Гарди Томас. Возвращение на родину

   Она уже подошла к калитке на Мистоверском холме, но прежде чем ее отворить, еще раз повернулась лицом к пустоши. Дождевой курган высился над холмами, а над Дождевым курганом высоко в небе стояла луна. Морозный воздух был нем и недвижим. Эта картина напомнила Юстасии о том, что она начисто забыла: именно в этот вечер в восемь часов она должна была встретиться с Уайлдивом возле Дождевого кургана и дать ему окончательный ответ на его предложение бежать с ним.
   Она сама назначила этот вечер и этот час. Он, наверно, пришел, ждал там на холоде и очень огорчился.
   - Ну и ладно; это ему не повредит, - безмятежно сказала она. Уайлдив теперь был лишен лучей, как солнце, если смотреть сквозь закопченное стекло, и она с легкостью могла так говорить о нем.
   Она все стояла в глубокой задумчивости, и нежная улыбка и голос Томазин, когда она говорила со своим двоюродным братом, вновь всплыли в ее памяти.
   - Ах, если б она была уже замужем за Дзймоном! - проговорила Юстасия. И была бы, не вмешайся я! А! Если б я только знала - если б я только знала!..
   Юстасия еще раз подняла свои глубокие сумрачные глаза к лунному свету и, вздохнув своим особенным трагическим вздохом, столь похожим на содрогание, вошла под тень крыши. В сарае она сбросила театральный наряд, аккуратно его свернула, тихо растворила дверь в дом и поднялась к себе в спальню.
   ГЛАВА VII
   СОЮЗ МЕЖДУ КРАСАВИЦЕЙ И ПУГАЛОМ
   Старый капитан по большей части не проявлял никакого интереса к экскурсиям своей внучки, и она была вольна как птица ходить, куда и когда ей угодно. Но на этот раз ему вздумалось почему-то спросить за завтраком, где это она вчера пропадала так поздно.
   - Всего лишь в поисках приключений, дедушка, - отвечала Юстасия, глядя в окно, с той дремотной ленью в голосе и манерах, за которой обнаруживалось столько силы, когда наступал решительный момент.
   - В поисках приключений!.. Можно подумать, ты один из тех повес, с которыми я в двадцать лет водил компанию.
   - Тут так одиноко.
   - И очень хорошо. А то, живи я в городе, у меня бы все время уходило на то, чтоб за тобой присматривать. Но вчера-то уж, во всяком случае, пора было быть дома, когда я вернулся PIS "Молчаливой женщины".
   - Не стану скрывать, что я делала. Мне хотелось чего-то нового, и я пошла с комедиантами. Я играла у них Турецкого рыцаря.
   - Нет, правда? Ха-ха!.. Ну и ну! Не ожидал от тебя, Юстасия.
   - Это было мое первое выступление на сцене и, уж конечно, будет последним. Ну вот я вам сказала, но помните - это секрет!
   - Ну, ясно. Нет, в самом деле, так-таки взяла и... Ха-ха-ха! Ах, черт, как бы это мне понравилось лет сорок тому назад! Но больше чтоб этого не было, сударыня. Хочешь день и ночь гулять по пустоши - пожалуйста, мне, по крайней мере, меньше надоедать будешь, но в брюках больше не изволь щеголять. Слышишь?
   - Не беспокойтесь обо мне, дедушка.
   На том их разговор прекратился, ибо меры воздействия, применяемые к Юстасии, никогда не превышали по строгости описанный диалог, и если они хоть сколько-нибудь утверждали ее на стезе добродетели, то можно считать, что нравственное воспитание внучки обходилось капитану не дорого. Но мысли Юстасии вскоре отвлеклись от ее собственной особы, и полная страстной и неизъяснимой заботы о человеке, для которого сама она не была даже именем, она устремилась в просторы рыжекоричневых осенних холмов, не находя покоя, как Агасфер. Она была в полумиле от дома, как вдруг завидела впереди в лощинке какую-то мрачноватую красноту - тусклую и зловещую, как горящий на солнце огонь, - и справедливо заключила, что это указывает на присутствие Диггори Венна.
