Страница:
– Та-ащит, – пробормотал Вадик.
За минувший вечер они познакомились, и между ними что-то произошло. Судя по бойкому виду Давида Яковлевича, ничего слишком плохого и непоправимого, но отношение к Вадику явно ухудшилось. Должно быть, рассказал о наших подвигах.
Как бы то ни было, ко мне с корефаном Михаил Соломонович продолжал относиться вежливо, наверное, боялся. Мы посетили душевую на задворках автокомбината, открытую по первому же стуку пьяным сторожем. Зеркало в раздевалке отразило чью-то страшную чумазую рожу. Я даже не сразу понял, что мою. Надо же так изгваздаться! Впрочем, это было легко исправить. Горячая вода, мыло и старая мочалка – что еще нужно вышедшему из леса партизану? Разве что бритва. Одноразовый станок нашелся у запасливого старого черта. Мы привели внешность в порядок и почувствовали себя бодрее. Даже КПМ на выезде из Красноярска перестал нас пугать.
Из города выехали беспрепятственно. Дорожный инспектор мельком глянул документы Михаила Соломоновича и отпустил машину. Все было подозрительно мирно. Казалось, сюда не дошли известия ни об усть-марьском побеге, ни об усть-марьской резне. Во всяком случае, на пассажиров менты не обратили ровным счетом никакого внимания. Мы отъехали от поста и остановились возле дорожной закусочной. После бани зверски хотелось есть. «Скания» с Гольдбергом-старшим подвалила аккурат к десерту. Мы сели в «шевроле», и поездочка началась.
Меньше всего я хотел бы повторить этот забег. Если уж поездка в мягком вагоне из Москвы до Красноярска показалась мне безумно долгой, то что говорить о затяжном пути на машине! Перегоны, перекусы в придорожных гадюшниках и – дорога, дорога, дорога, перемежаемая редкими и короткими ночевками в мотелях. В детстве я никогда не хотел быть шофером-дальнобойщиком, в отличие от других мальчишек, наверное, инстинктивно понимал тоску бесконечной трассы. Решительно не принимаю этой романтики. Впрочем, trahit sua quemque voluptas.[20]
На второй день сидячего образа жизни расклеился Вадик. Мы со Славой переместились в «сканию», предоставив Гольдбергу-старшему вести машину посменно с другом, а Гольдбергу-младшему позволив улечься на широком диване «шевроле». Однако к Перми Вадику сделалось совсем хреново. Его трясло, мутило и подташнивало. Рана загноилась, он заметно ослаб. После Ижевска перестала помогать волшебная аптечка Михаила Соломоновича, и мы стали всерьез обсуждать – вернуться в город и сдаться на милость врачей или дотянуть до Казани, чтобы передать больного на руки каких-то сомнительных корешей Давида Яковлевича. Оба расклада были мутными, а первый так и вообще губительный: о пациенте с пулевым ранением в больнице сразу телефонируют ментам. И мы решили везти Вадика дальше. Золото в кузове не оставляло возможности выбора.
Вадиковы мучения кончились в Москве. Пока мы с грузом ждали в мотеле, «шевроле» умчался в город и к вечеру вернулся без раненого пассажира. Усталый, но довольный Давид Яковлевич предложил немедленно выдвигаться в Петербург. Мы домчали до него к полудню, трижды остановленные мусорами и один раз подвергнутые досмотру питерским ОМОНом с выворачиванием багажника и проверкой документов. Наши со Славой паспорта успешно заменила пятидесятидолларовая банкнота. Выглядели мы опрятно, вели себя скромно и претензий не вызвали. Да здравствует коррупция!
Я так и не узнал, что мы везли на «скании» от самого Красноярска. В накладной были указаны обои и плинтуса. Не исключено, что так оно и оказалось на самом деле.
Главный груз наконец оказался в гараже Давида Яковлевича, реализовав семейную легенду Гольдбергов в трех центнерах чистого золота.
Сибирская экспедиция закончилась.
Только сейчас, в спокойной обстановке, я смог оценить величие своей находки. Из дальнего угла гаража Врата являли собой потрясающее зрелище. Электрический свет отражался от них волшебный сиянием, в котором окружающие предметы теряли грубую реалистичность и обретали неземную эфирную красоту.
В то же время сияние Врат не имело ничего общего с мягким золотым светом из моего сна в часовне. Врата сверкали холодно, но неодолимо притягательно – зримое воплощение земной власти.
– Прекрасно, – позади отворилась дверь. – Я тоже все никак не могу привыкнуть.
Гольдберг зачарованно стоял на пороге. В пальцах дымилась толстая сигара.
– Становится понятно, почему евреи переплавили все украшения в золотого тельца, – хрипло сказал я, от долгого молчания и ядреного растворителя сел голос. – Пока Моисей получал инструкции на вершине горы Синай, стоявшим у подножия было явлено истинное божество всех времен и народов.
Давид Яковлевич улыбнулся.
– Странные мысли приходят в голову, если несколько часов подряд работать согнувшись, в парах токсичной летучей дряни, – с пониманием заметил он. – Пора сделать перерыв. Пойдемте кофе пить.
– С удовольствием. – Я прошел в дом мимо Гольдберга, который замер, затянувшись сигарой, и наслаждался картиной.
Не берусь утверждать, что его больше грело: красота золотого блеска или сознание размеров богатства в своем гараже. В любом случае, золотой телец снискал в лице Гольдберга искушенного поклонника. Давид Яковлевич разбирался в золоте. Через его руки прошло достаточное количество изделий из благородных металлов, чтобы сформировать и накопить тайное знание.
Мы расположились у камина, в котором догорали толстые головни. Два кресла, между ними столик с серебряным подносом, чашками и сахарницей. Гольдберг отвалил к столу возле дальней стены, на котором были расставлены кофейные причиндалы, и занялся ручной мельницей, массивной, старой, явно не XX века. По комнате поплыл запах свежемолотого кофе. Гольдберг засыпал его в объемистую медную джезву с длинной ручкой, залил водой, еще раз затянулся сигарой и подошел к камину.
– Пока Донны нет, можно посвинячить, – заговорщицки подмигнул Давид Яковлевич, присел на корточки и угнездил джезву на углях.
Пузатая посудина для варки кофе смотрелась в камине на удивление естественно. Ее сделали в те времена, когда пищу было принято готовить на живом огне, когда еще не было пластмасс, а электрическое освещение и самодвижущиеся экипажи существовали только в воображении ученых чудаков.
Выдыхая из себя зловонную отраву, я тосковал по этим благословенным временам и все лучше понимал тягу Гольдберга к антиквариату. Вот кто знал толк в вещах! На даче (да и в городе тоже) у Давида Яковлевича я не заметил ни одного предмета из синтетических материалов. Все было настоящим, в отличие от современных изделий, превращающих свежеотремонтированную и заново обставленную квартиру в безликий кукольный домик.
