— Я понял, — кивнул Бондарев. — Похоже, что ничего другого нам не остается.
Вертолет завис в двух метрах над поверхностью, и все пятеро, один за другим, вывалились в люк, чтобы упасть на песок, перекатиться в сторону, стремительно вскочить и начать движение в сторону Города Мертвых...
Трое — вправо, двое — влево.
Было начало шестого вечера, и солнце медленно скатывалось на запад, продолжая царить над иссушенной землей и над иссушенными ненавистью людьми.
8
9
10
11
Стадия шестая:
1
2
Вертолет завис в двух метрах над поверхностью, и все пятеро, один за другим, вывалились в люк, чтобы упасть на песок, перекатиться в сторону, стремительно вскочить и начать движение в сторону Города Мертвых...
Трое — вправо, двое — влево.
Было начало шестого вечера, и солнце медленно скатывалось на запад, продолжая царить над иссушенной землей и над иссушенными ненавистью людьми.
8
Все произошло очень быстро. Даже слишком. Бондарев, морщась от боли, приподнял левую руку и посмотрел на часы. Двадцать пять шестого. Недолго они пропутешествовали по Городу Мертвых, прежде чем сами стали мертвецами.
А солнце все палило, и Бондареву стало казаться, что оно насмешливо взирает на него с недосягаемой высоты, как бы спрашивая: «Ну что? Допрыгался? Доигрался в свои догонялки?»
Бондареву захотелось вскинуть пистолет, из которого он не успел выпустить ни одной пули, и погасить солнце выстрелом навскидку. Если бы это что-то меняло.
Пульсация крови в разодранном левом плече становилась менее ощутимой, но сам вид окровавленного рукава наводил на безрадостные мысли. Похоже, он действительно добегался. «А что, — спросил Бондарев себя с намеренной издевкой. — Ты думал, что до самой пенсии будешь бегать, словно вокруг тебя защитное поле? Не думал? А может, ты думал, что если уж и подстрелят тебя, то где-нибудь в людном месте, перед телекамерами, и желательно поближе к больнице с хорошим хирургическим отделением? И так не думал? Тогда нечего удивляться и сожалеть. Сиди, смотри, как пропитывается кровью повязка на ране, и пиши благодарственное письмо товарищу Шустрову за то, что не отправил пулю чуть ниже и чуть правее. Тоже, кстати, примечательная деталь — не от какого-нибудь маньяка или террориста, а от практически своего же, пусть и взбесившегося, парня схлопотать свинцовую пилюлю в левое плечо. Подарочек судьбы называется...»
Поначалу все было нормально. Шли, можно сказать, осторожно. Лапин то и дело норовил убежать вперед, и Бондарев страшным шепотом заставлял его притормаживать. Пилот Серега хрипел в ухо из динамика рации, что видит вторую группу, что идут вроде бы нормально...
Нормально. Проклятое слово. Всегда сначала все бывает нормально. А потом начинается черт-те что!
Бондарев бежал посередине омоновцев, пригнувшись и держа палец на спусковом крючке. Стертые песком и временем камни окружали их справа и слева, под ногами скрипел песок, а в небе жужжал вертолет, описывая над котлованом широкие круги.
— Движение слева от вас, — вдруг завопил пилот. — На десять часов!
Бондарев повторил его слова для Лапина и другого омоновца. Они замедлили шаг, стали внимательнее всматриваться в темные провалившиеся внутренности каменных коробок.
Потом они услышали крик. Кричала женщина, высоким, срывающимся голосом, который ударил по напряженным нервам и заставил всех троих броситься на голос. Чуть быстрее, чем следовало.
— Без спешки, без спешки! — прошипел Бондарев в спину Лапину, как будто эти слова были заклинаниями, способными вывести всех их из Города Мертвых живыми. Они выбежали к небольшой площадке между тремя полуразрушенными строениями. На камне у самого разваленного дома сидела девушка в синем платье и вытирала с лица кровь. В глазах у нее были испуг и боль.
Лапин сделал знак рукой, и второй омоновец осторожно выдвинулся по правой стороне прохода между камнями, осматривая площадку вокруг девушки. Убедившись, что все чисто, он махнул Лапину и Бондареву, и те медленно приблизились.
Девушка прищурилась — солнце било ей в глаза, мешая разглядеть подходящих к ней мужчин.
— Где он? — спросил Бондарев, глядя не столько на девушку, сколько по сторонам, стараясь заметить какие-нибудь подозрительные детали.
— Не знаю. — Наташа обхватила голову руками. — Он высадил меня из машины, притащил сюда...
— А кто кричал?
— Я кричала. Он вдруг ни с того ни с сего вытащил нож и порезал меня здесь. — Порез на щеке был неглубоким, но все еще кровоточил.
— И после этого ты закричала?
— Да...
— А куда он побежал?
— Он... Он ударил меня по лицу, и я упала. Я не знаю, что с ним случилось, потому что до сих пор все было нормально...
Вот именно. Она тоже произнесла это слово. Все было нормально, пока Шустров не порезал ей лицо. Это не попытка убийства. Просто порез, от которого даже крови не слишком много. А в чем тогда смысл этого действия? «Он вдруг ни с того ни с сего...» Внезапный порез. Испуг, внезапная боль — крик. Она закричала, громко, с неподдельным ужасом. Это и нужно было Шустрову. Чтобы на ее крик прибежали. Это напомнило Бондареву африканский метод охоты на льва, когда к дереву привязывают козу, та кричит, подманивая хищника и подставляя его под пули засевших в засаде охотников.
Все так. Только догадаться Бондареву об этом следовало раньше. Мало толку в умных мыслях, если они пришли слишком поздно.
Бондарев только собрался вызвать вертолет и спросить, не видит ли пилот движения по направлению к джипу, Лапин только взял девушку за руку, чтобы отвести в безопасное место...
Словно могучий порыв ветра сбил их с ног. Уже позже, когда он затаился в своем укрытии меж камней, Бондарев подумал, что звук был каким-то странным, сдвоенным, хотя стрелять по ним мог только один Шустров. Не иначе тот палил с двух рук одновременно, из «ремингтона» и «Калашникова».
