Страница:
Сам ад был в коридоре, и дальше, дальше, куда только хватало глаз.
Мезенцев почувствовал себя маленьким и очень уязвимым.
4
Глава 17
1
2
3
Глава 18
1
2
3
Мезенцев почувствовал себя маленьким и очень уязвимым.
4
Первым, что он услышал в коридоре, была автоматная очередь. Знакомый до мурашек звук «АКМ». В замкнутом пространстве он был громче и страшнее, словно по ушам Мезенцева били молотками.
Мезенцев инстинктивно пригнулся и побежал вдоль стены к лифту.
И тут прямо на него выскочил тот белобрысый здоровяк, «племянник» Инги. В руках у него был автомат «узи». Мезенцев остановился и вжался спиной в стену, но «племяннику» было явно не до него. Его лицо было искажено страхом. Он, прихрамывая, пробежал несколько метров. Потом обернулся и дал короткую очередь в сторону лифта, оттуда ответили, и «племянник» рухнул, нелепо взмахнув длинными руками.
Мезенцев метнулся было назад, но стрелять стали и там. Потом стрельба стихла, и Мезенцев увидел группу невооруженных людей, которые осторожно двигались по коридору друг за другом в сторону лифта.
Это была довольно необычная компания. Первым шел могучий, коротко стриженный парень в шортах и майке. По рассеченному лбу стекала тонкая струйка крови, но парень не обращал на нее внимания. За ним, как за движущимся щитом, семенил пожилой кавказец в черной шелковой рубашке и с массивным золотым распятием на шее. На согнутой руке он нес пиджак, а во рту торчала незажженная сигара.
Позади кавказца, не отрывая обеих рук от стены, шел довольно молодой рыжий парень с остановившимися зрачками. Эти глаза и неуверенные движения могли навести на мысль о слепоте, но, когда троица проходила мимо Мезенцева, именно этот молодой парень остановился, повернул голову в сторону Мезенцева и как будто хотел что-то сказать, но потом передумал, просто покачал головой, словно произносил слова про себя.
Сзади этих троих шел четвертый, и он был, вероятно, самым хладнокровным человеком из всех, находившихся в это время в отеле. Это был высокий мужчина лет тридцати со смешанно-азиатскими чертами лица. Он был одет в черные джинсы и бронежилет поверх черной майки. В одной руке он держал незнакомую Мезенцеву модель короткоствольного автомата, а второй похлопывал по согнутой спине рыжего парня с остановившимися зрачками, то ли успокаивая его, то ли задавая ритм движению троицы. По Мезенцеву его взгляд скользнул лишь мельком — у человека в бронежилете явно имелись заботы и поважнее.
Не доходя до поворота, троица и их прикрытие остановились. Со стороны лифта вышел другой мужчина в бронежилете и сказал, что здесь можно пройти. Мужчину азиатской внешности он назвал Монголом, а когда пожилой кавказец стал сиплым голосом на что-то жаловаться, мужчина в бронежилете заметил «уважаемому Левану», что лучше быть живым в дырявом пиджаке, чем мертвым в целом смокинге.
Потом вся эта компания скрылась из виду. Мезенцев встал и осторожно направился в сторону лифта. Он не был готов к тому, что увидел.
Это было похоже на войну, только непонятно было, кто и зачем устроил побоище в коридоре четырехзвездочного отеля. Мезенцев помнил, что ему было велено убить одного лишь Генерала. Но кто были все эти остальные мертвые люди и кому они перешли дорогу...
Лучше об этом было не думать.
Мезенцев инстинктивно пригнулся и побежал вдоль стены к лифту.
И тут прямо на него выскочил тот белобрысый здоровяк, «племянник» Инги. В руках у него был автомат «узи». Мезенцев остановился и вжался спиной в стену, но «племяннику» было явно не до него. Его лицо было искажено страхом. Он, прихрамывая, пробежал несколько метров. Потом обернулся и дал короткую очередь в сторону лифта, оттуда ответили, и «племянник» рухнул, нелепо взмахнув длинными руками.
Мезенцев метнулся было назад, но стрелять стали и там. Потом стрельба стихла, и Мезенцев увидел группу невооруженных людей, которые осторожно двигались по коридору друг за другом в сторону лифта.
Это была довольно необычная компания. Первым шел могучий, коротко стриженный парень в шортах и майке. По рассеченному лбу стекала тонкая струйка крови, но парень не обращал на нее внимания. За ним, как за движущимся щитом, семенил пожилой кавказец в черной шелковой рубашке и с массивным золотым распятием на шее. На согнутой руке он нес пиджак, а во рту торчала незажженная сигара.
Позади кавказца, не отрывая обеих рук от стены, шел довольно молодой рыжий парень с остановившимися зрачками. Эти глаза и неуверенные движения могли навести на мысль о слепоте, но, когда троица проходила мимо Мезенцева, именно этот молодой парень остановился, повернул голову в сторону Мезенцева и как будто хотел что-то сказать, но потом передумал, просто покачал головой, словно произносил слова про себя.
Сзади этих троих шел четвертый, и он был, вероятно, самым хладнокровным человеком из всех, находившихся в это время в отеле. Это был высокий мужчина лет тридцати со смешанно-азиатскими чертами лица. Он был одет в черные джинсы и бронежилет поверх черной майки. В одной руке он держал незнакомую Мезенцеву модель короткоствольного автомата, а второй похлопывал по согнутой спине рыжего парня с остановившимися зрачками, то ли успокаивая его, то ли задавая ритм движению троицы. По Мезенцеву его взгляд скользнул лишь мельком — у человека в бронежилете явно имелись заботы и поважнее.
Не доходя до поворота, троица и их прикрытие остановились. Со стороны лифта вышел другой мужчина в бронежилете и сказал, что здесь можно пройти. Мужчину азиатской внешности он назвал Монголом, а когда пожилой кавказец стал сиплым голосом на что-то жаловаться, мужчина в бронежилете заметил «уважаемому Левану», что лучше быть живым в дырявом пиджаке, чем мертвым в целом смокинге.
Потом вся эта компания скрылась из виду. Мезенцев встал и осторожно направился в сторону лифта. Он не был готов к тому, что увидел.
