Страница:
Ушаков не успел ответить, что понимает, видит, что все говорят о флоте, но его еще нету, и видит его силу пока еще один неистовый вице-адмирал. Но тот закашлялся, затрясся, махнул рукой:
— Я вот сюда прилягу, шубой накроюсь. Лихорадка чертова еще из-под Кольберга терзает. А ты про Дон расскажи, про устье, что там ждать можно? С лоцманом шел? Или по карте? Как солдатики-то на кораблике, в мореходцев превращаются?
Ушаков долго рассказывал про капризы Дона, заносы песчаные в устье, где можно застрять надолго, про круговерти опасные и про то, как надо бы отбирать во флот людей бесстрашных, воды не боящихся.
— Где их взять-то? — ворчал Сенявин. — Не будешь же всех из Архангельска да Новгорода тащить, там Балтийский флот на них держится. Надо южного мужика с морем связать. Он здесь тоже сметливый да понятливый. А ты сам-то откуда родом? Ярославский? Ну вот губерния — тоже для мореплавателей подходящая. Гриша-то Спиридов ведь тоже оттуда.
Не сразу понял Ушаков, что это он о главном ныне адмирале России, о Григории Андреевиче Спиридове и его эскадре. Сказал с почтением:
— Великая миссия им досталась. В какое логово подались, с самым большим флотом встретятся. Каково-то им там?..
Сенявин присел, задумался и доверительно обратился к Федору:
— Я признаться могу, сам на них с величайшей завистью смотрю. С природы-то я не завистлив был, даже до сего случая ни к чему... А теперь под старость черт дал зависть. Рассуди: они все ведут службу прямо по своему званию по морю, да и на кораблях, а я, как гусар, пешком.
Тень печали и болезни легла на лицо Сенявина, он задумался, но ненадолго: кучей ввалились офицеры, строители, кричали друг на друга, указывали пальцем, хватали за кафтаны и мундиры.
— Хватит! — крикнул вице-адмирал. — Пора помириться! Державное дело делать.
— Ваше высокопревосходительство! Алексей Наумович, но он же весь лес на свой корабль забирает. Не успел я уехать на ту верфь, вы же знаете, что я один и тут и там. Он лес вывез и все на один корабль, другие стоят.
— Что самовольничаешь? Не твоя ведь усадьба, что хочу, то и ворочу, — загромыхал, преобразившись из больного старика в грозного адмирала, Сенявин.
— Алексей Наумович, — приложил руки к груди высокий капитан 2-го ранга, — мне доделать малость осталось, и корабль готов, а лес завтра будет, везут уже.
Сенявин пожурил его еще за самовольство, но согласился:
— Верно, Иван Афанасьевич, прискакал гонец, сегодня уже двадцать подвод подведут да завтра столько же. Хватит тебе. Остынь. Давайте щей похлебаем.
Пока расставляли миски да раскладывали приборы, Сенявин вызвал уезжающего в Петербург капитан-лейтенанта. Тот пришел и доложился. Ушаков обнялся с вошедшим, обрадовался как родному. Ваня Апраксин, его прошлогодний командир на праме, вместе Дон обуздывали. И вот уже в Петербург. Что так быстро? Тот обернулся и тихо сказал:
— Перемрем все, Федя, здесь. Надо хоть в бой, на Средиземное, но от этой гнилости бежать. Вон, смотри, адмирал наш совсем плох.
Сенявин, как бы услыша, обернулся к Апраксину и тихим хриплым голосом сказал:
— Прошу о сей моей болезни жене не сказывать, и ежели она от кого о том может поведать, то примите на себя труд уверить ее, что я здоров.
И лихорадка снова забила его мелкой дрожью, но он пересилил себя, сел за стол вместе со всеми, расспрашивал Афанасьева о делах в Икорце, о поставках железа, капитана судна о якорях и команде, Ушакова об опасностях от кочевников и наибольших отмелях. Все хотел внать, перепроверить этот вершитель морских судеб на юге Отечества.
Прощались все вместе, каждому сказал деловое напутствие и дал наказ. На Апраксина посмотрел грустно и сказал:
— Езжайте немедля, господин капитан-лейтенант, рапорта мои передайте вице-президенту Адмиралтейств-коллегии его светлости Чернышеву. Да скажите ему, что мы дело свое исполним. И не умрем. — Подумал и добавил: — Впрочем, многие умрут.
Ушакову подал руку и неожиданно вспомнил:
— А ты мне здорово отвечал на экзамене. Чувствую, что наука впрок пошла. Вот что, встань-ка на реке Кутюрме дозором, не дай бог турки две шлюпки пришлют и весь флот наш пожгут. Считай приказ тебе до осени. Ну давайте с Богом за дела!
Таганрог — Крым — Балаклава
Собирать по человечку...
«Северный орел»
— Я вот сюда прилягу, шубой накроюсь. Лихорадка чертова еще из-под Кольберга терзает. А ты про Дон расскажи, про устье, что там ждать можно? С лоцманом шел? Или по карте? Как солдатики-то на кораблике, в мореходцев превращаются?
Ушаков долго рассказывал про капризы Дона, заносы песчаные в устье, где можно застрять надолго, про круговерти опасные и про то, как надо бы отбирать во флот людей бесстрашных, воды не боящихся.
— Где их взять-то? — ворчал Сенявин. — Не будешь же всех из Архангельска да Новгорода тащить, там Балтийский флот на них держится. Надо южного мужика с морем связать. Он здесь тоже сметливый да понятливый. А ты сам-то откуда родом? Ярославский? Ну вот губерния — тоже для мореплавателей подходящая. Гриша-то Спиридов ведь тоже оттуда.
Не сразу понял Ушаков, что это он о главном ныне адмирале России, о Григории Андреевиче Спиридове и его эскадре. Сказал с почтением:
— Великая миссия им досталась. В какое логово подались, с самым большим флотом встретятся. Каково-то им там?..
Сенявин присел, задумался и доверительно обратился к Федору:
— Я признаться могу, сам на них с величайшей завистью смотрю. С природы-то я не завистлив был, даже до сего случая ни к чему... А теперь под старость черт дал зависть. Рассуди: они все ведут службу прямо по своему званию по морю, да и на кораблях, а я, как гусар, пешком.
