Страница:
Морозова посмотрела наверх.
3
4
Глава 43
1
2
3
3
Настя закрыла глаза, и кабина лифта снова проваливается. Еще глубже. Невероятно глубоко — кажется, что дальше и некуда проваливаться, уже должно произойти столкновение с дном. Но этого не происходит.
Кабина дергается, застревает, соскальзывает ниже, еще, еще...
И дальше она идет медленно и плавно...
Настя открыла глаза и увидела перед собой двух совершенно незнакомых ей людей. Это мужчина и женщина. Они разговаривали друг с другом и, казалось бы, не обращали внимания на Настю. Это, должно быть, очень важный разговор — женщина держала мужчину за руку, и ее пальцы были неспокойны, они все время постукивали по запястью мужчины. Настя почему-то не понимает смысла слов, которые произносят эти двое, она лишь видела, что женщина кивает словам мужчины, и выражение ее взгляда можно назвать как доверие и надежда.
Настя огляделась по сторонам, увидела большую стеклянную стену, других людей, которые едят и пьют. За стеклянной стеной ходили люди, там стояли старые красивые дома. Это совсем не похоже на Волчанск.
Пытаясь осмотреться, Настя сделала не очень осторожное движение и задела чашку, которая, оказывается, стояла перед ней на столе. Чашка на удивление большая. А руки, которыми Настя старалась ее удержать, на удивление маленькие.
— О, Настена проснулась, — сказала женщина, улыбаясь. — Тебе не кажется, что она какая-то бледненькая?
— Еще бы она не бледненькая была, — произнес мужчина, подмигивая Насте. — Ничего, довезем ее до бабушки, там она быстро щеки нагуляет.
Женщина посмотрела на чары и покачала головой:
— Еще шесть часов до поезда... Так долго...
— Да, — согласился мужчина. — Надо где-то переждать.
— Кинотеатр, — показала женщина куда-то за стеклянную стену. — Там можно и поспать.
— Не знаю, не знаю. — Мужчина сосредоточенно погладил короткую рыжую бороду. — Мы уже слишком долго крутимся в этом районе. Может, поедем в My...?
Он произнес какое-то замысловатое название, которое растворяется в воздухе, не достигая ушей Насти.
— Из-за нескольких часов? — скептически ответила женщина. — Давай не будем дергаться, не будем дергать ребенка. Они нас потеряли в Ленинграде, я это знаю.
— Но они не перестали искать.
Они замолчали, мужчина пьет что-то из стакана. Женщина, которую Настя начинает понемногу вспоминать, смотрит на нее и задумчиво говорит:
— Даже если мы довезем ее... Будет ли она там в безопасности?
— Первое время, — сказал мужчина. — На первое время это сгодится. Потом найдем другое место. Но пару лет она там проживет спокойно.
— А потом?
— Потом найдем что-нибудь другое. К тому же... За пару лет что-нибудь может измениться.
— Что-нибудь? Даже не надейся. Эти люди никогда не оставят нас в покое, эта система...
— Ты забываешь, с кем ты разговариваешь, — усмехнулся мужчина. — Если я говорю «что-то может измениться», то это не просто слова.
— Ты серьезно? Хотя... Вот из-за чего тебя три раза за неделю возили к Химику? Понятно. А ты не мог помолчать про свое «может быть», учитывая, что мы собирались... Теперь-то они точно не угомонятся.
— Началось не с меня, — сказал мужчина. — Это кто-то другой. Другие тоже чувствуют, хотя и не так явно...
— И что же будет? — встревоженно спросила женщина, но тут Настя решила, что эти двое достаточно наболтались о всяких пустяках, и слегка постучала ладонью по столу. Потом еще и еще, пока чашка не начала подпрыгивать. Женщина посмотрела на нее с улыбкой:
— Действительно, что это вы про всякую ерунду тут разговариваете, а на меня ноль внимания... Да, Настена? Только это не ерунда, Настя, и когда ты подрастешь, то тебе самой придется...
— Ты и вправду думаешь, что она понимает тебя? — усмехнулся мужчина. — По ее физиономии этого не скажешь...
— Физиономия, как ты выражаешься, дана женщине, чтобы скрывать свои мысли, а не выставлять их напоказ. Это наше священное право, да, Настена? Все откладывается у нее в подсознании и, когда наступит необходимость, будет извлечено и использовано. Все, что в нее заложено. И природой, и тобой, и мной.
— Надеюсь, что так, — сказал мужчина и ласково подмигнул Насте. Внезапно его лицо исказилось, стало взволнованным или даже испуганным. Он резко встал из-за стола...
И снова провал вниз, еще глубже, но этот новый отрезок пути совсем недолог, Настя снова вздрогнула, тьма в глазах сгустилась до какой-то немыслимой концентрации, чтобы потом сверкнуть столь же потрясающе яркой вспышкой света.
Настя закричала, и кто-то спокойно-рассудочным голосом произносит в ответ:
— Девочка.
Кабина дергается, застревает, соскальзывает ниже, еще, еще...
И дальше она идет медленно и плавно...
Настя открыла глаза и увидела перед собой двух совершенно незнакомых ей людей. Это мужчина и женщина. Они разговаривали друг с другом и, казалось бы, не обращали внимания на Настю. Это, должно быть, очень важный разговор — женщина держала мужчину за руку, и ее пальцы были неспокойны, они все время постукивали по запястью мужчины. Настя почему-то не понимает смысла слов, которые произносят эти двое, она лишь видела, что женщина кивает словам мужчины, и выражение ее взгляда можно назвать как доверие и надежда.
Настя огляделась по сторонам, увидела большую стеклянную стену, других людей, которые едят и пьют. За стеклянной стеной ходили люди, там стояли старые красивые дома. Это совсем не похоже на Волчанск.
Пытаясь осмотреться, Настя сделала не очень осторожное движение и задела чашку, которая, оказывается, стояла перед ней на столе. Чашка на удивление большая. А руки, которыми Настя старалась ее удержать, на удивление маленькие.
— О, Настена проснулась, — сказала женщина, улыбаясь. — Тебе не кажется, что она какая-то бледненькая?
— Еще бы она не бледненькая была, — произнес мужчина, подмигивая Насте. — Ничего, довезем ее до бабушки, там она быстро щеки нагуляет.
Женщина посмотрела на чары и покачала головой:
— Еще шесть часов до поезда... Так долго...
— Да, — согласился мужчина. — Надо где-то переждать.
— Кинотеатр, — показала женщина куда-то за стеклянную стену. — Там можно и поспать.