Бондарев сразу же рухнул на землю, а потом покатился под уклон, под защиту камней. Где-то на этом пути он словил пулю в плечо. Но он-то успел втянуть свое сразу ставшее непомерно длинным тело за спасительные белые обломки, а Лапин не успел. Он немыслимо медленно бежал к нагромождению камней, образовывавших нечто вроде дома без крыши и одной торцевой стены. Пули стучали ему в спину, словно градины, каждая из них замедляла шаг Лапина, а потом красное облачко повисло возле шеи омоновца, и он повалился лицом в песок. Другой омоновец был убит сразу. Девчонка куда-то пропала.
Или валялась мертвой в другом месте, которое не было видно Бондареву из его убежища. Он подумал, что Шустров не слишком церемонился со своей заложницей, легко подставляя ее под пули. Или считал, что больше она ему не понадобится?
Кто его знает, этого Шустрова... Бондарев вызвал вертолет.
— Серега, ты видишь движение внизу? Видишь что-нибудь?
Треск в динамике. Как всегда — в самый критический момент.
— Серега, ты слышишь?
— ...случилось, — прорвался наконец голос пилота. — Стреляли?
— Стреляли, — подтвердил Бондарев. — Ты видишь внизу движение?
— Минуту...
Это тянулось вечность.
— Да, вижу. Это кто? Это наши?
— Нет! — заорал Бондарев. — Это он! Куда он движется?
— Он... Вроде бы к джипу...
— Быстро предупреди тех ребят!
— Понял... — ответил из своего безопасного далека пилот.
Бондарев резко вскочил на ноги — плечо пронзила немилосердная жгучая боль. Он побежал вверх, по склону, мимо тел омоновцев, к джипу, надеясь не опоздать, надеясь успеть хотя бы зайти Шустрову в тыл, если ничего другого уже не останется.
Он бежал, чувствуя пушечные удары пульсирующей крови в простреленном плече. От каждого такого удара у него темнело в глазах, и дорога становилась запутанной, а подъем — слишком крутым.
Бондарев почувствовал, как подкашиваются его ноги. Последним усилием он зацепился левой рукой за камень, стараясь удержать равновесие, но боль в плече полыхнула новой ядерной вспышкой, и Бондарев сполз на песок, привалился спиной к камню и замер.
Он услышал несколько выстрелов, крик, потом наступила тишина. Все еще надеясь, хотя оснований было немного, он вызвал по рации пилота.
— Серега... Что там?
— По-моему, — пилот говорил каким-то странным высоким голосом, — по-моему, там — всё... Наши не шевелятся около джипа. А он движется в обратном направлении. А вы? Где вы?
— Где-то здесь, — устало проговорил Бондарев. — Подстрелил меня этот орел.
— Выбирайтесь наверх, выходите в степь, я вас увижу и посажу вертолет, — торопливо предложил пилот. — Что вам там раненому делать?
— Что делать... — невесело повторил Бондарев. — Видишь ли, как только я начну вылезать на поверхность, он меня высмотрит и добьет. А то еще вертолет захватит. Ты вот что... Ты лучше давай связывайся со своим начальством и докладывай им обстановку. Пусть они решают что-нибудь. У тебя много там горючего еще?
— Да не особенно... Еще минут пятнадцать могу покружить, а потом надо возвращаться.
— Вот и возвращайся. Прямо сейчас. Пусть он подумает, что тебе здесь больше нечего делать, что все погибли. А я тут посижу.
— Вас же ранили, — продолжал беспокоиться пилот.
— Не смертельно, — утешил его Бондарев. — Давай, Серега, отваливай...
Он не увидел, как улетел вертолет — не хотел менять положения своего тела. Зато услышал, как удаляется звук работающего двигателя, и мысленно пожелал Сереге счастливо долететь.
Потом он снова посмотрел на диск солнца, в эту минуту какой-то кроваво-красный, и пробормотал:
— Ну и что ты на меня вылупилось? Радуешься, сука? Рано радуешься...
А солнце все палило, и Бондареву стало казаться, что оно насмешливо взирает на него с недосягаемой высоты, как бы спрашивая: «Ну что? Допрыгался? Доигрался в свои догонялки?»
Бондареву захотелось вскинуть пистолет, из которого он не успел выпустить ни одной пули, и погасить солнце выстрелом навскидку. Если бы это что-то меняло.
Пульсация крови в разодранном левом плече становилась менее ощутимой, но сам вид окровавленного рукава наводил на безрадостные мысли. Похоже, он действительно добегался. «А что, — спросил Бондарев себя с намеренной издевкой. — Ты думал, что до самой пенсии будешь бегать, словно вокруг тебя защитное поле? Не думал? А может, ты думал, что если уж и подстрелят тебя, то где-нибудь в людном месте, перед телекамерами, и желательно поближе к больнице с хорошим хирургическим отделением? И так не думал? Тогда нечего удивляться и сожалеть. Сиди, смотри, как пропитывается кровью повязка на ране, и пиши благодарственное письмо товарищу Шустрову за то, что не отправил пулю чуть ниже и чуть правее. Тоже, кстати, примечательная деталь — не от какого-нибудь маньяка или террориста, а от практически своего же, пусть и взбесившегося, парня схлопотать свинцовую пилюлю в левое плечо. Подарочек судьбы называется...»
Поначалу все было нормально. Шли, можно сказать, осторожно. Лапин то и дело норовил убежать вперед, и Бондарев страшным шепотом заставлял его притормаживать. Пилот Серега хрипел в ухо из динамика рации, что видит вторую группу, что идут вроде бы нормально...
Нормально. Проклятое слово. Всегда сначала все бывает нормально. А потом начинается черт-те что!
Бондарев бежал посередине омоновцев, пригнувшись и держа палец на спусковом крючке. Стертые песком и временем камни окружали их справа и слева, под ногами скрипел песок, а в небе жужжал вертолет, описывая над котлованом широкие круги.
— Движение слева от вас, — вдруг завопил пилот. — На десять часов!
Бондарев повторил его слова для Лапина и другого омоновца. Они замедлили шаг, стали внимательнее всматриваться в темные провалившиеся внутренности каменных коробок.
Потом они услышали крик. Кричала женщина, высоким, срывающимся голосом, который ударил по напряженным нервам и заставил всех троих броситься на голос. Чуть быстрее, чем следовало.