   За последний месяц, когда фермеры, желавшие пополнить свои запас охры, спрашивали, где можно найти Венна, им отвечали: "На Эгдонский пустоши". День за днем этот ответ оставался неизменным. Но так как Эгдон был населен торфорезами и сборщиками вереска, а не овцами и пастухами, - склоны, но которым кочевали эти последние, все лежали к северу или к западу от Эгдона, - то было не совсем попятно, чего ради он расположился здесь станом, как Израиль в пустыне Син. Место было центральное и в некоторых отношениях удобное, по, уж конечно, не продажа охры была на уме у Диггори, осевшего здесь так надолго, да еще в такое позднее время года, когда его товарищи по ремеслу все уже перебираются на зимние квартиры.
   Юстасия в задумчивости смотрела на приближавшуюся к ней одинокую фигуру. Уайлдив сказал ей при последнем их свидании, что миссис Йбрайт упоминала о Вение как об еще одном соискателе руки Томазин, готовом с радостью занять место Уайлдива в качестве ее жениха. Что ж, отчего бы и нет - у него прекрасная фигура, лицо молодое и даже красивое по складу, взгляд живой, судя по всему он очень неглуп и положение свое легко может изменить к лучшему, стоит ему захотеть. Но при всех его достоинствах сомнительно, чтобы Томазин согласилась принять этого изгоя, когда рядом у нее такой двоюродный брат, как Клайм Ибрайт, да и Уайлдив не совсем еще к ней равнодушен. Юстасии нетрудно было догадаться, что бедная миссис Ибрапт выдвинула этого нового претендента лишь для того, чтобы оживить пыл другого. Но теперь она была на стороне Ибрайтов, и желания тетки Томазин совпадали с ее собственными.
   - Доброе утро, мисс, - сказал охряник, снимая свою заячью шапку; он, видимо, не помнил на нее зла за все, что произошло в последнюю их встречу.
   - Доброе утро, охряник, - ответила она, едва удостаивая поднять к нему свои затененные густыми ресницами глаза. - Я не знала, что вы так близко. И фургон ваш тоже тут?
   Охряник показал локтем на небольшую лощину, в которой красноствольные кусты ежевики так разрослись вверх и вширь, что заполняли ее всю, словно лесная чаща. Ежевика, хотя и немилосердная, когда к ней прикасаешься, бывает добрым другом для тех, кому ранней зимой нужен кров, так как из всех кустов и деревьев она последней сбрасывает листву. Средь путаных клубков и кружевных узоров ежевичных ветвей проглядывала крыша и труба фургона.
   - Все еще остаетесь в этих местах? - уже с большим интересом спросила она.
   - Да, у меня здесь дело.
   - Но вряд ли связанное с продажей охры?
   - Никакого отношения к этому не имеет.
   - Оно имеет отношение к мисс Ибрайт?
   Ее лицо как будто предлагало ему вооруженный мир, и он ответил, не скрываясь:
   - Да, это из-за нее.
   - Ну да, вы ведь скоро на ней женитесь?
   Венн покраснел так, что и под налетом охры это было заметно.
   - Не смейтесь надо мной, мисс Вэй, - сказал он.
   - Значит, это неправда?
   - Конечно, неправда.
   Теперь Юстасия окончательно убедилась, что для миссис Ибрайт охряник был всего лишь средством на крайний случай, а сам он, по-видимому, даже не подозревал об отведенной ему жалкой роли.
   - А мне почему-то так казалось, - проговорила она равнодушно и хотела уже идти, как вдруг, поглядев направо, она увидела слишком хорошо знакомую мужскую фигуру, пробиравшуюся по извивам тропы, которая должна была вывести его на пригорок, где стояла Юстасия. Сейчас, на повороте тропинки, он был к ним спиной. Она быстро оглянулась: был только один способ ускользнуть от встречи с ним. Повернувшись к Венну, она сказала:
   - Вы не разрешите мне отдохнуть несколько минут в вашем фургоне? На обочине сейчас сыро сидеть.
