Страница:
А раз так... Мезенцев положил нож, опустил руку под стол, потом завел ее дальше назад... Прости господи, не хотел я такого делать, вынудили меня. Мезенцев ухватил «племянника» за промежность, сжал что было силы, выкрутил...
Он затылком почувствовал, как «племянник» согнулся от неожиданной боли, и тогда этим же затылком дернул вверх, вырываясь из ослабевших пальцев. Затылок Мезенцева ударил в лицо «племянника», хватка на шее Мезенцева стала еще слабее, и тогда он уже толкнулся ногой, но не в полную силу, а чтобы только свалить «племянника».
Тот не упал, но потерял равновесие, и Мезенцев пнул его пяткой под колено, а потом с удовольствием развернулся, глубоко вздохнул и ударил ребрами ладоней «племяннику» по шее.
А потом повернулся в сторону барной стойки, где дремала официантка, и громко сказал:
— Да он же у вас пьяный!
После чего незаметно пнул лежащего «племянника» по почкам.
Глубоко вздохнул торжествующей грудью победителя, посмотрел на Ингу и усмехнулся.
И пошел к выходу, бросив ей на ходу:
— Я понял ваш тонкий намек...
Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.
Глава 7
1
2
3
Глава 8
1
2
3
Глава 9
1
2
Он затылком почувствовал, как «племянник» согнулся от неожиданной боли, и тогда этим же затылком дернул вверх, вырываясь из ослабевших пальцев. Затылок Мезенцева ударил в лицо «племянника», хватка на шее Мезенцева стала еще слабее, и тогда он уже толкнулся ногой, но не в полную силу, а чтобы только свалить «племянника».
Тот не упал, но потерял равновесие, и Мезенцев пнул его пяткой под колено, а потом с удовольствием развернулся, глубоко вздохнул и ударил ребрами ладоней «племяннику» по шее.
А потом повернулся в сторону барной стойки, где дремала официантка, и громко сказал:
— Да он же у вас пьяный!
После чего незаметно пнул лежащего «племянника» по почкам.
Глубоко вздохнул торжествующей грудью победителя, посмотрел на Ингу и усмехнулся.
И пошел к выходу, бросив ей на ходу:
— Я понял ваш тонкий намек...
Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.
Глава 7
Призраки
1
— Это что?
Алексей удивленно огляделся по сторонам, потом понял, что Бондарев имеет в виду лично его, и стал искать изъяны в своем внешнем виде.
Бондарев вздохнул, выдернул из руки Алексея блокнот в кожаном переплете и бросил на стол.
— Что это такое?
— Блокнот, — сказал Алексей. Бондарев мысленно выругался.
— А в блокноте что?
— Конверты, — сказал Алексей.
— На фига тебе конверты? — едва сдерживаясь, произнес Бондарев.
— Я письмо хочу написать...
Бондарев молчал, постукивая пальцами по столу.
— Девушке. У меня в Москве девушка знакомая есть, Карина...
Бондарев ждал, пока до парня дойдет.
— Так это же я не матери...
— Без разницы.
— Карина даже фамилии моей не знает.
Бондарев молчал.
— Что, нельзя?
— Нет, — сказал Бондарев, аккуратно перегнул конверты пополам, порвал их и выбросил в урну. Перед отъездом Директор попросил его продолжить воспитательный процесс молодого сотрудника, Бондарев сказал, что ничего не гарантирует, и сейчас он понимал, что был стопроцентно прав. Воспитание молодежи было не по его части. Бондарев с трудом переносил сам себя, а уж подрастающее поколение...
— Это след, — сказал Бондарев. — Это доказательство. А твоя задача — не оставлять следов и не оставлять доказательств. Ты должен порхать над землей, как ангел на воздушной подушке, и при этом успевать делать свое дело.
Бондарев подумал, что бы еще такого умного сказать, но ничего не придумал. Дюк непременно ввернул бы пример из собственной практики, пусть выдуманный, но доходчивый. Бондарева хватило только на то, чтобы посмотреть исподлобья на Белова и мрачно поинтересоваться:
— Ясно?
— Ясно, — сказал Алексей. — Извините. Это, наверное, привычка. В армии привык часто письма писать... Матери, друзьям, девушке, другой девушке...
— Писатель, — хмыкнул Бондарев. — Ну и что тебе выгорело с тех писем? Я про девушек...
— Обе замуж вышли.
— Вот, — удовлетворенно сказал Бондарев. — Еще один аргумент. Бумага — это дурная вещь. Все надо делать лично и говорить напрямую.
— Наверное.
— А эта твоя нынешняя...
— Карина?
— Да. Что она вообще про тебя знает?
— Практически ничего. Думает, что я бандит.
— То есть твоя личная жизнь развивается по первому варианту.
— Что?
Бондарев ответил цитатой из Директора. Эти слова Директор как-то произнес в ответ на просьбу Бондарева разъяснить политику Конторы в вопросах любви и брака.
— Мы же не монастырь и не секта, — сказал Директор. — Тебе никто ничего не запрещает, но при этом мы исходим из того, что идиоты к нам в Контору не попадают, а стало быть, идиотских вещей ты делать не будешь. А вообще, есть два варианта. Вариант первый: ты ей врешь. Как я уже говорил, идиотов мы в Контору не берем, а стало быть, ты достаточно умен, чтобы врать своей жене или подруге всю жизнь. Это хлопотно, но реально. Я знаю пару человек, у которых это получается уже на протяжении лет пятнадцати.
— Вариант второй? — спросил тогда Бондарев.
— Второй... — Директор повернул кольцо на пальце. — Моя жена работает в этом здании. Отпадает необходимость врать, но... Появляются другие проблемы... Впрочем, это уже неважно.
— Так вот, — сделал Бондарев вывод, со значением поглядывая на Белова. — Твой случай — это первый вариант. Надеюсь, у тебя хватит ума не попасться на вранье.