— Не знаю, не знаю. — Мужчина сосредоточенно погладил короткую рыжую бороду. — Мы уже слишком долго крутимся в этом районе. Может, поедем в My...?
Он произнес какое-то замысловатое название, которое растворяется в воздухе, не достигая ушей Насти.
— Из-за нескольких часов? — скептически ответила женщина. — Давай не будем дергаться, не будем дергать ребенка. Они нас потеряли в Ленинграде, я это знаю.
— Но они не перестали искать.
Они замолчали, мужчина пьет что-то из стакана. Женщина, которую Настя начинает понемногу вспоминать, смотрит на нее и задумчиво говорит:
— Даже если мы довезем ее... Будет ли она там в безопасности?
— Первое время, — сказал мужчина. — На первое время это сгодится. Потом найдем другое место. Но пару лет она там проживет спокойно.
— А потом?
— Потом найдем что-нибудь другое. К тому же... За пару лет что-нибудь может измениться.
— Что-нибудь? Даже не надейся. Эти люди никогда не оставят нас в покое, эта система...
— Ты забываешь, с кем ты разговариваешь, — усмехнулся мужчина. — Если я говорю «что-то может измениться», то это не просто слова.
— Ты серьезно? Хотя... Вот из-за чего тебя три раза за неделю возили к Химику? Понятно. А ты не мог помолчать про свое «может быть», учитывая, что мы собирались... Теперь-то они точно не угомонятся.
— Началось не с меня, — сказал мужчина. — Это кто-то другой. Другие тоже чувствуют, хотя и не так явно...
— И что же будет? — встревоженно спросила женщина, но тут Настя решила, что эти двое достаточно наболтались о всяких пустяках, и слегка постучала ладонью по столу. Потом еще и еще, пока чашка не начала подпрыгивать. Женщина посмотрела на нее с улыбкой:
— Действительно, что это вы про всякую ерунду тут разговариваете, а на меня ноль внимания... Да, Настена? Только это не ерунда, Настя, и когда ты подрастешь, то тебе самой придется...
— Ты и вправду думаешь, что она понимает тебя? — усмехнулся мужчина. — По ее физиономии этого не скажешь...
— Физиономия, как ты выражаешься, дана женщине, чтобы скрывать свои мысли, а не выставлять их напоказ. Это наше священное право, да, Настена? Все откладывается у нее в подсознании и, когда наступит необходимость, будет извлечено и использовано. Все, что в нее заложено. И природой, и тобой, и мной.
— Надеюсь, что так, — сказал мужчина и ласково подмигнул Насте. Внезапно его лицо исказилось, стало взволнованным или даже испуганным. Он резко встал из-за стола...
И снова провал вниз, еще глубже, но этот новый отрезок пути совсем недолог, Настя снова вздрогнула, тьма в глазах сгустилась до какой-то немыслимой концентрации, чтобы потом сверкнуть столь же потрясающе яркой вспышкой света.
Настя закричала, и кто-то спокойно-рассудочным голосом произносит в ответ:
— Девочка.
4
Морозова посмотрела вверх, прислушалась к нарастающему звуку и неодобрительно прокомментировала:
— С тех пор, как у ФСБ появился авиаотряд, они суют его во все дыры, лишь бы похвастаться...
— А если это не ФСБ? — Маятник поежился, как будто в гостинице резко похолодало. — А если это кто-то другой?
— Ты все про своих призраков? Тогда это еще одна причина спуститься вниз. Ты идешь?
— Ты меня не дослушала, — раздраженно ответил Маятник. — Когда меня сюда загнали, я думал прикрыться заложниками, потребовать автобус и ехать в аэропорт. Мне собственная шкура важнее вот ее. — Он кивнул на Стригалеву. — Но, как видишь, я до сих пор торчу здесь. Потому что, еще когда мои люди в первый раз попытались войти к ней в номер, выскочил какой-то псих и порезал их ножом. Вот эти трое на полу — это мои. Я выстрелил в этого психа. Дважды. Он упал и выглядел... Как бы это сказать? Он выглядел довольно мертвым. Когда мы попытались выйти отсюда, он был вполне жив и кинулся на меня. Знаешь, я испугался. Я испугался не этих секьюрити и не ментов, я испугался его. Потом мы поднялись сюда, и я хотел вести переговоры. Я хотел бросить эту девку и уехать из этой гребаной страны, как ты мне и советовала. Но мне позвонили. Не в номер, а на мобильный. Кто-то, кто меня знает. И мне сказали: тронешь девку — умрешь. Попытаешься ее увезти из гостиницы — умрешь. И ты знаешь, сказано было убедительно. Я почему-то сразу поверил.
— Но это звонил не тот псих?
— Нет, совсем другой голос. Вежливый, но... Сразу стало понятно, что я крепко влип. Крепче не бывает. Посмотрел еще на эту сучку... На ее цепь... Ты знаешь, она говорит, что уже месяц здесь сидит. Здорово, да? Короче, я влез в какое-то дело, в которое я совсем не хотел влезать. И теперь мне очень хреново. Потому что я не знаю, как из этого выпутаться.
— Ты будешь смеяться, но я тоже не знаю.
— Чего-чего, а смеяться меня совсем не тянет...
В этот момент в наушнике прорезался голос Лапшина:
— Эй вы там, наверху... У ФСБ тут нет вертолетов. Клянутся и божатся.
— Может, телевидение? Ну вдруг. Ну может быть, — предположила вслух Морозова. — Я надеюсь, что это телевидение. Я очень надеюсь, потому что, если это не ФСБ и не телевидение...
— Это за ней, — сказал Маятник, тыча пальцем вверх. — За ней. — Он кивнул на Лену Стригалеву. — Они сказали: сиди и жди, пока ее не заберут. Наш человек или наши люди, я уже не помню точно.
— А ты не мог бы сразу все рассказывать, а не порциями?! — возмутилась Морозова и скомандовала: — Все отсюда вниз, на пятый этаж! Все уходим, быстро!
— Оставим девку здесь! — сказал Маятник, которому команда Морозовой пришлась явно по душе, и ноги его уже потихоньку двигались в сторону лестницы. — Оставим им девку, я уже потерял интерес ко всему этому делу...
— А тебя кто спрашивает? — пожала плечами Морозова. — Лена, пошли.
— Мне не велели выходить из номера, — покачала головой Стригалева.
— Что, убьют тебя за это?
— Нет, не убьют. Им нельзя меня убивать.
