Страница:
К середине февраля Ушаков сделал все возможное для штурма: собрал сколько мог турецких и албанских войск на Корфу, сберег имеющиеся заряды для артиллерии, провел необходимую разведку, отработал сигналы, взаимодействие кораблей, артиллерии, пехоты. Умельцы-плотники сбили лестницы, подготовили щиты и доски. Много дней изучались подступы к крепости, побережье острова Видо, готовились подкопы и минные взрывы. В крепости росла тревога: пугала неизвестность, ибо ни один корабль противника в феврале в Корфу не прорвался. Но о капитуляции там не думали. Ушаков принимает решение — штурм.
...15 и 16 февраля необычайно оживленно было на флагмане русской эскадры «Св. Павле». К его борту непрерывно приставали шлюпки с офицерами от каждого корабля. Не успевали они отъехать, как подъезжали другие со штурманами этих же кораблей.
Утром 17-го сам командующий эскадрой отбыл на остров, объехал батарею, совещался там «ввиду крепости» с командирами десантной команды капитаном Дмитриевым и Кикиным, артиллерийским капитаном Юхариным, приглашал вожака повстанцев графа Булгариса и предводителей албанских и турецких войск Ибрагима-паши и Али-паши. Вернувшись на корабль, до глубокой ночи разбирал он с офицерами маневр каждого корабля и отпустил их на заре с приказом капитанам кораблей, артиллерийским командирам, штурманам прибыть к 10 утра на флагман. Совет провел быстро, все было уже обсуждено, согласовали действия с Кадыр-беем и всеми турецкими кораблями.
Наступила тревожная ночь 18 февраля. Как записано было в шканечном журнале корабля «Св. Павел», в час ночи — «ветер тихий, временно с нахождением шквалов», в пять утра — «ветер тихий, небо облачно, изредка блестящие звезды». «Их расположение благоприятно для вас», — мог бы сказать Ушакову посланник Томара, любивший гадать. Но не на звезды надеялся Ушаков, не зыбкое их мерцание порождало уверенность адмирала. Он уверен был в русском моряке, в опытности своих командиров, в их боевом умении, в четком и продуманном до мелочей плане военных действий.
В шесть утра взошло солнце. Как обычно, его приветствовал пушечный выстрел, в 6 часов 15 минут затрепетали флаг и гюйс. На всей эскадре прошло заметное шевеление. В 6.30 сигнал повторился. Один за одним поднимали якоря русские и турецкие корабли. Сигнал и два пушечных выстрела вызвали канонаду с южной и северной батареи.
Да, так начался победоносный штурм Корфу, так началась одна из самых знаменитых баталий Российского флота. Вначале вперед выдвинулись фрегаты «Казанская Богородица», «Св. Николай» и «Григорий Великая Армении» в сопровождении турецких кораблей. 130 сигналов с адмиральского корабля были лаконичны и четки, их значение было расписано заранее.
...атаковать первую батарею острова Видо...
...сбить пушки и отогнать людей от пушек...
...атаковать вторую батарею... сбить пушки... отогнать людей от пушек...
...поднять всей эскадре марс-реи...
...идти всем своим курсом...
...атаковать третью батарею...
...встать на якоря и бить по батареям...
Видо кипел, как в котле. Русские корабли выстроились полукружьем, развернулись пушечными портами к берегу и опоясались вспышками. Ядра огненными стрелами проносились в ту и другую сторону... снесло земляное укрытие у второй батареи... перевернуло пушку на третьей... картечью скосило стрелков на вершине холма.
...Содрогнулся «Святой Николай», полетели щепки от грот-марса-рея... раскололась лодка с десантными орудиями... пошли на дно пушки, банники, пыжевики, пороховые картузы... отстегивая портупеи, сбрасывая подсумки, вырывались из водяного плева солдаты десанта.
Бой разгорался, но вот что-то в нем изменилось. Ушаков почувствовал, что вторая и третья батареи стреляют вразнобой и реже. Отдал сигнал:
— Эскадре вести десант между второй и третьей батареями...
Через несколько минут отдал второй:
— Эскадре вести десант между третьей и четвертой батареями...
Гребные суда заскользили к бухточкам и выступам острова. Флейтисты заиграли подбадривающую мелодию, под которую солдаты выскакивали прямо в воду, слегка приостанавливались, стреляли по верховым скалам, затем карабкались вверх. Одни бросали на рвы и канавы лестницы, другие подносили доски, образовывая легкие мосты, третьи расчищали завалы из колючих кустов, деревьев и камней припасенными заранее баграми. Все было продумано многоопытным адмиралом для штурма... Заминка, короткая атака — и французы выбиты со второй батареи. На третьей батарее поднят турецкий флаг. Затрепетал еще один флаг адмирала. Еще вчера в приказе Ушаков написал: «Вместо знамен иметь с собой флаги; флагов с собою иметь надлежит до десяти. Все батареи, которые овладены будут, поднимать на них флаги, оные означать будут нашу победу...»
Флаги вздымались то здесь, то там. Победа приближалась...
А у Мандукио и у Беницы тоже кипело. Ядра колотили стены крепости, и те покряхтывали от мощных и частых ударов, боясь рассыпаться. На Сальвадор — предмостное укрепление французов — надвинулись, пошли, побежали албанцы, турки, русские пехотинцы. Гигантский взрыв вспучился пузырем перед стенами, забросил комья земли внутрь бастиона. Лестницы вырастали деревянным частоколом у стены. Французские солдаты бежали по вырытым ходам в крепость. Форт пал. Войска союзников готовились к новому прыжку.
А у Видо все кончалось.
— ...всей эскадре умножить десант сколь наивозможно...
— ...послать пушки к десанту между четвертой и пятой батареями...
Шлюпки, десантные корабли, фелюги, опорожняясь и застывая в ожидании, лепились к берегу.
Французы были загнаны на середину острова и там, вырываясь от турок, бежали к русскому флагу. И было от чего. За голову француза турецкие командиры выдавали несколько золотых монет. Немало для горца из бедного селения, да и для регулярного солдата вполне прилично. Все деньги раздали им русские офицеры, да и солдаты выскребли карманы до остатка, спасая от усечения голов бывших врагов. Генерал Пиврон, что командовал уже сдавшимся гарнизоном, озирался на кровавое пиршество войны. Его самого только что вытащили из бочки, куда он спрятался от турецких ятаганов...