— Без спешки, без спешки! — прошипел Бондарев в спину Лапину, как будто эти слова были заклинаниями, способными вывести всех их из Города Мертвых живыми. Они выбежали к небольшой площадке между тремя полуразрушенными строениями. На камне у самого разваленного дома сидела девушка в синем платье и вытирала с лица кровь. В глазах у нее были испуг и боль.
Лапин сделал знак рукой, и второй омоновец осторожно выдвинулся по правой стороне прохода между камнями, осматривая площадку вокруг девушки. Убедившись, что все чисто, он махнул Лапину и Бондареву, и те медленно приблизились.
Девушка прищурилась — солнце било ей в глаза, мешая разглядеть подходящих к ней мужчин.
— Где он? — спросил Бондарев, глядя не столько на девушку, сколько по сторонам, стараясь заметить какие-нибудь подозрительные детали.
— Не знаю. — Наташа обхватила голову руками. — Он высадил меня из машины, притащил сюда...
— А кто кричал?
— Я кричала. Он вдруг ни с того ни с сего вытащил нож и порезал меня здесь. — Порез на щеке был неглубоким, но все еще кровоточил.
— И после этого ты закричала?
— Да...
— А куда он побежал?
— Он... Он ударил меня по лицу, и я упала. Я не знаю, что с ним случилось, потому что до сих пор все было нормально...
Вот именно. Она тоже произнесла это слово. Все было нормально, пока Шустров не порезал ей лицо. Это не попытка убийства. Просто порез, от которого даже крови не слишком много. А в чем тогда смысл этого действия? «Он вдруг ни с того ни с сего...» Внезапный порез. Испуг, внезапная боль — крик. Она закричала, громко, с неподдельным ужасом. Это и нужно было Шустрову. Чтобы на ее крик прибежали. Это напомнило Бондареву африканский метод охоты на льва, когда к дереву привязывают козу, та кричит, подманивая хищника и подставляя его под пули засевших в засаде охотников.
Все так. Только догадаться Бондареву об этом следовало раньше. Мало толку в умных мыслях, если они пришли слишком поздно.
Бондарев только собрался вызвать вертолет и спросить, не видит ли пилот движения по направлению к джипу, Лапин только взял девушку за руку, чтобы отвести в безопасное место...
Словно могучий порыв ветра сбил их с ног. Уже позже, когда он затаился в своем укрытии меж камней, Бондарев подумал, что звук был каким-то странным, сдвоенным, хотя стрелять по ним мог только один Шустров. Не иначе тот палил с двух рук одновременно, из «ремингтона» и «Калашникова».
Бондарев сразу же рухнул на землю, а потом покатился под уклон, под защиту камней. Где-то на этом пути он словил пулю в плечо. Но он-то успел втянуть свое сразу ставшее непомерно длинным тело за спасительные белые обломки, а Лапин не успел. Он немыслимо медленно бежал к нагромождению камней, образовывавших нечто вроде дома без крыши и одной торцевой стены. Пули стучали ему в спину, словно градины, каждая из них замедляла шаг Лапина, а потом красное облачко повисло возле шеи омоновца, и он повалился лицом в песок. Другой омоновец был убит сразу. Девчонка куда-то пропала.
Или валялась мертвой в другом месте, которое не было видно Бондареву из его убежища. Он подумал, что Шустров не слишком церемонился со своей заложницей, легко подставляя ее под пули. Или считал, что больше она ему не понадобится?
Кто его знает, этого Шустрова... Бондарев вызвал вертолет.
— Серега, ты видишь движение внизу? Видишь что-нибудь?
Треск в динамике. Как всегда — в самый критический момент.
— Серега, ты слышишь?
— ...случилось, — прорвался наконец голос пилота. — Стреляли?
— Стреляли, — подтвердил Бондарев. — Ты видишь внизу движение?
— Минуту...
Это тянулось вечность.
— Да, вижу. Это кто? Это наши?
— Нет! — заорал Бондарев. — Это он! Куда он движется?
— Он... Вроде бы к джипу...
— Быстро предупреди тех ребят!
— Понял... — ответил из своего безопасного далека пилот.
Бондарев резко вскочил на ноги — плечо пронзила немилосердная жгучая боль. Он побежал вверх, по склону, мимо тел омоновцев, к джипу, надеясь не опоздать, надеясь успеть хотя бы зайти Шустрову в тыл, если ничего другого уже не останется.
Он бежал, чувствуя пушечные удары пульсирующей крови в простреленном плече. От каждого такого удара у него темнело в глазах, и дорога становилась запутанной, а подъем — слишком крутым.
Бондарев почувствовал, как подкашиваются его ноги. Последним усилием он зацепился левой рукой за камень, стараясь удержать равновесие, но боль в плече полыхнула новой ядерной вспышкой, и Бондарев сполз на песок, привалился спиной к камню и замер.
Он услышал несколько выстрелов, крик, потом наступила тишина. Все еще надеясь, хотя оснований было немного, он вызвал по рации пилота.
— Серега... Что там?
— По-моему, — пилот говорил каким-то странным высоким голосом, — по-моему, там — всё... Наши не шевелятся около джипа. А он движется в обратном направлении. А вы? Где вы?
— Где-то здесь, — устало проговорил Бондарев. — Подстрелил меня этот орел.
— Выбирайтесь наверх, выходите в степь, я вас увижу и посажу вертолет, — торопливо предложил пилот. — Что вам там раненому делать?
— Что делать... — невесело повторил Бондарев. — Видишь ли, как только я начну вылезать на поверхность, он меня высмотрит и добьет. А то еще вертолет захватит. Ты вот что... Ты лучше давай связывайся со своим начальством и докладывай им обстановку. Пусть они решают что-нибудь. У тебя много там горючего еще?
— Да не особенно... Еще минут пятнадцать могу покружить, а потом надо возвращаться.
— Вот и возвращайся. Прямо сейчас. Пусть он подумает, что тебе здесь больше нечего делать, что все погибли. А я тут посижу.
— Вас же ранили, — продолжал беспокоиться пилот.
— Не смертельно, — утешил его Бондарев. — Давай, Серега, отваливай...
Он не увидел, как улетел вертолет — не хотел менять положения своего тела. Зато услышал, как удаляется звук работающего двигателя, и мысленно пожелал Сереге счастливо долететь.
Потом он снова посмотрел на диск солнца, в эту минуту какой-то кроваво-красный, и пробормотал:
— Ну и что ты на меня вылупилось? Радуешься, сука? Рано радуешься...
