— Да, ваша честь.
— Где теперь это оружие?
— Я… Мне…
— Где оно? — резко прервал ее судья.
— Здесь. Оно здесь.
— Что значит — здесь?
Она указала на свою сумочку.
— Револьвер заряжен?
— Да, ваша честь.
— Зачем вы носите с собой заряженный револьвер?
— Для защиты…
— У вас есть разрешение на ношение оружия?
— У меня… Мистер Алдрих сказал мне, что…
— Я не спрашиваю, что сказал вам мистер Алдрих. Меня интересует, есть ли у вас разрешение на ношение заряженного оружия?
— Нет, ваша честь.
— Господин бейлиф, подойдите к свидетельнице, — приказал судья, — и выньте у нее из сумочки револьвер. Разрядите его. Во избежание возможных недоразумений спишите его номер. Поместите его среди вещественных доказательств, обозначив его цифрой пять. Пока вы будете производить эту операцию, суд примет в качестве вещественного доказательства первый револьвер, представленный сержантом Голкомбом. Вся процедура должна протекать согласно установленным правилам.
— Суд примет во внимание мой протест против помещения этих револьверов среди вещественных доказательств? — проговорил Мейсон.
— Суд отметил ваш протест и отклонил его, — произнес судья, — мы примем оба револьвера в качестве улик. Отныне они поступают на хранение в суд, чтобы больше никто не смог ввести следствие в заблуждение.
Произнося эту тираду, судья многозначительно смотрел на Мейсона, но на лице адвоката не отразилось ни испуга, ни беспокойства, он по-прежнему вежливо улыбался.
— Господин Клерк, — произнес судья, — назовите номер револьвера, принимаемого в качестве вещественного доказательства номер один.
— Его номер 17475-ЛВ.
— Назовите теперь номер револьвера, обозначенного нами как вещественное доказательство пять. Я имею в виду револьвер, который бейлиф только что получил от свидетельницы.
— Его номер 17474-ЛВ.
— Очень хорошо. Теперь эти два револьвера зарегистрированы в качестве вещественных доказательств. Они переданы на хранение в суд. Любой, кто прикоснется к ним без ведения и разрешения суда, будет обвинен в нарушении закона. Мы не можем позволить вводить суд в заблуждение. Мистер Рэдфилд, я передаю это оружие вам. Завтра в десять утра суд должен получить от вас исчерпывающий отчет. Предупреждаю вас, что ни при каких обстоятельствах вам не следует никому сообщать о выводах, которые будут вами сделаны в результате экспертизы. Единственное исключение составляют помощники, занятые вместе с вами в проведении анализа, но и им вы должны сообщить о запрете передавать сведения кому бы то ни было, включая прессу. Дело должно быть разобрано в суде и только потом в газетах. Я знаю, что, поскольку события сегодняшнего дня были достаточно необычны и неожиданны, неизбежно появление множества газетных статей, обсуждающих нашу работу. Я никак не могу этому помешать — контроль над прессой не входит в мою компетенцию. Однако я, безусловно, намерен контролировать освещение в печати дальнейшего хода расследования. Повторяю: вы не должны рассказывать о результатах экспертизы никому — ни адвокату, ни лицам, с ним связанным, ни… Да, и я на этом настаиваю: ни прокурору или его помощникам.
— Но, ваша честь, — запротестовал Гамильтон Бюргер, — ведь именно прокуратуре принадлежит решающая роль в расследовании этого дела, и мы считаем, что мистер Рэдфилд, как свидетель обвинения…
— Мистер Рэдфилд может быть чьим угодно свидетелем, — раздраженно прервал его судья, — дело оказалось серьезней, чем мы предполагали. Суд прекрасно осведомлен о том, как трудно любому официальному лицу не высказать хотя бы части сведений прессе. Поэтому суд желает, чтобы вся информация оставалась в пределах лаборатории мистера Рэдфилда и была обнародована не раньше десяти утра следующего дня. Вы поняли меня?
— Да, ваша честь.
— По-видимому, — проговорил Мейсон, — суд собирается закончить заседание?
— Вы правы, — ответил судья.
— Я попросил бы уважаемый суд выделить мне еще несколько минут для того, чтобы защита имела возможность допросить мисс Чейни.
— Не вижу в этом никакой необходимости, — заявил судья, — я думаю, что следствие и так потеряло много времени из-за того, что кто-то решил затруднить проведение расследования. В настоящее время мы не можем позволить кому бы то ни было вносить в дело еще большую путаницу.
— Тогда, — не отступал Мейсон, — я попросил бы вашу честь лично спросить у свидетельницы, зачем она держала в сумочке заряженный револьвер и от какой опасности она собиралась защищаться.
— Зачем вам это знать?
— Я полагаю, что человек, которого боялась мисс Чейни, человек, чьи угрозы вынудили ее постоянно носить револьвер, этот человек не кто иной, как Стивен Меррил.
— Ваша честь, — произнес Гамильтон Бюргер голосом, дрожащим от ярости, — это одна из типичных уловок адвоката. Мистер Мейсон прекрасно знает, что его предположение будет мгновенно подхвачено газетами. Оно очевидно лишено какого бы то ни было основания, но благодаря тому, что эта новость — лакомый кусочек для журналистов, она будет обсасываться со всех сторон, и таким образом…
— Успокойтесь, господин прокурор. Мистер Мейсон всего лишь сообщил, какой результат он ожидает получить от допроса свидетельницы.
— Я со всей уверенностью заявляю, — не сдавался Бюргер, — что в намерения адвоката вовсе не входило проводить допрос. Я полагаю, что он просто воспользовался удачным стечением обстоятельств, чтобы сделать свое заявление. Оно абсурдно от начала до конца, но мистер Мейсон абсолютно уверен, что в сложившейся ситуации суд не даст слова мисс Чейни, чтобы его опровергнуть. Ваша честь, обвинение настаивает на том, чтобы свидетельница была допрошена немедленно. Таким образом мы не дадим прессе хотя бы эту часть информации.
Повернувшись к свидетельнице, судья Киппен произнес:
— Зачем вы носили с собой револьвер?
— Чтобы защищаться.
— От кого?
— От любого человека, который попытался бы нанести мне ущерб или угрожал бы, что нанесет ущерб.
— Носили ли вы оружие прежде?