— Я тоже надеюсь, — сказал Алексей, решив не упоминать, что во время недолгого знакомства с Кариной врать ему как-то не доводилось, несмотря на всю экзотику их знакомства. И про бандитскую сущность придумал не он, придумала Карина, а Алексей не стал спорить. Впрочем, у нее для такого вывода были веские основания: кое-какие поступки Алексея иному объяснению не поддавались. Например, ограбление Карининого начальника. Например, убийство. Объяснить эти вещи связью с организованной преступностью было куда проще, чем намекать на некую секретную службу, высшие государственные интересы и прочие недоказуемые обстоятельства.
Правда, в этом случае оставалось непонятным, зачем Карина, образованная девушка с хорошей работой, водит дружбу с парнем, среди достоинств которого — темное прошлое, криминальное настоящее и неопределенное будущее. С другой стороны, встречи их носили непостоянный характер, и Алексей не удивился бы, если в какой-то момент звонки от Карины перестали приходить на его мобильный. Но пока она держалась за него, а он держался за нее, потому что Карина была его единственной знакомой в Москве вне Конторы.
И потому что — да, конечно, — она ему нравилась. Она принадлежала к тому типу деву...
— Хватит в облаках витать, — толкнул его в плечо Бондарев. — Смотри сюда.
— Смотрю.
Они поселились в двух разных гостиницах — Бондарев в только что отремонтированном здании с колоннами сталинского стиля под названием «Заря», а Алексей — в многоэтажном комплексе из стекла и бетона «Юбилейная». Бондарев взял на себя милицию и ФСБ — в том смысле, что должен был попробовать добраться до их архивов. Белову отводилась роль громоотвода, то есть он должен был абсолютно официально и открыто разыскивать свою якобы родственницу, вестей от которой не было с девяносто второго года. Это было проще, но если существовали какие-то тайные обстоятельства, связанные с историей Малика, то аукнуться эти обстоятельства должны были именно на Белове.
— Ты будешь вести себя, как простой «чайник», — говорил Бондарев. — Впрочем, ты и есть «чайник», не знаю, чему уж там тебя Дюк учил все это время... Идешь в Горсправку, просишь дать адрес, тебе говорят адрес или скорее всего говорят: такая не значится. Тогда ты делаешь морду печальным кирпичом и говоришь: «А где бы мне узнать?» Тебя посылают в нужное место, и ты идешь, и спрашиваешь, и спрашиваешь, и спрашиваешь... Мне в гостиницу не звони, если ты мне будешь нужен, то я тебя сам найду.
— А если наоборот? Если вы мне будете нужны?
— В крайнем случае звони на мобильный. Но вообще — чтобы ходить по кабинетам, я тебе совершенно не нужен. Чтобы рыться в бумажках, я тебе совершенно не нужен. Я имею в виду — рыться на законных основаниях. Мы с тобой будем как айсберг ты — надводная часть, я — подводная. Тебя все видят, меня — никто. Но движемся мы в одном направлении.
— Это я все понял...
— А что ты не понял?
— Если мы ее найдем — что мы будем делать?
Бондарев замолчал. Он снова вспомнил Черного Малика, сидящего на полу и держащего автомат на коленях. Вспомнил, как Малик, закончив рассказ, развел руками и сказал:
— Ну да. Я это сделал. И глупо сожалеть или стыдиться этого, потому что нельзя вернуться назад и все исправить. Этого нельзя исправить хотя бы потому, что я так до сих пор и не понял — зачем это было нужно Химику.
Черный Малик сделал это — и не понял, зачем. Интересно, если они с Беловым найдут ее — они поймут, зачем?
Никаких гарантий.
Алексей удивленно огляделся по сторонам, потом понял, что Бондарев имеет в виду лично его, и стал искать изъяны в своем внешнем виде.
Бондарев вздохнул, выдернул из руки Алексея блокнот в кожаном переплете и бросил на стол.
— Что это такое?
— Блокнот, — сказал Алексей. Бондарев мысленно выругался.
— А в блокноте что?
— Конверты, — сказал Алексей.
— На фига тебе конверты? — едва сдерживаясь, произнес Бондарев.
— Я письмо хочу написать...
Бондарев молчал, постукивая пальцами по столу.
— Девушке. У меня в Москве девушка знакомая есть, Карина...
Бондарев ждал, пока до парня дойдет.
— Так это же я не матери...
— Без разницы.
— Карина даже фамилии моей не знает.
Бондарев молчал.
— Что, нельзя?
— Нет, — сказал Бондарев, аккуратно перегнул конверты пополам, порвал их и выбросил в урну. Перед отъездом Директор попросил его продолжить воспитательный процесс молодого сотрудника, Бондарев сказал, что ничего не гарантирует, и сейчас он понимал, что был стопроцентно прав. Воспитание молодежи было не по его части. Бондарев с трудом переносил сам себя, а уж подрастающее поколение...
— Это след, — сказал Бондарев. — Это доказательство. А твоя задача — не оставлять следов и не оставлять доказательств. Ты должен порхать над землей, как ангел на воздушной подушке, и при этом успевать делать свое дело.
Бондарев подумал, что бы еще такого умного сказать, но ничего не придумал. Дюк непременно ввернул бы пример из собственной практики, пусть выдуманный, но доходчивый. Бондарева хватило только на то, чтобы посмотреть исподлобья на Белова и мрачно поинтересоваться:
— Ясно?
— Ясно, — сказал Алексей. — Извините. Это, наверное, привычка. В армии привык часто письма писать... Матери, друзьям, девушке, другой девушке...
— Писатель, — хмыкнул Бондарев. — Ну и что тебе выгорело с тех писем? Я про девушек...
— Обе замуж вышли.
— Вот, — удовлетворенно сказал Бондарев. — Еще один аргумент. Бумага — это дурная вещь. Все надо делать лично и говорить напрямую.
— Наверное.
— А эта твоя нынешняя...
— Карина?
— Да. Что она вообще про тебя знает?
— Практически ничего. Думает, что я бандит.
— То есть твоя личная жизнь развивается по первому варианту.
— Что?
Бондарев ответил цитатой из Директора. Эти слова Директор как-то произнес в ответ на просьбу Бондарева разъяснить политику Конторы в вопросах любви и брака.
