Страница:
– Годится, – сказал корефан.
На нами заклекотал движок. Вадик ящерицей юркнул в кабину и почти сразу показался из дверей.
– Залезай, – крикнул он.
Я перепрыгнул через тело летуна и ухватил протянутую Вадиком руку. Лопасти раскручивались. Гольдберг что-то проорал, но за ревом турбин слова потерялись. На поляне появились солдаты. По вертолету стрелять не торопились – желающих навесить на себя статью за случайное убийство летуна среди них не нашлось. Ми-8 взлетел. Земля с дохлыми овчарками, ментами и спасительным буреломом осталась далеко под нами.
– В Усть-Марью! – донеслось из кабины. Корефан растолковывал воякам маршрут.
Перезарядив карабин и помянув добрым словом конструктора Симонова, я присоединился к другану. На вертушке я летал впервые. Адская машина дико вибрировала и на удивление быстро неслась по воздуху. Глядя через плексиглас на убирающийся под нас лесной ковер, я ощутил себя мчащимся в ведьмовской ступе. К горлу подступила тошнота, и я поспешно отвел взгляд.
– Ты что задумал? – крикнул я в ухо Славе.
– Чего?
– Что мы там забыли? – Я ткнул пальцем в сторону горизонта. – В Усть-Марье ментов полно и все бряцают оружием. Там сейчас настоящий муравейник: если везде стоят посты и на вертолетах возят солдат, значит, Проскурин все Управление на уши поставил. В городке сейчас мусорни – не продохнуть, нагнали отовсюду, чтобы нас ловить. А ты нас прямо к ним тащишь!
– Не дрейфь, – хмыкнул Слава. – Там-то нас и не ждут. Наш козырь – внезапность. С вертушкой мы сумеем обернуться и туда, и сюда.
– Куда?
– В городок и сразу же в пещеру. Я узнал, – и он хлопнул по кожаному плечу напрягшегося в страхе пилота, – горючкой они заправились под завязку. Думали, что нас с воздуха придется искать. Так что нам на все дела топлива хватит.
– А зачем нам в Усть-Марью?
– «Хозяина» заберем и музейщика этого, коллекционера.
– Да зачем они нам?!
– В заложники, – объяснил Слава. – Заодно узнаем, где золото. Может, они его в музей увезли. Чего зазря по пещерам мотаться?
Отчаянная безрассудность друга показалась мне не лишенной некоего непостижимого здравого смысла. Перипетии последних дней здорово надавили мне на чердак. Не исключено, что так и крыша могла потечь. Следовало мозги оставить дома, как сделал, по его уверениям, уходящий в армию корефан. Тем не менее логика в его словах имелась.
– А кто нам даст из Усть-Марьи взлететь и тем более разгуливать по улицам? – сделал я последнюю попытку вникнуть в Славины планы.
– А вот они вот, – снова похлопал летчика другая. – Заложники – великая сила.
– Так не годится, – пробормотал я, покоряясь судьбе.
Мы нашли Лепяго в музее, пробравшись туда скрытно, как индейцы. Я уговорил Славу посадить вертолет за Примой, и, оставив Вадика сторожить летунов, мы вошли в городок своим ходом. Я был вооружен ПМом, Слава – «кольтом». Через Усть-Марью удалось проскользнуть, не привлекая внимания мусоров. Нашего появления никто не ждал, ибо, по всем разумным прикидкам, беглецов ловили километрах в пятидесяти восточнее. Ну что ж, удачной в тех краях охоты!
Стискивая в кармане рукоять конфискованного у пилота «Макарова», я прошел по гулким комнатам краеведческого музея, чем-то напоминавшим теперь мрачную пещеру. Воздухом, наверное. Или… флюидами? Какие-то странные вибрации присутствовали в атмосфере залов – что-то темное, злое, то, с чем мы впервые столкнулись в пещере.
Только теперь ОНО освободилось.
Андрей Николаевич возился в дальней комнате, доводя до ума экспозицию. Он старался: ведь Проскурин его не убил и не съел заживо, а дело есть дело – к прибытию комиссии вверенный объект должен блистать. Тихий, невероятно запутавшийся учитель истории…
А мы пришли, чтобы запутать его еще больше.
– Андрей Николаевич! – Пол скрипел как оглашенный, и не заметить нашего появления было невозможно, но Лепяго повернулся, только когда я обратился к нему. Глаза у него были пустые и бездонные, лишь в бесконечной глубине их плескался страх.
– Вы живы, Илья Игоревич, – бесцветным голосом произнес он. То ли спросил, то ли констатировал. Взгляд медленно переполз на Славу. – И вы тоже. Странно…
– Странно, – согласился я, жестом останавливая готового вмешаться корефана. – Еще более странно, что мы появились вскоре после вашего приезда. И уж совсем необычно, вы даже не поверите, но мы перенеслись сюда по воздуху.
– Я верю, – пробормотал директор, не заметив иронии. – Я такого насмотрелся, что всему верю. Иудеи просили Христа: «Яви нам чудо», а он не хотел, и, надо сказать, напрасно. Наглядная демонстрация – вот лучшее подтверждение чего угодно. Я раньше не верил в чудеса. А вы, Илья Игоревич?
– Где рыжье? – бесцеремонно влез Слава, которому надоело слушать бредни директора.
– Что-что? – забеспокоился за экспонаты Лепяго. – Монеты лежат в зале, другого золота у меня нет. Хочу вас предупредить, что коллекция неприкосновенна. Она является личной собственностью Феликса Романовича и охраняется… им.
Странная улыбочка, промелькнувшая на лице Андрея Николаевича, неприятно поразила меня. Было в ней что-то зловещее, какая-то уверенность во всемогуществе покровителя. Директор не боялся, что мы ограбим музей. Он знал, что украденное обязательно вернется, и предупреждал нас об этом. «Наглядная демонстрация – лучшее подтверждение». Чего?
– А где Феликс Романович?
– Он уехал к горе.
– Золотые ворота еще там? – вмешался Слава.
– Наверное, – вздрогнул Андрей Николаевич. – По крайней мере, мне неизвестно, чтобы их привозили в Усть-Марью. Если бы их все-таки привезли в Усть-Марью, то доставили бы прямиком в музей.
Речь Лепяго все ускорялась, словно он, заговорившись, старался забыть о кошмаре, преследовавшем его.
– Значит, «хозяин» забирать их поехал, – рассудил Слава. – Как давно?
Я заметил, что при упоминании о Проскурине глаза директора наполнились смятением и страхом. Он замолчал. Меня вдруг осенило.
– Зачем Феликс Романович туда поехал?
Лепяго оставался нем, но я почувствовал, что он вот-вот заплачет.