— ...Кейзер-флаг на первой батарее! Видо наш!
Ушаков кивнул и повернулся в другую сторону, там на «Богоявлении Господнем» было наверняка тяжко. Он сражался с «Леонадром» и фрегатом «Струне», не пускал подкрепление на Видо, бил по крепостным пушкам.
В крепости же не знали, откуда ждать основной десантный удар. Оттуда снизу, от батарей, или отсюда, из трюмов кораблей, что добивали Видо. Солдаты вели стрельбу на севере, на юге, здесь, у моря, и казалось, уже вся крепость в огне и опасности.
К вечеру стало тише. С кораблей на «Св. Павел» прибыли с донесениями посыльные, получили новые задания от Ушакова. С зарей предстояла атака...
Но она не состоялась. В восемь утра в заливе перед Видо показалась шлюпка под Андреевским флагом и флагом французского командующего. Адъютант вручил письмо Ушакову, подписанное Дюбуа и Шабо.
«Господин адмирал! Мы полагаем, что бесполезно подвергать опасности жизнь нескольких сотен храбрых русских, турецких и французских солдат за обладание Корфу. Вследствие этого мы предлагаем вам перемирие на срок, который вы найдете нужным для установления сдачи этой крепости. Мы предлагаем Вам сообщить нам Ваши намерения по этому поводу, чтобы прекратить пролитие крови. Если Вы желаете, мы намерены сделать, если Вы не предпочтете предъявить нам Ваши. Дивизионный генерал Главный комиссар Дюбуа, Главнокомандующий французскими силами Шабо».
Ушаков задержал посыльных, послал шлюпку за Кадыр-беем и положил сроку для капитуляции 24 часа.
20 февраля на корабле «Святой Павел» вице-адмирал Ушаков, капитан Кадыр-бей, главный комиссар исполнительной Директории французской Республики Дюбуа, дивизионный генерал Шабо подписали статьи о сдаче крепости.
Над крепостной башней были подняты русский и турецкий флаги.
За столом победителя
Амнистия
Парадокс конца XVIII века — ионическая конституция
...15 и 16 февраля необычайно оживленно было на флагмане русской эскадры «Св. Павле». К его борту непрерывно приставали шлюпки с офицерами от каждого корабля. Не успевали они отъехать, как подъезжали другие со штурманами этих же кораблей.
Утром 17-го сам командующий эскадрой отбыл на остров, объехал батарею, совещался там «ввиду крепости» с командирами десантной команды капитаном Дмитриевым и Кикиным, артиллерийским капитаном Юхариным, приглашал вожака повстанцев графа Булгариса и предводителей албанских и турецких войск Ибрагима-паши и Али-паши. Вернувшись на корабль, до глубокой ночи разбирал он с офицерами маневр каждого корабля и отпустил их на заре с приказом капитанам кораблей, артиллерийским командирам, штурманам прибыть к 10 утра на флагман. Совет провел быстро, все было уже обсуждено, согласовали действия с Кадыр-беем и всеми турецкими кораблями.
Наступила тревожная ночь 18 февраля. Как записано было в шканечном журнале корабля «Св. Павел», в час ночи — «ветер тихий, временно с нахождением шквалов», в пять утра — «ветер тихий, небо облачно, изредка блестящие звезды». «Их расположение благоприятно для вас», — мог бы сказать Ушакову посланник Томара, любивший гадать. Но не на звезды надеялся Ушаков, не зыбкое их мерцание порождало уверенность адмирала. Он уверен был в русском моряке, в опытности своих командиров, в их боевом умении, в четком и продуманном до мелочей плане военных действий.
В шесть утра взошло солнце. Как обычно, его приветствовал пушечный выстрел, в 6 часов 15 минут затрепетали флаг и гюйс. На всей эскадре прошло заметное шевеление. В 6.30 сигнал повторился. Один за одним поднимали якоря русские и турецкие корабли. Сигнал и два пушечных выстрела вызвали канонаду с южной и северной батареи.
Да, так начался победоносный штурм Корфу, так началась одна из самых знаменитых баталий Российского флота. Вначале вперед выдвинулись фрегаты «Казанская Богородица», «Св. Николай» и «Григорий Великая Армении» в сопровождении турецких кораблей. 130 сигналов с адмиральского корабля были лаконичны и четки, их значение было расписано заранее.
...атаковать первую батарею острова Видо...
...сбить пушки и отогнать людей от пушек...
...атаковать вторую батарею... сбить пушки... отогнать людей от пушек...
...поднять всей эскадре марс-реи...
...идти всем своим курсом...
...атаковать третью батарею...
...встать на якоря и бить по батареям...
Видо кипел, как в котле. Русские корабли выстроились полукружьем, развернулись пушечными портами к берегу и опоясались вспышками. Ядра огненными стрелами проносились в ту и другую сторону... снесло земляное укрытие у второй батареи... перевернуло пушку на третьей... картечью скосило стрелков на вершине холма.
...Содрогнулся «Святой Николай», полетели щепки от грот-марса-рея... раскололась лодка с десантными орудиями... пошли на дно пушки, банники, пыжевики, пороховые картузы... отстегивая портупеи, сбрасывая подсумки, вырывались из водяного плева солдаты десанта.
Бой разгорался, но вот что-то в нем изменилось. Ушаков почувствовал, что вторая и третья батареи стреляют вразнобой и реже. Отдал сигнал:
— Эскадре вести десант между второй и третьей батареями...
Через несколько минут отдал второй:
— Эскадре вести десант между третьей и четвертой батареями...
Гребные суда заскользили к бухточкам и выступам острова. Флейтисты заиграли подбадривающую мелодию, под которую солдаты выскакивали прямо в воду, слегка приостанавливались, стреляли по верховым скалам, затем карабкались вверх. Одни бросали на рвы и канавы лестницы, другие подносили доски, образовывая легкие мосты, третьи расчищали завалы из колючих кустов, деревьев и камней припасенными заранее баграми. Все было продумано многоопытным адмиралом для штурма... Заминка, короткая атака — и французы выбиты со второй батареи. На третьей батарее поднят турецкий флаг. Затрепетал еще один флаг адмирала. Еще вчера в приказе Ушаков написал: «Вместо знамен иметь с собой флаги; флагов с собою иметь надлежит до десяти. Все батареи, которые овладены будут, поднимать на них флаги, оные означать будут нашу победу...»
