Резкий визг тормозов, хлопанье дверей.
— Девушка, — говорит ласковый голос, — ваши документики? Милицейский уазик стоит у самого бордюра, приминая комья
тополиного пуха.
Сначала Генка машинально лезет в пустой карман джинсов, потом соображает, что она все-таки невидима, и озирается по сторонам. Но неподвижный взгляд милиционера обращен прямо на нее.
— Нет документиков? — ласково говорит милиционер, -пройдемте для опознания.
— Да вы… да я… — бормочет Генка, крутя кольцо на пальце.
— Садитесь, девушка, садитесь. В машину.
— Да я ничего…
— Вот мы и выясним, чего или ничего.
В стеклянных глазах милиционера Генка видит себя — футболка, заляпанная черными пятнами, рваные на коленях джинсы, всклокоченные волосы. На пальце — золотое кольцо.
Кольца власти не действуют на милиционеров, но об этом Толкиен не писал. В Средиземье милиционеры не водятся.
— Кольцо из желтого металла, одно. Мобильный телефон с разряженным аккумулятором, один. Бумажник с купюрами Российской Федерации в количестве двадцать один рубль пятьдесят копеек.
— Было больше, — тут же сказала Генка.
— Двадцать один рубль пятьдесят копеек. Документы отсутствуют.
— Адрес?
— Говорит, на проспекте Вернадского живет. Мы туда звонили. Никто не отвечает.
— Естественно, уроды, — злобно шипит Генка, — я же говорила.
— А еще утверждает, что она Черный властелин.
— Покажи запястья, — говорит врач.
— Наркотиков при ней не нашли, — честно говорит милиционер, — никаких.
— Я еще не Черный властелин, — возмущается Генка тупостью милиционера, — алгоритм не освоила. Вот освою, разнесу вас всех по клочкам просто!
— Ишь ты, пальцы веером, — констатирует милиционер.
— Ладно, ребята, разберемся, — говорит врач, подписывая бумаги.
За спиной у Генки стоит здоровенный санитар. Он бинтует милиционеру покусанный палец.
— Отпустите меня, — ноет Генка, — ну, пожалуйста! Иначе мир рухнет!
— Обязательно отпустим, — говорит врач, — мы вообще по но-войу постановлению не имеем права вас держать. Засвидетельствуем и отпустим. Вот отыщется кто-нибудь из родственников… у вас есть родственники?
— Есть, — мрачно отвечает Генка, — что я, не человек, что ли? Мама, папа…
— А где они?
— В Германии.
— Живут там?
— Почему сразу — живут? В гости поехали.
— Очень хорошо. Вот вернутся ваши мама-папа из Германии и мы вас, Черного властелина, сразу сдадим им на руки!
— На самом деле я хоббит, — устало говорит Генка.
— Тем лучше. Пойдемте. Хоббита у нас еще не было. Эльфы есть — и светлые, и темные… Посидите, отдохнете. Помоетесь. Проводите ее в женское отделение, голубушку.
— Ты, сукин сын, дотронься до меня хоть пальцем!
— Знаю-знаю, — говорит санитар, — ты его откусишь. Какой ты хоббит? Ты здешний Горлум! Пошли, я тебя к светлой эльфе подсажу. Посидите, поболтаете. Между вами, девочками. А как это у тебя получается, что ноги такие волосатые?
— Нарочно отращивала, -шипит Генка, — мыла шампунем «Вошь и Гоу»!
— Так я и думал, — говорит санитар.
Коридор длинный и даже жизнерадостный — на полу пестренький линолеум, между окнами кадки с фикусами. Окон много — правда, они все забраны решеткой. За стеклом покачиваются обросшие молодой листвой ветки.
Генка остро ощущает, как хорошо на улице.
Санитар поигрывает универсальным ключом — проводники в поездах таким открывают туалеты.
Пнуть санитара коленом в очень уязвимое место, пока он будет корчиться от боли, как в кино показывают, выхватить ключ, сбежать вниз по лестнице, там как раз будут на носилках вносить буйного больного в смирительной рубашке, оно всегда так бывает, в кино, во всяком случае, оттолкнуть тех санитаров, выскочить во двор, у ограды должно обязательно расти большое дерево, потому что так бывает в кино…
— И не вздумай, — говорит санитар.
— Да я ничего…
— То-то у тебя так глаза косят. Ничего, вот уже и отделение ваше, все для вас, для девочек, все удобства… Пошли, пошли в душик. Зиночка, принимай очень грязную больную…
— А ну пошли в вошебойку! — басом говорит Зиночка. — Да я…
— Развелось тут вас, бомжей! Черт знает что с помоек притаскиваете.
— Она Черный властелин, — поясняет санитар.
— Тю! И куда ее теперь? К Екатерине Великой?
— Нет, к эльфе той подсели.
— Не хочу к эльфе, — упирается Генка, — хватит с меня эльфов.
— Кто тебя спрашивает?
— Послушайте, миленькие! Ну я же совершенно нормальная! Ну, позвоните кому хотите! Илье вот позвоните, Маргоше… Черт, они еще в Питере! Маме в Германию позвоните!
— Обязательно, — говорит санитар, не оборачиваясь и удаляясь по коридору, — по международному тарифу.
— Я этого так не оставлю! Это безобразие! Я вашу Кащенку по кочкам разнесу!
— Разносили такие, — басит Зиночка, — пошли-пошли. В четырнадцать ноль-ноль обход, вот доктор тебя посмотрит, и ты ему все расскажешь!
…Интересно, когда здесь будут кормить, думает Генка, озирая больничную палату. Палата на трех человек, три прикроватных тумбочки, койки с пружинной сеткой, сбитые матрасы, белье ветхое, но чистое. Самая обычная палата, вот только на окнах решетки.
Генке даже нечего складывать в тумбочку. Лекарств ей еще не назначили, а вещи уже отобрали.
Она сидит с ногами на койке и воняет дегтярным мылом. Даже ноги у нее воняют дегтярным мылом.
Еще на ней больничная ночная рубашка на три размера больше. Генка натянула ее на колени и спрятала под подол ступни, чтобы у соседок по палате не возникало лишних вопросов.
Генка ждет обхода.
Она должна объяснить дежурному врачу, что она совершенно нормальна и ей обязательно нужно дойти до Ородруина и бросить туда кольцо.
Впрочем, она подозревает, если врач и поверит, то одному из двух.
Больничная атмосфера засасывает ее, как воронка.
Если честно, ей уже не хочется никуда бежать.
Попав в больницу, даже самый здоровый человек неизъяснимым образом начинает чувствовать себя больным.
Такая уж у нее, у больницы, мощная аура.
Человек начинает интересоваться своей температурой, покорно глотать лекарства, от которых сосет под ложечкой, и прислушиваться к своим внутренним процессам, потому что больше, если честно, •тут заняться нечем. Разве что изучать узоры на линолеуме.