– Зачем Проскурин туда поехал? – Я тряс за плечи директора, голова его моталась, изо рта выскользнула прозрачная нитка слюны. – Зачем? Зачем?!
Андрей Николаевич вцепился в мою одежду, лицо исказилось в мучительной гримасе. И тут его словно прорвало. Признание хлынуло потоком и было таково, что даже Слава остолбенел.
Лепяго рассказал, как его привезли на машине в Усть-Марью, как Проскурин заставил его до мельчайших деталей вспомнить раскопки и адский обряд в пещере с красным туманом. Он сообщил Лепяго, что это была не галлюцинация и не сон. Харги сделали его своим поверенным, потому что в его роду имелись шаманы, а теперь и он стал таким же. Проскурин сказал, что он не один такой ходит по земле, есть и другие, и их немало. Сделавшись шаманом, он обрел возможность общаться с богами и в доказательство приоткрыл директору завесу, отделяющую мир людей от мира духов. Длилось это секунду-полторы, но впечатление произвело неизгладимое. «Мир духов» не был чем-то отдельным, он существовал одновременно с привычным нам миром, но не параллельно, а как бы в одной с ним точке. Лепяго увидел на миг неописуемые красные существа вместо знакомых предметов, словно кто-то отдернул занавес, который тут же закрылся. Проскурин объяснил, что неподготовленный человек не может долго смотреть на мир духов, да это ему и ни к чему.
Андрей Николаевич покорно согласился. Он был доволен, что ему сохранили жизнь и оставили без наказания. Но на этом чудеса не закончились. Феликс Романович пригласил войти незнакомого человека, который обернулся огромным черным медведем. У Лепяго это вызвало ощущение, противоположное демонстрации мира духов, – теперь кто-то иной, чужеродный, заглянул к нему из-за шторки. Это было истинное обличие харги в мире людей, и Андрей Николаевич понял, насколько неестественным оказался созданный в пещере за сотни лет заточения мир Кровавой реки. Потому он и был так ужасен и отвратителен нам, людям, что являлся изготовленной из подручных материалов посредственной копией родины харги.
Люди и духи всегда сосуществовали, но редко соприкасались всерьез.
Познавший эту истину, а вернее, малый край ее смысла, Лепяго получил указание приводить в порядок музей. Проскурин же отправился хоронить распадающийся из-за отсутствия постоянного ухода мир, чтобы он никогда не напоминал своим творцам о сроке, проведенном взаперти.
Начальник усть-марьского лагерного пункта посадил в автозаки всех заключенных, забрал со склада двести килограммов аммонита и возглавил колонну, которая убыла к пещере около получаса назад.
Мы разминулись с ним на несколько минут. Возможно даже, что, когда наш Ми-8 заходил на посадку, грузовики еще не покинули Усть-Марью.
– Ну, чего? – обернулся ко мне Слава. Решение сложных инженерных вопросов, в которых фигурировала крупная партия взрывчатки, он почитал моей прерогативой.
– Если поторопимся, успеем.
– А его с собой берем? – Слава указал на Лепяго как на неодушевленный предмет.
Андрей Николаевич стоял неподвижно. Было похоже, что он тоже считает себя вещью.
– Берем, – решил я. – Пригодится.
Лепяго запер музей, и мы зашагали по улице странно притихшего городка.
– Мы так долго будем плестись, – буркнул Слава, заметив в проулке черный «Днепр» с коляской.
– Не стоит, – поосторожничал я. – Полный город ментов. Спалимся.
– Угон автотранспортного средства нам срок уже сильно не прибавит, – хмыкнул корефан.
– Владелец шум поднимет, нам светиться, на хрен, не нужно!
– А его дома сейчас нет, – подал голос Андрей Николаевич. – Уехал к пещере вместе со всеми.
Вмешательство директора определило судьбу мотоцикла. Заведя драндулет при помощи отвертки, мы заняли места: Слава за рулем, я – сзади, а Лепяго примостился в коляске. Басовито поревывая, «Днепр» вывернул на улицу и запрыгал по колдобинам.
Мелкие лесные дороги ветвились вокруг Усть-Марьи. Ведомые Андреем Николаевичем, мы обогнули Левую сторону, уйдя с моста на объездную тропу, а с нее на просеку, сделанную для линии электропередачи в заматеревшем березняке. Когда-то здесь была тайга. Лет пятьдесят назад ее срубили, а на месте пихт и кедров поднялись осины и березы. Лес был шумный, почти русский. На миг показалось, что я вернулся домой. Появилась уверенность, что все окончится хорошо. Насколько хватало моего умения ориентироваться, двигались мы почти точно к вертолету. Я прикидывал, где придется бросить мотоцикл, чтобы пойти через лес напрямик. Оставалось уже недалеко, когда из-за деревьев вышли трое в новеньких темно-зеленых плащ-палатках, с АК-74 на плече. Один из автоматчиков уверенным жестом регулировщика поднял руку. Слава затормозил.
– Я их не знаю, – шепнул Лепяго, когда он сбросил газ.
«Тогда не договоримся», – хладнокровно отметил я. Автоматчики подошли вплотную, равнодушно глядя на нас. За злодеев мы не канали, особенно притаившийся как мышь Андрей Николаевич.
– Кто такие? – спросил «регулировщик».
Слава расслабил спину и словно невзначай опустил правую руку на колено.
– Мы с комбината, – деловито начал я, – а это директор краеведческого музея.
– Куда торопитесь? – скользнул глазами по отвертке, торчащей из раскуроченного замка зажигания, любопытный мусор.
– На старую биржу, – нашелся Лепяго.
По лицу «регулировщика» я понял, что представление о новых, старых биржах и прочих лесосеках, равно как остальных достопримечательностях Усть-Марьи, он имеет весьма туманное. С одной стороны, это было плохо, ибо авторитет проскуринского протеже не имел для него значения, с другой – легче будет запарить ему мозги.
– А вы в курсе, что выезд за пределы городка запрещен? – огорошил нас «регулировщик». – Слезайте с мотоцикла, будем ждать машину до комендатуры. Документы с собой есть?
«С объяснениями в расчете», – пронеслось в голове, когда я неуклюже начал покидать сиденье, норовя незаметно добраться до запрятанного в кармане ПМ.
– Да зачем нам тут документы? – заныл я. – Всю жизнь без них ездим. Кому их показывать, когда все друг друга знаем?..
«Регулировщик» в дискуссию ввязываться не стал, а вытащил из-за пазухи новенькую японскую рацию.
