Страница:
Французы знали о многовековой ненависти греков к туркам и, конечно, сразу воспользовались этим пугалом. Генеральный комиссар Франции на Ионических островах Дюбуа и генерал Шабо стали вести нападки в своих прокламациях «на противоестественный союз креста и полумесяца», запугивать турецкой оккупацией, оборачивающейся, как известно было грекам, безжалостными казнями и кровавыми расправами.
Из Анконы (порта в Восточной Италии, расположенного напротив бывших венецианских владений) была организована пропагандистская кампания против Порты. Созданный в Анконе центр назывался Комиссией по французской торговле с Левантом. На самом же деле (об этом писал министр иностранных дел Директории Талейран) его действия были направлены против султана, на подрыв Османской империи. Россию же эти сторонники Франции старались не трогать, зная об ее авторитете среди широких масс греческого населения. Однако в октябре, когда положение французов стало критическим, из Анконы появились прокламации к грекам с нападками на греческую политику Екатерины II и Павла I. Поскольку стиль их был напыщен, выдержан в духе республиканской стилистики и прямо-таки зазывал греков в союзники Франции, сторонников они не нашли. Греки, конечно, туркам не доверяли, но Россия им ничего плохого не сделала, с ней связывали они ныне надежды на освобождение. Франкофильские настроения в это время уже рассеялись. Время, когда перед портретом Бонапарта ставили свечку, как перед будущим освободителем, прошло. Греки надеялись (да и не только греки, русский вице-консул на Закинфе, Загурийский и генеральный консул России на Корфу Л. П. Бенаки тоже так считали), что Бонапарт из Тулона направит свой флот на Пелопоннес, где свергнет власть султана и провозгласит греческую республику. Надеждам не суждено было сбыться. Наполеон устремил свои империалистические помыслы на Восток, в Египет, Сирию и, как он надеялся, в Индию. Греция занимала в его планах вспомогательную роль. Да и не до нее было после Абукира и Сент Д'Аржака (крепость в Сирии, которую он так и не сумел взять). Все это в сочетании с жестокой оккупационной политикой Директории, с умелой и умной пропагандой, проводимой Ушаковым, привело к тому, что к осени 1798 года на островах сторонников Франции почти не осталось.
Правда, для Ушакова его «пригласительные письма» отнюдь не были словесной игрой, призванной заманить греков. Нет, он всегда всерьез относился к своим обещаниям и отстаивал их. Впоследствии мы увидим, как нелегко было ему от такого принципиального подхода, какое недоумение в сановном Петербурге и султанском Константинополе вызвали его настойчивые попытки следовать взятым обязательствам. Достаточно вспомнить, как беспокоился он, когда определялся потом статус островов с отклонением от обещанного, ибо это могло вызвать недоверие жителей, «нарушатся наши данные им обещания... почтется все нашим обманом и несдержанием слова», «да и мои прокламации, по островам сначала разосланные сходно с патриаршим манифестом, сделают меня облыжным». Но вот именно такое возвышенное, я бы сказал, рыцарское, если так можно выразиться в связи с политикой, отношение к данному слову он исповедовал всю жизнь, и это ставило его на особый пьедестал по отношению к политикам XVIII (и не только XVIII) века. Да, Ушаков, всегда мысливший стратегически, учитывающий все факторы войны, на этот раз вступал на стезю политическую, становился (и довольно часто) самостоятельным общественно-политическим деятелем европейского масштаба.
...Итак, Закинф. Там уже существовала подпольная группа во главе с графом В. Макрисом. Этот пылкий боец в 1770 году приветствовал на острове адмирала А. Г. Спиридонова и, набрав двухтысячный корпус добровольцев, дерзко бросился в бой против неисчислимых полчищ османов. Корпус был уничтожен, граф скрылся и вот теперь снова появился на островах, чтобы возглавить подпольное движение. Собственно прорусские взгляды, настроения в пользу России на Закинфе были распространены как нигде. В годы первой екатерининской русско-турецкой войны другой житель острова Д. Мочениго создал центр по обслуживанию и помощи русским эскадрам, в 1797 году жители острова, выкрикивая: «Да здравствует Павел I!», подняли русский флаг и высказались за переход под покровительство российской короны. Да, нелегко было здесь французам. Тайно, до подхода эскадры, собралось в гористых ущельях крестьянское ополчение (по некоторым данным более 8 тысяч), там были прочитаны «пригласительные письма» Ушакова и Кадыр-бея. Жители «ожидали нас, будучи уже готовыми», — отмечено в историческом журнале.
Русские фрегаты под командованием капитан-лейтенанта И. Шостака приблизились к острову, мелководье не позволило им подойти достаточно близко к суше, и тогда «жители острова, — доносил Ушаков царю, — бросились в воду и, не допустив солдат наших и турок переходить водою усиленным образом и с великою ревностью неотступно желали и переносили их на берег на руках». А ведь накануне французы пугали жителей тем, что в составе эскадры русских кораблей почти нет, и эскадра эта принадлежит туркам. Известный позднее по своим радикальным взглядам А. Мартиненгос, преодолев страх, ибо перед этим он подвергся гонениям со стороны французов, обратился к обывателям острова с пламенной проповедью об обмане французов и необходимости поднять над островом русский флаг. Семена упали на благодатную почву и взросли за несколько дней.
13 (24) октября Ушаков с основными силами подошел к острову, где принял на «Св. Павел» делегацию острова. На город наступали с двух сторон ополченцы и союзные войска. Огонь корабельных батарей заставил французов укрыться в крепости. Чувствуя полную обреченность, французы 14 (25) октября сдались. Русский адмирал приложил немало усилий, чтобы спасти их от ярости населения.
15 (26) октября Ушаков сошел на берег Закинфа, где был встречен с необычайным торжеством и радостью. Братаньем называли эту встречу потом ее участники. Ушакова она утвердила в правильности избранной тактики — прямого обращения к народу, возбуждению повстанцев, приобщению их к военным действиям, закреплению народного доверия.