— Нет.
— Почему вы в первый раз взяли с собой револьвер… когда же это было… дней двадцать назад?
— Да, ваша честь.
— Почему вы именно тогда в первый раз взяли с собой револьвер?
— Потому что мистер Алдрих дал мне его.
— Мисс Чейни. — голос судьи стал строже, — вы не ответили мне. Я прошу вас прямо и честно давать ответ на все поставленные вопросы. Зачем вам понадобилось оружие?
— Мне угрожали.
— Кто?
— Разве свидетельница обязана отвечать? — неожиданно вмешался Бюргер. — Вполне возможно, что эта ситуация не имеет никакого отношения к разбираемому делу.
Вполне возможно, что угрозы исходили от лица, абсолютно не связанного с участниками преступления. Я считаю, что мы не имеем права вмешиваться в личную жизнь мисс Чейни, и прошу отклонить этот вопрос.
— Вы сами, мистер Бюргер, начали этот разговор, — проговорил судья. — Я задаю эти вопросы, потому что вы настаивали на этом. Протест отклоняется. Отвечайте, мисс Чейни.
— Мне угрожал Стивен Меррил.
В зале воцарилась тишина. Судья, нахмурившись, смотрел на свидетельницу, по-видимому, решая, как вести себя дальше.
— Какого рода были эти угрозы, мисс Чейни?
— Он хотел денег. Вначале он называл немыслимую сумму. Но в день убийства он позвонил мне и сказал, что ему срочно нужно отдать какой-то долг. Он обещал, если я дам ему денег, забрать прошение о пересмотре дела о нашем разводе.
— Это не угроза.
— Он угрожал раньше, когда первый раз обратился с этим требованием.
— Что он говорил?
— Это была завуалированная угроза. Он говорил, что я не доживу до свадьбы с Алдрихом, если не соглашусь на его условия.
— Похоже, — устало проговорил судья, — что мы еще больше запутали ситуацию, вместо того чтобы ее прояснить. Я думаю, нам не стоило пускаться в выяснение всех этих подробностей. Но дело сделано… надеюсь, вы удовлетворены, прокурор?
Гамильтон Бюргер собрался что-то ответить, но передумал и лишь молча кивнул.
— Я попросил бы суд узнать точную сумму, которую называл Стивен Меррил в день своей смерти, — произнес Мейсон.
— Зачем? — осведомился судья.
— Это может быть немаловажно.
— Хотел бы я знать — почему?
— Предположим, что эта сумма равнялась семи тысячам пятьюстам долларам.
— Мистер Мейсон, вы опять высказываете необоснованные предположения и тем самым подаете повод к сплетням.
— Я спросил бы об этом свидетельницу, если бы суд позволил мне вести допрос самому; но поскольку меня лишили этого права, я вынужден высказывать суду свои предположения.
— Этот вопрос будет последним, — заявил судья, — свидетельница ответит, и заседание будет объявлено закрытым. Суд просит адвоката не высказывать сегодня никаких предположений. Ответьте, мисс Чейни, сколько денег просил у вас Меррил?
— Это была не просьба, а вымогательство. Он хотел семь тысяч пятьсот долларов.
На несколько секунд в зале воцарилось гробовое молчание. Судья Киппен ударил молотком с такой силой, как будто хотел, чтобы его стол разлетелся вдребезги.
— Заседание закрыто, — проговорил он. — Суд возобновит работу завтра в десять утра. Господин Клерк, я возлагаю на вас персональную ответственность за сохранность вещественных доказательств. Вы передадите их мистеру Рэдфилду. Никто другой не должен иметь к ним доступ. Мистер Рэдфилд, пока револьверы будут находиться в вашей лаборатории, ответственность за них будете нести вы. У меня все.
Судья поднялся и с рассерженным видом удалился к себе в кабинет. Бейлиф отпер двери, и в коридор хлынула толпа журналистов, спешащих сообщить своим редакциям последние новости с процесса. Через пять минут все телефонные кабины в здании были заняты — репортеры набирали номера издательств и со страшной скоростью диктовали новую сенсационную информацию.
Лицо Нил и, когда он повернулся к Мейсону, выражало видимую тревогу.
— Надеюсь, Нили, нас не обвинят в неуважении к суду. Не хотелось бы втягивать вас в неприятную историю в первый же раз, когда нам приходится работать вместе.
— Честное слово, я никогда еще не видел судью Киппена таким рассерженным. Я думал, он не сдержится и наложит на кого-нибудь наказание.
— Это было бы не так уж плохо, — усмехнулся Мейсон.
— Мистер Мейсон, не будет ли дерзостью с моей стороны попросить вас об одном одолжении, — решительно проговорил Нили.
— Я вас слушаю.
— Пожалуйста, подтвердите мне со всей честностью и откровенностью, что вы не имеете никакого отношения к пулям, найденным на месте преступления.
— К каким пулям?
— Ко всем. Но в особенности к номеру второму и третьему.
— Я не могу выполнить вашу просьбу, Нили.
— Почему?
— Как вы думаете — почему?
— Не может быть! Мистер Мейсон, если вы… если это вы стреляли, то… Но зачем?
— Вы хотите выйти из дела?
— Нет, конечно, нет. Я не предатель. Я не сбегу. Я…
— Тогда ни о чем не беспокойтесь.
— Но, мистер Мейсон, мы же можем попасть в тюрьму за попытку ввести суд в заблуждение. Нас могут лишить звания адвокатов…
— На каком основании?
— Фабрикация ложных улик.
— Каких улик?
— Но эти пули, мистер Мейсон…
— Если это не тот револьвер, из которого был убит Стивен Меррил, мы с вами можем стрелять из него сколько и где угодно. Никто не имеет права обвинить нас в фабрикации улик. Этот револьвер ничем не отличается от всех других.
— Но Мэрвилл Алдрих поклялся, что вернул вам револьвер в целости и сохранности. Речь идет о том револьвере, который вы получили от мисс Багби, и, следовательно, убийство было совершено именно из него.
— Это не тот револьвер, из которого стреляла Эвелин. Вы же слышали: гильзы были в него подложены.
— Именно это и называется фабрикацией улик…
— И кто же, по-вашему, виноват в этом?