9
Шустров почувствовал себя просто каким-то сверхчеловеком в эти минуты, легко и стремительно перемещаясь между высоких, в человеческий рост, каменных нагромождений, с «ремингтоном» в одной руке и «Калашниковым» в другой. Он валял этих олухов, как хотел! Сначала из засады, подловив на плачущую, ничего не понимающую девчонку. Потом — в открытую, в лоб, с налета!
Увидев, как вертолет вдруг бросил кружить над котлованом и срочно рванул на юго-восток, Шустров торжествующе захохотал: у этого сдали нервы! Испугался, что и его подшибут!
Шустров в порыве победоносного безумия выпустил вслед вертолету короткую очередь и даже выждал с полминуты — не случится ли еще одного чуда и не пойдет ли машина камнем вниз. Чуда не случилось, но Шустров от этого не очень расстроился.
Главное было сделано: погоня размазана по песку. Стерта в порошок. Утоплена в собственной крови.
Можно было сваливать отсюда, не дожидаясь ночи, что он и собирался сделать. Шустров закинул автомат за спину и побежал по склону вниз, туда, где он спрятал сумку. Совсем невдалеке от того места, где он полоснул по лицу эту дурочку, завопившую, как резаный поросенок. Михаил сбегал вниз, и камни вокруг него становились все выше.
Странное это было местечко. Чем глубже Михаил спускался, тем теснее смыкались развалины и тем выше, уже выше человеческого роста, они становились. «Интересно, а что тогда в центре всего этого? — подумал Шустров. — Трехметровые, что ли?»
Тут он понял, что пробежал немного дальше, чем требовалось. Он остановился и двинулся наверх, и, как только увидел небо, солнце, сразу же почувствовал себя лучше. Когда справа и слева плечи касаются каменных глыб — это не лучшим образом действует на психику.
Шустров добрался до того своеобразного перекрестка древних улиц, на котором он так удачно подловил троих преследователей. Вот два трупа — ориентир для дальнейших поисков. Почему, кстати, только два? Или третий уполз помирать в более укромное местечко? На всякий случай Михаил положил палец на спуск «ремингтона».
Сумку он оставил вот здесь, справа от перекрестка, с другой стороны остатков дома... Михаил сел на камень, внимательно поглядывая по сторонам и поворачивая ствол карабина вслед за взглядом. Левая его рука между тем скользнула назад, за камень. Он тянулся, пока пальцы не коснулись песка. Что за черт.
Спокойно. Очень спокойно. Михаил встал, обошел развалины и присел на корточки, всматриваясь в оставленные сумкой следы на песке. Четыре круглые отметины на песке от металлических нашлепок на дне сумки.
Следы есть, а сумки нет. Вот смешно. Ха-ха. Особенно если учесть, что местечко это называется Городом Мертвых, а сам Михаил только что вписал в население Города еще шесть трупаков, а вот порядка все равно нет. Личные вещи пропадают. Особенно ценные личные веши.
Его лицо приняло обиженное выражение. Неужели опять? Опять эта девчонка? Ей мало? Она не оценила всей его доброты? Ведь он мог выбросить ее из джипа на скорости сто пятьдесят километров в час. Собирали бы потом папа и мама любимую дочь по частям. Он мог бы ей не царапинку на щечке оставить, а горло перерезать. Нет, не перерезал.
Вот ведь зловредный гуманизм! Пожалеешь человека, а он тебе потом пакость подстроит. А с другой стороны...
Шустров подумал и улыбнулся. Даже если эта дурочка и взялась опять за свое, бежать-то ей сейчас некуда. Степь да степь кругом, путь далек лежит. Очень далек. Ключи от джипа в кармане Шустрова.
— Эй, ты! — крикнул Михаил. — Подруга в синем! Пошли, покеросиним!
Молчание. Его предложение осталось без ответа.
— Беги, девочка, беги! Если сможешь! — Он засмеялся искренне, а потом громко.
Опять молчание. Небось все ногти себе сгрызла от страха. Все трусики обмочила, спрятавшись за камушек.
— Де-воч-ка мо-я си-не-гла-за-я! — нараспев выкрикнул Михаил. — Вы-ле-зай-ка, мо-я зай-ка!
Шур-р-р! — точно мышь проскользнула справа за камнями. Шустров резко обернулся на звук, усмехнулся и нажал на спуск.
Грохот, разлетающаяся вокруг каменная пыль. И в этом шуме скрытый — или ему показалось — девичий визг. Писк. Мышиное пищание. Наверное, хочет отыскать для себя норку. Черта с два. Не пролезешь. Слишком задница здоровая. Не как у жены Михаила, правда, но все-таки. Что-то в этом духе уже намечается. Михаил успел это оценить, когда выгонял ее вниз, от джипа в камни.
Ступая на цыпочках, как балетный танцор, Михаил двинулся между камней, на этот самый писк. И не только на него. Здесь в воздухе пыль, какая-то степная вонь. И дешевые польские духи, которыми намазала себе личико и подмышки девушка Наташа, здесь очень даже хорошо чувствуются.
— Раз, два, три, четыре, пять, — прошептал Михаил. — Я иду тебя искать!
Он тигриным прыжком перескочил через камень, оказавшись в метре от Наташи. Девушка завизжала и кинулась бежать. Бежать было легче под уклон, и она побежала вниз — к центру котлована. Бежала, прижимая к груди синюю спортивную сумку, чувствуя, как платье облепило ее вспотевшую спину, чувствуя спиной взгляд Шустрова, который неторопливыми шагами следовал за ней, держа карабин наперевес.
— Как все-таки бабы по-уродски бегают, — произнес он вслух. — И она еще надеется убежать?
Его палец лежал на спусковом крючке, но Шустров не собирался стрелять. В этом не было необходимости.
Увидев, как вертолет вдруг бросил кружить над котлованом и срочно рванул на юго-восток, Шустров торжествующе захохотал: у этого сдали нервы! Испугался, что и его подшибут!
Шустров в порыве победоносного безумия выпустил вслед вертолету короткую очередь и даже выждал с полминуты — не случится ли еще одного чуда и не пойдет ли машина камнем вниз. Чуда не случилось, но Шустров от этого не очень расстроился.
Главное было сделано: погоня размазана по песку. Стерта в порошок. Утоплена в собственной крови.