Это было похоже на войну, только непонятно было, кто и зачем устроил побоище в коридоре четырехзвездочного отеля. Мезенцев помнил, что ему было велено убить одного лишь Генерала. Но кто были все эти остальные мертвые люди и кому они перешли дорогу...
Лучше об этом было не думать.
Глава 17
Оно
1
Вернувшаяся накануне из Польши Марина Эдуардовна Великанова-Рахматуллина оказалась родственной душой невыспавшемуся Бондареву. Разбуженная мужем, она сидела на кухне в спортивном костюме, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Алексею казалось, что еще вот-вот, и она грохнется с табурета на пол.
Если Марине было глубоко безразлично, кто эти двое мужчин перед ней и чего им надо — лишь бы поскорее закончить эту тягомотину и идти досыпать, — то муж Марины, хмурый, широколицый крепыш в таком же спортивном костюме, затребовал у визитеров документы и долго допытывался, что да как. Документов у Бондарева с Беловым хватало, благо в серой высотке Конторы целый этаж, третий, был отведен под «аксессуары». И уж чего-чего, а удостоверений там были настоящие залежи, всех сортов и мастей. Разве что удостоверения президента Российской Федерации не было, и то потому, что никто не запрашивал.
— Марина, — говорил Белов, а Бондарев серьезно хмурил брови и рылся в лежащей на коленях папке с бумагами. — Дело очень серьезное, и мы надеемся на вашу помощь.
— Ну-у-у что-о-о, — простонала Марина.
— Скажите, пожалуйста, когда вы учились в школе...
— Чего? — Она открыла сначала один глаз, потом второй.
— Когда вы учились в школе, в третьем или четвертом классе..
— Вот тогда я точно никаких правонарушений не совершала! — тихо засмеялась она. — Наверное... Ну пирожок из буфета стащила. Ну два...
— Речь не о вас. Точнее, о вас, но не о ваших преступлениях.
— Давайте конкретнее! — влез в разговор муж. — Что вы в самом деле вокруг да около! Мы только с дороги, устали как собаки...
— Конкретнее... — задумался Алексей.
— Марина, вас никто не пытался зарезать в январе девяносто второго года? — спросил Бондарев, что-то рисуя на уголке листа бумаги. — Нет? А бабушку вашу?
Девушка окончательно проснулась и теперь смотрела на Бондарева, пытаясь понять, то ли это несмешная шутка, то ли... По лицу Бондарева она так ничего и не прочитана, потом посмотрела на лицо Белова, тоже ничего там не увидела и, столкнувшись с ошарашенным взглядом мужа, велела ему сварить кофе.
— Это что, шутка? — спросила она, поправляя стянутые в узел на затылке волосы.
— А что тут смешного? — отозвался Бондарев.
— Вот именно, что ничего смешного.
— Так что? Девяносто второй год... Зима, вы приходите домой из школы вместе с бабушкой, дома вас поджидает незнакомый мужчина. С ножом. Было такое?
— Вообще-то, меня никогда из школы бабушка не забирала, — сообщила Марина, потирая виски.
— Уверены?
— Да точно.
— Вы так хорошо помните третий класс?
— Если бы меня хотели зарезать — я бы запомнила.
— Я про бабушку.
— Меня всегда старшая сестра забирала. Она на два года старше, мы в одной школе учились. Я ее ждала, и мы вместе шли домой. Никаких бабушек. Потому что одна бабушка в Красноярске жила, другая — в деревне, в области.
— А жили вы в девяносто втором году...
— На Текстильщиков.
— Это частный сектор?
— Нет, хрущевка.
Бондарев посмотрел на Алексея и захлопнул свою папку.
— Тогда больше вопросов не имеем. Спасибо за помощь.
— Пожалуйста, — растерянно проговорила Марина. — Только я же ничем не помогла...
«Вот именно», — подумал Бондарев.
— Странная какая-то история, — бубнила она им в спину. — Я в каком-то кино такое видела...
— Это не из кино, — назидательно проговорил Бондарев. — Это жизнь. К сожалению.
— Да, да... Подождите.
— Что? — Бондарев остановился на пороге, едва не шагнув в поспешно распахнутую мужем Марины дверь. Алексей тоже кинулся назад из коридора и наткнулся на спину Бондарева.
— Может быть, кофе?
Муж тяжело вздохнул.
— Нет, спасибо, — сказал Бондарев. — У нас еще дела.
Он развернулся и подтолкнул Белова в сторону лифта, приговаривая:
— Шагай, шагай... Чудес не бывает. Опять мимо цели. У нас все-таки еще осталась одна Великанова под вопросом и три совсем неизвестные Великановы. Есть чем заняться...
— Я просто тоже видел кино...
— Поздравляю.
— ...Там тоже на одну девушку напали. Так у нее потом было что-то типа блокировки памяти. То есть она не помнила, что на нее напали. Загнала неприятное воспоминание куда-то в угол и...
— К нам это какое отношение имеет?
— Наша Великанова тоже могла блокировать себе...
— Могла. Но потому и надо расспрашивать про остальные детали — про бабушку, про дом... И тут ничего не совпадает. Ничего.
— Ничего, — нехотя согласился Алексей.
И тут со стороны квартиры Рахматуллиных раздалось:
— Подождите!
— Что это она? — вздрогнул Алексей.
— Пирожков тебе в дорогу несет, — съязвил Бондарев, ставя ногу между дверей лифта. — Раз уж мы на кофе не остаемся...
Но никаких пирожков в руках Марины не было.
Если Марине было глубоко безразлично, кто эти двое мужчин перед ней и чего им надо — лишь бы поскорее закончить эту тягомотину и идти досыпать, — то муж Марины, хмурый, широколицый крепыш в таком же спортивном костюме, затребовал у визитеров документы и долго допытывался, что да как. Документов у Бондарева с Беловым хватало, благо в серой высотке Конторы целый этаж, третий, был отведен под «аксессуары». И уж чего-чего, а удостоверений там были настоящие залежи, всех сортов и мастей. Разве что удостоверения президента Российской Федерации не было, и то потому, что никто не запрашивал.
— Марина, — говорил Белов, а Бондарев серьезно хмурил брови и рылся в лежащей на коленях папке с бумагами. — Дело очень серьезное, и мы надеемся на вашу помощь.