   - Сделайте одолжение, мисс. Сейчас освобожу вам местечко.
   Следом за ним она обогнула ежевичную заросль, за которой притаился его дом на колесах; Венн поднялся по лесенке и поставил у самой двери свою трехногую табуретку.
   - Лучшего ничего не могу вам предложить, - сказал он, спускаясь из фургона, и, выйдя из зарослей, снова задымил трубкой, расхаживая взад-вперед по тропе.
   Юстасия одним прыжком очутилась в фургоне и присела на табуретку; теперь ее нельзя было увидеть с дороги. Скоро она услышала шорох еще других шагов, кроме шагов охряника, потом не слишком дружелюбное: "Добрый день", произнесенное обоими мужчинами, когда они разминулись на тропе, потом затихающий шелест шагов одного из них. Она выглянула сколько могла дальше из двери и увидела удаляющуюся спину и плечи - и неизвестно почему душу ей вдруг резнуло горем. Это было то болезненное чувство, которым разлюбившее сердце, если в нем есть хоть капля великодушия, всегда отзывается на нежданную встречу с некогда любимым и потом отвергнутым.
   Когда Юстасия вышла из зарослей с намерением продолжать путь, охряник подошел к ней.
   - Это мистер Уайлдив сейчас тут проходил, мисс, - сказал он медленно, явно ожидая, что она будет раздосадована тем, что как раз в это время была скрыта от людских глаз.
   - Да, я видела, как он поднимался по холму, - ответила Юстасия. - А почему вы мне это говорите?
   Это был смелый вопрос, если вспомнить, что охряник знал о ее прежних чувствах к Уайлдиву, но Юстасия не привыкла, чтобы ее судили; ее отчужденная манера держаться обычно замыкала уста тех, кого она не считала себе равными.
   - Я рад, что вы можете спрашивать об этом, - без обиняков ответил охряник. - И, кстати сказать, оно сходится с тем, что я видел вчера вечером.
   - А... что вы видели? - Ей хотелось уйти, но хотелось и узнать.
   - Мистер Уайлдив вчера долго ждал одну молодую девицу, а она так и не пришла.
   - Вы, по-видимому, тоже долго ждали?
   - Да, я всегда там жду. Я был рад, что у него не вышло. Сегодня он опять туда придет.
   - И опять ничего не выйдет. Сказать вам правду, эта молодая девица не только не хочет мешать свадьбе Томазин и мистера Уайлдива, но даже готова всячески ей содействовать.
   Это признание до крайности удивило Венна, но он ничем этого не показал. Мы легко проявляем удивление, когда услышанное всего на шаг отстоит от ожидаемого, но невольно настораживаемся, когда оно знаменует какой-то совсем новый поворот пути.
   - Вот как, мисс, - сказал он.
   - Откуда вы знаете, что мистер Уайлдив сегодня опять придет к Дождевому кургану?
   - Я слышал, как он буркнул это себе под нос. Он был очень сердит.
   На мгновение обычная сдержанность изменила Юстасии; она подняла к Венну свои глубокие темные глаза и взволнованно проговорила:
   - Сама не знаю, что мне делать. Не хочется быть с ним грубой, но я не хочу больше его видеть. А у меня есть несколько вещиц, которые надо ему вернуть.
   - Когда б вы согласились послать их ему со мной, ну и записочку, что, мол, между вами все кончено и не надо больше никаких объяснений, так я передам и никто не узнает. Тут уж надо прямо говорить, по-честному.
   - Хорошо, - сказала Юстасия. - Подойдем поближе к моему дому, и я вам их вынесу.
   Она пошла вперед, и так как тропка была ниточно-тонким пробором в косматых кудрях вереска, охряник шел за ней сзади след в след. Она издали увидела, что капитан стоит на насыпи, оглядывая горизонт в подзорную трубу, и, велев Венну подождать, одна зашла в дом.
   Через десять минут она вернулась с пакетиком и запиской: передав их ему, она спросила:
   - Почему вы так охотно беретесь за мое поручение?
   - Неужели нужно об этом спрашивать?