Морозова вздохнула. Какое счастье, что у нее в пуговице микрофон, и вся эта ахинея пишется на жесткий диск, а потом будет представлена на Чердак, а там ее послушают и, безусловно, оправдают Морозову за все те глупости, которые она здесь натворит. Потому что у нее уже голова идет кругом от нагромождения нелепостей, которые говорят и делают эти люди.
— Морозова, — проговорил Лапшин в ухе. — Тут Бондарев нарисовался.
— Бондарев? Это, конечно, не Иисус Христос, но хоть что-то... Все вниз, вниз!
— С тех пор, как у ФСБ появился авиаотряд, они суют его во все дыры, лишь бы похвастаться...
— А если это не ФСБ? — Маятник поежился, как будто в гостинице резко похолодало. — А если это кто-то другой?
— Ты все про своих призраков? Тогда это еще одна причина спуститься вниз. Ты идешь?
— Ты меня не дослушала, — раздраженно ответил Маятник. — Когда меня сюда загнали, я думал прикрыться заложниками, потребовать автобус и ехать в аэропорт. Мне собственная шкура важнее вот ее. — Он кивнул на Стригалеву. — Но, как видишь, я до сих пор торчу здесь. Потому что, еще когда мои люди в первый раз попытались войти к ней в номер, выскочил какой-то псих и порезал их ножом. Вот эти трое на полу — это мои. Я выстрелил в этого психа. Дважды. Он упал и выглядел... Как бы это сказать? Он выглядел довольно мертвым. Когда мы попытались выйти отсюда, он был вполне жив и кинулся на меня. Знаешь, я испугался. Я испугался не этих секьюрити и не ментов, я испугался его. Потом мы поднялись сюда, и я хотел вести переговоры. Я хотел бросить эту девку и уехать из этой гребаной страны, как ты мне и советовала. Но мне позвонили. Не в номер, а на мобильный. Кто-то, кто меня знает. И мне сказали: тронешь девку — умрешь. Попытаешься ее увезти из гостиницы — умрешь. И ты знаешь, сказано было убедительно. Я почему-то сразу поверил.
— Но это звонил не тот псих?
— Нет, совсем другой голос. Вежливый, но... Сразу стало понятно, что я крепко влип. Крепче не бывает. Посмотрел еще на эту сучку... На ее цепь... Ты знаешь, она говорит, что уже месяц здесь сидит. Здорово, да? Короче, я влез в какое-то дело, в которое я совсем не хотел влезать. И теперь мне очень хреново. Потому что я не знаю, как из этого выпутаться.
— Ты будешь смеяться, но я тоже не знаю.
— Чего-чего, а смеяться меня совсем не тянет...
В этот момент в наушнике прорезался голос Лапшина:
— Эй вы там, наверху... У ФСБ тут нет вертолетов. Клянутся и божатся.
— Может, телевидение? Ну вдруг. Ну может быть, — предположила вслух Морозова. — Я надеюсь, что это телевидение. Я очень надеюсь, потому что, если это не ФСБ и не телевидение...
— Это за ней, — сказал Маятник, тыча пальцем вверх. — За ней. — Он кивнул на Лену Стригалеву. — Они сказали: сиди и жди, пока ее не заберут. Наш человек или наши люди, я уже не помню точно.
— А ты не мог бы сразу все рассказывать, а не порциями?! — возмутилась Морозова и скомандовала: — Все отсюда вниз, на пятый этаж! Все уходим, быстро!
— Оставим девку здесь! — сказал Маятник, которому команда Морозовой пришлась явно по душе, и ноги его уже потихоньку двигались в сторону лестницы. — Оставим им девку, я уже потерял интерес ко всему этому делу...
— А тебя кто спрашивает? — пожала плечами Морозова. — Лена, пошли.
— Мне не велели выходить из номера, — покачала головой Стригалева.
— Что, убьют тебя за это?
— Нет, не убьют. Им нельзя меня убивать.
Морозова вздохнула. Какое счастье, что у нее в пуговице микрофон, и вся эта ахинея пишется на жесткий диск, а потом будет представлена на Чердак, а там ее послушают и, безусловно, оправдают Морозову за все те глупости, которые она здесь натворит. Потому что у нее уже голова идет кругом от нагромождения нелепостей, которые говорят и делают эти люди.
— Морозова, — проговорил Лапшин в ухе. — Тут Бондарев нарисовался.
— Бондарев? Это, конечно, не Иисус Христос, но хоть что-то... Все вниз, вниз!
Глава 43
Катастрофа
1
Григорий Крестинский, также известный как Крест, также известный как Григорий Иванов, любитель кошек, а также колющих и режущих предметов, не любит убивать людей. Это не доставляет ему удовольствия. Ни в коем случае. Он постоянно себе об этом напоминает. Иногда он говорит об этом и другим людям. Это не удовольствие. Это даже не работа. Это — цена. Та цена, которую он должен заплатить. Не он выбрал способ расплаты, выбрали другие. Они не нашли Григорию другого применения. Наверное, у них были основания, чтобы решить так, а не иначе.
Все это очень интересная тема для разговора, и Григорий не прочь бы с кем-то поговорить об этом. За последние несколько лет он мало с кем разговаривал по душам. И все потому, что Григорий — очень откровенный человек. Если он начинает говорить, то говорит прямо, открыто и может высказать такое, чего другие люди просто не захотят слышать. Побоятся или просто не поверят. Поэтому люди не хотят слушать Григория. Норовят убежать. Так что лучшие собеседники для Григория — это люди в определенном состоянии. Люди, которые не могут никуда убежать. Но при этом могут слушать. Тот молодой человек в гостинице был едва ли не идеальным собеседником. Он иногда приходил в себя, открывал глаза, и тогда создавалось полное ощущение, что имеешь дело с внимательным заинтересованным собеседником.
Крест сохранил наилучшие воспоминания о том вечере. Правда, потом он спохватился, что под конец уж слишком разоткровенничался, и молодой человек не сможет сохранить услышанное в тайне... Тем более что с молодым человеком их свел совсем не случай, а работа. А работа — это такое дело... Ее лучше выполнять точно и в срок. За одну-единственную оплошность можно потом расплачиваться годами. Так что лучше не допускать оплошностей. И Григорию пришлось навестить молодого человека в больнице. Жаль-жаль, с ним было так приятно общаться.
Григорий думал, что следующий внимательный собеседник встретится ему очень нескоро. Он был готов ждать месяцы и годы. Но ему повезло.
