Страница:
Я пришпорила Стрелу и быстро поскакала вниз, в долину. Ветер перекатывал колосья пшеницы. Вдалеке, возле самых сланцевых гор, похожих на окаменевшие гребни морских волн, простирались красноватые поля гречихи. А еще дальше, у подножия другого холма, окутанного зыбкой синей дымкой, зеленела дубовая роща – начало Гравеля, одного из знаменитых лесов Семилесья.
Здесь я даже дышала с истинным наслаждением. Ничего не было лучше, чем этот бретонский воздух, – пропитанный запахами травы и хвои, напоенный влажным и соленым дыханием океана.
Наклонившись с лошади, Кристиан обнял меня за талию и с силой привлек к себе. Моя щиколотка оказалась плотно прижатой к его ноге. Лошади фыркали, недовольные подобной позой.
– Вы так взволнованы, – прошептал он.
– Да. Хорошо, что мы приехали сюда.
Я невольно покачнулась в его сторону. Он поцеловал меня – кратко, мимолетно, потом его голова опустилась, и губы Кристиана жарко припали к плавной впадинке между моими грудями, там, где вырез амазонки был заколот тяжелой камеей.
Сквозь приятное волнение, охватывающее меня, я еще успела уяснить, что сейчас не место и не время.
– Ах, как это неблагоразумно, Кристиан, – произнесла я не без лукавства, мягко отстраняясь, – мы ведь почти на виду.
– Здесь? Среди этих дремучих лесов?
– Здесь не только леса, и вы сейчас в этом убедитесь. Рукояткой хлыста я указала на дым, вьющийся над деревьями.
– Должно быть, это жилище лесника.
Он нежно поднес мою руку к губам. Этот жест тронул меня больше, чем я рассчитывала, и мне вдруг почему-то самой стало досадно, что до Сент-Элуа еще так далеко. Кристиан был очень хорош в любви – такой нежный, внимательный, терпеливый. За прошедшие дни я достаточно в этом убедилась. И, хотя голова моя по-прежнему не кружилась от любви к кузену, я чувствовала, что привязываюсь к нему все больше и больше. Я стала так неосторожна, что даже не задумывалась о том, что могу иметь ребенка.
Кристиан уже отъехал на несколько туазов, и я, чтобы догнать его, хлестнула Стрелу. Мы снова поскакали – очень быстро, в полный карьер, так, что я едва успевала уклоняться от летевших мне в лицо веток. Очертания странной хижины мелькали среди деревьев. Несомненно, это был дом лесника. Я остановила лошадь совсем рядом у ограды, и Кристиан помог мне сойти на землю.
Во дворе хижины какая-то женщина разводила огонь, девочка лет пятнадцати, видимо ее дочь, замешивала густое коричневое тесто. Одеты они были бедно, в одинаковые суконные юбки, передники и белые чепцы. Рядом покуривал трубку бретонец лет пятидесяти, облаченный в обычные для этих мест козий мех до пят и деревянные башмаки с железными подковами. У него было темное, жесткое лицо, чуть искривленный набок нос и глубоко посаженные блестящие глаза.
– Кто вы? – спросила я бретонца на местном наречии. – Вы лесник? Егерь?
– Я лесник, мадам, – произнес он, снимая шляпу, – мое имя Жан Коттро.
– И у кого вы служите?
– У его сиятельства. И у его дочери.
– Стало быть, у меня?
Лесник выпустил целую тучу дыма.
– Так вы и есть наша сеньора? Я кивнула.
– Матерь Божья! Очень давно мы вас не видели, мадам. А что, его сиятельство тоже вернется?
– Принц хотел бы вернуться, но это не от него зависит. Лесник пригласил меня в дом. Я прошлась по двору, с любопытством разглядывая жилище.
– Это моя жена, Жанна, и дочь Франсина… Франсине только четырнадцать.
Прежде чем я успела опомниться, мать и дочь по очереди поцеловали мне руку.
– Вам тут хорошо? – спросила я, обращаясь к леснику.
– Мы всем довольны, мадам. Здесь нам всего хватает.
– Скажите, Коттро, а Сент-Элуа в целости? Его никто не трогал?
Лесник покачал головой.
– Хвала пресвятой деве, нет. Здешние люди еще помнят Бога. Мы все слушаемся священника, а он, конечно же, запрещает делать то, что делают парижане. Оттого в Париже и жизнь пошла такая скверная. Это кара за грехи. Мы – люди простые, мы привыкли, что главный на небе – Господь Бог, главный на земле – король, главный в Бретани – наш сеньор, принц. Если бы новые власти не трогали нас и не забирали наших сыновей в армию, мы бы и дальше жили так, по-старому, без всяких бед.
В его темных глазах полыхнул огонек ярости.
– У вас много сыновей? – спросила я.
– Четыре сына и три дочери. У других бывает и больше.
– А где сыновья? Сверкнув глазами, он ответил:
– В лесах.
Сказав это, Коттро очень энергично запыхтел трубкой, словно пытался этим унять свой гнев. Здесь не любили новых веяний, это я поняла. Здешним крестьянам, фанатичным католикам, не нравились гонения, начинающиеся против неприсягнувших священников.
– А Франсина? – спросила я, желая сменить тему. – Девочке, наверное, трудно вот так, в лесу. Она скоро станет взрослой. За кого же она выйдет замуж в этой глуши?
– Мы все под Богом ходим, мадам. Как он распорядится, так и будет.
– Хотите, я возьму ее в Сент-Элуа? – предложила я. Лесник улыбнулся:
– Спасибо за милость, ваше сиятельство, но что наша Франсина будет там делать? Она не привыкла к роскоши.
– К роскоши? Она красивая девушка. Ей не место здесь. Жан Коттро почтительно мне поклонился.
– Франсина – глупая девчонка, ваше сиятельство. Мы и мечтать не смели, что она окажется в замке.
– Так вы согласны?
– Мы все сделаем так, как вы прикажете, мадам.
Они обступили меня полукругом, громко и наперебой благодарили, целовали мне руки и подол платья. Я была очень смущена.
– Ну довольно, довольно! – воскликнула я, вырываясь. – Пусть Франсина придет сегодня вечером в Сент-Элуа… Ей найдется там работа.
Покинув жилище лесника, мы больше никуда не сворачивали, держа курс на запад. Узкая дорога петляла среди солончаков, поросших по краям высоким донником; когда лес стал совсем редким, перед нами открылось поместье.
Это была усадьба Крессэ. Сейчас старый замок – обветшалый, осевший – производил жуткое впечатление. Как я могла не замечать раньше этих мрачных серых стен, заросших почти повсеместно диким виноградом и плющом, этого глухого болота за замком? Раньше это поместье казалось мне лишь грустным и загадочным. Теперь… Я даже передернула плечами. Нет, только очень мрачный человек может жить в таком месте! Парк превратился в дремучий лес, дорожки заросли терном и сорняками. Печальным и злосчастным казался этот замок.