Можно было сваливать отсюда, не дожидаясь ночи, что он и собирался сделать. Шустров закинул автомат за спину и побежал по склону вниз, туда, где он спрятал сумку. Совсем невдалеке от того места, где он полоснул по лицу эту дурочку, завопившую, как резаный поросенок. Михаил сбегал вниз, и камни вокруг него становились все выше.
Странное это было местечко. Чем глубже Михаил спускался, тем теснее смыкались развалины и тем выше, уже выше человеческого роста, они становились. «Интересно, а что тогда в центре всего этого? — подумал Шустров. — Трехметровые, что ли?»
Тут он понял, что пробежал немного дальше, чем требовалось. Он остановился и двинулся наверх, и, как только увидел небо, солнце, сразу же почувствовал себя лучше. Когда справа и слева плечи касаются каменных глыб — это не лучшим образом действует на психику.
Шустров добрался до того своеобразного перекрестка древних улиц, на котором он так удачно подловил троих преследователей. Вот два трупа — ориентир для дальнейших поисков. Почему, кстати, только два? Или третий уполз помирать в более укромное местечко? На всякий случай Михаил положил палец на спуск «ремингтона».
Сумку он оставил вот здесь, справа от перекрестка, с другой стороны остатков дома... Михаил сел на камень, внимательно поглядывая по сторонам и поворачивая ствол карабина вслед за взглядом. Левая его рука между тем скользнула назад, за камень. Он тянулся, пока пальцы не коснулись песка. Что за черт.
Спокойно. Очень спокойно. Михаил встал, обошел развалины и присел на корточки, всматриваясь в оставленные сумкой следы на песке. Четыре круглые отметины на песке от металлических нашлепок на дне сумки.
Следы есть, а сумки нет. Вот смешно. Ха-ха. Особенно если учесть, что местечко это называется Городом Мертвых, а сам Михаил только что вписал в население Города еще шесть трупаков, а вот порядка все равно нет. Личные вещи пропадают. Особенно ценные личные веши.
Его лицо приняло обиженное выражение. Неужели опять? Опять эта девчонка? Ей мало? Она не оценила всей его доброты? Ведь он мог выбросить ее из джипа на скорости сто пятьдесят километров в час. Собирали бы потом папа и мама любимую дочь по частям. Он мог бы ей не царапинку на щечке оставить, а горло перерезать. Нет, не перерезал.
Вот ведь зловредный гуманизм! Пожалеешь человека, а он тебе потом пакость подстроит. А с другой стороны...
Шустров подумал и улыбнулся. Даже если эта дурочка и взялась опять за свое, бежать-то ей сейчас некуда. Степь да степь кругом, путь далек лежит. Очень далек. Ключи от джипа в кармане Шустрова.
— Эй, ты! — крикнул Михаил. — Подруга в синем! Пошли, покеросиним!
Молчание. Его предложение осталось без ответа.
— Беги, девочка, беги! Если сможешь! — Он засмеялся искренне, а потом громко.
Опять молчание. Небось все ногти себе сгрызла от страха. Все трусики обмочила, спрятавшись за камушек.
— Де-воч-ка мо-я си-не-гла-за-я! — нараспев выкрикнул Михаил. — Вы-ле-зай-ка, мо-я зай-ка!
Шур-р-р! — точно мышь проскользнула справа за камнями. Шустров резко обернулся на звук, усмехнулся и нажал на спуск.
Грохот, разлетающаяся вокруг каменная пыль. И в этом шуме скрытый — или ему показалось — девичий визг. Писк. Мышиное пищание. Наверное, хочет отыскать для себя норку. Черта с два. Не пролезешь. Слишком задница здоровая. Не как у жены Михаила, правда, но все-таки. Что-то в этом духе уже намечается. Михаил успел это оценить, когда выгонял ее вниз, от джипа в камни.
Ступая на цыпочках, как балетный танцор, Михаил двинулся между камней, на этот самый писк. И не только на него. Здесь в воздухе пыль, какая-то степная вонь. И дешевые польские духи, которыми намазала себе личико и подмышки девушка Наташа, здесь очень даже хорошо чувствуются.
— Раз, два, три, четыре, пять, — прошептал Михаил. — Я иду тебя искать!
Он тигриным прыжком перескочил через камень, оказавшись в метре от Наташи. Девушка завизжала и кинулась бежать. Бежать было легче под уклон, и она побежала вниз — к центру котлована. Бежала, прижимая к груди синюю спортивную сумку, чувствуя, как платье облепило ее вспотевшую спину, чувствуя спиной взгляд Шустрова, который неторопливыми шагами следовал за ней, держа карабин наперевес.
— Как все-таки бабы по-уродски бегают, — произнес он вслух. — И она еще надеется убежать?
Его палец лежал на спусковом крючке, но Шустров не собирался стрелять. В этом не было необходимости.
10
Ноги сами несли ее вперед, все дальше и дальше, все ближе к центру раскопа, к самой глубокой точке котлована. Она не замечала, какими высокими становятся каменные глыбы вокруг, как все труднее ей протискиваться между ними. Расцарапав локти и потревожив царапину на ноге, оставленную одной из пуль Шустрова при расстреле омоновцев, она преодолела очередное препятствие — два близко стоящих дома, — бросила испуганный взгляд назад, опять увидела ствол карабина и рванулась вперед... Тут выяснилось, что бежать-то ей, в общем, и некуда. Она оказалась на дне раскопа, в круге, образованном десятком каменных сооружений разной степени сохранности. Странно, но почва здесь продолжала идти под уклон даже еще круче, чем раньше. Круг имел метров двадцать — двадцать пять в диаметре, а песчаный круговой склон закручивался в глубокую воронку, низшая точка которой была не видна от каменного периметра.
Наташа по инерции шагнула вперед, от камней, и вдруг почувствовала, что песок уходит под ногами, ссыпаясь вниз, к центру воронки. Она поняла это слишком поздно — ее левая нога уже заскользила вместе с осыпающимся песком вниз. Наташа потеряла равновесие, упала на бок и стала быстро сползать, безуспешно царапая песок ногтями свободной руки. Песок уходил сквозь пальцы, стекая сплошной серо-желтой волной вниз...
— Куда это ты собралась? — услышала она насмешливый голос Михаила. Он быстро понял, в чем дело, и протянул Наташе приклад «ремингтона». — Держи, если хочешь.