На острове Кефаллония он придерживался такого же плана. Капитану второго ранга И. Поскочину, которому поручено было освободить остров, он написал в ордере: «жителям острова от меня писано, и они все готовы; прикажите им, кой час придете к острову, не пропустя время, тотчас с вами действовать и все то исполнять, что вами предписано».
А на Кефаллонии действительно все были готовы. Ибо там чуть ли не в каждой семье был участник трехтысячного корпуса, что был организован под командой графов Метаксасов во время русской экспедиции в Архипелаге. Многие из кефаллиниотов служили потом в русском флоте, остались в России. На острове образовалась настоящая «русская партия», костяком которой были 30 отставных офицеров русской службы. Их побаивались не только франкофилы, но и сами французы, зная задиристый нрав и артельность морских офицеров.
Лейтенант А. Глезис (Инглезис), капитан-лейтенант С. Ричардопулос, майор А. Ричардопулос, лейтенант Л. Фолкас участвовали в штурме Измаила, плавали на корсарских кораблях Канциониса и в других эскадрах, ходили в атаки в армиях Суворова, сражались под знаменами Ушакова. Им, как говорится, бояться было нечего. Смерти они глядели в лицо не раз и в верность боевых уз верили свято. За день до подхода русской эскадры французский флаг в городе Аргостолионе был сорван, часть гарнизона разоружена, другая — бежала на шлюпках. Высадившиеся с небольшим отрядом русских войск капитан-лейтенант С. Ричардопулос, майор А. Ричардопулос, капитан С. Диворас встали во главе восставших, подчинили их общему командованию Поскочина и пошли на штурм крепости Ассы. Многотысячные отряды восставших крестьян отовсюду угрожали отступающим французским солдатам. Те недолго сопротивлялись, сдались русским.
17 (28) октября под тот же колокольный звон вошли в Аргостолион моряки Поскочина. Через несколько дней к Кефаллонии подошла основная часть эскадры. Однако остров был уже освобожден. Бежавшие с Кефаллонии на шлюпках французские солдаты думали укрыться за крепостными стенами под крылом многочисленного гарнизона на острове Левкас, но и там уже бушевало восстание. И туда уже высадил своих агентов Ушаков, там уже был создан центр сопротивления. Федор Федорович написал и предписании командиру объединенного отряда (два линейных корабля, два фрегата) капитану Д. Н. Сенявину, что «на острове приходу нашего только к ним ожидают и к таковому действию обстоят готовыми, со всею охотою Вам повиноваться будут».
Французский же гарнизон оказал сопротивление, хотя и был оттеснен повстанцами и отрядом Сенявина в крепость. Граф А. Орио с другими нобилями предложил «свои услуги и помощь на все». С этим, по-видимому, связано то, что в будущем Орио, этот потомственный и изысканный венецианско-ионический аристократ и нобиль, бывший контр-адмирал флота Венеции, играл такую заметную роль в общественной жизни на островах, пользовался доверием Ушакова. Французы вознамерились бомбардировать город, но повстанцы, захватившие отряд, бежавший с Кефаллонии на шлюпках, пообещали его уничтожить в этом случае.
Подошли 31 октября (11 ноября) к Левкасу корабли эскадры во главе с Ушаковым. Французы обреченно молчали. Тогда и предложил им Ушаков сдаться, ибо сопротивление бесполезно. Ведь «все жители готовы действовать с нами». Остров Левкас пал. Не следует преувеличивать роль неорганизованных и плохо вооруженных повстанцев. Д. Н. Сенявин писал, что к регулярным военным действиям они были не готовы, «не то их ремесло», они «храбры и, можно сказать, молодцы и между каменьев», но робки «против крепости и пушки». Но повстанцы смогли создать общую обстановку нервозности среди гарнизонов Директории, изматывали их постоянной угрозой, а после занятия островов русской эскадрой позволяли не дробить силы союзников, а сосредоточивать их для решающего штурма Корфу.
Умело маневрируя силами эскадры, создавая мобильные отряды из русских и турецких кораблей, обрушивая артиллерийские удары на крепостные стены, создавая внутренний фронт для французов, главнокомандующий русскими объединенными силами вице-адмирал Ушаков за полтора месяца освободил хорошо укрепленные и защищенные опытными французскими гарнизонами острова. Так проявился его флотоводческий дар, талант стратега, умение политика.
Обратим внимание, как тщательно проводил Ушаков предварительную подготовку, как искусно готовил он каждую операцию. Вначале от окружающих его греков и русских получил сведения о наличии прорусски настроенных офицеров, об оппозиционных настроениях среди населения. Затем посылал «пригласительные письма», потом встречался с делегатами на самом мощном флагманском корабле «Св. Павел», дабы представители убедились в мощи русского оружия, и после этого начинал высадку. Население уже было готово к восстанию и совместным действиям против оккупантов. Французы каждый раз оказывались перед необходимостью бороться на два фронта. Русская и турецкая эскадры сами по себе представляли грозную силу, а тут еще повстанцы. Участь Ионических островов была решена. Островов, но не Корфу. Эта крепость стояла мощным, неприступным бастионом. Казалось, что ее участь не могли решить морские эскадры и неорганизованные повстанцы. Башни, форты, стены Корфу способны были вынести длительную осаду и могли покориться только мощной военной силе, пасть только перед гением выдающегося полководца.