— Ну-у-у что-о-о, — простонала Марина.
— Скажите, пожалуйста, когда вы учились в школе...
— Чего? — Она открыла сначала один глаз, потом второй.
— Когда вы учились в школе, в третьем или четвертом классе..
— Вот тогда я точно никаких правонарушений не совершала! — тихо засмеялась она. — Наверное... Ну пирожок из буфета стащила. Ну два...
— Речь не о вас. Точнее, о вас, но не о ваших преступлениях.
— Давайте конкретнее! — влез в разговор муж. — Что вы в самом деле вокруг да около! Мы только с дороги, устали как собаки...
— Конкретнее... — задумался Алексей.
— Марина, вас никто не пытался зарезать в январе девяносто второго года? — спросил Бондарев, что-то рисуя на уголке листа бумаги. — Нет? А бабушку вашу?
Девушка окончательно проснулась и теперь смотрела на Бондарева, пытаясь понять, то ли это несмешная шутка, то ли... По лицу Бондарева она так ничего и не прочитана, потом посмотрела на лицо Белова, тоже ничего там не увидела и, столкнувшись с ошарашенным взглядом мужа, велела ему сварить кофе.
— Это что, шутка? — спросила она, поправляя стянутые в узел на затылке волосы.
— А что тут смешного? — отозвался Бондарев.
— Вот именно, что ничего смешного.
— Так что? Девяносто второй год... Зима, вы приходите домой из школы вместе с бабушкой, дома вас поджидает незнакомый мужчина. С ножом. Было такое?
— Вообще-то, меня никогда из школы бабушка не забирала, — сообщила Марина, потирая виски.
— Уверены?
— Да точно.
— Вы так хорошо помните третий класс?
— Если бы меня хотели зарезать — я бы запомнила.
— Я про бабушку.
— Меня всегда старшая сестра забирала. Она на два года старше, мы в одной школе учились. Я ее ждала, и мы вместе шли домой. Никаких бабушек. Потому что одна бабушка в Красноярске жила, другая — в деревне, в области.
— А жили вы в девяносто втором году...
— На Текстильщиков.
— Это частный сектор?
— Нет, хрущевка.
Бондарев посмотрел на Алексея и захлопнул свою папку.
— Тогда больше вопросов не имеем. Спасибо за помощь.
— Пожалуйста, — растерянно проговорила Марина. — Только я же ничем не помогла...
«Вот именно», — подумал Бондарев.
— Странная какая-то история, — бубнила она им в спину. — Я в каком-то кино такое видела...
— Это не из кино, — назидательно проговорил Бондарев. — Это жизнь. К сожалению.
— Да, да... Подождите.
— Что? — Бондарев остановился на пороге, едва не шагнув в поспешно распахнутую мужем Марины дверь. Алексей тоже кинулся назад из коридора и наткнулся на спину Бондарева.
— Может быть, кофе?
Муж тяжело вздохнул.
— Нет, спасибо, — сказал Бондарев. — У нас еще дела.
Он развернулся и подтолкнул Белова в сторону лифта, приговаривая:
— Шагай, шагай... Чудес не бывает. Опять мимо цели. У нас все-таки еще осталась одна Великанова под вопросом и три совсем неизвестные Великановы. Есть чем заняться...
— Я просто тоже видел кино...
— Поздравляю.
— ...Там тоже на одну девушку напали. Так у нее потом было что-то типа блокировки памяти. То есть она не помнила, что на нее напали. Загнала неприятное воспоминание куда-то в угол и...
— К нам это какое отношение имеет?
— Наша Великанова тоже могла блокировать себе...
— Могла. Но потому и надо расспрашивать про остальные детали — про бабушку, про дом... И тут ничего не совпадает. Ничего.
— Ничего, — нехотя согласился Алексей.
И тут со стороны квартиры Рахматуллиных раздалось:
— Подождите!
— Что это она? — вздрогнул Алексей.
— Пирожков тебе в дорогу несет, — съязвил Бондарев, ставя ногу между дверей лифта. — Раз уж мы на кофе не остаемся...
Но никаких пирожков в руках Марины не было.
2
— Знаете, — начала она говорить быстро и очень серьезно. — Я сразу-то не сообразила... Спросонья. Вчера весь день в машине, в дороге. Голова чугунная...
Бондарев понимающе кивал, не убирая ногу из лифта.
— Вы мне эту историю рассказали — девочка, бабушка, мужчина с ножом...
Бондарев кивал.
— Я думаю — что-то знакомое. Слышала эту историю где-то. Или видела. Я подумала сначала — в кино видела. В сериале каком-то... А потом поняла — это не кино. Это на самом деле было.
Бондарев подумал и убрал ногу. Дверцы лифта захлопнулись, и кабина с шумом пошла вниз.
— На самом деле? — переспросил он.
— На самом деле. Только не со мной.
— Не с вами? А с кем?
— С Настей Мироненко. Мы с ней в одном классе учились.
Бондарев нахмурился.
— Что за Настя? И что именно с ней случилось?
— Моя одноклассница, Настя Мироненко. Она мне ничего про это не рассказывала, но вот моя мама тогда, давно, говорила, что у Насти убили бабушку. Она привела Настю из школы, а дома их подстерегал какой-то мужик с ножом. И он убил Настину бабушку. А сама Настя сумела убежать... Или еще как-то спаслась, точно не помню.
— Когда это было? Примерно?
— Я не знаю... Давно. Может, в девяносто втором году, как вы и сказали. Во всяком случае, когда мне мама эту историю рассказала, мне уже лет пятнадцать было. Примерно.
— Примерно, — повторил Бондарев. — Ладно. А что, сама Настя вам никогда ничего об этом не рассказывала?
— Она не рассказывала, а мама мне запретила расспрашивать. Потому что... Ну, сами понимаете.
— Понимаю, — сказал Бондарев. Он посмотрел на Белова, тот выглядел растерянным, и Бондарев знал, что и сам, наверное, выглядит точно так же. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, что делать со всей этой историей. Настя Мироненко... Какой смысл был Малику врать в одном и рассказывать абсолютную правду во всем остальном? Или он просто перепутал фамилии? Но это же надо постараться так перепутать, чтобы вместо одной девочки назвать фамилию другой, абсолютно реальной девочки, более того, одноклассницы первой! Что, Малик заглядывал в классный журнал и специально запоминал фамилию, чтобы много лет спустя впарить «липу» Бондареву?