— Мистер Мейсон, раз вы признаете, что пули появились на месте преступления в результате ваших выстрелов…
— Я пока ничего не признаю, — улыбнулся Мейсон.
— Но прокурор уверен в вашей виновности, да и судья, по-моему, тоже.
— Нили, я неплохо разбираюсь в законе. Я разбираюсь и в человеческой природе. Вы можете быть совершенно уверены: я не отступлю и не дам посадить беззащитную девушку за решетку только потому, что кому-то было выгодно свалить на нее вину за убийство. Я был совершенно уверен, что, когда бы сержант ни нашел пулю, он все равно заявит, что заметил ее сражу же, в первый же свой приезд. Чем больше я буду настаивать на том, что это невозможно, тем тверже он будет стоять на своем. Он лжет, но я никак не смог бы этого доказать. Впрочем, я и не собираюсь сейчас этого делать. Он поклялся, что видел пулевое отверстие в столбе в первый же свой приезд на место происшествия — следовательно, никто не имеет права обвинять меня в фабрикации улик.
— Возможно, формально вы и правы, — покачал головой Нили, — но это только рассуждения, а что касается фактов… Я восхищаюсь вашей отвагой, но что до меня, я предпочел бы действовать осторожнее.
— Когда вы катитесь по тонкому льду, осторожность вам не поможет; чтобы не провалиться, надо мчаться изо всех сил.
— Я просто боюсь, мистер Мейсон, — честно признался Нили, — и к тому же я совершенно не понимаю, чего вы все-таки добиваетесь.
— Я перемешиваю факты.
— Что это значит?
— Вам приходилось когда-нибудь делать яичницу на костре?
— Да, но какое это имеет отношение…
— Обычно в походных условиях желток всегда норовит растечься по сковородке. Чтобы спасти свою кулинарную репутацию, я обычно перемешиваю желток с белком и заявляю, что с самого начала собирался сделать болтунью.
— Я тоже, — улыбнулся Нили.
— Это прекрасный способ, он очень помогает, если имеешь дело с подлогом. Когда делаешь болтунью, никто не может обвинить тебя в том, что желток растекся, а когда перемешиваешь факты, те, кто думает, что их обман останется незамеченным, сами оказываются в западне.
Глава 18
— Где теперь это оружие?
— Я… Мне…
— Где оно? — резко прервал ее судья.
— Здесь. Оно здесь.
— Что значит — здесь?
Она указала на свою сумочку.
— Револьвер заряжен?
— Да, ваша честь.
— Зачем вы носите с собой заряженный револьвер?
— Для защиты…
— У вас есть разрешение на ношение оружия?
— У меня… Мистер Алдрих сказал мне, что…
— Я не спрашиваю, что сказал вам мистер Алдрих. Меня интересует, есть ли у вас разрешение на ношение заряженного оружия?
— Нет, ваша честь.
— Господин бейлиф, подойдите к свидетельнице, — приказал судья, — и выньте у нее из сумочки револьвер. Разрядите его. Во избежание возможных недоразумений спишите его номер. Поместите его среди вещественных доказательств, обозначив его цифрой пять. Пока вы будете производить эту операцию, суд примет в качестве вещественного доказательства первый револьвер, представленный сержантом Голкомбом. Вся процедура должна протекать согласно установленным правилам.
— Суд примет во внимание мой протест против помещения этих револьверов среди вещественных доказательств? — проговорил Мейсон.
— Суд отметил ваш протест и отклонил его, — произнес судья, — мы примем оба револьвера в качестве улик. Отныне они поступают на хранение в суд, чтобы больше никто не смог ввести следствие в заблуждение.
Произнося эту тираду, судья многозначительно смотрел на Мейсона, но на лице адвоката не отразилось ни испуга, ни беспокойства, он по-прежнему вежливо улыбался.
— Господин Клерк, — произнес судья, — назовите номер револьвера, принимаемого в качестве вещественного доказательства номер один.
— Его номер 17475-ЛВ.
— Назовите теперь номер револьвера, обозначенного нами как вещественное доказательство пять. Я имею в виду револьвер, который бейлиф только что получил от свидетельницы.
— Его номер 17474-ЛВ.
— Очень хорошо. Теперь эти два револьвера зарегистрированы в качестве вещественных доказательств. Они переданы на хранение в суд. Любой, кто прикоснется к ним без ведения и разрешения суда, будет обвинен в нарушении закона. Мы не можем позволить вводить суд в заблуждение. Мистер Рэдфилд, я передаю это оружие вам. Завтра в десять утра суд должен получить от вас исчерпывающий отчет. Предупреждаю вас, что ни при каких обстоятельствах вам не следует никому сообщать о выводах, которые будут вами сделаны в результате экспертизы. Единственное исключение составляют помощники, занятые вместе с вами в проведении анализа, но и им вы должны сообщить о запрете передавать сведения кому бы то ни было, включая прессу. Дело должно быть разобрано в суде и только потом в газетах. Я знаю, что, поскольку события сегодняшнего дня были достаточно необычны и неожиданны, неизбежно появление множества газетных статей, обсуждающих нашу работу. Я никак не могу этому помешать — контроль над прессой не входит в мою компетенцию. Однако я, безусловно, намерен контролировать освещение в печати дальнейшего хода расследования. Повторяю: вы не должны рассказывать о результатах экспертизы никому — ни адвокату, ни лицам, с ним связанным, ни… Да, и я на этом настаиваю: ни прокурору или его помощникам.
— Но, ваша честь, — запротестовал Гамильтон Бюргер, — ведь именно прокуратуре принадлежит решающая роль в расследовании этого дела, и мы считаем, что мистер Рэдфилд, как свидетель обвинения…
— Мистер Рэдфилд может быть чьим угодно свидетелем, — раздраженно прервал его судья, — дело оказалось серьезней, чем мы предполагали. Суд прекрасно осведомлен о том, как трудно любому официальному лицу не высказать хотя бы части сведений прессе. Поэтому суд желает, чтобы вся информация оставалась в пределах лаборатории мистера Рэдфилда и была обнародована не раньше десяти утра следующего дня. Вы поняли меня?
— Да, ваша честь.
— По-видимому, — проговорил Мейсон, — суд собирается закончить заседание?
— Вы правы, — ответил судья.
— Я попросил бы уважаемый суд выделить мне еще несколько минут для того, чтобы защита имела возможность допросить мисс Чейни.