— Мы же не монастырь и не секта, — сказал Директор. — Тебе никто ничего не запрещает, но при этом мы исходим из того, что идиоты к нам в Контору не попадают, а стало быть, идиотских вещей ты делать не будешь. А вообще, есть два варианта. Вариант первый: ты ей врешь. Как я уже говорил, идиотов мы в Контору не берем, а стало быть, ты достаточно умен, чтобы врать своей жене или подруге всю жизнь. Это хлопотно, но реально. Я знаю пару человек, у которых это получается уже на протяжении лет пятнадцати.
— Вариант второй? — спросил тогда Бондарев.
— Второй... — Директор повернул кольцо на пальце. — Моя жена работает в этом здании. Отпадает необходимость врать, но... Появляются другие проблемы... Впрочем, это уже неважно.
— Так вот, — сделал Бондарев вывод, со значением поглядывая на Белова. — Твой случай — это первый вариант. Надеюсь, у тебя хватит ума не попасться на вранье.
— Я тоже надеюсь, — сказал Алексей, решив не упоминать, что во время недолгого знакомства с Кариной врать ему как-то не доводилось, несмотря на всю экзотику их знакомства. И про бандитскую сущность придумал не он, придумала Карина, а Алексей не стал спорить. Впрочем, у нее для такого вывода были веские основания: кое-какие поступки Алексея иному объяснению не поддавались. Например, ограбление Карининого начальника. Например, убийство. Объяснить эти вещи связью с организованной преступностью было куда проще, чем намекать на некую секретную службу, высшие государственные интересы и прочие недоказуемые обстоятельства.
Правда, в этом случае оставалось непонятным, зачем Карина, образованная девушка с хорошей работой, водит дружбу с парнем, среди достоинств которого — темное прошлое, криминальное настоящее и неопределенное будущее. С другой стороны, встречи их носили непостоянный характер, и Алексей не удивился бы, если в какой-то момент звонки от Карины перестали приходить на его мобильный. Но пока она держалась за него, а он держался за нее, потому что Карина была его единственной знакомой в Москве вне Конторы.
И потому что — да, конечно, — она ему нравилась. Она принадлежала к тому типу деву...
— Хватит в облаках витать, — толкнул его в плечо Бондарев. — Смотри сюда.
— Смотрю.
Они поселились в двух разных гостиницах — Бондарев в только что отремонтированном здании с колоннами сталинского стиля под названием «Заря», а Алексей — в многоэтажном комплексе из стекла и бетона «Юбилейная». Бондарев взял на себя милицию и ФСБ — в том смысле, что должен был попробовать добраться до их архивов. Белову отводилась роль громоотвода, то есть он должен был абсолютно официально и открыто разыскивать свою якобы родственницу, вестей от которой не было с девяносто второго года. Это было проще, но если существовали какие-то тайные обстоятельства, связанные с историей Малика, то аукнуться эти обстоятельства должны были именно на Белове.
— Ты будешь вести себя, как простой «чайник», — говорил Бондарев. — Впрочем, ты и есть «чайник», не знаю, чему уж там тебя Дюк учил все это время... Идешь в Горсправку, просишь дать адрес, тебе говорят адрес или скорее всего говорят: такая не значится. Тогда ты делаешь морду печальным кирпичом и говоришь: «А где бы мне узнать?» Тебя посылают в нужное место, и ты идешь, и спрашиваешь, и спрашиваешь, и спрашиваешь... Мне в гостиницу не звони, если ты мне будешь нужен, то я тебя сам найду.
— А если наоборот? Если вы мне будете нужны?
— В крайнем случае звони на мобильный. Но вообще — чтобы ходить по кабинетам, я тебе совершенно не нужен. Чтобы рыться в бумажках, я тебе совершенно не нужен. Я имею в виду — рыться на законных основаниях. Мы с тобой будем как айсберг ты — надводная часть, я — подводная. Тебя все видят, меня — никто. Но движемся мы в одном направлении.
— Это я все понял...
— А что ты не понял?
— Если мы ее найдем — что мы будем делать?
Бондарев замолчал. Он снова вспомнил Черного Малика, сидящего на полу и держащего автомат на коленях. Вспомнил, как Малик, закончив рассказ, развел руками и сказал:
— Ну да. Я это сделал. И глупо сожалеть или стыдиться этого, потому что нельзя вернуться назад и все исправить. Этого нельзя исправить хотя бы потому, что я так до сих пор и не понял — зачем это было нужно Химику.
Черный Малик сделал это — и не понял, зачем. Интересно, если они с Беловым найдут ее — они поймут, зачем?
Никаких гарантий.
2
Черный Малик добрался до Волчанска только в конце января девяносто второго. Общение с Химиком настолько его подкосило, что он намеренно шумно, весело и размашисто праздновал Новый год сначала с питерскими друзьями, потом с московскими родственниками — все для того, чтобы проветрить голову и изгнать воспоминания о говорящей темноте, о странном шепоте, о звуке падающего скальпеля в пустой квартире...
Он даже стал подумывать о том, чтобы взять на дело кого-нибудь из друзей, но потом решил, что это уже перестраховка. Малику было не по себе в стенах квартиры Химика, но за ее пределами он не боялся никого. Тем более женщин и детей.
А в доме по указанному Химиком адресу жили две женщины и ребенок, девочка лет десяти. Дом стоял на окраине города, в районе частной застройки, плохих дорог, плохого уличного освещения и еще много чего плохого, что было усугублено холодной и снежной зимой. Улицы здесь были широкие, но какие-то уж слишком извилистые, то нырявшие под гору, то взбиравшиеся вверх, то исполнявшие дивной кривизны финт. После обильных новогодних снегопадов передвигаться здесь можно было разве что на лыжах, а если пешком — то медленно, погружаясь с каждым шагом почти что по колено в снег. Старый «ЗИЛ-130» и неразличимой модели «Жигули» стояли у ворот, занесенные по крышу снегом, как памятники невозможности существования автотранспорта в Волчанске. По крайней мере зимой.
После двух дней, потраченных на наблюдение за домом, у Малика зверски болели мышцы ног — московская привычка не вылезать из машины здесь вышла боком. Он протоптал несколько километров тропинок в снегу, не обнаружил ничего подозрительного и на третий день решил заняться делом.