Это была двойная удача, причем улыбнувшаяся Григорию так внезапно... Он едва успел заметить эту улыбку фортуны посреди трудовых будней. Но все же успел.
Григорий так давно обитал в Волчанске, что уже перестал его ненавидеть. Он перестал вспоминать о том позорном эпизоде, который случился именно здесь три года назад и который совсем не украсил карьеру Григория. Тогда, три года назад, он все сделал не так. Как ему сказали, переусердствовал.
Григория привели к Важному человеку, тот, как всегда, сидел в полутемной комнате и оттуда пристально наблюдал за Григорием.
— Ну как же так? — сказал Важный человек, и Григорию стало неуютно. — Ну разве же так можно? И ты еще после этого говоришь, что тебе не доставляет удовольствия убивать людей?
— Нет-нет, — вздрогнул тогда Григорий, ответ вырвался из него на уровне рефлекса, потому что этому ответу его долго и больно учили в одном страшном месте, где окна закрыты решетками, а еще там есть провода, иглы и...
— Нет, это не доставляет мне удовольствия. Эта женщина... Она просто мешала мне, она хотела меня задержать...
— Ты ведь мог просто ударить ее. Оттолкнуть. Но тебе этого было мало, — с грустью сказал Важный человек. — Ты убил ее. Отрезал ее голову. Потом испугался того, что сделал, и спрятал голову в мусоропровод. Потом разозлился на себя, что не сделал работу, и убил двух совершенно посторонних людей. Ну разве это правильно?
Григорий едва не заплакал. Важный человек всегда все знал, но каждый раз это было для Григория настоящим потрясением. Он настолько правильно все сейчас рассказал, что Григорий едва не упал перед ним на колени. Но не упал. А другие падали. Григорий видел это своими глазами.
— Мне очень жаль, — сказал Григорий, потупив взгляд. — Я не смог.
— Девочка напугана, — говорил между тем Важный человек. — Но не так, как следовало. Смерть матери — это серьезное потрясение, и ее чувства на многие недели и месяцы будут подчинены чувству утраты. Ее эмоциональное состояние не будет нормальным теперь очень долго, и кто знает, когда мы сможем добиться нужного состояния? Испытание опять откладывается, и это твоя вина, Гриша.
Он проговорил слово «Гриша» ласково — почти как мама. А перед этим Важный человек говорил о смерти матери — пусть не его, Креста, но все-таки... Это были опасные симптомы. Важный человек, похоже, сильно рассердился на Григория и мог отправить его на Процедуры. Григорий не очень представлял себе, что с ним делают на Процедурах, но ощущение после них было такое, как будто в мозг ему ввинчивали длинную раскаленную иглу.
— Григорий, — сказал Важный человек. — Когда ты делаешь такие ошибки, то я начинаю сомневаться, смогу ли я помочь тебе. Смогу ли я выполнить свою часть Договора.
Когда Григорий вспоминает о Договоре, он начинает волноваться. Договор — это очень важно. Это — цель жизни Григория, и за достижение цели он готов платить любую цену. Сейчас цена — это работа на Важного человека.
— Больше ошибок не будет, — решительно заявил Григорий.
И больше он их не делал.
Он не делал ошибок несколько месяцев. Однако его неожиданно вызвали к Важному человеку, и голос того звучал совсем не доброжелательно.
— Ты не делаешь новых ошибок, — сказал он. — Но твои старые ошибки... Они, как шар в бильярде, который случайно задел неумелый игрок. Он катится, катится и, казалось бы, сейчас остановится... Но вместо этого он падает в лузу. И все портит.
Григорий опустил голову.
— Та девочка из Волчанска, она пропала. Ее не могут найти. Я думаю, тут сказалась твоя прошлогодняя ошибка. Да, наверняка. Такие вещи не проходят бесследно. Но мне нужна эта девочка. Хотя надежды не очень много. Но я все-таки хочу отработать ее до конца...
Григорий не очень понимал, что все это значит, он просто смирно стоял и ждал приговора.
— Мы ищем ее, — сказал Важный человек. — И, может быть, мы ее найдем. А может, и нет... — Наступила пауза, она длилась несколько минут, за которые Григорий украдкой поднял глаза и взглянул в полумрак, но не увидел там Важного человека и не увидел никого, как обычно. Возможно, еле слышный шепот донесся до него — и все.
Потом Важный человек заговорил опять:
— Найдем или нет, но у нас есть такое предчувствие, что она вернется в этот свой город. Когда она вернется, ты уже должен быть там. Ты уже должен быть начеку. И никаких ошибок на этот раз.
— Я снова поеду в Волчанск? — упавшим голосом спросил Григорий.
— Да. У тебя там будет квартира. Ты будешь там жить. Делать для меня кое-какую работу, если это будет недалеко от Волчанска. И будешь ждать. Ясно?
— Ясно, — сказал Григорий и повторил, как заклинание: — Больше ошибок не будет.
Так он говорил, но в душе был смущен. Он не делал ошибок почти год, а потом ему говорят, что нужно ехать в Волчанск. И Григорий начал волноваться. Он боялся, что этот проклятый город собьет его с безошибочного пути.
Тем не менее он поехал, потому что Важному человеку нельзя отказать.
Он поехал, и он не делал ошибок еще год. Еще два. Он все время был начеку. А потом ему дали новое задание.
Важный человек хотел, чтобы он устроился работать в гостиницу и подождал, пока там появятся двое — мужчина и девушка. Григорий нервничал, потому что два задания одному человеку — это слишком много. Прошло целых два года с момента исчезновения первой девушки, и Григорию разрешили полностью сосредоточиться на второй.
Григорию приказано было следить за ней и не допустить, чтобы она покинула Волчанск. Это легко. Девушка не обращала внимания на Григория, он замечательно выполнял свое задание.
Потом Григорию позвонили — не Важный человек, он сам никогда не звонит, — но другие люди от его имени. Есть там такой человек с очень гладким, очень вежливым голосом. У него короткие седые волосы, торчащие кверху. Григорию кажется, что вот этому человеку как раз нравится убивать людей. Григорий видел пару раз, как он это делает. Это было отвратительно.
Этот седой человек с гладким голосом позвонил и приказал Григорию усилить контроль. Его голос на этот раз был не очень гладок, и Григорий догадался: что-то пошло не так. Что-то нарушилось в планах Важного человека. Григорий догадался, но не выдал своей догадки, потому что это не его дело. Пусть Важный человек сам наказывает своих людей за ошибки.