– Просто воплощение средневековья, – вдруг отозвался Кристиан. – Удивительное место. Вероятно, герои романов Уолпола и мадам Радклиф обитали именно в таких замках.
Я промолчала, в душе полностью согласная с ним. Мне даже казалось странным, что кто-то, как я знала, купил это сумрачное поместье с торгов.
В Сент-Элуа мы ехали молча. Я не проронила ни единого слова, думая о том, что было бы неплохо, если бы Шарль, этот малыш, настоящий наследник виконта, получил замок назад. Как хотелось бы купить Крессэ! Я даже чувствовала себя слегка обязанной сделать это. Но наше финансовое положение было просто плачевно. Паулино говорил, что к концу года мы не соберем и ста пятидесяти тысяч – и это после миллионного годового дохода, к которому я привыкла. А еще налоги, а еще долги другим банкирам. Долги-то, в отличие от доходов, не уменьшаются. Марию Антуанетту просить мне будет стыдно. Она и так мне много дала. А если попросить отца, он наверняка откажет. Ограничится тем, что скажет: приезжайте в Вену, там у вас будет все.
Во дворе Сент-Элуа меня ждали Жанно, Шарло и Аврора. Дети полукругом обступили меня, щебетали, как птички, рассказывая о путешествии в карете и своих новых друзьях. Я заметила, что даже смуглый Шарло уже почти не дичится. Он хорошо вырос за последние месяцы, но казался очень неуклюжим, как медвежонок. По моим соображениям, ему было лет семь, не больше.
– Слушаются ли они вас, мадемуазель Валери? – спросила я у гувернантки. – Может, вам нужна помощь? Справиться с тремя детьми трудно.
– Нет, мадам, – заявила она сдержанно, – я вполне справляюсь со своими обязанностями.
– И все же сегодня вы получите помощницу. Вечером в замок придет некая Франсина Коттро; она еще почти девочка, но вы быстро ее всему научите. И у вас будет больше свободного времени.
Жанно, заметив, что я приехала с Кристианом, бросился сперва не ко мне, а к нему.
– Сударь, нет ли у вас еще одного щенка? – спросил он, обращаясь к графу, и такая надежда, такое желание звучали в его голосе, что он готов был умолять о новом подарке.
– Щенка, к сожалению, нет. Но если завтра мы отправимся в деревню, то, пожалуй, выберем очень милого козленка.
– А что это такое?
– То же самое, что и щенок, только лучше, малыш. Я привлекла к себе Жанно и улыбнулась.
– Здесь мрачно, – заметил Кристиан.
– Так мрачно, что вас не забавляет даже наш маскарад? Мы оба еще раз оглядели нашу одежду и улыбнулись. Для изысканного и элегантного Кристиана нарядиться в серый сюртук и бутылочного цвета шляпу было истинным мучением. Да и меня скромное платье и легкий чепец делали неприметной. Мы выглядели как мелкие буржуа. Впрочем, в этом и была вся соль нашего замысла. Отправиться путешествовать пешком по прибрежной Бретани и, разумеется, делать это инкогнито.
– Смотрите, – сказала я, – впереди Морбиган. Морбиган, внутреннее море перед ваннской гаванью, казался рябым, как лицо человека после оспы, от бесчисленного множества крошечных островков, рассеянных между волнами. Легкий, причудливый туман, окутывающий их, вырастал в странные фигуры. Точно белые призраки колыхались над волнами… Я невольно сжала руку Кристиана.
– Это, вероятно, острова друидов, – произнес он.
– Ах да… Вы знаете, кто такие друиды?
– Приблизительно.
– Это жрецы древних кельтов, что когда-то жили здесь. Они уплыли на запад. Видите те холмы?
Он кивнул.
– Это священные холмы друидов.
– Почему священные?
– Потому что могильные. А дальше менгиры и долмены – культовые камни.
– Как печален ваш край, – сказал Кристиан. – Здесь только и есть очаровательного, что эти холмы, да и те оказались могильными. У меня такое впечатление, будто я попал в огромную гробницу.
Я промолчала. Так думали почти все, кто приезжал в Бретань. Для того чтобы полюбить ее, осознать ее прелесть, нужно было ее узнать, понять, видеть ее не только в дни ненастья, но и когда солнце смеется в серо-голубом бретонском небе. А здешние леса? Нигде в мире нет лесов краше.
Над морем клубился сырой туман. Мы пошли вдоль берега, стараясь держаться подальше от холодных волн. Рядом раскинулись одинокие фермы. Громко блеяли овцы.
В полдень перед нами предстали полуразвалившиеся стены монастыря Сусиньо. Холодом и мраком средневековья повеяло на нас от руин этого замка, воздвигнутого еще в XIII веке. Мы долго бродили между развалинами по тропинкам, среди зарослей лопуха и донника. Сыростью сочились стены. Все здесь напоминало о знаменитом коннетабле Артюре де Ришмоне, герцоге Бретонском, освободившем Францию от англичан.
Полуразбитая, сдавленная с двух сторон стенами лестница вела нас наверх, в башню. Среди камней монастыря еще торчал воткнутый в канделябр железный ржавый факел. Когда он погас – сто, двести лет назад?
Мы взобрались наверх, и холод пронзил меня. Странная панорама открылась перед нами. Только с крыши собора Нотр-Дам можно было бы наблюдать такое. Отсюда, из Сусиньо, была видна чуть ли не вся прибрежная Бретань – изумрудно-зеленая, фисташковая, заплаканная после дождя, окутанная туманами и мрачно мигающая темными глазами болот и черными пятнами лесов. В клубах пара виднелся морской мыс – огромный, далекий.
– Прекрасный край для мятежа, – сказал Кристиан.
– Для мятежа? – переспросила я, вздрагивая от дурного предчувствия.
– Да. Именно так. Господь Бог, пожалуй, не мог придумать лучше. Бретань – извечная мятежница, это все знают.
Мы шли целый день, и я очень устала, хотя Кристиан и убеждал меня своими нескончаемыми комплиментами, что я выгляжу как никогда хорошо. Конечно же, верить ему не следовало. Туфли натерли мне ногу, и я бы с удовольствием с ними рассталась, если бы было чуть теплее.
В Пор-Навало мы сели в лодку, и рыбаки перевезли нас через пролив. Было уже не так сыро и ветрено, как в Морбигане. Мы так устали, что, едва сняв комнату в гостинице и поужинав, сразу уснули.
Мы провели ту ночь очень невинно, но я тогда ощутила к Кристиану не только привязанность, а, может быть, нечто большее. Было так хорошо, что он есть рядом. Я уже со страхом представляла, что мы когда-нибудь расстанемся. Очень желая, чтобы он чувствовал то же самое, я внезапно спросила его, уже утром, когда мы шли по безлюдной долине, – спросила шепотом, слегка настороженно:
– Вы счастливы, Кристиан?