Ушаков и Али-паша
У владетеля Янины
Из Анконы (порта в Восточной Италии, расположенного напротив бывших венецианских владений) была организована пропагандистская кампания против Порты. Созданный в Анконе центр назывался Комиссией по французской торговле с Левантом. На самом же деле (об этом писал министр иностранных дел Директории Талейран) его действия были направлены против султана, на подрыв Османской империи. Россию же эти сторонники Франции старались не трогать, зная об ее авторитете среди широких масс греческого населения. Однако в октябре, когда положение французов стало критическим, из Анконы появились прокламации к грекам с нападками на греческую политику Екатерины II и Павла I. Поскольку стиль их был напыщен, выдержан в духе республиканской стилистики и прямо-таки зазывал греков в союзники Франции, сторонников они не нашли. Греки, конечно, туркам не доверяли, но Россия им ничего плохого не сделала, с ней связывали они ныне надежды на освобождение. Франкофильские настроения в это время уже рассеялись. Время, когда перед портретом Бонапарта ставили свечку, как перед будущим освободителем, прошло. Греки надеялись (да и не только греки, русский вице-консул на Закинфе, Загурийский и генеральный консул России на Корфу Л. П. Бенаки тоже так считали), что Бонапарт из Тулона направит свой флот на Пелопоннес, где свергнет власть султана и провозгласит греческую республику. Надеждам не суждено было сбыться. Наполеон устремил свои империалистические помыслы на Восток, в Египет, Сирию и, как он надеялся, в Индию. Греция занимала в его планах вспомогательную роль. Да и не до нее было после Абукира и Сент Д'Аржака (крепость в Сирии, которую он так и не сумел взять). Все это в сочетании с жестокой оккупационной политикой Директории, с умелой и умной пропагандой, проводимой Ушаковым, привело к тому, что к осени 1798 года на островах сторонников Франции почти не осталось.
Правда, для Ушакова его «пригласительные письма» отнюдь не были словесной игрой, призванной заманить греков. Нет, он всегда всерьез относился к своим обещаниям и отстаивал их. Впоследствии мы увидим, как нелегко было ему от такого принципиального подхода, какое недоумение в сановном Петербурге и султанском Константинополе вызвали его настойчивые попытки следовать взятым обязательствам. Достаточно вспомнить, как беспокоился он, когда определялся потом статус островов с отклонением от обещанного, ибо это могло вызвать недоверие жителей, «нарушатся наши данные им обещания... почтется все нашим обманом и несдержанием слова», «да и мои прокламации, по островам сначала разосланные сходно с патриаршим манифестом, сделают меня облыжным». Но вот именно такое возвышенное, я бы сказал, рыцарское, если так можно выразиться в связи с политикой, отношение к данному слову он исповедовал всю жизнь, и это ставило его на особый пьедестал по отношению к политикам XVIII (и не только XVIII) века. Да, Ушаков, всегда мысливший стратегически, учитывающий все факторы войны, на этот раз вступал на стезю политическую, становился (и довольно часто) самостоятельным общественно-политическим деятелем европейского масштаба.
...Итак, Закинф. Там уже существовала подпольная группа во главе с графом В. Макрисом. Этот пылкий боец в 1770 году приветствовал на острове адмирала А. Г. Спиридонова и, набрав двухтысячный корпус добровольцев, дерзко бросился в бой против неисчислимых полчищ османов. Корпус был уничтожен, граф скрылся и вот теперь снова появился на островах, чтобы возглавить подпольное движение. Собственно прорусские взгляды, настроения в пользу России на Закинфе были распространены как нигде. В годы первой екатерининской русско-турецкой войны другой житель острова Д. Мочениго создал центр по обслуживанию и помощи русским эскадрам, в 1797 году жители острова, выкрикивая: «Да здравствует Павел I!», подняли русский флаг и высказались за переход под покровительство российской короны. Да, нелегко было здесь французам. Тайно, до подхода эскадры, собралось в гористых ущельях крестьянское ополчение (по некоторым данным более 8 тысяч), там были прочитаны «пригласительные письма» Ушакова и Кадыр-бея. Жители «ожидали нас, будучи уже готовыми», — отмечено в историческом журнале.
Русские фрегаты под командованием капитан-лейтенанта И. Шостака приблизились к острову, мелководье не позволило им подойти достаточно близко к суше, и тогда «жители острова, — доносил Ушаков царю, — бросились в воду и, не допустив солдат наших и турок переходить водою усиленным образом и с великою ревностью неотступно желали и переносили их на берег на руках». А ведь накануне французы пугали жителей тем, что в составе эскадры русских кораблей почти нет, и эскадра эта принадлежит туркам. Известный позднее по своим радикальным взглядам А. Мартиненгос, преодолев страх, ибо перед этим он подвергся гонениям со стороны французов, обратился к обывателям острова с пламенной проповедью об обмане французов и необходимости поднять над островом русский флаг. Семена упали на благодатную почву и взросли за несколько дней.
13 (24) октября Ушаков с основными силами подошел к острову, где принял на «Св. Павел» делегацию острова. На город наступали с двух сторон ополченцы и союзные войска. Огонь корабельных батарей заставил французов укрыться в крепости. Чувствуя полную обреченность, французы 14 (25) октября сдались. Русский адмирал приложил немало усилий, чтобы спасти их от ярости населения.
15 (26) октября Ушаков сошел на берег Закинфа, где был встречен с необычайным торжеством и радостью. Братаньем называли эту встречу потом ее участники. Ушакова она утвердила в правильности избранной тактики — прямого обращения к народу, возбуждению повстанцев, приобщению их к военным действиям, закреплению народного доверия.
На острове Кефаллония он придерживался такого же плана. Капитану второго ранга И. Поскочину, которому поручено было освободить остров, он написал в ордере: «жителям острова от меня писано, и они все готовы; прикажите им, кой час придете к острову, не пропустя время, тотчас с вами действовать и все то исполнять, что вами предписано».
А на Кефаллонии действительно все были готовы. Ибо там чуть ли не в каждой семье был участник трехтысячного корпуса, что был организован под командой графов Метаксасов во время русской экспедиции в Архипелаге. Многие из кефаллиниотов служили потом в русском флоте, остались в России. На острове образовалась настоящая «русская партия», костяком которой были 30 отставных офицеров русской службы. Их побаивались не только франкофилы, но и сами французы, зная задиристый нрав и артельность морских офицеров.