По этому поводу Малик надел короткий китайский пуховик, во внутренний карман которого поместился выкидной нож.
Вскоре после полудня дверь дома хлопнула, и оттуда появилась пожилая женщина в старом зеленом пальто и пуховом платке. Она очень медленно направилась в ту сторону, где улицы сходились в более-менее утоптанный пятачок. Вторая женщина, которая помоложе, еще утром ушла на работу. Девочка была в школе. Таким образом, дом был пуст, и никто не помешал Малику в него забраться.
Что он и сделал.
Внутри он стянул с замерзших пальцев перчатки, включил газ и согрел над плитой пальцы.
Когда кисти пришли в рабочее состояние, он вынул нож, оценивающе посмотрел на лезвие и остался доволен.
Потом он сел на кухонный табурет и начал ждать.
Он даже стал подумывать о том, чтобы взять на дело кого-нибудь из друзей, но потом решил, что это уже перестраховка. Малику было не по себе в стенах квартиры Химика, но за ее пределами он не боялся никого. Тем более женщин и детей.
А в доме по указанному Химиком адресу жили две женщины и ребенок, девочка лет десяти. Дом стоял на окраине города, в районе частной застройки, плохих дорог, плохого уличного освещения и еще много чего плохого, что было усугублено холодной и снежной зимой. Улицы здесь были широкие, но какие-то уж слишком извилистые, то нырявшие под гору, то взбиравшиеся вверх, то исполнявшие дивной кривизны финт. После обильных новогодних снегопадов передвигаться здесь можно было разве что на лыжах, а если пешком — то медленно, погружаясь с каждым шагом почти что по колено в снег. Старый «ЗИЛ-130» и неразличимой модели «Жигули» стояли у ворот, занесенные по крышу снегом, как памятники невозможности существования автотранспорта в Волчанске. По крайней мере зимой.
После двух дней, потраченных на наблюдение за домом, у Малика зверски болели мышцы ног — московская привычка не вылезать из машины здесь вышла боком. Он протоптал несколько километров тропинок в снегу, не обнаружил ничего подозрительного и на третий день решил заняться делом.
По этому поводу Малик надел короткий китайский пуховик, во внутренний карман которого поместился выкидной нож.
Вскоре после полудня дверь дома хлопнула, и оттуда появилась пожилая женщина в старом зеленом пальто и пуховом платке. Она очень медленно направилась в ту сторону, где улицы сходились в более-менее утоптанный пятачок. Вторая женщина, которая помоложе, еще утром ушла на работу. Девочка была в школе. Таким образом, дом был пуст, и никто не помешал Малику в него забраться.
Что он и сделал.
Внутри он стянул с замерзших пальцев перчатки, включил газ и согрел над плитой пальцы.
Когда кисти пришли в рабочее состояние, он вынул нож, оценивающе посмотрел на лезвие и остался доволен.
Потом он сел на кухонный табурет и начал ждать.
3
Пока Малик ждал, он успел заглянуть в шкафы, пройтись пальцами между сложенными простынями и вытащить две сберкнижки — там какие-то копейки, и Малик положил их обратно. Потом он пролистал семейный фотоальбом — некоторые снимки подписаны, и Малик получил еще одно подтверждение, что вскоре встретится с нужным ему человеком.
Проходит время, и скрипит дверь — в дом входят двое. Малик слышал, как они стучат обувью в прихожей по полу, сбивая снег.
Первой в комнату вошла девочка, она еще не успела снять шубу, только расстегнула. В руке потертый школьный ранец.
Она останавливается и смотрит на Малика широко раскрытыми глазами.
Бабушка что-то бормочет себе под нос, глядит в пол и поэтому не видит Малика. Она наткнулась на стоящую у порога внучку, начала сердито ворчать, подняла голову...
Малик не любил вспоминать следующие пятнадцать минут своей жизни. И он возненавидел Химика, потому что, когда они снова встретились в Питере, Химик заставил его вспомнить эти минуты и рассказать их буквально по секундам.
Бондареву Малик просто сказал:
— Да, я это сделал.
— Ты убил ее? — спросил Бондарев.
— У меня не было такого задания. У меня было задание напугать ее до смерти. И чтобы сделать это, мне пришлось...
Малик отчетливо помнил, как по истечении этих пятнадцати минут он стоял над десятилетней девочкой, держал в руке нож и не знал, что ему дальше делать. Химик сказал — следи за тем, что будет происходить. Но ничего не происходило. Точнее, все уже произошло. Малик вытер нож о кухонную тряпку.
Девочка стояла все так же неподвижно, как в тот миг, когда перешагнула порог и увидела чужого мужчину с ножом. Она не шевелилась, не издавала никаких звуков и не отрывала взгляда от Малика.
В этом было что-то ненормальное. Малик так и сказал Химику, и тот что-то сказал в ответ, но не Малику, а тому, кто был вместе с ним в темноте.
— Тебе было страшно? — спросил потом Химик. — Когда она вот так на тебя смотрела — тебе было страшно?
— Мне? С чего это вдруг?
Ему и в самом деле не было страшно, вместо этого он испытывал некоторое раздражение, потому что не понимал смысла происходящего. Он не мог понять, хорошо он сделал свое дело или плохо. Повисшая в залитой кровью комнате пауза действовала ему на нервы.
А потом пауза резко оборвалась, и Малик уже помнил себя бегущим что есть сил по снегу, причем он и представить не мог, что по здешним сугробам можно так быстро бегать.
Сзади метрах в двадцати бежал и что-то орал высоченный милиционер в шинели. Малику было плевать, что он там орет, но вот в руке у мента пистолет. И это уже серьезно.
Но в тот день Малику не суждено было умереть. Он лежал, задыхаясь, на снегу, проклиная этот холод, этот город, Химика, «дядю»... Но он был жив, он сумел убежать.
И лишь когда он отдышался и встал, то увидел, что пуховик пропитан чем-то темным. Малик поначалу решил, что испачкался в доме чужой кровью, но потом запустил руку под пуховик и понял, что кровь его собственная. Мент, сучара, все же достал его.