Вот именно этот ультракоротковолновый передатчик малого радиуса действия да мелькнувший в распахнувшейся плащ-палатке коричневый офицерский камуфляж подточили мое терпение. Откуда он собирался вызывать машину? В лесу радиоволны гаснут быстро. Значит, машина ждет где-то неподалеку и, наверное, не одна, если пикетами заткнули все лазейки. И вообще, кто они такие? Коричневого камуфляжа я в Усть-Марье не видел. В плащ-палатки автоматчики закутались явно не от холода: куртка была толстой, утепленной. Значит, маскировались от усть-марьских ментов? Или – чтобы не привлекать внимания местного населения?
Пока я напрягал извилины, загадочные вояки обошли мотоцикл, и один, усмехнувшись, выдернул из замка инструмент. Мотор заглох, в наступившей тишине было слышно, как ехидно чирикает какая-то птичка да бормочет в микрофон старшой. Рация неразборчиво захрипела в ответ, связь в тайге оставляла желать лучшего.
– Ну, как хотите, мужики, – состроил я обиженную мину и сунул руки в брюки. Толстая рукоять «Макарова» аккуратно легла на ладонь. Большой палец выключил предохранитель.
Хотя поза моя была вполне естественной, отиравшийся у коляски боец заподозрил неладное. Что-то не понравилось ему в моем движении, а может, в выражении лица. Он рванулся ко мне, и тут же не выпускающий из-под контроля ситуацию Слава выдернул из кармана «кольт» и выстрелил в грудь стоявшему перед ним воину с отверткой. Тот упал и больше не шевелился, сорок пятый калибр срубал наглушняк, и корефан перенес свое смертоносное внимание на «регулировщика».
В скоротечной огневой схватке исход боя решают доли секунды. Я присел на полусогнутых и дважды придавил спуск. Бедро обожгло пороховым пламенем, бежавший ко мне вояка согнулся, будто его ударило молотом в живот, а я, вызволив из дымящихся штанов тупоносый ПМ, прицелился и всадил для верности еще две пули – в грудь и в голову. Обогнул застывшего соляным столпом Лепяго и стал вылавливать на мушку старшого, с которым Слава не мог пока справиться. «Регулировщик», не выпуская хрипящую рацию, дергался из стороны в сторону резкими непредсказуемыми скачками, ловко уходя с линии огня всякий раз, когда Слава нажимал на курок. Автомат уже сидел у него в руке, что мне чрезвычайно не понравилось. Держал он «калаш» легко и сноровисто, как привычную игрушку; ясно было, что сейчас откроет ответный огонь. Свалить такого матерого волчару оказалось не под силу даже многоопытному афганцу, и неизвестно, чем бы закончился их поединок, не вмешайся я со своей пукалкой.
На расстоянии более пяти метров пользы от «Макарова» в моих руках было мало. ПМ жестко отдавал в кисть, и все четыре раза я промахнулся. Иного, впрочем, от меня и не требовалось. Разделивший внимание на двоих противников, вояка проворонил Славу и в какой-то момент не успел уклониться на свои «полкорпуса». Бахнул в последний раз «кольт», кидая назад затворную планку, и «регулировщик» размашисто шагнул назад неестественным гренадерским шагом, наступил на полу плаща и повалился, разбросав свои причиндалы.
Затихающее в сосновых кронах эхо перекрыла серенада деловитого лязганья – мы с друганом перезаряжали оружие. Только загнав в рукоять заботливо прихваченную в рейс пилотом запасную обойму и дослав в казенник патрон, я позволил себе подойти к развалившемуся на траве воину, чтобы забрать автомат. Корефан поднял отвертку, вонзил жало в раскуроченный замок зажигания и дернул ногой педаль. Мотоцикл завелся.
– Садись, садись! – Я впихнул Лепяго в коляску, прыгнул на седушку и вцепился в нее обеими руками. Слава прогазовал, и мы чесанули по просеке, словно участвовали в некоем ралли. Отчасти так и было: гонка с препятствиями, каждое несло смерть.
Не знаю, как УКВ, а звуковые волны диапазона пистолетной стрельбы в лесу распространяются далеко – это я по собственному опыту знаю. Всю дорогу до вертолета мы ожидали появления таинственных спецназовцев. В их проворности мы уже имели несчастье убедиться. Сомнений в меткости также не оставалось – завалят, гады, им только волю дай, но вот этого как раз позволять им не следовало.
Мы выломились к вертолету, как лоси, пуганув заждавшегося Гольдберга. Бросив «Днепр» напротив посадочной площадки, немного заплутали в лесу и сделали крюк. Последние метров триста Лепяго пришлось тащить едва ли не на горбу, так что я устал как собака.
Спешно погрузились в вертушку и, пока не взлетели, дежурили у блистера. Боялись мести носителей плащ-палаток. Обошлось тем не менее. То ли не успел покойный «регулировщик» доложить все, что нужно, то ли пресловутая машина оказалась дальше, чем я думал. В блистере[15] медленно утекла под днище Усть-Марья, хаотичною застройкой напоминающая колонию одноклеточных. Замелькала разноцветными пятнами тайга, обезображенная следами деятельности царей природы. По грязной дороге тащилась длинная лента грузовиков.
– Успеваем!
Никто не услышал меня, кроме Вадика. Слава торчал в кабине, держа под наблюдением экипаж, а директор пластом лежал на клепаном алюминиевом полу. О том, что он жив, свидетельствовало учащенное движение грудной клетки. Гольдберг кивнул на блистер. Впереди, освещенная лучами предзакатного солнца, показалась величественная белая гора.
– Близко уже! – крикнул он.
Лицо у Вадика заострилось, взгляд стал жестче. В нем мало что осталось от капризного энтомолога, составляющего узоры из хрупких крылышек и с детским азартом лелеющего коллекцию револьверов. Должно быть, мы все изменились. Бурная жизнь накладывает неизгладимые отпечатки на любого. Кроме Славы, по-моему. Афганец был испытаниям неподвластен.
Вырастая, гора медленно поплыла, исчезая из поля зрения. Вертолет пошел по дуге, снижаясь. Я заглянул в кабину. Под нами уже пестрели длинные гряды отвалов. На площадке перед входом в пещеру стояла машина.
– Садись рядом с ней, – приказал Слава пилоту.
Я вернулся в грузовую кабину и распахнул дверцу. Гонимый лопастями воздух ударил в лицо, заставляя щуриться и прикрывать глаза. Закинув автомат за спину, я держался за комингс, разглядывая пригнанный невесть кем «Урал». Вихревой поток вздувал его брезентовый тент, трепал отстегнутый клапан, и было видно, что в кузове никого нет.
Но это еще не значило, что никого нет поблизости. У меня из головы не шли автоматчики в коричневом камуфляже. Теперь они наверняка знают, что бандиты, расстрелявшие пикет, улетели на Ми-8 и мечтают с нами разделаться. Шарахнут, например, из гранатомета – приземлившийся вертолет представлял собой великолепную мишень.