Или это все же совершенно другая история, похожая в своей трагичности, но другая?
Пока Бондарев думал, Алексей спросил самое простое, что пришло ему в голову:
— А где сейчас эта Настя?
Марина пожала плечами.
— Что это значит? — встрепенулся Бондарев.
— Ну... Я не знаю, где она. После того, как мы закончили школу, я ее не видела.
— Но она в городе?
— Вряд ли.
— А ее родители в городе?
— Отчим — да, в городе. Настина мама...
— Что?
— Ее убили. И после этого Настя пропала.
Бондарев понимающе кивал, не убирая ногу из лифта.
— Вы мне эту историю рассказали — девочка, бабушка, мужчина с ножом...
Бондарев кивал.
— Я думаю — что-то знакомое. Слышала эту историю где-то. Или видела. Я подумала сначала — в кино видела. В сериале каком-то... А потом поняла — это не кино. Это на самом деле было.
Бондарев подумал и убрал ногу. Дверцы лифта захлопнулись, и кабина с шумом пошла вниз.
— На самом деле? — переспросил он.
— На самом деле. Только не со мной.
— Не с вами? А с кем?
— С Настей Мироненко. Мы с ней в одном классе учились.
Бондарев нахмурился.
— Что за Настя? И что именно с ней случилось?
— Моя одноклассница, Настя Мироненко. Она мне ничего про это не рассказывала, но вот моя мама тогда, давно, говорила, что у Насти убили бабушку. Она привела Настю из школы, а дома их подстерегал какой-то мужик с ножом. И он убил Настину бабушку. А сама Настя сумела убежать... Или еще как-то спаслась, точно не помню.
— Когда это было? Примерно?
— Я не знаю... Давно. Может, в девяносто втором году, как вы и сказали. Во всяком случае, когда мне мама эту историю рассказала, мне уже лет пятнадцать было. Примерно.
— Примерно, — повторил Бондарев. — Ладно. А что, сама Настя вам никогда ничего об этом не рассказывала?
— Она не рассказывала, а мама мне запретила расспрашивать. Потому что... Ну, сами понимаете.
— Понимаю, — сказал Бондарев. Он посмотрел на Белова, тот выглядел растерянным, и Бондарев знал, что и сам, наверное, выглядит точно так же. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, что делать со всей этой историей. Настя Мироненко... Какой смысл был Малику врать в одном и рассказывать абсолютную правду во всем остальном? Или он просто перепутал фамилии? Но это же надо постараться так перепутать, чтобы вместо одной девочки назвать фамилию другой, абсолютно реальной девочки, более того, одноклассницы первой! Что, Малик заглядывал в классный журнал и специально запоминал фамилию, чтобы много лет спустя впарить «липу» Бондареву?
Или это все же совершенно другая история, похожая в своей трагичности, но другая?
Пока Бондарев думал, Алексей спросил самое простое, что пришло ему в голову:
— А где сейчас эта Настя?
Марина пожала плечами.
— Что это значит? — встрепенулся Бондарев.
— Ну... Я не знаю, где она. После того, как мы закончили школу, я ее не видела.
— Но она в городе?
— Вряд ли.
— А ее родители в городе?
— Отчим — да, в городе. Настина мама...
— Что?
— Ее убили. И после этого Настя пропала.
3
Это было жутко, неправильно и негуманно, но, когда Марина негромко, будто опасаясь этого слова, произнесла «убили», Бондарев испытал животный восторг каждой клеткой своего тела.
Потому что с этим словом и с этим моментом он понял: «Это оно!»
Это было то, что они искали. Пока еще оставалось непонятным, что именно кроется за новым именем, за Настей, но это был очевидный и правильный след, все еще горячий даже по прошествии стольких лет.
Но самое удивительное и самое страшное было в том, что Малик не солгал в сути своего рассказа.
И судя по последним словам Марины, этот рассказ имел зловещее продолжение, развернувшееся уже без участия Малика.
«Ее убили. И после этого Настя пропала».
Эта фраза много чего означала, но главным было вот что — Химик не оставил Волчанск без внимания. После девяносто второго года он продолжал присматривать за интересовавшей его девочкой.
А потом вмешался снова.
Чем это закончилось для ее матери — Бондарев и Белов знали. Чем это закончилось для Насти Мироненко, можно было только догадываться.
И у Бондарева были на этот счет самые плохие предчувствия.
Потому что с этим словом и с этим моментом он понял: «Это оно!»
Это было то, что они искали. Пока еще оставалось непонятным, что именно кроется за новым именем, за Настей, но это был очевидный и правильный след, все еще горячий даже по прошествии стольких лет.
Но самое удивительное и самое страшное было в том, что Малик не солгал в сути своего рассказа.
И судя по последним словам Марины, этот рассказ имел зловещее продолжение, развернувшееся уже без участия Малика.
«Ее убили. И после этого Настя пропала».
Эта фраза много чего означала, но главным было вот что — Химик не оставил Волчанск без внимания. После девяносто второго года он продолжал присматривать за интересовавшей его девочкой.
А потом вмешался снова.
Чем это закончилось для ее матери — Бондарев и Белов знали. Чем это закончилось для Насти Мироненко, можно было только догадываться.
И у Бондарева были на этот счет самые плохие предчувствия.
Глава 18
Нежданная блондинка
1
Позже Мезенцев несколько раз видел телевизионные репортажи о том дне и всякий раз поражался, насколько неправильное впечатление создавалось от этих съемок. Смысл телевизионных скороговорок сводился к тому, что в отеле возникла некая чрезвычайная ситуация, но быстро прибывшие пожарные, медики и бригада МЧС исправили положение дел. И тут же на экране возникали машины «Скорой помощи», стоящие в ряд; носилки с людьми просто летали по воздуху; все были на своих местах, и все они замечательно-скромно и в то же время героически делали свое дело. Есть жертвы, да, к сожалению, но как же без них. А теперь следующая новость.