– С вами – да. Я люблю вас, Сюзанна.
– Тогда я тоже счастлива. Мне ничего больше не нужно. Впереди утренние лучи солнца озаряли крошечный городок Локмариякер, больше похожий на рыбацкое селение.
– Вы были здесь? – спросил Кристиан.
– Нет, никогда, – призналась я. – Но Локмариякер – это родина и столица друидов.
– Ах, да выбросьте вы из головы этих друидов, дорогая кузина! Разве вы не видите, что мы все ближе к теплу и солнцу?
Мы шли по каменистым полям Карнака. Ветер трепал мои юбки и шляпу, но это был уже не тот холодный ветер, которым встретил нас неприветливый Морбиган.
– Какие здесь туманы, – проговорила я. – Там, где я родилась, в Тоскане, туманы были легкие и разноцветные, а здесь они тусклые, бледные, печальные…
Мимо нас тянулось серое море, оживленное кое-где белыми барашками пены. Дорога шла то вдоль побережья, то сворачивала и пересекала серые долины. К вечеру показалось заросшее травой, ряской, затянутое тиной озеро. Белые чашечки лилий уже сомкнулись на ночь. Под водой пряталось подножие старого замка, давшего начало городку. Сумрачную тишину вдруг прорезал хриплый крик, а сразу после этого – какое-то громкое шипение. Я вздрогнула и ухватилась за руку Кристиана.
– Не бойтесь, Сюзанна, – сказал он, – это просто сипуха.
– Кто? – переспросила я, все еще вздрагивая.
– Глупая птица. Она живет в скалах и камнях. Когда я был ребенком, мне доводилось ее слышать.
– А где вы выросли?
– В Нормандии.
– Значит, мы с вами – почти земляки…
Наступила ночь – черная, безлунная и беззвездная. Темное небо не улыбнулось ни одной светящейся точкой. И слышно было, что завывает ветер в дымоходе.
Утром городок, где мы заночевали, показался мне и веселее, и приветливее. Солнце светило ярко, совсем по-летнему, и решительно изгоняло мрак из средневековых узких улиц. Небо из серого сделалось почти голубым. Гранитная дорога шла через равнину с друидическими камнями, покрытыми мхом, но теперь природа вокруг улыбалась, и настроение у меня было приподнятое. Какой-то бретонец согласился довезти нас через Лориан, край гибели кораблей, до Кимперле, где мы и поужинали. Вместо кофе здесь подавали маленьких, слегка посыпанных солью рыбок.
Чем дальше мы шли вперед, тем радостнее становилось у меня на душе. Голубело небо, унимался ветер, все пышнее зеленели леса…
– Смотрите, смотрите, да это же маки!
В гиацинтовом золотисто-красном свете заката головки маков сливались в один ослепительный ковер, легкий и колеблющийся по земле. Ветерок перекатывал по этому полю алые волны.
Я стремительно побежала вперед, одурманенная запахами цветов, моря и солнца. Воздух звенел от чистоты и прохлады, и в розово-персиковой вечерней дымке плавали легкие пушинки тополиного пуха.
Я рвала маки, сплетая из них венок, быстро слизывая с пальцев сок тугих оборванных стеблей. Кристиан присел на землю и, покусывая соломинку, с полуулыбкой наблюдал за мной.
– Ну как, этот венок мне идет?
Ах, я спрашивала, а ведь сама знала, как чудесны мои золотистые волосы в ореоле ярко-красных маков! Да еще если черные глаза сверкают счастливым огнем, а вокруг – пышный океан зелени и голубизна неба.
– Великолепно, – отвечал Кристиан.
Но что значили эти слова? Лучше всяких слов убеждал меня его взгляд – восхищенный, дерзкий. Я желанна, да, я желанна, и, Боже мой, как это прекрасно – быть желанной!
Я быстро присела рядом с ним, положила руки ему на плечи и, смеясь, поцеловала в губы. И в тот же миг небо и земля в моих глазах поменялись местами: я чувствовала ласки Кристиана, его тепло и словно бы растворялась в шорохе маков, дуновениях ветра и опаловом цвете заката.
Потом мне стало холодно, и я открыла глаза. Пальцы Кристиана ласкали мою обнаженную грудь, платье было в беспорядке.
– Нет, – сказала я весело, – давайте сначала найдем ночлег.
– Как? – смеясь, спросил он. – Сдается мне, моя милая кузина, что нам придется провести эту сказочную ночь под открытым небом. Мы забрели в такое место, где не живут люди. До города далеко, а вокруг – ни души… Остается согреваться любовью, Сюзанна.
– Но здесь же должна быть какая-то ферма… Пойдемте-ка, мне угодно вас немного помучить, милейший кузен!
Через час, когда сумерки уже сгустились, а трава в поле пригибалась от ветра, мы наткнулись на крошечный хутор у моря. Слышался шум воды.
– Эти волны плещутся в пещерах, – сказала я. – А от воды ночью будет идти теплый пар.
Мы постучали в ворота, и нам открыла пожилая бретонка – видимо, служанка. Она позвала хозяина. Тот был так любезен и, к нашему счастью, доверчив, что пустил нас переночевать и добавил, оглядев наши скромные одежды, что не потребует за ночлег никакой платы.
Постель была более чем скромная – огромный ворох сена на сеновале. Свежий пряный дух травы дурманил голову. Едва развязав пояс юбки, я скользнула в жадные объятия Кристиана.
Меня поразило, как горячи были его пальцы по сравнению с моей прохладной шелковистой кожей. Утопая в ворохе соломы, я чувствовала, как щекочут мне шею травинки, и, улыбаясь, ближе приникала к Кристиану, к его гладкой смуглой груди. Мои губы приоткрылись ему навстречу, я подняла руки, чтобы обнять его…
Странный стук заставил нас опомниться, и почти в то же мгновение волна холодной, густой и вязкой жидкости окатила наши лица, волосы и плечи. На губах Кристиана я ощутила ее сладкий-сладкий, как патока, вкус.
– Гм, это мед, – в недоумении произнес Кристиан. – Отличный липовый мед, черт побери. Похоже, что такой же сладкий, как и вы.
Снова целуя меня, он добавил:
– Впрочем, в этом мы сейчас убедимся.
Мы рассмеялись, и тут же позабыли о том, что случилось.
Янтарные капли меда тихо падали на нас, но я поняла это лишь тогда, когда ко мне снова стали возвращаться силы и разум. Было жарко, и я вытерла влажный лоб, слизав с тыльной стороны ладони сладкую жидкость.
Рядом шевельнулся Кристиан, нашел в темноте, среди сена мою руку и поднес к губам.