Едва колеса коснулись площадки, мы со Славой выскочили наружу, быстро осмотрели машину и понеслись к пещере. Сейчас все решала быстрота. Тот, кто сюда приперся, не мог не заметить нашей посадки. Любой ценой его надо было упредить, дабы не сожалеть, истекая кровью на холодных камнях, что гонка с препятствиями не удалась.
Вадика мы оставили сторожить экипаж. Если потребуется неотложная помощь, он должен был попытаться вооружить карабином Лепяго и присоединиться к нам. Пока же мы превосходно справлялись вдвоем – вокруг было на удивление безлюдно.
– Они в пещере! – понял я.
Предположения роились в голове самые дикие. Начиная с банального: любители сокровищ из числа осведомленной лагерной охраны решили обогнать начальство и украсть золото, и заканчивая догадками о вояках в коричневом камуфляже – группой специального назначения, прибывшей по наводке затесавшегося в проскуриновские ряды стукача для извлечения Врат с последующей доставкой в Госхран России. Похоже, идея спецназа становилась у меня навязчивой. Но кем бы ни являлись приехавшие, для меня они были конкурентами, а соперничества в своем деле я не терпел.
Обойдя гряду, мы нос к носу столкнулись с вышедшим из пещеры человеком. Реакция Славы оказалась на высоте – не задумываясь, врезал человеку прикладом в лоб. Не успев понять, с кем это довелось встретиться, тот без звука рухнул на гравий.
Рассмотрев его, я облегченно вздохнул. Представитель конкурирующей команды был одет в застиранный камуфляж и потрепанный свитер под ним. С коллегами-авантюристами управляться было сподручнее. Поговорим с ними по-мужски, и они сами золото к вертолету вынесут. Говорить будем коротко и жестко – колонна на полпути, минут через сорок автозаки начнут въезжать на площадку.
– Ну, погнали наши городских. – Я снял с плеча поверженного соперника аккумуляторный фонарь, проверил выключатель. Фонарь работал. Посмотрел на Славу. Корефан добродушно ухмыльнулся.
Мы прошли через лаз и увидели мелькающие огни. Конкуренты почему-то возились в сталактитовом зале. Под сводами звучали искаженные эхом голоса.
– Пять, – сосчитал огни Слава.
Мы уверенно двинулись к кучкующимся старателям. Сейчас, ребятушки. Вас ждет сюрприз. Побеседуем, как настоящие кладоискатели. Впрочем, вам такие терки в новинку.
– Чего там было? – спросили занятые работой мужики у засланного в разведку товарища.
– Вертолет, – как можно более равнодушным тоном ответил я. Однако мой голосок чем-то им не понравился. Меня осветили фонарем.
Сюрприз! Что, не ждали, гады?
– Стоять! – заорал я, вскидывая автомат на правой руке. Хорошо, что АКС – оружие не тяжелое, хотя и не сбалансированное. Ствол перевешивает, конечно, но удержать его можно. Левой я направлял фонарь. – Не двигаться, угроблю на месте!
Теперь, когда мы сблизились почти вплотную, стало видно, чем они заняты. О конкуренции и речи не было. В лучах застыли небольшие квадратные ящики характерного армейского образца и множество аккуратных мешков. На одном из них чернела трафаретная надпись «АММОНИТ СКАЛЬНЫЙ № 1». Рядом с ящиками громоздились похожие на куски мыла четырехсотграммовые тротиловые шашки, связанные изолентой. Поодаль стояли катушки с электропроводом. Его тонкие черные нитки змеились под ногами, пересекая пещеру. Мужики оказались не любителями легкой наживы. Это были подрывники.
– Сколько вас? – спросил Слава.
– Пятеро, – охотно ответил один. Ни о каком сопротивлении мужики не помышляли. Они даже не были вооружены. – Пятеро нас и шофер.
Постороннего вмешательства Проскурин не опасался. Тем более – нашего. Когда тебя недооценивает противник, это большая удача.
– Чего вы тут минировали? – наехал Слава на худосочного человека в очках, который командовал тут до нашего появления. Судя по всему, какой-нибудь горный мастер или инженер, специалист по проведению взрывных работ.
– Феликс Романович приказал засыпать пещеру. Мы устанавливаем заряды с таким расчетом, чтобы обвалить потолок в этом и соседнем зале.
Подземный холод продрал меня до костей. Теперь я понял, зачем Проскурин вез заключенных. Согнать в пещеру и обрушить на них свод, чтобы тонны породы похоронили людей навечно, – такое чудовищное жертвоприношение должно было умилостивить духов, наградивших потерявшего разум Феликса магической силой.
– Гекатомбы[16] не будет, – уверенно заявил я. – Но придется как следует поработать. Шевелите булками, господа саперы!
В дальней пещере мы перешли по каменной дорожке подземное озеро и ступили на пятачок. С замиранием сердца я посветил под ноги. Золотые Врата лежали на своем месте, никем не востребованные. Слегка искореженные лапой харги, огромные, они казались выросшими здесь – естественными порождениями этого странного мира кромешного мрака и тишины.
Какое-то время в зале был слышен только перестук капели. Саперы молчали, потрясенные таким количеством золота. Наконец я сказал:
– Тащите на тот берег. Сначала одну, потом другую половинку. Вместе вы ее поднимете.
Мужики нерешительно взялись за створку, сдвинули и, натужно кряхтя, потащили к воде. А мы со Славой вступили в дьявольский каземат.
Поначалу было жутковато соваться в нору, которая, казалось, должна до конца жизни сниться в ночных кошмарах, но болезненное любопытство одержало верх. Рассуждая логически, бояться было нечего: те, кто хотел вырваться, давно оттуда ушли.
В пещерке было темно. Красный туман угас или улетучился наружу. Голые стены были всего лишь каменными стенами, от страшного ручья осталась лишь бурая потрескавшаяся полоска, даже разделочный стол и каменные рубила не приводили в трепет. Мир Кровавой реки умер.
– Кончились черти, – цыкнул зубом Слава и сплюнул. – Пошли отсюда, Ильюха.
Тем временем саперы заканчивали переноску первого листа. Если я что-нибудь понимал в золоте, весить створка должна была центнера полтора.
– А ну, резче там! – крикнул Слава для профилактики. – Чего крутитесь, как подбитый танк? Клади на землю и бегом сюда.
Но никто и не думал удирать. Мужики опустили створку у выхода из зала и поспешили обратно.
Во вторую ходку впряглись и мы. Закинули автоматы за спину, с плеском вступили в воду и поволокли увесистую плиту. Ноги заломило от холода. «Простудимся», – подумал я, скидывая Врата на берег, и посмотрел на часы. Под землей мы находились примерно двадцать пять минут.