Трижды подняв пену, Давид Яковлевич поставил джезву, по начищенным бокам которой потянулся налет копоти, на серебряный поднос. Сходил к дальнему столу за хрустальной пепельницей и опустился в кресло.
– Может быть, хотите есть?
– Нет, спасибо, – от растворителя слегка мутило, – а вот капельку выпью с удовольствием.
Давид Яковлевич жестом фокусника выудил с нижней полочки кофейного столика бутылку «Багратиони» и пару коньячных бокалов.
– За успех нашей работы, – сказал он.
– Ох, пора бы! – вздохнул я. – Ибо трудом праведным не наживешь палат каменных.
Гольдберг фыркнул. Трехэтажная дача его была выстроена из кирпича и обложена понизу тесаным гранитом.
Легонько стукнулись стенки бокалов. Выпили. Я посидел немного с закрытыми глазами. От камина шел жар. В голове все плыло от растворителя, но алкоголь с кофеином должны были взбодрить. Гольдберг развалился в кресле, благодушно попыхивая сигарой. Выждав, когда заваренный кофе настоится, Давид Яковлевич размешал гущу длинной серебряной ложкой. Я втянул ноздрями аромат, взвившийся из-под проломленной пенной коры. Настоящий мокко, выращенный в нужных землях, умело поджаренный, правильно смолотый и сваренный в аутентичной посуде качественно превосходил ту бурду, которую я привык потреблять ежедневно.
– Божественно, – не сдержался я. – Наверное, сегодня такой день, что все прекрасно удается. Вы видели Врата?
– Видел. Сегодня они выглядели особенно впечатляюще. В них действительно есть нечто божественное. Вам недаром пришли в голову мысли о золотом тельце. Определенно, из Сибири вы привезли подлинную симфонию потустороннего!
– Даже не верится, что это творение рук дикарей… гм, в смысле, культурное наследие коренных малочисленных народов Севера.
– Столько золота сразу производит сильное впечатление, – заметил Давид Яковлевич. – На самом деле его не так много, как мерещится. Врата, хоть и широкие, но плоские и довольно тонкие. Большими они только кажутся.
– Представляю, какое воздействие они должны были производить на дикарей в их подземном храме! Или что у них там было в пещере.
– Вы не находите их странными?
– Странными? – переспросил я. – Разве в них есть что-нибудь не странное? Начиная от назначения – закрывать вход в пещеру демонов, в существование которых я теперь уже боюсь поверить, и заканчивая их формой и происхождением. Насколько я знаю, кузнечное дело в ранние эпохи существовало у коренных малочисленных народов Севера, но на очень примитивном уровне. О литье, да еще золота и в таком масштабе слышать не доводилось. Хотя, возможно, это просто не моя специализация.
– Относительно аномального феномена судить не берусь, – осторожно сказал Давид Яковлевич, – но литье у народов Севера было. Тем более в такой максимально простой форме, как отливка пластины. Единственная трудность – нагреть одновременно много тиглей, но она при известном старании преодолима.
– Что же тогда должно было показаться странным?
– То, что Врата выглядят разрезанными.
– Почему бы им не быть разрезанными?
Да, при близком изучении я заметил, что пластины носят следы множественных надрубов, словно их пытались разделить широким зубилом. Типичные следы доработки, придания створкам законченной формы. Наверное, их отлили единой полукруглой пластиной. Затем полукруг разрезали и получили две створки Врат, которые были подогнаны по размеру, чтобы закрыть ход в пещеру харги.
– Мне кажется, – Гольдберг наклонил голову и впился в меня проницательным взглядом, – что Вратами наши пластины стали позднее, а изначально это был диск. Огромный золотой диск, с неведомой целью рассеченный на четыре части. И где-то еще хранится вторая половина золотого круга.
Домой я приехал на автобусе. От дачи до метро «Проспект Просвещения» ходил рейсовый, а в городе я поймал маршрутку. Прогулка на общественном транспорте выдула из головы остатки химии. От тел дачников-неудачников в автобусе было тесно, душно и зловонно, и я решил в самое ближайшее время купить машину. Тоже «ниву», взамен сгинувшей у языческого капища. Ну и сезон выдался, прости господи! Кому рассказать, не поверят, еще и засмеют!
– Илья, здравствуй.
В голосе была печаль и скрытая надежда. Погруженный в думки, я смотрел под ноги, не замечая ничего вокруг, и сначала услышал приветствие, затем узнал Ирку, а только потом поднял голову и увидел ее, выгуливающую трехлетнюю дочь по двору.
– О, привет! Привет, Соня, – я изобразил самую умильную улыбку, но малышка только оторопело уставилась на меня круглыми голубыми глазами и засунула палец в рот. С детьми у меня никогда не ладилось, наверное, потому, что я их не люблю. Они это чувствуют, Сонька тому пример. Попытки установить с ней контакт были заведомо обречены на провал, и я переключил внимание на мамашу: – Здорово выглядишь!
Ирка выглядела сногсшибательно. По меркам спальных районов рабочей окраины. У нее был мощный макияж и потрясающая воображение укладка – тщательно распущенные волосы придавали ей соблазнительный и слегка хищный вид. Словно не на прогулку с ребенком, а на охоту за мужиками вышла. Видать, крепко приперло, раз ни минуты зря не теряет.
– Спасибо, – откровенно блядски улыбнулась Ирка. – Как ты поживаешь?
– Путем… – выдавил я.
Ира застала меня врасплох своим охотничьим нарядом. Настолько, что я не мог отвести от нее взгляд.
– Какой-то ты замученный.
Ира приблизилась вплотную. От нее веяло духами. Резкий, будоражащий аромат. Я окончательно стушевался.
– Я тебя давно не видела. Уезжал на свои раскопки?
Для Ирки я оставался перспективный ученым, сумевшим вписаться в новую экономическую систему. Знала бы она, на какие раскопки я езжу!
– Точно. Был в экспедиции.
– Устал? – В голосе прозвучало неприкрытое сочувствие.
– С чего ты взяла?
– Я же вижу. Похудел весь. – Она нежно погладила меня по щеке. Ладошка была удивительно теплой и ласковой. – Приходи сегодня ко мне.
Смелость города берет. Похоже, Ирка превосходно это усвоила и была решительно настроена затащить меня в постель. Не без успеха, между прочим. Сопротивляться такому искушению было трудно. «Да и нужно ли?» – заколебался я.
– Придешь? – Глаза у Ирки были совершенно бесстыжие.
– Вообще-то я человек женатый, – нашелся я.