На самом же деле все было иначе. Когда Мезенцев спустился вниз, то не увидел ни врачей, ни пожарных, ни МЧС, ни милиции. Холл ничуть не походил на то место, откуда Мезенцев примерно полчаса назад поднялся на лифте. Он более не был частью респектабельного отеля, он был центром хаоса — битое стекло, перевернутые прилавки, слетевшие с бегущих ног шлепанцы, брошенные в панике сумки... И он был совершенно пуст, по крайней мере, на первый взгляд. Потом Мезенцев увидел труп. Потом еще один. Потом на середину холла откуда-то выбежала босая растрепанная женщина, держащая на весу окровавленную руку. Она кричала и звала на помощь, но никто не отозвался. Никто не понимал, что происходит, откуда исходит опасность и где можно от нее укрыться.
Мезенцев тоже мало что понимал и просто шел наугад, к раскрытым дверям. Если бы кто-то хотел его убить, то сейчас эту задачу можно было решить элементарно просто. Он шел, не глядя по сторонам и плохо слыша, что происходит, — после контузии в ушах все еще стоял гул, будто к каждому уху было приложено по огромной морской раковине. Так он и вышел сначала из отеля на пляж, а потом и за ворота. На всем пути ему не встретилось ни одного врача, ни одного милиционера и ни одного сотрудника службы безопасности отеля.
Сначала про инцидент в Дагомысе говорили — чрезвычайная ситуация, ничего не детализируя, но намекая на какую-то техническую аварию, приведшую в том числе к пожару на верхних этажах.
Но те трупы, которые неизбежно появлялись в телевизионных репортажах, были непохожи на жертвы пожара. Вскоре серьезные лица из МВД внесли ясность: в гостинице произошла криминальная разборка между несколькими преступными группами. Применялось огнестрельное оружие. Погибло девятнадцать человек. Около тридцати человек, в том числе обычные постояльцы отеля, получили ранения. И еще одно.
В этом месте милицейские генералы делали особо серьезное лицо, но одновременно в их голосе появлялось плохо скрываемое удовлетворение. Среди девятнадцати погибших оказался Иван Стригалев, также известный как Генерал, бизнесмен, участник приднестровского конфликта, дважды выдвигавший свою кандидатуру на выборах мэра Москвы и дважды со скандалом снятый с выборов, автор книги мемуаров «Сказано — сделано!» и прочая, и прочая, и прочая... Рефреном милицейского некролога было: «Мы всегда подозревали Стригалева в связях с организованной преступностью, и вот теперь его смерть на бандитской сходке служит лучшим тому доказательством...»
Немедленно возникшие адвокаты Генерала эмоционально обвинили МВД в очернении памяти выдающегося сына России, поскольку Генерал отправился на Черное море поправлять здоровье (документы имеются). Он проходил лечебные процедуры (документы имеются) и не имел никакого отношения к каким бы то ни было бандитским сходкам, имевшим место в этом отеле в то же время (по совершенной случайности). Напротив, вероятно, что Генерал, узнав о такой сходке, решил помочь правоохранительным органам и задержать преступников (обостренное чувство справедливости Генерала и его нетерпимость к криминалу были общеизвестны). В неравной схватке Генерал мог погибнуть, хотя не исключен и такой вариант — Генерал пал жертвой случайного (или намеренного!) огня спецназа МВД. Не слишком напугав МВД обещанием создать общественную комиссию по расследованию обстоятельств гибели Генерала, адвокаты вскоре занялись более прибыльным делом — рассмотрением вопросов, связанных с наследством покойного.
Когда все это происходило, Мезенцев уже был у себя в Ростове, отлеживался в задней комнате своего ресторана. Со дня на день должен был поступить остаток суммы за выполненную путевку, но это волновало Мезенцева в последнюю очередь. Его память была полна такими яркими и страшными картинами, что деньги казались вещью совершенно второстепенной.
Но время и ежедневная бутылка красного вина (а в первые недели — и не одна) постепенно делали свое дело. Дагомысские воспоминания медленно опускались в глубины мезенцевской памяти, как опускается подбитый линкор в темные океанские глубины. Там им предстояло потерять четкость и яркость, смешаться с остатками прочих воспоминаний, а потом подвергнуться процессу распада.
По крайней мере, на такой ход событий надеялся Мезенцев. Перспектива ночных кошмаров и мук совести его совсем не радовала.
Поначалу все шло хорошо.
Но потом пришла осень, а осенью все вдруг изменилось.
На самом же деле все было иначе. Когда Мезенцев спустился вниз, то не увидел ни врачей, ни пожарных, ни МЧС, ни милиции. Холл ничуть не походил на то место, откуда Мезенцев примерно полчаса назад поднялся на лифте. Он более не был частью респектабельного отеля, он был центром хаоса — битое стекло, перевернутые прилавки, слетевшие с бегущих ног шлепанцы, брошенные в панике сумки... И он был совершенно пуст, по крайней мере, на первый взгляд. Потом Мезенцев увидел труп. Потом еще один. Потом на середину холла откуда-то выбежала босая растрепанная женщина, держащая на весу окровавленную руку. Она кричала и звала на помощь, но никто не отозвался. Никто не понимал, что происходит, откуда исходит опасность и где можно от нее укрыться.
Мезенцев тоже мало что понимал и просто шел наугад, к раскрытым дверям. Если бы кто-то хотел его убить, то сейчас эту задачу можно было решить элементарно просто. Он шел, не глядя по сторонам и плохо слыша, что происходит, — после контузии в ушах все еще стоял гул, будто к каждому уху было приложено по огромной морской раковине. Так он и вышел сначала из отеля на пляж, а потом и за ворота. На всем пути ему не встретилось ни одного врача, ни одного милиционера и ни одного сотрудника службы безопасности отеля.
Сначала про инцидент в Дагомысе говорили — чрезвычайная ситуация, ничего не детализируя, но намекая на какую-то техническую аварию, приведшую в том числе к пожару на верхних этажах.
Но те трупы, которые неизбежно появлялись в телевизионных репортажах, были непохожи на жертвы пожара. Вскоре серьезные лица из МВД внесли ясность: в гостинице произошла криминальная разборка между несколькими преступными группами. Применялось огнестрельное оружие. Погибло девятнадцать человек. Около тридцати человек, в том числе обычные постояльцы отеля, получили ранения. И еще одно.
