Страница:
Он продолжил:
– Сюзанна, я, можно сказать, человек государственный. Стал я депутатом не так давно, но с тех пор, как стал им, я с каждым днем убеждался, что вы не та женщина, которая мне нужна. Моя мать предупреждала меня, но я тогда был слишком ослеплен, чтобы прислушаться к ней. Безусловно, я был обязан на вас жениться хотя бы потому, что вы были беременны, и я решил поступить как порядочный человек, но это не мешает мне сейчас признать, что моя женитьба на вас была ошибкой.
Я катала по столу хлебный шарик и внешне была очень спокойна, но внутри у меня все холодело и холодело. Несмотря на безразличие, даже неприязнь к мужчине, который сидел напротив меня, я не могла не чувствовать жгучей досады. В речи, которую он так складно произносил, я даже могла угадать домашние заготовки мадам Лукреции. Нет, вы только подумайте – он поступил как «порядочный человек». Во-первых, то, что он женился на мне лишь из чувства порядочности – это чистейшая ложь, но он, возможно, и сам уже этого не сознает. Во-вторых, он, оказывается, так плохо знает меня, что осмеливается полагать, что, женившись, спас меня от бесчестья. Да если бы я узнала о таких его соображениях, я была бы ужасно унижена, я бы возненавидела его, ибо всегда терпеть не могла быть кому-то обузой. К тому же, даже беременность не обесчестила бы меня больше, чем брак с ним! Сознает ли он это? Нет, конечно же, нет. Он всегда говорит: «моя женитьба на вас», «то, что я женился» – у него и речи нет о браке как о союзе, он даже слова такого не употребляет!
Подавив в себе желание спорить, я холодно взглянула на Франсуа:
– Будьте добры, сударь, продолжайте.
– Повторяю, раньше я был ослеплен. Вы необыкновенно красивы, и этого никто у вас не отнимет, но именно ваша красота и помешала мне вовремя проявить благоразумие.
– То есть не жениться на мне? – уточнила я.
– Именно так, – подтвердил он сдержанно, со скрытой мстительностью. – Вы не подходили мне с самого начала, даже тогда, когда мы познакомились.
– Как, даже при Старом порядке?
– Безусловно, Сюзанна. Я мечтал посвятить себя новым веяниям, мечтал изменить судьбу страны, а вы ни о чем таком даже не помышляли. Напротив, вы всегда демонстрировали свои отсталые и крайне вредные для государства убеждения.
– Отсталые! – повторила я, поражаясь тупости этого человека. – Да почему же это они…
Я прикусила себе язык, подумав, что не следует вступать в спор. Он решил сегодня отомстить мне, сказав речь, – так пусть же он ее скажет. Я потерплю, что бы он ни говорил. Меня интересовал лишь вывод, который он сделает из собственных слов.
– Простите меня, сударь, – сказала я прерывисто, – продолжайте.
– Вы ничего не хотите сказать? А то может создаться впечатление, что я и слова не даю вам произнести.
– Что касается этого, мне не в чем вас упрекнуть. Говорите, ни о чем не беспокоясь.
Он сделал глоток вина и снова взглянул на меня.
– Я, сударыня, депутат Собрания, на что вы никогда не обращали никакого внимания. А ведь я всегда на виду, и почти всех в Париже интересует, какова у меня жена. Уже одно ваше имя бросало на меня тень и вызывало недоверие. Но я готов был бы смириться с этим, и в конце концов моя преданность преодолела бы предрассудки, связанные с вашим прошлым, но вы не дали мне для этого ни единого шанса. Люди, приходившие ко мне, удалялись с обидой на вас, ибо вы вели себя непростительно высокомерно. Вы компрометировали меня на каждом шагу, вы мешали моей карьере. Наконец, даже в личной жизни вы мучили меня скандалами, причиной которых было то, что вы не желали порывать со своим прошлым. А в вашем прошлом, поверьте, не было ничего замечательного.
– Мое прошлое – это мое прошлое, – возразила я, – и только я могу решить, замечательно оно для меня или нет. Прошу вас, сударь, если только вы не хотите, чтобы я заговорила о вашем прошлом, оставьте эту тему.
– Вам неприятно? – холодно спросил он, в душе наверняка удовлетворенный тем, что причинил мне неприятность. – Хорошо. Я скажу о другом. О нашей совместной жизни. Здесь я тоже напрочь был лишен уюта и спокойствия. Вы упрямо отказывались понимать меня и жить моими интересами. Вы не создали мне никаких условий для работы. Я по двенадцать часов проводил в Собрании, а когда возвращался, вы встречали меня упреками, всем своим видом показывая, что я заставляю вас скучать…
Я внимательно слушала его, и раздражение понемногу улетучивалось. Оказывается, он меня винит во всем, а не себя. И наверняка он действительно так думает, действительно считает себя обиженным и непонятым. Я тяжело перевела дыхание, внутренне очень радуясь тому, что наши отношения идут к концу и что мне больше не нужно будет подлаживаться под Франсуа. Дело ведь не в том, что я такая плохая или плох он, – просто мы совершенно разные. Мы не созданы друг для друга Он, даже при своей фамилии, – прирожденный буржуа, потому-то его так туда и тянет, потому его так влечет третье сословие. Я – аристократка, и я никогда не смогу смириться с тем, что человек, имя которого я ношу, интересы своей семьи ценит ниже, чем интересы политики, личное приносит в жертву общественному. Да ведь если что-то и важно для счастья человека, то это личное!