– А твоя уехала, – бесхитростно выдала Ирка.
Похожий на ежа ком встал поперек горла. Откуда она узнала?! В голове завертелся бешеный круговорот страшных догадок. Неужели зашла ко мне и устроила скандал? Все рассказала… Все-все. Вот будет семейная сцена. Что она могла такого наговорить, чтобы Маринка сорвалась с места? Это не в ее духе. По опыту совместной жизни я знал, что Маринка в любом случае осталась бы выяснять отношения. Убегать ей несвойственно. Тогда что Ирка могла начудить?
Я проглотил ежа и строго спросил:
– С чего ты взяла?
– Видела ее утром, когда в магазин ходила, – Ирка была сама невинность. – Такая приоделась и расфуфыренная с сумкой куда-то уплыла. Видно, что надолго, я разбираюсь.
– Эксперт, тоже мне… – выдохнул я. – Ты меня своими шуточками с ума сведешь.
Вальяжно подпрыгивая на колдобинах, во двор въехала черная «Волга» тридцать первой модели.
– Какими шуточками? – наигранно удивилась Ирка. – Ой, Илья…
«Волга», обогнувшая детскую площадку, подкатила ко мне сзади. Из нее быстро вылезли три молодых спортсмена-крепыша и целеустремленно ринулись ко мне. Двоих я не знал, а третьим был тот веснушчатый боксер, которого я отмахал когда-то монтировкой. Он двигался неуклюже, должно быть, кости все еще болели. Патриоты явились за добавкой.
– В сторону! – скомандовал я. Ирка тотчас повиновалась. Пролетарское воспитание приучило ее не вмешиваться в мужские разборки, чтобы рикошетом самой не получить в лоб.
Намерения патриотов не оставляли ни тени сомнения. Не добившись положительного результата телефонным разговором, Ласточкин применил более радикальные методы убеждения. А пегого боксера послал, чтобы у бойцов имелся веский повод вложить в дело душу. Намерение вложить свою, чтобы вытрясти душу из меня, ясно читалось на веснушчатой морде. Один против троих, махач намечался серьезный, и шансов выйти победителем у меня не было. Пистолет лежал в тайнике за счетчиком, светошоковый фонарь я оставил дома. Впрочем, сбоку за брючным ремнем, прикрытый курткой, пригрелся Сучий нож. Я теперь не выходил из дома без финки.
– Что, пацаны, Ласточкин опять понты колотит? – Накатила злая решимость не отступать и действовать. Силы были неравны, физические, но существовала еще и сила духа. – Прислал вас зарамсить проблему. А чего сам не приехал, зассал?
– Кто зассал? – Пегий боксер был уже рядом, но приостановился. Глядя на него, тормознули остальные бандиты.
– Ласточкин зассал прийти ко мне потереть? Или впадлу ему, так он вас прислал?
– Ты че со мной так дерзко разговариваешь?
– А как с тобой говорить, сявка ментовская?
Боксер рефлекторно прижал подбородок к груди, что означало неминуемую атаку, когда его перехватил за руку высокий бледный боец с красными пятнами на скулах. Судя по внешности, да и по возрасту, старший.
– Ты че словами кидаешься? – строго спросил он. – Мы патриоты, бандитская движуха нам без разницы.
– Если вы патриоты, то почему вас мент гоняет на пробивку? Если вот ты конкретно русский патриот, а я не хач, не китаец какой-нибудь, то какие у тебя ко мне могут быть претензии?
– А сам ты кто?
– Я? Археолог!
– Ты с базара не съезжай. Ты по национальности кто?
– Русский.
– Какой ты русский? Че ты гонишь? Тебя Ильей зовут, а это еврейское имя.
– Да неужели? А тебя как зовут?
– А тебе зачем?
– В России половина имен еврейские, из Ветхого Завета.
– Гонишь, не половина.
– Ну тогда треть, какая разница.
– У тебя с евреями дела. Ты с жидами корешишься и русские ценности им толкаешь.
– Это тебе Ласточкин сказал?
– Да хотя бы и он.
– А он тебе сказал, что у него мама еврейка? А кто педофила Мозеля в восемьдесят седьмом году за взятку на волю нагнал? Не знаешь? Ну так это Ласточкин Кирилл Владимирович был.
Трискелионовский старший замолк. Молодые головы переваривали компромат. Я понял, что победил.
– Ладно, говори, что тебе Ласточкин поручил сказать, я ему позвоню, – достижение надо было закреплять немедленно.
– Звонить ему не надо. С тебя десятка гринов за пацанов в кабаке, на лечение. Срок неделя. Я к тебе сам приеду. Не отдашь, сразу привалим. Базаров больше с тобой не будет.
– Понял.
Патриоты развернулись и пошли к машине.
Я не верил, что все так быстро кончилось. Я выстоял против троих. Остался жив и здоров, хотя меня собирались бить. И сделали бы это, заметив испуг. Но страха не было. Была лишь злость и решимость. Сибирь закалила меня. Я видел смерть и теперь всегда был готов ее встретить.
Когда вражеская «Волга» покинула двор, я отдышался и увидел Иру на скамеечке возле парадного. Она все видела и слышала. С образом воспитанного ученого произошедшее никак не вязалось.
К моему удивлению, Ирка встала, взяла на руки Соньку, подошла и бойко заявила:
– Круто ты их, Илья. Я тобой горжусь.
Гордится она мной! Я усмехнулся. Тон собственника слегка задел.
– Ну а чего ты хотела? Шуганул их. Они как тараканы побежали.
Я еще не остыл, и получилось немного резко.
– Я думала, тебя побьют, – со свойственной ей прямотой выдала Ирка, – а ты их вон как!
В ответ я холодно оскалился. Возможно, слышала она не все. Нет, вряд ли вообще что-то слышала, отсюда до парадного далековато.
– Да я им просто зубы показал и даже не покусал, а мог насмерть загрызть! Пусть знают, с кем связываются.
– Да, ты настоящий мужик. – В Иркином голосе прозвучало неподдельное уважение. – Если честно, я даже не ожидала, что ты троих бандитов прогонишь, и вообще… Слушай, – голос у нее сделался совсем медовый, – пошли сейчас ко мне, а?
Это было чертовски заманчиво, но беспокоило известие об ушедшей Маринке.
– Я домой пойду.
– Да? Ну как знаешь, – разочарованно протянула Ирка. – Ты меня не забывай, ладно?
– Посмотрю, ушла ли жена, – ехидно добавил я.
– А потом? – с надеждой спросила Ирка.
– Если ее не будет, я приду.
– Я буду ждать. – Ира была сама нежность.
– Ну, смотри. – Я шутливо погрозил пальцем. Устоять было невозможно.