В этом месте милицейские генералы делали особо серьезное лицо, но одновременно в их голосе появлялось плохо скрываемое удовлетворение. Среди девятнадцати погибших оказался Иван Стригалев, также известный как Генерал, бизнесмен, участник приднестровского конфликта, дважды выдвигавший свою кандидатуру на выборах мэра Москвы и дважды со скандалом снятый с выборов, автор книги мемуаров «Сказано — сделано!» и прочая, и прочая, и прочая... Рефреном милицейского некролога было: «Мы всегда подозревали Стригалева в связях с организованной преступностью, и вот теперь его смерть на бандитской сходке служит лучшим тому доказательством...»
Немедленно возникшие адвокаты Генерала эмоционально обвинили МВД в очернении памяти выдающегося сына России, поскольку Генерал отправился на Черное море поправлять здоровье (документы имеются). Он проходил лечебные процедуры (документы имеются) и не имел никакого отношения к каким бы то ни было бандитским сходкам, имевшим место в этом отеле в то же время (по совершенной случайности). Напротив, вероятно, что Генерал, узнав о такой сходке, решил помочь правоохранительным органам и задержать преступников (обостренное чувство справедливости Генерала и его нетерпимость к криминалу были общеизвестны). В неравной схватке Генерал мог погибнуть, хотя не исключен и такой вариант — Генерал пал жертвой случайного (или намеренного!) огня спецназа МВД. Не слишком напугав МВД обещанием создать общественную комиссию по расследованию обстоятельств гибели Генерала, адвокаты вскоре занялись более прибыльным делом — рассмотрением вопросов, связанных с наследством покойного.
Когда все это происходило, Мезенцев уже был у себя в Ростове, отлеживался в задней комнате своего ресторана. Со дня на день должен был поступить остаток суммы за выполненную путевку, но это волновало Мезенцева в последнюю очередь. Его память была полна такими яркими и страшными картинами, что деньги казались вещью совершенно второстепенной.
Но время и ежедневная бутылка красного вина (а в первые недели — и не одна) постепенно делали свое дело. Дагомысские воспоминания медленно опускались в глубины мезенцевской памяти, как опускается подбитый линкор в темные океанские глубины. Там им предстояло потерять четкость и яркость, смешаться с остатками прочих воспоминаний, а потом подвергнуться процессу распада.
По крайней мере, на такой ход событий надеялся Мезенцев. Перспектива ночных кошмаров и мук совести его совсем не радовала.
Поначалу все шло хорошо.
Но потом пришла осень, а осенью все вдруг изменилось.
2
В том году лето как будто не заметило смены чисел на календаре и прицепило сентябрь к августу как свой четвертый, дополнительный вагон. Ресторанному бизнесу это шло на пользу, впрочем, Мезенцев делами занимался постольку-поскольку, предпочитая сваливать управление и бухгалтерию на пару молодых и полных энтузиазма парней, Алика и Севу. У Мезенцева они работали относительно недавно, поэтому рвения еще не утратили, а воровать по-крупному еще не решались. Это обеспечивало Мезенцеву массу свободного времени, куда входило восстановление попорченной нервной системы по диванной системе, долгие вечерние посиделки с Темой Боксером, выезды за город на шашлыки, скоротечные романы, причем Мезенцев стал настолько ленив, что находил и терял девушек в стенах собственного ресторана и нигде больше.
Но даже это казалось ему все более и более утомительным занятием. Еще не настала зима, а Мезенцев чувствовал себя усталым, словно погружающимся в спячку. Обычно все бывало по-другому, обычно всю осень он был полон сил и энергии, запасенной во время летней путевки... Но сейчас все было неправильно, потому что неправильно все случилось в Дагомысе.
В конце октября стало понятно, что все же ход вещей остался неизменным, и грядет неизбежная осень, которая попортит вам здоровье и настроение, забрызгает грязью ваш автомобиль и сократит число достойных причин для выхода из дома.
Предыдущим вечером Мезенцев засиделся с Темой Боксером, и ехать домой, на его взгляд, было уже бессмысленно. Он заночевал на диване и проснулся около часа дня, когда первые редкие посетители уже заканчивали свой обед, а боковой ряд столов готовили для бизнес-ленча банковских служащих из офиса в доме напротив. Терзаемый головной болью, Мезенцев выглянул в обеденный зал и поманил пальцем официантку Веру.
— Сто грамм и чего-нибудь перекусить, — проговорил он осипшим голосом. — Туда, в кабинет...
— Евгений Петрович! — Вера сделала огромные глаза, как в случае любого маломальского происшествия. Мезенцев проверил «молнию» на брюках — в порядке, протер глаза и еще раз посмотрел на Веру:
— Что?
— Вас девушка ждет!
Мезенцев нахмурился. Он был сейчас не в лучшей форме для общения с девушками — словно помятыми были не только его одежда и лицо, но еще и мозги, и ощущения, и вообще все на свете.
— Что еще за девушка? — шепотом поинтересовался Мезенцев.
— Вон там! — махнула рукой Вера.
Мезенцев осторожно выглянул из-за ее пышной прически и увидел коротко стриженную блондинку в обтягивающем голубом свитере. Она сидела спиной, и сердце Мезенцева поначалу екнуло — на блондинок у него с некоторых пор была обостренная реакция. Но потом он решил, что Инга все же будет чуть покрупнее. Сердце отпустило, однако не до конца.
— Она пришла с час назад, сказала, что хочет вас увидеть, — говорила между тем Вера. — Я не знала, что вы здесь, сказала, что вы приедете примерно к двум. Вот она сидит, ждет...
— Что заказала? — автоматически спросил Мезенцев.
— Два кофе, сигареты, — сообщила Вера, заглянув в блокнот.
— Какие сигареты?
— "Парламент".
Это ни о чем Мезенцеву не говорило. Худых блондинок, курящих «Парламент», среди его знакомых не числилось, более того — все его последние подруги почему-то оказывались брюнетками. Мезенцев над этим феноменом не задумывался, но, наверное, какое-то разумное объяснение этому имелось. Просто он не хотел о нем думать.
— Скажи ей, что я сейчас подойду.
