеф и ловушка!"
   "Не горячись. У тебя есть лист - "память-желание". Вызови инициалы Н.К. и назначь время и место встречи. Буду знать только я."
   И вдруг на листе всплыла крупная надпись:
   "Скотина."
   Потом все исчезло. Афанасий написал:
   "Не понял."
   Но лист "молчал".
   Тогда он взял лист "память-желание" и написал:
   "Память. Н.К."
   Он ожидал получить данные, но возникла фраза:
   "Я здесь, ты подключился."
   "Что произошло?"
   "У кого-то сдали нервы. Еще один лист. Назначь место встречи."
   "Я подумаю."
   "Думай быстрей."
   И тут на листе из серии "близнецов" появились слова:
   "Афанасий, не соглашайтесь на встречу, это опасно."
   "Кто Вы?"
   "Я Вам друг, хотя это невозможно доказать."
   "Вы все теперь мне дружеские анонимы. Откуда Вы знаете, как меня зовут?"
   "Я знаю про Вас очень многое. За Вами охотятся несколько секретных и тайных групп. Кто-то все равно рано или поздно, но на Вас выйдет. Подумайте о семье."
   "И что я должен сделать?"
   "Я знаю, что Вы не пойдете со мной на встречу, но и одному Вам не управиться с бумагами. Я бы хотел, чтобы Вы вели себя благоразумно и не занимались слепыми экспериментами."
   "Откуда у Вас лист?"
   "Это очень простая история. Возможно, у многих есть такие листы. Но мало кто об этом даже догадывается. Проведите такой опыт - возьмите обыкновенный магазинный лист и приложите его к листу из "близнецов", потом отдайте его кому-нибудь, он станет "говорящим". Когда-то кто-то проделал такую шутку, а, может быть, и с целью. Сколько теперь "заряженных" листов и где они - никто не знает. Тем более, что и мой лист может "размножаться". Но у Вас система. Когда "говорите" Вы, все Вас слушают, вся связь идет через Вас. Остальные не имеют друг с другом контакта."
   "Вы знаете о сундуке и о других листах?"
   "Нет, но я кое-что понял. Мой лист несколько лет назад активно "работал". Это касалось политики, система была у очень беспринципного человека. А листы "близнецы" были размножены для определенной группы людей. Потом они как-то заблокировали мой лист и, наверное, другие. А вот теперь лист "заговорил". Поэтому нас сейчас могут "слушать" многие. Вы никому не должны верить."
   "Только Вам?"
   "Я понимаю Вашу иронию. Вы в очень трудном положении. Вы уже вышли на закрытую связь с этим Н.К.?"
   "Допустим."
   "Тогда он нас не слышит. Вы можете с ним попытаться выйти на встречу. Но кто он? Кого представляет? Как говорится - чьи интересы? Вы в этой истории случайный человек. Я бы хотел Вам помочь, но не вижу, как это можно сделать. У меня есть догадка, что эта система вообще никому не принадлежит - она автономна и самодостаточна."
   Неожиданно последние слова стали густо затушевываться, будто кто-то старался успевать зачеркивать написанное. А тот, кто писал, торопился что-то сказать, и фразы пытались всплыть в разных углах листа. Афанасий успел все-таки прочесть:
   "Если.. за.. связаться. Обр.. сь... вызовите... Федора - 2."
   Потом все исчезло.
   По всей видимости, лист не выносил таких грубых перегрузок и попросту отключился. На какое время - Афанасий не знал.
   Но он знал, что ситуация многократно усложнилась. Его "пасли" со всех сторон. Он не доверял своему последнему абоненту. Во-первых, тот знал его имя, знал, что у него есть семья, знал о некоторых принципах работы "системы", хотя сам говорит, что её не видел. Написать можно все что угодно, были бы среднее образование и немножко мозгов.
   Но зато страх прошел. Теперь стало понятно, что за словами стоят пусть и темные, но вполне земные силы, что просто какие-то группы людей имеют "говорящие" листы и следят за каждой фразой. Нужно было решиться - что делать с этим Н.К., который действительно когда-то имел доступ к системе.
   Можно было бы, к примеру, назначить встречу в людном месте, где никто бы не осмелился его похитить. Например, в Кремле, в Оружейной палате. Но если это государственные структуры? Да и зачем встречаться. Ему просто нужно избавиться от иллюзии, будто он выйдет на порядочных людей, с которыми можно было бы изучать бумаги.
   И тут его осенило - а нужно ли их изучать и вообще - возможно ли их изучить? Или точнее: - хотят ли сами бумаги, чтобы их изучили, позволят ли они кому-то проникнуть в себя?