Тень печали и болезни легла на лицо Сенявина, он задумался, но ненадолго: кучей ввалились офицеры, строители, кричали друг на друга, указывали пальцем, хватали за кафтаны и мундиры.
— Хватит! — крикнул вице-адмирал. — Пора помириться! Державное дело делать.
— Ваше высокопревосходительство! Алексей Наумович, но он же весь лес на свой корабль забирает. Не успел я уехать на ту верфь, вы же знаете, что я один и тут и там. Он лес вывез и все на один корабль, другие стоят.
— Что самовольничаешь? Не твоя ведь усадьба, что хочу, то и ворочу, — загромыхал, преобразившись из больного старика в грозного адмирала, Сенявин.
— Алексей Наумович, — приложил руки к груди высокий капитан 2-го ранга, — мне доделать малость осталось, и корабль готов, а лес завтра будет, везут уже.
Сенявин пожурил его еще за самовольство, но согласился:
— Верно, Иван Афанасьевич, прискакал гонец, сегодня уже двадцать подвод подведут да завтра столько же. Хватит тебе. Остынь. Давайте щей похлебаем.
Пока расставляли миски да раскладывали приборы, Сенявин вызвал уезжающего в Петербург капитан-лейтенанта. Тот пришел и доложился. Ушаков обнялся с вошедшим, обрадовался как родному. Ваня Апраксин, его прошлогодний командир на праме, вместе Дон обуздывали. И вот уже в Петербург. Что так быстро? Тот обернулся и тихо сказал:
— Перемрем все, Федя, здесь. Надо хоть в бой, на Средиземное, но от этой гнилости бежать. Вон, смотри, адмирал наш совсем плох.
Сенявин, как бы услыша, обернулся к Апраксину и тихим хриплым голосом сказал:
— Прошу о сей моей болезни жене не сказывать, и ежели она от кого о том может поведать, то примите на себя труд уверить ее, что я здоров.
И лихорадка снова забила его мелкой дрожью, но он пересилил себя, сел за стол вместе со всеми, расспрашивал Афанасьева о делах в Икорце, о поставках железа, капитана судна о якорях и команде, Ушакова об опасностях от кочевников и наибольших отмелях. Все хотел внать, перепроверить этот вершитель морских судеб на юге Отечества.
Прощались все вместе, каждому сказал деловое напутствие и дал наказ. На Апраксина посмотрел грустно и сказал:
— Езжайте немедля, господин капитан-лейтенант, рапорта мои передайте вице-президенту Адмиралтейств-коллегии его светлости Чернышеву. Да скажите ему, что мы дело свое исполним. И не умрем. — Подумал и добавил: — Впрочем, многие умрут.
Ушакову подал руку и неожиданно вспомнил:
— А ты мне здорово отвечал на экзамене. Чувствую, что наука впрок пошла. Вот что, встань-ка на реке Кутюрме дозором, не дай бог турки две шлюпки пришлют и весь флот наш пожгут. Считай приказ тебе до осени. Ну давайте с Богом за дела!
Таганрог — Крым — Балаклава
К весне со всех стапелей на Дону сошло 12 «новоизобретенных» кораблей, 5 двухъярусных прамов, 1 дубельшлюпка, 1 палубный бот, 58 лодок с двумя пушками. Корабли были построены. Сенявин получил звание вице-адмирала. Однако флота еще не было, необходимо было собрать корабли в кулак и переправить их к крепостям Азов и Таганрог.
Летом 1770 года двинулись все к Таганрогу. Там уже укреплялась набережная, делали гавань, строили дома, казармы. Однако на Таганрог осенью обрушился сокрушительный смерч. Так стихия еще раз испробовала крепость кораблей и людей. И те и другие выдержали плохо. Илья Ханыков отмечает в своих записках: «В ноябре 10-го числа того же 770 года с гавани на две трети унесло по берегам, после в декабре на 15 число сделался ветер еще больше... и всю гавань до основания разнесло... и после того и по сие время (то есть по 1772 г. — В. Г.) по Таганрогу, казармам, землянкам ходил мор, хлестала людей лихоманка (лихорадка)». Умирали солдаты, умирали корабельные мастера, умирали архитекторы, умирали офицеры. Дорогой ценой заплатила Россия за этот свой первый порт и базу на Азовском море.
Весной 1771 года Азовский флот получает боевое крещение. Корпус генерал-майора Щербатова армии князя Долгорукого ведет наступление со стороны Геничи и Арабата в тыл турецким войскам, находящимся в Крыму. Сенявин должен был поддержать это наступление, как только «вскроются воды». 25 апреля он пишет из Таганрога вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Ивану Григорьевичу Чернышеву: «При всей моей скуке и досаде на то, что я еще к выступлению не готов, ваше сиятельство, вообразите себе и мое удовольствие: видеть с высоты стоящие перед гаванью в Таганроге суда под военным российским флагом — чего со времен Петра Великого, то есть с 1699 года здесь не видели!» (граф забыл, что войска Миниха были здесь и позднее).
18 мая эскадра тронулась в путь. Выпали на ее долю и штормовые ветры, что повлекли на дно пять кораблей, лодок и шлюпок. У Геничей флот помог построить мост через косу и двинулся к проливу Еникале, где и встретил турецкий флот из 40 судов, галер.
Эскадра Сенявина пошла на сближение, но турки, потрясенные появлением русского флота, бой не приняли и отступили. Русские корабли встали на Еникальском рейде и вступили «сполна во владение Азовским морем». 23 июня Сенявин с удовлетворением пишет И. Чернышеву: «Я скажу, что прошел Азовское море вдоль от одного края до другого и теперь опять на половине. Я думаю, что турки таких судов на Азовском море видеть не уповали. Удивление их тем больше быть может, что по известности им азовской и таганрогской глубины там великим суднам быть нельзя... то по справедливости сказать турки могут, что флот сей пришел к ним не с моря, а с азовских высоких гор. Удивятся они и еще больше, как увидят на Черном море фрегаты и почувствуют их силы».