   - Вы, вероятно, думаете, что этим как-то помогаете Томазин. Вы по-прежнему стремитесь устроить ее свадьбу с Уайлдивом?
   Венн выказал некоторые признаки волнения.
   - Я бы лучше сам на ней женился, - глухо проговорил он. - Но раз она не может быть счастлива без него, что ж, я выполню свой долг, как прилично мужчине, - помогу ей добыть то, что ей нужно для счастья.
   Юстасия с любопытством посмотрела на этого чудака, высказывавшего столь необычные мысли. Какая странная любовь, совершенно свободная от себялюбия, которое часто составляет основной элемент страсти, а иногда и все, что в ней есть от любви! Бескорыстие охряника до такой степени заслуживало уважения, что уже его не вызывало, ибо становилось непонятным; и Юстасия решила, что подобные чувства просто нелепы.
   - Вот когда мы наконец оба хотим одного, - сказала она.
   - Да, - мрачно отвечал Венн. - Но кабы вы, мисс, сказали мне, почему вы вдруг ее пожалели, у меня бы полегчало на сердце. А то больно уж это неожиданно и на прежнее не похоже.
   Юстасия как будто несколько смутилась.
   - Этого я не могу вам сказать, - холодно проговорила она. Венн больше ни о чем ее не спрашивал. Он положил письмо в карман и, поклонившись, ушел.
   В тот же вечер, когда Дождевой курган снова слился с ночью, Уайлдив поднимался по длинному откосу, ведущему к его подножью. Когда он был уже у самого кургана, позади него словно из-под земли выросла темная фигура. Это был посланец Юстасии. Он хлопнул Уайлдива по плечу. Нервически настроенный молодой трактирщик и бывший инженер подскочил, как сатана от прикосновения копья Итуриэля.
   - Свиданье всегда бывает в восемь часов на этом месте, - сказал Венн. И вот мы здесь - все трое.
   - Трое?.. - переспросил Уайлдив и быстро огляделся.
   - Да. Вы, я и она. Вот она. - Он поднял вверх и показал Уайлдиву письмо и пакет.
   Уайлдив взял их, недоумевая.
   - Не совсем понимаю, что все это значит, - сказал он. - Откуда вы тут взялись? Это, наверно, какое-то недоразумение.
   - Прочитайте и поймете. Вот вам фонарик. - Охряник высек огонь, зажег отрезок сальной свечки длиной в дюйм и заслонил ее от ветра своей шапкой.
   - Кто вы такой? - сказал Уайлдив; при свете огарка он разглядел в своем собеседнике какую-то смутную красноту. - А, вы охряник, и это вас я сегодня видел на холме... вы тот самый человек, который...
   - Прочитайте, пожалуйста, письмо.
   - Кабы вы не от этой пришли, а от другой, так было бы понятнее, проворчал Уайлдив, вскрывая письмо и начиная читать. Лицо его стало серьезным.
   "Мистеру Уайлдиву.
   После некоторого размышления я решила раз и навсегда, что нам больше незачем видеться. Чем дольше я об этом думаю, тем тверже убеждаюсь в том, что нашему знакомству надо положить конец. Если бы все эти два года вы были мне верны, у вас было бы сейчас право считать меня бессердечной. Но рассудите спокойно, сколько я перенесла, когда вы меня покинули, как я покорно, без всяких попыток вмешательства, терпела, когда вы стали ухаживать за другой, - я думаю, вы согласитесь, что теперь, когда вы вернулись ко мне, я имею право поступить так, как мне подсказывает чувство. А по отношению к вам оно изменилось, и, может быть, это дурно с моей стороны, но едва ли вам пристало корить меня за это, если вспомнить, как вы бросили меня ради Томазин.
   Все вещички, которые вы подарили мне в ранние дни нашей дружбы, вам вернет податель сего письма. Их, собственно, следовало вернуть вам, еще когда я только услышала о вашей помолвке с Томазин.
   Юстасия".
   К тому времени, когда Уайлдив добрался до подписи, недоумение, с которым он начал читать письмо, перешло в горькую обиду.