– Мне не очень удобно говорить об этом, Сюзанна, но я вынужден заметить, что и в интимной жизни вы – не та женщина, которая мне нужна. Было время, когда мне льстила ваша страстность и когда я был в восторге от нее, но теперь я понял, что это просто-напросто развратное клеймо Версаля. Это хорошо для куртизанки, но как жена вы позволяли себе такое, чего ни одна порядочная женщина, скромная и добродетельная, не позволит. Я, как депутат, нуждаюсь именно в скромности. А вы требовали от меня чего-то такого, чего ни один мужчина не мог бы вам дать.
– Согласитесь, сударь, – произнесла я, – что вот уже много месяцев я вообще ничего от вас не требую, убедившись в том, что вы ничего не способны мне дать.
Впервые за весь разговор кровь бросилась ему в лицо.
– Мне известно, что в оскорблениях вы поднаторели. Но я остаюсь при своем мнении. Вы во всех отношениях мне не подходите.
«А особенно в постели», – подумала я насмешливо. Ему же нужна просто кукла какая-то, для того чтобы он облегчал свои самые примитивные потребности. Я заранее жалела женщину которую он для себя найдет. Он был так самонадеян, что утверждал, что я хочу чего-то несбыточного, чего «ни один мужчина дать не может». На его месте я не была бы столь уверенной. Такому скверному любовнику, как он, вообще лучше бы о таких вещах не заикаться. Он лишен такта, воображения, терпения, контроля, догадливости, – он всего лишен! Вдобавок он еще и старомоден. А если еще вспомнить, как он сразу отворачивается и оскорбительно храпит, будто имел дело с проституткой… Да после этого пусть он убирается ко всем чертям, пусть его терпит кто угодно, только не я!
Он закончил – громко, внятно, будто говорил с трибуны Собрания:
– Полагаю, этих оснований достаточно, чтобы я признал правоту своей матери и пришел к выводу, что моя женитьба на вас была ошибкой.
Я покачала головой. Итак, мы дошли до вывода. Прекрасно. Путь был долгий, это правда. По пути он даже обвинил меня в аморальности, назвал чуть ли не куртизанкой. Каков лицемер! Будто я не знала о его связи с Терезой Кабаррюс. Наверняка Клавьер приказал ей расхваливать Франсуа, петь дифирамбы его мужским достоинствам, – не мудрено, что ему с ней легче, чем со мной. Она, вероятно, возвращает ему уверенность, залечивает раны оскорбленного самолюбия. Ну и сказал бы так. Зачем же меня обвинять в распущенности?
Это его трусливое лицемерие так возмутило меня, что я резко встала из-за стола.
– Вы хотите развода? – спросила я прямо. – Я согласна. Я даже согласна больше никогда не видеть вас, начиная с этой минуты.
Я была не в силах продолжать все это и унижаться, пусть даже ради интересов королевы и предстоящего побега королевской семьи. Всему когда-то приходит конец. Если адмирал хочет развестись со мной, пусть по крайней мере видит, что я хочу этого не меньше!
Но почти в тот же миг я заметила, что мое заявление его ошеломило – вероятно, он не ждал такого поворота дела.
– Да, – произнес Франсуа уже менее внятно, – да, я хочу развода, но не немедленного.
– А какого же? – спросила я уже с насмешкой. – После того, что вы тут наговорили, я имела основания считать, что вы глубоко оскорблены и что только такой выход, как немедленный развод, может вас удовлетворить.
– Да, черт побери, я оскорблен, – вскричал он, звякнув бокалом о тарелку. – Но кроме моих интересов существуют еще и государственные соображения.
– Какие же? – спросила я с сарказмом.
– Те, из-за которых я вынужден просить вас кое о чем.
Он замолчал на минуту, и я тоже молчала, глядя на него и злорадно предвкушая, как отвечу отказом на все, что бы он ни попросил.
– Повторяю вам, сударыня, я депутат. Моя карьера еще только начинается. Скоро состоятся новые выборы в Собрание, и я хотел бы принять в них участие.
– А если закон исключит вас из списка возможных кандидатов?
– Все равно, – раздраженно ответил он, – я займу место в морском министерстве, получу какой-то значительный пост. Все равно до того, как это произойдет, я не должен запятнать себя разводом. К сожалению, большинство французов все еще верит в Бога и осуждает тех, кто расторгает брак.
– Вы просите, – медленно сказала я, сделав ударение на втором слове, – чтобы я разрешила вам жить здесь до тех пор и играть роль моего мужа?
Он побагровел.
– Я не собираюсь играть никакой роли.
– Но вы же понимаете, что как мужа я вас воспринимать не согласна. Я не нуждаюсь в вас. Следовательно, остаться здесь вы можете лишь с моего позволения. Не так ли?
– Черт побери! Я надеялся все-таки, что вы не устроите сцену!
– Если ваши надежды не оправдались, сударь, вы можете тотчас покинуть и меня, и этот дом.
Я сказала это, чтобы унизить его, ибо знала, что он не решится на это: слишком много для него значит Собрание и его «карьера». Если бы он был благороден, он воспользовался бы выходом, на который я намекнула, но не стал бы унижаться. Шли минуты, а он не уходил. Волна презрения захлестнула меня.
– Сударь, – сказала я, – мне жаль вас. Только поэтому вы можете остаться в моем доме до тех пор, пока не перестанете нуждаться во мне и в сохранении нынешней благовидной ситуации. Само собой разумеется, что с этой минуты я получаю полную личную свободу. Вы согласны на это?
Франсуа взглянул на меня, и в глазах его полыхнула ярость. Возможно, если бы он ударил меня сейчас, я, ей-Богу, почувствовала бы к нему некоторое уважение. Он не ударил. Он в этот миг почти ненавидел меня, но ни на секунду не забывал о том, что нуждается во мне. Это и казалось мне самым гнусным.