Генку от этих узоров уже мутит.
В больницах самые значимые ежедневные события — это обход врача и турпоходы в столовую.
И еще — посещения родственников. С пяти до восьми. Генка наверняка знает, что к ней никто не придет.
— А сколько сейчас времени? — спрашивает она в пространство. Ей никто не отвечает.
Желтая рыхлая женщина на соседней койке медленно протягивает руку и берет лежащую на тумбочке расческу. Но вместо того чтобы расчесать спутанные волосы, она подносит ее к щеке.
— Алло, алло, — говорит она, раздраженно продувая расческу, — фу! Ффу! Вас не слышно.
Генка опасливо косится на нее, но женщина вновь кладет расческу на тумбочку.
— Опять не туда попали! — говорит она и застывает в прострации.
Генка передвигает себя поближе к стенке. От напряжения у нее начинают болеть мышцы.
На другой койке, у дальней стены женщина сидит совершенно неподвижно, обхватив колени руками и спрятав лицо за завесой волос. Из-под застиранной больничной рубашки высовываются только нежные как лепестки пальцы ног — Генка косится на них с завистью.
Наверное, она и есть светлая эльфа, думает Генка, не та же, с расческой. Боже мой, куда я попала, тут же одни сумасшедшие!
Тоска наваливается на нее, как войлочное одеяло.
С другой стороны, на ролевках, думает она, всякое случается. То есть теперь она понимает, что в принципе на ролевках может случиться все, что угодно. То, что эльфа свихнулась, еще ничего не значит.
— Послушайте, — начинает она, — простите, я бы хотела… Ноль реакции. Девушка тихонько раскачивается, обхватив колени руками. Кажется, она что-то поет — очень тихо.
Ну, думает Генка, и что мне теперь делать? Шестым чувством она понимает; рассчитывать на то, что ей удастся во время обхода убедить дежурного врача в том, что она совершенно нормальна, не удастся, даже если она ничего не скажет про Ородруин. Врачи твердо знают, что нормальных людей не бывает в принципе.
Генка судорожно роется в памяти, потом выпаливает:
— Элен сейла люменн омэнтиэльво!
Будем надеяться, что все-таки светлый эльф эта, а не та. На ту Генке смотреть страшно.
Девушка перестает раскачиваться. Волосы от лица она не убирает, но Генке кажется, что от невидимого взгляда у нее, у Генки, по спине бегут мурашки.
— Ты кто? — девушка говорит тихо и невнятно, словно ребенок.
— Я хоббит, — отвечает Генка.
Светлые эльфы не жалуют хоббитов, они вообще, если честно, никого не жалуют, кроме себя, но если эта бедняжка всерьез полагает себя девой из дивного народа, она и хоббиту должна обрадоваться. А Генке нужен союзник. Хоть какой, хоть с придурью. Пусть только поможет бежать отсюда, потому что иначе рухнет мир.
— Хоббитов не бывает, — тихонько качает головой девушка.
— Кто бы говорил? Вы же сами — эльф!
— Эльф, — девушка пожимает плечами. — Ну и что? Эльфов тоже не бывает.
Чего от нее ждать, с тоской думает Генка, она же сумасшедшая.
— Насчет эльфов не знаю, — говорит Генка, пробуя подойти к делу с другой стороны, — но я точно хоббит. Да вы только на мои ноги посмотрите!
Она решительным жестом поддергивает подол рубахи. Девушка чуть поворачивает голову. Генка едва различает блеск ее глаз. И что она там видит, думает Генка, это ж хуже паранджи!
— Действительно, — наконец соглашается девушка. Голос ее звучит чуть звонче. Совсем чуть-чуть.
— И что же ты делаешь тут, — спрашивает она наконец, — хоббит?
— Случайно попала, — Генка прижимает руки к груди, пытаясь нащупать кольцо, но его там нет. Шнурка, на котором оно висело, тоже нет. Не такие тут идиоты, чтобы оставлять больным шнурки. — Я говорила им, что я совершенно здорова, но они мне не поверили.
— Они никому не верят, — чуть заметно пожимает плечами девушка. Ее, кажется, это ничуть не волнует. — Ну и что? Не такое уж это плохое место, хоббит!
— Да, — горячится Генка, — вы не понимаете! Это очень серьезно. Дело не во мне. Мне очень нужно попасть к Ородруину. То есть хорошо бы к местному, но сгодится и тот, в Средиземье.
Девушка смотрит на нее сквозь длинные светящиеся волосы. Они стекают по ее лицу, как вода.
— Средиземья, — отвечает она мягким низким голосом, — не существует.
— Глупости! — возмущается Генка. — В том-то и ужас, что Средиземье существует! Я сама видела! Вы только не подумайте, я не сумасшедшая! То есть я хотела сказать…
— Ничего-ничего, — успокаивает ее девушка, — тут нет сумасшедших.
— Да? — Генке неловко, и она отводит взгляд и смотрит на ту, желтую женщину…
— Эта? — шепотом говорит собеседница, — о, она совершенно нормальна. Она окружена любящими людьми. У нее замечательная семья. Замечательный муж, дети. Они ни разу за всю жизнь даже не поссорились, представляете? Просто как раз сейчас так получилось, что они все на минутку куда-то вышли. По делу, понимаете. И она ждет их звонка. Вот-вот они позвонят ей и скажут -встречай, мы здесь.
— Но… где же они? Я хочу сказать — на самом деле?
— Не знаю, — печально ответила ее собеседница, — может, их никогда не было. Но разве ждать близких — безумие?
Генка не знает.
— Я насчет Средиземья, — говорит она очень убедительно, — оно существует! Правда! Оно даже сюда пришло. Здесь есть эльфы — настоящие, замечательные эльфы, сама Владычица, честное слово, и Саруман, и его волколаки. Саруман-то, представляешь, где сидит? В высотке на Воробьевых! Ничего себе, да?
— Наверное, — с сомнением в голосе говорит девушка, — ты все-таки сумасшедшая. Уж извини, конечно.
Генка отчаянно трясет головой, так что вокруг ее лица мотается черное облачко волос.
— Нет! Это мир сошел с ума. Ты знаешь, тут творится что-то ужасное, — говорит она. — Но самый ужас в том, что люди предпочитают ничего не замечать. Они так привыкли к своему миру, что отказываются видеть, что он ползет по швам.
— Ну, это естественно, -спокойно замечает девушка. Генку раздражает, что она не видит ее лица, — люди ничего не видят, даже когда от их мира почти ничего не остается. Так уж они устроены.
— Я надела кольцо, — говорит Генка, — то есть… А, ладно, пропади все пропадом, тоже мне, страшная тайна! В общем, оно было у меня, пока не отобрали, ну, То Самое, оно, ну, ты же знаешь, помогает видеть… Так я ТАКОЕ увидела! Грифоны летают и всякие другие создания, которых тут сроду не было.