   - В дураках меня оставили и так и этак, - раздраженно сказал он. - Вам известно, что тут написано?
   Охряник принялся напевать себе под нос какой-то мотивчик.
   - Что вы, ответить не можете? - с сердцем спросил Уайлдив.
   - Там-там-трам-тарам, - пропел охряник.
   Уайлдив стоял молча, глядя в землю у ног Венна, и далеко не сразу поднял глаза к его освещенной огарком голове и лицу.
   - Ха! Что ж, пожалуй, я это заслужил, - проговорил он наконец, обращаясь не столько к Венну, сколько к самому себе.Играл с обеими, вот и доигрался. Но самое удивительное - это то, что вы согласились действовать против собственного интереса, - взялись вот передать это мне.
   - Против моего интереса?
   - Конечно. Ведь не в ваших же интересах подталкивать меня, чтобы я опять стал ухаживать за Томазин, когда она уже приняла ваше предложение или как там это у вас было. Миссис Ибрайт сказала мне, что вы на ней женитесь. Разве это неправда?
   - Боже мой! Я уже слыхал об этом, да не поверил. Когда она вам говорила?
   Уайлдив принялся напевать себе под нос, как только что делал Венн.
   - Я и сейчас не верю! - вскричал Венн. - Рам-там-тарарам, - пропел Уайлдив.
   - О, господи! Как он умеет подражать! - с презрением сказал Венн. - Ну, я это все выясню. Прямо к ней пойду.
   Диггори удалился решительными шагами, провожаемый взглядом Уайлдива, полным самой ядовитой насмешки, как будто охряник был не больше чем возмечтавший о себе нищий поденщик. Когда он исчез из виду, Уайлдив тоже сошел по откосу и погрузился в налитую тьмой долину.
   Потерять обеих женщин, когда он, казалось, безраздельно владел сердцем каждой, - эта мысль была для него невыносима. Взять реванш он мог только с помощью Томазин; и когда он станет ее мужем, тут-то, думал он, придет для Юстасии долгое и горькое раскаяние. Не удивительно, что Уайлдив, не осведомленный о появлении на заднем плане нового действующего лица, полагал, что Юстасия разыгрывает роль. Для того чтобы увидеть в этом письме нечто большее, чем следствие какой-то мимолетной вспышки, поверить, что она в самом деле уступает сопернице своего возлюбленного, для этого надо было заранее знать о совершившемся в ней перевороте. Как было догадаться, что алчность новой страсти сделала ее великодушной, что, домогаясь брата, она готова была одарить сестру, что, жаждая присвоить, она соглашалась отдать?
   Полный решимости немедля жениться и тем растерзать сердце гордой девушки, Уайлдив шел своим путем.
   Тем временем Диггори Венн вернулся к фургону и стоял, задумчиво глядя в печурку. Новые возможности открывались перед ним. Но как бы благоприятно ни взирала миссис Ибрайт на него как на возможного жениха своей племянницы, одно условие было необходимо, чтобы угодить самой Томазин, а именно: отказаться от своего нынешнего бродячего образа жизни. В этом Диггори не видел никакой трудности.
   Он не в силах был ждать утра, чтобы повидаться с Томазин и уточнить свои планы, и тотчас приступил к свершению своего туалета. Из закрытого ящика он достал новый костюм, и, когда через двадцать минут стоял перед фонарем, он уже ничем не напоминал охряника, кроме только цвета лица, яркую красноту которого нельзя было отмыть за один день. Закрыв дверь и навесив на нее замок, Диггори направился через пустошь к БлумсЭнду.
   Он уже достиг белого палисада и положил руку на калитку, как вдруг дверь дома быстро растворилась и столь же быстро захлопнулась. Женский силуэт проскользнул в дом. В то же время мужчина, очевидно стоявший с нею на галерейке, пошел прочь от дома и через минуту оказался лицом к лицу с Венном. Это опять был Уайлдив.
   - Однако! Вы времени не теряли, - саркастически заметил Диггори.