– Я люблю вас, Сюзанна. Я даже не думал, что так получится. Может быть, только сегодня я понял, какой, в сущности, чушью является эта политика и все, чем мы занимаемся. Все это сплошная суета…
– Вы говорите почти по-библейски, – отозвалась я тихо.
– Вы должны мне верить, – сказал он настойчиво.
– А могли бы вы бросить все это? Скажите, Кристиан?
Он молчал. Я вздохнула. Он, вероятно не сможет. А я бы бросила. Да появись в моей жизни хоть какое-то иное, всепоглощающее чувство, отличное от чувства мести, завладевшего мною сейчас, – и я бы все бросила… Что мне, в сущности, было нужно? То, чего хочет любая женщина. Любимый мужчина, семья, очаг. Правда, у меня внутри уже созревало убеждение, что я, видимо, не создана для всего этого.
Рука Кристиана тихо привлекала меня к себе.
– Сегодня все было восхитительно. Мед и поцелуи – чем не Аркадия?
Лукаво улыбаясь, я высвободилась из его объятий.
– Нет, я больше так не хочу. Я вся липкая, и в моих волосах налипла солома. Я хочу вымыться.
– Нет ничего проще. Ведь рядом море.
Я думала то же самое. Кристиан протянул мне рубашку.
– Прошу вас, кузина.
Притворяясь рассерженной, я покачала головой.
– Сколько раз мне вас просить: не называйте меня в такие минуты кузиной!
Ступая босыми ногами по мокрой траве, я шла к морю. Было тихо-тихо. Теплый ласковый туман клубился над водой. Золотисто-дымчатые кварцы звезд освещали лунную дорожку на море, белую песчаную косу и четкие силуэты голубых елей на утесе. Идиллия…
Волны ласково щекотнули мне ступни. От моря веяло блаженной прохладой, однако я остановилась в нерешительности.
– Идите же, Сюзанна, не будьте скромницей!
Увы, я давно лишилась того бесстыдства, которое процветало в Версале, а возможно, никогда и не имела его. Оглянувшись по сторонам, я подумала, что опасаться мне нечего. Глубокая ночь, вокруг – ни души… Я сбросила рубашку и вошла в воду. Море было теплое-теплое, как парное молоко.
Где-то под водой руки Кристиана нашли меня, обняли и настойчиво тянули к себе. Я поддалась, чувствуя, как растет тепло в груди – тепло, причиной которого был он, граф Дюрфор.
– Вы делали это когда-нибудь в воде? – прошептал он.
– Нет…
– Хотите попробовать?
Вытирая с ресниц брызги воды, я ответила:
– Пожалуй…
Концом нашего путешествия был Дуарненез – очаровательный курортный городок с белоснежными домами, расположенный в живописной изумрудно-зеленой долине. Легкие – голубые, розовые, белые – туманы окутывали город и синюю морскую ланду.
В одной из местных гостиниц нас ожидал экипаж, в котором мы отбыли в Сент-Элуа. Две недели безделья и нам, и детям пошли на пользу: они загорели, выросли и стали крепче. Жанно бегал босиком, как и его друзья из крестьянских семей, и Маргарита уверяла меня, что теперь он целый год не будет болеть.
Наше забытье закончилось. Нас обоих звал Париж, но возвращалась я туда с тягостным чувством. Тайный страх сопровождал меня. Мне впервые казалось, что этот огромный блестящий город способен проглотить все на свете – и меня, и Кристиана, и наши отношения.
Но мы возвращались, и мне ничего не оставалось, как только смотреть вперед.
Потом Франсуа ушел. Куда – меня не интересовало. Кроме того, я была рада, что он уходит. Сегодня мне было необходимо его отсутствие. Хотя бы до вечера.
К побегу королевской семьи было готово все, до самой последней мелочи. Генерал Буйе, один из немногих верных офицеров, расставил кавалерийские отряды от Монмеди до Шалона – так, чтобы королю и королеве ничто не угрожало. В каждом городишке, встречающемся на пути, молодой герцог де Шуазель расположил по эскадрону своих гусар, но для связи, к сожалению, избрал фигаро и тупицу, парикмахера Леонара. Леонар был искренний роялист, но очень бестолковый исполнитель. В этот день я волновалась по многим причинам, но больше всего оттого, что парикмахер уже скачет во весь опор исполнять данные ему поручения.
В полдень я рассеянно перебрала газеты, и на одном сером листке величиной с ладонь нашла еще одну причину для беспокойства – новый вопль неистового, припадочного Марата. «Короля хотят взять силой и увезти в Нидерланды, – сообщал он читателям, – твердя, что это, мол, никого не касается, а вы настолько глупы, что с легким сердцем позволите ему удрать. Парижане, безмозглые парижане, я уже устал втолковывать вам одно и то же – цепко держите и хорошенько стерегите короля и дофина в стенах вашего города, арестуйте Австриячку, ее золовку и остальных родственников; потеряв один день, можно погубить всю нацию!»
То, что о подготовке побега и о желании короля уехать говорит едва ли не весь Париж, я знала отлично, но появление подобной статьи в самый день отъезда внушало тревогу. Почему Марату пришло в голову напечатать ее именно сегодня? Не вызовет ли это волнений и нового восстания? Не зазвучит ли снова революционный набат, подобный тому, что звучал над Парижем в июле и октябре 1789 года?
Был только полдень… Я бесцельно смотрела в окно, то и дело поглядывая на часы. От долгого напряжения у меня появился холодок в груди. Стрелки двигались крайне неохотно и медленно. Я поднялась, стала ходить по комнатам, дожидаясь вечера и не находя себе никакого занятия. Ни читать, ни вышивать я не могла.
– Что это с вами, мадам? – остановил меня голос Маргариты. – Вы сегодня как потерянная.
Я попыталась улыбнуться.
– Просто мне очень скучно, вот и все.
– Так съездили бы в Люксембургский сад, – живо предложила она, – или в сад Тиволи, или в Версаль…
– Версаль? Там сейчас нет ничего интересного.
Чтобы не привлекать к себе внимания, я спустилась в кабинет и заперлась на ключ, делая вид, что занята бумагами. От нечего делать я перебрала все секретные документы и сожгла те, которые более всего доказывали мое участие в подготовке побега. Я ведь прекрасно знала, что то предприятие, на которое мы все решились, может потерпеть фиаско, и тогда – обыск, арест, тюрьма. У меня мелькнула мысль, что все те документы, которые сжигать я не отважилась, следовало бы перепрятать в более надежное место, но я не представляла себе точно, куда именно, и быстро забыла об этом.
Здесь я даже дышала с истинным наслаждением. Ничего не было лучше, чем этот бретонский воздух, – пропитанный запахами травы и хвои, напоенный влажным и соленым дыханием океана.