Ушаков в эти годы исполнял немало серьезных поручений и заданий. На праме номер пять под командой капитан-лейтенанта Апраксина плавал от Новохоперска к Азову. Потом на том же праме плавал, охраняя устье Дона в 1769 году. В том же году он был произведен в лейтенанты и уже в следующей кампании сам командовал этим прамом. В строящемся и становящемся на короткий период основной базой русского флота Таганроге тоже разворачивалось строительство, и лейтенант Ушаков доставлял туда лес, командуя транспортными судами. В 1772 году получил важное задание поднять затонувшие и застрявшие на Дону корабли с припасами и материалами. В этом же году на палубном боте «Курьер» впервые прошел от Таганрога до Кафы (Феодосия) и далее до Балаклавской бухты. «Новоизобретенные» шестнадцатипушечники «Модон» и «Морея» под его началом оказывались то в Таганроге, то в Балаклаве, то в Кафе, то в Керчи, участвуя в разведке, охране берегов, защите крепостей побережья от турецких десантов. Черное море стало для него тогда морем познания морского ратного труда. Первой боевой школой командования людьми и кораблями. В 1775 году Федор Ушаков был переведен в Санкт-Петербургскую корабельную команду и произведен в капитан-лейтенанты.
* * *
Переход этот был нелегкий и изнурительный. Команды только учились ставить паруса, грести. Прамы осторожно двигались по воде, натыкались на песчаные косы, преодолевали их. Почти сорок километров протащили посуху прамы на катках рекруты и солдаты. Команда Якова Сухотина с 40 лодками прошла до Черкасска и осталась там зимовать. Мичман Пустошкин и мичман Соловьев свои лодки оставили на зиму в станице Вешенской.Летом 1770 года двинулись все к Таганрогу. Там уже укреплялась набережная, делали гавань, строили дома, казармы. Однако на Таганрог осенью обрушился сокрушительный смерч. Так стихия еще раз испробовала крепость кораблей и людей. И те и другие выдержали плохо. Илья Ханыков отмечает в своих записках: «В ноябре 10-го числа того же 770 года с гавани на две трети унесло по берегам, после в декабре на 15 число сделался ветер еще больше... и всю гавань до основания разнесло... и после того и по сие время (то есть по 1772 г. — В. Г.) по Таганрогу, казармам, землянкам ходил мор, хлестала людей лихоманка (лихорадка)». Умирали солдаты, умирали корабельные мастера, умирали архитекторы, умирали офицеры. Дорогой ценой заплатила Россия за этот свой первый порт и базу на Азовском море.
Весной 1771 года Азовский флот получает боевое крещение. Корпус генерал-майора Щербатова армии князя Долгорукого ведет наступление со стороны Геничи и Арабата в тыл турецким войскам, находящимся в Крыму. Сенявин должен был поддержать это наступление, как только «вскроются воды». 25 апреля он пишет из Таганрога вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Ивану Григорьевичу Чернышеву: «При всей моей скуке и досаде на то, что я еще к выступлению не готов, ваше сиятельство, вообразите себе и мое удовольствие: видеть с высоты стоящие перед гаванью в Таганроге суда под военным российским флагом — чего со времен Петра Великого, то есть с 1699 года здесь не видели!» (граф забыл, что войска Миниха были здесь и позднее).
18 мая эскадра тронулась в путь. Выпали на ее долю и штормовые ветры, что повлекли на дно пять кораблей, лодок и шлюпок. У Геничей флот помог построить мост через косу и двинулся к проливу Еникале, где и встретил турецкий флот из 40 судов, галер.
Эскадра Сенявина пошла на сближение, но турки, потрясенные появлением русского флота, бой не приняли и отступили. Русские корабли встали на Еникальском рейде и вступили «сполна во владение Азовским морем». 23 июня Сенявин с удовлетворением пишет И. Чернышеву: «Я скажу, что прошел Азовское море вдоль от одного края до другого и теперь опять на половине. Я думаю, что турки таких судов на Азовском море видеть не уповали. Удивление их тем больше быть может, что по известности им азовской и таганрогской глубины там великим суднам быть нельзя... то по справедливости сказать турки могут, что флот сей пришел к ним не с моря, а с азовских высоких гор. Удивятся они и еще больше, как увидят на Черном море фрегаты и почувствуют их силы».
Ушаков в эти годы исполнял немало серьезных поручений и заданий. На праме номер пять под командой капитан-лейтенанта Апраксина плавал от Новохоперска к Азову. Потом на том же праме плавал, охраняя устье Дона в 1769 году. В том же году он был произведен в лейтенанты и уже в следующей кампании сам командовал этим прамом. В строящемся и становящемся на короткий период основной базой русского флота Таганроге тоже разворачивалось строительство, и лейтенант Ушаков доставлял туда лес, командуя транспортными судами. В 1772 году получил важное задание поднять затонувшие и застрявшие на Дону корабли с припасами и материалами. В этом же году на палубном боте «Курьер» впервые прошел от Таганрога до Кафы (Феодосия) и далее до Балаклавской бухты. «Новоизобретенные» шестнадцатипушечники «Модон» и «Морея» под его началом оказывались то в Таганроге, то в Балаклаве, то в Кафе, то в Керчи, участвуя в разведке, охране берегов, защите крепостей побережья от турецких десантов. Черное море стало для него тогда морем познания морского ратного труда. Первой боевой школой командования людьми и кораблями. В 1775 году Федор Ушаков был переведен в Санкт-Петербургскую корабельную команду и произведен в капитан-лейтенанты.
Собирать по человечку...
Заканчивалась русско-турецкая война. Лейтенант Ушаков получил задание провести «новоизобретенный» корабль «Модон» из Керчи в Балаклаву. На палубе сбилось три десятка рекрутов, со страхом глядевших на удалявшиеся берега.
— Ну что, братцы, приуныли? — весело бросил Ушаков, проходя мимо. — Или страшно?
— Страшно, ваше благородие. Но не всем.
— Откуда будете?
— Да отовсюду. Вон мы ярославские. Те, что глаза аж закрывают, калужские. Я хожу, их успокаиваю.
— А тебя как звать-то, ты что за всех отвечаешь? Старший?
— Не-е-е! Никто не назначал. Зовут Петром Золотаревым. А старший-то вон уже спать укладывается.
Седой солдат, подложив под голову вещевой мешок, дремал, не обращая внимания на качку.
— А я тоже морекача не боюсь. По Азову плыли, и сейчас нутро спокойно. Я мальчишкой на деревья самые высокие забирался и не боялся.
— Ну а у пояса-то что у тебя привязано?
— Топор. Мы, ярославские, без топора как без рук. Все им выделать можем, закрепить, сколотить.