Флаги вздымались то здесь, то там. Победа приближалась...
А у Мандукио и у Беницы тоже кипело. Ядра колотили стены крепости, и те покряхтывали от мощных и частых ударов, боясь рассыпаться. На Сальвадор — предмостное укрепление французов — надвинулись, пошли, побежали албанцы, турки, русские пехотинцы. Гигантский взрыв вспучился пузырем перед стенами, забросил комья земли внутрь бастиона. Лестницы вырастали деревянным частоколом у стены. Французские солдаты бежали по вырытым ходам в крепость. Форт пал. Войска союзников готовились к новому прыжку.
А у Видо все кончалось.
— ...всей эскадре умножить десант сколь наивозможно...
— ...послать пушки к десанту между четвертой и пятой батареями...
Шлюпки, десантные корабли, фелюги, опорожняясь и застывая в ожидании, лепились к берегу.
Французы были загнаны на середину острова и там, вырываясь от турок, бежали к русскому флагу. И было от чего. За голову француза турецкие командиры выдавали несколько золотых монет. Немало для горца из бедного селения, да и для регулярного солдата вполне прилично. Все деньги раздали им русские офицеры, да и солдаты выскребли карманы до остатка, спасая от усечения голов бывших врагов. Генерал Пиврон, что командовал уже сдавшимся гарнизоном, озирался на кровавое пиршество войны. Его самого только что вытащили из бочки, куда он спрятался от турецких ятаганов...
— ...Кейзер-флаг на первой батарее! Видо наш!
Ушаков кивнул и повернулся в другую сторону, там на «Богоявлении Господнем» было наверняка тяжко. Он сражался с «Леонадром» и фрегатом «Струне», не пускал подкрепление на Видо, бил по крепостным пушкам.
В крепости же не знали, откуда ждать основной десантный удар. Оттуда снизу, от батарей, или отсюда, из трюмов кораблей, что добивали Видо. Солдаты вели стрельбу на севере, на юге, здесь, у моря, и казалось, уже вся крепость в огне и опасности.
К вечеру стало тише. С кораблей на «Св. Павел» прибыли с донесениями посыльные, получили новые задания от Ушакова. С зарей предстояла атака...
Но она не состоялась. В восемь утра в заливе перед Видо показалась шлюпка под Андреевским флагом и флагом французского командующего. Адъютант вручил письмо Ушакову, подписанное Дюбуа и Шабо.
«Господин адмирал! Мы полагаем, что бесполезно подвергать опасности жизнь нескольких сотен храбрых русских, турецких и французских солдат за обладание Корфу. Вследствие этого мы предлагаем вам перемирие на срок, который вы найдете нужным для установления сдачи этой крепости. Мы предлагаем Вам сообщить нам Ваши намерения по этому поводу, чтобы прекратить пролитие крови. Если Вы желаете, мы намерены сделать, если Вы не предпочтете предъявить нам Ваши. Дивизионный генерал Главный комиссар Дюбуа, Главнокомандующий французскими силами Шабо».
Ушаков задержал посыльных, послал шлюпку за Кадыр-беем и положил сроку для капитуляции 24 часа.
20 февраля на корабле «Святой Павел» вице-адмирал Ушаков, капитан Кадыр-бей, главный комиссар исполнительной Директории французской Республики Дюбуа, дивизионный генерал Шабо подписали статьи о сдаче крепости.
Над крепостной башней были подняты русский и турецкий флаги.
За столом победителя
Ушаков попросил всех своих капитанов «помести по сусекам». Пригласил на прием Дюбуа и Шабо. Не хотелось в грязь лицом перед побежденными ударить. У него к ним во время осады были злость и вражда, а сейчас появилось какое-то добродушие и даже нежное чувство: сдались все-таки. Ставил себя на их место и говорил твердо: «Нет, я бы не сдался». Но почему? Ведь безнадежно губить людей бесчеловечно. Он военный и знает, что потери неизбежны. Его дело воевать. Но воевать разумно. Нет, он не сдался бы, потому что не допустил бы взятия Видо, сбил бы батареи у Мандукии и Святого Пантелеймона, не обозлил бы жителей налогами, притеснениями, грабежами. И дождался бы помощи извне.
Рассмеялся. Каков? Мыслит за французов. А они-то что сами думали? Вот и попытаем.
Французы прибыли точно вовремя. Дюбуа зашел первым и живо, обращаясь к Шостаку, который сразу переводил, прожурчал:
— Точность — вежливость королей, поскольку у нас королей нет, то наш генерал, — махнул в сторону Шабо, — считает точность обязательной для людей военных. Я с ним согласен.
Шабо хмуро взглянул на Дюбуа, кивнул Ушакову и добавил:
— Тем более это обязательное правило для побежденного.
— Ну, господа, — перебил их Ушаков, — давайте забудем о предыдущих ролях. Та пиеса завершилась. Сегодня встречаются коллеги, кои могут отвлечься от драматической постановки.
— Однако же, адмирал, разница в том, — перебил решительный Шабо, — что постановщиком этой пьесы были вы.
— Разница в другом, — строго добавил Ушаков, — погибло немало людей, которые могли остаться живыми.
— Не хотите ли вы сказать, — с вызовом спросил Дюбуа, — что нам не следовало сражаться, адмирал? Ведь мы же дали присягу.
— Нет, я хочу сказать, что вам следовало бы сдаться раньше. Ведь приезжал же Шостак — еще в октябре... А впрочем, давайте пообедаем.
Ушаков пригласил гостеприимным жестом за стол. Дюбуа не заставил себя ждать и, воссевши на стуле, приценивающе оглядывал закуски. Ушаков поднял бокал.
— Выпьем, господа, за ваших родных и близких, что ждут вашего возвращения и будут рады видеть вас живыми, ибо жребий войны коварен и мог выбросить любые кости каждому из нас.
Французы молча выпили.
— Недурное вино. Русское? — поинтересовался Дюбуа.