Усилить так усилить. Григорий сделал так, что в соседнем с 606-м номере выходит из строя электропроводка. Туда теперь никого не селят, и Григорий много времени проводил в нем; у него есть специальная штука, с помощью которой можно слушать через стену. Он слушал, что происходит в номере 606.
Григорий узнал немного: девушка ждет того мужчину, который ее сюда привез. Но тот почему-то задерживается. Девушка нервничает и продолжает ждать. Она заказывает междугородние телефонные переговоры. Но заказанные ею номера не отвечают. Она снова нервничает и снова ждет. А Григорий продолжал за ней присматривать. С девушкой мало хлопот, она почти не выходит из гостиницы, а когда выходит, то настороженно оглядывается по сторонам, словно опасается кого-то. Кого-то, но уж явно не Григория, который спокойно ходил мимо девушки. Кстати, ее зовут Лена.
Потом девушка перестала нервничать. Ее настроение меняется. Она много спит, долго смотрит телевизор и мало выходит из номера. Из гостиницы она уже совсем не выходит. Она стала настолько рассеянной, что забыла вовремя внести плату за проживание в гостинице. Это делает Григорий.
Ему интересно, сколько это будет продолжаться, но человек с гладким голосом ответил, что это не его дело. Сколько надо, столько и будет продолжаться. Пока не вернется тот мужчина. Григорий понимал, что это, должно быть, очень важный мужчина, если его так ждут. Жаль, он не успел его тогда как следует рассмотреть.
Но однажды все вдруг меняется. Все вдруг становится сложнее и хуже.
Все это очень интересная тема для разговора, и Григорий не прочь бы с кем-то поговорить об этом. За последние несколько лет он мало с кем разговаривал по душам. И все потому, что Григорий — очень откровенный человек. Если он начинает говорить, то говорит прямо, открыто и может высказать такое, чего другие люди просто не захотят слышать. Побоятся или просто не поверят. Поэтому люди не хотят слушать Григория. Норовят убежать. Так что лучшие собеседники для Григория — это люди в определенном состоянии. Люди, которые не могут никуда убежать. Но при этом могут слушать. Тот молодой человек в гостинице был едва ли не идеальным собеседником. Он иногда приходил в себя, открывал глаза, и тогда создавалось полное ощущение, что имеешь дело с внимательным заинтересованным собеседником.
Крест сохранил наилучшие воспоминания о том вечере. Правда, потом он спохватился, что под конец уж слишком разоткровенничался, и молодой человек не сможет сохранить услышанное в тайне... Тем более что с молодым человеком их свел совсем не случай, а работа. А работа — это такое дело... Ее лучше выполнять точно и в срок. За одну-единственную оплошность можно потом расплачиваться годами. Так что лучше не допускать оплошностей. И Григорию пришлось навестить молодого человека в больнице. Жаль-жаль, с ним было так приятно общаться.
Григорий думал, что следующий внимательный собеседник встретится ему очень нескоро. Он был готов ждать месяцы и годы. Но ему повезло.
Это была двойная удача, причем улыбнувшаяся Григорию так внезапно... Он едва успел заметить эту улыбку фортуны посреди трудовых будней. Но все же успел.
Григорий так давно обитал в Волчанске, что уже перестал его ненавидеть. Он перестал вспоминать о том позорном эпизоде, который случился именно здесь три года назад и который совсем не украсил карьеру Григория. Тогда, три года назад, он все сделал не так. Как ему сказали, переусердствовал.
Григория привели к Важному человеку, тот, как всегда, сидел в полутемной комнате и оттуда пристально наблюдал за Григорием.
— Ну как же так? — сказал Важный человек, и Григорию стало неуютно. — Ну разве же так можно? И ты еще после этого говоришь, что тебе не доставляет удовольствия убивать людей?
— Нет-нет, — вздрогнул тогда Григорий, ответ вырвался из него на уровне рефлекса, потому что этому ответу его долго и больно учили в одном страшном месте, где окна закрыты решетками, а еще там есть провода, иглы и...
— Нет, это не доставляет мне удовольствия. Эта женщина... Она просто мешала мне, она хотела меня задержать...
— Ты ведь мог просто ударить ее. Оттолкнуть. Но тебе этого было мало, — с грустью сказал Важный человек. — Ты убил ее. Отрезал ее голову. Потом испугался того, что сделал, и спрятал голову в мусоропровод. Потом разозлился на себя, что не сделал работу, и убил двух совершенно посторонних людей. Ну разве это правильно?
Григорий едва не заплакал. Важный человек всегда все знал, но каждый раз это было для Григория настоящим потрясением. Он настолько правильно все сейчас рассказал, что Григорий едва не упал перед ним на колени. Но не упал. А другие падали. Григорий видел это своими глазами.
— Мне очень жаль, — сказал Григорий, потупив взгляд. — Я не смог.
— Девочка напугана, — говорил между тем Важный человек. — Но не так, как следовало. Смерть матери — это серьезное потрясение, и ее чувства на многие недели и месяцы будут подчинены чувству утраты. Ее эмоциональное состояние не будет нормальным теперь очень долго, и кто знает, когда мы сможем добиться нужного состояния? Испытание опять откладывается, и это твоя вина, Гриша.
Он проговорил слово «Гриша» ласково — почти как мама. А перед этим Важный человек говорил о смерти матери — пусть не его, Креста, но все-таки... Это были опасные симптомы. Важный человек, похоже, сильно рассердился на Григория и мог отправить его на Процедуры. Григорий не очень представлял себе, что с ним делают на Процедурах, но ощущение после них было такое, как будто в мозг ему ввинчивали длинную раскаленную иглу.
— Григорий, — сказал Важный человек. — Когда ты делаешь такие ошибки, то я начинаю сомневаться, смогу ли я помочь тебе. Смогу ли я выполнить свою часть Договора.
Когда Григорий вспоминает о Договоре, он начинает волноваться. Договор — это очень важно. Это — цель жизни Григория, и за достижение цели он готов платить любую цену. Сейчас цена — это работа на Важного человека.
— Больше ошибок не будет, — решительно заявил Григорий.
И больше он их не делал.
Он не делал ошибок несколько месяцев. Однако его неожиданно вызвали к Важному человеку, и голос того звучал совсем не доброжелательно.
— Ты не делаешь новых ошибок, — сказал он. — Но твои старые ошибки... Они, как шар в бильярде, который случайно задел неумелый игрок. Он катится, катится и, казалось бы, сейчас остановится... Но вместо этого он падает в лузу. И все портит.