Лейтенант А. Глезис (Инглезис), капитан-лейтенант С. Ричардопулос, майор А. Ричардопулос, лейтенант Л. Фолкас участвовали в штурме Измаила, плавали на корсарских кораблях Канциониса и в других эскадрах, ходили в атаки в армиях Суворова, сражались под знаменами Ушакова. Им, как говорится, бояться было нечего. Смерти они глядели в лицо не раз и в верность боевых уз верили свято. За день до подхода русской эскадры французский флаг в городе Аргостолионе был сорван, часть гарнизона разоружена, другая — бежала на шлюпках. Высадившиеся с небольшим отрядом русских войск капитан-лейтенант С. Ричардопулос, майор А. Ричардопулос, капитан С. Диворас встали во главе восставших, подчинили их общему командованию Поскочина и пошли на штурм крепости Ассы. Многотысячные отряды восставших крестьян отовсюду угрожали отступающим французским солдатам. Те недолго сопротивлялись, сдались русским.
17 (28) октября под тот же колокольный звон вошли в Аргостолион моряки Поскочина. Через несколько дней к Кефаллонии подошла основная часть эскадры. Однако остров был уже освобожден. Бежавшие с Кефаллонии на шлюпках французские солдаты думали укрыться за крепостными стенами под крылом многочисленного гарнизона на острове Левкас, но и там уже бушевало восстание. И туда уже высадил своих агентов Ушаков, там уже был создан центр сопротивления. Федор Федорович написал и предписании командиру объединенного отряда (два линейных корабля, два фрегата) капитану Д. Н. Сенявину, что «на острове приходу нашего только к ним ожидают и к таковому действию обстоят готовыми, со всею охотою Вам повиноваться будут».
Французский же гарнизон оказал сопротивление, хотя и был оттеснен повстанцами и отрядом Сенявина в крепость. Граф А. Орио с другими нобилями предложил «свои услуги и помощь на все». С этим, по-видимому, связано то, что в будущем Орио, этот потомственный и изысканный венецианско-ионический аристократ и нобиль, бывший контр-адмирал флота Венеции, играл такую заметную роль в общественной жизни на островах, пользовался доверием Ушакова. Французы вознамерились бомбардировать город, но повстанцы, захватившие отряд, бежавший с Кефаллонии на шлюпках, пообещали его уничтожить в этом случае.
Подошли 31 октября (11 ноября) к Левкасу корабли эскадры во главе с Ушаковым. Французы обреченно молчали. Тогда и предложил им Ушаков сдаться, ибо сопротивление бесполезно. Ведь «все жители готовы действовать с нами». Остров Левкас пал. Не следует преувеличивать роль неорганизованных и плохо вооруженных повстанцев. Д. Н. Сенявин писал, что к регулярным военным действиям они были не готовы, «не то их ремесло», они «храбры и, можно сказать, молодцы и между каменьев», но робки «против крепости и пушки». Но повстанцы смогли создать общую обстановку нервозности среди гарнизонов Директории, изматывали их постоянной угрозой, а после занятия островов русской эскадрой позволяли не дробить силы союзников, а сосредоточивать их для решающего штурма Корфу.
Умело маневрируя силами эскадры, создавая мобильные отряды из русских и турецких кораблей, обрушивая артиллерийские удары на крепостные стены, создавая внутренний фронт для французов, главнокомандующий русскими объединенными силами вице-адмирал Ушаков за полтора месяца освободил хорошо укрепленные и защищенные опытными французскими гарнизонами острова. Так проявился его флотоводческий дар, талант стратега, умение политика.
Обратим внимание, как тщательно проводил Ушаков предварительную подготовку, как искусно готовил он каждую операцию. Вначале от окружающих его греков и русских получил сведения о наличии прорусски настроенных офицеров, об оппозиционных настроениях среди населения. Затем посылал «пригласительные письма», потом встречался с делегатами на самом мощном флагманском корабле «Св. Павел», дабы представители убедились в мощи русского оружия, и после этого начинал высадку. Население уже было готово к восстанию и совместным действиям против оккупантов. Французы каждый раз оказывались перед необходимостью бороться на два фронта. Русская и турецкая эскадры сами по себе представляли грозную силу, а тут еще повстанцы. Участь Ионических островов была решена. Островов, но не Корфу. Эта крепость стояла мощным, неприступным бастионом. Казалось, что ее участь не могли решить морские эскадры и неорганизованные повстанцы. Башни, форты, стены Корфу способны были вынести длительную осаду и могли покориться только мощной военной силе, пасть только перед гением выдающегося полководца.
Ушаков и Али-паша
На Балканском полуострове, на побережье Адриатического и Ионического морей расположились владения Оттоманской Порты. Однако было бы ошибочно считать, что она была там полной владетельницей. Разрезанная на несколько пашалыков, эта территория была разделена на полунезависимые княжества, переливающиеся друг в друга по мере усиления того или иного паши. Тогда, в конце XVIII века, на этой площади (ныне она входит в состав Албании, Югославии и Греции) выделилось два быстро разросшихся за счет соседей пашалыка с центрами в Шкодре (Скутари) и Янине. Надо сказать, что малые и большие войны были постоянным признаком того времени на Балканах. Войны шли между мелкими и крупными феодалами (санджек-беями), захватившими многие земли и угодья, теснившими первых в горы, на неудобья, покорявшими их и изымающими непосильный налог. Войны шли и между крупными семьями; они вели беспощадную борьбу за политическую власть, за овладение обширными районами, стремясь превратить их в наследственный удел. Так и образовались из районов, которые определила Турция (санджеков), наследственные владения местных феодалов — пашалыки. Их границы уже не совпадали с установленными Портой границами. Они то расширялись, то сужались в зависимости от завоевательных успехов пашей. Порте ничего не оставалось, как утверждать установившийся порядок, выдавая ферман13 на губернаторство паше, захватившему ту или иную область. И тогда паша был в этой области богом и судьей, устанавливал размер налогов и пошлин, был главнокомандующим армией и распорядителем судеб и имущества своих подданных. В некоторых горных районах, однако, и их власть была призрачной. Тут господствовал тот или иной местный род. Горцы были людьми, умевшими сражаться, без промаха стрелявшими по дальним целям, бесстрашными в рукопашном бою, преданными своему военачальнику. За это их ценили не только на территории пашалыков Албании и Эпира14, но и в дальних краях Османской империи. Паши и всякого рода султанские вельможи предпочитали иметь охрану из албанцев. Каждый район имел свою территорию, куда направлял наемных воинов. Химариоты в Неаполь, из Мирдиты ехали служить в полки господарям Молдавии и Валахии, с гор Дибиры служили алжирскому дею. По Египту, Палестине, Аравии — везде были отряды охраны с побережья Адриатики и Балканских гор.