— Бедная девочка, — тихонько говорит собеседница, наматывая на палец блестящую прядку.
— Да нет, ничего, они пока меня еще не тронули, но…
— Дело в том, — говорит ее собеседница, — что грифоны в Средиземье не водятся. Ты видела не Средиземье. Ты видела что-то другое. Я же говорю — Средиземья не существует!
— Но ведь ты же эльф, — снова беспомощно блеет Генка.
— Ну, эльф. И я, эльф, тебе говорю: СРЕДИЗЕМЬЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!
Голос девушки вдруг наполняет собой всю палату. Женщина на соседней койке вздрагивает и забивается с головой под одеяло. Генка в ужасе прикрывает уши руками и тихонько приседает.
Ну и влипла, думает она, сейчас прибегут санитары!
Действительно, окошечко в двери открывается, и в палату заглядывают чьи-то блестящие глаза. Девушка, не оборачиваясь, величественно машет рукой, и окошечко захлопывается.
— Как не существует? — беспомощно бормочет Генка, — не может такого быть… То есть я сама сначала думала, что не существует, но Берен сказал…
— Берен? — переспрашивает девушка.
— Ну да… Он сказал, что между нашими мирами образовалась как бы связь, ну, потому что так иногда бывает, очень редко, и теперь они находятся в равновесии, и если…
— Берен сказал?
— Ну да!
— Так он… он здесь?
— Я же говорю. Его Гэндальф попросил, потому что тут такое творится. А то Арагорн у нас уже есть, только от него никакого толку, потому что он придурок и вообще женщина, а кто-то же должен отбиваться от назгулов, и…
Девушка молчит. Потом она решительным жестом откидывает назад волосы. У Генки перехватывает дыхание.
Такого она еще не видела.
Если бы эта девушка вышла на улицу — даже в бесформенной больничной рубахе, ее пришлось бы тут же арестовать, потому что она представляла собой опасность для городского транспорта. Водители, ослепленные ее красотой, наверняка теряли бы управление.
Генка чувствует себя хоббитом. То есть маленьким, кургузым хоббитом с волосатыми ногами.
Такие люди вообще не должны существовать, думает она, иначе остальным придется просто повеситься.
— Я — Лутиэнь, — говорит девушка.
— Но… что же ты здесь делаешь? Здесь, в больнице?
— Живу, — Лутиэнь вновь чуть заметно пожимает плечами, — говорю же, это не такое уж плохое место. Здесь никто не спрашивает тебя, кто ты такая. Крыша над головой, регулярное питание, три раза в день, между прочим. Летом даже позволяют погулять по саду.
— Кстати, — говорит Генка, — насчет питания…
— Обед сразу после обхода, — говорит Лутиэнь.
— Если бы мы могли отсюда выйти…
— Но мы можем отсюда выйти, — тонкие брови Лутиэнь удивленно приподнимаются, — в любой момент. Только — куда? Зачем?
— Я же тебе говорю, — начинает горячиться Генка, — чтобы спасти мир! Это Саурон! Он хочет попробовать еще раз! Говорят, иногда, очень редко, это может получиться! Он проник сюда и все устроил, тут, у нас, можно все устроить, потому что… ну, потому что мы в вас играем, одним словом. А игра стала реальностью. Постепенно. Черт, да ты на мои ноги посмотри! Думаешь, они всегда такими были?
— Выглядит убедительно, — говорит Лутиэнь, и Генке делается почему-то обидно.
— Но ты знаешь, — продолжает Лутиэнь, — ты в чем-то ошибаешься, хоббит. У Саурона ничего не получится потому, что самого Саурона нет. Ничего нет. Все это выдумка, хоббит. Один человек выдумал, а вы поверили.
— Но ты же есть!
— Это другое дело. Просто в меня поверили сильнее. Но если бы у меня был дом, если бы… там, в тех лесах… золотых лесах… неужели ты думаешь, я бы жила здесь? Где нет ни солнца, ни воздуха. Одно только ржавое железо. А я так не люблю ржавое железо! У меня от него сразу начинает болеть голова. Здесь есть речка Кровянка, знаешь? Она течет тут, совсем рядом. Они думают, это просто название) но я же вижу, какая в ней бывает вода. А знаешь, кто живет в здешних лесах? В тех самых, куда они ездят на эти свои пикники, на шашлыки, на этих своих машинах! Кто укрывается в гиблых местах? А на свалках? А в старых подвалах? Нет? Тебе повезло!
— У каждого мира — своя магия, — рассудительно говорит Генка.
— Да, но у вашего она какая-то паскудная. Так вот, если бы Средиземье существовало, неужели ты думаешь, что я жила бы здесь? Мы бы с Береном…
— Кстати, — говорит Генка, — насчет Берена! Я его видела буквально пару часов назад. Он отбивался от урук-хаев Сарумана. Мечом р-раз! Ка-ак по столу Сарумана вдарил, так сразу перерубил! Кости хр-рясь!
— Какие кости? — с ужасом спрашивает Лутиэнь.
— А, там лежали кости всякие. А Саруман огнем ка-ак вмажет! А Берен…
Генке неловко — со стороны, наверное, кажется, будто она пересказывает тупой боевик с Джеки Чаном. Тем более учитывая, что сама она позорно смылась, о чем она Лутиэнь сейчас предпочитает не говорить. Берен ведь наверняка отбился, верно?
— Да, — говорит Лутиэнь низким грудным голосом, — Берен. А ты Уверена, что…
— Абсолютно, — говорит Генка. Потом твердо добавляет: — Если сомневаешься, просто посмотри мне в глаза.
Она откуда-то знает, что выдержать взгляд Лутиэнь будет не так-то просто. Действительно, огромные серые глаза глядят ей прямо в душу, высасывая события последних дней как очень мощный, но мягко и бесшумно действующий пылесос. Генка чувствует, как у нее начинает кружиться голова, а ее бедные мохнатые ноги отказываются подчиняться.
— Действительно, — говорит наконец Лутиэнь, — ты не врешь. Во всяком случае, ты думаешь, что ты не врешь.
— Он меня спас, когда на нас напали орки Саурона, — говорит Генка, — а я даже не знала сначала, кто он такой. Потому что это не по игре, понимаешь? А раз это не по игре…
— Значит, это на самом деле, — говорит Лутиэнь, и глаза ее разгораются страшным, невыносимым для взгляда огнем.
— Хочешь его увидеть? — напирает Генка.
— Но это же… — неУверенно лепечет Лутиэнь, — этого же не может быть. Да. Хочу.
— Тогда пошли отсюда. Если ты не врешь, что можешь выйти в любую минуту.
— Ну, конечно, могу, — говорит Лутиэнь, — ты даже представить не можешь, хоббит, как легко можно управляться с людьми. Только надо дождаться обхода.
— Только не делай им ничего плохого, — пугается Генка, потому что при всей ее неземной красоте Лутиэнь явно способна на многое.