   - А вы кое-что проморгали, как сейчас убедитесь, - отвечал Уайлдив. - Я просил ее быть моей и получил согласие. Спокойной ночи, охряник! - И с тем Уанлдив зашагал дальше.
   Сердце у Венна упало, и все надежды сникли, хотя и раньше они не воспаряли особенно высоко. С четверть часа он простоял в нерешимости, опираясь на палисад. Потом прошел по дорожке к дому, постучал и спросил миссис Ибрайт.
   Вместо того чтобы предложить ему войти, она сама вышла на галерейку. Минут десятыми больше между ними шел вполголоса разговор, сдержанный и неторопливый. Затем миссис Ибрайт вернулась в дом, а Венн меланхолично побрел обратно по пустоши. Добравшись до своего фургона, он зажег фонарь и с неподвижным лицом тотчас же принялся стаскивать с себя парадную одежду, пока через несколько минут не возник вновь как закоснелый и неисправимый охряник, - каким он всегда был раньше.
   ГЛАВА VIII
   В НЕЖНОМ СЕРДЦЕ ОБРЕТАЕТСЯ ТВЕРДОСТЬ
   В этот вечер в комнатах Блумс-Энда, хотя комфортабельных и уютных, было как-то слишком уж тихо. Клайма Ибрайта не было дома. После рождественской вечеринки он уехал на несколько дней погостить у своего приятеля, жившего в десяти милях от Эгдона.
   Смутная тень, которая, как видел Диггори Венн, рассталась с Уайлдивом в галерейке и быстро проскользнула в дом, была, конечно, не кто иная, как Томазин. В комнате она сбросила плащ, в который кое-как закуталась, когда выходила, и подошла к свету - туда, где миссис Ибрайт сидела за своим рабочим столиком, придвинутым с внутренней стороны к ларю, так что он частию вдавался в каминную нишу.
   - Мне не нравится, Тамзин, что ты ходишь в темноте одна, - сдержанно наметила ее тетка, ни поднимая глаз от работы.
   - Я только за дверью постояла.
   - Да-а? - протянула миссис Ибрайт, удивленная переменой в голосе Томазин, и внимательно на нее посмотрела. На щеках Томазин играл румянец более яркий, чем даже до ее злоключений, глаза блестели.
   - Это он стучал, - сказала она...
   - Я так и думала.
   - Он хочет, чтобы мы немедленно поженились.
   - Вот как! Торопится? - Миссис Ибрайт обратила на племянницу испытующий взор. - Почему мистер Уайлдив не зашел?
   - Не захотел. Он говорит, вы ему не друг. Он хочет, чтобы венчаться послезавтра, очень скромно и в его приходской церкви, а не в нашей.
   - А! А ты что на это сказала?
   - Я согласилась, - с твердостью ответила Томазин. - Я теперь практическая женщина. В чувства больше не верю. А за него я бы все равно вышла, какие бы условия он ни поставил... после этого письма от Клайма.
   На рабочей корзинке миссис Ибрайт лежало письмо; при последних словах Томазин она снова развернула его и перечитала, наверно, не меньше чем в десятый раз за этот день:
   "Что это за нелепая история, которую тут рассказывают про Тоыазпн и мистера Уайлдива? Я счел бы эту сплетню крайне оскорбительной для нас, если бы хоть на волос в нее поверил. Как могла родиться такая нездоровая выдумка? Недаром говорят, что надо уехать в чужие края, чтобы узнать, что дома делается; со мной, по-видимому, именно так и вышло. Я, конечно, всюду говорю, что это неправда, но очень неприятно выслушивать подобные кривотолки, и хотелось бы знать, что все-таки послужило для них поводом. Не могу себе представить, чтобы такая девушка, как Томазин, могла попасть в столь унизительное для себя и для нас положение - быть отвергнутой женихом в самый день свадьбы! Что она сделала?"