– Надо полагать, мы договорились, сударь.
Я оставила его в столовой, ибо не представляла себе, что мы еще можем сказать друг другу. Отношения наши были выяснены, но окончательного разрыва не произошло, и это меня больше всего тяготило. Со своей стороны я ведь тоже не могла настаивать, ибо понимала, что Франсуа еще может быть чем-то полезен.
Я вышла из дома в ночной сад. Прохладный воздух ударил мне в лицо, оглушил майскими запахами цветущего жасмина. Постояв немного у террасы, я пошла дальше, к глухой калитке, где засыпали мокрые от дождя кусты самшита. Где-то далеко-далеко серебряным ручьем разливалась песня соловья. Феерический свет луны озарял сад… Брызги воды с потревоженных ветвей упали мне на лицо. Я почему-то всхлипнула. Качались перед глазами листья цикламена.
Разговор был закончен. Отношения были выяснены.
Я была несчастна.
Мечта о побеге из Парижа была так близка к осуществлению, что даже меня охватывало какое-то радостное чувство, а о королеве и говорить нечего. Мой рассказ подошел к концу, я замолчала, несколько даже сожалея, что больше мне нечего сказать. Мария Антуанетта порывисто поднялась, лицо ее снова вспыхнуло, и она рассмеялась, обняв меня.
– Моя дорогая, как хорошо, что вы можете понять меня. Скоро закончатся все наши мучения. Мы уедем, теперь уж точно уедем. Мы вырвемся из этого плена, избавимся от унижений, и все это в значительной степени благодаря вам, дитя мое.
– Мадам, вы переоцениваете сделанное мною, – сказала я смущенно, – к тому же впереди столько трудностей. Вы еще даже не получили паспортов.
– Мы все получим, Сюзанна. И все у нас получится. Вот только я теряюсь в догадках: как мне отблагодарить вас?
Я улыбнулась.
– Мне очень приятно оказывать услуги вашему величеству, но не очень приятно говорить вам, что как раз сегодня я намерена просить вас кое о чем.
Королева засмеялась, нежно обнимая меня за плечи.
– Вы скажете мне вашу просьбу позже, Сюзанна. Я обещаю вам, что любое ваше желание будет исполнено. А сейчас… сейчас я немедленно сяду писать письма королю Швеции и Акселю де Ферзену.
Сразу взволновавшись, она прошлась по кабинету, ломая пальцы.
– Аксель тут же будет здесь. О, я уверена, он поможет нам, как никто другой.
Я тактично промолчала, хотя и не разделяла этого мнения. Ферзен всегда казался мне слишком ветреным. Впрочем, не могла же я отрицать, что раньше, в самые тяжелые минуты, он всегда являлся по первому зову королевы и готов был защищать ее до последнего.
Любовные отношения Марии Антуанетты с графом де Ферзеном были близки к супружеским. Людовик XVI знал об этой связи уже давно, а года два-три назад между королем и королевой, по слухам, состоялся откровенный и доверительный разговор, после которого Людовик XVI отказался от всяких супружеских прав на жену и после которого уже никогда не переступал порога ее спальни. Мария Антуанетта, как говорили, обещала мужу сохранять внешние приличия. Таким образом, Ферзен стал как бы шведским супругом королевы.
Как бы там ни было, я могла засвидетельствовать, что с тех пор Людовик XVI и Мария Антуанетта жили на редкость дружно, и каждый из них поклялся другому, что не покинет Францию в одиночку. Эта клятва, возможно, очень осложняла побег, но с ней приходилось считаться.
Мария Антуанетта писала, а я терпеливо ждала, думая, что королева, быть может, захочет со мной посоветоваться. В этот миг дверь кабинета отворилась, и вошла госпожа Кампан, камеристка.
– Государыня, тот молодой человек, которого вы вызвали, уже явился и ждет.
Королева оживленно поднялась, взглянула на меня, и в глазах ее блеснуло лукавство.
– Знаете, Сюзанна, – сказала она, – так получилось, что не вы первая сообщили мне приятные новости.
– Не я? Но кто же тогда мог знать, что…
– Вы первая привезли нам письменные подтверждения согласия моего брата нам помочь. Но устно мы узнали об этом раньше.
– Ваше величество, я не понимаю, как это может быть. Император именно мне передал бумаги и именно на меня возложил честь передать их вам.
– Сейчас вы все поймете, дорогая. Поверьте, это ничуть не умаляет ваших заслуг.
Она подошла к двери и приказала:
– Госпожа Кампан, прошу вас, пригласите графа.
Повернувшись ко мне, Мария Антуанетта добавила:
– Этот молодой человек раньше помогал нам за границей, и очень хорошо помогал. Но вчера он доложил о своем прибытии и заявил, что готов служить нам здесь. Я приняла его услуги.
За дверью послышались быстрые шаги, и через секунду я с изумлением увидела на пороге кабинета графа Дюрфора.
Как всегда, одетый с иголочки, в белокуром парике, надушенный, в белых перчатках и при шпаге, он низко склонился сначала перед королевой, а потом – так же низко – передо мной.
– Государыня, я готов выслушать ваши распоряжения. Ошеломленная, оскорбленная до глубины души тем, что вижу его перед собой, я сдавленным голосом обратилась к королеве:
– Как же это, ваше величество? Человек, которого вы имели в виду, – граф Дюрфор?
– Да, моя дорогая, – с улыбкой отвечала королева, – и мне жаль, что вы не слышали, как восторженно он о вас говорил…
Заметив мой холодный взгляд, королева перестала улыбаться.