Из таких вот бесшабашных удальцов и собрал ватагу молодой Али-паша, изгнанный из родового поместья отца в городе Тепелене. Отчаянная храбрость, недюжинный ум, хитрость, полное ориентирование в сложных и порой непонятных для европейца условиях султанской Турции сделали его за несколько лет одним из влиятельных и фактически независимых правителей юга Албании и Эпира. Разгромив соперников, он овладел Тепеленой и другими городами, стал пашой и центром своего пашалыка сделал город Янину, что многие годы будоражила европейских путешественников самобытностью, таинственностью и жестокостью к противникам. Али-паша был человеком с размахом, в условиях турецкого владычества фактически стал самостоятельным правителем, но демонстрировал преданность султану и умело пользовался его именем для подавления соперников.
В Европе хорошо знали Али-пашу, и всяк по-своему хотел воспользоваться его силой, стратегическим положением пашалыка и храбрым его воинством. Неаполитанский король завел для охраны от неспокойных подданных полк албанцев, из Вены посылали ему письма с пожеланиями установить постоянные отношения, он сам засылал Потемкину свою делегацию и получил от того богатые дары с племянником, взятым в плен во время русско-турецкой войны, в придачу. Али-паша умело балансировал на острие Балканских гор и политики и через французского консула Лассаля завязал обширную торговлю с Францией. Затем, подумав, что созрел для прямых контактов с блестящими королями Европы, предложил партнерство Людовику XVI. Тот высокомерно промолчал. Али не унывал и с пониманием воспринял изобретение французской революции — гильотину, отделившую голову французского короля от тела. С его головой это произошло значительно позже. Во владениях Али в то время пользовались, и небезуспешно, старым способом, производя указанную экзекуцию над многочисленными непокорными противниками и просто безвинными жертвами. Пашалык расширялся, но в горных районах Химары (Албания) и Сули (Греция) ему не везло. Войско Али терпело поражения, а химариоты и сулиоты не поддавались ни на уговоры, ни на подкупы.
Привлекали его и неплохо укрепленные владения Венецианской Албании и Ионические острова. Города Превеза, Парга, Бутринто были богатыми торговыми пунктами на путях Венецианской Республики в Адриатике. Но сама республика хирела, и дни ее были сочтены. Али-паша почувствовал это раньше, чем в Константинополе, и послал своих агентов к бурно побеждающему в северной Италии генералу Бонапарту. Будущий император Франции не отверг предложения этого «деспота», как писали о нем французские авторы. Последующие события показали, что Али-паша занимал свое место в средиземноморской стратегии Наполеона. Правда, многим выдающимся личностям свойственна односторонняя оценка своих действий, они не берут в расчет планы своих партнеров. Али-Тепелен отнюдь не желал быть пешкой в руках Наполеона, а с его помощью просто хотел расширить свои владения. Однако Бонапарт считал его своим послушным союзником и с Мальты направил посланца с предложениями совместных действий. Генерал ошибался. Али-паша внимательно следил за событиями и знал о наличии английского флота в Средиземноморье, вскоре получил известия об Абукире, почувствовал приближение новой ситуации при создании союза России и Порты.
Не успели корабли эскадры Ушакова выйти в Эгейское море, как Али-Тепелен развернулся на сто восемьдесят градусов в своих симпатиях и напал на крепость Никополь близ города Превзы, где ничего не подозревавший французский гарнизон был полностью вырезан. Это была крупная победа по тем временам, заставившая всерьез считаться с войсками Али-паши как французов, так и союзников. Тот же понял, что Венецианская Албания бесхозная (Венецинская Республика перестала существовать, Бонапарт был заперт в Египте, Австрия вела войну в северной Италии и на Рейне, Россия и Порта еще только обсуждали будущее этого района), и решил прибрать ее богатые города к рукам. Сделал он это беспощадно, напомнив своим бывшим соперникам о том, кто должен быть хозяином в Адриатике. Город Бутринто был взят еще до Никопольского сражения, а Превеза была подвергнута уничтожающему штурму и резне. Достопочтенный, богатый купеческий город перестал существовать. Худшего действия к приходу эскадры Ушакова желать было нельзя. Все христианское население Ионических островов, остальной части Венецианской Албании, сразу вспомнило предостережение французов — «вот с кем заключила союз православная держава». А тут еще по обоюдному русско-турецкому соглашению сухопутные войска для штурма Корфу должны были предоставить паши Янины, Шкодры, Дельвины и Влёры. Никто из пашей не спешил выполнять указание центральной власти, тем более не спешил это делать Али-паша, ибо ему войско нужно было для захвата следующего города Венецианской Албании — Парги. Положил он глаз и на остров Левкас (Св. Мавры), примеривая его к своему пашалыку. А почему бы и нет? Ведь удалось же взять Никополь и Превзу. Не моргнув глазом, Тепелен повел переговоры с французским военным советом на острове Левкас, обещая перевезти гарнизон на Корфу, а взамен добиваясь передачи острова в свои владения. Французы спешили, спешил и Тепелен.