   - Да, - с грустью сказала миссис Ибрайт, откладывая письмо. - Если у тебя не отпала охота выходить за него замуж, что ж, выходи. И если мистер Уайлдив хочет, чтобы все было как можно проще, пусть так и будет. Я тут уж ничего не могу. Теперь все в твоих руках. Моя опека над тобой кончилась, когда ты покинула этот дом, чтобы ехать с ним в Энглбери. - Она продолжала почти с горечью: - Мне даже хочется спросить: почему ты вообще советуешься со мной? Если бы ты вышла за него, ни слова мне не сказав, я бы и то не могла на тебя сердиться - просто потому, бедняжка, что лучшего тебе нечего сделать.
   - Не говорите так, не лишайте меня мужества. - Ты права. Не буду.
   - Я не защищаю его, тетя. Я не настолько слепа, чтобы считать его совершенством. Раньше когда-то считала, а теперь уж нет. Но я знаю, что мне делать, и вы знаете, что я это знаю. И надеюсь на лучшее.
   - И я тоже, и будем так и дальше, - сказала миссис Ибрайт, вставая и целуя ее. - Значит, венчанье, если оно состоится, будет утром того дня, когда Клайм вернется домой?
   - Да. Я решила, что надо все закончить до его приезда. Тогда вы сможете смело смотреть ему в лицо и я тоже. Уже не важно будет, что мы раньше что-то от него скрывали.
   Миссис Ибрайт задумчиво кивнула, потом сказала:
   - Хочешь, чтобы я была твоей посаженой матерью? Я готова сопровождать тебя в церковь, я бы и в прошлый раз поехала, если б ты захотела. Я считаю, раз я тогда публично запретила ваш брак, так теперь хоть это должна для тебя сделать.
   - Да нет, пожалуй, не надо, - смущенно, но твердо сказала Томазин. - Я уверена, вам обоим будет неприятно. Пусть уж будут одни чужие, а моих родных никого не надо. Так лучше. Я но хочу делать ничего такого, что может сколько-нибудь задеть вашу гордость, а если вы придете после всего, что было, я буду все время тревожиться. Я ведь, в конце концов, только ваша племянница, не обязательно вам еще и дальше печься обо мне.
   - Да, он-таки взял над нами верх, - сказала ее тетка. - Мне, право, кажется, что он и играл-то с тобой больше всего мне в отместку за то, что я вначале была против него.
   - Нет, нет, тетя, - тихо отозвалась Томазин.
   Больше они об этом не говорили. Вскоре затем постучал Диггори Венн, и миссис Ибрайт, вернувшись после разговора с ним на галерейке, небрежно заметила:
   - Еще один приходил к тебе свататься.
   - Что-о?
   - Да, этот чудаковатый молодой человек, Венн.
   - Что - он просил у вас разрешенья объясниться со мной?
   - Да. Я сказала, что он опоздал.
   Томазин долго в молчании смотрела на пламя свечи.
   - Бедный Диггори! - сказала она наконец и обратилась к другим занятиям.
   Следующий день прошел в хлопотах и приготовлениях - занятиях чисто механических, которым обе женщины с готовностью предавались, чтобы не думать об эмоциональной стороне происходящего. Сызнова собрали для Томазин кое-какую одежду и разные предметы домашнего обихода; то и дело обменивались замечаниями о каких-нибудь хозяйственных мелочах - все для того, чтобы заглушить невольные опасения касательно будущего Томазин как жены Уайлдива.
   Пришло назначенное утро. С Уайлдивом было договорено, что он встретится с Томазин в церкви, чтобы избавить ее от докучного любопытства соседей, которое, конечно бы, разгорелось, если бы их увидели направляющимися в церковь вместе, как это принято в деревне.
   Тетка и племянница обе стояли в спальне, где невеста обряжалась к венцу. Солнце, заглядывая в окно, бросало зеркальные блики на волосы Томазин, которые она всегда носила заплетенными в косы. Косы она плела по особому календарному расписанию - чем значительнее день, тем больше прядей в косе. В обыкновенные будние дни плелась коса из трех прядей, по воскресеньям из четырех, в дни празднеств и гулянии - игр вокруг майского дерева и тому подобное - из пяти. И она уже давно сказала, что когда будет выходить замуж, то косы сплетет из семи прядей. Сегодня они были сплетены из семи.