Наташа ухватилась за гладкое дерево не задумываясь. Ее падение замедлилось.
— Хочешь выбраться наверх? — поинтересовался Шустров. Он присел на корточки и откровенно забавлялся, наблюдая за распластавшейся на песке беспомощной девушкой.
— Да, — выдохнула она. Еще одна волна песка попала ей прямо в лицо, она зажмурилась, стала отплевываться, слыша смех Шустрова.
— Так ты поняла, что нехорошо брать чужое? — спросил он сквозь смех.
— Да! — крикнула Наташа.
Просто замечательно: сумка, ради которой она чего только не делала и с ней чего только не делали, сейчас эта сумка лишним грузом тянула ее вниз, режа пальцы и грозя вывихнуть руку, которая из последних сил удерживала сокровище с белыми буквами «Мальборо» на боку. Она не смогла бы объяснить, если бы спросили, что побудило ее снова схватить синюю спортивную сумку, забрать из тайника. Случайность — таков мог быть ее ответ. Совсем недавно она проклинала себя за то, что ненароком стащила сумку в вагоне, втянув себя и Алика в цепь неприятных и опасных событий. И почти сразу же — повтор, теперь уже совершенно сознательно, потому что не с чем было спутать эту сумку в центре Города Мертвых. И она сделала это.
А теперь висела, уцепившись за приклад ружья, и на одном конце весов была вся ее жизнь, Алик, мама, будущее, солнце, цветы, недочитанные «Унесенные ветром», любимый магнитофон «Панасоник», дискотека в клубе и прочая прекрасная ерунда. На другом конце — сумка.
— Слушай меня внимательно, — сказал Шустров. — Ты даешь мне сумку. А потом я тебя вытащу.
Усвоила?
— Я ее не подниму, — проговорила Наташа, задрав голову вверх, чтобы Михаил видел ее искаженное болью лицо. — Я не могу поднять сумку к вам!
Шустров пожал плечами и сказал:
— Попытайся.
И она попыталась.
Наташа по инерции шагнула вперед, от камней, и вдруг почувствовала, что песок уходит под ногами, ссыпаясь вниз, к центру воронки. Она поняла это слишком поздно — ее левая нога уже заскользила вместе с осыпающимся песком вниз. Наташа потеряла равновесие, упала на бок и стала быстро сползать, безуспешно царапая песок ногтями свободной руки. Песок уходил сквозь пальцы, стекая сплошной серо-желтой волной вниз...
— Куда это ты собралась? — услышала она насмешливый голос Михаила. Он быстро понял, в чем дело, и протянул Наташе приклад «ремингтона». — Держи, если хочешь.
Наташа ухватилась за гладкое дерево не задумываясь. Ее падение замедлилось.
— Хочешь выбраться наверх? — поинтересовался Шустров. Он присел на корточки и откровенно забавлялся, наблюдая за распластавшейся на песке беспомощной девушкой.
— Да, — выдохнула она. Еще одна волна песка попала ей прямо в лицо, она зажмурилась, стала отплевываться, слыша смех Шустрова.
— Так ты поняла, что нехорошо брать чужое? — спросил он сквозь смех.
— Да! — крикнула Наташа.
Просто замечательно: сумка, ради которой она чего только не делала и с ней чего только не делали, сейчас эта сумка лишним грузом тянула ее вниз, режа пальцы и грозя вывихнуть руку, которая из последних сил удерживала сокровище с белыми буквами «Мальборо» на боку. Она не смогла бы объяснить, если бы спросили, что побудило ее снова схватить синюю спортивную сумку, забрать из тайника. Случайность — таков мог быть ее ответ. Совсем недавно она проклинала себя за то, что ненароком стащила сумку в вагоне, втянув себя и Алика в цепь неприятных и опасных событий. И почти сразу же — повтор, теперь уже совершенно сознательно, потому что не с чем было спутать эту сумку в центре Города Мертвых. И она сделала это.
А теперь висела, уцепившись за приклад ружья, и на одном конце весов была вся ее жизнь, Алик, мама, будущее, солнце, цветы, недочитанные «Унесенные ветром», любимый магнитофон «Панасоник», дискотека в клубе и прочая прекрасная ерунда. На другом конце — сумка.
— Слушай меня внимательно, — сказал Шустров. — Ты даешь мне сумку. А потом я тебя вытащу.
Усвоила?
— Я ее не подниму, — проговорила Наташа, задрав голову вверх, чтобы Михаил видел ее искаженное болью лицо. — Я не могу поднять сумку к вам!
Шустров пожал плечами и сказал:
— Попытайся.
И она попыталась.
11
Ощущение в правой руке было такое, что у Наташи от плеча начинается деревянное устройство с одной конструктивной особенностью — непрекращающейся болью по всей длине деревяшки.
— Молодец, — сказал Шустров, принимая из ее судорожно сжатых пальцев сумку. — Пожалуй, я тебя вытащу.
И он с силой дернул ее вверх за обе руки, едва не вырвав их из суставов. Наташа легла животом на относительно устойчивую почву у самых камней, оставив ноги на коварном песке. Она чувствовала себя полумертвой. Песок от головы до пят покрывал ее тело. Мышцы рук сжимались спазмами боли, исцарапанные ноги ощущались двумя полосками огня. Пот пропитал каждую пору ее кожи. Пот, кровь и песок. Оригинальный имидж для шестнадцатилетней девушки. Особо модный в этом сезоне.
Шустров, сверхчеловек с миллионом долларов на плече, снисходительно посмотрел на комок синей ткани, натянутый на худенькое женское тело, что валялось у него в ногах.
— Счастливо оставаться. Приятно было провести время, но... — он с сожалением прищелкнул языком. — Пора, пора...
— Подождите, — прошептала Наташа, — не оставляйте меня здесь...
— А это уже твои личные проблемы.
— Хотя бы помогите выбраться наверх...
— Наверх? А что там хорошего — наверху?
— Дом...
— Дом, — задумчиво повторил Шустров. — Ну и что?
— Мама...
Шустров молча посмотрел на девушку. Что-то изменилось в его лице. Михаил нагнулся, схватил Наташу за плечо и помог подняться.
— Иди. — Он показал на проход между камней. — Я за тобой. Извини, но тащить тебя на руках не намерен. У меня своя ноша.