   Конечно, он не мог их не изучать, но и понимал, что они гораздо шире человеческого сознания, по крайней мере, его собственного, и что постичь их невозможно.
   На листе "память-желание" он написал:
   "Память. Происхождение листов и свитков из сундука."
   Ответа не было.
   "Откуда поступает информация, как работает система, откуда появились листы, на которых я пишу?"
   "Всегда. Всегда. Всегда." - замигали слова, а затем пошли десятки, сотни имен, прозвищ, фамилий на многих языках.
   Тогда Афанасий написал:
   "Желание. Ключ к пользованию системой-листами, как определить желаемое?"
   "Наблюдение, анализ, образы, характеры, вымысел, фантазия, цели, преемственность, расчет, энергетика, жертвенность. Сочинитель."
   "Но что нужно желать?"
   "Сочинитель."
   И сколь бы Афанасий не "пытал" неизвестного Абонента вопросами, на листе всплывало одно слово: "сочинитель".
   Он так и не спал до утра, а когда прекратил свой допрос, то на листе возник вопрос:
   "Убедился?"
   "А это ещё кто?"
   "Н.К. Ты же подключился ко мне. Я наблюдал весь диалог. Мы же договорились назначить встречу. Ты обещал подумать. Не опасайся, нас никто не читает."
   "Я не идиот", - и Афанасий быстро дописал: "Желание. Н.К. заблокировать."
   Его совсем задергали. Было уже утро. Он выключил свет и вышел на улицу.
   "Что делать? Всегда. Всегда. Всегда. Я могу изменять мир - это определенно. У меня полная свобода действий, но я не могу ею воспользоваться. Я не готов. Можно распоряжаться судьбами людей, можно карать и миловать - но и что с того? Кто я такой? Кто я есть по существу и чего я действительно хочу?"
   Он не заметил, как вышла Ирина.
   - Поговорим? - спросила она.
   - Поговорим. О чем?
   - Я устала. Я больше не могу здесь жить. Мне трудно с Ольгой. Она мучается, я мучаюсь.
   - От чего ты мучаешься? Займись делом. Это все от безделья. Ты эгоистично себя ведешь.
   - А ты как?
   - Господи, не переводи на меня! Я занят, я исследую...
   - Кому это нужно?
   - Кто знает, может быть, это нужно всем.
   - Нам не нужно было сюда приезжать. Ольга просто больная, да и ты стал... другим.
   - А что ты хочешь - конкретно?
   - Я хочу жить нормально, в своем доме, а не в чужом.
   - Ты что, потерпеть не можешь? Поживем лето, потом купим квартиру.
   - Мы остались без ничего. А ты сходишь с ума над этими бумагами.
   - У нас есть деньги.
   - Где они? Я уже не верю, что они есть.
   - Хорошо, давай купим на имя Ольги квартиру. Только мне нужно съездить, взять деньги.
   - Афанасий, - она уткнулась ему в плечо, - ты пойми меня правильно. Я не хочу жить с Ольгой, она любит тебя. Я не могу с этим справиться, у меня от этой раздвоенности крыша едет. У нас все-таки... дети.
   - Все-таки, - согласился он.
   Они устроили общий совет и решили, что нужно купить квартиру. Главное - не появляться у знакомых и родственников.
   Хлопоты по подбору квартиры заняли три дня, Ольга ездила по фирмам, смотрела варианты, и, наконец, остановились на новой трехкомнатной.
   Нужно было ехать за деньгами.
   За эти три дня Афанасий многое успел. Он по часов шесть в день читал "информационные" листы, пытаясь понять устройство системы. Она работала безостановочно. Информация лилась сплошным потоком и помимо белиберды выдавала много интересного и неожиданного. Сначала Афанасий взялся переписывать некоторые тексты, но затем открыл ещё одну возможность листа "память-желание". Путем его наложения на "информационный" текст можно было вносить желаемое в память под определенным номером или кодом. То есть система могла работать как компьютер. Ее вообще можно было бы назвать компьютером, если бы не этот лист "память-желание", исполняющий человеческую волю. И если остальные листы бесстрастно выдавали информацию, то лист "память-желание" вступал как бы в диалог и анализировал решения или запросы.
   В одну из ночей Афанасий узнал о ещё одной особенности "говорящих" бумаг. Буквально в один момент на них исчез текст, и все они, лежащие в стопке и по одному на столе , сначала немного позеленели, а затем начали излучать слабый желто-зеленый свет. Это свечение было особенно заметно в темноте.