— Не вижу в этом никакой необходимости, — заявил судья, — я думаю, что следствие и так потеряло много времени из-за того, что кто-то решил затруднить проведение расследования. В настоящее время мы не можем позволить кому бы то ни было вносить в дело еще большую путаницу.
— Тогда, — не отступал Мейсон, — я попросил бы вашу честь лично спросить у свидетельницы, зачем она держала в сумочке заряженный револьвер и от какой опасности она собиралась защищаться.
— Зачем вам это знать?
— Я полагаю, что человек, которого боялась мисс Чейни, человек, чьи угрозы вынудили ее постоянно носить револьвер, этот человек не кто иной, как Стивен Меррил.
— Ваша честь, — произнес Гамильтон Бюргер голосом, дрожащим от ярости, — это одна из типичных уловок адвоката. Мистер Мейсон прекрасно знает, что его предположение будет мгновенно подхвачено газетами. Оно очевидно лишено какого бы то ни было основания, но благодаря тому, что эта новость — лакомый кусочек для журналистов, она будет обсасываться со всех сторон, и таким образом…
— Успокойтесь, господин прокурор. Мистер Мейсон всего лишь сообщил, какой результат он ожидает получить от допроса свидетельницы.
— Я со всей уверенностью заявляю, — не сдавался Бюргер, — что в намерения адвоката вовсе не входило проводить допрос. Я полагаю, что он просто воспользовался удачным стечением обстоятельств, чтобы сделать свое заявление. Оно абсурдно от начала до конца, но мистер Мейсон абсолютно уверен, что в сложившейся ситуации суд не даст слова мисс Чейни, чтобы его опровергнуть. Ваша честь, обвинение настаивает на том, чтобы свидетельница была допрошена немедленно. Таким образом мы не дадим прессе хотя бы эту часть информации.
Повернувшись к свидетельнице, судья Киппен произнес:
— Зачем вы носили с собой револьвер?
— Чтобы защищаться.
— От кого?
— От любого человека, который попытался бы нанести мне ущерб или угрожал бы, что нанесет ущерб.
— Носили ли вы оружие прежде?
— Нет.
— Почему вы в первый раз взяли с собой револьвер… когда же это было… дней двадцать назад?
— Да, ваша честь.
— Почему вы именно тогда в первый раз взяли с собой револьвер?
— Потому что мистер Алдрих дал мне его.
— Мисс Чейни. — голос судьи стал строже, — вы не ответили мне. Я прошу вас прямо и честно давать ответ на все поставленные вопросы. Зачем вам понадобилось оружие?
— Мне угрожали.
— Кто?
— Разве свидетельница обязана отвечать? — неожиданно вмешался Бюргер. — Вполне возможно, что эта ситуация не имеет никакого отношения к разбираемому делу.
Вполне возможно, что угрозы исходили от лица, абсолютно не связанного с участниками преступления. Я считаю, что мы не имеем права вмешиваться в личную жизнь мисс Чейни, и прошу отклонить этот вопрос.
— Вы сами, мистер Бюргер, начали этот разговор, — проговорил судья. — Я задаю эти вопросы, потому что вы настаивали на этом. Протест отклоняется. Отвечайте, мисс Чейни.
— Мне угрожал Стивен Меррил.
В зале воцарилась тишина. Судья, нахмурившись, смотрел на свидетельницу, по-видимому, решая, как вести себя дальше.
— Какого рода были эти угрозы, мисс Чейни?
— Он хотел денег. Вначале он называл немыслимую сумму. Но в день убийства он позвонил мне и сказал, что ему срочно нужно отдать какой-то долг. Он обещал, если я дам ему денег, забрать прошение о пересмотре дела о нашем разводе.
— Это не угроза.
— Он угрожал раньше, когда первый раз обратился с этим требованием.
— Что он говорил?
— Это была завуалированная угроза. Он говорил, что я не доживу до свадьбы с Алдрихом, если не соглашусь на его условия.
— Похоже, — устало проговорил судья, — что мы еще больше запутали ситуацию, вместо того чтобы ее прояснить. Я думаю, нам не стоило пускаться в выяснение всех этих подробностей. Но дело сделано… надеюсь, вы удовлетворены, прокурор?
Гамильтон Бюргер собрался что-то ответить, но передумал и лишь молча кивнул.
— Я попросил бы суд узнать точную сумму, которую называл Стивен Меррил в день своей смерти, — произнес Мейсон.
— Зачем? — осведомился судья.
— Это может быть немаловажно.
— Хотел бы я знать — почему?
— Предположим, что эта сумма равнялась семи тысячам пятьюстам долларам.
— Мистер Мейсон, вы опять высказываете необоснованные предположения и тем самым подаете повод к сплетням.
— Я спросил бы об этом свидетельницу, если бы суд позволил мне вести допрос самому; но поскольку меня лишили этого права, я вынужден высказывать суду свои предположения.
— Этот вопрос будет последним, — заявил судья, — свидетельница ответит, и заседание будет объявлено закрытым. Суд просит адвоката не высказывать сегодня никаких предположений. Ответьте, мисс Чейни, сколько денег просил у вас Меррил?
— Это была не просьба, а вымогательство. Он хотел семь тысяч пятьсот долларов.
На несколько секунд в зале воцарилось гробовое молчание. Судья Киппен ударил молотком с такой силой, как будто хотел, чтобы его стол разлетелся вдребезги.
— Заседание закрыто, — проговорил он. — Суд возобновит работу завтра в десять утра. Господин Клерк, я возлагаю на вас персональную ответственность за сохранность вещественных доказательств. Вы передадите их мистеру Рэдфилду. Никто другой не должен иметь к ним доступ. Мистер Рэдфилд, пока револьверы будут находиться в вашей лаборатории, ответственность за них будете нести вы. У меня все.
Судья поднялся и с рассерженным видом удалился к себе в кабинет. Бейлиф отпер двери, и в коридор хлынула толпа журналистов, спешащих сообщить своим редакциям последние новости с процесса. Через пять минут все телефонные кабины в здании были заняты — репортеры набирали номера издательств и со страшной скоростью диктовали новую сенсационную информацию.
Лицо Нил и, когда он повернулся к Мейсону, выражало видимую тревогу.