— Что ты? — удивляется Лутиэнь, — зачем? Я его просто попрошу. Такой милый человек. Он тут же нас выпишет. И проводит до ворот. И…
— Пускай кольцо вернет, — мрачно говорит Генка.
— Конечно, вернет, как же иначе. Нужно просто уметь попросить. Понимаешь, вашим людям вовсе не надо делать плохо. Им надо делать хорошо.
Плавной, невесомой походкой Лутиэнь подплывает к желтой женщине, застывшей на больничной койке, и проводит белой фарфоровой ладонью у нее перед глазами. Женщина расслабляется, на губах у нее расцветает неУверенная улыбка, она мешком валится на сбитую постель и засыпает — с улыбкой на губах.
Генка понимает, что Лутиэнь, в принципе, гораздо опасней Черного властелина. Потому что желание сделать тебе гадость вызывает естественное сопротивление. Но как сопротивляться, если тебе делают хорошо?
— Здесь, у вас, — печально говорит Лутиэнь, — людям очень плохо. Ты знаешь — со временем они развоплощаются. Все. Потому что слишком много призраков несбывшихся надежд толпится вокруг, и каждая отъедает кусочек чьей-то жизни. Они питаются человеческой жизнью, эти призраки. Почему у вас никогда ничего не сбывается?
— Не знаю, — говорит Генка, — наверное, потому… мы и играем в Средиземье.
— Лучше бы вы изменили магическую составляющую этого мира, — говорит Лутиэнь, — тогда бы вам не понадобилось играть.
— А вот этого мы как раз и не умеем, — признается Генка, — но зато так мы сумели притянуть Средиземье к себе. Ты же знаешь, как оно бывает — когда чего-то нет… Когда очень чего-то жаждешь… Ты формируешь его.
— Наверное, — соглашается Лутиэнь, — магическое облако очень чувствительно к людским страхам и надеждам.
Она замолкает и прижимает палец к розовым губам. В замке ворочается универсальный ключ.
Они идут по улице. Солнце, уже склоняющееся к закату, ослепительно блестит на трамвайных рельсах, и рельсы текут, как золотые реки. Одежду Генке не вернули. Оказывается, ее сунули в какой-то стерилизатор, и она провоняла дустом и еще чем-то, больничным и невыносимым.
Поэтому на Генке брюки врача. Брюки ей велики, и штанины пришлось закатать. А в ремне провернуть лишнюю дырочку. Врач отдал их очень охотно *— стоило лишь Лутиэнь махнуть ресницами в его сторону. Рубашку он тоже отдал. А на Лутиэнь его, врача, медицинский халат, туго перетянутый в талии.
Генке немножко жалко врача — вот так, ни с того ни с сего оказаться закрытым в палате собственного дурдома. По крайней мере, до следующего обхода. И санитара тоже жалко. Тут уж Лутиэнь немного… Да ладно, так ему я надо, нечего было хамить.
Генка ест мороженное.
Она просто взяла его с лотка, и все. А продавщица еще и насыпала ей полную пригоршню денег — просто так, в дорогу. Чтобы угодить Лутиэнь, люди готовы сделать все, что угодно. Теперь Генка думает, не зайти ли им в какой-нибудь крутой бутик, не взять ли что-нибудь от Кардена.
Кольцо висит у нее на шее, на цепочке. У санитара на этой цепочке висел какой-то рокерский прибамбас.
— Ты представляешь, — рассказывает Генка Лутиэнь, — приходим мы на кафедру, приличный человек, доктор наук, преподаватель — и здрасьте, он, оказывается, Саруман! Волколаки у него какие-то, урук-хаи… Как ты думаешь, что он теперь с Дюшей сделает?
— Думаю, ничего, — рассеянно говорит Лутиэнь, — зачем ему твой Дюша?
— А запытать его, чтобы я прибежала и сама сдалась, — кровожадно говорит Генка.
— А ты прибежишь?
— Откуда я знаю, пытает он его или нет? Может, он его и не тронул вовсе. А потом, Берен отобьется. Он, знаешь, какой!
— Знаю, — задумчиво кивает Лутиэнь.
Ее словно сопровождает вертикальный луч яркого белого света, он освещает ее белую прозрачную кожу, заставляет вспыхивать искрами тяжелую бронзу волос. А белый медицинский халат и вовсе пылает нетерпимым огнем. Свет как бы отграничивает ее от окружающего пространства.
Генка такое только в кино видела. У особенно талантливых кинооператоров. При этом вид у Лутиэнь_какой-то потерянный. Словно она не очень понимает, где оказалась. Генка-то понимает — где-то там, вдалеке, грохочет железнодорожная ветка, а здесь петляет, огибая крохотную рощицу, сонный летний трамвай. В рощице, правда, делается что-то странное. Несколько человек в полотняных балахонах, с капюшонами, надвинутыми на лица, деловито обходят противосолонь вокруг самого корявого, самого старого дерева. Дервый держит вниз головой связанную черную курицу. На плече следующего за ним сидит огромный ворон и время от времени хрипло каркает, широко раскрывая клюв. У третьего в руке огромный, кривой, сверкающий на солнце нож.
— Ой, — говорит Генка, — а это еще кто?
— Не знаю, — качает головой Лутиэнь, — я думала, это ваши.
— Да у нас таких сроду не водилось!!! Я думала, это из Средиземья.
— Вовсе нет. Я же говорила тебе, хоббит, Средиземье тут ни при чем. Сюда ломится что-то совсем другое.
— Что?
— Вам лучше знать. Скорее всего, то, что связано с вами прочной связью. Это же ваш мир.
— Привет, прекрасные дамы! — говорит тоненький голос. Генка оглядывается. Потом опускает глаза — из-за живой изгороди выглядывает крошечный человечек в красном колпачке и полосатых чулочках. Поверх колпачка он, точно корону, нахлобучил блестящую пивную пробку.
— А этот? — устало спрашивает она.
— Еще чего не хватало, — холодно говорит Лутиэнь, — это тоже ваш. Да чтобы в Средиземье водилась вот такая пародия на гнома…
— Какая я тебе пародия, дамочка, — обиженно говорит человечек, — я и есть самый доподлинный гном. Ишь чего!
И он, возмущенно фыркнув, вновь прячется в зарослях.
— Теперь что, — возмущается Генка, — под каждым кустом будет сидеть какое-нибудь чучело?
— Теперь на каждом шагу, — говорит Лутиэнь, — будут встречаться чудеса. Когда веселые, когда страшные. Вы же этого хотели, разве нет?
— Мы не этого хотели, — отпирается Генка, — лично я вообще ничего не хотела. Я хотела только поиграть. Потому что больше делать было ну совершенно нечего.