Просить доплаты за пролитую кровь он не стал. Он был счастлив, что развязался с заданием Химика, и постарался выбросить всю эту январскую историю из головы. Не то чтобы Малик был сентиментален и сожалел о сделанном, он просто не понимал сделанного. И это пугало его.
Когда Малик закончил говорить, то развел руками и сказал:
— Вот... Я совершаю поступки, но не знаю их истинного смысла. Мне и в самом деле пора умирать.
И он умер.
А Бондарев остался. И теперь он шагал по улицам Волчанска, в темных уголках которого обитали призраки прошлого.
Бондарев приехал, чтобы поговорить с призраками.
Проходит время, и скрипит дверь — в дом входят двое. Малик слышал, как они стучат обувью в прихожей по полу, сбивая снег.
Первой в комнату вошла девочка, она еще не успела снять шубу, только расстегнула. В руке потертый школьный ранец.
Она останавливается и смотрит на Малика широко раскрытыми глазами.
Бабушка что-то бормочет себе под нос, глядит в пол и поэтому не видит Малика. Она наткнулась на стоящую у порога внучку, начала сердито ворчать, подняла голову...
Малик не любил вспоминать следующие пятнадцать минут своей жизни. И он возненавидел Химика, потому что, когда они снова встретились в Питере, Химик заставил его вспомнить эти минуты и рассказать их буквально по секундам.
Бондареву Малик просто сказал:
— Да, я это сделал.
— Ты убил ее? — спросил Бондарев.
— У меня не было такого задания. У меня было задание напугать ее до смерти. И чтобы сделать это, мне пришлось...
Малик отчетливо помнил, как по истечении этих пятнадцати минут он стоял над десятилетней девочкой, держал в руке нож и не знал, что ему дальше делать. Химик сказал — следи за тем, что будет происходить. Но ничего не происходило. Точнее, все уже произошло. Малик вытер нож о кухонную тряпку.
Девочка стояла все так же неподвижно, как в тот миг, когда перешагнула порог и увидела чужого мужчину с ножом. Она не шевелилась, не издавала никаких звуков и не отрывала взгляда от Малика.
В этом было что-то ненормальное. Малик так и сказал Химику, и тот что-то сказал в ответ, но не Малику, а тому, кто был вместе с ним в темноте.
— Тебе было страшно? — спросил потом Химик. — Когда она вот так на тебя смотрела — тебе было страшно?
— Мне? С чего это вдруг?
Ему и в самом деле не было страшно, вместо этого он испытывал некоторое раздражение, потому что не понимал смысла происходящего. Он не мог понять, хорошо он сделал свое дело или плохо. Повисшая в залитой кровью комнате пауза действовала ему на нервы.
А потом пауза резко оборвалась, и Малик уже помнил себя бегущим что есть сил по снегу, причем он и представить не мог, что по здешним сугробам можно так быстро бегать.
Сзади метрах в двадцати бежал и что-то орал высоченный милиционер в шинели. Малику было плевать, что он там орет, но вот в руке у мента пистолет. И это уже серьезно.
Но в тот день Малику не суждено было умереть. Он лежал, задыхаясь, на снегу, проклиная этот холод, этот город, Химика, «дядю»... Но он был жив, он сумел убежать.
И лишь когда он отдышался и встал, то увидел, что пуховик пропитан чем-то темным. Малик поначалу решил, что испачкался в доме чужой кровью, но потом запустил руку под пуховик и понял, что кровь его собственная. Мент, сучара, все же достал его.
Просить доплаты за пролитую кровь он не стал. Он был счастлив, что развязался с заданием Химика, и постарался выбросить всю эту январскую историю из головы. Не то чтобы Малик был сентиментален и сожалел о сделанном, он просто не понимал сделанного. И это пугало его.
Когда Малик закончил говорить, то развел руками и сказал:
— Вот... Я совершаю поступки, но не знаю их истинного смысла. Мне и в самом деле пора умирать.
И он умер.
А Бондарев остался. И теперь он шагал по улицам Волчанска, в темных уголках которого обитали призраки прошлого.
Бондарев приехал, чтобы поговорить с призраками.
Глава 8
Процедура
1
— Я не увлекаюсь путевками, — сказал тогда Мезенцев Генералу. — Зачем мне это? Меня мой бизнес кормит, а всех денег не зашибешь, ты сам только что сказал...
— Но могут быть и другие причины, — сказал Генерал. — Не денежные.
Генерал как в воду глядел. Причины были другие. Причины были не денежные. То есть от денег Мезенцев не отказывался, иногда он даже торговался, выбивал себе повышенные расценки, но все это было второстепенной вещью, отвлекающим маневром. Главное было в другом.
Тогда, в кабаке, на встрече ветеранов Мезенцев не побежал сломя голову к человеку за дальним столиком только по одной причине — он был пьян.
Он был пьян, и поэтому не смог сообразить, что означает присутствие в кабаке человека, предлагающего путевки. А когда протрезвел и сообразил, то застонал от досады и, теряя контроль над собой, стал грызть ногти. Жена — тогда у него еще была жена, — разинув рот, наблюдала за таким его поведением, пока Мезенцев не рявкнул на нее, чтоб свалила с глаз долой.
Мезенцев позвонил Теме Боксеру, но того не было дома. А когда он объявился, то сказал, что не знает, где найти того человека. Сказал, что нужно ждать целый год следующей встречи.
То есть почти целый год. Мезенцев снова застонал.
— Ты че, болеешь? — удивился Тема.
Это можно было назвать и болезнью. Когда после войны прошло несколько лет, когда жизнь Мезенцева приобрела спокойный и размеренный характер, когда у него появилась семья и отладился бизнес... Вот тут-то он и понял, что по дороге потерял что-то важное.
И что из-за этой потери, как из-за недостатка железа или еще какой-то херни в организме, он медленно и неумолимо перестает быть здоровым человеком, превращаясь во что-то вялое, рыхлое, распадающееся...