На нами заклекотал движок. Вадик ящерицей юркнул в кабину и почти сразу показался из дверей.
– Залезай, – крикнул он.
Я перепрыгнул через тело летуна и ухватил протянутую Вадиком руку. Лопасти раскручивались. Гольдберг что-то проорал, но за ревом турбин слова потерялись. На поляне появились солдаты. По вертолету стрелять не торопились – желающих навесить на себя статью за случайное убийство летуна среди них не нашлось. Ми-8 взлетел. Земля с дохлыми овчарками, ментами и спасительным буреломом осталась далеко под нами.
– В Усть-Марью! – донеслось из кабины. Корефан растолковывал воякам маршрут.
Перезарядив карабин и помянув добрым словом конструктора Симонова, я присоединился к другану. На вертушке я летал впервые. Адская машина дико вибрировала и на удивление быстро неслась по воздуху. Глядя через плексиглас на убирающийся под нас лесной ковер, я ощутил себя мчащимся в ведьмовской ступе. К горлу подступила тошнота, и я поспешно отвел взгляд.
– Ты что задумал? – крикнул я в ухо Славе.
– Чего?
– Что мы там забыли? – Я ткнул пальцем в сторону горизонта. – В Усть-Марье ментов полно и все бряцают оружием. Там сейчас настоящий муравейник: если везде стоят посты и на вертолетах возят солдат, значит, Проскурин все Управление на уши поставил. В городке сейчас мусорни – не продохнуть, нагнали отовсюду, чтобы нас ловить. А ты нас прямо к ним тащишь!
– Не дрейфь, – хмыкнул Слава. – Там-то нас и не ждут. Наш козырь – внезапность. С вертушкой мы сумеем обернуться и туда, и сюда.
– Куда?
– В городок и сразу же в пещеру. Я узнал, – и он хлопнул по кожаному плечу напрягшегося в страхе пилота, – горючкой они заправились под завязку. Думали, что нас с воздуха придется искать. Так что нам на все дела топлива хватит.
– А зачем нам в Усть-Марью?
– «Хозяина» заберем и музейщика этого, коллекционера.
– Да зачем они нам?!
– В заложники, – объяснил Слава. – Заодно узнаем, где золото. Может, они его в музей увезли. Чего зазря по пещерам мотаться?
Отчаянная безрассудность друга показалась мне не лишенной некоего непостижимого здравого смысла. Перипетии последних дней здорово надавили мне на чердак. Не исключено, что так и крыша могла потечь. Следовало мозги оставить дома, как сделал, по его уверениям, уходящий в армию корефан. Тем не менее логика в его словах имелась.
– А кто нам даст из Усть-Марьи взлететь и тем более разгуливать по улицам? – сделал я последнюю попытку вникнуть в Славины планы.
– А вот они вот, – снова похлопал летчика другая. – Заложники – великая сила.
– Так не годится, – пробормотал я, покоряясь судьбе.
* * *
Мы нашли Лепяго в музее, пробравшись туда скрытно, как индейцы. Я уговорил Славу посадить вертолет за Примой, и, оставив Вадика сторожить летунов, мы вошли в городок своим ходом. Я был вооружен ПМом, Слава – «кольтом». Через Усть-Марью удалось проскользнуть, не привлекая внимания мусоров. Нашего появления никто не ждал, ибо, по всем разумным прикидкам, беглецов ловили километрах в пятидесяти восточнее. Ну что ж, удачной в тех краях охоты!
Стискивая в кармане рукоять конфискованного у пилота «Макарова», я прошел по гулким комнатам краеведческого музея, чем-то напоминавшим теперь мрачную пещеру. Воздухом, наверное. Или… флюидами? Какие-то странные вибрации присутствовали в атмосфере залов – что-то темное, злое, то, с чем мы впервые столкнулись в пещере.
Только теперь ОНО освободилось.
Андрей Николаевич возился в дальней комнате, доводя до ума экспозицию. Он старался: ведь Проскурин его не убил и не съел заживо, а дело есть дело – к прибытию комиссии вверенный объект должен блистать. Тихий, невероятно запутавшийся учитель истории…
А мы пришли, чтобы запутать его еще больше.
– Андрей Николаевич! – Пол скрипел как оглашенный, и не заметить нашего появления было невозможно, но Лепяго повернулся, только когда я обратился к нему. Глаза у него были пустые и бездонные, лишь в бесконечной глубине их плескался страх.
– Вы живы, Илья Игоревич, – бесцветным голосом произнес он. То ли спросил, то ли констатировал. Взгляд медленно переполз на Славу. – И вы тоже. Странно…
– Странно, – согласился я, жестом останавливая готового вмешаться корефана. – Еще более странно, что мы появились вскоре после вашего приезда. И уж совсем необычно, вы даже не поверите, но мы перенеслись сюда по воздуху.
– Я верю, – пробормотал директор, не заметив иронии. – Я такого насмотрелся, что всему верю. Иудеи просили Христа: «Яви нам чудо», а он не хотел, и, надо сказать, напрасно. Наглядная демонстрация – вот лучшее подтверждение чего угодно. Я раньше не верил в чудеса. А вы, Илья Игоревич?
– Где рыжье? – бесцеремонно влез Слава, которому надоело слушать бредни директора.
– Что-что? – забеспокоился за экспонаты Лепяго. – Монеты лежат в зале, другого золота у меня нет. Хочу вас предупредить, что коллекция неприкосновенна. Она является личной собственностью Феликса Романовича и охраняется… им.
Странная улыбочка, промелькнувшая на лице Андрея Николаевича, неприятно поразила меня. Было в ней что-то зловещее, какая-то уверенность во всемогуществе покровителя. Директор не боялся, что мы ограбим музей. Он знал, что украденное обязательно вернется, и предупреждал нас об этом. «Наглядная демонстрация – лучшее подтверждение». Чего?
– А где Феликс Романович?
– Он уехал к горе.
– Золотые ворота еще там? – вмешался Слава.
– Наверное, – вздрогнул Андрей Николаевич. – По крайней мере, мне неизвестно, чтобы их привозили в Усть-Марью. Если бы их все-таки привезли в Усть-Марью, то доставили бы прямиком в музей.
Речь Лепяго все ускорялась, словно он, заговорившись, старался забыть о кошмаре, преследовавшем его.
– Значит, «хозяин» забирать их поехал, – рассудил Слава. – Как давно?
Я заметил, что при упоминании о Проскурине глаза директора наполнились смятением и страхом. Он замолчал. Меня вдруг осенило.
– Зачем Феликс Романович туда поехал?
Лепяго оставался нем, но я почувствовал, что он вот-вот заплачет.