— Надеюсь, Нили, нас не обвинят в неуважении к суду. Не хотелось бы втягивать вас в неприятную историю в первый же раз, когда нам приходится работать вместе.
— Честное слово, я никогда еще не видел судью Киппена таким рассерженным. Я думал, он не сдержится и наложит на кого-нибудь наказание.
— Это было бы не так уж плохо, — усмехнулся Мейсон.
— Мистер Мейсон, не будет ли дерзостью с моей стороны попросить вас об одном одолжении, — решительно проговорил Нили.
— Я вас слушаю.
— Пожалуйста, подтвердите мне со всей честностью и откровенностью, что вы не имеете никакого отношения к пулям, найденным на месте преступления.
— К каким пулям?
— Ко всем. Но в особенности к номеру второму и третьему.
— Я не могу выполнить вашу просьбу, Нили.
— Почему?
— Как вы думаете — почему?
— Не может быть! Мистер Мейсон, если вы… если это вы стреляли, то… Но зачем?
— Вы хотите выйти из дела?
— Нет, конечно, нет. Я не предатель. Я не сбегу. Я…
— Тогда ни о чем не беспокойтесь.
— Но, мистер Мейсон, мы же можем попасть в тюрьму за попытку ввести суд в заблуждение. Нас могут лишить звания адвокатов…
— На каком основании?
— Фабрикация ложных улик.
— Каких улик?
— Но эти пули, мистер Мейсон…
— Если это не тот револьвер, из которого был убит Стивен Меррил, мы с вами можем стрелять из него сколько и где угодно. Никто не имеет права обвинить нас в фабрикации улик. Этот револьвер ничем не отличается от всех других.
— Но Мэрвилл Алдрих поклялся, что вернул вам револьвер в целости и сохранности. Речь идет о том револьвере, который вы получили от мисс Багби, и, следовательно, убийство было совершено именно из него.
— Это не тот револьвер, из которого стреляла Эвелин. Вы же слышали: гильзы были в него подложены.
— Именно это и называется фабрикацией улик…
— И кто же, по-вашему, виноват в этом?
— Мистер Мейсон, раз вы признаете, что пули появились на месте преступления в результате ваших выстрелов…
— Я пока ничего не признаю, — улыбнулся Мейсон.
— Но прокурор уверен в вашей виновности, да и судья, по-моему, тоже.
— Нили, я неплохо разбираюсь в законе. Я разбираюсь и в человеческой природе. Вы можете быть совершенно уверены: я не отступлю и не дам посадить беззащитную девушку за решетку только потому, что кому-то было выгодно свалить на нее вину за убийство. Я был совершенно уверен, что, когда бы сержант ни нашел пулю, он все равно заявит, что заметил ее сражу же, в первый же свой приезд. Чем больше я буду настаивать на том, что это невозможно, тем тверже он будет стоять на своем. Он лжет, но я никак не смог бы этого доказать. Впрочем, я и не собираюсь сейчас этого делать. Он поклялся, что видел пулевое отверстие в столбе в первый же свой приезд на место происшествия — следовательно, никто не имеет права обвинять меня в фабрикации улик.
— Возможно, формально вы и правы, — покачал головой Нили, — но это только рассуждения, а что касается фактов… Я восхищаюсь вашей отвагой, но что до меня, я предпочел бы действовать осторожнее.
— Когда вы катитесь по тонкому льду, осторожность вам не поможет; чтобы не провалиться, надо мчаться изо всех сил.
— Я просто боюсь, мистер Мейсон, — честно признался Нили, — и к тому же я совершенно не понимаю, чего вы все-таки добиваетесь.
— Я перемешиваю факты.
— Что это значит?
— Вам приходилось когда-нибудь делать яичницу на костре?
— Да, но какое это имеет отношение…
— Обычно в походных условиях желток всегда норовит растечься по сковородке. Чтобы спасти свою кулинарную репутацию, я обычно перемешиваю желток с белком и заявляю, что с самого начала собирался сделать болтунью.
— Я тоже, — улыбнулся Нили.
— Это прекрасный способ, он очень помогает, если имеешь дело с подлогом. Когда делаешь болтунью, никто не может обвинить тебя в том, что желток растекся, а когда перемешиваешь факты, те, кто думает, что их обман останется незамеченным, сами оказываются в западне.
Глава 18
Судья Киппен неодобрительно оглядел зал. — Я собираюсь сделать несколько замечаний в адрес юристов и зрителей. Суд не одобряет попытки некоторых журналистов поднять шумиху вокруг этого дела. Согласно Конституции судебное разбирательство должно быть открыто для публики. Общественное мнение призвано контролировать решения юристов. Однако это не значит, что открытое заседание суда должно быть превращено в спектакль для жаждущих сенсаций зрителей. Я надеюсь, что все присутствующие понимают: им предстоит принять участие в строго регламентированной законом процедуре, а не в театральном представлении. Зрителям придется воздержаться от любых комментариев. В противном случае зал будет немедленно очищен. Суд не одобряет характер освещения этого дела в прессе. Утренние газеты полны сенсационных репортажей, громких сплетен и наполовину вымышленных интервью с представителями обеих сторон. Суд не имеет возможности контролировать прессу, но суд повторяет, обращаясь к защите и обвинению, что сегодняшнее слушание ставит перед собой понятную и очень простую цель: выяснить, имеются ли какие-либо основания привлекать подсудимую к уголовной ответственности. В связи с этим суд будет пресекать любые попытки превратить разбирательство в драматическое зрелище. Суд предлагает всем выступающим строго придерживаться фактов и постараться говорить о событиях, а не о своих ощущениях или предположениях. А теперь, — продолжал судья, — я хотел бы пригласить на свидетельское место мистера Александра Рэдфилда. Он как эксперт выскажет нам свое мнение о произведенном баллистическом анализе.
Когда Рэдфилд подошел к креслу, предназначенному для свидетелей, Гамильтон Бюргер проговорил, обращаясь к судье:
— Допрос буду вести я, ваша честь?
— Я сам допрошу его, — ответил судья Киппен. — Мистер Рэдфилд, появились ли у вас какие-либо дополнительные сведения после проведения повторной экспертизы?
— Да, сэр.
— Что вы можете сказать об оружии, из которого были произведены выстрелы?