– В чем дело, господа? – спросила она, обращаясь к нам обоим. – Вы даете мне понять, что я напрасно свела вас вместе? Ответьте мне, господин граф!
Дюрфор снова поклонился.
– Ваше величество, – сказал он, – я не знаю, что ответить вам по этому поводу.
– Мадам, – заявила я, вне себя от гнева и унижения, – прошу прощения, но я чувствую себя не в силах оставаться в одной комнате с этим человеком.
Мария Антуанетта покачала головой.
– Право же, все это странно. Сюзанна, может быть, вы объясните мне, в чем тут дело?
– Ваше величество, умоляю вас не настаивать; если я начну говорить, это будет слишком позорно для графа Дюрфора. Позвольте мне удалиться.
Дюрфор ступил вперед.
– Государыня, позвольте удалиться мне. Я пришел к вам после принцессы, я мужчина – из всех соображений будет лучше, если удалюсь я и избавлю принцессу от испытания видеть меня.
Королева сделала растерянный жест рукой, показывая, что отпускает его. Когда дверь за ним закрылась, Мария Антуанетта внимательно взглянула на меня.
– Ну, теперь мы одни и…
– Простите, что прерываю вас, ваше величество, но, поверьте, мне унизительно даже слышать имя этого человека.
– Хорошо. Если вам это неприятно… Хотя с другой стороны, я дала ему столько поручений…
Заметив выражение моего лица, натянутое и бесстрастное, она замолчала не договорив. Я перевела дыхание. До сих пор неожиданное появление Дюрфора в Париже не давало мне разобраться, что же все-таки заставило этого человека приехать сюда. В Вене он и словом не обмолвился о том, что собирается сменить свою дипломатическую работу за рубежом на беспокойную и опасную службу во Франции. Неужели причиной его возвращения была я? Нет, не следует даже думать об этом. Но если он считает, что я настольно лишена чувства собственного достоинства, что его недавняя выходка уже вылетела у меня из памяти и что я готова растаять от одного его появления, – в этом случае надо раз и навсегда дать ему понять, как глубоко он ошибается.
– О чем вы хотели просить меня, дорогая?
Голос королевы вывел меня из задумчивости, и я, уяснив, о чем она спросила, сразу почувствовала смущение.
– Государыня, мне стыдно признаться, но речь идет о деньгах.
Я знала о дружбе королевы с Полиньяками, с принцессой де Ламбаль, и знала, что они выпрашивали у нее огромные суммы. Для меня эта просьба была необычна, ибо я никогда не просила у королевы ни ливра. У меня было лишь несколько драгоценных безделушек, которые она мне дарила в знак признательности. И вот – полмиллиона ливров…
Мария Антуанетта выслушала меня без всякого удивления.
– Сюзанна, – сказала она решительно, – выходки спекулянта, каким бы богатым он ни был, не должны вас тревожить.
– Но сумма, ваше величество, – она ведь очень велика.
– Пришлите мне все ваши счета, я оплачу их, и это, поверьте, будет самой малой благодарностью за то, что вы сделали.
У меня словно гора с плеч свалилась. Теперь можно будет с насмешкой взглянуть Клавьеру в глаза – ему не удался его замысел. Паулино пересмотрел все наши расходы и выяснил, что я больше ничего Клавьеру не должна. И впредь, разумеется, дела с ним иметь не буду.
– А как же дата побега? – спросила я у королевы. – Вы назначите ее позже?
– Это компетенция его величества, Сюзанна. Когда приедет Ферзен, мы на него возложим и подготовку кареты, и лошадей – все это надо, разумеется, готовить втайне… Я полагаю, мы уедем никак не раньше июня. Но я готова ждать хоть целый год, лишь бы все это состоялось!
Она протянула мне бумагу.
– Смотрите, что написал нам король Швеции Густав III. Я бегло просмотрела написанное. В глаза мне бросилась одна фраза:
«Вам, христианнейший брат мой и кузен, надо навсегда покинуть Париж и обречь на гибель это логово убийц, предав его полному забвению, ибо пока во Франции будет Париж, там никогда не будет королей».
Меня даже передернуло.
– Да это же просто безумие, ваше величество! Разве он не понимает, что было бы, если бы письмо попало в ненадежные руки?
– Да, он неосторожен, но он поддерживает нас. Он оказывает нам самую сильную поддержку в Европе.
– Он знает о ваших планах?
– Приблизительно. И он позволит Ферзену ехать сюда, не теряя ни минуты.
– А как вы думаете выехать из охраняемого Тюильри, государыня? Выход уже найден? Здесь трое ворот, оцепленных стражей.
Королева насмешливо улыбнулась.
– Нам поможет излишняя наивность господина де Лафайета.
– Каким образом? И так ли уж он наивен?
– Он наш тюремщик, Сюзанна, но этот тюремщик позволяет иногда себе глупость быть любезным и галантным. Вспомните о приезде Ферзена…
Меня осенило. Предупредительный господин де Лафайет, начальник Национальной гвардии, как всегда, любезно оставит тайную калитку, ведущую с набережной в Тюильри, незапертой, ибо полагает, что таким образом помогает королеве встречаться с графом де Ферзеном, ее любовником.
И, словно в глубокой задумчивости, королева произнесла:
– Какого бы вы ни были мнения о графе Дюрфоре, Сюзанна, именно он поможет нам придумать маршрут отъезда и будет охранять нас.
– Он сказал это?
– Он поклялся в этом, Сюзанна.
– Главное, господа, – это миновать Шалон. Если нам это удастся, можно считать наше путешествие успешным. А сейчас… сейчас мы нуждаемся только в том, чтобы кто-то взял на себя задачу изучить самым подробным образом дорогу до Шалона, составить карту и нанести на нее все почтовые станции.