Дело было не только в мышцах, дело было в мозгах, в эмоциях. Мозги привыкли к размеренной сытой жизни, и Мезенцев ничем не мог их вернуть в прежнее, уже полузабытое состояние, когда все было ярким, настоящим, интересным, живым...
А ведь такое было. Только когда? Когда же такое было?
И он вспомнил. И понял, почему ни молодая любовница с подтянутой спортивной попкой, ни рыбалка, ни дурацкий теннис, ни какие-то втридорога добытые таблетки, ни пейнтбол, ничто не могло вернуть ему прежней яркости чувств и наслаждения настоящей живой жизнью.
Потому что во всем этом болоте, которое называлось обычной жизнью, отсутствовал настоящий живой риск. Не тот риск, которому подвергается жертва преступника или человек, переходящий дорогу перед близко идущим транспортом, а риск охотника, отправляющегося за опасной добычей. Риск воина, который может либо убить, либо быть убитым.
Вот где было его, Мезенцева, лекарство.
— Но могут быть и другие причины, — сказал Генерал. — Не денежные.
Генерал как в воду глядел. Причины были другие. Причины были не денежные. То есть от денег Мезенцев не отказывался, иногда он даже торговался, выбивал себе повышенные расценки, но все это было второстепенной вещью, отвлекающим маневром. Главное было в другом.
Тогда, в кабаке, на встрече ветеранов Мезенцев не побежал сломя голову к человеку за дальним столиком только по одной причине — он был пьян.
Он был пьян, и поэтому не смог сообразить, что означает присутствие в кабаке человека, предлагающего путевки. А когда протрезвел и сообразил, то застонал от досады и, теряя контроль над собой, стал грызть ногти. Жена — тогда у него еще была жена, — разинув рот, наблюдала за таким его поведением, пока Мезенцев не рявкнул на нее, чтоб свалила с глаз долой.
Мезенцев позвонил Теме Боксеру, но того не было дома. А когда он объявился, то сказал, что не знает, где найти того человека. Сказал, что нужно ждать целый год следующей встречи.
То есть почти целый год. Мезенцев снова застонал.
— Ты че, болеешь? — удивился Тема.
Это можно было назвать и болезнью. Когда после войны прошло несколько лет, когда жизнь Мезенцева приобрела спокойный и размеренный характер, когда у него появилась семья и отладился бизнес... Вот тут-то он и понял, что по дороге потерял что-то важное.
И что из-за этой потери, как из-за недостатка железа или еще какой-то херни в организме, он медленно и неумолимо перестает быть здоровым человеком, превращаясь во что-то вялое, рыхлое, распадающееся...
Дело было не только в мышцах, дело было в мозгах, в эмоциях. Мозги привыкли к размеренной сытой жизни, и Мезенцев ничем не мог их вернуть в прежнее, уже полузабытое состояние, когда все было ярким, настоящим, интересным, живым...
А ведь такое было. Только когда? Когда же такое было?
И он вспомнил. И понял, почему ни молодая любовница с подтянутой спортивной попкой, ни рыбалка, ни дурацкий теннис, ни какие-то втридорога добытые таблетки, ни пейнтбол, ничто не могло вернуть ему прежней яркости чувств и наслаждения настоящей живой жизнью.
Потому что во всем этом болоте, которое называлось обычной жизнью, отсутствовал настоящий живой риск. Не тот риск, которому подвергается жертва преступника или человек, переходящий дорогу перед близко идущим транспортом, а риск охотника, отправляющегося за опасной добычей. Риск воина, который может либо убить, либо быть убитым.
Вот где было его, Мезенцева, лекарство.
2
Он очень хорошо запомнил свою первую путевку — не саму дорогу в Ставрополь, не какие-то подробности, а самое главное, тот момент, когда он вышел из-за деревьев, увидел перед собой охотничий домик, увидел затылок человека, сидящего в шезлонге... И все вернулось. Звуки усилились, цвета стали ярче, мышцы стали сильнее, воздух приобрел какой-то особый, неимоверно вкусный аромат...
Мезенцев улыбался, когда приставил пистолет к затылку человека в шезлонге и нажал на спуск.
Из-за домика вышел второй человек, в руках у него было два или три охотничьих ружья, он замер, уронил оружие, потом стал его поднимать... Сердце колотилось в груди Мезенцева, и он запомнил каждый миг, каждое движение, свое и чужое. Он чувствовал, как кровь несется в его венах, он чувствовал тревогу — успеет или не успеет? — и он чувствовал дикую радость от того, что сейчас выйдет победителем из схватки. Назовем это схваткой. Мезенцев нажал на курок, и человек с ружьем упал.
Потом Мезенцев вошел в домик, там был полный мужчина в майке и семейных трусах, он испуганно вскочил, метнулся к ружью...
Мезенцев, наслаждаясь жизнью, позволил ему взять это ружье. Он позволил ему вскинуть ружье.
Они выстрелили одновременно. Дробь ушла куда-то в потолок, а мужчина в семейных трусах упал на колени и стал рвать ногтями майку, на которой расползалось темно-красное пятно. Мезенцев подошел ближе и выстрелил еще раз, в шею. Кровь брызнула вокруг, попала на Мезенцева, а он глубоко вздохнул и даже поежился от полноты ощущений. Чужая кровь будто бы впиталась в него и окончательно вернула утраченное.
Мезенцев еще минут пять стоял в комнате, жадно вдыхая смешанный запах дерева и крови. Потом он выбежал, бросился в лес, нашел свою машину, сел за руль и понял, что не сможет ехать — его трясло, его трясло так же, как в пятнадцать лет, когда он случайно вечером наткнулся в парке на пьяненькую шлюху, старше его лет на десять. Она оценивающе посмотрела на парня, потом махнула рукой, рассмеялась, расстегнула блузку, легла на траву, раздвинула ноги и сказала: «Давай, что ли...» Мезенцев завороженно смотрел на торчащие груди, на выбритый лобок, на эту улыбку... И его затрясло от сознания, что сейчас все наконец впервые может случиться.
Тогда ничего не случилось, потому что Мезенцев так и не смог унять нервную дрожь, он просто убежал.
Теперь случилось все.