— Нет. У нас, пожалуй, нет хороших вин. А горячее вино пришло к нам из Пруссии. Эта прусская водка вещь тяжелая. Я бы вас медовухой угостил, но здесь меду не достанешь. А французские вина лучше этого?
— О! — закатил глаза Дюбуа. — Прелестнее могут быть только молодые блондинки из Гавра, — комиссар захохотал, довольный своей шуткой. — Хотя, — поднял он палец, — некоторые и уверяют, что старые вина лучше, а я думаю, что вино должно быть не старше женщины. Те, кто думает, что вино пятидесятилетнее лучше вина двадцатилетнего, ошибаются. Вино хорошо в том возрасте, когда хороша женщина, — тоном знатока продолжал Дюбуа. — Дальше оно становится безвкусным, выцветшим, без букета, дряблым, с густым осадком — так же, как и женщина.
Ушаков несколько опешил от таких глубоких познаний комиссара, перевел глаза на Шабо и спросил:
— Скажите, генерал, сколько вы еще могли продержаться? И если не секрет, в чем увидели основную опасность для себя?
— Какой тут секрет. Вы сами все это знаете. Во-первых, ваша морская блокада. Она была непроницаема, и это породило в гарнизоне неуверенность и даже страх. Во-вторых, вы правильно поняли, что Видо — наша главная защита. Взяв его, вы могли свободно расстрелять нас артиллерией морских кораблей. И третье — суша. Вы создали там ад для нас. Повстанцы, албанцы, батареи. Вы великий флотоводец и стратег, адмирал. За ваше здоровье!
— Я охотно присоединяюсь к словам генерала и сделал бы это еще с большим удовольствием, если бы в роли победителей были мы. Но судьба была благосклонна к вам, адмирал! За вас это шампанское. — Дюбуа опорожнил бокал и хитро сверкнул глазами: — Но вот в деле шампанского Франция непобедима. Вы знаете, что еще римские императоры ценили лозу и вина из наших земель. Потом божьи слуги — епископы, прелаты и монахи продолжили виноделие, и им за это спасибо. Особо отличился монах Периньон, которому мы обязаны вот этими пузырьками. В 1670 году он не так закупорил бутылки, и мы имеем с тех пор «шипучее». Он же открыл то, что из разных лоз можно добывать разное по вкусу вино. Периньон ослеп, но до конца дней своих был хранителем подвалов братства Святого Петра. Секреты свои он передал своему помощнику — монаху Рюинару. И сия фирма, хотя и была потрепана в дни революции, существует и по сей день. Не хотели бы вы, адмирал, стать виноделом? — И, видя, что Ушаков недоуменно пожал плечами, разочарованно закончил:
— А жаль, мы бы с вами организовали великолепную компанию по сбыту вин в Америке и России.
Федор Федорович развел руками:
— Торговец из меня плохой. Я до конца дней своих флотом буду заниматься, — и засмеялся, — вот монахом разве на склоне лет, может, и заделаюсь. Птиц послушаю в саду. Я ведь не слышал птиц-то с детства, считай.
Когда Шостак перевел ответ, уже Шабо посмотрел на него с удивлением. Этот русский адмирал был ему все более и более симпатичен. Он, наверное, и сам не предполагает, сколь блестящую победу он одержал.
— Адмирал учел, по-видимому, наш горький урок при осаде Гибралтара вместе с испанцами еще в 1779 и 1783 годах. Он бывал там.
— Да, я бывал и слышал пушки Гибралтара. Вначале хотел даже сделать плавучие батареи, как это пытался адмирал Морено, но опыт был их, как вы помните, печален: они сгорели и потонули на виду англичан. Поэтому роль плавучих батарей отвел кораблям.
Шабо принял как должное это знание русского флотоводца. Но все-таки он поражался, что этот бывалый моряк отверг укоренившуюся теорию о том, что флот с моря может лишь блокировать приморские крепости. Он и сам был до сих пор в плену узких известных всем морским и сухопутным командирам взглядов.
— А вы знаете, адмирал, что республиканский флот и гвардейцы не раз штурмовали крепости. Но им редко удавалось справиться с ними. Вы знаете о блокаде крепости Кальяри на Сардинии?
— Да, я знаю, что она окончилась неудачно в 1793 году, хотя там высадили на остров такой же десант, как и мы.
— Не такой, а больше. Всего пять тысяч человек. Флот-то наш действовал там хорошо, но подкачали марсельские волонтеры, они запаниковали и потребовали отправить их во Францию. Да вдобавок шторм, и чуть все не накормили рыб.
— Что же произошло? — поинтересовался Ушаков. Ему действительно были интересны уроки побед и поражений флота. Да он и знал, что предстоит еще не раз штурмовать приморские крепости.
— Я не был там. Но говорят, что время года было неудачное. Февраль.
Ушаков усмехнулся, и Шабо понял, что это неубедительно.
— Ну еще отсутствовало согласование между адмиралом Трюге и сухопутными командирами. Дисциплина в войсках и экипажах была ужасна. Все разболтались. Был период до революции, когда наши офицеры были чересчур образованны, были чересчур пропитаны ходячими теориями, для них солдат ничего не значил. Сейчас же, к сожалению, наоборот, офицер не знает ни теории, ни тактики.
Дюбуа нерешительно возразил:
— Однако с солдатами и матросами стали обходиться человечнее, во флот пришло немало людей смелых.
— Да, они были смелы, но неопытны и необразованны. Система разрушается быстро, но восстанавливается долго. Наши революционеры у отличной организации флота, которую продумал Кольбер, заимствовали только те, которые достойны были сожаления. Это ниспровержение истинных правил иерархии, смешение военного флота с коммерческим, уход военных элементов из портов, невежество вместо знания. Никто уже больше не слушается морских офицеров, чиновников, инженеров. А ведь должна же быть дисциплина! — обратился неожиданно Шабо к Ушакову.
Русский адмирал с интересом слушал о том, что происходило во французском флоте. Переспрашивал Шостака. Попросил сменить блюда и принести сладости, шербет, кофе. Закончив распоряжаться, ответил на вопрос:
— Без дисциплины побед не добиться. Но с солдатами и моряками звереть негоже. От их духа и бодрости, от доброты к ним победа зависит. Да еще от умения командирского, от снабжения, от ветров попутных, от кораблей хороших, от пушек скорострельных, от умения, от храбрости. Да мало ли от чего. Все это, правда, в один узел редко стягивается. Так вот и зависит все от матроса до командира, от командира до матроса... Ну ладно об этом. Как мы условились в соглашении, вы, Дюбуа, едете в Тулон, и мы даем вам двадцатипушечник, а вот Шабо в Анкону. Не так ли? Какие просьбы? У вас, Дюбуа?