— Хм-м! А не хочешь ли навсегда в морском услужении остаться? Чувствую, ты к этому способен.
— Да-к я что? Мы люди подневольные. — Солдат помолчал и со вздохом закончил: — Эвона у вас как раздольно на море-то. Дыши вольно, не скрючивайся. Да и командиры какие добрые, — и он с доброжелательностью посмотрел на Ушакова.
...Балаклава была селеньем невзрачным. Несколько наспех сбитых офицерских домов. Высеченные в камнях солдатские и матросские казармы, два лабаза купеческих да въездная арка, построенная по греческому образцу из известняка местным комендантом Арсеньевым. Дом самого коменданта был, пожалуй, главным и красивым местом селенья. В левой половине с небольшим садиком жила семья, а в правой с утра раздавались распоряжения, разводились по приказу посты, караульные начальники записывали в журнале происшествия за сутки. Сюда и прибыл с сухопутной командой широкоплечий лейтенант Ушаков. Его «новоизобретенный» корабль «Модон» покачивался в бухте, необычно спокойной и ласковой.
— Прибыл для защиты крепости от турецкого флота, — четко доложил он коменданту.
— Давай, дружок, давай, защищай, — протянул ему руку комендант. — А на обед ко мне проследуй, моя Наталья Ивановна щи еще не разучилась варить.
Ушаков сдал ему сухопутную команду, распорядился о доставке воды и продовольствия на корабль, обошел селение и в полдень, робея, что было с ним всегда, когда он приходил в семейные дома, постучался в левую дверь комендантской.
— Входите, не заперто, — послышался ласковый голос. Ушаков сразу покраснел, стушевался, потом решительно взялся за ручку, рванул ее на себя и, пригнувшись, шагнул внутрь. От стола, стоящего в углу комнаты, повернулась расставлявшая посуду девушка. Серые ее глаза внимательно, без робости рассматривали вошедшего.
— Вот о вас батюшка, наверное, говорил: приехал волшебник морской, теперь турок нам не страшен...
Краснеть дальше было некуда, Ушаков поклонился.
— Меня Федором Федоровичем зовут. С турками, если надо, будем биться и вас в обиду не дадим. Хотелось бы знать ваше имя, кого защищать будем.
— О, вы в обиду себя не дадите, — благосклонно заметила девушка и сделала церемонный присест. — Меня Полиной зовут, и я здесь у батюшки недавно. Семьи сюда еще никто не решается привозить. Ну а теперь, с вашим приездом, — опять улыбнулась девушка, — нам нечего бояться.
Улыбалась она доброжелательно, а в словах Ушаков чувствовал насмешку, может быть, и издевку даже. Не любил он это, чтобы облик, состояние расходились со словами. По нему уж, если гневаешься, так и говори резко, ругательно даже, а если добро на уме, так не пачкай его ехидством и намеками. Однако промолчал и спросил:
— А господин комендант, что, еще не освободился от забот?
Тут дверь в горницу растворилась, и с приступочки, идущей из рабочей половины, ступил комендант в растрепанном парике, в небрежно застегнутом мундире. Развел руками:
— Поселение — грех городом называть, а дел и не перечесть. Вот и хорошо, что ты здесь, дружок, — обратился он к Ушакову. — Поди, с Полиной моей познакомился. Хорошо тоже. Она тут засиделась у меня, заскучала, все ее в столицы тянет. А будешь приходить — вдвоем веселее будет.
— Батюшка, — теперь уже покраснела Полина, — господин лейтенант не для того сюда прибыл, чтобы девиц развлекать. — Краска быстро сошла с ее лица, и она снова улыбнулась. — Он нас от неприятеля защищать будет, а вы...
— Знаю, знаю, а ты не сердись на старого. Я ведь говорю, что думаю. Садитесь, Федор Федорович. Щей отведаем.
Пришла и комендантша, по ее указанию длинный матрос разлил бачок щей, поставил в центре стола крупно нарезанный хлеб и ушел...
— Ну дак как вы, милая душа, к нам попали? Долго ли будете здесь пребывать?
Федор Федорович обстоятельно рассказал, что окончил Морской шляхетский корпус. Плавал из Кронштадта в Архангельск и обратно. А в 1768 году был откомандирован на Дон под команду контр-адмирала Сенявина а плавал на праме, прикрывал устья рек от турок, выводил недавно построенные у Воронежа корабли в Азовское море. Потом и сам стал плавать в нем, командуя ботом «Курьер», вышел впервые в Черное море.
— Оно, — поощряемый внимательным девичьим взглядом, продолжал лейтенант, — с Балтийским совсем не схоже. Вначале мне показалось ласковым, теплым, словно и не море, а пруд наш деревенский. Но набежал ветер, затянулось небо, волна хлопнула в днище — море! Важное море. Предстоит нам с ним подружиться.
— Да, дружок, как начнет бить волна осенью о берег, то хаос и содом истинный. Посему и бухты ищут сейчас повсюду для флота будущего. Наша Балаклавская удобная, тихая. Но, сказывают, Ахтиярская еще лучше. А вы сколько у нас пребывать будете? Чем вам помочь в обустройстве?
Ушаков поблагодарил коменданта, сказал, что сам устроится, но помнил вчерашний разговор на корабле и попросил из сухопутной команды, что высадил сегодня здесь, передать ему на корабль солдата Петра Золотарева.
— Я решил себе служилых людей подбирать в команду по одному. У которых к морю тяга есть, к мореходному искусству предрасположенных и качки не боящихся.
— И-и-и, дружок, — замахал руками комендант, — так у нас порядку никакого не будет. Начнут переводить из сухопутчиков в матросы, из матросов в солдаты. Служить каждый должен, где ему предписано с самого начала.
Ушаков помрачнел, брови его поплыли вниз, лицо стало суровым, скулы затвердели.
— Так ведь они свое воинское и морское дело искусно исполнять должны. Не каждому рожденному дано быть моряком. И топчет он башмаками пыль по дорогам, а море его ждет. Я и хотел бы по человечку команду собирать, натуру каждого досконально знать.