Наташа кивнула. Она немного постояла у камня, отдышалась и короткими шажками побрела к выходу из крута. Шустров, с сумкой на одном плече, автоматом — на другом и с «ремингтоном» в руках, шел за ней, насвистывая «Степь да степь кругом...». Он внезапно ощутил всю прелесть того состояния, когда кругом степь да степь, а твой путь лежит далеко, и никто на этом пути тебе не помешает...
Наташу слегка пошатывало, и она касалась камня рукой, на всякий случай. Так, идучи вдоль стены, она подобралась к проходу и вошла в него.
Вошла, чтобы тут же быть отброшенной назад выстрелом в упор, обжегшим ей внутренности вроде того, как обжег желудок впервые выпитый на дне рождения Алика стакан водки. Совсем маленький стакан. Совсем маленький кусочек свинца.
Тогда почему столько боли?
— Молодец, — сказал Шустров, принимая из ее судорожно сжатых пальцев сумку. — Пожалуй, я тебя вытащу.
И он с силой дернул ее вверх за обе руки, едва не вырвав их из суставов. Наташа легла животом на относительно устойчивую почву у самых камней, оставив ноги на коварном песке. Она чувствовала себя полумертвой. Песок от головы до пят покрывал ее тело. Мышцы рук сжимались спазмами боли, исцарапанные ноги ощущались двумя полосками огня. Пот пропитал каждую пору ее кожи. Пот, кровь и песок. Оригинальный имидж для шестнадцатилетней девушки. Особо модный в этом сезоне.
Шустров, сверхчеловек с миллионом долларов на плече, снисходительно посмотрел на комок синей ткани, натянутый на худенькое женское тело, что валялось у него в ногах.
— Счастливо оставаться. Приятно было провести время, но... — он с сожалением прищелкнул языком. — Пора, пора...
— Подождите, — прошептала Наташа, — не оставляйте меня здесь...
— А это уже твои личные проблемы.
— Хотя бы помогите выбраться наверх...
— Наверх? А что там хорошего — наверху?
— Дом...
— Дом, — задумчиво повторил Шустров. — Ну и что?
— Мама...
Шустров молча посмотрел на девушку. Что-то изменилось в его лице. Михаил нагнулся, схватил Наташу за плечо и помог подняться.
— Иди. — Он показал на проход между камней. — Я за тобой. Извини, но тащить тебя на руках не намерен. У меня своя ноша.
Наташа кивнула. Она немного постояла у камня, отдышалась и короткими шажками побрела к выходу из крута. Шустров, с сумкой на одном плече, автоматом — на другом и с «ремингтоном» в руках, шел за ней, насвистывая «Степь да степь кругом...». Он внезапно ощутил всю прелесть того состояния, когда кругом степь да степь, а твой путь лежит далеко, и никто на этом пути тебе не помешает...
Наташу слегка пошатывало, и она касалась камня рукой, на всякий случай. Так, идучи вдоль стены, она подобралась к проходу и вошла в него.
Вошла, чтобы тут же быть отброшенной назад выстрелом в упор, обжегшим ей внутренности вроде того, как обжег желудок впервые выпитый на дне рождения Алика стакан водки. Совсем маленький стакан. Совсем маленький кусочек свинца.
Тогда почему столько боли?
Стадия шестая:
Город живых
1
Директор подъехал к кладбищу на неприметном пыльном «жигуленке» — кладбище было не из тех роскошных банкирско-бандитских некрополей, куда только на «БМВ» и проедешь. Здесь все было по-простому, в том числе и цветы у выстроившихся вдоль ограды старушек.
Директор двинулся по аллее, неуклюже помахивая цветами и смущаясь от этого. Потом он подсмотрел, как носят цветы другие и устроил букет на сгибе руки. Так выглядело поприличнее, хотя все равно не как у людей — те двигались степенно и печально, а Директор даже здесь торопился, поглядывая на часы.
Наконец он добрался до нужного участка, остановился, поправил плащ, вытер выступивший на лбу от быстрой ходьбы пот. Выдержав необходимую паузу, Директор согнулся в пояснице, положил цветы и негромко сказал:
— Помним.
Это была одна из полутора десятков могил, где нашли свой последний приют люди Конторы. Еще примерно с десяток сотрудников не имели и такого прибежища; их могилой стали огонь, вода или же неизвестность, которая была страшнее всего. Могилы эти были рассеяны по разным кладбищам. Собрать их вместе не было возможным, поскольку официально Контора не существовала и официально эти пятнадцать человек никогда не знали друг друга и не работали в одном учреждении.
Могила, перед которой сейчас стоял Директор, была последней по времени появления. Упокоившийся там человек погиб за пределами России, однако его изувеченное тело — точнее, то немногое, что от него осталось, — все же удалось доставить домой и похоронить на подмосковном кладбище.
Так что можно было сказать, что покойному повезло. Хотя вряд ли так считал сам погибший.
Директор двинулся по аллее, неуклюже помахивая цветами и смущаясь от этого. Потом он подсмотрел, как носят цветы другие и устроил букет на сгибе руки. Так выглядело поприличнее, хотя все равно не как у людей — те двигались степенно и печально, а Директор даже здесь торопился, поглядывая на часы.
Наконец он добрался до нужного участка, остановился, поправил плащ, вытер выступивший на лбу от быстрой ходьбы пот. Выдержав необходимую паузу, Директор согнулся в пояснице, положил цветы и негромко сказал:
— Помним.
Это была одна из полутора десятков могил, где нашли свой последний приют люди Конторы. Еще примерно с десяток сотрудников не имели и такого прибежища; их могилой стали огонь, вода или же неизвестность, которая была страшнее всего. Могилы эти были рассеяны по разным кладбищам. Собрать их вместе не было возможным, поскольку официально Контора не существовала и официально эти пятнадцать человек никогда не знали друг друга и не работали в одном учреждении.
Могила, перед которой сейчас стоял Директор, была последней по времени появления. Упокоившийся там человек погиб за пределами России, однако его изувеченное тело — точнее, то немногое, что от него осталось, — все же удалось доставить домой и похоронить на подмосковном кладбище.
Так что можно было сказать, что покойному повезло. Хотя вряд ли так считал сам погибший.