Григорий опустил голову.
— Та девочка из Волчанска, она пропала. Ее не могут найти. Я думаю, тут сказалась твоя прошлогодняя ошибка. Да, наверняка. Такие вещи не проходят бесследно. Но мне нужна эта девочка. Хотя надежды не очень много. Но я все-таки хочу отработать ее до конца...
Григорий не очень понимал, что все это значит, он просто смирно стоял и ждал приговора.
— Мы ищем ее, — сказал Важный человек. — И, может быть, мы ее найдем. А может, и нет... — Наступила пауза, она длилась несколько минут, за которые Григорий украдкой поднял глаза и взглянул в полумрак, но не увидел там Важного человека и не увидел никого, как обычно. Возможно, еле слышный шепот донесся до него — и все.
Потом Важный человек заговорил опять:
— Найдем или нет, но у нас есть такое предчувствие, что она вернется в этот свой город. Когда она вернется, ты уже должен быть там. Ты уже должен быть начеку. И никаких ошибок на этот раз.
— Я снова поеду в Волчанск? — упавшим голосом спросил Григорий.
— Да. У тебя там будет квартира. Ты будешь там жить. Делать для меня кое-какую работу, если это будет недалеко от Волчанска. И будешь ждать. Ясно?
— Ясно, — сказал Григорий и повторил, как заклинание: — Больше ошибок не будет.
Так он говорил, но в душе был смущен. Он не делал ошибок почти год, а потом ему говорят, что нужно ехать в Волчанск. И Григорий начал волноваться. Он боялся, что этот проклятый город собьет его с безошибочного пути.
Тем не менее он поехал, потому что Важному человеку нельзя отказать.
Он поехал, и он не делал ошибок еще год. Еще два. Он все время был начеку. А потом ему дали новое задание.
Важный человек хотел, чтобы он устроился работать в гостиницу и подождал, пока там появятся двое — мужчина и девушка. Григорий нервничал, потому что два задания одному человеку — это слишком много. Прошло целых два года с момента исчезновения первой девушки, и Григорию разрешили полностью сосредоточиться на второй.
Григорию приказано было следить за ней и не допустить, чтобы она покинула Волчанск. Это легко. Девушка не обращала внимания на Григория, он замечательно выполнял свое задание.
Потом Григорию позвонили — не Важный человек, он сам никогда не звонит, — но другие люди от его имени. Есть там такой человек с очень гладким, очень вежливым голосом. У него короткие седые волосы, торчащие кверху. Григорию кажется, что вот этому человеку как раз нравится убивать людей. Григорий видел пару раз, как он это делает. Это было отвратительно.
Этот седой человек с гладким голосом позвонил и приказал Григорию усилить контроль. Его голос на этот раз был не очень гладок, и Григорий догадался: что-то пошло не так. Что-то нарушилось в планах Важного человека. Григорий догадался, но не выдал своей догадки, потому что это не его дело. Пусть Важный человек сам наказывает своих людей за ошибки.
Усилить так усилить. Григорий сделал так, что в соседнем с 606-м номере выходит из строя электропроводка. Туда теперь никого не селят, и Григорий много времени проводил в нем; у него есть специальная штука, с помощью которой можно слушать через стену. Он слушал, что происходит в номере 606.
Григорий узнал немного: девушка ждет того мужчину, который ее сюда привез. Но тот почему-то задерживается. Девушка нервничает и продолжает ждать. Она заказывает междугородние телефонные переговоры. Но заказанные ею номера не отвечают. Она снова нервничает и снова ждет. А Григорий продолжал за ней присматривать. С девушкой мало хлопот, она почти не выходит из гостиницы, а когда выходит, то настороженно оглядывается по сторонам, словно опасается кого-то. Кого-то, но уж явно не Григория, который спокойно ходил мимо девушки. Кстати, ее зовут Лена.
Потом девушка перестала нервничать. Ее настроение меняется. Она много спит, долго смотрит телевизор и мало выходит из номера. Из гостиницы она уже совсем не выходит. Она стала настолько рассеянной, что забыла вовремя внести плату за проживание в гостинице. Это делает Григорий.
Ему интересно, сколько это будет продолжаться, но человек с гладким голосом ответил, что это не его дело. Сколько надо, столько и будет продолжаться. Пока не вернется тот мужчина. Григорий понимал, что это, должно быть, очень важный мужчина, если его так ждут. Жаль, он не успел его тогда как следует рассмотреть.
Но однажды все вдруг меняется. Все вдруг становится сложнее и хуже.
2
Бондарев двигался сквозь толпу почти на ощупь, выставив вперед руку и сигнализируя впереди стоящим: «Пропустите», «Дайте дорогу»... Наиболее стойкие из любопытствующих, кого не разогнал ни дождь, ни ночь, ни многочасовое отсутствие каких-либо заметных событий, подозрительно косились на него и неохотно расступались. Зевающие журналисты на линии оцепления своим видом напомнили Бондареву, что и сам он не спал уже черт знает сколько часов или дней.
— Пропустите... Дайте пройти...
Он уперся в милицейский кордон, сочувственно посмотрел в глаза набычившемуся сержанту и свистнул в два пальца.
— Еще свистни, и в лоб получишь, — пообещал сержант.
— Не в этой жизни, — самоуверенно ответил Бондарев и замахал Исе, который вышел на свист. Иса сделал знак рукой, и Бондарева пропустили к гостинице. — Вот ведь юный пионер, — пробормотал себе под нос Бондарев. — От горшка два вершка, а уже милицейским оцеплением командует. Что же дальше-то будет?
Поравнявшись с Исой, он хлопнул парня по плечу и, памятуя, что тот вроде бы учит английский, произнес:
— Хэлло, кид...
— Гутен абенд, геноссе Бондарев, — ответил Иса.
— О! — Бондарев изобразил глубокое потрясение, настолько глубокое, что губы Исы тронула едва заметная улыбка.
Они вошли в гостиницу. В дальнем конце вестибюля, рядом со стойкой администратора, Бондарев увидел Лапшина, который был настолько занят, что не обратил на вошедших никакого внимания. Гораздо ближе — и это стало сюрпризом для Бондарева — он увидел майора Афанасьева, который нервно вышагивал вдоль стены.
Афанасьев тоже узнал Бондарева, быстро подошел к нему, криво усмехнулся:
— Теперь понятно... Московский писатель, да?
— Приходится подрабатывать, — ответил Бондарев, ища взглядом Морозову и не находя ее. — А вы тут какими судьбами?