   Афанасий перебрал все листы и на одном из них увидел стихотворение. Он не успел его прочесть, строки быстро растворились, но зато возникла живописная объемная картинка - на ней были горы, облака, какая-то хижина. И очень быстро изображение начало сжиматься, как бы собираться в кружок, а затем и вовсе превратилось в точку, и свечение погасло.
   Второй раз такое же случилось днем, и на одном из листов Афанасий обнаружил художественный текст. На этот раз впервые он был письменным - с помарками, зачеркиваньями, и писался прямо на глазах. Это продолжалось, наверное, около часа. Когда лист заполнялся, то продолжение возникало на каком угодно другом. Это был отрывок без начала, с виду обычная беллетристика, но с каким-то особым своевольным чувством, с особой энергетикой - так Афанасию показалось.
   Он попытался внести этот текст в "память-желание", но ничего не получилось, чудесный лист на этот раз никак не отреагировал и был пустым, как все другие.
   Исчез рукописный текст точно так же, как и в случае со стихотворением, только на месте последней строки сначала вырисовался человеческий глаз, потом появился второй, потом очень быстро все начало сужаться, в какой-то момент возник портрет или, лучше сказать, образ человеческого лица и тут же этот еле уловимый образ мгновенно улетучился в точку. Она мигнула и исчезла. Листы прекратили свое желтоватое свечение.
   И все эти чудеса Афанасию следовало пережить и остаться в добром здравии! Он крепился изо всех сил. Тем более, что ему, ко всему прочему, приходилось осмыслять очень задиристые и острые не то статьи, не то трактаты, постоянно появляющиеся на трех листах, что были залиты кофе.
   От всего этого не просто голова пухла, а порой наступала безвольная прострация, когда в мозгах вскипал кромешный хаос, переходящий в полнейшее безразличие.
   Примерно в таком состоянии он выехал в ночь на место клада. С ним увязалась Ольга. Они ехали молча, и, глядя на темную дорогу, Афанасий думал, что вся жизнь людей и сама Земля напоминает дно колодца, из которого мало кому удается подняться наверх - даже не к звездам, а к иной жизни, в которой нет этой грубой социальной, биологической, национальной и физической определенности.
   - Я хотел бы быть свободным сгустком энергии, - сказал он вдруг вслух, - но я не знаю - действительно ли я хочу именно этого.
   Она сказала о другом:
   - Знаешь, нам нужно выкопать сундук, если , конечно, он на месте.
   - Зачем?
   - Мне кажется, что бумаги не зря хранились в сундуке.
   - Я об этом как-то не думал. Давай выкопаем. Сколько возьмем денег?
   - Сам решай. Они твои.
   - Мое! Твое! - разозлился он. - Я бы вообще к ним не прикасался, если бы не семья.
   Они свернули с шоссе и подъехали к памятной Афанасию поляне.
   - Отсюда пойдем пешком, - и показал: - вон, видишь, хворост, под ним должен быть сундук.
   Прошло уже почти два месяца, но Афанасию показалось, что это только вчера он чудом живым и разбогатевшим выбрался отсюда. Может быть, их до сих пор здесь караулят?
   Он достал лопату, и они пошли к пруду - к молчаливой воде, отражающей бегущую по облакам луну.
   Он долго не мог найти место, и уже совсем отчаявшись, заметил зарубку на стволе ели. Мешок был извлечен, и, посветив в него, Афанасий убедился, что все на месте.
   - Может теперь она успокоится.
   И она поняла, что он имеет в виду Ирину.
   - Оставлять здесь не стоит, ещё в темноте наследим, и будет заметно, что копали. Возьмем все.
   - А сундук?
   - А если он не влезет в салон?
   - У них же влез.
   - Сдался он тебе! - но Афанасию тоже почему-то хотелось ещё раз увидеть этот сундук.
   Они отправились назад и, обойдя пруд, заметили за деревьями свет от фар. И, видимо, они светились рядом с их машиной.
   - Ну вот, - равнодушно сказал он, - допрыгались.
   - Это милицейская, - увидела мигалку-вертушку Ольга. - Бросай все под дерево! Раздевайся!
   И сама стала снимать одежду.
   Он ещё не понял, что она задумала, но подчинился, и, пока прятал под ель мешок и лопату, Ольга оказалась в воде.
   - Иди сюда! - крикнула она - вода теплая!
   Тогда он сообразил и быстро разделся. Вода была ужасно холодная, но он поплыл, успев заметить, что машина направляется к ним.
   Фары осветили поверхность водоема, а мигающая вертушка создавала ощущение праздника.