Мария Антуанетта прервала короля, заговорив о том, кто кем будет переодет во время побега: она – горничной, Людовик XVI – лакеем… Я стояла, ощущая ужасное беспокойство.
Позади меня, совсем рядом – и я знал об этом, – стоял граф Дюрфор. Он вошел тогда, когда все уже собрались, и сойти с места, не нарушив этикета, я не могла. К тому же мне и не к лицу было бегать от кого-то, обращая на себя внимание присутствующих. Поэтому я стояла неподвижно, раздраженная и натянутая, чувствуя ужасную досаду на назойливость этого человека. Все слова королевы проходили будто мимо меня.
– А теперь, господа, следует обсудить размещение верных нам частей под командованием Дамаса, Шуазеля и генерала Буйе… Господин де Шуазель, вы здесь?
Двадцатилетний герцог по-военному выступил вперед, поклонился, шагнул к карте, стал что-то говорить… В этот миг зашелестели перья на роскошной шляпе Дюрфора, которую он прижимал к груди, и почти у своей шеи я услышала его голос:
– Вы такая хорошенькая.
Он сказал это шепотом, но все же мадемуазель де Невей, юная фрейлина королевы, обернулась. Я, ожидая подобной выходки от Дюрфора, была не так удивлена, как разгневана. Кровь прихлынула к моему лицу. Я обернулась и смерила графа таким грозным взглядом, что любой человек на его месте сразу обратился бы в пепел.
Дюрфор с совершенно невинным видом прошептал, так, будто я требовала от него объяснений:
– Я просто не мог удержаться – так хотелось вам это сказать!
Теперь уже шевельнулись и другие дамы. Я быстро придала себе отсутствующее выражение лица, делая вид, что меня это ничуть не касается, и придя к выводу, что впредь лучше не оборачиваться. Неловкость была замята громким голосом короля:
– Господин Дюрфор, может быть, вы возьмете на себя эту задачу?
– Какую, государь? – спросил граф, с готовностью выступая вперед и смело обнаруживая то, что не прислушивался к беседе.
– Задачу изучить путь и составить подробную карту.
– Моя жизнь – к вашим услугам, государь, и, хотя я не имею чести быть военным, вы можете дать мне любой приказ.
Люди, присутствующие на совете, довольно часто видели образцы верности и преданности монархии со стороны многих аристократов, но такая чеканная отповедь, слетевшая с уст графа Дюрфора, известного своим легкомыслием и насмешливостью, произвела впечатление на многих.
– Господин Дюрфор, – сказал Людовик XVI, потирая подбородок, – это задача опасная. За карту, которую вы будете составлять, многие наши недруги ничего бы не пожалели.
– Сир, – громко произнес граф, – я для того и вернулся во Францию, чтобы рисковать собой за ваше королевское величество, и я прошу вас только об одном – дать мне исполнить то, ради чего я сюда приехал.
– В таком случае, граф, инструкции вы получите позже, – сказал король.
Мария Антуанетта, обойдя стол, приблизилась к Дюрфору и протянула ему руку, которую он, опустившись на одно колено, поцеловал.
– Благодарю вас, господин граф, тысячу раз благодарю. Ваши слова и преданность возрождают во мне надежду на то, что, пока у монархии будут такие защитники, как вы, монархия не погибнет.
Да, сцена была впечатляющая. Нечасто гордая Мария Антуанетта на виду у всех позволяла кому-то целовать свою руку. Можно было сказать, что Дюрфор прославился среди остатков парижской аристократии. Король заговорил о другом, Дюрфор вернулся на место с лицом абсолютно спокойным и, пользуясь тем, что в кабинете громко раздавались голоса короля и офицеров, прошептал мне на ухо:
– Сюзанна, я, можно сказать, человек государственный. Стал я депутатом не так давно, но с тех пор, как стал им, я с каждым днем убеждался, что вы не та женщина, которая мне нужна. Моя мать предупреждала меня, но я тогда был слишком ослеплен, чтобы прислушаться к ней. Безусловно, я был обязан на вас жениться хотя бы потому, что вы были беременны, и я решил поступить как порядочный человек, но это не мешает мне сейчас признать, что моя женитьба на вас была ошибкой.
Я катала по столу хлебный шарик и внешне была очень спокойна, но внутри у меня все холодело и холодело. Несмотря на безразличие, даже неприязнь к мужчине, который сидел напротив меня, я не могла не чувствовать жгучей досады. В речи, которую он так складно произносил, я даже могла угадать домашние заготовки мадам Лукреции. Нет, вы только подумайте – он поступил как «порядочный человек». Во-первых, то, что он женился на мне лишь из чувства порядочности – это чистейшая ложь, но он, возможно, и сам уже этого не сознает. Во-вторых, он, оказывается, так плохо знает меня, что осмеливается полагать, что, женившись, спас меня от бесчестья. Да если бы я узнала о таких его соображениях, я была бы ужасно унижена, я бы возненавидела его, ибо всегда терпеть не могла быть кому-то обузой. К тому же, даже беременность не обесчестила бы меня больше, чем брак с ним! Сознает ли он это? Нет, конечно же, нет. Он всегда говорит: «моя женитьба на вас», «то, что я женился» – у него и речи нет о браке как о союзе, он даже слова такого не употребляет!
Подавив в себе желание спорить, я холодно взглянула на Франсуа:
– Будьте добры, сударь, продолжайте.
– Повторяю, раньше я был ослеплен. Вы необыкновенно красивы, и этого никто у вас не отнимет, но именно ваша красота и помешала мне вовремя проявить благоразумие.