— Лично я, — говорит Лутиэнь, — никогда не хотела ни во что играть. Я хотела, чтобы все было по-настоящему. Но когда я поняла…
— Девушка, — говорит ласковый голос, — ваши документики? Милицейский уазик стоит у самого бордюра, приминая комья
тополиного пуха.
Сначала Генка машинально лезет в пустой карман джинсов, потом соображает, что она все-таки невидима, и озирается по сторонам. Но неподвижный взгляд милиционера обращен прямо на нее.
— Нет документиков? — ласково говорит милиционер, -пройдемте для опознания.
— Да вы… да я… — бормочет Генка, крутя кольцо на пальце.
— Садитесь, девушка, садитесь. В машину.
— Да я ничего…
— Вот мы и выясним, чего или ничего.
В стеклянных глазах милиционера Генка видит себя — футболка, заляпанная черными пятнами, рваные на коленях джинсы, всклокоченные волосы. На пальце — золотое кольцо.
Кольца власти не действуют на милиционеров, но об этом Толкиен не писал. В Средиземье милиционеры не водятся.
***
— Кольцо из желтого металла, одно. Мобильный телефон с разряженным аккумулятором, один. Бумажник с купюрами Российской Федерации в количестве двадцать один рубль пятьдесят копеек.
— Было больше, — тут же сказала Генка.
— Двадцать один рубль пятьдесят копеек. Документы отсутствуют.
— Адрес?
— Говорит, на проспекте Вернадского живет. Мы туда звонили. Никто не отвечает.
— Естественно, уроды, — злобно шипит Генка, — я же говорила.
— А еще утверждает, что она Черный властелин.
— Покажи запястья, — говорит врач.
— Наркотиков при ней не нашли, — честно говорит милиционер, — никаких.
— Я еще не Черный властелин, — возмущается Генка тупостью милиционера, — алгоритм не освоила. Вот освою, разнесу вас всех по клочкам просто!
— Ишь ты, пальцы веером, — констатирует милиционер.
— Ладно, ребята, разберемся, — говорит врач, подписывая бумаги.
За спиной у Генки стоит здоровенный санитар. Он бинтует милиционеру покусанный палец.
— Отпустите меня, — ноет Генка, — ну, пожалуйста! Иначе мир рухнет!
— Обязательно отпустим, — говорит врач, — мы вообще по но-войу постановлению не имеем права вас держать. Засвидетельствуем и отпустим. Вот отыщется кто-нибудь из родственников… у вас есть родственники?
— Есть, — мрачно отвечает Генка, — что я, не человек, что ли? Мама, папа…
— А где они?
— В Германии.
— Живут там?
— Почему сразу — живут? В гости поехали.
— Очень хорошо. Вот вернутся ваши мама-папа из Германии и мы вас, Черного властелина, сразу сдадим им на руки!
— На самом деле я хоббит, — устало говорит Генка.
— Тем лучше. Пойдемте. Хоббита у нас еще не было. Эльфы есть — и светлые, и темные… Посидите, отдохнете. Помоетесь. Проводите ее в женское отделение, голубушку.
— Ты, сукин сын, дотронься до меня хоть пальцем!
— Знаю-знаю, — говорит санитар, — ты его откусишь. Какой ты хоббит? Ты здешний Горлум! Пошли, я тебя к светлой эльфе подсажу. Посидите, поболтаете. Между вами, девочками. А как это у тебя получается, что ноги такие волосатые?
— Нарочно отращивала, -шипит Генка, — мыла шампунем «Вошь и Гоу»!
— Так я и думал, — говорит санитар.
Коридор длинный и даже жизнерадостный — на полу пестренький линолеум, между окнами кадки с фикусами. Окон много — правда, они все забраны решеткой. За стеклом покачиваются обросшие молодой листвой ветки.
Генка остро ощущает, как хорошо на улице.
Санитар поигрывает универсальным ключом — проводники в поездах таким открывают туалеты.
Пнуть санитара коленом в очень уязвимое место, пока он будет корчиться от боли, как в кино показывают, выхватить ключ, сбежать вниз по лестнице, там как раз будут на носилках вносить буйного больного в смирительной рубашке, оно всегда так бывает, в кино, во всяком случае, оттолкнуть тех санитаров, выскочить во двор, у ограды должно обязательно расти большое дерево, потому что так бывает в кино…
— И не вздумай, — говорит санитар.
— Да я ничего…
— То-то у тебя так глаза косят. Ничего, вот уже и отделение ваше, все для вас, для девочек, все удобства… Пошли, пошли в душик. Зиночка, принимай очень грязную больную…
— А ну пошли в вошебойку! — басом говорит Зиночка. — Да я…
— Развелось тут вас, бомжей! Черт знает что с помоек притаскиваете.
— Она Черный властелин, — поясняет санитар.
— Тю! И куда ее теперь? К Екатерине Великой?
— Нет, к эльфе той подсели.
— Не хочу к эльфе, — упирается Генка, — хватит с меня эльфов.
— Кто тебя спрашивает?
— Послушайте, миленькие! Ну я же совершенно нормальная! Ну, позвоните кому хотите! Илье вот позвоните, Маргоше… Черт, они еще в Питере! Маме в Германию позвоните!
— Обязательно, — говорит санитар, не оборачиваясь и удаляясь по коридору, — по международному тарифу.
— Я этого так не оставлю! Это безобразие! Я вашу Кащенку по кочкам разнесу!
— Разносили такие, — басит Зиночка, — пошли-пошли. В четырнадцать ноль-ноль обход, вот доктор тебя посмотрит, и ты ему все расскажешь!
…Интересно, когда здесь будут кормить, думает Генка, озирая больничную палату. Палата на трех человек, три прикроватных тумбочки, койки с пружинной сеткой, сбитые матрасы, белье ветхое, но чистое. Самая обычная палата, вот только на окнах решетки.
Генке даже нечего складывать в тумбочку. Лекарств ей еще не назначили, а вещи уже отобрали.
Она сидит с ногами на койке и воняет дегтярным мылом. Даже ноги у нее воняют дегтярным мылом.
Еще на ней больничная ночная рубашка на три размера больше. Генка натянула ее на колени и спрятала под подол ступни, чтобы у соседок по палате не возникало лишних вопросов.
Генка ждет обхода.
Она должна объяснить дежурному врачу, что она совершенно нормальна и ей обязательно нужно дойти до Ородруина и бросить туда кольцо.
Впрочем, она подозревает, если врач и поверит, то одному из двух.
Больничная атмосфера засасывает ее, как воронка.
Если честно, ей уже не хочется никуда бежать.
Попав в больницу, даже самый здоровый человек неизъяснимым образом начинает чувствовать себя больным.
Такая уж у нее, у больницы, мощная аура.
Человек начинает интересоваться своей температурой, покорно глотать лекарства, от которых сосет под ложечкой, и прислушиваться к своим внутренним процессам, потому что больше, если честно, •тут заняться нечем. Разве что изучать узоры на линолеуме.