— Прости меня, дружок, но ты чепуху собачью городишь. Какое искусство у солдата и моряка быть может? Ему поворачиваться должно направо и налево, во фрунт стоять да команды исполнять, а искусство сие ваше дело. Вы дворянин, ученье прошли высокое, науки знаете. — Комендант занервничал, отодвинул закуски и обратился к дочери, вроде и не замечая Ушакова:
— Ныне, говорят, в Петербурге модным стало людей всех званий и сословий равнять. И Пугачев не научил ничему. Из Франции книги выписывают, энциклопедия — ихняя Библия, а Вольтер — бог. По тем законам, может, и командиров не надо? — вдруг резко повернулся он к Федору Федоровичу.
— Я тех законов не знаю, — спокойно ответил Федор Федорович. — А командиры, они всегда нужны будут. Хотя бы для того, чтобы научить тех, кто дела не разумеет.
Понял, что вопрос не решил, с комендантом рассорился, и стал собираться. Помощь пришла с неожиданной стороны. Полина, что переводила во время спора взор с коменданта на лейтенанта Ушакова, встала, зашла за спину отца, обняла его и ласково сказала:
— Батюшка, а ведь Федор Федорович прав, ежели не будем учить делу, не будем собирать достойных для сего, великих предначертаний императрицы не осуществим.
При упоминании императрицы комендант выпрямился, потрогал, на месте ли эполеты, и горестно завздыхал...
Через несколько дней Петр Золотарев появился на корабле «Модон». Так началось собирание непобедимого братства моряков Ушакова. Умелого, храброго, преданного своему командиру.
...Смолкли пушки войны. Многие офицеры переводились снова на север, на беспокойную Балтику, где Екатерина II желала спокойно, без оглядки на флоты Швеции, Дании и Англии править из блистательной столицы империи...
Лейтенант Ушаков зашел к коменданту Балаклавы попрощаться, у него тоже лежало в кармане предписание о переводе в Санкт-Петербургскую корабельную команду. Комендант пожелал счастливого пути и сказал:
— Может быть, и мою Полину встретишь, с матушкой поехали в столицу. Что там хорошего, в том Петербурге, но вот братец мой в благородное учебное заведение устроить обещал. Не пойму я, правда, к чему женщине излишняя наука. Матери наши рожали нас без училищ. Эх-х! Да у вас, молодых, все по-своему. С богом, лейтенант, становись скорей капитаном!
Ушаков козырнул, развернулся и вышел, на душе было хорошо и светло. Петербург почему-то, после горестного сетования Арсеньева, стал ближе и роднее...
— Ну что, братцы, приуныли? — весело бросил Ушаков, проходя мимо. — Или страшно?
— Страшно, ваше благородие. Но не всем.
— Откуда будете?
— Да отовсюду. Вон мы ярославские. Те, что глаза аж закрывают, калужские. Я хожу, их успокаиваю.
— А тебя как звать-то, ты что за всех отвечаешь? Старший?
— Не-е-е! Никто не назначал. Зовут Петром Золотаревым. А старший-то вон уже спать укладывается.
Седой солдат, подложив под голову вещевой мешок, дремал, не обращая внимания на качку.
— А я тоже морекача не боюсь. По Азову плыли, и сейчас нутро спокойно. Я мальчишкой на деревья самые высокие забирался и не боялся.
— Ну а у пояса-то что у тебя привязано?
— Топор. Мы, ярославские, без топора как без рук. Все им выделать можем, закрепить, сколотить.
— Хм-м! А не хочешь ли навсегда в морском услужении остаться? Чувствую, ты к этому способен.
— Да-к я что? Мы люди подневольные. — Солдат помолчал и со вздохом закончил: — Эвона у вас как раздольно на море-то. Дыши вольно, не скрючивайся. Да и командиры какие добрые, — и он с доброжелательностью посмотрел на Ушакова.
...Балаклава была селеньем невзрачным. Несколько наспех сбитых офицерских домов. Высеченные в камнях солдатские и матросские казармы, два лабаза купеческих да въездная арка, построенная по греческому образцу из известняка местным комендантом Арсеньевым. Дом самого коменданта был, пожалуй, главным и красивым местом селенья. В левой половине с небольшим садиком жила семья, а в правой с утра раздавались распоряжения, разводились по приказу посты, караульные начальники записывали в журнале происшествия за сутки. Сюда и прибыл с сухопутной командой широкоплечий лейтенант Ушаков. Его «новоизобретенный» корабль «Модон» покачивался в бухте, необычно спокойной и ласковой.
— Прибыл для защиты крепости от турецкого флота, — четко доложил он коменданту.
— Давай, дружок, давай, защищай, — протянул ему руку комендант. — А на обед ко мне проследуй, моя Наталья Ивановна щи еще не разучилась варить.
Ушаков сдал ему сухопутную команду, распорядился о доставке воды и продовольствия на корабль, обошел селение и в полдень, робея, что было с ним всегда, когда он приходил в семейные дома, постучался в левую дверь комендантской.
— Входите, не заперто, — послышался ласковый голос. Ушаков сразу покраснел, стушевался, потом решительно взялся за ручку, рванул ее на себя и, пригнувшись, шагнул внутрь. От стола, стоящего в углу комнаты, повернулась расставлявшая посуду девушка. Серые ее глаза внимательно, без робости рассматривали вошедшего.
— Вот о вас батюшка, наверное, говорил: приехал волшебник морской, теперь турок нам не страшен...
Краснеть дальше было некуда, Ушаков поклонился.
— Меня Федором Федоровичем зовут. С турками, если надо, будем биться и вас в обиду не дадим. Хотелось бы знать ваше имя, кого защищать будем.
— О, вы в обиду себя не дадите, — благосклонно заметила девушка и сделала церемонный присест. — Меня Полиной зовут, и я здесь у батюшки недавно. Семьи сюда еще никто не решается привозить. Ну а теперь, с вашим приездом, — опять улыбнулась девушка, — нам нечего бояться.
Улыбалась она доброжелательно, а в словах Ушаков чувствовал насмешку, может быть, и издевку даже. Не любил он это, чтобы облик, состояние расходились со словами. По нему уж, если гневаешься, так и говори резко, ругательно даже, а если добро на уме, так не пачкай его ехидством и намеками. Однако промолчал и спросил:
— А господин комендант, что, еще не освободился от забот?