Мезенцев улыбался, когда приставил пистолет к затылку человека в шезлонге и нажал на спуск.
Из-за домика вышел второй человек, в руках у него было два или три охотничьих ружья, он замер, уронил оружие, потом стал его поднимать... Сердце колотилось в груди Мезенцева, и он запомнил каждый миг, каждое движение, свое и чужое. Он чувствовал, как кровь несется в его венах, он чувствовал тревогу — успеет или не успеет? — и он чувствовал дикую радость от того, что сейчас выйдет победителем из схватки. Назовем это схваткой. Мезенцев нажал на курок, и человек с ружьем упал.
Потом Мезенцев вошел в домик, там был полный мужчина в майке и семейных трусах, он испуганно вскочил, метнулся к ружью...
Мезенцев, наслаждаясь жизнью, позволил ему взять это ружье. Он позволил ему вскинуть ружье.
Они выстрелили одновременно. Дробь ушла куда-то в потолок, а мужчина в семейных трусах упал на колени и стал рвать ногтями майку, на которой расползалось темно-красное пятно. Мезенцев подошел ближе и выстрелил еще раз, в шею. Кровь брызнула вокруг, попала на Мезенцева, а он глубоко вздохнул и даже поежился от полноты ощущений. Чужая кровь будто бы впиталась в него и окончательно вернула утраченное.
Мезенцев еще минут пять стоял в комнате, жадно вдыхая смешанный запах дерева и крови. Потом он выбежал, бросился в лес, нашел свою машину, сел за руль и понял, что не сможет ехать — его трясло, его трясло так же, как в пятнадцать лет, когда он случайно вечером наткнулся в парке на пьяненькую шлюху, старше его лет на десять. Она оценивающе посмотрела на парня, потом махнула рукой, рассмеялась, расстегнула блузку, легла на траву, раздвинула ноги и сказала: «Давай, что ли...» Мезенцев завороженно смотрел на торчащие груди, на выбритый лобок, на эту улыбку... И его затрясло от сознания, что сейчас все наконец впервые может случиться.
Тогда ничего не случилось, потому что Мезенцев так и не смог унять нервную дрожь, он просто убежал.
Теперь случилось все.
3
Первая встряска оказалась такой сильной, что Мезенцев не мог отойти еще месяца полтора. Он каждый день просыпался с чувством, будто только вчера вышел из леса и подошел к охотничьему домику. Он чувствовал себя, как в двадцать лет, когда каждый день на войне означал очередную победу — я прожил этот день, и меня снова не смогли убить.
Он снова чувствовал себя живым до последней клетки своего не такого уж и молодого тела.
Но потом время, заботы, теплая ростовская зима — все вместе они постепенно сожрали полученный Мезенцевым заряд энергии.
И тогда Мезенцев снова подошел к человеку за дальним столиком. А через год снова. И снова.
Это было как обязательная ежегодная медицинская процедура для опасно больного человека.
Пропусти ее хоть раз — и загнешься. Мезенцев не хотел загибаться.
После чего пошел к выходу, бросив ей на ходу:
— Я понял ваш тонкий намек...
Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.
Мезенцев не успел даже дернуться, когда нож вертикально вспорол воздух от его живота до подбородка, уже на излете слегка царапнув щеку.
Это касание острой стали было, как прямая инъекция адреналина в сердце.
Мезенцев прыгнул на нападавшего, как будто весь день оттачивал этот прыжок для показательного выступления, как будто он был давно уже готов к прыжку и ждал только сигнала.
Нож у его лица стал таким сигналом.
Мезенцев вцепился в человека с ножом и стал быстро толкать его вперед, пока тот не потерял равновесие и не упал на спину. Он все еще держал нож в руке, но Мезенцев медленно и свирепо выламывал ему запястье, пока пальцы у того не разжались. Тогда Мезенцев с короткого замаха ударил нападавшего локтем в лицо и перехватил упавший нож.
И потом полоснул этим ножом крест-накрест по загорелому усатому лицу.
Кто-то из слабонервных зрительниц завизжал. Явно не Инга.
Мезенцев поднялся, огляделся, стряхнул кровь с ножа. Если кто и наблюдал за ним, то сейчас предпочел отвернуться. Визжащую женщину завели в кафе.
Мезенцев испытал сильное желание тоже вернуться в кафе и двумя хорошими ударами закончить сегодняшнее общение с Ингой и «племянником».
Однако что-то подсказывало ему, что делать этого не стоит.
И этим «чем-то» был не инстинкт самосохранения. Этим «чем-то» был внутренний голос охотника, который говорил, что нельзя перебить всю живность в один день.
Потому что тогда ничего не останется на завтра.
Он снова чувствовал себя живым до последней клетки своего не такого уж и молодого тела.
Но потом время, заботы, теплая ростовская зима — все вместе они постепенно сожрали полученный Мезенцевым заряд энергии.
И тогда Мезенцев снова подошел к человеку за дальним столиком. А через год снова. И снова.
Это было как обязательная ежегодная медицинская процедура для опасно больного человека.
Пропусти ее хоть раз — и загнешься. Мезенцев не хотел загибаться.
* * *
Он посмотрел на Ингу и усмехнулся.После чего пошел к выходу, бросив ей на ходу:
— Я понял ваш тонкий намек...
Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.
Мезенцев не успел даже дернуться, когда нож вертикально вспорол воздух от его живота до подбородка, уже на излете слегка царапнув щеку.
Это касание острой стали было, как прямая инъекция адреналина в сердце.
Мезенцев прыгнул на нападавшего, как будто весь день оттачивал этот прыжок для показательного выступления, как будто он был давно уже готов к прыжку и ждал только сигнала.
Нож у его лица стал таким сигналом.
Мезенцев вцепился в человека с ножом и стал быстро толкать его вперед, пока тот не потерял равновесие и не упал на спину. Он все еще держал нож в руке, но Мезенцев медленно и свирепо выламывал ему запястье, пока пальцы у того не разжались. Тогда Мезенцев с короткого замаха ударил нападавшего локтем в лицо и перехватил упавший нож.
И потом полоснул этим ножом крест-накрест по загорелому усатому лицу.