— Пуля номер один, то есть та, которая была найдена в теле жертвы, и пуля номер четыре, обнаруженная не чердаке, были выпущены из револьвера, обозначенного как вещественное доказательство номер пять. Пули номер два и номер три были в револьвере, записанном как вещественное доказательство номер один.
С каждым словом Рэдфилда лицо судьи становилось все мрачнее и мрачнее.
— Что вам удалось выяснить относительно пустых гильз — тех, которые были извлечены из револьвера номер один?
— Оба выстрела были произведены из револьвера номер пять, а не из того револьвера, в котором они находились, то есть не из револьвера, представленного суду сержантом Голкомбом.
— Вы хотите сказать, мистер Рэдфилд, что гильзы были вынуты из оружия, в котором они находились первоначально, и помещены в барабан другого револьвера?
— Это совершенно очевидно, ваша честь.
— Можете ли вы определить, когда это произошло?
— Нам известно только, что это случилось после выстрела.
— Что вы знаете об остальных пулях? Они тоже были подменены?
— Не знаю, ваша честь.
С минуту судья помолчал, а затем властно произнес:
— Я попросил бы обе стороны воздержаться от любых замечаний до тех пор, пока суд не выяснит до конца все интересующие его вопросы. Мисс Чейни, займите, пожалуйста, свидетельское место.
С одного из кресел в первом ряду поднялся полный лысеющий господин и, растягивая слова, медленно произнес:
— Разрешите представиться, ваша честь — Гармон Б. Пассинг, адвокат мисс Чейни.
— Что ж, — проговорил судья, — она имеет право пригласить своего адвоката… Но я повторяю: суд хочет задать несколько вопросов мисс Чейни.
— Мисс Чейни нет в зале, — все так же неторопливо сообщил Пассинг.
— Что вы сказали? — нахмурился судья Киппен.
— Простите, ваша честь, но ее здесь нет.
— Почему?
Пассинг развел руками.
— Потому что ее никто не вызывал.
— Она была на вчерашнем заседании.
— Да, ваша честь. Она присутствовала на заседании и давала показания.
— Она должна была знать, что суд захочет выслушать ее и сегодня.
— При всем моем уважении к суду я вынужден заметить, что мисс Чейни не получила никакого официального уведомления о желательности ее присутствия на сегодняшнем разбирательстве.
— Разве?
— Я сожалею, ваша честь, но дело обстоит так. Я со всей тщательностью изучил стенограммы заседания и официальный отчет.
Судья Киппен провел платком по лбу, стирая выступивший пот. Лицо его побагровело.
— И вы посоветовали ей сбежать? Объяснили, что формально к ней нельзя будет придраться?
— Я адвокат, ваша честь, — вежливо проговорил Пассинг. — Моя обязанность — в любой ситуации помогать своим клиентам. Я просмотрел материалы следствия и сообщил мисс Чейни, какой выход из создавшегося положения кажется мне наилучшим.
— Мисс Чейни должна была быть вызвана повесткой, — рассерженно бросил судья Киппен, обращаясь к прокурору. Обернувшись к Пассингу, он продолжал: — Я думаю, излишне спрашивать, покинула ли мисс Чейни территорию, находящуюся под юрисдикцией суда?
— Насколько я знаю, она уехала в Лас-Вегас, штат Невада, — спокойно ответил Пассинг, — она получила срочный вызов со студии.
— Замечательно, — буркнул судья.
— Давайте тогда выслушаем мистера Мэрвилла Алдриха. Мистер Алдрих, займите свидетельское место.
Пассинг снова поднялся с кресла:
— Я должен сообщить, что являюсь также адвокатом мистера Алдриха. Что касается этого моего клиента, то он тоже отсутствует. В связи с неотложными делами ему срочно потребовалось выехать в Лас-Вегас. Внимательно изучив материалы дела, я как адвокат разъяснил мистеру Алдриху, что, поскольку он не получил никакого формального предложения явиться в суд, он может располагать своим временем по собственному усмотрению. Я сообщил ему, однако, что, по-видимому, суду было бы желательно его присутствие на сегодняшнем заседании и что ваша честь скорее всего считает его возможные дальнейшие показания существенными для вынесения окончательного решения. В то же время суд не сделал на этот счет никаких официальных заявлений, и повестка на имя Алдриха выписана не была.
— Почему эти люди не получили официального вызова? — Судья Киппен вопросительно взглянул на прокурора.
— Ваша честь, — покачал головой Бюргер, — это такая же новость для меня, как и для вас. Я предполагал, что мисс Чейни и мистер Алдрих будут сегодня в зале.
— Меня не интересуют ваши предположения. Я спрашиваю, почему они не получили повесток?!
— Ваша честь, я думаю, вы должны понять меня. В этом деле все так запутано, что невозможно разобраться в том, в чьи же, собственно, обязанности входило исполнение того или иного поручения. У меня лично немало обязанностей, и я не могу взваливать на себя еще одну. Надеюсь, суд простит меня и не вменит в вину прокуратуре это досадное недоразумение.
Бюргер наклонился к Страуну и что-то торопливо прошептал ему на ухо. Страун несколько раз покачал головой. Прокурор продолжал возбужденно о чем-то спрашивать. Страун вполголоса пробормотал несколько ответных фраз, и Бюргер вновь обратился к судье:
— Я предполагал, ваша честь, что мисс Чейни и мистер Алдрих будут на сегодняшнем заседании. Только что выяснилось, что один из моих заместителей — не мистер Страун, с которым мы вместе ведем это дело, а другой заместитель, ответственный за подготовку материалов для заседания, спросил их, собираются ли они прийти сегодня, и получил утвердительный ответ. Ему не хотелось беспокоить столь уважаемых лиц формальными уведомлениями. Мы считали, что мистеру Алдриху, возможно, придется еще раз рассказать о том, как он приобрел револьвер, и о том, как револьвер внезапно исчез. Честно говоря, мы не думали, что в связи с его показаниями могут возникнуть какие-либо вопросы, так как было совершенно очевидно, что преступление совершилось в тот момент, когда оружие уже перешло из рук мистера Алдриха в руки обвиняемой. Вчерашнее развитие событий оказалось для нас полной неожиданностью.
— В таком случае именно после вчерашнего заседания вы должны были вручить повестки мистеру Алдриху и мисс Чейни, — заметил судья.