Тут дверь в горницу растворилась, и с приступочки, идущей из рабочей половины, ступил комендант в растрепанном парике, в небрежно застегнутом мундире. Развел руками:
— Поселение — грех городом называть, а дел и не перечесть. Вот и хорошо, что ты здесь, дружок, — обратился он к Ушакову. — Поди, с Полиной моей познакомился. Хорошо тоже. Она тут засиделась у меня, заскучала, все ее в столицы тянет. А будешь приходить — вдвоем веселее будет.
— Батюшка, — теперь уже покраснела Полина, — господин лейтенант не для того сюда прибыл, чтобы девиц развлекать. — Краска быстро сошла с ее лица, и она снова улыбнулась. — Он нас от неприятеля защищать будет, а вы...
— Знаю, знаю, а ты не сердись на старого. Я ведь говорю, что думаю. Садитесь, Федор Федорович. Щей отведаем.
Пришла и комендантша, по ее указанию длинный матрос разлил бачок щей, поставил в центре стола крупно нарезанный хлеб и ушел...
— Ну дак как вы, милая душа, к нам попали? Долго ли будете здесь пребывать?
Федор Федорович обстоятельно рассказал, что окончил Морской шляхетский корпус. Плавал из Кронштадта в Архангельск и обратно. А в 1768 году был откомандирован на Дон под команду контр-адмирала Сенявина а плавал на праме, прикрывал устья рек от турок, выводил недавно построенные у Воронежа корабли в Азовское море. Потом и сам стал плавать в нем, командуя ботом «Курьер», вышел впервые в Черное море.
— Оно, — поощряемый внимательным девичьим взглядом, продолжал лейтенант, — с Балтийским совсем не схоже. Вначале мне показалось ласковым, теплым, словно и не море, а пруд наш деревенский. Но набежал ветер, затянулось небо, волна хлопнула в днище — море! Важное море. Предстоит нам с ним подружиться.
— Да, дружок, как начнет бить волна осенью о берег, то хаос и содом истинный. Посему и бухты ищут сейчас повсюду для флота будущего. Наша Балаклавская удобная, тихая. Но, сказывают, Ахтиярская еще лучше. А вы сколько у нас пребывать будете? Чем вам помочь в обустройстве?
Ушаков поблагодарил коменданта, сказал, что сам устроится, но помнил вчерашний разговор на корабле и попросил из сухопутной команды, что высадил сегодня здесь, передать ему на корабль солдата Петра Золотарева.
— Я решил себе служилых людей подбирать в команду по одному. У которых к морю тяга есть, к мореходному искусству предрасположенных и качки не боящихся.
— И-и-и, дружок, — замахал руками комендант, — так у нас порядку никакого не будет. Начнут переводить из сухопутчиков в матросы, из матросов в солдаты. Служить каждый должен, где ему предписано с самого начала.
Ушаков помрачнел, брови его поплыли вниз, лицо стало суровым, скулы затвердели.
— Так ведь они свое воинское и морское дело искусно исполнять должны. Не каждому рожденному дано быть моряком. И топчет он башмаками пыль по дорогам, а море его ждет. Я и хотел бы по человечку команду собирать, натуру каждого досконально знать.
— Прости меня, дружок, но ты чепуху собачью городишь. Какое искусство у солдата и моряка быть может? Ему поворачиваться должно направо и налево, во фрунт стоять да команды исполнять, а искусство сие ваше дело. Вы дворянин, ученье прошли высокое, науки знаете. — Комендант занервничал, отодвинул закуски и обратился к дочери, вроде и не замечая Ушакова:
— Ныне, говорят, в Петербурге модным стало людей всех званий и сословий равнять. И Пугачев не научил ничему. Из Франции книги выписывают, энциклопедия — ихняя Библия, а Вольтер — бог. По тем законам, может, и командиров не надо? — вдруг резко повернулся он к Федору Федоровичу.
— Я тех законов не знаю, — спокойно ответил Федор Федорович. — А командиры, они всегда нужны будут. Хотя бы для того, чтобы научить тех, кто дела не разумеет.
Понял, что вопрос не решил, с комендантом рассорился, и стал собираться. Помощь пришла с неожиданной стороны. Полина, что переводила во время спора взор с коменданта на лейтенанта Ушакова, встала, зашла за спину отца, обняла его и ласково сказала:
— Батюшка, а ведь Федор Федорович прав, ежели не будем учить делу, не будем собирать достойных для сего, великих предначертаний императрицы не осуществим.
При упоминании императрицы комендант выпрямился, потрогал, на месте ли эполеты, и горестно завздыхал...
Через несколько дней Петр Золотарев появился на корабле «Модон». Так началось собирание непобедимого братства моряков Ушакова. Умелого, храброго, преданного своему командиру.
...Смолкли пушки войны. Многие офицеры переводились снова на север, на беспокойную Балтику, где Екатерина II желала спокойно, без оглядки на флоты Швеции, Дании и Англии править из блистательной столицы империи...
Лейтенант Ушаков зашел к коменданту Балаклавы попрощаться, у него тоже лежало в кармане предписание о переводе в Санкт-Петербургскую корабельную команду. Комендант пожелал счастливого пути и сказал:
— Может быть, и мою Полину встретишь, с матушкой поехали в столицу. Что там хорошего, в том Петербурге, но вот братец мой в благородное учебное заведение устроить обещал. Не пойму я, правда, к чему женщине излишняя наука. Матери наши рожали нас без училищ. Эх-х! Да у вас, молодых, все по-своему. С богом, лейтенант, становись скорей капитаном!
Ушаков козырнул, развернулся и вышел, на душе было хорошо и светло. Петербург почему-то, после горестного сетования Арсеньева, стал ближе и роднее...
«Северный орел»
Потемкин остановился перед Екатериной, утонувшей в кресле, и, оттягивая вниз пуговицу мундира, задумчиво сказал:
— А что, матушка, не пришлось бы нам снова воевать из-за козней французских. Подзуживают сераль султанский, в Крым засылают подговорщиков, не иначе пламя зажечь на нашем юге желают.
Глаза императрицы, теряя ласковость и поволоку, наполнились непреклонностью и холодом.
— Я сама, Гриша, об этом думала. Адмиралтейств-коллегия намедни прожект прелюбопытный представила. Русских купцов давно бы надо увязать со средиземноморской торговлей. Да они все боятся варварийских пиратов, рыцарей мальтийских, разбоем промышляющих, прибрежных италийских, корсиканских и албанских корсаров. Вот и послать туда решила российскую эскадру для торговли и защиты мореплавания коммерческого... Коллегия сие плавание тоже считает очень полезным предприятием для служащих во флоте.