— Я хотел бы взять с собой мебель, изготовленную венецианцами.
— Хорошо, если это не чужая собственность. А вы, Шабо?
— А я хотел бы иметь на память от победителя небольшую памятную вещь. Не откажите в любезности.
— Ну что вы, генерал. Я рад был с вами познакомиться, здесь, за чашкой кофе, больше, чем у крепостных стен. Но если вы серьезно, то вот держите эту вещицу. — И Ушаков протянул Шабо табакерку. — Давайте больше не встречаться в боях. До свидания.
Рассмеялся. Каков? Мыслит за французов. А они-то что сами думали? Вот и попытаем.
Французы прибыли точно вовремя. Дюбуа зашел первым и живо, обращаясь к Шостаку, который сразу переводил, прожурчал:
— Точность — вежливость королей, поскольку у нас королей нет, то наш генерал, — махнул в сторону Шабо, — считает точность обязательной для людей военных. Я с ним согласен.
Шабо хмуро взглянул на Дюбуа, кивнул Ушакову и добавил:
— Тем более это обязательное правило для побежденного.
— Ну, господа, — перебил их Ушаков, — давайте забудем о предыдущих ролях. Та пиеса завершилась. Сегодня встречаются коллеги, кои могут отвлечься от драматической постановки.
— Однако же, адмирал, разница в том, — перебил решительный Шабо, — что постановщиком этой пьесы были вы.
— Разница в другом, — строго добавил Ушаков, — погибло немало людей, которые могли остаться живыми.
— Не хотите ли вы сказать, — с вызовом спросил Дюбуа, — что нам не следовало сражаться, адмирал? Ведь мы же дали присягу.
— Нет, я хочу сказать, что вам следовало бы сдаться раньше. Ведь приезжал же Шостак — еще в октябре... А впрочем, давайте пообедаем.
Ушаков пригласил гостеприимным жестом за стол. Дюбуа не заставил себя ждать и, воссевши на стуле, приценивающе оглядывал закуски. Ушаков поднял бокал.
— Выпьем, господа, за ваших родных и близких, что ждут вашего возвращения и будут рады видеть вас живыми, ибо жребий войны коварен и мог выбросить любые кости каждому из нас.
Французы молча выпили.
— Недурное вино. Русское? — поинтересовался Дюбуа.
— Нет. У нас, пожалуй, нет хороших вин. А горячее вино пришло к нам из Пруссии. Эта прусская водка вещь тяжелая. Я бы вас медовухой угостил, но здесь меду не достанешь. А французские вина лучше этого?
— О! — закатил глаза Дюбуа. — Прелестнее могут быть только молодые блондинки из Гавра, — комиссар захохотал, довольный своей шуткой. — Хотя, — поднял он палец, — некоторые и уверяют, что старые вина лучше, а я думаю, что вино должно быть не старше женщины. Те, кто думает, что вино пятидесятилетнее лучше вина двадцатилетнего, ошибаются. Вино хорошо в том возрасте, когда хороша женщина, — тоном знатока продолжал Дюбуа. — Дальше оно становится безвкусным, выцветшим, без букета, дряблым, с густым осадком — так же, как и женщина.
Ушаков несколько опешил от таких глубоких познаний комиссара, перевел глаза на Шабо и спросил:
— Скажите, генерал, сколько вы еще могли продержаться? И если не секрет, в чем увидели основную опасность для себя?
— Какой тут секрет. Вы сами все это знаете. Во-первых, ваша морская блокада. Она была непроницаема, и это породило в гарнизоне неуверенность и даже страх. Во-вторых, вы правильно поняли, что Видо — наша главная защита. Взяв его, вы могли свободно расстрелять нас артиллерией морских кораблей. И третье — суша. Вы создали там ад для нас. Повстанцы, албанцы, батареи. Вы великий флотоводец и стратег, адмирал. За ваше здоровье!
— Я охотно присоединяюсь к словам генерала и сделал бы это еще с большим удовольствием, если бы в роли победителей были мы. Но судьба была благосклонна к вам, адмирал! За вас это шампанское. — Дюбуа опорожнил бокал и хитро сверкнул глазами: — Но вот в деле шампанского Франция непобедима. Вы знаете, что еще римские императоры ценили лозу и вина из наших земель. Потом божьи слуги — епископы, прелаты и монахи продолжили виноделие, и им за это спасибо. Особо отличился монах Периньон, которому мы обязаны вот этими пузырьками. В 1670 году он не так закупорил бутылки, и мы имеем с тех пор «шипучее». Он же открыл то, что из разных лоз можно добывать разное по вкусу вино. Периньон ослеп, но до конца дней своих был хранителем подвалов братства Святого Петра. Секреты свои он передал своему помощнику — монаху Рюинару. И сия фирма, хотя и была потрепана в дни революции, существует и по сей день. Не хотели бы вы, адмирал, стать виноделом? — И, видя, что Ушаков недоуменно пожал плечами, разочарованно закончил:
— А жаль, мы бы с вами организовали великолепную компанию по сбыту вин в Америке и России.
Федор Федорович развел руками:
— Торговец из меня плохой. Я до конца дней своих флотом буду заниматься, — и засмеялся, — вот монахом разве на склоне лет, может, и заделаюсь. Птиц послушаю в саду. Я ведь не слышал птиц-то с детства, считай.
Когда Шостак перевел ответ, уже Шабо посмотрел на него с удивлением. Этот русский адмирал был ему все более и более симпатичен. Он, наверное, и сам не предполагает, сколь блестящую победу он одержал.
— Адмирал учел, по-видимому, наш горький урок при осаде Гибралтара вместе с испанцами еще в 1779 и 1783 годах. Он бывал там.
— Да, я бывал и слышал пушки Гибралтара. Вначале хотел даже сделать плавучие батареи, как это пытался адмирал Морено, но опыт был их, как вы помните, печален: они сгорели и потонули на виду англичан. Поэтому роль плавучих батарей отвел кораблям.