Ира звонко рассмеялась и, опустив Соньку на землю, уверенной походкой направилась домой.
А я поднялся к себе. Я чувствовал себя окрыленным… будто помолодевшим. Хотя вроде бы не стар. Но так или иначе меня после свары с патриотами словно обдули свежим ласковым ветерком. От недавнего напряжения не осталось следа. Общаться с Иркой было подобно утолению жажды из целительного источника. Представлялось, что с ней легко и приятно проводить время.
Я задержался на лестничной площадке, взвешивая на ладони связку ключей, нажал кнопку звонка. Если Маринка дома, она откроет.
Тест номер один.
Однако же как быстро Ира заставила меня усомниться в собственной жене. Что-то меня в последние дни слишком часто стремятся разубедить в близких людях. Слабость почуяли?
Я выждал. Тишина. Никто не открыл мне дверь. Я вошел в пустую квартиру, включил свет и молча стал раздеваться. В кабинете на столе нашел записку: «Милый! Я уехала к маме, она просила навестить. Вернусь завтра. Буду тебе звонить! Я очень без тебя скучаю. Пока! Целую, Марина».
…Раздевшись, залез в ванну и долго там лежал, пока вода не остыла. Потом врубил душ и начал яростно тереться мочалкой. Вспомнились бандюки и как я их отбрил. Победил без оружия, одной силой духа! Наезд повзрослевших скинхедов с требованием десяти тысяч долларов всерьез не воспринимался. В следующий раз приду на стрелку вместе со Славой и ствол не забуду прихватить. Денег им, видишь ли, захотелось. На фиг нищих, сам в лаптях! Пушки им будут вместо масла. Преисполненный гордости, я закрыл воду и принялся энергично растираться махровым полотенцем. Даешь здоровый образ жизни! Mens sana in corpore sana.[21] А дух мне нужен здоровый и сильный, чтобы гонять бандитов по всему Питеру. Надо же, долгов на меня понавесили, оброк пришли брать!
Телефонная трель прервала процесс самолюбования. В мгновение ока вернувшись с космических высот на грешную, полную опасностей землю, я осторожно выглянул из ванной. Никак спортсмены связались с Ласточкиным и передали ему мой бред? Сердце бешено застучало в предвкушении неприятного разговора.
Обмотав полотенце вокруг бедер, чтобы мой срам не узрел никто посторонний, случайно оказавшийся в квартире, я на цыпочках подошел к телефону и снял трубку. Не исключено, что это Маринка. Она обещала звонить.
Тест номер два.
– Алло?
В трубке молчали.
– Алло! Слушаю.
Звонильщик молчал. Динамик исправно доносил шумы улицы, очевидно, звонили по сотовому или из таксофона.
– Будем говорить?
Безмолвие было мне ответом.
– Нет? – Я положил трубку. – Ну тогда и на фиг вас, дорогой товарищ.
Черт знает, кто это, но явно не Маринка. На остальных мне сейчас было откровенно плевать.
Я быстро прошелся по комнатам, поддергивая сползающее полотенце, и распахнул дверцы платяного шкафа. Внутри царили чистота, порядок и ухоженность. На плечиках висели разноцветные рубашки, с правой стороны теснились костюмы. Их было у меня пять, три пары и две тройки. Немного для состоятельного джентльмена. Я пощелкал вешалками и выбрал светлый, из тонкой шерсти. Для романтического свидания сойдет.
Разложил белье на постели, набрал Иркин номер. Тест номер три, проспорил – плати. Откликнулись сразу:
– Але!
– Это Илья.
– Ой, – обрадовалась Ирка. – Так ты придешь?
– Разумеется, – бархатистым тоном ловеласа заверил я. – Когда?
– Прямо сейчас приходи. – Судя по голосу, Ирка таяла, как масло в жаркий солнечный день.
– Через полчаса буду.
– Жду. Целую!
Я стал облачаться в наряд для любовных утех. Душа трепетала в предвкушении. Неужели я могу вот так запросто изменить Маринке? «Да, могу! – решил я. – Во-первых, она сама виновата; во-вторых…» Запретный плод был так сладок, а Ирка столь доступна и привлекательна, что устоять действительно было невозможно. Мир полон соблазнов, а я человек слабый.
Я повязал галстук и тщательно расправил его перед зеркалом.
Полчаса быстро истекали, а надо было заскочить в магазин, чтобы не приходить с пустыми руками. Я заторопился, выскочил из квартиры, закрыв за собой дверь, вызвал лифт, вспомнил, что забыл деньги, вернулся и, поминутно поглядывая на часы, помчался в ближайший маркет, сожалея, что не обзавелся машиной.
Я уложился в тридцать минут.
С большим букетом цветов и дежурным набором Казановы я стоял у двери Иркиной квартиры. Сердце радовалось, что такая суперская барышня так легко мне досталась, а рассудок говорил, что само плывет в руки только то, что не тонет.
Чувствуя себя повесой, я надавил кнопку звонка и был встречен восторженным Иркиным возгласом.
– Где все твои? – Я скинул в прихожей ботинки.
– Мама с Сонькой к бабушке умотали, – бесхитростно отчиталась Ирка.
Она была уверена, что я приду. В другое время сознание собственной предсказуемости покоробило бы меня, но не сегодня.
– Надолго?
– На всю ночь.
Ирка обняла меня за шею, потянулась губами. В облаке особым образом растрепанных волос плавал густой возбуждающий аромат.
– У тебя красивые волосы, – прошептал я.
2
За минувший вечер они познакомились, и между ними что-то произошло. Судя по бойкому виду Давида Яковлевича, ничего слишком плохого и непоправимого, но отношение к Вадику явно ухудшилось. Должно быть, рассказал о наших подвигах.
Как бы то ни было, ко мне с корефаном Михаил Соломонович продолжал относиться вежливо, наверное, боялся. Мы посетили душевую на задворках автокомбината, открытую по первому же стуку пьяным сторожем. Зеркало в раздевалке отразило чью-то страшную чумазую рожу. Я даже не сразу понял, что мою. Надо же так изгваздаться! Впрочем, это было легко исправить. Горячая вода, мыло и старая мочалка – что еще нужно вышедшему из леса партизану? Разве что бритва. Одноразовый станок нашелся у запасливого старого черта. Мы привели внешность в порядок и почувствовали себя бодрее. Даже КПМ на выезде из Красноярска перестал нас пугать.
Из города выехали беспрепятственно. Дорожный инспектор мельком глянул документы Михаила Соломоновича и отпустил машину. Все было подозрительно мирно. Казалось, сюда не дошли известия ни об усть-марьском побеге, ни об усть-марьской резне. Во всяком случае, на пассажиров менты не обратили ровным счетом никакого внимания. Мы отъехали от поста и остановились возле дорожной закусочной. После бани зверски хотелось есть. «Скания» с Гольдбергом-старшим подвалила аккурат к десерту. Мы сели в «шевроле», и поездочка началась.