Генку от этих узоров уже мутит.
В больницах самые значимые ежедневные события — это обход врача и турпоходы в столовую.
И еще — посещения родственников. С пяти до восьми. Генка наверняка знает, что к ней никто не придет.
— А сколько сейчас времени? — спрашивает она в пространство. Ей никто не отвечает.
Желтая рыхлая женщина на соседней койке медленно протягивает руку и берет лежащую на тумбочке расческу. Но вместо того чтобы расчесать спутанные волосы, она подносит ее к щеке.
— Алло, алло, — говорит она, раздраженно продувая расческу, — фу! Ффу! Вас не слышно.
Генка опасливо косится на нее, но женщина вновь кладет расческу на тумбочку.
— Опять не туда попали! — говорит она и застывает в прострации.
Генка передвигает себя поближе к стенке. От напряжения у нее начинают болеть мышцы.
На другой койке, у дальней стены женщина сидит совершенно неподвижно, обхватив колени руками и спрятав лицо за завесой волос. Из-под застиранной больничной рубашки высовываются только нежные как лепестки пальцы ног — Генка косится на них с завистью.
Наверное, она и есть светлая эльфа, думает Генка, не та же, с расческой. Боже мой, куда я попала, тут же одни сумасшедшие!
Тоска наваливается на нее, как войлочное одеяло.
С другой стороны, на ролевках, думает она, всякое случается. То есть теперь она понимает, что в принципе на ролевках может случиться все, что угодно. То, что эльфа свихнулась, еще ничего не значит.
— Послушайте, — начинает она, — простите, я бы хотела… Ноль реакции. Девушка тихонько раскачивается, обхватив колени руками. Кажется, она что-то поет — очень тихо.
Ну, думает Генка, и что мне теперь делать? Шестым чувством она понимает; рассчитывать на то, что ей удастся во время обхода убедить дежурного врача в том, что она совершенно нормальна, не удастся, даже если она ничего не скажет про Ородруин. Врачи твердо знают, что нормальных людей не бывает в принципе.
Генка судорожно роется в памяти, потом выпаливает:
— Элен сейла люменн омэнтиэльво!
Будем надеяться, что все-таки светлый эльф эта, а не та. На ту Генке смотреть страшно.
Девушка перестает раскачиваться. Волосы от лица она не убирает, но Генке кажется, что от невидимого взгляда у нее, у Генки, по спине бегут мурашки.
— Ты кто? — девушка говорит тихо и невнятно, словно ребенок.
— Я хоббит, — отвечает Генка.
Светлые эльфы не жалуют хоббитов, они вообще, если честно, никого не жалуют, кроме себя, но если эта бедняжка всерьез полагает себя девой из дивного народа, она и хоббиту должна обрадоваться. А Генке нужен союзник. Хоть какой, хоть с придурью. Пусть только поможет бежать отсюда, потому что иначе рухнет мир.
— Хоббитов не бывает, — тихонько качает головой девушка.
— Кто бы говорил? Вы же сами — эльф!
— Эльф, — девушка пожимает плечами. — Ну и что? Эльфов тоже не бывает.
Чего от нее ждать, с тоской думает Генка, она же сумасшедшая.
— Насчет эльфов не знаю, — говорит Генка, пробуя подойти к делу с другой стороны, — но я точно хоббит. Да вы только на мои ноги посмотрите!
Она решительным жестом поддергивает подол рубахи. Девушка чуть поворачивает голову. Генка едва различает блеск ее глаз. И что она там видит, думает Генка, это ж хуже паранджи!
— Действительно, — наконец соглашается девушка. Голос ее звучит чуть звонче. Совсем чуть-чуть.
— И что же ты делаешь тут, — спрашивает она наконец, — хоббит?
— Случайно попала, — Генка прижимает руки к груди, пытаясь нащупать кольцо, но его там нет. Шнурка, на котором оно висело, тоже нет. Не такие тут идиоты, чтобы оставлять больным шнурки. — Я говорила им, что я совершенно здорова, но они мне не поверили.
— Они никому не верят, — чуть заметно пожимает плечами девушка. Ее, кажется, это ничуть не волнует. — Ну и что? Не такое уж это плохое место, хоббит!
— Да, — горячится Генка, — вы не понимаете! Это очень серьезно. Дело не во мне. Мне очень нужно попасть к Ородруину. То есть хорошо бы к местному, но сгодится и тот, в Средиземье.
Девушка смотрит на нее сквозь длинные светящиеся волосы. Они стекают по ее лицу, как вода.
— Средиземья, — отвечает она мягким низким голосом, — не существует.
— Глупости! — возмущается Генка. — В том-то и ужас, что Средиземье существует! Я сама видела! Вы только не подумайте, я не сумасшедшая! То есть я хотела сказать…
— Ничего-ничего, — успокаивает ее девушка, — тут нет сумасшедших.
— Да? — Генке неловко, и она отводит взгляд и смотрит на ту, желтую женщину…
— Эта? — шепотом говорит собеседница, — о, она совершенно нормальна. Она окружена любящими людьми. У нее замечательная семья. Замечательный муж, дети. Они ни разу за всю жизнь даже не поссорились, представляете? Просто как раз сейчас так получилось, что они все на минутку куда-то вышли. По делу, понимаете. И она ждет их звонка. Вот-вот они позвонят ей и скажут -встречай, мы здесь.
— Но… где же они? Я хочу сказать — на самом деле?
— Не знаю, — печально ответила ее собеседница, — может, их никогда не было. Но разве ждать близких — безумие?
Генка не знает.
— Я насчет Средиземья, — говорит она очень убедительно, — оно существует! Правда! Оно даже сюда пришло. Здесь есть эльфы — настоящие, замечательные эльфы, сама Владычица, честное слово, и Саруман, и его волколаки. Саруман-то, представляешь, где сидит? В высотке на Воробьевых! Ничего себе, да?
— Наверное, — с сомнением в голосе говорит девушка, — ты все-таки сумасшедшая. Уж извини, конечно.
Генка отчаянно трясет головой, так что вокруг ее лица мотается черное облачко волос.
— Нет! Это мир сошел с ума. Ты знаешь, тут творится что-то ужасное, — говорит она. — Но самый ужас в том, что люди предпочитают ничего не замечать. Они так привыкли к своему миру, что отказываются видеть, что он ползет по швам.
— Ну, это естественно, -спокойно замечает девушка. Генку раздражает, что она не видит ее лица, — люди ничего не видят, даже когда от их мира почти ничего не остается. Так уж они устроены.
— Я надела кольцо, — говорит Генка, — то есть… А, ладно, пропади все пропадом, тоже мне, страшная тайна! В общем, оно было у меня, пока не отобрали, ну, То Самое, оно, ну, ты же знаешь, помогает видеть… Так я ТАКОЕ увидела! Грифоны летают и всякие другие создания, которых тут сроду не было.