Шабо принял как должное это знание русского флотоводца. Но все-таки он поражался, что этот бывалый моряк отверг укоренившуюся теорию о том, что флот с моря может лишь блокировать приморские крепости. Он и сам был до сих пор в плену узких известных всем морским и сухопутным командирам взглядов.
— А вы знаете, адмирал, что республиканский флот и гвардейцы не раз штурмовали крепости. Но им редко удавалось справиться с ними. Вы знаете о блокаде крепости Кальяри на Сардинии?
— Да, я знаю, что она окончилась неудачно в 1793 году, хотя там высадили на остров такой же десант, как и мы.
— Не такой, а больше. Всего пять тысяч человек. Флот-то наш действовал там хорошо, но подкачали марсельские волонтеры, они запаниковали и потребовали отправить их во Францию. Да вдобавок шторм, и чуть все не накормили рыб.
— Что же произошло? — поинтересовался Ушаков. Ему действительно были интересны уроки побед и поражений флота. Да он и знал, что предстоит еще не раз штурмовать приморские крепости.
— Я не был там. Но говорят, что время года было неудачное. Февраль.
Ушаков усмехнулся, и Шабо понял, что это неубедительно.
— Ну еще отсутствовало согласование между адмиралом Трюге и сухопутными командирами. Дисциплина в войсках и экипажах была ужасна. Все разболтались. Был период до революции, когда наши офицеры были чересчур образованны, были чересчур пропитаны ходячими теориями, для них солдат ничего не значил. Сейчас же, к сожалению, наоборот, офицер не знает ни теории, ни тактики.
Дюбуа нерешительно возразил:
— Однако с солдатами и матросами стали обходиться человечнее, во флот пришло немало людей смелых.
— Да, они были смелы, но неопытны и необразованны. Система разрушается быстро, но восстанавливается долго. Наши революционеры у отличной организации флота, которую продумал Кольбер, заимствовали только те, которые достойны были сожаления. Это ниспровержение истинных правил иерархии, смешение военного флота с коммерческим, уход военных элементов из портов, невежество вместо знания. Никто уже больше не слушается морских офицеров, чиновников, инженеров. А ведь должна же быть дисциплина! — обратился неожиданно Шабо к Ушакову.
Русский адмирал с интересом слушал о том, что происходило во французском флоте. Переспрашивал Шостака. Попросил сменить блюда и принести сладости, шербет, кофе. Закончив распоряжаться, ответил на вопрос:
— Без дисциплины побед не добиться. Но с солдатами и моряками звереть негоже. От их духа и бодрости, от доброты к ним победа зависит. Да еще от умения командирского, от снабжения, от ветров попутных, от кораблей хороших, от пушек скорострельных, от умения, от храбрости. Да мало ли от чего. Все это, правда, в один узел редко стягивается. Так вот и зависит все от матроса до командира, от командира до матроса... Ну ладно об этом. Как мы условились в соглашении, вы, Дюбуа, едете в Тулон, и мы даем вам двадцатипушечник, а вот Шабо в Анкону. Не так ли? Какие просьбы? У вас, Дюбуа?
— Я хотел бы взять с собой мебель, изготовленную венецианцами.
— Хорошо, если это не чужая собственность. А вы, Шабо?
— А я хотел бы иметь на память от победителя небольшую памятную вещь. Не откажите в любезности.
— Ну что вы, генерал. Я рад был с вами познакомиться, здесь, за чашкой кофе, больше, чем у крепостных стен. Но если вы серьезно, то вот держите эту вещицу. — И Ушаков протянул Шабо табакерку. — Давайте больше не встречаться в боях. До свидания.
Амнистия
...Дни после падения Корфу летели еще быстрее, чем до штурма. Каждый день приносил адмиралу заботы, хлопоты и опасности. Сегодня за длинным, потемневшим от времени столом собрались люди, с которыми он хотел посоветоваться. Решение для себя уже принял, но надо было проверить его на людях, опереться на их мнение, определить угрозы к исполнению. Народ собрался разный — его соратники, боевые командиры кораблей, руководители греческих повстанцев, высокородные нобили, пылкие второклассные. Тяжело опустил на стол свои мужицкие руки священник Дармарос, ножичком сосредоточенно чистил ногти Граденигос Сикурос ди Силлас, живо жестикулировал Палатинос. Пожалуй, за каждым из них и стояла та сила, мнение которой хотел знать Ушаков.
— Достопочтенные господа! Свершилось событие великое. Корфу, как и все Ионические острова, ныне освобожден эскадрой союзных войск! Волю императора нашего объявляли мы уже не раз: Россия здесь выгод своих не ищет и не претендует на приобретение земель. Но претендует она на то, чтобы восстановить на островах сих порядок и спокойствие. Было до сего времени здесь немало злоупотреблений и своевольства. Но все действовали по злому умыслу. Обстоятельства молодых людей ввели в погрешность, если сие так называть можно, но раскаяние их освобождает и делает вновь достойными общества. Я от них соболезную и с удовольствием в погрешностях их прощаю.
Адмирал обвел взглядом присутствующих. Все напряженно слушали. Дармарос разжал кулаки, Сикурос ди Силлас сложил ножичек и спрятал его в футляр, Палатинос что-то стал записывать на клочке бумаги. Адмирал, чувствуя важность момента, встал и торжественно объявил:
— С сего дня, как и заявляли мы перед низвержениеем тиранического режима, объявляем мы амнистию. В прокламации союзнического командования мы призвали прекратить распри, забыть обиды и простить содеянное. Мы так и написали там: «Люди всех сословий и наций, чтите властное предначертание человечности. Да прекратятся раздоры, да умолкнет дух вендетты, да воцарится мир, добрый порядок и общее согласие на всем острове». Амнистию таковую мы завтра и объявим на островах!
Адмирал сел. Палатинос захлопал в ладоши: «Мудро! Великодушно!» — выкрикнул он, не дав установиться тишине.
Сикурос ди Силлас выждал паузу и, склонив голову к плечу, медленно растягивая слова, чтобы дать перевести переводчику, спросил:
— Значит ли это, что не будут наказаны бунтовщики и мятежники, захватившие земли и имущество почтенных граждан?