2
Наташа вошла в проход между камнями — вошла, чтобы тут же быть отброшенной назад выстрелом в упор, обжегшим ей внутренности. Она едва слышно всхлипнула — шок от внезапной боли лишил ее голоса. Ткань платья стремительно пропитывалась густой темной жидкостью, которая затем смешивалась с песком. «Я тоже стану песком, — заторможенно подумала Наташа. — Я вся уйду в него и останусь здесь...»
Малыш вовсе не собирался стрелять в девушку. Он был солидный женатый человек, в чем недавно признавался майору. Он просто очень нервничал. У него болели обожженные нога и бедро. Малыш медленно и упрямо ковылял по следу «Крайслера», держа в опущенной руке «вальтер».
Сначала он нашел сам «Крайслер» и двух незнакомых ментов возле машины. Менты были мертвые, и это настроило его на оптимистический лад.
Потом он услышал крики, выстрел из «ремингтона» и зашагал под уклон, к центру раскопа. Несмотря на свою детскую физиономию, Малыш уже миновал тридцатилетний рубеж, поэтому он плохо помнил то, что рассказывала ему бабушка Айслу про затерянный в песках Город Мертвых. Что-то безусловно скверное было связано с этим Городом, иначе бы название у него было другое.
Но сейчас не время было ворошить старушечьи россказни. Малыш был последним из четверых воинов клана Сарыбая, и у его хозяина он оставался единственной надеждой. Он не хотел подводить своего хозяина и упрямо шел вперед и вниз.
Потом он услышал голоса — мужской и женский — за рядом камней, отделявших Последний круг от остального Города.
Малыш многого не помнил из бабушкиных рассказов, но то, что скверное в Городе связано именно с Последним кругом, — это засело в его круглой головке основательно. И он не собирался соваться туда. Он сел на песок и принялся ждать.
Малыш сидел, скрестив ноги и положив руку с пистолетом на сгиб левой руки. И он дождался. Как только в проходе показался силуэт, Малыш нажал на курок, и силуэт исчез.
Мягко вскочив на ноги, Малыш проскользнул в проход, ожидая увидеть синюю сумку где-то рядом. Вместо этого он увидел вспышку, плечо оказалось расплющенным и разорванным, пистолет выпал из руки, и все тело Малыша стало клониться к земле.
— Ах ты, пинчер карликовый, — ласково сказал Шустров. — Какой же ты живучий. Был.
Он схватил Малыша за горло, оторвал от земли и швырнул вниз, в центр песочной воронки. Тело приземлилось беззвучно, словно песок был кислотой, мгновенно растворяющей плоть.
Шустров со вздохом посмотрел на сидящую у камня Наташу. Она держала обе ладони скрещенными на ране в боку, словно этот жест мог излечить ее.
— Понимаешь, — сказал Михаил, — теперь мне нет смысла тащить тебя наверх. Ты не выдержишь. Не дотерпишь. Будешь долго болеть, а потом ты все равно умрешь. Вот так.
— Что же делать? — отчаянно спросила Наташа. — Я же не могу тут умереть!
— Почему? — удивился Шустров. — Все могут, а ты не можешь?
Она хотела ему рассказать о том, что ей всего шестнадцать, что ей остался лишь год школы, что ее ждет нечто прекрасное впереди, что у нее есть парень, что у нее есть подруги... Это оказалось так много, что она не сумела даже начать описывать неописуемую по своим масштабам причину не умирать.
Малыш вовсе не собирался стрелять в девушку. Он был солидный женатый человек, в чем недавно признавался майору. Он просто очень нервничал. У него болели обожженные нога и бедро. Малыш медленно и упрямо ковылял по следу «Крайслера», держа в опущенной руке «вальтер».
Сначала он нашел сам «Крайслер» и двух незнакомых ментов возле машины. Менты были мертвые, и это настроило его на оптимистический лад.
Потом он услышал крики, выстрел из «ремингтона» и зашагал под уклон, к центру раскопа. Несмотря на свою детскую физиономию, Малыш уже миновал тридцатилетний рубеж, поэтому он плохо помнил то, что рассказывала ему бабушка Айслу про затерянный в песках Город Мертвых. Что-то безусловно скверное было связано с этим Городом, иначе бы название у него было другое.
Но сейчас не время было ворошить старушечьи россказни. Малыш был последним из четверых воинов клана Сарыбая, и у его хозяина он оставался единственной надеждой. Он не хотел подводить своего хозяина и упрямо шел вперед и вниз.
Потом он услышал голоса — мужской и женский — за рядом камней, отделявших Последний круг от остального Города.
Малыш многого не помнил из бабушкиных рассказов, но то, что скверное в Городе связано именно с Последним кругом, — это засело в его круглой головке основательно. И он не собирался соваться туда. Он сел на песок и принялся ждать.
Малыш сидел, скрестив ноги и положив руку с пистолетом на сгиб левой руки. И он дождался. Как только в проходе показался силуэт, Малыш нажал на курок, и силуэт исчез.
Мягко вскочив на ноги, Малыш проскользнул в проход, ожидая увидеть синюю сумку где-то рядом. Вместо этого он увидел вспышку, плечо оказалось расплющенным и разорванным, пистолет выпал из руки, и все тело Малыша стало клониться к земле.
— Ах ты, пинчер карликовый, — ласково сказал Шустров. — Какой же ты живучий. Был.
Он схватил Малыша за горло, оторвал от земли и швырнул вниз, в центр песочной воронки. Тело приземлилось беззвучно, словно песок был кислотой, мгновенно растворяющей плоть.
Шустров со вздохом посмотрел на сидящую у камня Наташу. Она держала обе ладони скрещенными на ране в боку, словно этот жест мог излечить ее.
— Понимаешь, — сказал Михаил, — теперь мне нет смысла тащить тебя наверх. Ты не выдержишь. Не дотерпишь. Будешь долго болеть, а потом ты все равно умрешь. Вот так.
— Что же делать? — отчаянно спросила Наташа. — Я же не могу тут умереть!
— Почему? — удивился Шустров. — Все могут, а ты не можешь?
Она хотела ему рассказать о том, что ей всего шестнадцать, что ей остался лишь год школы, что ее ждет нечто прекрасное впереди, что у нее есть парень, что у нее есть подруги... Это оказалось так много, что она не сумела даже начать описывать неописуемую по своим масштабам причину не умирать.