— Разумеется, ваша честь, — гневно проговорил Бюргер, — я мог бы вызвать их повесткой, но и суд мог бы приказать всем свидетелям явиться сегодня для продолжения допроса. Я не думаю, что прокуратура одна виновна в случившемся. И, как ни печально это сознавать, мистер Пассинг абсолютно прав: в сложившейся ситуации не существовало никакой формальной причины, из-за которой его клиенты не могли бы по своему усмотрению покинуть штат.
— Суд не отдал подобного указания, поскольку надеялся на то, что обвинение исполнит входящую в его обязанности формальную процедуру, — произнес судья.
— Приношу свои извинения, ваша честь, — ответил Бюргер тоном, в котором звучала скорее ярость, чем раскаяние.
— Продолжаем заседание, — проговорил судья Кип-пен, — постараемся обобщить известную нам информацию.
— Обвинение считает, — начал Бюргер, — что те сведения, которые мы почерпнули из рассказа обвиняемой, по большей части являются ее собственной выдумкой.
— Вы можете это доказать?
— Конечно, ваша честь, обвиняемая утверждала, например, что у преследовавшего ее человека на голове была наволочка. Факты неопровержимо свидетельствуют о том, что наволочкой лицо Меррила было закутано уже после его смерти. Больше того, у нее был с собой револьвер, из которого стреляли дважды…
— Но из которого тем не менее не был убит Меррил, — вмешался судья.
Казалось, Бюргер только сейчас понял всю шаткость своей позиции.
— Ваша честь, — стараясь скрыть замешательство, быстро заговорил он, — совершенно очевидно, что мы имеем дело с подлогом. Кто-то подменил револьвер. Я не называю имен, но надеюсь, что после расследования, которое мы собираемся провести в ближайшее время, все виновные будут привлечены к ответственности.
Произнося последнюю фразу, Бюргер недвусмысленно покосился в сторону Мейсона.
— Ваша уверенность ничем не оправдана, — словно в ответ на его невысказанную мысль произнес судья, — поменять их мог только тот, кто имел доступ к обоим револьверам.
— Но, ваша честь, — запротестовал Бюргер, — мы знаем, что подлог был совершен уже после того, как из револьвера стреляли. Обвиняемая признала, что сделала два выстрела. Поскольку экспертиза показала, что пуля, найденная в теле жертвы, была выпущена из одного из этих револьверов, тот факт, что кто-то, решив запутать следствие, совершил подлог, не может никоим образом служить оправданием для обвиняемой. Напротив, это, по нашему мнению, лишь еще одно косвенное доказательство признания подсудимой своей вины и ее стремления избежать заслуженного наказания.
— До тех пор, пока ситуация не прояснится, суд не может позволить прокуратуре выдвигать какие бы то ни было обвинения, — строго произнес судья, — сейчас нам известно только, что была произведена подмена улик и что совершил ее кто-то, имеющий на то достаточно веские основания.
Когда Рэдфилд подошел к креслу, предназначенному для свидетелей, Гамильтон Бюргер проговорил, обращаясь к судье:
— Допрос буду вести я, ваша честь?
— Я сам допрошу его, — ответил судья Киппен. — Мистер Рэдфилд, появились ли у вас какие-либо дополнительные сведения после проведения повторной экспертизы?
— Да, сэр.
— Что вы можете сказать об оружии, из которого были произведены выстрелы?
— Пуля номер один, то есть та, которая была найдена в теле жертвы, и пуля номер четыре, обнаруженная не чердаке, были выпущены из револьвера, обозначенного как вещественное доказательство номер пять. Пули номер два и номер три были в револьвере, записанном как вещественное доказательство номер один.
С каждым словом Рэдфилда лицо судьи становилось все мрачнее и мрачнее.
— Что вам удалось выяснить относительно пустых гильз — тех, которые были извлечены из револьвера номер один?
— Оба выстрела были произведены из револьвера номер пять, а не из того револьвера, в котором они находились, то есть не из револьвера, представленного суду сержантом Голкомбом.
— Вы хотите сказать, мистер Рэдфилд, что гильзы были вынуты из оружия, в котором они находились первоначально, и помещены в барабан другого револьвера?
— Это совершенно очевидно, ваша честь.
— Можете ли вы определить, когда это произошло?
— Нам известно только, что это случилось после выстрела.
— Что вы знаете об остальных пулях? Они тоже были подменены?
— Не знаю, ваша честь.
С минуту судья помолчал, а затем властно произнес:
— Я попросил бы обе стороны воздержаться от любых замечаний до тех пор, пока суд не выяснит до конца все интересующие его вопросы. Мисс Чейни, займите, пожалуйста, свидетельское место.
С одного из кресел в первом ряду поднялся полный лысеющий господин и, растягивая слова, медленно произнес:
— Разрешите представиться, ваша честь — Гармон Б. Пассинг, адвокат мисс Чейни.
— Что ж, — проговорил судья, — она имеет право пригласить своего адвоката… Но я повторяю: суд хочет задать несколько вопросов мисс Чейни.
— Мисс Чейни нет в зале, — все так же неторопливо сообщил Пассинг.
— Что вы сказали? — нахмурился судья Киппен.
— Простите, ваша честь, но ее здесь нет.
— Почему?
Пассинг развел руками.
— Потому что ее никто не вызывал.
— Она была на вчерашнем заседании.
— Да, ваша честь. Она присутствовала на заседании и давала показания.
— Она должна была знать, что суд захочет выслушать ее и сегодня.
— При всем моем уважении к суду я вынужден заметить, что мисс Чейни не получила никакого официального уведомления о желательности ее присутствия на сегодняшнем разбирательстве.
— Разве?
— Я сожалею, ваша честь, но дело обстоит так. Я со всей тщательностью изучил стенограммы заседания и официальный отчет.
Судья Киппен провел платком по лбу, стирая выступивший пот. Лицо его побагровело.
— И вы посоветовали ей сбежать? Объяснили, что формально к ней нельзя будет придраться?
— Я адвокат, ваша честь, — вежливо проговорил Пассинг. — Моя обязанность — в любой ситуации помогать своим клиентам. Я просмотрел материалы следствия и сообщил мисс Чейни, какой выход из создавшегося положения кажется мне наилучшим.