Ушаков хладнокровно ответил:
— Подобные дела надо предать забвению и примирить.
Сикурос ди Силлас хотел было возразить, но Ушаков не дал и слова сказать.
— Противу сего я не хочу слушать никаких доводов.
Н. Булгарис, назначенный руководителем, стал решительно поддерживать русского адмирала. Амнистия необходима, говорил он, чтобы не дать рассыпаться только что освобожденному обществу. Все осложнилось в этом мире, и надо, чтобы он не рассыпался и не погреб под своими обломками всех нас, простить бунтовавших. Сикурос ди Силлас снова возразил:
— Прощение — значит разрешение к новым бунтам и беспокойствам. Надо посадить бунтующих, зачинщиков расстрелять, а все забранные земли отобрать.
Орио неодобрительно покачал головой. Дармарос поднял руки, как бы сдерживая ненависть и злость, и, обращаясь к Ушакову, уважительно сказал:
— Господин адмирал, великая мудрость движет вами. Кровь породит новую кровь. Наказание — новых обиженных. Островная церковь благословляет вас на сей богоугодный акт.
Ушаков удовлетворенно кивнул и посчитал разговор законченным. Дежурный офицер подошел и что-то тихо доложил ему.
— Пусть заходит. Послушаем на прощание эту просьбу.
В комнату, поддерживаемый двумя пожилыми греками, вошел древний старец. Он поводил головой по сторонам, нашел сидящего в торце стола Ушакова и упал на колени. Адмирал жестом руки приказал встать.
— Говори!
Старец вытер слезу и четко по-русски сказал:
— Благородный адмирал. Прости моих оболтусов. Закружила им голову французская зараза. Думали, что волю Греции несут, и пошли вслед им. Сейчас их арестовали. Судить хотят, — старик горестно вздохнул. — Не враги они нашей единоверной России. Не враги, а глупцы. Помилуй их. Отпусти с богом. Прикажу им, так же как сам, много лет в Черном море служить верой и правдой русскому флагу.
Старец снова упал на колени. Ушаков торопливо вышел из-за стола, поднял его под руки и спросил:
— Как звать-то вас, отче?
— Афанасий! Афоней ваши моряки кликали.
— Вот что! — повернулся к адъютанту. — Передай майору Дандрии! Пусть приведет младых сих карманьолов к присяге, а после того непременно их простить... подобных им сделать свободными, а подобные дела предать забвению и примирить. Ты же, отец, будь спокоен. Был ты честен и долгу своему предан, и мы этого не забудем. Ступай! Все будет по-доброму!
Старик низко кланялся, отступая до самой двери, и там, перекрестив адмирала, удалился. Ушаков повернулся к сидящим и тихо сказал:
— С таковыми несчастными, какой сей старец, обще я соболезную об их состоянии... Какова тут может быть кара? Прощать надо. Они нашими самыми большими друзьями станут...
...На островах объявили об амнистии.
— Достопочтенные господа! Свершилось событие великое. Корфу, как и все Ионические острова, ныне освобожден эскадрой союзных войск! Волю императора нашего объявляли мы уже не раз: Россия здесь выгод своих не ищет и не претендует на приобретение земель. Но претендует она на то, чтобы восстановить на островах сих порядок и спокойствие. Было до сего времени здесь немало злоупотреблений и своевольства. Но все действовали по злому умыслу. Обстоятельства молодых людей ввели в погрешность, если сие так называть можно, но раскаяние их освобождает и делает вновь достойными общества. Я от них соболезную и с удовольствием в погрешностях их прощаю.
Адмирал обвел взглядом присутствующих. Все напряженно слушали. Дармарос разжал кулаки, Сикурос ди Силлас сложил ножичек и спрятал его в футляр, Палатинос что-то стал записывать на клочке бумаги. Адмирал, чувствуя важность момента, встал и торжественно объявил:
— С сего дня, как и заявляли мы перед низвержениеем тиранического режима, объявляем мы амнистию. В прокламации союзнического командования мы призвали прекратить распри, забыть обиды и простить содеянное. Мы так и написали там: «Люди всех сословий и наций, чтите властное предначертание человечности. Да прекратятся раздоры, да умолкнет дух вендетты, да воцарится мир, добрый порядок и общее согласие на всем острове». Амнистию таковую мы завтра и объявим на островах!
Адмирал сел. Палатинос захлопал в ладоши: «Мудро! Великодушно!» — выкрикнул он, не дав установиться тишине.
Сикурос ди Силлас выждал паузу и, склонив голову к плечу, медленно растягивая слова, чтобы дать перевести переводчику, спросил:
— Значит ли это, что не будут наказаны бунтовщики и мятежники, захватившие земли и имущество почтенных граждан?
Ушаков хладнокровно ответил:
— Подобные дела надо предать забвению и примирить.
Сикурос ди Силлас хотел было возразить, но Ушаков не дал и слова сказать.
— Противу сего я не хочу слушать никаких доводов.
Н. Булгарис, назначенный руководителем, стал решительно поддерживать русского адмирала. Амнистия необходима, говорил он, чтобы не дать рассыпаться только что освобожденному обществу. Все осложнилось в этом мире, и надо, чтобы он не рассыпался и не погреб под своими обломками всех нас, простить бунтовавших. Сикурос ди Силлас снова возразил:
— Прощение — значит разрешение к новым бунтам и беспокойствам. Надо посадить бунтующих, зачинщиков расстрелять, а все забранные земли отобрать.
Орио неодобрительно покачал головой. Дармарос поднял руки, как бы сдерживая ненависть и злость, и, обращаясь к Ушакову, уважительно сказал:
— Господин адмирал, великая мудрость движет вами. Кровь породит новую кровь. Наказание — новых обиженных. Островная церковь благословляет вас на сей богоугодный акт.
Ушаков удовлетворенно кивнул и посчитал разговор законченным. Дежурный офицер подошел и что-то тихо доложил ему.
— Пусть заходит. Послушаем на прощание эту просьбу.
В комнату, поддерживаемый двумя пожилыми греками, вошел древний старец. Он поводил головой по сторонам, нашел сидящего в торце стола Ушакова и упал на колени. Адмирал жестом руки приказал встать.
— Говори!