Мезенцев умылся, вычистил зубы, причесался, заглянул в шкаф в поисках чистой одежды, но нашел только несколько грязных рубашек и кожаную куртку. Потом Вера принесла поздний завтрак. Мезенцев выпил залпом свои сто грамм, отчасти уняв молотобойню в висках, без особого интереса поковырялся в яичнице с помидорами и колбасой, потом снова почистил зубы. Снял мятую рубашку и надел кожаную крутку прямо на черную майку. Получилось несколько легкомысленно, а уж в сочетании с лицом... Мезенцев посмотрел на себя в зеркало и подумал, что если бы у него была дочь, то он не отпустил бы ее в клуб с таким типом. Хорошо, что у него нет дочери.
Он стрельнул у Алика какую-то специальную жвачку для уничтожения алкогольного запаха, вздохнул и направился к блондинке, которая терпеливо разглядывала опадающие клены за окном.
— Добрый день, — сказал Мезенцев. Он обошел стол и оказался с девушкой лицом к лицу.
И он понял, что не знает эту девушку. Или не помнит. Или...
— Здравствуйте, — она ему улыбнулась, но лишь чуть-чуть, самыми уголками губ.
— Хотели меня видеть?
Мезенцев не хотел гадать, кто это и что это, он просто откинулся на спинку кресла и приготовился выслушать девушку, надеясь, что дело стоит двойной чистки зубов и тщетной ревизии в шкафу.
— Если вы Евгений Петрович Мезенцев, то — да. Хотела.
Он с ней не спал, это точно. По имени-отчеству своим подругам он никогда не представлялся. Они его называли исключительно Женя, или Джек, или Жека (этот вариант он ненавидел).
— Мезенцев, — подтвердил он. — Евгений Петрович. Слушаю вас.
— Я нашла ваше имя и ваш адрес в бумагах отца.
— М-м-м, — осторожно выразил заинтересованность Мезенцев. Он по-прежнему ни черта не понимал.
— Меня зовут Елена Стригалева. Моего отца звали Иван Александрович Стригалев. Еще его называли Генерал. Его убили, и я хочу, чтобы вы помогли мне найти его убийц.
Но даже это казалось ему все более и более утомительным занятием. Еще не настала зима, а Мезенцев чувствовал себя усталым, словно погружающимся в спячку. Обычно все бывало по-другому, обычно всю осень он был полон сил и энергии, запасенной во время летней путевки... Но сейчас все было неправильно, потому что неправильно все случилось в Дагомысе.
В конце октября стало понятно, что все же ход вещей остался неизменным, и грядет неизбежная осень, которая попортит вам здоровье и настроение, забрызгает грязью ваш автомобиль и сократит число достойных причин для выхода из дома.
Предыдущим вечером Мезенцев засиделся с Темой Боксером, и ехать домой, на его взгляд, было уже бессмысленно. Он заночевал на диване и проснулся около часа дня, когда первые редкие посетители уже заканчивали свой обед, а боковой ряд столов готовили для бизнес-ленча банковских служащих из офиса в доме напротив. Терзаемый головной болью, Мезенцев выглянул в обеденный зал и поманил пальцем официантку Веру.
— Сто грамм и чего-нибудь перекусить, — проговорил он осипшим голосом. — Туда, в кабинет...
— Евгений Петрович! — Вера сделала огромные глаза, как в случае любого маломальского происшествия. Мезенцев проверил «молнию» на брюках — в порядке, протер глаза и еще раз посмотрел на Веру:
— Что?
— Вас девушка ждет!
Мезенцев нахмурился. Он был сейчас не в лучшей форме для общения с девушками — словно помятыми были не только его одежда и лицо, но еще и мозги, и ощущения, и вообще все на свете.
— Что еще за девушка? — шепотом поинтересовался Мезенцев.
— Вон там! — махнула рукой Вера.
Мезенцев осторожно выглянул из-за ее пышной прически и увидел коротко стриженную блондинку в обтягивающем голубом свитере. Она сидела спиной, и сердце Мезенцева поначалу екнуло — на блондинок у него с некоторых пор была обостренная реакция. Но потом он решил, что Инга все же будет чуть покрупнее. Сердце отпустило, однако не до конца.
— Она пришла с час назад, сказала, что хочет вас увидеть, — говорила между тем Вера. — Я не знала, что вы здесь, сказала, что вы приедете примерно к двум. Вот она сидит, ждет...
— Что заказала? — автоматически спросил Мезенцев.
— Два кофе, сигареты, — сообщила Вера, заглянув в блокнот.
— Какие сигареты?
— "Парламент".
Это ни о чем Мезенцеву не говорило. Худых блондинок, курящих «Парламент», среди его знакомых не числилось, более того — все его последние подруги почему-то оказывались брюнетками. Мезенцев над этим феноменом не задумывался, но, наверное, какое-то разумное объяснение этому имелось. Просто он не хотел о нем думать.
— Скажи ей, что я сейчас подойду.
Мезенцев умылся, вычистил зубы, причесался, заглянул в шкаф в поисках чистой одежды, но нашел только несколько грязных рубашек и кожаную куртку. Потом Вера принесла поздний завтрак. Мезенцев выпил залпом свои сто грамм, отчасти уняв молотобойню в висках, без особого интереса поковырялся в яичнице с помидорами и колбасой, потом снова почистил зубы. Снял мятую рубашку и надел кожаную крутку прямо на черную майку. Получилось несколько легкомысленно, а уж в сочетании с лицом... Мезенцев посмотрел на себя в зеркало и подумал, что если бы у него была дочь, то он не отпустил бы ее в клуб с таким типом. Хорошо, что у него нет дочери.
Он стрельнул у Алика какую-то специальную жвачку для уничтожения алкогольного запаха, вздохнул и направился к блондинке, которая терпеливо разглядывала опадающие клены за окном.
— Добрый день, — сказал Мезенцев. Он обошел стол и оказался с девушкой лицом к лицу.
И он понял, что не знает эту девушку. Или не помнит. Или...
— Здравствуйте, — она ему улыбнулась, но лишь чуть-чуть, самыми уголками губ.
— Хотели меня видеть?
Мезенцев не хотел гадать, кто это и что это, он просто откинулся на спинку кресла и приготовился выслушать девушку, надеясь, что дело стоит двойной чистки зубов и тщетной ревизии в шкафу.