– Зачем Проскурин туда поехал? – Я тряс за плечи директора, голова его моталась, изо рта выскользнула прозрачная нитка слюны. – Зачем? Зачем?!
Андрей Николаевич вцепился в мою одежду, лицо исказилось в мучительной гримасе. И тут его словно прорвало. Признание хлынуло потоком и было таково, что даже Слава остолбенел.
Лепяго рассказал, как его привезли на машине в Усть-Марью, как Проскурин заставил его до мельчайших деталей вспомнить раскопки и адский обряд в пещере с красным туманом. Он сообщил Лепяго, что это была не галлюцинация и не сон. Харги сделали его своим поверенным, потому что в его роду имелись шаманы, а теперь и он стал таким же. Проскурин сказал, что он не один такой ходит по земле, есть и другие, и их немало. Сделавшись шаманом, он обрел возможность общаться с богами и в доказательство приоткрыл директору завесу, отделяющую мир людей от мира духов. Длилось это секунду-полторы, но впечатление произвело неизгладимое. «Мир духов» не был чем-то отдельным, он существовал одновременно с привычным нам миром, но не параллельно, а как бы в одной с ним точке. Лепяго увидел на миг неописуемые красные существа вместо знакомых предметов, словно кто-то отдернул занавес, который тут же закрылся. Проскурин объяснил, что неподготовленный человек не может долго смотреть на мир духов, да это ему и ни к чему.
Андрей Николаевич покорно согласился. Он был доволен, что ему сохранили жизнь и оставили без наказания. Но на этом чудеса не закончились. Феликс Романович пригласил войти незнакомого человека, который обернулся огромным черным медведем. У Лепяго это вызвало ощущение, противоположное демонстрации мира духов, – теперь кто-то иной, чужеродный, заглянул к нему из-за шторки. Это было истинное обличие харги в мире людей, и Андрей Николаевич понял, насколько неестественным оказался созданный в пещере за сотни лет заточения мир Кровавой реки. Потому он и был так ужасен и отвратителен нам, людям, что являлся изготовленной из подручных материалов посредственной копией родины харги.
Люди и духи всегда сосуществовали, но редко соприкасались всерьез.
Познавший эту истину, а вернее, малый край ее смысла, Лепяго получил указание приводить в порядок музей. Проскурин же отправился хоронить распадающийся из-за отсутствия постоянного ухода мир, чтобы он никогда не напоминал своим творцам о сроке, проведенном взаперти.
Начальник усть-марьского лагерного пункта посадил в автозаки всех заключенных, забрал со склада двести килограммов аммонита и возглавил колонну, которая убыла к пещере около получаса назад.
Мы разминулись с ним на несколько минут. Возможно даже, что, когда наш Ми-8 заходил на посадку, грузовики еще не покинули Усть-Марью.
– Ну, чего? – обернулся ко мне Слава. Решение сложных инженерных вопросов, в которых фигурировала крупная партия взрывчатки, он почитал моей прерогативой.
– Если поторопимся, успеем.
– А его с собой берем? – Слава указал на Лепяго как на неодушевленный предмет.
Андрей Николаевич стоял неподвижно. Было похоже, что он тоже считает себя вещью.
– Берем, – решил я. – Пригодится.
Лепяго запер музей, и мы зашагали по улице странно притихшего городка.
– Мы так долго будем плестись, – буркнул Слава, заметив в проулке черный «Днепр» с коляской.
– Не стоит, – поосторожничал я. – Полный город ментов. Спалимся.
– Угон автотранспортного средства нам срок уже сильно не прибавит, – хмыкнул корефан.
– Владелец шум поднимет, нам светиться, на хрен, не нужно!
– А его дома сейчас нет, – подал голос Андрей Николаевич. – Уехал к пещере вместе со всеми.
Вмешательство директора определило судьбу мотоцикла. Заведя драндулет при помощи отвертки, мы заняли места: Слава за рулем, я – сзади, а Лепяго примостился в коляске. Басовито поревывая, «Днепр» вывернул на улицу и запрыгал по колдобинам.
Мелкие лесные дороги ветвились вокруг Усть-Марьи. Ведомые Андреем Николаевичем, мы обогнули Левую сторону, уйдя с моста на объездную тропу, а с нее на просеку, сделанную для линии электропередачи в заматеревшем березняке. Когда-то здесь была тайга. Лет пятьдесят назад ее срубили, а на месте пихт и кедров поднялись осины и березы. Лес был шумный, почти русский. На миг показалось, что я вернулся домой. Появилась уверенность, что все окончится хорошо. Насколько хватало моего умения ориентироваться, двигались мы почти точно к вертолету. Я прикидывал, где придется бросить мотоцикл, чтобы пойти через лес напрямик. Оставалось уже недалеко, когда из-за деревьев вышли трое в новеньких темно-зеленых плащ-палатках, с АК-74 на плече. Один из автоматчиков уверенным жестом регулировщика поднял руку. Слава затормозил.
– Я их не знаю, – шепнул Лепяго, когда он сбросил газ.
«Тогда не договоримся», – хладнокровно отметил я. Автоматчики подошли вплотную, равнодушно глядя на нас. За злодеев мы не канали, особенно притаившийся как мышь Андрей Николаевич.
– Кто такие? – спросил «регулировщик».
Слава расслабил спину и словно невзначай опустил правую руку на колено.
– Мы с комбината, – деловито начал я, – а это директор краеведческого музея.
– Куда торопитесь? – скользнул глазами по отвертке, торчащей из раскуроченного замка зажигания, любопытный мусор.
– На старую биржу, – нашелся Лепяго.
По лицу «регулировщика» я понял, что представление о новых, старых биржах и прочих лесосеках, равно как остальных достопримечательностях Усть-Марьи, он имеет весьма туманное. С одной стороны, это было плохо, ибо авторитет проскуринского протеже не имел для него значения, с другой – легче будет запарить ему мозги.
– А вы в курсе, что выезд за пределы городка запрещен? – огорошил нас «регулировщик». – Слезайте с мотоцикла, будем ждать машину до комендатуры. Документы с собой есть?
«С объяснениями в расчете», – пронеслось в голове, когда я неуклюже начал покидать сиденье, норовя незаметно добраться до запрятанного в кармане ПМ.
– Да зачем нам тут документы? – заныл я. – Всю жизнь без них ездим. Кому их показывать, когда все друг друга знаем?..
«Регулировщик» в дискуссию ввязываться не стал, а вытащил из-за пазухи новенькую японскую рацию.