Могучий Потемкин неожиданно легко всплеснул руками и с иронией бросил:
— Молодцы бестии! Молодцы! Наконец-то русские морские начальники не задним умом живут.
— Верно, думать стали. Я им повеление на сие дала. Фрегаты «Павел», «Наталия» и «Григорий» к перевозке товаров назначила с купецким флагом, а «Северный Орел» для сопровождения, как фрегат военный, а еще... ох ты, память-то дырявая стала...
Потемкин сочувственно посмотрел на царицу и, присев у камина, стал шевелить угли щипцами.
— Надобно молодых офицеров поприсмотреть в походе. В поход сей назначили мы охотников и всех со знанием нескольких языков. А командиры знать обязаны английский, французский да итальянский. Хорошо стали готовить офицеров. Сия практика есть лучшая школа для них. Пусть поупражняются в счислении пути, обсервации, в экзерцициях всяческих, и ясно будет, кто в будущих войнах на первые линии выходить должен.
Екатерина потерла виски и сразу вспомнила недосказанное, заторопилась.
— Да-да, сии походы уменья флоту добавляют, но и дрянь в нем выпирает всякая. В предыдущем походе сколько раз на мели натыкались, на якоре стояли, когда не знали время флюсов и рефлюсов. Волна отходила, и вся громада корабельная на песок садилась. Я им приказала на сие вести записи, точно описывать и сочинять планы портов, виды берегов и прешпект снимать, промеры глубин произвесть и обо всем в Коллегию донесть. А кроме того, сии фрегаты под видом купеческих судов следует в Черное море провесть. У нас такие там еще не строятся.
— Мудро, мудро, — прищурив свой глаз, по-медвежьему урчал фаворит. — Ты раньше всех наших тугодумцев дворцовых поняла, что в южном устремлении России божье проведение тобой водит. Петру Великому на тех широтах пораженья предопределены были, — знал ревность императрицы к деяниям прославленного предшественника. — Тебе же победы великие суждены.
Угли в очаге прогорели, темнели, в комнату заползал сумрак, о государственных делах говорить больше не хотелось. Потемкин шагнул к креслу...
К 14 июня 1776 года все было готово к отплытию. Капитан 2-го ранга Тимофей Козлянинов, что возглавил экспедицию, собрал всех офицеров перед отплытием в большой каюте на «Северном Орле».
— Сие место кают-компания на чужеземных флотах называется, будут здесь собираться для морских обзоров, бесед и столованья все наши офицеры. Адмиралтейств-коллегия такой распорядок думает обозначить с будущего года специальным ордером повсеместно. Мы же собрались здесь, дабы еще раз проследить по карте движение наше, выслушать секретную инструкцию для неукоснительного пользования, уточнить пункты относительно нашего сношения с посланниками российскими за рубежом.
Капитан встал, отдернул шторку у карты и, строго поглядев на офицеров, словно убеждаясь в их благонадежности, изложил план их движения.
— Фрегаты «Павел», «Наталия», «Григорий» идут с коммерческими товарами, под видом купецких, и с флагами таковыми. «Северный Орел», на коем буду я, для их препровождения назначен. В Ливорно, куда мы придем, в ведомстве генерал-майора Ганнибала есть еще два фрегата — «Святой Павел» о двадцати шести пушках и «Констанция» о двадцати четырех. Они там к нашей необъявленной эскадре присоединятся. Мы с вами на всем пути неразлучно следовать обязаны. Ежли какие приключения, како штормы, туманы и прочая приключится, я вам рандеву назначаю.
И он походил вдоль каюты, сообщил адреса консулов, по которым следует сообщать о неприятностях.
— Однако же ни в какие порты без необходимой нужды не заходить. В крайнем случае можно заходить в английские порты и ни в коем случае во французские.
Козлянинов склонился над картой и уткнулся в окончание Пиренейского полуострова.
— Первое рандеву назначаю здесь, в Гибралтаре, а потом далее в Средиземном море. Вы первый раз в таком походе и должны знать, что в Средиземном море бродят морские разбойники и надо употреблять всякую осторожность при встрече с ними и быть всегда готовым защитить как свой фрегат, так и другие.
Капитан свел брови, подумал, как бы примериваясь к ситуации.
— Но каков бы ни был вид разбойный у всех кораблей, самим на них не нападать. Купеческие суда не останавливать и не осматривать. Для отдания же салютов разным кораблям поступать по силе международных трактатов.
Далее Тимофей Козлянинов поздравил всех с началом похода и пожелал усердной службы.
Федору Ушакову в усердии отказать было нельзя, постичь морскую науку дальнего перехода хотел давно. Расстояния, конечно, были несравнимы с его первым архангельским дальним походом. «Северный Орел» стал для него новым морским училищем, таким же важным, как Кикин дом. Под командой Козлянинова Федор стоял на палубе при подходе к Копенгагену, неотступно следил за компасом в Английском канале, проводил обсервацию в Атлантическом океане, давал команды при салюте у Гибралтара, снимал план порта Магон. Козлянинов в конце похода, довольный настойчивостью и умением хваткого офицера, с удовлетворением сказал:
— Ну вот, капитан-лейтенант, в вас никто не ошибся — ни те, кто рекомендовал, ни я, когда брал в поход. Готовься, Федор Федорович, корабль в Ливорно принять.
И, видя радостное выражение на лице Ушакова, разъяснил:
— Я же говорил, что там у нас еще с Архипелагской экспедиции фрегат «Святой Павел». Готовься принять его у Паниоти. Да скажи мне, что для этого фрегата нужно, ибо я отсель скоро имею в поход отправиться.
...Так и принял он в сентябре 1776-го под свое начало первый свой в Средиземноморье фрегат.
— А что, матушка, не пришлось бы нам снова воевать из-за козней французских. Подзуживают сераль султанский, в Крым засылают подговорщиков, не иначе пламя зажечь на нашем юге желают.
Глаза императрицы, теряя ласковость и поволоку, наполнились непреклонностью и холодом.