Меньше всего я хотел бы повторить этот забег. Если уж поездка в мягком вагоне из Москвы до Красноярска показалась мне безумно долгой, то что говорить о затяжном пути на машине! Перегоны, перекусы в придорожных гадюшниках и – дорога, дорога, дорога, перемежаемая редкими и короткими ночевками в мотелях. В детстве я никогда не хотел быть шофером-дальнобойщиком, в отличие от других мальчишек, наверное, инстинктивно понимал тоску бесконечной трассы. Решительно не принимаю этой романтики. Впрочем, trahit sua quemque voluptas.[20]
На второй день сидячего образа жизни расклеился Вадик. Мы со Славой переместились в «сканию», предоставив Гольдбергу-старшему вести машину посменно с другом, а Гольдбергу-младшему позволив улечься на широком диване «шевроле». Однако к Перми Вадику сделалось совсем хреново. Его трясло, мутило и подташнивало. Рана загноилась, он заметно ослаб. После Ижевска перестала помогать волшебная аптечка Михаила Соломоновича, и мы стали всерьез обсуждать – вернуться в город и сдаться на милость врачей или дотянуть до Казани, чтобы передать больного на руки каких-то сомнительных корешей Давида Яковлевича. Оба расклада были мутными, а первый так и вообще губительный: о пациенте с пулевым ранением в больнице сразу телефонируют ментам. И мы решили везти Вадика дальше. Золото в кузове не оставляло возможности выбора.
Вадиковы мучения кончились в Москве. Пока мы с грузом ждали в мотеле, «шевроле» умчался в город и к вечеру вернулся без раненого пассажира. Усталый, но довольный Давид Яковлевич предложил немедленно выдвигаться в Петербург. Мы домчали до него к полудню, трижды остановленные мусорами и один раз подвергнутые досмотру питерским ОМОНом с выворачиванием багажника и проверкой документов. Наши со Славой паспорта успешно заменила пятидесятидолларовая банкнота. Выглядели мы опрятно, вели себя скромно и претензий не вызвали. Да здравствует коррупция!
Я так и не узнал, что мы везли на «скании» от самого Красноярска. В накладной были указаны обои и плинтуса. Не исключено, что так оно и оказалось на самом деле.
Главный груз наконец оказался в гараже Давида Яковлевича, реализовав семейную легенду Гольдбергов в трех центнерах чистого золота.
Сибирская экспедиция закончилась.
* * *
Только сейчас, в спокойной обстановке, я смог оценить величие своей находки. Из дальнего угла гаража Врата являли собой потрясающее зрелище. Электрический свет отражался от них волшебный сиянием, в котором окружающие предметы теряли грубую реалистичность и обретали неземную эфирную красоту.
В то же время сияние Врат не имело ничего общего с мягким золотым светом из моего сна в часовне. Врата сверкали холодно, но неодолимо притягательно – зримое воплощение земной власти.
– Прекрасно, – позади отворилась дверь. – Я тоже все никак не могу привыкнуть.
Гольдберг зачарованно стоял на пороге. В пальцах дымилась толстая сигара.
– Становится понятно, почему евреи переплавили все украшения в золотого тельца, – хрипло сказал я, от долгого молчания и ядреного растворителя сел голос. – Пока Моисей получал инструкции на вершине горы Синай, стоявшим у подножия было явлено истинное божество всех времен и народов.
Давид Яковлевич улыбнулся.
– Странные мысли приходят в голову, если несколько часов подряд работать согнувшись, в парах токсичной летучей дряни, – с пониманием заметил он. – Пора сделать перерыв. Пойдемте кофе пить.
– С удовольствием. – Я прошел в дом мимо Гольдберга, который замер, затянувшись сигарой, и наслаждался картиной.
Не берусь утверждать, что его больше грело: красота золотого блеска или сознание размеров богатства в своем гараже. В любом случае, золотой телец снискал в лице Гольдберга искушенного поклонника. Давид Яковлевич разбирался в золоте. Через его руки прошло достаточное количество изделий из благородных металлов, чтобы сформировать и накопить тайное знание.
Мы расположились у камина, в котором догорали толстые головни. Два кресла, между ними столик с серебряным подносом, чашками и сахарницей. Гольдберг отвалил к столу возле дальней стены, на котором были расставлены кофейные причиндалы, и занялся ручной мельницей, массивной, старой, явно не XX века. По комнате поплыл запах свежемолотого кофе. Гольдберг засыпал его в объемистую медную джезву с длинной ручкой, залил водой, еще раз затянулся сигарой и подошел к камину.
– Пока Донны нет, можно посвинячить, – заговорщицки подмигнул Давид Яковлевич, присел на корточки и угнездил джезву на углях.
Пузатая посудина для варки кофе смотрелась в камине на удивление естественно. Ее сделали в те времена, когда пищу было принято готовить на живом огне, когда еще не было пластмасс, а электрическое освещение и самодвижущиеся экипажи существовали только в воображении ученых чудаков.
Выдыхая из себя зловонную отраву, я тосковал по этим благословенным временам и все лучше понимал тягу Гольдберга к антиквариату. Вот кто знал толк в вещах! На даче (да и в городе тоже) у Давида Яковлевича я не заметил ни одного предмета из синтетических материалов. Все было настоящим, в отличие от современных изделий, превращающих свежеотремонтированную и заново обставленную квартиру в безликий кукольный домик.
Трижды подняв пену, Давид Яковлевич поставил джезву, по начищенным бокам которой потянулся налет копоти, на серебряный поднос. Сходил к дальнему столу за хрустальной пепельницей и опустился в кресло.
– Может быть, хотите есть?
– Нет, спасибо, – от растворителя слегка мутило, – а вот капельку выпью с удовольствием.
Давид Яковлевич жестом фокусника выудил с нижней полочки кофейного столика бутылку «Багратиони» и пару коньячных бокалов.
– За успех нашей работы, – сказал он.
– Ох, пора бы! – вздохнул я. – Ибо трудом праведным не наживешь палат каменных.
Гольдберг фыркнул. Трехэтажная дача его была выстроена из кирпича и обложена понизу тесаным гранитом.