Наклонившись с лошади, Кристиан обнял меня за талию и с силой привлек к себе. Моя щиколотка оказалась плотно прижатой к его ноге. Лошади фыркали, недовольные подобной позой.
– Вы так взволнованы, – прошептал он.
– Да. Хорошо, что мы приехали сюда.
Я невольно покачнулась в его сторону. Он поцеловал меня – кратко, мимолетно, потом его голова опустилась, и губы Кристиана жарко припали к плавной впадинке между моими грудями, там, где вырез амазонки был заколот тяжелой камеей.
Сквозь приятное волнение, охватывающее меня, я еще успела уяснить, что сейчас не место и не время.
– Ах, как это неблагоразумно, Кристиан, – произнесла я не без лукавства, мягко отстраняясь, – мы ведь почти на виду.
– Здесь? Среди этих дремучих лесов?
– Здесь не только леса, и вы сейчас в этом убедитесь. Рукояткой хлыста я указала на дым, вьющийся над деревьями.
– Должно быть, это жилище лесника.
Он нежно поднес мою руку к губам. Этот жест тронул меня больше, чем я рассчитывала, и мне вдруг почему-то самой стало досадно, что до Сент-Элуа еще так далеко. Кристиан был очень хорош в любви – такой нежный, внимательный, терпеливый. За прошедшие дни я достаточно в этом убедилась. И, хотя голова моя по-прежнему не кружилась от любви к кузену, я чувствовала, что привязываюсь к нему все больше и больше. Я стала так неосторожна, что даже не задумывалась о том, что могу иметь ребенка.
Кристиан уже отъехал на несколько туазов, и я, чтобы догнать его, хлестнула Стрелу. Мы снова поскакали – очень быстро, в полный карьер, так, что я едва успевала уклоняться от летевших мне в лицо веток. Очертания странной хижины мелькали среди деревьев. Несомненно, это был дом лесника. Я остановила лошадь совсем рядом у ограды, и Кристиан помог мне сойти на землю.
Во дворе хижины какая-то женщина разводила огонь, девочка лет пятнадцати, видимо ее дочь, замешивала густое коричневое тесто. Одеты они были бедно, в одинаковые суконные юбки, передники и белые чепцы. Рядом покуривал трубку бретонец лет пятидесяти, облаченный в обычные для этих мест козий мех до пят и деревянные башмаки с железными подковами. У него было темное, жесткое лицо, чуть искривленный набок нос и глубоко посаженные блестящие глаза.
– Кто вы? – спросила я бретонца на местном наречии. – Вы лесник? Егерь?
– Я лесник, мадам, – произнес он, снимая шляпу, – мое имя Жан Коттро.
– И у кого вы служите?
– У его сиятельства. И у его дочери.
– Стало быть, у меня?
Лесник выпустил целую тучу дыма.
– Так вы и есть наша сеньора? Я кивнула.
– Матерь Божья! Очень давно мы вас не видели, мадам. А что, его сиятельство тоже вернется?
– Принц хотел бы вернуться, но это не от него зависит. Лесник пригласил меня в дом. Я прошлась по двору, с любопытством разглядывая жилище.
– Это моя жена, Жанна, и дочь Франсина… Франсине только четырнадцать.
Прежде чем я успела опомниться, мать и дочь по очереди поцеловали мне руку.
– Вам тут хорошо? – спросила я, обращаясь к леснику.
– Мы всем довольны, мадам. Здесь нам всего хватает.
– Скажите, Коттро, а Сент-Элуа в целости? Его никто не трогал?
Лесник покачал головой.
– Хвала пресвятой деве, нет. Здешние люди еще помнят Бога. Мы все слушаемся священника, а он, конечно же, запрещает делать то, что делают парижане. Оттого в Париже и жизнь пошла такая скверная. Это кара за грехи. Мы – люди простые, мы привыкли, что главный на небе – Господь Бог, главный на земле – король, главный в Бретани – наш сеньор, принц. Если бы новые власти не трогали нас и не забирали наших сыновей в армию, мы бы и дальше жили так, по-старому, без всяких бед.
В его темных глазах полыхнул огонек ярости.
– У вас много сыновей? – спросила я.
– Четыре сына и три дочери. У других бывает и больше.
– А где сыновья? Сверкнув глазами, он ответил:
– В лесах.
Сказав это, Коттро очень энергично запыхтел трубкой, словно пытался этим унять свой гнев. Здесь не любили новых веяний, это я поняла. Здешним крестьянам, фанатичным католикам, не нравились гонения, начинающиеся против неприсягнувших священников.
– А Франсина? – спросила я, желая сменить тему. – Девочке, наверное, трудно вот так, в лесу. Она скоро станет взрослой. За кого же она выйдет замуж в этой глуши?
– Мы все под Богом ходим, мадам. Как он распорядится, так и будет.
– Хотите, я возьму ее в Сент-Элуа? – предложила я. Лесник улыбнулся:
– Спасибо за милость, ваше сиятельство, но что наша Франсина будет там делать? Она не привыкла к роскоши.
– К роскоши? Она красивая девушка. Ей не место здесь. Жан Коттро почтительно мне поклонился.
– Франсина – глупая девчонка, ваше сиятельство. Мы и мечтать не смели, что она окажется в замке.
– Так вы согласны?
– Мы все сделаем так, как вы прикажете, мадам.
Они обступили меня полукругом, громко и наперебой благодарили, целовали мне руки и подол платья. Я была очень смущена.
– Ну довольно, довольно! – воскликнула я, вырываясь. – Пусть Франсина придет сегодня вечером в Сент-Элуа… Ей найдется там работа.
Покинув жилище лесника, мы больше никуда не сворачивали, держа курс на запад. Узкая дорога петляла среди солончаков, поросших по краям высоким донником; когда лес стал совсем редким, перед нами открылось поместье.
Это была усадьба Крессэ. Сейчас старый замок – обветшалый, осевший – производил жуткое впечатление. Как я могла не замечать раньше этих мрачных серых стен, заросших почти повсеместно диким виноградом и плющом, этого глухого болота за замком? Раньше это поместье казалось мне лишь грустным и загадочным. Теперь… Я даже передернула плечами. Нет, только очень мрачный человек может жить в таком месте! Парк превратился в дремучий лес, дорожки заросли терном и сорняками. Печальным и злосчастным казался этот замок.
– Просто воплощение средневековья, – вдруг отозвался Кристиан. – Удивительное место. Вероятно, герои романов Уолпола и мадам Радклиф обитали именно в таких замках.
Я промолчала, в душе полностью согласная с ним. Мне даже казалось странным, что кто-то, как я знала, купил это сумрачное поместье с торгов.