– То есть не жениться на мне? – уточнила я.
– Именно так, – подтвердил он сдержанно, со скрытой мстительностью. – Вы не подходили мне с самого начала, даже тогда, когда мы познакомились.
– Как, даже при Старом порядке?
– Безусловно, Сюзанна. Я мечтал посвятить себя новым веяниям, мечтал изменить судьбу страны, а вы ни о чем таком даже не помышляли. Напротив, вы всегда демонстрировали свои отсталые и крайне вредные для государства убеждения.
– Отсталые! – повторила я, поражаясь тупости этого человека. – Да почему же это они…
Я прикусила себе язык, подумав, что не следует вступать в спор. Он решил сегодня отомстить мне, сказав речь, – так пусть же он ее скажет. Я потерплю, что бы он ни говорил. Меня интересовал лишь вывод, который он сделает из собственных слов.
– Простите меня, сударь, – сказала я прерывисто, – продолжайте.
– Вы ничего не хотите сказать? А то может создаться впечатление, что я и слова не даю вам произнести.
– Что касается этого, мне не в чем вас упрекнуть. Говорите, ни о чем не беспокоясь.
Он сделал глоток вина и снова взглянул на меня.
– Я, сударыня, депутат Собрания, на что вы никогда не обращали никакого внимания. А ведь я всегда на виду, и почти всех в Париже интересует, какова у меня жена. Уже одно ваше имя бросало на меня тень и вызывало недоверие. Но я готов был бы смириться с этим, и в конце концов моя преданность преодолела бы предрассудки, связанные с вашим прошлым, но вы не дали мне для этого ни единого шанса. Люди, приходившие ко мне, удалялись с обидой на вас, ибо вы вели себя непростительно высокомерно. Вы компрометировали меня на каждом шагу, вы мешали моей карьере. Наконец, даже в личной жизни вы мучили меня скандалами, причиной которых было то, что вы не желали порывать со своим прошлым. А в вашем прошлом, поверьте, не было ничего замечательного.
– Мое прошлое – это мое прошлое, – возразила я, – и только я могу решить, замечательно оно для меня или нет. Прошу вас, сударь, если только вы не хотите, чтобы я заговорила о вашем прошлом, оставьте эту тему.
– Вам неприятно? – холодно спросил он, в душе наверняка удовлетворенный тем, что причинил мне неприятность. – Хорошо. Я скажу о другом. О нашей совместной жизни. Здесь я тоже напрочь был лишен уюта и спокойствия. Вы упрямо отказывались понимать меня и жить моими интересами. Вы не создали мне никаких условий для работы. Я по двенадцать часов проводил в Собрании, а когда возвращался, вы встречали меня упреками, всем своим видом показывая, что я заставляю вас скучать…
Я внимательно слушала его, и раздражение понемногу улетучивалось. Оказывается, он меня винит во всем, а не себя. И наверняка он действительно так думает, действительно считает себя обиженным и непонятым. Я тяжело перевела дыхание, внутренне очень радуясь тому, что наши отношения идут к концу и что мне больше не нужно будет подлаживаться под Франсуа. Дело ведь не в том, что я такая плохая или плох он, – просто мы совершенно разные. Мы не созданы друг для друга Он, даже при своей фамилии, – прирожденный буржуа, потому-то его так туда и тянет, потому его так влечет третье сословие. Я – аристократка, и я никогда не смогу смириться с тем, что человек, имя которого я ношу, интересы своей семьи ценит ниже, чем интересы политики, личное приносит в жертву общественному. Да ведь если что-то и важно для счастья человека, то это личное!
– Мне не очень удобно говорить об этом, Сюзанна, но я вынужден заметить, что и в интимной жизни вы – не та женщина, которая мне нужна. Было время, когда мне льстила ваша страстность и когда я был в восторге от нее, но теперь я понял, что это просто-напросто развратное клеймо Версаля. Это хорошо для куртизанки, но как жена вы позволяли себе такое, чего ни одна порядочная женщина, скромная и добродетельная, не позволит. Я, как депутат, нуждаюсь именно в скромности. А вы требовали от меня чего-то такого, чего ни один мужчина не мог бы вам дать.
– Согласитесь, сударь, – произнесла я, – что вот уже много месяцев я вообще ничего от вас не требую, убедившись в том, что вы ничего не способны мне дать.
Впервые за весь разговор кровь бросилась ему в лицо.
– Мне известно, что в оскорблениях вы поднаторели. Но я остаюсь при своем мнении. Вы во всех отношениях мне не подходите.
«А особенно в постели», – подумала я насмешливо. Ему же нужна просто кукла какая-то, для того чтобы он облегчал свои самые примитивные потребности. Я заранее жалела женщину которую он для себя найдет. Он был так самонадеян, что утверждал, что я хочу чего-то несбыточного, чего «ни один мужчина дать не может». На его месте я не была бы столь уверенной. Такому скверному любовнику, как он, вообще лучше бы о таких вещах не заикаться. Он лишен такта, воображения, терпения, контроля, догадливости, – он всего лишен! Вдобавок он еще и старомоден. А если еще вспомнить, как он сразу отворачивается и оскорбительно храпит, будто имел дело с проституткой… Да после этого пусть он убирается ко всем чертям, пусть его терпит кто угодно, только не я!
Он закончил – громко, внятно, будто говорил с трибуны Собрания:
– Полагаю, этих оснований достаточно, чтобы я признал правоту своей матери и пришел к выводу, что моя женитьба на вас была ошибкой.