Легонько стукнулись стенки бокалов. Выпили. Я посидел немного с закрытыми глазами. От камина шел жар. В голове все плыло от растворителя, но алкоголь с кофеином должны были взбодрить. Гольдберг развалился в кресле, благодушно попыхивая сигарой. Выждав, когда заваренный кофе настоится, Давид Яковлевич размешал гущу длинной серебряной ложкой. Я втянул ноздрями аромат, взвившийся из-под проломленной пенной коры. Настоящий мокко, выращенный в нужных землях, умело поджаренный, правильно смолотый и сваренный в аутентичной посуде качественно превосходил ту бурду, которую я привык потреблять ежедневно.
– Божественно, – не сдержался я. – Наверное, сегодня такой день, что все прекрасно удается. Вы видели Врата?
– Видел. Сегодня они выглядели особенно впечатляюще. В них действительно есть нечто божественное. Вам недаром пришли в голову мысли о золотом тельце. Определенно, из Сибири вы привезли подлинную симфонию потустороннего!
– Даже не верится, что это творение рук дикарей… гм, в смысле, культурное наследие коренных малочисленных народов Севера.
– Столько золота сразу производит сильное впечатление, – заметил Давид Яковлевич. – На самом деле его не так много, как мерещится. Врата, хоть и широкие, но плоские и довольно тонкие. Большими они только кажутся.
– Представляю, какое воздействие они должны были производить на дикарей в их подземном храме! Или что у них там было в пещере.
– Вы не находите их странными?
– Странными? – переспросил я. – Разве в них есть что-нибудь не странное? Начиная от назначения – закрывать вход в пещеру демонов, в существование которых я теперь уже боюсь поверить, и заканчивая их формой и происхождением. Насколько я знаю, кузнечное дело в ранние эпохи существовало у коренных малочисленных народов Севера, но на очень примитивном уровне. О литье, да еще золота и в таком масштабе слышать не доводилось. Хотя, возможно, это просто не моя специализация.
– Относительно аномального феномена судить не берусь, – осторожно сказал Давид Яковлевич, – но литье у народов Севера было. Тем более в такой максимально простой форме, как отливка пластины. Единственная трудность – нагреть одновременно много тиглей, но она при известном старании преодолима.
– Что же тогда должно было показаться странным?
– То, что Врата выглядят разрезанными.
– Почему бы им не быть разрезанными?
Да, при близком изучении я заметил, что пластины носят следы множественных надрубов, словно их пытались разделить широким зубилом. Типичные следы доработки, придания створкам законченной формы. Наверное, их отлили единой полукруглой пластиной. Затем полукруг разрезали и получили две створки Врат, которые были подогнаны по размеру, чтобы закрыть ход в пещеру харги.
– Мне кажется, – Гольдберг наклонил голову и впился в меня проницательным взглядом, – что Вратами наши пластины стали позднее, а изначально это был диск. Огромный золотой диск, с неведомой целью рассеченный на четыре части. И где-то еще хранится вторая половина золотого круга.
* * *
Домой я приехал на автобусе. От дачи до метро «Проспект Просвещения» ходил рейсовый, а в городе я поймал маршрутку. Прогулка на общественном транспорте выдула из головы остатки химии. От тел дачников-неудачников в автобусе было тесно, душно и зловонно, и я решил в самое ближайшее время купить машину. Тоже «ниву», взамен сгинувшей у языческого капища. Ну и сезон выдался, прости господи! Кому рассказать, не поверят, еще и засмеют!
– Илья, здравствуй.
В голосе была печаль и скрытая надежда. Погруженный в думки, я смотрел под ноги, не замечая ничего вокруг, и сначала услышал приветствие, затем узнал Ирку, а только потом поднял голову и увидел ее, выгуливающую трехлетнюю дочь по двору.
– О, привет! Привет, Соня, – я изобразил самую умильную улыбку, но малышка только оторопело уставилась на меня круглыми голубыми глазами и засунула палец в рот. С детьми у меня никогда не ладилось, наверное, потому, что я их не люблю. Они это чувствуют, Сонька тому пример. Попытки установить с ней контакт были заведомо обречены на провал, и я переключил внимание на мамашу: – Здорово выглядишь!
Ирка выглядела сногсшибательно. По меркам спальных районов рабочей окраины. У нее был мощный макияж и потрясающая воображение укладка – тщательно распущенные волосы придавали ей соблазнительный и слегка хищный вид. Словно не на прогулку с ребенком, а на охоту за мужиками вышла. Видать, крепко приперло, раз ни минуты зря не теряет.
– Спасибо, – откровенно блядски улыбнулась Ирка. – Как ты поживаешь?
– Путем… – выдавил я.
Ира застала меня врасплох своим охотничьим нарядом. Настолько, что я не мог отвести от нее взгляд.
– Какой-то ты замученный.
Ира приблизилась вплотную. От нее веяло духами. Резкий, будоражащий аромат. Я окончательно стушевался.
– Я тебя давно не видела. Уезжал на свои раскопки?
Для Ирки я оставался перспективный ученым, сумевшим вписаться в новую экономическую систему. Знала бы она, на какие раскопки я езжу!
– Точно. Был в экспедиции.
– Устал? – В голосе прозвучало неприкрытое сочувствие.
– С чего ты взяла?
– Я же вижу. Похудел весь. – Она нежно погладила меня по щеке. Ладошка была удивительно теплой и ласковой. – Приходи сегодня ко мне.
Смелость города берет. Похоже, Ирка превосходно это усвоила и была решительно настроена затащить меня в постель. Не без успеха, между прочим. Сопротивляться такому искушению было трудно. «Да и нужно ли?» – заколебался я.
– Придешь? – Глаза у Ирки были совершенно бесстыжие.
– Вообще-то я человек женатый, – нашелся я.
– А твоя уехала, – бесхитростно выдала Ирка.
Похожий на ежа ком встал поперек горла. Откуда она узнала?! В голове завертелся бешеный круговорот страшных догадок. Неужели зашла ко мне и устроила скандал? Все рассказала… Все-все. Вот будет семейная сцена. Что она могла такого наговорить, чтобы Маринка сорвалась с места? Это не в ее духе. По опыту совместной жизни я знал, что Маринка в любом случае осталась бы выяснять отношения. Убегать ей несвойственно. Тогда что Ирка могла начудить?
Я проглотил ежа и строго спросил:
– С чего ты взяла?
– Видела ее утром, когда в магазин ходила, – Ирка была сама невинность. – Такая приоделась и расфуфыренная с сумкой куда-то уплыла. Видно, что надолго, я разбираюсь.
– Эксперт, тоже мне… – выдохнул я. – Ты меня своими шуточками с ума сведешь.
Вальяжно подпрыгивая на колдобинах, во двор въехала черная «Волга» тридцать первой модели.