Однако судьба Левкаса и Парги оказалась более благоприятной для их жителей. Вблизи побережья показалась эскадра Ушакова. Жители были спасены от резни, а русский адмирал Ушаков столкнулся с правителем южной Албании и Эпира, чьи интересы, амбиции и противоречивые поползновения он уже не мог не учитывать в проведении своей политики, во всех делах Ионической Республики. Левкас сразу выпал из орбиты Али-паши, там высадился русский десант и расположился совместный гарнизон. В Парге же слышалось смертельное дыхание Али-паши. Паргиоты, не испытывая до этого никаких симпатий к французам, послали к ним делегацию, повели переговоры с самим пашой Янины, надеясь затянуть время. Тут и произошло еще одно событие, которое показало самостоятельность политического мышления Ушакова, его смелость в принятии решений...
Депутация паргиотов прибыла к нему в Аргостолион и обратилась с просьбой принять под покровительство России. Естественно, адмирал сделать этого не мог и отослал их к Али-паше, демонстрируя свою лояльность к нему и обращаясь с пожеланием соблюдения порядка и человеколюбия. У Тепелена были свои представления о порядке, и он предложил заключить кабальный договор с Паргой. Паргиоты отказались его утвердить и подняли над городом русский флаг, объявляя о своем подчинении России. Это уже был вызов. Али-паше обычно не упускал добычу, и на сей раз приготовился к штурму. Отразить атаку армии Тепелена у паргиотов, конечно, возможности не было. Они снова кинулись к Ушакову. Какое принять решение? Отдать город на растерзание Али-паше? Но тогда все христианское — греческое, югославское и албанское — население отвернется от русской эскадры, перестанет ей помогать, не будет считать ее своей защитницей. Дать отпор и отповедь Тепелену? Но тогда тот из зыбкого союзника превращается в коварного и непредсказуемого врага. А паргиоты драматически заявили, что в случае перехода их под правление Али-паши «они в отчаянности своей зарежут своих жен и детей...». Как мог Ушаков без царской воли принять решение о покровительстве России? Но к политике и разумному расчету тут добавлялось сострадание и человеколюбие, ведь Федор Федорович уже знал все о резне в Превзе. Нелегкое и непростое для себя решение принял он.
«Флаг русский над крепостной стеной сохранить!» — это уже была воля. Отсекая недовольство турецких союзников, он посоветовал поднять рядом и турецкий полумесяц. Турки тоже не особенно поощряли аппетиты Али-паши. Парга была спасена. И хотя Тепелен был взбешен и объявил, что будет штурмовать город, Ушаков пригрозил ему и провел ряд искусных дипломатических демаршей, в которых его представители (капитан-лейтенант Е. Метакса и Г. Палатинос), действуя уговорами и увещеваниями, уберегли Паргу от погромов, и над городом до конца экспедиции развевался русский флаг.
«Спасение Парги было и актом гуманности и удачным политическим шагом, — пишет историк А. Станиславская. — Так определилась роль России, как защитницы греческого населения — определилась де-факто. Еще до того, как константинопольская конвенция 1800 г. закрепила за ней право оказывать покровительство православному населению бывшей Венецианской Албании».
Интересы Ушакова и Али-паши сталкивались еще не раз, правда, амбиции Тепелена несколько поуменьшились (он понимал, что имеет дело с решительным человеком и мощной силой). Ушаков же внимательно следил за ходами Али-паши, трезво оценивал их и в ответ на мнение о том, что последний является французским агентом, реалистически писал: «Нельзя почитать, чтобы Али-паша был совсем предан французам: он человек хитрый и безмерно обманчивый, старается отделить себя от всякой зависимости... и держать будет ту сторону, которая сильнее». Поэтому задача русского адмирала и состояла в том, чтобы быть или хотя бы выглядеть сильнее.
Из таких вот бесшабашных удальцов и собрал ватагу молодой Али-паша, изгнанный из родового поместья отца в городе Тепелене. Отчаянная храбрость, недюжинный ум, хитрость, полное ориентирование в сложных и порой непонятных для европейца условиях султанской Турции сделали его за несколько лет одним из влиятельных и фактически независимых правителей юга Албании и Эпира. Разгромив соперников, он овладел Тепеленой и другими городами, стал пашой и центром своего пашалыка сделал город Янину, что многие годы будоражила европейских путешественников самобытностью, таинственностью и жестокостью к противникам. Али-паша был человеком с размахом, в условиях турецкого владычества фактически стал самостоятельным правителем, но демонстрировал преданность султану и умело пользовался его именем для подавления соперников.
В Европе хорошо знали Али-пашу, и всяк по-своему хотел воспользоваться его силой, стратегическим положением пашалыка и храбрым его воинством. Неаполитанский король завел для охраны от неспокойных подданных полк албанцев, из Вены посылали ему письма с пожеланиями установить постоянные отношения, он сам засылал Потемкину свою делегацию и получил от того богатые дары с племянником, взятым в плен во время русско-турецкой войны, в придачу. Али-паша умело балансировал на острие Балканских гор и политики и через французского консула Лассаля завязал обширную торговлю с Францией. Затем, подумав, что созрел для прямых контактов с блестящими королями Европы, предложил партнерство Людовику XVI. Тот высокомерно промолчал. Али не унывал и с пониманием воспринял изобретение французской революции — гильотину, отделившую голову французского короля от тела. С его головой это произошло значительно позже. Во владениях Али в то время пользовались, и небезуспешно, старым способом, производя указанную экзекуцию над многочисленными непокорными противниками и просто безвинными жертвами. Пашалык расширялся, но в горных районах Химары (Албания) и Сули (Греция) ему не везло. Войско Али терпело поражения, а химариоты и сулиоты не поддавались ни на уговоры, ни на подкупы.