Я покачала головой. Итак, мы дошли до вывода. Прекрасно. Путь был долгий, это правда. По пути он даже обвинил меня в аморальности, назвал чуть ли не куртизанкой. Каков лицемер! Будто я не знала о его связи с Терезой Кабаррюс. Наверняка Клавьер приказал ей расхваливать Франсуа, петь дифирамбы его мужским достоинствам, – не мудрено, что ему с ней легче, чем со мной. Она, вероятно, возвращает ему уверенность, залечивает раны оскорбленного самолюбия. Ну и сказал бы так. Зачем же меня обвинять в распущенности?
Это его трусливое лицемерие так возмутило меня, что я резко встала из-за стола.
– Вы хотите развода? – спросила я прямо. – Я согласна. Я даже согласна больше никогда не видеть вас, начиная с этой минуты.
Я была не в силах продолжать все это и унижаться, пусть даже ради интересов королевы и предстоящего побега королевской семьи. Всему когда-то приходит конец. Если адмирал хочет развестись со мной, пусть по крайней мере видит, что я хочу этого не меньше!
Но почти в тот же миг я заметила, что мое заявление его ошеломило – вероятно, он не ждал такого поворота дела.
– Да, – произнес Франсуа уже менее внятно, – да, я хочу развода, но не немедленного.
– А какого же? – спросила я уже с насмешкой. – После того, что вы тут наговорили, я имела основания считать, что вы глубоко оскорблены и что только такой выход, как немедленный развод, может вас удовлетворить.
– Да, черт побери, я оскорблен, – вскричал он, звякнув бокалом о тарелку. – Но кроме моих интересов существуют еще и государственные соображения.
– Какие же? – спросила я с сарказмом.
– Те, из-за которых я вынужден просить вас кое о чем.
Он замолчал на минуту, и я тоже молчала, глядя на него и злорадно предвкушая, как отвечу отказом на все, что бы он ни попросил.
– Повторяю вам, сударыня, я депутат. Моя карьера еще только начинается. Скоро состоятся новые выборы в Собрание, и я хотел бы принять в них участие.
– А если закон исключит вас из списка возможных кандидатов?
– Все равно, – раздраженно ответил он, – я займу место в морском министерстве, получу какой-то значительный пост. Все равно до того, как это произойдет, я не должен запятнать себя разводом. К сожалению, большинство французов все еще верит в Бога и осуждает тех, кто расторгает брак.
– Вы просите, – медленно сказала я, сделав ударение на втором слове, – чтобы я разрешила вам жить здесь до тех пор и играть роль моего мужа?
Он побагровел.
– Я не собираюсь играть никакой роли.
– Но вы же понимаете, что как мужа я вас воспринимать не согласна. Я не нуждаюсь в вас. Следовательно, остаться здесь вы можете лишь с моего позволения. Не так ли?
– Черт побери! Я надеялся все-таки, что вы не устроите сцену!
– Если ваши надежды не оправдались, сударь, вы можете тотчас покинуть и меня, и этот дом.
Я сказала это, чтобы унизить его, ибо знала, что он не решится на это: слишком много для него значит Собрание и его «карьера». Если бы он был благороден, он воспользовался бы выходом, на который я намекнула, но не стал бы унижаться. Шли минуты, а он не уходил. Волна презрения захлестнула меня.
– Сударь, – сказала я, – мне жаль вас. Только поэтому вы можете остаться в моем доме до тех пор, пока не перестанете нуждаться во мне и в сохранении нынешней благовидной ситуации. Само собой разумеется, что с этой минуты я получаю полную личную свободу. Вы согласны на это?
Франсуа взглянул на меня, и в глазах его полыхнула ярость. Возможно, если бы он ударил меня сейчас, я, ей-Богу, почувствовала бы к нему некоторое уважение. Он не ударил. Он в этот миг почти ненавидел меня, но ни на секунду не забывал о том, что нуждается во мне. Это и казалось мне самым гнусным.
– Надо полагать, мы договорились, сударь.
Я оставила его в столовой, ибо не представляла себе, что мы еще можем сказать друг другу. Отношения наши были выяснены, но окончательного разрыва не произошло, и это меня больше всего тяготило. Со своей стороны я ведь тоже не могла настаивать, ибо понимала, что Франсуа еще может быть чем-то полезен.
Я вышла из дома в ночной сад. Прохладный воздух ударил мне в лицо, оглушил майскими запахами цветущего жасмина. Постояв немного у террасы, я пошла дальше, к глухой калитке, где засыпали мокрые от дождя кусты самшита. Где-то далеко-далеко серебряным ручьем разливалась песня соловья. Феерический свет луны озарял сад… Брызги воды с потревоженных ветвей упали мне на лицо. Я почему-то всхлипнула. Качались перед глазами листья цикламена.
Разговор был закончен. Отношения были выяснены.
Я была несчастна.
3
Мария Антуанетта, полузакрыв глаза, слушала мой рассказ о встрече с Леопольдом II так, будто искренне наслаждалась каждым сказанным мною словом. В руке ее, свесившейся с подлокотника кресла, до сих пор было письмо брата, которое она прочитала по меньшей мере раза три.Мечта о побеге из Парижа была так близка к осуществлению, что даже меня охватывало какое-то радостное чувство, а о королеве и говорить нечего. Мой рассказ подошел к концу, я замолчала, несколько даже сожалея, что больше мне нечего сказать. Мария Антуанетта порывисто поднялась, лицо ее снова вспыхнуло, и она рассмеялась, обняв меня.
– Моя дорогая, как хорошо, что вы можете понять меня. Скоро закончатся все наши мучения. Мы уедем, теперь уж точно уедем. Мы вырвемся из этого плена, избавимся от унижений, и все это в значительной степени благодаря вам, дитя мое.