Вот именно этот ультракоротковолновый передатчик малого радиуса действия да мелькнувший в распахнувшейся плащ-палатке коричневый офицерский камуфляж подточили мое терпение. Откуда он собирался вызывать машину? В лесу радиоволны гаснут быстро. Значит, машина ждет где-то неподалеку и, наверное, не одна, если пикетами заткнули все лазейки. И вообще, кто они такие? Коричневого камуфляжа я в Усть-Марье не видел. В плащ-палатки автоматчики закутались явно не от холода: куртка была толстой, утепленной. Значит, маскировались от усть-марьских ментов? Или – чтобы не привлекать внимания местного населения?
Пока я напрягал извилины, загадочные вояки обошли мотоцикл, и один, усмехнувшись, выдернул из замка инструмент. Мотор заглох, в наступившей тишине было слышно, как ехидно чирикает какая-то птичка да бормочет в микрофон старшой. Рация неразборчиво захрипела в ответ, связь в тайге оставляла желать лучшего.
– Ну, как хотите, мужики, – состроил я обиженную мину и сунул руки в брюки. Толстая рукоять «Макарова» аккуратно легла на ладонь. Большой палец выключил предохранитель.
Хотя поза моя была вполне естественной, отиравшийся у коляски боец заподозрил неладное. Что-то не понравилось ему в моем движении, а может, в выражении лица. Он рванулся ко мне, и тут же не выпускающий из-под контроля ситуацию Слава выдернул из кармана «кольт» и выстрелил в грудь стоявшему перед ним воину с отверткой. Тот упал и больше не шевелился, сорок пятый калибр срубал наглушняк, и корефан перенес свое смертоносное внимание на «регулировщика».
В скоротечной огневой схватке исход боя решают доли секунды. Я присел на полусогнутых и дважды придавил спуск. Бедро обожгло пороховым пламенем, бежавший ко мне вояка согнулся, будто его ударило молотом в живот, а я, вызволив из дымящихся штанов тупоносый ПМ, прицелился и всадил для верности еще две пули – в грудь и в голову. Обогнул застывшего соляным столпом Лепяго и стал вылавливать на мушку старшого, с которым Слава не мог пока справиться. «Регулировщик», не выпуская хрипящую рацию, дергался из стороны в сторону резкими непредсказуемыми скачками, ловко уходя с линии огня всякий раз, когда Слава нажимал на курок. Автомат уже сидел у него в руке, что мне чрезвычайно не понравилось. Держал он «калаш» легко и сноровисто, как привычную игрушку; ясно было, что сейчас откроет ответный огонь. Свалить такого матерого волчару оказалось не под силу даже многоопытному афганцу, и неизвестно, чем бы закончился их поединок, не вмешайся я со своей пукалкой.
На расстоянии более пяти метров пользы от «Макарова» в моих руках было мало. ПМ жестко отдавал в кисть, и все четыре раза я промахнулся. Иного, впрочем, от меня и не требовалось. Разделивший внимание на двоих противников, вояка проворонил Славу и в какой-то момент не успел уклониться на свои «полкорпуса». Бахнул в последний раз «кольт», кидая назад затворную планку, и «регулировщик» размашисто шагнул назад неестественным гренадерским шагом, наступил на полу плаща и повалился, разбросав свои причиндалы.
Затихающее в сосновых кронах эхо перекрыла серенада деловитого лязганья – мы с друганом перезаряжали оружие. Только загнав в рукоять заботливо прихваченную в рейс пилотом запасную обойму и дослав в казенник патрон, я позволил себе подойти к развалившемуся на траве воину, чтобы забрать автомат. Корефан поднял отвертку, вонзил жало в раскуроченный замок зажигания и дернул ногой педаль. Мотоцикл завелся.
– Садись, садись! – Я впихнул Лепяго в коляску, прыгнул на седушку и вцепился в нее обеими руками. Слава прогазовал, и мы чесанули по просеке, словно участвовали в некоем ралли. Отчасти так и было: гонка с препятствиями, каждое несло смерть.
Не знаю, как УКВ, а звуковые волны диапазона пистолетной стрельбы в лесу распространяются далеко – это я по собственному опыту знаю. Всю дорогу до вертолета мы ожидали появления таинственных спецназовцев. В их проворности мы уже имели несчастье убедиться. Сомнений в меткости также не оставалось – завалят, гады, им только волю дай, но вот этого как раз позволять им не следовало.
Мы выломились к вертолету, как лоси, пуганув заждавшегося Гольдберга. Бросив «Днепр» напротив посадочной площадки, немного заплутали в лесу и сделали крюк. Последние метров триста Лепяго пришлось тащить едва ли не на горбу, так что я устал как собака.
Спешно погрузились в вертушку и, пока не взлетели, дежурили у блистера. Боялись мести носителей плащ-палаток. Обошлось тем не менее. То ли не успел покойный «регулировщик» доложить все, что нужно, то ли пресловутая машина оказалась дальше, чем я думал. В блистере[15] медленно утекла под днище Усть-Марья, хаотичною застройкой напоминающая колонию одноклеточных. Замелькала разноцветными пятнами тайга, обезображенная следами деятельности царей природы. По грязной дороге тащилась длинная лента грузовиков.
– Успеваем!
Никто не услышал меня, кроме Вадика. Слава торчал в кабине, держа под наблюдением экипаж, а директор пластом лежал на клепаном алюминиевом полу. О том, что он жив, свидетельствовало учащенное движение грудной клетки. Гольдберг кивнул на блистер. Впереди, освещенная лучами предзакатного солнца, показалась величественная белая гора.
– Близко уже! – крикнул он.
Лицо у Вадика заострилось, взгляд стал жестче. В нем мало что осталось от капризного энтомолога, составляющего узоры из хрупких крылышек и с детским азартом лелеющего коллекцию револьверов. Должно быть, мы все изменились. Бурная жизнь накладывает неизгладимые отпечатки на любого. Кроме Славы, по-моему. Афганец был испытаниям неподвластен.
Вырастая, гора медленно поплыла, исчезая из поля зрения. Вертолет пошел по дуге, снижаясь. Я заглянул в кабину. Под нами уже пестрели длинные гряды отвалов. На площадке перед входом в пещеру стояла машина.
– Садись рядом с ней, – приказал Слава пилоту.
Я вернулся в грузовую кабину и распахнул дверцу. Гонимый лопастями воздух ударил в лицо, заставляя щуриться и прикрывать глаза. Закинув автомат за спину, я держался за комингс, разглядывая пригнанный невесть кем «Урал». Вихревой поток вздувал его брезентовый тент, трепал отстегнутый клапан, и было видно, что в кузове никого нет.
Но это еще не значило, что никого нет поблизости. У меня из головы не шли автоматчики в коричневом камуфляже. Теперь они наверняка знают, что бандиты, расстрелявшие пикет, улетели на Ми-8 и мечтают с нами разделаться. Шарахнут, например, из гранатомета – приземлившийся вертолет представлял собой великолепную мишень.