Старец вытер слезу и четко по-русски сказал:
— Благородный адмирал. Прости моих оболтусов. Закружила им голову французская зараза. Думали, что волю Греции несут, и пошли вслед им. Сейчас их арестовали. Судить хотят, — старик горестно вздохнул. — Не враги они нашей единоверной России. Не враги, а глупцы. Помилуй их. Отпусти с богом. Прикажу им, так же как сам, много лет в Черном море служить верой и правдой русскому флагу.
Старец снова упал на колени. Ушаков торопливо вышел из-за стола, поднял его под руки и спросил:
— Как звать-то вас, отче?
— Афанасий! Афоней ваши моряки кликали.
— Вот что! — повернулся к адъютанту. — Передай майору Дандрии! Пусть приведет младых сих карманьолов к присяге, а после того непременно их простить... подобных им сделать свободными, а подобные дела предать забвению и примирить. Ты же, отец, будь спокоен. Был ты честен и долгу своему предан, и мы этого не забудем. Ступай! Все будет по-доброму!
Старик низко кланялся, отступая до самой двери, и там, перекрестив адмирала, удалился. Ушаков повернулся к сидящим и тихо сказал:
— С таковыми несчастными, какой сей старец, обще я соболезную об их состоянии... Какова тут может быть кара? Прощать надо. Они нашими самыми большими друзьями станут...
...На островах объявили об амнистии.
Парадокс конца XVIII века — ионическая конституция
Пороховой дым над крепостью Корфу оседал, четко вырисовывались неприступные доселе бастионы и башни, кое-где зияли бреши, выступали острые каменные обломки зубцов. Однако в целом крепость сильно не пострадала и снова превращалась в неприступную твердыню, но на этот раз уже союзнических войск России и Оттоманской Порты. В развалинах же лежала вся система управления Ионических островов. Многовековая венецианская власть рухнула, новые французские порядки рассыпались. Нобили с облегчением вздохнули. Наконец-то им вернут все их земли, имущество. Они безраздельно будут властвовать в Генеральном совете. Только родовитость и знатность дает право на власть, на управление и привилегии. Всех второклассных, простых, «черный» люд надо призвать к порядку, приструнить, наказать, чтобы неповадно было покушаться на чужую собственность и права аристократов. Сомнений в установлении строгих порядков не было. Ведь эскадра, которая их освободила, послана двумя самыми абсолютными монархами, сохранившими свои привилегии в неприкосновенности от французского республиканства и заразы либерализма.
Все так. Но события на островах разворачивались по-иному. Потому что во главе сил союзников стоял адмирал Федор Ушаков. Не приходится сомневаться в его державных убеждениях, приверженности существующим порядкам. Но не приходится сомневаться и в его аналитическом уме, рассудке, практическом и гибком уме, умении трезво взвесить общественные и политические факты, сделать самый точный и необходимый вывод из ситуации. На Ионических островах Федор Ушаков предстает перед нами как умный и тонкий политик, как расчетливый управитель, умный организатор.
Каково будет правление на Ионических островах, кому будут принадлежать они? Жители островов об этом не знали. Они желали быть самостоятельными, связывали свою свободу с Россией, панически боялись османов и всей системы турецкого правления. В это время в Константинополе шли долгие и упорные переговоры. Турки давно желали видеть острова своей колонией, в крайнем случае иметь тот удушающий протекторат, который был у них над Дунайскими княжествами. У Павла I не было никакого желания включать острова в состав Османской империи. Если нельзя сделать самостоятельное греческое образование, следует преобразовать его в самоуправляющее государство, с собственной конституцией под верховной властью султана. Примером была Дубровницкая (Рагузинская) республика, пребывавшая под властью султана лишь формально. Ушаков видел непреклонную решимость греков противостоять турецкому владычеству, старался повлиять на Томару истинной информацией.
«Буде отделены будут они от протекции России, так заметить должно, даже до бешенства дойтить могут, столь боятся они малейшего роду подданства туркам».
Федор Федорович Ушаков был человек слова, и при установлении верховной власти Порты его в немалой степени тревожило, что «островные греки» посчитали бы его пустословом, «обещалкиным», нарушителем обязательств, данных в «пригласительных письмах». Слово же свое он ценил высоко: «А я всякое данное мною слово старался сдержать верным, через то и имеют ко мне наилучшую склонность и веру, это мне много помогает в моих деятельностях».
Все так. Но события на островах разворачивались по-иному. Потому что во главе сил союзников стоял адмирал Федор Ушаков. Не приходится сомневаться в его державных убеждениях, приверженности существующим порядкам. Но не приходится сомневаться и в его аналитическом уме, рассудке, практическом и гибком уме, умении трезво взвесить общественные и политические факты, сделать самый точный и необходимый вывод из ситуации. На Ионических островах Федор Ушаков предстает перед нами как умный и тонкий политик, как расчетливый управитель, умный организатор.
Каково будет правление на Ионических островах, кому будут принадлежать они? Жители островов об этом не знали. Они желали быть самостоятельными, связывали свою свободу с Россией, панически боялись османов и всей системы турецкого правления. В это время в Константинополе шли долгие и упорные переговоры. Турки давно желали видеть острова своей колонией, в крайнем случае иметь тот удушающий протекторат, который был у них над Дунайскими княжествами. У Павла I не было никакого желания включать острова в состав Османской империи. Если нельзя сделать самостоятельное греческое образование, следует преобразовать его в самоуправляющее государство, с собственной конституцией под верховной властью султана. Примером была Дубровницкая (Рагузинская) республика, пребывавшая под властью султана лишь формально. Ушаков видел непреклонную решимость греков противостоять турецкому владычеству, старался повлиять на Томару истинной информацией.
«Буде отделены будут они от протекции России, так заметить должно, даже до бешенства дойтить могут, столь боятся они малейшего роду подданства туркам».
Федор Федорович Ушаков был человек слова, и при установлении верховной власти Порты его в немалой степени тревожило, что «островные греки» посчитали бы его пустословом, «обещалкиным», нарушителем обязательств, данных в «пригласительных письмах». Слово же свое он ценил высоко: «А я всякое данное мною слово старался сдержать верным, через то и имеют ко мне наилучшую склонность и веру, это мне много помогает в моих деятельностях».