– Какими шуточками? – наигранно удивилась Ирка. – Ой, Илья…
«Волга», обогнувшая детскую площадку, подкатила ко мне сзади. Из нее быстро вылезли три молодых спортсмена-крепыша и целеустремленно ринулись ко мне. Двоих я не знал, а третьим был тот веснушчатый боксер, которого я отмахал когда-то монтировкой. Он двигался неуклюже, должно быть, кости все еще болели. Патриоты явились за добавкой.
– В сторону! – скомандовал я. Ирка тотчас повиновалась. Пролетарское воспитание приучило ее не вмешиваться в мужские разборки, чтобы рикошетом самой не получить в лоб.
Намерения патриотов не оставляли ни тени сомнения. Не добившись положительного результата телефонным разговором, Ласточкин применил более радикальные методы убеждения. А пегого боксера послал, чтобы у бойцов имелся веский повод вложить в дело душу. Намерение вложить свою, чтобы вытрясти душу из меня, ясно читалось на веснушчатой морде. Один против троих, махач намечался серьезный, и шансов выйти победителем у меня не было. Пистолет лежал в тайнике за счетчиком, светошоковый фонарь я оставил дома. Впрочем, сбоку за брючным ремнем, прикрытый курткой, пригрелся Сучий нож. Я теперь не выходил из дома без финки.
– Что, пацаны, Ласточкин опять понты колотит? – Накатила злая решимость не отступать и действовать. Силы были неравны, физические, но существовала еще и сила духа. – Прислал вас зарамсить проблему. А чего сам не приехал, зассал?
– Кто зассал? – Пегий боксер был уже рядом, но приостановился. Глядя на него, тормознули остальные бандиты.
– Ласточкин зассал прийти ко мне потереть? Или впадлу ему, так он вас прислал?
– Ты че со мной так дерзко разговариваешь?
– А как с тобой говорить, сявка ментовская?
Боксер рефлекторно прижал подбородок к груди, что означало неминуемую атаку, когда его перехватил за руку высокий бледный боец с красными пятнами на скулах. Судя по внешности, да и по возрасту, старший.
– Ты че словами кидаешься? – строго спросил он. – Мы патриоты, бандитская движуха нам без разницы.
– Если вы патриоты, то почему вас мент гоняет на пробивку? Если вот ты конкретно русский патриот, а я не хач, не китаец какой-нибудь, то какие у тебя ко мне могут быть претензии?
– А сам ты кто?
– Я? Археолог!
– Ты с базара не съезжай. Ты по национальности кто?
– Русский.
– Какой ты русский? Че ты гонишь? Тебя Ильей зовут, а это еврейское имя.
– Да неужели? А тебя как зовут?
– А тебе зачем?
– В России половина имен еврейские, из Ветхого Завета.
– Гонишь, не половина.
– Ну тогда треть, какая разница.
– У тебя с евреями дела. Ты с жидами корешишься и русские ценности им толкаешь.
– Это тебе Ласточкин сказал?
– Да хотя бы и он.
– А он тебе сказал, что у него мама еврейка? А кто педофила Мозеля в восемьдесят седьмом году за взятку на волю нагнал? Не знаешь? Ну так это Ласточкин Кирилл Владимирович был.
Трискелионовский старший замолк. Молодые головы переваривали компромат. Я понял, что победил.
– Ладно, говори, что тебе Ласточкин поручил сказать, я ему позвоню, – достижение надо было закреплять немедленно.
– Звонить ему не надо. С тебя десятка гринов за пацанов в кабаке, на лечение. Срок неделя. Я к тебе сам приеду. Не отдашь, сразу привалим. Базаров больше с тобой не будет.
– Понял.
Патриоты развернулись и пошли к машине.
Я не верил, что все так быстро кончилось. Я выстоял против троих. Остался жив и здоров, хотя меня собирались бить. И сделали бы это, заметив испуг. Но страха не было. Была лишь злость и решимость. Сибирь закалила меня. Я видел смерть и теперь всегда был готов ее встретить.
Когда вражеская «Волга» покинула двор, я отдышался и увидел Иру на скамеечке возле парадного. Она все видела и слышала. С образом воспитанного ученого произошедшее никак не вязалось.
К моему удивлению, Ирка встала, взяла на руки Соньку, подошла и бойко заявила:
– Круто ты их, Илья. Я тобой горжусь.
Гордится она мной! Я усмехнулся. Тон собственника слегка задел.
– Ну а чего ты хотела? Шуганул их. Они как тараканы побежали.
Я еще не остыл, и получилось немного резко.
– Я думала, тебя побьют, – со свойственной ей прямотой выдала Ирка, – а ты их вон как!
В ответ я холодно оскалился. Возможно, слышала она не все. Нет, вряд ли вообще что-то слышала, отсюда до парадного далековато.
– Да я им просто зубы показал и даже не покусал, а мог насмерть загрызть! Пусть знают, с кем связываются.
– Да, ты настоящий мужик. – В Иркином голосе прозвучало неподдельное уважение. – Если честно, я даже не ожидала, что ты троих бандитов прогонишь, и вообще… Слушай, – голос у нее сделался совсем медовый, – пошли сейчас ко мне, а?
Это было чертовски заманчиво, но беспокоило известие об ушедшей Маринке.
– Я домой пойду.
– Да? Ну как знаешь, – разочарованно протянула Ирка. – Ты меня не забывай, ладно?
– Посмотрю, ушла ли жена, – ехидно добавил я.
– А потом? – с надеждой спросила Ирка.
– Если ее не будет, я приду.
– Я буду ждать. – Ира была сама нежность.
– Ну, смотри. – Я шутливо погрозил пальцем. Устоять было невозможно.
Ира звонко рассмеялась и, опустив Соньку на землю, уверенной походкой направилась домой.
А я поднялся к себе. Я чувствовал себя окрыленным… будто помолодевшим. Хотя вроде бы не стар. Но так или иначе меня после свары с патриотами словно обдули свежим ласковым ветерком. От недавнего напряжения не осталось следа. Общаться с Иркой было подобно утолению жажды из целительного источника. Представлялось, что с ней легко и приятно проводить время.
Я задержался на лестничной площадке, взвешивая на ладони связку ключей, нажал кнопку звонка. Если Маринка дома, она откроет.
Тест номер один.
Однако же как быстро Ира заставила меня усомниться в собственной жене. Что-то меня в последние дни слишком часто стремятся разубедить в близких людях. Слабость почуяли?
Я выждал. Тишина. Никто не открыл мне дверь. Я вошел в пустую квартиру, включил свет и молча стал раздеваться. В кабинете на столе нашел записку: «Милый! Я уехала к маме, она просила навестить. Вернусь завтра. Буду тебе звонить! Я очень без тебя скучаю. Пока! Целую, Марина».