Кто-то из слабонервных зрительниц завизжал. Явно не Инга.
Мезенцев поднялся, огляделся, стряхнул кровь с ножа. Если кто и наблюдал за ним, то сейчас предпочел отвернуться. Визжащую женщину завели в кафе.
Мезенцев испытал сильное желание тоже вернуться в кафе и двумя хорошими ударами закончить сегодняшнее общение с Ингой и «племянником».
Однако что-то подсказывало ему, что делать этого не стоит.
И этим «чем-то» был не инстинкт самосохранения. Этим «чем-то» был внутренний голос охотника, который говорил, что нельзя перебить всю живность в один день.
Потому что тогда ничего не останется на завтра.
Глава 9
Рождения и смерти
1
Все это было очень подозрительно. Алексей хотел было посмотреть в глаза женщине за стеклом, но то было мутным и наполовину покрытым надписями о видах услуг, прейскурантах и тому подобных скучных вещах. В полукруглом окошке были видны только полные руки с ярко-красными ногтями. По этим ногтям Алексей не мог сделать вывод о надежности информации, которую ему только что продали за двадцать с чем-то рублей, но выходило как-то неестественно просто.
Он подошел к окошку справочного бюро, назвал имя — Великанова Марина, примерно 1981 — 1982 года рождения. Пальцы с ярко-красными ногтями принялись стучать по клавиатуре компьютера. Алексей добавил, что Марина Великанова могла сменить фамилию, выйдя замуж, но пальцы никак не отреагировали на это предположение, они стучали и стучали, потом нажали Enter и замерли, ожидая результата.
Затем пальцы снова ожили, проделали несколько быстрых движений, снова замерли, а потом выдернули из принтера лист бумаги и сунули в окошко Алексею. Следом ему протянули квитанцию.
Алексей оставил квитанцию лежать в окошке, а лист взял и увидел в нем три напечатанные строчки.
1. Великанова Мария Леонидовна, 1981 г.р.
2. Великанова Марина Петровна, 1981 г.р.
3. Великанова Мария Эдуардовна, 1982 г.р.
Далее в каждой строчке шел домашний адрес. Напротив третьей Великановой было также указано, что в 1999 году она сменила фамилию на Рахматуллину в связи с заключением брака. Очевидно, две другие Великановы с устройством личной жизни не торопились.
Алексей сложил лист пополам и убрал во внутренний карман куртки. Все-таки это было подозрительно просто, но разрушить сомнения Алексея было некому, поскольку Бондарев связываться с собой не велел. Некому было и объяснять, что же теперь делать с этим списком — ждать указаний Бондарева или приступать к делу самостоятельно.
Алексей постоял в гигантском холле бывшего горкома партии, где теперь размещалась мэрия Волчанска и еще куча прочих организаций, в том числе справочное бюро, потом снова вытащил лист бумаги, посмотрел на него и решил, что раз уж Бондарев назначил его «чайником», то действовать надо просто и тупо. Получил список — иди по этим адресам, прямо в таком порядке, как они здесь указаны.
Алексей купил в киоске Роспечати карту города, разложил на подоконнике, отметил все три адреса, потом убрал список и карту, застегнул куртку и вышел на улицу.
Снова накрапывал дождь, и Алексея это не удивило. Местная природа явно была не рада их приезду. Природа чувствовала, что добром это не кончится.
Он подошел к окошку справочного бюро, назвал имя — Великанова Марина, примерно 1981 — 1982 года рождения. Пальцы с ярко-красными ногтями принялись стучать по клавиатуре компьютера. Алексей добавил, что Марина Великанова могла сменить фамилию, выйдя замуж, но пальцы никак не отреагировали на это предположение, они стучали и стучали, потом нажали Enter и замерли, ожидая результата.
Затем пальцы снова ожили, проделали несколько быстрых движений, снова замерли, а потом выдернули из принтера лист бумаги и сунули в окошко Алексею. Следом ему протянули квитанцию.
Алексей оставил квитанцию лежать в окошке, а лист взял и увидел в нем три напечатанные строчки.
1. Великанова Мария Леонидовна, 1981 г.р.
2. Великанова Марина Петровна, 1981 г.р.
3. Великанова Мария Эдуардовна, 1982 г.р.
Далее в каждой строчке шел домашний адрес. Напротив третьей Великановой было также указано, что в 1999 году она сменила фамилию на Рахматуллину в связи с заключением брака. Очевидно, две другие Великановы с устройством личной жизни не торопились.
Алексей сложил лист пополам и убрал во внутренний карман куртки. Все-таки это было подозрительно просто, но разрушить сомнения Алексея было некому, поскольку Бондарев связываться с собой не велел. Некому было и объяснять, что же теперь делать с этим списком — ждать указаний Бондарева или приступать к делу самостоятельно.
Алексей постоял в гигантском холле бывшего горкома партии, где теперь размещалась мэрия Волчанска и еще куча прочих организаций, в том числе справочное бюро, потом снова вытащил лист бумаги, посмотрел на него и решил, что раз уж Бондарев назначил его «чайником», то действовать надо просто и тупо. Получил список — иди по этим адресам, прямо в таком порядке, как они здесь указаны.
Алексей купил в киоске Роспечати карту города, разложил на подоконнике, отметил все три адреса, потом убрал список и карту, застегнул куртку и вышел на улицу.
Снова накрапывал дождь, и Алексея это не удивило. Местная природа явно была не рада их приезду. Природа чувствовала, что добром это не кончится.
2
Холл гостиницы «Юбилейная» даже вечером представлял нечто среднее между цыганским табором и мелкооптовым рынком: люди, сумки, чемоданы, тележки, милиционеры, коробки, водители, валютные менялы и уйма прочих субъектов с еще более сомнительными занятиями. Таким кипением жизни Волчанск был обязан относительной близостью к белорусской границе, а стало быть, к дороге в Европу. Посреди этого разгула частного предпринимательства спящий в кресле Бондарев выглядел едва ли не по-детски мило и наивно — он никуда не спешил, никому ничего не продавал, и вообще его вид наводил на мысли о бренности всего земного. Что-то там про суету сует.