— Бедная девочка, — тихонько говорит собеседница, наматывая на палец блестящую прядку.
— Да нет, ничего, они пока меня еще не тронули, но…
— Дело в том, — говорит ее собеседница, — что грифоны в Средиземье не водятся. Ты видела не Средиземье. Ты видела что-то другое. Я же говорю — Средиземья не существует!
— Но ведь ты же эльф, — снова беспомощно блеет Генка.
— Ну, эльф. И я, эльф, тебе говорю: СРЕДИЗЕМЬЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!
Голос девушки вдруг наполняет собой всю палату. Женщина на соседней койке вздрагивает и забивается с головой под одеяло. Генка в ужасе прикрывает уши руками и тихонько приседает.
Ну и влипла, думает она, сейчас прибегут санитары!
Действительно, окошечко в двери открывается, и в палату заглядывают чьи-то блестящие глаза. Девушка, не оборачиваясь, величественно машет рукой, и окошечко захлопывается.
— Как не существует? — беспомощно бормочет Генка, — не может такого быть… То есть я сама сначала думала, что не существует, но Берен сказал…
— Берен? — переспрашивает девушка.
— Ну да… Он сказал, что между нашими мирами образовалась как бы связь, ну, потому что так иногда бывает, очень редко, и теперь они находятся в равновесии, и если…
— Берен сказал?
— Ну да!
— Так он… он здесь?
— Я же говорю. Его Гэндальф попросил, потому что тут такое творится. А то Арагорн у нас уже есть, только от него никакого толку, потому что он придурок и вообще женщина, а кто-то же должен отбиваться от назгулов, и…
Девушка молчит. Потом она решительным жестом откидывает назад волосы. У Генки перехватывает дыхание.
Такого она еще не видела.
Если бы эта девушка вышла на улицу — даже в бесформенной больничной рубахе, ее пришлось бы тут же арестовать, потому что она представляла собой опасность для городского транспорта. Водители, ослепленные ее красотой, наверняка теряли бы управление.
Генка чувствует себя хоббитом. То есть маленьким, кургузым хоббитом с волосатыми ногами.
Такие люди вообще не должны существовать, думает она, иначе остальным придется просто повеситься.
— Я — Лутиэнь, — говорит девушка.
***
— Но… что же ты здесь делаешь? Здесь, в больнице?
— Живу, — Лутиэнь вновь чуть заметно пожимает плечами, — говорю же, это не такое уж плохое место. Здесь никто не спрашивает тебя, кто ты такая. Крыша над головой, регулярное питание, три раза в день, между прочим. Летом даже позволяют погулять по саду.
— Кстати, — говорит Генка, — насчет питания…
— Обед сразу после обхода, — говорит Лутиэнь.
— Если бы мы могли отсюда выйти…
— Но мы можем отсюда выйти, — тонкие брови Лутиэнь удивленно приподнимаются, — в любой момент. Только — куда? Зачем?
— Я же тебе говорю, — начинает горячиться Генка, — чтобы спасти мир! Это Саурон! Он хочет попробовать еще раз! Говорят, иногда, очень редко, это может получиться! Он проник сюда и все устроил, тут, у нас, можно все устроить, потому что… ну, потому что мы в вас играем, одним словом. А игра стала реальностью. Постепенно. Черт, да ты на мои ноги посмотри! Думаешь, они всегда такими были?
— Выглядит убедительно, — говорит Лутиэнь, и Генке делается почему-то обидно.
— Но ты знаешь, — продолжает Лутиэнь, — ты в чем-то ошибаешься, хоббит. У Саурона ничего не получится потому, что самого Саурона нет. Ничего нет. Все это выдумка, хоббит. Один человек выдумал, а вы поверили.
— Но ты же есть!
— Это другое дело. Просто в меня поверили сильнее. Но если бы у меня был дом, если бы… там, в тех лесах… золотых лесах… неужели ты думаешь, я бы жила здесь? Где нет ни солнца, ни воздуха. Одно только ржавое железо. А я так не люблю ржавое железо! У меня от него сразу начинает болеть голова. Здесь есть речка Кровянка, знаешь? Она течет тут, совсем рядом. Они думают, это просто название) но я же вижу, какая в ней бывает вода. А знаешь, кто живет в здешних лесах? В тех самых, куда они ездят на эти свои пикники, на шашлыки, на этих своих машинах! Кто укрывается в гиблых местах? А на свалках? А в старых подвалах? Нет? Тебе повезло!
— У каждого мира — своя магия, — рассудительно говорит Генка.
— Да, но у вашего она какая-то паскудная. Так вот, если бы Средиземье существовало, неужели ты думаешь, что я жила бы здесь? Мы бы с Береном…
— Кстати, — говорит Генка, — насчет Берена! Я его видела буквально пару часов назад. Он отбивался от урук-хаев Сарумана. Мечом р-раз! Ка-ак по столу Сарумана вдарил, так сразу перерубил! Кости хр-рясь!
— Какие кости? — с ужасом спрашивает Лутиэнь.
— А, там лежали кости всякие. А Саруман огнем ка-ак вмажет! А Берен…
Генке неловко — со стороны, наверное, кажется, будто она пересказывает тупой боевик с Джеки Чаном. Тем более учитывая, что сама она позорно смылась, о чем она Лутиэнь сейчас предпочитает не говорить. Берен ведь наверняка отбился, верно?
— Да, — говорит Лутиэнь низким грудным голосом, — Берен. А ты Уверена, что…
— Абсолютно, — говорит Генка. Потом твердо добавляет: — Если сомневаешься, просто посмотри мне в глаза.
Она откуда-то знает, что выдержать взгляд Лутиэнь будет не так-то просто. Действительно, огромные серые глаза глядят ей прямо в душу, высасывая события последних дней как очень мощный, но мягко и бесшумно действующий пылесос. Генка чувствует, как у нее начинает кружиться голова, а ее бедные мохнатые ноги отказываются подчиняться.
— Действительно, — говорит наконец Лутиэнь, — ты не врешь. Во всяком случае, ты думаешь, что ты не врешь.
— Он меня спас, когда на нас напали орки Саурона, — говорит Генка, — а я даже не знала сначала, кто он такой. Потому что это не по игре, понимаешь? А раз это не по игре…
— Значит, это на самом деле, — говорит Лутиэнь, и глаза ее разгораются страшным, невыносимым для взгляда огнем.
— Хочешь его увидеть? — напирает Генка.
— Но это же… — неУверенно лепечет Лутиэнь, — этого же не может быть. Да. Хочу.
— Тогда пошли отсюда. Если ты не врешь, что можешь выйти в любую минуту.
— Ну, конечно, могу, — говорит Лутиэнь, — ты даже представить не можешь, хоббит, как легко можно управляться с людьми. Только надо дождаться обхода.
— Только не делай им ничего плохого, — пугается Генка, потому что при всей ее неземной красоте Лутиэнь явно способна на многое.