Афанасьев подошел вплотную и перешел почти на шепот:
— Помогите мне. Сделайте что-нибудь. Прошу вас. Вы же знаете...
— Сделать что? — Бондарев видел перед собой взволнованного майора, который, конечно же, сам по себе неплохой человек, но только непонятно, почему его допустили в это здание во время таких событий.
— Она — там, — сказал майор.
— Она?
— Настя.
Бондарев схватился за виски и стал яростно их массировать. С этого момента он боялся хоть на миг потерять ясность рассудка и упустить хоть малейшую деталь. Он понимал, что происходит нечто очень важное, и степень этой важности он пока не понимает, как не понимает ее майор Афанасьев, как не понимает ее Морозова и, пожалуй, даже Директор.
— Как она здесь оказалась?
— Она вернулась в город. Вчера или позавчера. Не знаю, почему она остановилась в гостинице, ведь у нее есть дом. Но это неважно. Она остановилась в этой гостинице. Потом приехала домой. Мы встретились. Мы поговорили. Потом она почему-то убежала и... Не знаю, почему. Потом я по телевизору увидел в новостях вот это все. — Афанасьев широким жестом обвел вестибюль гостиницы. — Сказали про заложников. Что там есть молодая девушка. Я сразу ей позвонил в номер — там никто не брал трубку. Я снова позвонил. Никого. Тогда я приехал сюда. Показал удостоверение, все рассказал. Меня провели в школу, куда вывели людей из гостиницы. Я все там обошел — Насти нет. Сказали, что заложниц трое, среди них молодая девушка. По описанию подходит. Я пришел сюда. Но ваша женщина поднялась наверх и передала оттуда, что девушка — это не Настя. И теперь я не знаю, что делать и как вообще...
— Подождите здесь.
— Да-да, этим я и занимаюсь, — сказал Афанасьев без особой надежды в голосе. Он отступил на шаг, потом снова подступил к Бондареву вплотную и умоляюще зашептал: — Ну я вас очень прошу... Ну сделайте что-нибудь! Ну найдите ее!
— Конечно, — сказал Бондарев, но Афанасьеву этого было мало.
— Вы не понимаете, — говорил он, и его лицо исказилось таким откровенным страданием, на которое, как казалось Бондареву, взрослые мужчины просто не способны. — Вы не можете понять, насколько это важно... Мне нужно сказать ей очень важную вещь! Я должен был ей сказать это давно! Но я... Это моя вина. Если бы я сказал это два года назад, то, возможно, все было бы иначе, возможно, она не сбежала бы из дома. Я должен был ей сказать это сегодня днем, но... Я снова не успел. И если что-то с ней случилось... Я просто не переживу, что она так и не узнает...
— Это действительно важно?
— Это очень важно.
— Расскажите мне.
— Это. — Афанасьев отрицательно замотал головой. — Это наше семейное, это личное. Это не имеет никакого отношения к вашим делам...
— Вы ошибаетесь. Все вот это, — Бондарев показал на Лапшина, Ису, разгромленный вестибюль, — все это — по поводу вашей дочери.
— Это вы ошибаетесь... Она случайно оказалась...
— Что вы хотели ей рассказать?
— Неважно. Точнее, важно, но для нее. Не для вас.
— Вы хотели ей рассказать, что Светлана Мироненко — это не ее родная мать?
— Откуда вы?.. — Афанасьев посмотрел на Бондарева так, будто у того выросла вторая голова.
— Эй! — Это оран Лапшин, выскочивший из своего закутка с лэптопом, как с автоматом наперевес. — Какого черта ты там?.. Сюда давай!
Бондарев бросился к нему, не видя, что так же поспешно за ним следует Афанасьев.
— Там какой-то вертолет крутится, — озабоченно сообщил Лапшин. — Непонятно чей, откуда...
— Хочешь сбить его?
— Я бы его сбил, чтоб на нервы не действовал, да нечем. Разве что ты вылезешь на крышу и свалишь его...
— Меня вертолеты сегодня не очень интересуют, — сказал Бондарев. — Меня больше девушки волнуют... А уже потом вертолеты. Только вот вопрос: а что интересует тех, кто в вертолете?
— Я бы его сначала сбил, а потом уже задавал такие вопросы. — Лапшин, как всегда, тяготел к простым решениям. — Короче, Морозова спускается вниз. И вся эта банда спускается вместе с ней. Ты бы поднялся, подстраховал, что ли...
— Это Морозова сказала?
— Нет, это я так думаю.
— Если это не Морозова сказала, то мне там делать нечего. Она сама разберется, а я...
Бондарев медленно обернулся.
— А это что такое?
— Это? Это дверь в подвал. Там прачечная, подсобки и все такое... Там все проверяли — чисто.
— Я знаю, что там, — сказал Бондарев. — Я спрашиваю: если там проверяли и там все чисто, то что это за звук?
Он не стал дожидаться от Лапшина совета швырнуть в подвал пару гранат, а потом уже задавать такие вопросы. Он подхватил со стойки «калаш» и пошел в подвал.
— Пропустите... Дайте пройти...
Он уперся в милицейский кордон, сочувственно посмотрел в глаза набычившемуся сержанту и свистнул в два пальца.
— Еще свистни, и в лоб получишь, — пообещал сержант.
— Не в этой жизни, — самоуверенно ответил Бондарев и замахал Исе, который вышел на свист. Иса сделал знак рукой, и Бондарева пропустили к гостинице. — Вот ведь юный пионер, — пробормотал себе под нос Бондарев. — От горшка два вершка, а уже милицейским оцеплением командует. Что же дальше-то будет?
Поравнявшись с Исой, он хлопнул парня по плечу и, памятуя, что тот вроде бы учит английский, произнес:
— Хэлло, кид...
— Гутен абенд, геноссе Бондарев, — ответил Иса.
— О! — Бондарев изобразил глубокое потрясение, настолько глубокое, что губы Исы тронула едва заметная улыбка.
Они вошли в гостиницу. В дальнем конце вестибюля, рядом со стойкой администратора, Бондарев увидел Лапшина, который был настолько занят, что не обратил на вошедших никакого внимания. Гораздо ближе — и это стало сюрпризом для Бондарева — он увидел майора Афанасьева, который нервно вышагивал вдоль стены.
Афанасьев тоже узнал Бондарева, быстро подошел к нему, криво усмехнулся:
— Теперь понятно... Московский писатель, да?
— Приходится подрабатывать, — ответил Бондарев, ища взглядом Морозову и не находя ее. — А вы тут какими судьбами?