В Сент-Элуа мы ехали молча. Я не проронила ни единого слова, думая о том, что было бы неплохо, если бы Шарль, этот малыш, настоящий наследник виконта, получил замок назад. Как хотелось бы купить Крессэ! Я даже чувствовала себя слегка обязанной сделать это. Но наше финансовое положение было просто плачевно. Паулино говорил, что к концу года мы не соберем и ста пятидесяти тысяч – и это после миллионного годового дохода, к которому я привыкла. А еще налоги, а еще долги другим банкирам. Долги-то, в отличие от доходов, не уменьшаются. Марию Антуанетту просить мне будет стыдно. Она и так мне много дала. А если попросить отца, он наверняка откажет. Ограничится тем, что скажет: приезжайте в Вену, там у вас будет все.
Во дворе Сент-Элуа меня ждали Жанно, Шарло и Аврора. Дети полукругом обступили меня, щебетали, как птички, рассказывая о путешествии в карете и своих новых друзьях. Я заметила, что даже смуглый Шарло уже почти не дичится. Он хорошо вырос за последние месяцы, но казался очень неуклюжим, как медвежонок. По моим соображениям, ему было лет семь, не больше.
– Слушаются ли они вас, мадемуазель Валери? – спросила я у гувернантки. – Может, вам нужна помощь? Справиться с тремя детьми трудно.
– Нет, мадам, – заявила она сдержанно, – я вполне справляюсь со своими обязанностями.
– И все же сегодня вы получите помощницу. Вечером в замок придет некая Франсина Коттро; она еще почти девочка, но вы быстро ее всему научите. И у вас будет больше свободного времени.
Жанно, заметив, что я приехала с Кристианом, бросился сперва не ко мне, а к нему.
– Сударь, нет ли у вас еще одного щенка? – спросил он, обращаясь к графу, и такая надежда, такое желание звучали в его голосе, что он готов был умолять о новом подарке.
– Щенка, к сожалению, нет. Но если завтра мы отправимся в деревню, то, пожалуй, выберем очень милого козленка.
– А что это такое?
– То же самое, что и щенок, только лучше, малыш. Я привлекла к себе Жанно и улыбнулась.
2
Окутанный туманом Ванн быстро остался позади, в низине. Мы шли к морю через грустную безлюдную долину, влажную после вчерашнего дождя. Но солнце уже проглядывало сквозь пелену туч и весело отражалось в лужицах. «Кли-кли!» – звонко кричала хищная пустельга, распластав крылья в сером небе. Колючие кустарники качались вдоль дороги.– Здесь мрачно, – заметил Кристиан.
– Так мрачно, что вас не забавляет даже наш маскарад? Мы оба еще раз оглядели нашу одежду и улыбнулись. Для изысканного и элегантного Кристиана нарядиться в серый сюртук и бутылочного цвета шляпу было истинным мучением. Да и меня скромное платье и легкий чепец делали неприметной. Мы выглядели как мелкие буржуа. Впрочем, в этом и была вся соль нашего замысла. Отправиться путешествовать пешком по прибрежной Бретани и, разумеется, делать это инкогнито.
– Смотрите, – сказала я, – впереди Морбиган. Морбиган, внутреннее море перед ваннской гаванью, казался рябым, как лицо человека после оспы, от бесчисленного множества крошечных островков, рассеянных между волнами. Легкий, причудливый туман, окутывающий их, вырастал в странные фигуры. Точно белые призраки колыхались над волнами… Я невольно сжала руку Кристиана.
– Это, вероятно, острова друидов, – произнес он.
– Ах да… Вы знаете, кто такие друиды?
– Приблизительно.
– Это жрецы древних кельтов, что когда-то жили здесь. Они уплыли на запад. Видите те холмы?
Он кивнул.
– Это священные холмы друидов.
– Почему священные?
– Потому что могильные. А дальше менгиры и долмены – культовые камни.
– Как печален ваш край, – сказал Кристиан. – Здесь только и есть очаровательного, что эти холмы, да и те оказались могильными. У меня такое впечатление, будто я попал в огромную гробницу.
Я промолчала. Так думали почти все, кто приезжал в Бретань. Для того чтобы полюбить ее, осознать ее прелесть, нужно было ее узнать, понять, видеть ее не только в дни ненастья, но и когда солнце смеется в серо-голубом бретонском небе. А здешние леса? Нигде в мире нет лесов краше.
Над морем клубился сырой туман. Мы пошли вдоль берега, стараясь держаться подальше от холодных волн. Рядом раскинулись одинокие фермы. Громко блеяли овцы.
В полдень перед нами предстали полуразвалившиеся стены монастыря Сусиньо. Холодом и мраком средневековья повеяло на нас от руин этого замка, воздвигнутого еще в XIII веке. Мы долго бродили между развалинами по тропинкам, среди зарослей лопуха и донника. Сыростью сочились стены. Все здесь напоминало о знаменитом коннетабле Артюре де Ришмоне, герцоге Бретонском, освободившем Францию от англичан.
Полуразбитая, сдавленная с двух сторон стенами лестница вела нас наверх, в башню. Среди камней монастыря еще торчал воткнутый в канделябр железный ржавый факел. Когда он погас – сто, двести лет назад?
Мы взобрались наверх, и холод пронзил меня. Странная панорама открылась перед нами. Только с крыши собора Нотр-Дам можно было бы наблюдать такое. Отсюда, из Сусиньо, была видна чуть ли не вся прибрежная Бретань – изумрудно-зеленая, фисташковая, заплаканная после дождя, окутанная туманами и мрачно мигающая темными глазами болот и черными пятнами лесов. В клубах пара виднелся морской мыс – огромный, далекий.
– Прекрасный край для мятежа, – сказал Кристиан.
– Для мятежа? – переспросила я, вздрагивая от дурного предчувствия.
– Да. Именно так. Господь Бог, пожалуй, не мог придумать лучше. Бретань – извечная мятежница, это все знают.
Мы шли целый день, и я очень устала, хотя Кристиан и убеждал меня своими нескончаемыми комплиментами, что я выгляжу как никогда хорошо. Конечно же, верить ему не следовало. Туфли натерли мне ногу, и я бы с удовольствием с ними рассталась, если бы было чуть теплее.
В Пор-Навало мы сели в лодку, и рыбаки перевезли нас через пролив. Было уже не так сыро и ветрено, как в Морбигане. Мы так устали, что, едва сняв комнату в гостинице и поужинав, сразу уснули.
Мы провели ту ночь очень невинно, но я тогда ощутила к Кристиану не только привязанность, а, может быть, нечто большее. Было так хорошо, что он есть рядом. Я уже со страхом представляла, что мы когда-нибудь расстанемся. Очень желая, чтобы он чувствовал то же самое, я внезапно спросила его, уже утром, когда мы шли по безлюдной долине, – спросила шепотом, слегка настороженно:
– Вы счастливы, Кристиан?
– С вами – да. Я люблю вас, Сюзанна.