Привлекали его и неплохо укрепленные владения Венецианской Албании и Ионические острова. Города Превеза, Парга, Бутринто были богатыми торговыми пунктами на путях Венецианской Республики в Адриатике. Но сама республика хирела, и дни ее были сочтены. Али-паша почувствовал это раньше, чем в Константинополе, и послал своих агентов к бурно побеждающему в северной Италии генералу Бонапарту. Будущий император Франции не отверг предложения этого «деспота», как писали о нем французские авторы. Последующие события показали, что Али-паша занимал свое место в средиземноморской стратегии Наполеона. Правда, многим выдающимся личностям свойственна односторонняя оценка своих действий, они не берут в расчет планы своих партнеров. Али-Тепелен отнюдь не желал быть пешкой в руках Наполеона, а с его помощью просто хотел расширить свои владения. Однако Бонапарт считал его своим послушным союзником и с Мальты направил посланца с предложениями совместных действий. Генерал ошибался. Али-паша внимательно следил за событиями и знал о наличии английского флота в Средиземноморье, вскоре получил известия об Абукире, почувствовал приближение новой ситуации при создании союза России и Порты.
Не успели корабли эскадры Ушакова выйти в Эгейское море, как Али-Тепелен развернулся на сто восемьдесят градусов в своих симпатиях и напал на крепость Никополь близ города Превзы, где ничего не подозревавший французский гарнизон был полностью вырезан. Это была крупная победа по тем временам, заставившая всерьез считаться с войсками Али-паши как французов, так и союзников. Тот же понял, что Венецианская Албания бесхозная (Венецинская Республика перестала существовать, Бонапарт был заперт в Египте, Австрия вела войну в северной Италии и на Рейне, Россия и Порта еще только обсуждали будущее этого района), и решил прибрать ее богатые города к рукам. Сделал он это беспощадно, напомнив своим бывшим соперникам о том, кто должен быть хозяином в Адриатике. Город Бутринто был взят еще до Никопольского сражения, а Превеза была подвергнута уничтожающему штурму и резне. Достопочтенный, богатый купеческий город перестал существовать. Худшего действия к приходу эскадры Ушакова желать было нельзя. Все христианское население Ионических островов, остальной части Венецианской Албании, сразу вспомнило предостережение французов — «вот с кем заключила союз православная держава». А тут еще по обоюдному русско-турецкому соглашению сухопутные войска для штурма Корфу должны были предоставить паши Янины, Шкодры, Дельвины и Влёры. Никто из пашей не спешил выполнять указание центральной власти, тем более не спешил это делать Али-паша, ибо ему войско нужно было для захвата следующего города Венецианской Албании — Парги. Положил он глаз и на остров Левкас (Св. Мавры), примеривая его к своему пашалыку. А почему бы и нет? Ведь удалось же взять Никополь и Превзу. Не моргнув глазом, Тепелен повел переговоры с французским военным советом на острове Левкас, обещая перевезти гарнизон на Корфу, а взамен добиваясь передачи острова в свои владения. Французы спешили, спешил и Тепелен.
Однако судьба Левкаса и Парги оказалась более благоприятной для их жителей. Вблизи побережья показалась эскадра Ушакова. Жители были спасены от резни, а русский адмирал Ушаков столкнулся с правителем южной Албании и Эпира, чьи интересы, амбиции и противоречивые поползновения он уже не мог не учитывать в проведении своей политики, во всех делах Ионической Республики. Левкас сразу выпал из орбиты Али-паши, там высадился русский десант и расположился совместный гарнизон. В Парге же слышалось смертельное дыхание Али-паши. Паргиоты, не испытывая до этого никаких симпатий к французам, послали к ним делегацию, повели переговоры с самим пашой Янины, надеясь затянуть время. Тут и произошло еще одно событие, которое показало самостоятельность политического мышления Ушакова, его смелость в принятии решений...
Депутация паргиотов прибыла к нему в Аргостолион и обратилась с просьбой принять под покровительство России. Естественно, адмирал сделать этого не мог и отослал их к Али-паше, демонстрируя свою лояльность к нему и обращаясь с пожеланием соблюдения порядка и человеколюбия. У Тепелена были свои представления о порядке, и он предложил заключить кабальный договор с Паргой. Паргиоты отказались его утвердить и подняли над городом русский флаг, объявляя о своем подчинении России. Это уже был вызов. Али-паше обычно не упускал добычу, и на сей раз приготовился к штурму. Отразить атаку армии Тепелена у паргиотов, конечно, возможности не было. Они снова кинулись к Ушакову. Какое принять решение? Отдать город на растерзание Али-паше? Но тогда все христианское — греческое, югославское и албанское — население отвернется от русской эскадры, перестанет ей помогать, не будет считать ее своей защитницей. Дать отпор и отповедь Тепелену? Но тогда тот из зыбкого союзника превращается в коварного и непредсказуемого врага. А паргиоты драматически заявили, что в случае перехода их под правление Али-паши «они в отчаянности своей зарежут своих жен и детей...». Как мог Ушаков без царской воли принять решение о покровительстве России? Но к политике и разумному расчету тут добавлялось сострадание и человеколюбие, ведь Федор Федорович уже знал все о резне в Превзе. Нелегкое и непростое для себя решение принял он.
«Флаг русский над крепостной стеной сохранить!» — это уже была воля. Отсекая недовольство турецких союзников, он посоветовал поднять рядом и турецкий полумесяц. Турки тоже не особенно поощряли аппетиты Али-паши. Парга была спасена. И хотя Тепелен был взбешен и объявил, что будет штурмовать город, Ушаков пригрозил ему и провел ряд искусных дипломатических демаршей, в которых его представители (капитан-лейтенант Е. Метакса и Г. Палатинос), действуя уговорами и увещеваниями, уберегли Паргу от погромов, и над городом до конца экспедиции развевался русский флаг.