Афанасьев подошел вплотную и перешел почти на шепот:
— Помогите мне. Сделайте что-нибудь. Прошу вас. Вы же знаете...
— Сделать что? — Бондарев видел перед собой взволнованного майора, который, конечно же, сам по себе неплохой человек, но только непонятно, почему его допустили в это здание во время таких событий.
— Она — там, — сказал майор.
— Она?
— Настя.
Бондарев схватился за виски и стал яростно их массировать. С этого момента он боялся хоть на миг потерять ясность рассудка и упустить хоть малейшую деталь. Он понимал, что происходит нечто очень важное, и степень этой важности он пока не понимает, как не понимает ее майор Афанасьев, как не понимает ее Морозова и, пожалуй, даже Директор.
— Как она здесь оказалась?
— Она вернулась в город. Вчера или позавчера. Не знаю, почему она остановилась в гостинице, ведь у нее есть дом. Но это неважно. Она остановилась в этой гостинице. Потом приехала домой. Мы встретились. Мы поговорили. Потом она почему-то убежала и... Не знаю, почему. Потом я по телевизору увидел в новостях вот это все. — Афанасьев широким жестом обвел вестибюль гостиницы. — Сказали про заложников. Что там есть молодая девушка. Я сразу ей позвонил в номер — там никто не брал трубку. Я снова позвонил. Никого. Тогда я приехал сюда. Показал удостоверение, все рассказал. Меня провели в школу, куда вывели людей из гостиницы. Я все там обошел — Насти нет. Сказали, что заложниц трое, среди них молодая девушка. По описанию подходит. Я пришел сюда. Но ваша женщина поднялась наверх и передала оттуда, что девушка — это не Настя. И теперь я не знаю, что делать и как вообще...
— Подождите здесь.
— Да-да, этим я и занимаюсь, — сказал Афанасьев без особой надежды в голосе. Он отступил на шаг, потом снова подступил к Бондареву вплотную и умоляюще зашептал: — Ну я вас очень прошу... Ну сделайте что-нибудь! Ну найдите ее!
— Конечно, — сказал Бондарев, но Афанасьеву этого было мало.
— Вы не понимаете, — говорил он, и его лицо исказилось таким откровенным страданием, на которое, как казалось Бондареву, взрослые мужчины просто не способны. — Вы не можете понять, насколько это важно... Мне нужно сказать ей очень важную вещь! Я должен был ей сказать это давно! Но я... Это моя вина. Если бы я сказал это два года назад, то, возможно, все было бы иначе, возможно, она не сбежала бы из дома. Я должен был ей сказать это сегодня днем, но... Я снова не успел. И если что-то с ней случилось... Я просто не переживу, что она так и не узнает...
— Это действительно важно?
— Это очень важно.
— Расскажите мне.
— Это. — Афанасьев отрицательно замотал головой. — Это наше семейное, это личное. Это не имеет никакого отношения к вашим делам...
— Вы ошибаетесь. Все вот это, — Бондарев показал на Лапшина, Ису, разгромленный вестибюль, — все это — по поводу вашей дочери.
— Это вы ошибаетесь... Она случайно оказалась...
— Что вы хотели ей рассказать?
— Неважно. Точнее, важно, но для нее. Не для вас.
— Вы хотели ей рассказать, что Светлана Мироненко — это не ее родная мать?
— Откуда вы?.. — Афанасьев посмотрел на Бондарева так, будто у того выросла вторая голова.
— Эй! — Это оран Лапшин, выскочивший из своего закутка с лэптопом, как с автоматом наперевес. — Какого черта ты там?.. Сюда давай!
Бондарев бросился к нему, не видя, что так же поспешно за ним следует Афанасьев.
— Там какой-то вертолет крутится, — озабоченно сообщил Лапшин. — Непонятно чей, откуда...
— Хочешь сбить его?
— Я бы его сбил, чтоб на нервы не действовал, да нечем. Разве что ты вылезешь на крышу и свалишь его...
— Меня вертолеты сегодня не очень интересуют, — сказал Бондарев. — Меня больше девушки волнуют... А уже потом вертолеты. Только вот вопрос: а что интересует тех, кто в вертолете?
— Я бы его сначала сбил, а потом уже задавал такие вопросы. — Лапшин, как всегда, тяготел к простым решениям. — Короче, Морозова спускается вниз. И вся эта банда спускается вместе с ней. Ты бы поднялся, подстраховал, что ли...
— Это Морозова сказала?
— Нет, это я так думаю.
— Если это не Морозова сказала, то мне там делать нечего. Она сама разберется, а я...
Бондарев медленно обернулся.
— А это что такое?
— Это? Это дверь в подвал. Там прачечная, подсобки и все такое... Там все проверяли — чисто.
— Я знаю, что там, — сказал Бондарев. — Я спрашиваю: если там проверяли и там все чисто, то что это за звук?
Он не стал дожидаться от Лапшина совета швырнуть в подвал пару гранат, а потом уже задавать такие вопросы. Он подхватил со стойки «калаш» и пошел в подвал.
3
Но однажды Григорий вдруг увидел в гостинице подозрительных людей. Его предупредили, что девушкой могут поинтересоваться другие люди, враги, так что он был начеку. Двое подозрительных людей настораживали его все больше и больше, Григорий забрался в номер к одному из них, и там...
И там он обнаружил бумаги, много бумаг с пометками, и, к своему изумлению и ужасу, Григорий увидел на одном из листов помеченное имя той, другой девушки, которая пропала два года назад, и ради слабой надежды на возвращение которой Важный человек и отправил его в Волчанск.
Григорий не то чтобы паниковал, он просто понимал, что ситуация осложняется и что он не готов к этому. Григорий не в состоянии был одновременно следить за двумя этими делами, поэтому он попросил помощи. Ему обещали помощь, но не сразу, и Григорий не был уверен, что до прихода этой помощи он все сделает правильно...
И там он обнаружил бумаги, много бумаг с пометками, и, к своему изумлению и ужасу, Григорий увидел на одном из листов помеченное имя той, другой девушки, которая пропала два года назад, и ради слабой надежды на возвращение которой Важный человек и отправил его в Волчанск.
Григорий не то чтобы паниковал, он просто понимал, что ситуация осложняется и что он не готов к этому. Григорий не в состоянии был одновременно следить за двумя этими делами, поэтому он попросил помощи. Ему обещали помощь, но не сразу, и Григорий не был уверен, что до прихода этой помощи он все сделает правильно...