– Тогда я тоже счастлива. Мне ничего больше не нужно. Впереди утренние лучи солнца озаряли крошечный городок Локмариякер, больше похожий на рыбацкое селение.
– Вы были здесь? – спросил Кристиан.
– Нет, никогда, – призналась я. – Но Локмариякер – это родина и столица друидов.
– Ах, да выбросьте вы из головы этих друидов, дорогая кузина! Разве вы не видите, что мы все ближе к теплу и солнцу?
Мы шли по каменистым полям Карнака. Ветер трепал мои юбки и шляпу, но это был уже не тот холодный ветер, которым встретил нас неприветливый Морбиган.
– Какие здесь туманы, – проговорила я. – Там, где я родилась, в Тоскане, туманы были легкие и разноцветные, а здесь они тусклые, бледные, печальные…
Мимо нас тянулось серое море, оживленное кое-где белыми барашками пены. Дорога шла то вдоль побережья, то сворачивала и пересекала серые долины. К вечеру показалось заросшее травой, ряской, затянутое тиной озеро. Белые чашечки лилий уже сомкнулись на ночь. Под водой пряталось подножие старого замка, давшего начало городку. Сумрачную тишину вдруг прорезал хриплый крик, а сразу после этого – какое-то громкое шипение. Я вздрогнула и ухватилась за руку Кристиана.
– Не бойтесь, Сюзанна, – сказал он, – это просто сипуха.
– Кто? – переспросила я, все еще вздрагивая.
– Глупая птица. Она живет в скалах и камнях. Когда я был ребенком, мне доводилось ее слышать.
– А где вы выросли?
– В Нормандии.
– Значит, мы с вами – почти земляки…
Наступила ночь – черная, безлунная и беззвездная. Темное небо не улыбнулось ни одной светящейся точкой. И слышно было, что завывает ветер в дымоходе.
Утром городок, где мы заночевали, показался мне и веселее, и приветливее. Солнце светило ярко, совсем по-летнему, и решительно изгоняло мрак из средневековых узких улиц. Небо из серого сделалось почти голубым. Гранитная дорога шла через равнину с друидическими камнями, покрытыми мхом, но теперь природа вокруг улыбалась, и настроение у меня было приподнятое. Какой-то бретонец согласился довезти нас через Лориан, край гибели кораблей, до Кимперле, где мы и поужинали. Вместо кофе здесь подавали маленьких, слегка посыпанных солью рыбок.
Чем дальше мы шли вперед, тем радостнее становилось у меня на душе. Голубело небо, унимался ветер, все пышнее зеленели леса…
– Смотрите, смотрите, да это же маки!
В гиацинтовом золотисто-красном свете заката головки маков сливались в один ослепительный ковер, легкий и колеблющийся по земле. Ветерок перекатывал по этому полю алые волны.
Я стремительно побежала вперед, одурманенная запахами цветов, моря и солнца. Воздух звенел от чистоты и прохлады, и в розово-персиковой вечерней дымке плавали легкие пушинки тополиного пуха.
Я рвала маки, сплетая из них венок, быстро слизывая с пальцев сок тугих оборванных стеблей. Кристиан присел на землю и, покусывая соломинку, с полуулыбкой наблюдал за мной.
– Ну как, этот венок мне идет?
Ах, я спрашивала, а ведь сама знала, как чудесны мои золотистые волосы в ореоле ярко-красных маков! Да еще если черные глаза сверкают счастливым огнем, а вокруг – пышный океан зелени и голубизна неба.
– Великолепно, – отвечал Кристиан.
Но что значили эти слова? Лучше всяких слов убеждал меня его взгляд – восхищенный, дерзкий. Я желанна, да, я желанна, и, Боже мой, как это прекрасно – быть желанной!
Я быстро присела рядом с ним, положила руки ему на плечи и, смеясь, поцеловала в губы. И в тот же миг небо и земля в моих глазах поменялись местами: я чувствовала ласки Кристиана, его тепло и словно бы растворялась в шорохе маков, дуновениях ветра и опаловом цвете заката.
Потом мне стало холодно, и я открыла глаза. Пальцы Кристиана ласкали мою обнаженную грудь, платье было в беспорядке.
– Нет, – сказала я весело, – давайте сначала найдем ночлег.
– Как? – смеясь, спросил он. – Сдается мне, моя милая кузина, что нам придется провести эту сказочную ночь под открытым небом. Мы забрели в такое место, где не живут люди. До города далеко, а вокруг – ни души… Остается согреваться любовью, Сюзанна.
– Но здесь же должна быть какая-то ферма… Пойдемте-ка, мне угодно вас немного помучить, милейший кузен!
Через час, когда сумерки уже сгустились, а трава в поле пригибалась от ветра, мы наткнулись на крошечный хутор у моря. Слышался шум воды.
– Эти волны плещутся в пещерах, – сказала я. – А от воды ночью будет идти теплый пар.
Мы постучали в ворота, и нам открыла пожилая бретонка – видимо, служанка. Она позвала хозяина. Тот был так любезен и, к нашему счастью, доверчив, что пустил нас переночевать и добавил, оглядев наши скромные одежды, что не потребует за ночлег никакой платы.
Постель была более чем скромная – огромный ворох сена на сеновале. Свежий пряный дух травы дурманил голову. Едва развязав пояс юбки, я скользнула в жадные объятия Кристиана.
Меня поразило, как горячи были его пальцы по сравнению с моей прохладной шелковистой кожей. Утопая в ворохе соломы, я чувствовала, как щекочут мне шею травинки, и, улыбаясь, ближе приникала к Кристиану, к его гладкой смуглой груди. Мои губы приоткрылись ему навстречу, я подняла руки, чтобы обнять его…
Странный стук заставил нас опомниться, и почти в то же мгновение волна холодной, густой и вязкой жидкости окатила наши лица, волосы и плечи. На губах Кристиана я ощутила ее сладкий-сладкий, как патока, вкус.
– Гм, это мед, – в недоумении произнес Кристиан. – Отличный липовый мед, черт побери. Похоже, что такой же сладкий, как и вы.
Снова целуя меня, он добавил:
– Впрочем, в этом мы сейчас убедимся.
Мы рассмеялись, и тут же позабыли о том, что случилось.
Янтарные капли меда тихо падали на нас, но я поняла это лишь тогда, когда ко мне снова стали возвращаться силы и разум. Было жарко, и я вытерла влажный лоб, слизав с тыльной стороны ладони сладкую жидкость.
Рядом шевельнулся Кристиан, нашел в темноте, среди сена мою руку и поднес к губам.
– Я люблю вас, Сюзанна. Я даже не думал, что так получится. Может быть, только сегодня я понял, какой, в сущности, чушью является эта политика и все, чем мы занимаемся. Все это сплошная суета…
– Вы говорите почти по-библейски, – отозвалась я тихо.
– Вы должны мне верить, – сказал он настойчиво.