«Спасение Парги было и актом гуманности и удачным политическим шагом, — пишет историк А. Станиславская. — Так определилась роль России, как защитницы греческого населения — определилась де-факто. Еще до того, как константинопольская конвенция 1800 г. закрепила за ней право оказывать покровительство православному населению бывшей Венецианской Албании».
Интересы Ушакова и Али-паши сталкивались еще не раз, правда, амбиции Тепелена несколько поуменьшились (он понимал, что имеет дело с решительным человеком и мощной силой). Ушаков же внимательно следил за ходами Али-паши, трезво оценивал их и в ответ на мнение о том, что последний является французским агентом, реалистически писал: «Нельзя почитать, чтобы Али-паша был совсем предан французам: он человек хитрый и безмерно обманчивый, старается отделить себя от всякой зависимости... и держать будет ту сторону, которая сильнее». Поэтому задача русского адмирала и состояла в том, чтобы быть или хотя бы выглядеть сильнее.
У владетеля Янины
Ушаков положил руки на плечи лейтенанту Метаксе, ласково и грустно взглянул в глаза, потрепал по шее и, легонько оттолкнув от себя, негромко сказал:
— В пасть звериную посылаю. Но от сего предприятия нашего жизнь многих людей зависит. Об одном прошу, Егорушка, будь осторожен, не раздражай попусту сего правителя. Для него жизнь человеческая вещь ничтожная.
У Метаксы слезы на глазах показались. Не слышал он ни разу такого обращения, тона страдающего у вице-адмирала. Был тот всегда строг и сдержан в присутствии его. Захотелось сразу в экспедицию, не страшась, все сказать Али-паше, потребовать освобождения русского консула Ламброса, арестованного в Превзе арнаутами. Ушаков увидел яростные огоньки в глазах лейтенанта, почувствовал внутреннюю дрожь того и снова потрепал, успокаивая:
— Ты нам живой нужен. Наблюдай, расскажешь, чего желает паша, кого боится, чем прельстить можно. В союзники его надо из врагов переместить. В общем, смотри в оба, а зри в три. Умственным третьим взором внимай всему. В старости, может, сочинение напишешь. Вместе с турецким комиссаром — каймаканом поедешь. Он ферман султанский повезет Али, чтобы продовольствием нас снабжал. На две недели осталось провианту всего.
Уже находясь на адмиральском катере, Метакса вспомнил, что не ел целый день, взглянул с неприязнью на толстого, седого турецкого каймакана, дымившего трубкой, в вздохнул. Тот же, как бы угадав желание лейтенанта, выпустив клубы дыма, протянул руку к каюте:
— Слуга приготовил небольшой завтрак, разделите, пожалуйста, его со мной.
— Откуда вы так хорошо знаете греческий? — удивился Метакса.
— От роду я из константинопольских греческих дворян. С молодых лет служил при молдавских и валахских господарях. Султанство знал во всех его краях, ибо по причине немалых моих знаний полезен всюду, да и фамилия Карфоглу пользуется уважением в Порте. Я же всю жизнь свою с надеждой на Россию взираю и жду от нее избавления родины нашей от ига многовекового.
Недоверие Метаксы таяло, он уже почувствовал в этом седом и старом греке сотоварища. Но как же рознились они по поведению, темпераменту, даже по блеску глаз. Карфоглу говорил тихо, медленно, почти не поднимая взора. Видно было, что каждое слово он обдумывал, подбирал, старался не раздражать собеседника, быстро с ним соглашался и надолго замолкал, подыскивая новый повод для разговора.
— В пасть звериную посылаю. Но от сего предприятия нашего жизнь многих людей зависит. Об одном прошу, Егорушка, будь осторожен, не раздражай попусту сего правителя. Для него жизнь человеческая вещь ничтожная.
У Метаксы слезы на глазах показались. Не слышал он ни разу такого обращения, тона страдающего у вице-адмирала. Был тот всегда строг и сдержан в присутствии его. Захотелось сразу в экспедицию, не страшась, все сказать Али-паше, потребовать освобождения русского консула Ламброса, арестованного в Превзе арнаутами. Ушаков увидел яростные огоньки в глазах лейтенанта, почувствовал внутреннюю дрожь того и снова потрепал, успокаивая:
— Ты нам живой нужен. Наблюдай, расскажешь, чего желает паша, кого боится, чем прельстить можно. В союзники его надо из врагов переместить. В общем, смотри в оба, а зри в три. Умственным третьим взором внимай всему. В старости, может, сочинение напишешь. Вместе с турецким комиссаром — каймаканом поедешь. Он ферман султанский повезет Али, чтобы продовольствием нас снабжал. На две недели осталось провианту всего.
Уже находясь на адмиральском катере, Метакса вспомнил, что не ел целый день, взглянул с неприязнью на толстого, седого турецкого каймакана, дымившего трубкой, в вздохнул. Тот же, как бы угадав желание лейтенанта, выпустив клубы дыма, протянул руку к каюте:
— Слуга приготовил небольшой завтрак, разделите, пожалуйста, его со мной.
— Откуда вы так хорошо знаете греческий? — удивился Метакса.
— От роду я из константинопольских греческих дворян. С молодых лет служил при молдавских и валахских господарях. Султанство знал во всех его краях, ибо по причине немалых моих знаний полезен всюду, да и фамилия Карфоглу пользуется уважением в Порте. Я же всю жизнь свою с надеждой на Россию взираю и жду от нее избавления родины нашей от ига многовекового.
Недоверие Метаксы таяло, он уже почувствовал в этом седом и старом греке сотоварища. Но как же рознились они по поведению, темпераменту, даже по блеску глаз. Карфоглу говорил тихо, медленно, почти не поднимая взора. Видно было, что каждое слово он обдумывал, подбирал, старался не раздражать собеседника, быстро с ним соглашался и надолго замолкал, подыскивая новый повод для разговора.