— Я сама, Гриша, об этом думала. Адмиралтейств-коллегия намедни прожект прелюбопытный представила. Русских купцов давно бы надо увязать со средиземноморской торговлей. Да они все боятся варварийских пиратов, рыцарей мальтийских, разбоем промышляющих, прибрежных италийских, корсиканских и албанских корсаров. Вот и послать туда решила российскую эскадру для торговли и защиты мореплавания коммерческого... Коллегия сие плавание тоже считает очень полезным предприятием для служащих во флоте.
Могучий Потемкин неожиданно легко всплеснул руками и с иронией бросил:
— Молодцы бестии! Молодцы! Наконец-то русские морские начальники не задним умом живут.
— Верно, думать стали. Я им повеление на сие дала. Фрегаты «Павел», «Наталия» и «Григорий» к перевозке товаров назначила с купецким флагом, а «Северный Орел» для сопровождения, как фрегат военный, а еще... ох ты, память-то дырявая стала...
Потемкин сочувственно посмотрел на царицу и, присев у камина, стал шевелить угли щипцами.
— Надобно молодых офицеров поприсмотреть в походе. В поход сей назначили мы охотников и всех со знанием нескольких языков. А командиры знать обязаны английский, французский да итальянский. Хорошо стали готовить офицеров. Сия практика есть лучшая школа для них. Пусть поупражняются в счислении пути, обсервации, в экзерцициях всяческих, и ясно будет, кто в будущих войнах на первые линии выходить должен.
Екатерина потерла виски и сразу вспомнила недосказанное, заторопилась.
— Да-да, сии походы уменья флоту добавляют, но и дрянь в нем выпирает всякая. В предыдущем походе сколько раз на мели натыкались, на якоре стояли, когда не знали время флюсов и рефлюсов. Волна отходила, и вся громада корабельная на песок садилась. Я им приказала на сие вести записи, точно описывать и сочинять планы портов, виды берегов и прешпект снимать, промеры глубин произвесть и обо всем в Коллегию донесть. А кроме того, сии фрегаты под видом купеческих судов следует в Черное море провесть. У нас такие там еще не строятся.
— Мудро, мудро, — прищурив свой глаз, по-медвежьему урчал фаворит. — Ты раньше всех наших тугодумцев дворцовых поняла, что в южном устремлении России божье проведение тобой водит. Петру Великому на тех широтах пораженья предопределены были, — знал ревность императрицы к деяниям прославленного предшественника. — Тебе же победы великие суждены.
Угли в очаге прогорели, темнели, в комнату заползал сумрак, о государственных делах говорить больше не хотелось. Потемкин шагнул к креслу...
* * *
...Отбирали в эту экспедицию тщательно. Федор Ушаков попросился первым: английский он знал, с французским управлялся, а итальянский, который обязали выучить, обещал познать по месту прибытия.К 14 июня 1776 года все было готово к отплытию. Капитан 2-го ранга Тимофей Козлянинов, что возглавил экспедицию, собрал всех офицеров перед отплытием в большой каюте на «Северном Орле».
— Сие место кают-компания на чужеземных флотах называется, будут здесь собираться для морских обзоров, бесед и столованья все наши офицеры. Адмиралтейств-коллегия такой распорядок думает обозначить с будущего года специальным ордером повсеместно. Мы же собрались здесь, дабы еще раз проследить по карте движение наше, выслушать секретную инструкцию для неукоснительного пользования, уточнить пункты относительно нашего сношения с посланниками российскими за рубежом.
Капитан встал, отдернул шторку у карты и, строго поглядев на офицеров, словно убеждаясь в их благонадежности, изложил план их движения.
— Фрегаты «Павел», «Наталия», «Григорий» идут с коммерческими товарами, под видом купецких, и с флагами таковыми. «Северный Орел», на коем буду я, для их препровождения назначен. В Ливорно, куда мы придем, в ведомстве генерал-майора Ганнибала есть еще два фрегата — «Святой Павел» о двадцати шести пушках и «Констанция» о двадцати четырех. Они там к нашей необъявленной эскадре присоединятся. Мы с вами на всем пути неразлучно следовать обязаны. Ежли какие приключения, како штормы, туманы и прочая приключится, я вам рандеву назначаю.
И он походил вдоль каюты, сообщил адреса консулов, по которым следует сообщать о неприятностях.
— Однако же ни в какие порты без необходимой нужды не заходить. В крайнем случае можно заходить в английские порты и ни в коем случае во французские.
Козлянинов склонился над картой и уткнулся в окончание Пиренейского полуострова.
— Первое рандеву назначаю здесь, в Гибралтаре, а потом далее в Средиземном море. Вы первый раз в таком походе и должны знать, что в Средиземном море бродят морские разбойники и надо употреблять всякую осторожность при встрече с ними и быть всегда готовым защитить как свой фрегат, так и другие.
Капитан свел брови, подумал, как бы примериваясь к ситуации.
— Но каков бы ни был вид разбойный у всех кораблей, самим на них не нападать. Купеческие суда не останавливать и не осматривать. Для отдания же салютов разным кораблям поступать по силе международных трактатов.
Далее Тимофей Козлянинов поздравил всех с началом похода и пожелал усердной службы.
Федору Ушакову в усердии отказать было нельзя, постичь морскую науку дальнего перехода хотел давно. Расстояния, конечно, были несравнимы с его первым архангельским дальним походом. «Северный Орел» стал для него новым морским училищем, таким же важным, как Кикин дом. Под командой Козлянинова Федор стоял на палубе при подходе к Копенгагену, неотступно следил за компасом в Английском канале, проводил обсервацию в Атлантическом океане, давал команды при салюте у Гибралтара, снимал план порта Магон. Козлянинов в конце похода, довольный настойчивостью и умением хваткого офицера, с удовлетворением сказал:
— Ну вот, капитан-лейтенант, в вас никто не ошибся — ни те, кто рекомендовал, ни я, когда брал в поход. Готовься, Федор Федорович, корабль в Ливорно принять.
И, видя радостное выражение на лице Ушакова, разъяснил:
— Я же говорил, что там у нас еще с Архипелагской экспедиции фрегат «Святой Павел». Готовься принять его у Паниоти. Да скажи мне, что для этого фрегата нужно, ибо я отсель скоро имею в поход отправиться.
...Так и принял он в сентябре 1776-го под свое начало первый свой в Средиземноморье фрегат.