— Если вы Евгений Петрович Мезенцев, то — да. Хотела.
Он с ней не спал, это точно. По имени-отчеству своим подругам он никогда не представлялся. Они его называли исключительно Женя, или Джек, или Жека (этот вариант он ненавидел).
— Мезенцев, — подтвердил он. — Евгений Петрович. Слушаю вас.
— Я нашла ваше имя и ваш адрес в бумагах отца.
— М-м-м, — осторожно выразил заинтересованность Мезенцев. Он по-прежнему ни черта не понимал.
— Меня зовут Елена Стригалева. Моего отца звали Иван Александрович Стригалев. Еще его называли Генерал. Его убили, и я хочу, чтобы вы помогли мне найти его убийц.
3
Первым делом Мезенцев огляделся по сторонам — нет ли посторонних ушей в опасной близости.
Вторым делом он подумал, что много бы дал за зеркало напротив, — чтобы видеть свою физиономию и знать, как много по ней можно прочитать.
В-третьих... Черт, почему именно он?!
— Почему именно я? У Гене... У вашего отца такие связи, такие знакомства. Я, наверное, последний человек, к которому стоит за этим обращаться...
— Я вам объясню, — сказала Лена. И по одной этой фразе Мезенцеву стало понятно, что вся свалившаяся на него напасть — это очень серьезно. Это не субботний утренний каприз богатенькой дочки, которая в пятницу вечером поцапалась с приятелем и решила всем назло найти папиных убийц. За этим чувствовалась серьезная подготовительная работа и серьезное решение, изменить которое вряд ли кому-то под силу. Во всяком случае, на раз генеральскую дочку было не остановить. Мезенцев позвал Веру, велел принести две большие чашки кофе и настроился на долгий разговор.
— В этих больших связях и знакомствах отца все и дело, — рассудительно произнесла Лена. — Кто-то из этих людей его и убил. Там крутились очень серьезные деньги, там могла и возникнуть причина для убийства. Поэтому я не могу доверять никому из его московских знакомых. Они все делают кислые лица, сочувствуют, предлагают помощь... Но я им не верю.
— Не могут же они все участвовать в заговоре против вашего отца...
— Все — не могут. Одни были заказчиками убийства, другим смерть отца просто выгодна, третьи не захотят портить отношения с первыми и вторыми. В итоге никто палец о палец не ударит для настоящего расследования. Только пыль в глаза будут пускать.
— Но есть же милиция, прокуратура... Они же ведут какое-то расследование.
— Вы смеетесь? Да они рады-радешеньки, что отца убили. Он был независимый человек, ни к кому из них на поклон не ходил... Они не будут глубоко копать. Тем более есть удобное оправдание — в отеле был пожар. Все улики сгорели.
— Там был пожар? Я не очень внимательно следил за новостями...
— Если его и не было сначала, то они его специально устроили потом, — уверенно заявила Лена, вытаскивая сигарету из пачки. Мезенцев вспомнил про идею Алика с Севой запретить курение в ресторане и сделать его более семейно-ориентированным, но Лена поняла его взгляд по-своему.
— Папа не знал, что я курю, — сказала она. — Когда живешь за тысячу километров от отца, многие веши легко скрывать.
— Он мне показывал твою... вашу фотографию, — сказал Мезенцев. — Только там был другой цвет волос.
Лена кивнула:
— Старая фотография. Я же говорю — многие вещи легко скрывать. Я отцу отправляла только приличные фотографии, не посылать же себя с розовым ирокезом и пирсингом в пупке...
Вторым делом он подумал, что много бы дал за зеркало напротив, — чтобы видеть свою физиономию и знать, как много по ней можно прочитать.
В-третьих... Черт, почему именно он?!
— Почему именно я? У Гене... У вашего отца такие связи, такие знакомства. Я, наверное, последний человек, к которому стоит за этим обращаться...
— Я вам объясню, — сказала Лена. И по одной этой фразе Мезенцеву стало понятно, что вся свалившаяся на него напасть — это очень серьезно. Это не субботний утренний каприз богатенькой дочки, которая в пятницу вечером поцапалась с приятелем и решила всем назло найти папиных убийц. За этим чувствовалась серьезная подготовительная работа и серьезное решение, изменить которое вряд ли кому-то под силу. Во всяком случае, на раз генеральскую дочку было не остановить. Мезенцев позвал Веру, велел принести две большие чашки кофе и настроился на долгий разговор.
— В этих больших связях и знакомствах отца все и дело, — рассудительно произнесла Лена. — Кто-то из этих людей его и убил. Там крутились очень серьезные деньги, там могла и возникнуть причина для убийства. Поэтому я не могу доверять никому из его московских знакомых. Они все делают кислые лица, сочувствуют, предлагают помощь... Но я им не верю.
— Не могут же они все участвовать в заговоре против вашего отца...
— Все — не могут. Одни были заказчиками убийства, другим смерть отца просто выгодна, третьи не захотят портить отношения с первыми и вторыми. В итоге никто палец о палец не ударит для настоящего расследования. Только пыль в глаза будут пускать.
— Но есть же милиция, прокуратура... Они же ведут какое-то расследование.
— Вы смеетесь? Да они рады-радешеньки, что отца убили. Он был независимый человек, ни к кому из них на поклон не ходил... Они не будут глубоко копать. Тем более есть удобное оправдание — в отеле был пожар. Все улики сгорели.
— Там был пожар? Я не очень внимательно следил за новостями...
— Если его и не было сначала, то они его специально устроили потом, — уверенно заявила Лена, вытаскивая сигарету из пачки. Мезенцев вспомнил про идею Алика с Севой запретить курение в ресторане и сделать его более семейно-ориентированным, но Лена поняла его взгляд по-своему.
— Папа не знал, что я курю, — сказала она. — Когда живешь за тысячу километров от отца, многие веши легко скрывать.
— Он мне показывал твою... вашу фотографию, — сказал Мезенцев. — Только там был другой цвет волос.
Лена кивнула:
— Старая фотография. Я же говорю — многие вещи легко скрывать. Я отцу отправляла только приличные фотографии, не посылать же себя с розовым ирокезом и пирсингом в пупке...