– А могли бы вы бросить все это? Скажите, Кристиан?
Он молчал. Я вздохнула. Он, вероятно не сможет. А я бы бросила. Да появись в моей жизни хоть какое-то иное, всепоглощающее чувство, отличное от чувства мести, завладевшего мною сейчас, – и я бы все бросила… Что мне, в сущности, было нужно? То, чего хочет любая женщина. Любимый мужчина, семья, очаг. Правда, у меня внутри уже созревало убеждение, что я, видимо, не создана для всего этого.
Рука Кристиана тихо привлекала меня к себе.
– Сегодня все было восхитительно. Мед и поцелуи – чем не Аркадия?
Лукаво улыбаясь, я высвободилась из его объятий.
– Нет, я больше так не хочу. Я вся липкая, и в моих волосах налипла солома. Я хочу вымыться.
– Нет ничего проще. Ведь рядом море.
Я думала то же самое. Кристиан протянул мне рубашку.
– Прошу вас, кузина.
Притворяясь рассерженной, я покачала головой.
– Сколько раз мне вас просить: не называйте меня в такие минуты кузиной!
Ступая босыми ногами по мокрой траве, я шла к морю. Было тихо-тихо. Теплый ласковый туман клубился над водой. Золотисто-дымчатые кварцы звезд освещали лунную дорожку на море, белую песчаную косу и четкие силуэты голубых елей на утесе. Идиллия…
Волны ласково щекотнули мне ступни. От моря веяло блаженной прохладой, однако я остановилась в нерешительности.
– Идите же, Сюзанна, не будьте скромницей!
Увы, я давно лишилась того бесстыдства, которое процветало в Версале, а возможно, никогда и не имела его. Оглянувшись по сторонам, я подумала, что опасаться мне нечего. Глубокая ночь, вокруг – ни души… Я сбросила рубашку и вошла в воду. Море было теплое-теплое, как парное молоко.
Где-то под водой руки Кристиана нашли меня, обняли и настойчиво тянули к себе. Я поддалась, чувствуя, как растет тепло в груди – тепло, причиной которого был он, граф Дюрфор.
– Вы делали это когда-нибудь в воде? – прошептал он.
– Нет…
– Хотите попробовать?
Вытирая с ресниц брызги воды, я ответила:
– Пожалуй…
Концом нашего путешествия был Дуарненез – очаровательный курортный городок с белоснежными домами, расположенный в живописной изумрудно-зеленой долине. Легкие – голубые, розовые, белые – туманы окутывали город и синюю морскую ланду.
В одной из местных гостиниц нас ожидал экипаж, в котором мы отбыли в Сент-Элуа. Две недели безделья и нам, и детям пошли на пользу: они загорели, выросли и стали крепче. Жанно бегал босиком, как и его друзья из крестьянских семей, и Маргарита уверяла меня, что теперь он целый год не будет болеть.
Наше забытье закончилось. Нас обоих звал Париж, но возвращалась я туда с тягостным чувством. Тайный страх сопровождал меня. Мне впервые казалось, что этот огромный блестящий город способен проглотить все на свете – и меня, и Кристиана, и наши отношения.
Но мы возвращались, и мне ничего не оставалось, как только смотреть вперед.
3
Все сложилось как нельзя лучше. Поначалу я думала, что присутствие Франсуа в доме будет чем-то мешать мне. Например, внушит мне чрезмерную тревогу – я стану нервной, а это может повредить. Но все эти опасения оказались напрасными. Я вообще почти не видела Франсуа, и даже Маргарита толком не знала, бывает ли он в доме. А когда 19 июня 1791 года, в тот самый назначенный день, мы неожиданно встретились за завтраком, я сумела повести себя так весело, беззаботно и естественно, что даже сама почувствовала некоторое уважение к своим актерским способностям.Потом Франсуа ушел. Куда – меня не интересовало. Кроме того, я была рада, что он уходит. Сегодня мне было необходимо его отсутствие. Хотя бы до вечера.
К побегу королевской семьи было готово все, до самой последней мелочи. Генерал Буйе, один из немногих верных офицеров, расставил кавалерийские отряды от Монмеди до Шалона – так, чтобы королю и королеве ничто не угрожало. В каждом городишке, встречающемся на пути, молодой герцог де Шуазель расположил по эскадрону своих гусар, но для связи, к сожалению, избрал фигаро и тупицу, парикмахера Леонара. Леонар был искренний роялист, но очень бестолковый исполнитель. В этот день я волновалась по многим причинам, но больше всего оттого, что парикмахер уже скачет во весь опор исполнять данные ему поручения.
В полдень я рассеянно перебрала газеты, и на одном сером листке величиной с ладонь нашла еще одну причину для беспокойства – новый вопль неистового, припадочного Марата. «Короля хотят взять силой и увезти в Нидерланды, – сообщал он читателям, – твердя, что это, мол, никого не касается, а вы настолько глупы, что с легким сердцем позволите ему удрать. Парижане, безмозглые парижане, я уже устал втолковывать вам одно и то же – цепко держите и хорошенько стерегите короля и дофина в стенах вашего города, арестуйте Австриячку, ее золовку и остальных родственников; потеряв один день, можно погубить всю нацию!»
То, что о подготовке побега и о желании короля уехать говорит едва ли не весь Париж, я знала отлично, но появление подобной статьи в самый день отъезда внушало тревогу. Почему Марату пришло в голову напечатать ее именно сегодня? Не вызовет ли это волнений и нового восстания? Не зазвучит ли снова революционный набат, подобный тому, что звучал над Парижем в июле и октябре 1789 года?
Был только полдень… Я бесцельно смотрела в окно, то и дело поглядывая на часы. От долгого напряжения у меня появился холодок в груди. Стрелки двигались крайне неохотно и медленно. Я поднялась, стала ходить по комнатам, дожидаясь вечера и не находя себе никакого занятия. Ни читать, ни вышивать я не могла.
– Что это с вами, мадам? – остановил меня голос Маргариты. – Вы сегодня как потерянная.
Я попыталась улыбнуться.
– Просто мне очень скучно, вот и все.
– Так съездили бы в Люксембургский сад, – живо предложила она, – или в сад Тиволи, или в Версаль…
– Версаль? Там сейчас нет ничего интересного.
Чтобы не привлекать к себе внимания, я спустилась в кабинет и заперлась на ключ, делая вид, что занята бумагами. От нечего делать я перебрала все секретные документы и сожгла те, которые более всего доказывали мое участие в подготовке побега. Я ведь прекрасно знала, что то предприятие, на которое мы все решились, может потерпеть фиаско, и тогда – обыск, арест, тюрьма. У меня мелькнула мысль, что все те документы, которые сжигать я не отважилась, следовало бы перепрятать в более надежное место, но я не представляла себе точно, куда именно, и быстро забыла об этом.