Едва колеса коснулись площадки, мы со Славой выскочили наружу, быстро осмотрели машину и понеслись к пещере. Сейчас все решала быстрота. Тот, кто сюда приперся, не мог не заметить нашей посадки. Любой ценой его надо было упредить, дабы не сожалеть, истекая кровью на холодных камнях, что гонка с препятствиями не удалась.
Вадика мы оставили сторожить экипаж. Если потребуется неотложная помощь, он должен был попытаться вооружить карабином Лепяго и присоединиться к нам. Пока же мы превосходно справлялись вдвоем – вокруг было на удивление безлюдно.
– Они в пещере! – понял я.
Предположения роились в голове самые дикие. Начиная с банального: любители сокровищ из числа осведомленной лагерной охраны решили обогнать начальство и украсть золото, и заканчивая догадками о вояках в коричневом камуфляже – группой специального назначения, прибывшей по наводке затесавшегося в проскуриновские ряды стукача для извлечения Врат с последующей доставкой в Госхран России. Похоже, идея спецназа становилась у меня навязчивой. Но кем бы ни являлись приехавшие, для меня они были конкурентами, а соперничества в своем деле я не терпел.
Обойдя гряду, мы нос к носу столкнулись с вышедшим из пещеры человеком. Реакция Славы оказалась на высоте – не задумываясь, врезал человеку прикладом в лоб. Не успев понять, с кем это довелось встретиться, тот без звука рухнул на гравий.
Рассмотрев его, я облегченно вздохнул. Представитель конкурирующей команды был одет в застиранный камуфляж и потрепанный свитер под ним. С коллегами-авантюристами управляться было сподручнее. Поговорим с ними по-мужски, и они сами золото к вертолету вынесут. Говорить будем коротко и жестко – колонна на полпути, минут через сорок автозаки начнут въезжать на площадку.
– Ну, погнали наши городских. – Я снял с плеча поверженного соперника аккумуляторный фонарь, проверил выключатель. Фонарь работал. Посмотрел на Славу. Корефан добродушно ухмыльнулся.
Мы прошли через лаз и увидели мелькающие огни. Конкуренты почему-то возились в сталактитовом зале. Под сводами звучали искаженные эхом голоса.
– Пять, – сосчитал огни Слава.
Мы уверенно двинулись к кучкующимся старателям. Сейчас, ребятушки. Вас ждет сюрприз. Побеседуем, как настоящие кладоискатели. Впрочем, вам такие терки в новинку.
– Чего там было? – спросили занятые работой мужики у засланного в разведку товарища.
– Вертолет, – как можно более равнодушным тоном ответил я. Однако мой голосок чем-то им не понравился. Меня осветили фонарем.
Сюрприз! Что, не ждали, гады?
– Стоять! – заорал я, вскидывая автомат на правой руке. Хорошо, что АКС – оружие не тяжелое, хотя и не сбалансированное. Ствол перевешивает, конечно, но удержать его можно. Левой я направлял фонарь. – Не двигаться, угроблю на месте!
Теперь, когда мы сблизились почти вплотную, стало видно, чем они заняты. О конкуренции и речи не было. В лучах застыли небольшие квадратные ящики характерного армейского образца и множество аккуратных мешков. На одном из них чернела трафаретная надпись «АММОНИТ СКАЛЬНЫЙ № 1». Рядом с ящиками громоздились похожие на куски мыла четырехсотграммовые тротиловые шашки, связанные изолентой. Поодаль стояли катушки с электропроводом. Его тонкие черные нитки змеились под ногами, пересекая пещеру. Мужики оказались не любителями легкой наживы. Это были подрывники.
– Сколько вас? – спросил Слава.
– Пятеро, – охотно ответил один. Ни о каком сопротивлении мужики не помышляли. Они даже не были вооружены. – Пятеро нас и шофер.
Постороннего вмешательства Проскурин не опасался. Тем более – нашего. Когда тебя недооценивает противник, это большая удача.
– Чего вы тут минировали? – наехал Слава на худосочного человека в очках, который командовал тут до нашего появления. Судя по всему, какой-нибудь горный мастер или инженер, специалист по проведению взрывных работ.
– Феликс Романович приказал засыпать пещеру. Мы устанавливаем заряды с таким расчетом, чтобы обвалить потолок в этом и соседнем зале.
Подземный холод продрал меня до костей. Теперь я понял, зачем Проскурин вез заключенных. Согнать в пещеру и обрушить на них свод, чтобы тонны породы похоронили людей навечно, – такое чудовищное жертвоприношение должно было умилостивить духов, наградивших потерявшего разум Феликса магической силой.
– Гекатомбы[16] не будет, – уверенно заявил я. – Но придется как следует поработать. Шевелите булками, господа саперы!
В дальней пещере мы перешли по каменной дорожке подземное озеро и ступили на пятачок. С замиранием сердца я посветил под ноги. Золотые Врата лежали на своем месте, никем не востребованные. Слегка искореженные лапой харги, огромные, они казались выросшими здесь – естественными порождениями этого странного мира кромешного мрака и тишины.
Какое-то время в зале был слышен только перестук капели. Саперы молчали, потрясенные таким количеством золота. Наконец я сказал:
– Тащите на тот берег. Сначала одну, потом другую половинку. Вместе вы ее поднимете.
Мужики нерешительно взялись за створку, сдвинули и, натужно кряхтя, потащили к воде. А мы со Славой вступили в дьявольский каземат.
Поначалу было жутковато соваться в нору, которая, казалось, должна до конца жизни сниться в ночных кошмарах, но болезненное любопытство одержало верх. Рассуждая логически, бояться было нечего: те, кто хотел вырваться, давно оттуда ушли.
В пещерке было темно. Красный туман угас или улетучился наружу. Голые стены были всего лишь каменными стенами, от страшного ручья осталась лишь бурая потрескавшаяся полоска, даже разделочный стол и каменные рубила не приводили в трепет. Мир Кровавой реки умер.
– Кончились черти, – цыкнул зубом Слава и сплюнул. – Пошли отсюда, Ильюха.
Тем временем саперы заканчивали переноску первого листа. Если я что-нибудь понимал в золоте, весить створка должна была центнера полтора.
– А ну, резче там! – крикнул Слава для профилактики. – Чего крутитесь, как подбитый танк? Клади на землю и бегом сюда.
Но никто и не думал удирать. Мужики опустили створку у выхода из зала и поспешили обратно.
Во вторую ходку впряглись и мы. Закинули автоматы за спину, с плеском вступили в воду и поволокли увесистую плиту. Ноги заломило от холода. «Простудимся», – подумал я, скидывая Врата на берег, и посмотрел на часы. Под землей мы находились примерно двадцать пять минут.