— Мисс Чейни должна была быть вызвана повесткой, — рассерженно бросил судья Киппен, обращаясь к прокурору. Обернувшись к Пассингу, он продолжал: — Я думаю, излишне спрашивать, покинула ли мисс Чейни территорию, находящуюся под юрисдикцией суда?
— Насколько я знаю, она уехала в Лас-Вегас, штат Невада, — спокойно ответил Пассинг, — она получила срочный вызов со студии.
— Замечательно, — буркнул судья.
— Давайте тогда выслушаем мистера Мэрвилла Алдриха. Мистер Алдрих, займите свидетельское место.
Пассинг снова поднялся с кресла:
— Я должен сообщить, что являюсь также адвокатом мистера Алдриха. Что касается этого моего клиента, то он тоже отсутствует. В связи с неотложными делами ему срочно потребовалось выехать в Лас-Вегас. Внимательно изучив материалы дела, я как адвокат разъяснил мистеру Алдриху, что, поскольку он не получил никакого формального предложения явиться в суд, он может располагать своим временем по собственному усмотрению. Я сообщил ему, однако, что, по-видимому, суду было бы желательно его присутствие на сегодняшнем заседании и что ваша честь скорее всего считает его возможные дальнейшие показания существенными для вынесения окончательного решения. В то же время суд не сделал на этот счет никаких официальных заявлений, и повестка на имя Алдриха выписана не была.
— Почему эти люди не получили официального вызова? — Судья Киппен вопросительно взглянул на прокурора.
— Ваша честь, — покачал головой Бюргер, — это такая же новость для меня, как и для вас. Я предполагал, что мисс Чейни и мистер Алдрих будут сегодня в зале.
— Меня не интересуют ваши предположения. Я спрашиваю, почему они не получили повесток?!
— Ваша честь, я думаю, вы должны понять меня. В этом деле все так запутано, что невозможно разобраться в том, в чьи же, собственно, обязанности входило исполнение того или иного поручения. У меня лично немало обязанностей, и я не могу взваливать на себя еще одну. Надеюсь, суд простит меня и не вменит в вину прокуратуре это досадное недоразумение.
Бюргер наклонился к Страуну и что-то торопливо прошептал ему на ухо. Страун несколько раз покачал головой. Прокурор продолжал возбужденно о чем-то спрашивать. Страун вполголоса пробормотал несколько ответных фраз, и Бюргер вновь обратился к судье:
— Я предполагал, ваша честь, что мисс Чейни и мистер Алдрих будут на сегодняшнем заседании. Только что выяснилось, что один из моих заместителей — не мистер Страун, с которым мы вместе ведем это дело, а другой заместитель, ответственный за подготовку материалов для заседания, спросил их, собираются ли они прийти сегодня, и получил утвердительный ответ. Ему не хотелось беспокоить столь уважаемых лиц формальными уведомлениями. Мы считали, что мистеру Алдриху, возможно, придется еще раз рассказать о том, как он приобрел револьвер, и о том, как револьвер внезапно исчез. Честно говоря, мы не думали, что в связи с его показаниями могут возникнуть какие-либо вопросы, так как было совершенно очевидно, что преступление совершилось в тот момент, когда оружие уже перешло из рук мистера Алдриха в руки обвиняемой. Вчерашнее развитие событий оказалось для нас полной неожиданностью.
— В таком случае именно после вчерашнего заседания вы должны были вручить повестки мистеру Алдриху и мисс Чейни, — заметил судья.
— Разумеется, ваша честь, — гневно проговорил Бюргер, — я мог бы вызвать их повесткой, но и суд мог бы приказать всем свидетелям явиться сегодня для продолжения допроса. Я не думаю, что прокуратура одна виновна в случившемся. И, как ни печально это сознавать, мистер Пассинг абсолютно прав: в сложившейся ситуации не существовало никакой формальной причины, из-за которой его клиенты не могли бы по своему усмотрению покинуть штат.
— Суд не отдал подобного указания, поскольку надеялся на то, что обвинение исполнит входящую в его обязанности формальную процедуру, — произнес судья.
— Приношу свои извинения, ваша честь, — ответил Бюргер тоном, в котором звучала скорее ярость, чем раскаяние.
— Продолжаем заседание, — проговорил судья Кип-пен, — постараемся обобщить известную нам информацию.
— Обвинение считает, — начал Бюргер, — что те сведения, которые мы почерпнули из рассказа обвиняемой, по большей части являются ее собственной выдумкой.
— Вы можете это доказать?
— Конечно, ваша честь, обвиняемая утверждала, например, что у преследовавшего ее человека на голове была наволочка. Факты неопровержимо свидетельствуют о том, что наволочкой лицо Меррила было закутано уже после его смерти. Больше того, у нее был с собой револьвер, из которого стреляли дважды…
— Но из которого тем не менее не был убит Меррил, — вмешался судья.
Казалось, Бюргер только сейчас понял всю шаткость своей позиции.
— Ваша честь, — стараясь скрыть замешательство, быстро заговорил он, — совершенно очевидно, что мы имеем дело с подлогом. Кто-то подменил револьвер. Я не называю имен, но надеюсь, что после расследования, которое мы собираемся провести в ближайшее время, все виновные будут привлечены к ответственности.
Произнося последнюю фразу, Бюргер недвусмысленно покосился в сторону Мейсона.
— Ваша уверенность ничем не оправдана, — словно в ответ на его невысказанную мысль произнес судья, — поменять их мог только тот, кто имел доступ к обоим револьверам.
— Но, ваша честь, — запротестовал Бюргер, — мы знаем, что подлог был совершен уже после того, как из револьвера стреляли. Обвиняемая признала, что сделала два выстрела. Поскольку экспертиза показала, что пуля, найденная в теле жертвы, была выпущена из одного из этих револьверов, тот факт, что кто-то, решив запутать следствие, совершил подлог, не может никоим образом служить оправданием для обвиняемой. Напротив, это, по нашему мнению, лишь еще одно косвенное доказательство признания подсудимой своей вины и ее стремления избежать заслуженного наказания.
— До тех пор, пока ситуация не прояснится, суд не может позволить прокуратуре выдвигать какие бы то ни было обвинения, — строго произнес судья, — сейчас нам известно только, что была произведена подмена улик и что совершил ее кто-то, имеющий на то достаточно веские основания.