…Раздевшись, залез в ванну и долго там лежал, пока вода не остыла. Потом врубил душ и начал яростно тереться мочалкой. Вспомнились бандюки и как я их отбрил. Победил без оружия, одной силой духа! Наезд повзрослевших скинхедов с требованием десяти тысяч долларов всерьез не воспринимался. В следующий раз приду на стрелку вместе со Славой и ствол не забуду прихватить. Денег им, видишь ли, захотелось. На фиг нищих, сам в лаптях! Пушки им будут вместо масла. Преисполненный гордости, я закрыл воду и принялся энергично растираться махровым полотенцем. Даешь здоровый образ жизни! Mens sana in corpore sana.[21] А дух мне нужен здоровый и сильный, чтобы гонять бандитов по всему Питеру. Надо же, долгов на меня понавесили, оброк пришли брать!
Телефонная трель прервала процесс самолюбования. В мгновение ока вернувшись с космических высот на грешную, полную опасностей землю, я осторожно выглянул из ванной. Никак спортсмены связались с Ласточкиным и передали ему мой бред? Сердце бешено застучало в предвкушении неприятного разговора.
Обмотав полотенце вокруг бедер, чтобы мой срам не узрел никто посторонний, случайно оказавшийся в квартире, я на цыпочках подошел к телефону и снял трубку. Не исключено, что это Маринка. Она обещала звонить.
Тест номер два.
– Алло?
В трубке молчали.
– Алло! Слушаю.
Звонильщик молчал. Динамик исправно доносил шумы улицы, очевидно, звонили по сотовому или из таксофона.
– Будем говорить?
Безмолвие было мне ответом.
– Нет? – Я положил трубку. – Ну тогда и на фиг вас, дорогой товарищ.
Черт знает, кто это, но явно не Маринка. На остальных мне сейчас было откровенно плевать.
Я быстро прошелся по комнатам, поддергивая сползающее полотенце, и распахнул дверцы платяного шкафа. Внутри царили чистота, порядок и ухоженность. На плечиках висели разноцветные рубашки, с правой стороны теснились костюмы. Их было у меня пять, три пары и две тройки. Немного для состоятельного джентльмена. Я пощелкал вешалками и выбрал светлый, из тонкой шерсти. Для романтического свидания сойдет.
Разложил белье на постели, набрал Иркин номер. Тест номер три, проспорил – плати. Откликнулись сразу:
– Але!
– Это Илья.
– Ой, – обрадовалась Ирка. – Так ты придешь?
– Разумеется, – бархатистым тоном ловеласа заверил я. – Когда?
– Прямо сейчас приходи. – Судя по голосу, Ирка таяла, как масло в жаркий солнечный день.
– Через полчаса буду.
– Жду. Целую!
Я стал облачаться в наряд для любовных утех. Душа трепетала в предвкушении. Неужели я могу вот так запросто изменить Маринке? «Да, могу! – решил я. – Во-первых, она сама виновата; во-вторых…» Запретный плод был так сладок, а Ирка столь доступна и привлекательна, что устоять действительно было невозможно. Мир полон соблазнов, а я человек слабый.
Я повязал галстук и тщательно расправил его перед зеркалом.
Полчаса быстро истекали, а надо было заскочить в магазин, чтобы не приходить с пустыми руками. Я заторопился, выскочил из квартиры, закрыв за собой дверь, вызвал лифт, вспомнил, что забыл деньги, вернулся и, поминутно поглядывая на часы, помчался в ближайший маркет, сожалея, что не обзавелся машиной.
Я уложился в тридцать минут.
С большим букетом цветов и дежурным набором Казановы я стоял у двери Иркиной квартиры. Сердце радовалось, что такая суперская барышня так легко мне досталась, а рассудок говорил, что само плывет в руки только то, что не тонет.
Чувствуя себя повесой, я надавил кнопку звонка и был встречен восторженным Иркиным возгласом.
– Где все твои? – Я скинул в прихожей ботинки.
– Мама с Сонькой к бабушке умотали, – бесхитростно отчиталась Ирка.
Она была уверена, что я приду. В другое время сознание собственной предсказуемости покоробило бы меня, но не сегодня.
– Надолго?
– На всю ночь.
Ирка обняла меня за шею, потянулась губами. В облаке особым образом растрепанных волос плавал густой возбуждающий аромат.
– У тебя красивые волосы, – прошептал я.
2
Открыв глаза, я не сразу определился на местности. Только повернув голову и увидев рядом сладко посапывающую Ирку, понял, где нахожусь. Навалился страх и стыд. Страх разоблачения со стороны Маринки и стыд перед ней же.
Я полежал немного, отходя от нахлынувших переживаний. Первое чувство, по идее – самое искреннее, было не что иное, как похмельный опасюк. Вполне заслуженное, кстати, возмездие. Отвязались мы вчера с Иркой по полной. Захваченное мной вино незаметно кончилось, зато в холодильнике нашлась бутылка водки, которую мы уговорили за ночь. У водки присутствовал ярко выраженный привкус металла, сказывалась выдержка в железной бочке, но нам было все равно, хоть граната, лишь бы шибало. В результате я намешал, и с утра мутило.
С утра… Я сдвинул чугунную отлежанную руку и посмотрел на часы. Десять минут второго! Ничего себе… Хотя, учитывая бессонную ночь, нормальное такое утро. Ирку вон пушками не разбудишь. Я тяжело перевалился на бок, опустил ноги на пол, сел. Подруга продолжала сопеть, дыхание не стихло, как бывает у проснувшегося человека. Я выждал, приходя в себя. Осмотрелся. Комната носила следы бешеного загула. Да-а, будет о чем вспомнить на старости лет. Что же мы так отрывались-то, как в последний раз?
Я полежал немного, отходя от нахлынувших переживаний. Первое чувство, по идее – самое искреннее, было не что иное, как похмельный опасюк. Вполне заслуженное, кстати, возмездие. Отвязались мы вчера с Иркой по полной. Захваченное мной вино незаметно кончилось, зато в холодильнике нашлась бутылка водки, которую мы уговорили за ночь. У водки присутствовал ярко выраженный привкус металла, сказывалась выдержка в железной бочке, но нам было все равно, хоть граната, лишь бы шибало. В результате я намешал, и с утра мутило.
С утра… Я сдвинул чугунную отлежанную руку и посмотрел на часы. Десять минут второго! Ничего себе… Хотя, учитывая бессонную ночь, нормальное такое утро. Ирку вон пушками не разбудишь. Я тяжело перевалился на бок, опустил ноги на пол, сел. Подруга продолжала сопеть, дыхание не стихло, как бывает у проснувшегося человека. Я выждал, приходя в себя. Осмотрелся. Комната носила следы бешеного загула. Да-а, будет о чем вспомнить на старости лет. Что же мы так отрывались-то, как в последний раз?