— Что ты? — удивляется Лутиэнь, — зачем? Я его просто попрошу. Такой милый человек. Он тут же нас выпишет. И проводит до ворот. И…
— Пускай кольцо вернет, — мрачно говорит Генка.
— Конечно, вернет, как же иначе. Нужно просто уметь попросить. Понимаешь, вашим людям вовсе не надо делать плохо. Им надо делать хорошо.
Плавной, невесомой походкой Лутиэнь подплывает к желтой женщине, застывшей на больничной койке, и проводит белой фарфоровой ладонью у нее перед глазами. Женщина расслабляется, на губах у нее расцветает неУверенная улыбка, она мешком валится на сбитую постель и засыпает — с улыбкой на губах.
Генка понимает, что Лутиэнь, в принципе, гораздо опасней Черного властелина. Потому что желание сделать тебе гадость вызывает естественное сопротивление. Но как сопротивляться, если тебе делают хорошо?
— Здесь, у вас, — печально говорит Лутиэнь, — людям очень плохо. Ты знаешь — со временем они развоплощаются. Все. Потому что слишком много призраков несбывшихся надежд толпится вокруг, и каждая отъедает кусочек чьей-то жизни. Они питаются человеческой жизнью, эти призраки. Почему у вас никогда ничего не сбывается?
— Не знаю, — говорит Генка, — наверное, потому… мы и играем в Средиземье.
— Лучше бы вы изменили магическую составляющую этого мира, — говорит Лутиэнь, — тогда бы вам не понадобилось играть.
— А вот этого мы как раз и не умеем, — признается Генка, — но зато так мы сумели притянуть Средиземье к себе. Ты же знаешь, как оно бывает — когда чего-то нет… Когда очень чего-то жаждешь… Ты формируешь его.
— Наверное, — соглашается Лутиэнь, — магическое облако очень чувствительно к людским страхам и надеждам.
Она замолкает и прижимает палец к розовым губам. В замке ворочается универсальный ключ.
***
Они идут по улице. Солнце, уже склоняющееся к закату, ослепительно блестит на трамвайных рельсах, и рельсы текут, как золотые реки. Одежду Генке не вернули. Оказывается, ее сунули в какой-то стерилизатор, и она провоняла дустом и еще чем-то, больничным и невыносимым.
Поэтому на Генке брюки врача. Брюки ей велики, и штанины пришлось закатать. А в ремне провернуть лишнюю дырочку. Врач отдал их очень охотно *— стоило лишь Лутиэнь махнуть ресницами в его сторону. Рубашку он тоже отдал. А на Лутиэнь его, врача, медицинский халат, туго перетянутый в талии.
Генке немножко жалко врача — вот так, ни с того ни с сего оказаться закрытым в палате собственного дурдома. По крайней мере, до следующего обхода. И санитара тоже жалко. Тут уж Лутиэнь немного… Да ладно, так ему я надо, нечего было хамить.
Генка ест мороженное.
Она просто взяла его с лотка, и все. А продавщица еще и насыпала ей полную пригоршню денег — просто так, в дорогу. Чтобы угодить Лутиэнь, люди готовы сделать все, что угодно. Теперь Генка думает, не зайти ли им в какой-нибудь крутой бутик, не взять ли что-нибудь от Кардена.
Кольцо висит у нее на шее, на цепочке. У санитара на этой цепочке висел какой-то рокерский прибамбас.
— Ты представляешь, — рассказывает Генка Лутиэнь, — приходим мы на кафедру, приличный человек, доктор наук, преподаватель — и здрасьте, он, оказывается, Саруман! Волколаки у него какие-то, урук-хаи… Как ты думаешь, что он теперь с Дюшей сделает?
— Думаю, ничего, — рассеянно говорит Лутиэнь, — зачем ему твой Дюша?
— А запытать его, чтобы я прибежала и сама сдалась, — кровожадно говорит Генка.
— А ты прибежишь?
— Откуда я знаю, пытает он его или нет? Может, он его и не тронул вовсе. А потом, Берен отобьется. Он, знаешь, какой!
— Знаю, — задумчиво кивает Лутиэнь.
Ее словно сопровождает вертикальный луч яркого белого света, он освещает ее белую прозрачную кожу, заставляет вспыхивать искрами тяжелую бронзу волос. А белый медицинский халат и вовсе пылает нетерпимым огнем. Свет как бы отграничивает ее от окружающего пространства.
Генка такое только в кино видела. У особенно талантливых кинооператоров. При этом вид у Лутиэнь_какой-то потерянный. Словно она не очень понимает, где оказалась. Генка-то понимает — где-то там, вдалеке, грохочет железнодорожная ветка, а здесь петляет, огибая крохотную рощицу, сонный летний трамвай. В рощице, правда, делается что-то странное. Несколько человек в полотняных балахонах, с капюшонами, надвинутыми на лица, деловито обходят противосолонь вокруг самого корявого, самого старого дерева. Дервый держит вниз головой связанную черную курицу. На плече следующего за ним сидит огромный ворон и время от времени хрипло каркает, широко раскрывая клюв. У третьего в руке огромный, кривой, сверкающий на солнце нож.
— Ой, — говорит Генка, — а это еще кто?
— Не знаю, — качает головой Лутиэнь, — я думала, это ваши.
— Да у нас таких сроду не водилось!!! Я думала, это из Средиземья.
— Вовсе нет. Я же говорила тебе, хоббит, Средиземье тут ни при чем. Сюда ломится что-то совсем другое.
— Что?
— Вам лучше знать. Скорее всего, то, что связано с вами прочной связью. Это же ваш мир.
— Привет, прекрасные дамы! — говорит тоненький голос. Генка оглядывается. Потом опускает глаза — из-за живой изгороди выглядывает крошечный человечек в красном колпачке и полосатых чулочках. Поверх колпачка он, точно корону, нахлобучил блестящую пивную пробку.
— А этот? — устало спрашивает она.
— Еще чего не хватало, — холодно говорит Лутиэнь, — это тоже ваш. Да чтобы в Средиземье водилась вот такая пародия на гнома…
— Какая я тебе пародия, дамочка, — обиженно говорит человечек, — я и есть самый доподлинный гном. Ишь чего!
И он, возмущенно фыркнув, вновь прячется в зарослях.
— Теперь что, — возмущается Генка, — под каждым кустом будет сидеть какое-нибудь чучело?
— Теперь на каждом шагу, — говорит Лутиэнь, — будут встречаться чудеса. Когда веселые, когда страшные. Вы же этого хотели, разве нет?
— Мы не этого хотели, — отпирается Генка, — лично я вообще ничего не хотела. Я хотела только поиграть. Потому что больше делать было ну совершенно нечего.
— Лично я, — говорит Лутиэнь, — никогда не хотела ни во что играть. Я хотела, чтобы все было по-настоящему. Но когда я поняла…