– Мадам, вы переоцениваете сделанное мною, – сказала я смущенно, – к тому же впереди столько трудностей. Вы еще даже не получили паспортов.
– Мы все получим, Сюзанна. И все у нас получится. Вот только я теряюсь в догадках: как мне отблагодарить вас?
Я улыбнулась.
– Мне очень приятно оказывать услуги вашему величеству, но не очень приятно говорить вам, что как раз сегодня я намерена просить вас кое о чем.
Королева засмеялась, нежно обнимая меня за плечи.
– Вы скажете мне вашу просьбу позже, Сюзанна. Я обещаю вам, что любое ваше желание будет исполнено. А сейчас… сейчас я немедленно сяду писать письма королю Швеции и Акселю де Ферзену.
Сразу взволновавшись, она прошлась по кабинету, ломая пальцы.
– Аксель тут же будет здесь. О, я уверена, он поможет нам, как никто другой.
Я тактично промолчала, хотя и не разделяла этого мнения. Ферзен всегда казался мне слишком ветреным. Впрочем, не могла же я отрицать, что раньше, в самые тяжелые минуты, он всегда являлся по первому зову королевы и готов был защищать ее до последнего.
Любовные отношения Марии Антуанетты с графом де Ферзеном были близки к супружеским. Людовик XVI знал об этой связи уже давно, а года два-три назад между королем и королевой, по слухам, состоялся откровенный и доверительный разговор, после которого Людовик XVI отказался от всяких супружеских прав на жену и после которого уже никогда не переступал порога ее спальни. Мария Антуанетта, как говорили, обещала мужу сохранять внешние приличия. Таким образом, Ферзен стал как бы шведским супругом королевы.
Как бы там ни было, я могла засвидетельствовать, что с тех пор Людовик XVI и Мария Антуанетта жили на редкость дружно, и каждый из них поклялся другому, что не покинет Францию в одиночку. Эта клятва, возможно, очень осложняла побег, но с ней приходилось считаться.
Мария Антуанетта писала, а я терпеливо ждала, думая, что королева, быть может, захочет со мной посоветоваться. В этот миг дверь кабинета отворилась, и вошла госпожа Кампан, камеристка.
– Государыня, тот молодой человек, которого вы вызвали, уже явился и ждет.
Королева оживленно поднялась, взглянула на меня, и в глазах ее блеснуло лукавство.
– Знаете, Сюзанна, – сказала она, – так получилось, что не вы первая сообщили мне приятные новости.
– Не я? Но кто же тогда мог знать, что…
– Вы первая привезли нам письменные подтверждения согласия моего брата нам помочь. Но устно мы узнали об этом раньше.
– Ваше величество, я не понимаю, как это может быть. Император именно мне передал бумаги и именно на меня возложил честь передать их вам.
– Сейчас вы все поймете, дорогая. Поверьте, это ничуть не умаляет ваших заслуг.
Она подошла к двери и приказала:
– Госпожа Кампан, прошу вас, пригласите графа.
Повернувшись ко мне, Мария Антуанетта добавила:
– Этот молодой человек раньше помогал нам за границей, и очень хорошо помогал. Но вчера он доложил о своем прибытии и заявил, что готов служить нам здесь. Я приняла его услуги.
За дверью послышались быстрые шаги, и через секунду я с изумлением увидела на пороге кабинета графа Дюрфора.
Как всегда, одетый с иголочки, в белокуром парике, надушенный, в белых перчатках и при шпаге, он низко склонился сначала перед королевой, а потом – так же низко – передо мной.
– Государыня, я готов выслушать ваши распоряжения. Ошеломленная, оскорбленная до глубины души тем, что вижу его перед собой, я сдавленным голосом обратилась к королеве:
– Как же это, ваше величество? Человек, которого вы имели в виду, – граф Дюрфор?
– Да, моя дорогая, – с улыбкой отвечала королева, – и мне жаль, что вы не слышали, как восторженно он о вас говорил…
Заметив мой холодный взгляд, королева перестала улыбаться.
– В чем дело, господа? – спросила она, обращаясь к нам обоим. – Вы даете мне понять, что я напрасно свела вас вместе? Ответьте мне, господин граф!
Дюрфор снова поклонился.
– Ваше величество, – сказал он, – я не знаю, что ответить вам по этому поводу.
– Мадам, – заявила я, вне себя от гнева и унижения, – прошу прощения, но я чувствую себя не в силах оставаться в одной комнате с этим человеком.
Мария Антуанетта покачала головой.
– Право же, все это странно. Сюзанна, может быть, вы объясните мне, в чем тут дело?
– Ваше величество, умоляю вас не настаивать; если я начну говорить, это будет слишком позорно для графа Дюрфора. Позвольте мне удалиться.
Дюрфор ступил вперед.
– Государыня, позвольте удалиться мне. Я пришел к вам после принцессы, я мужчина – из всех соображений будет лучше, если удалюсь я и избавлю принцессу от испытания видеть меня.
Королева сделала растерянный жест рукой, показывая, что отпускает его. Когда дверь за ним закрылась, Мария Антуанетта внимательно взглянула на меня.
– Ну, теперь мы одни и…
– Простите, что прерываю вас, ваше величество, но, поверьте, мне унизительно даже слышать имя этого человека.
– Хорошо. Если вам это неприятно… Хотя с другой стороны, я дала ему столько поручений…
Заметив выражение моего лица, натянутое и бесстрастное, она замолчала не договорив. Я перевела дыхание. До сих пор неожиданное появление Дюрфора в Париже не давало мне разобраться, что же все-таки заставило этого человека приехать сюда. В Вене он и словом не обмолвился о том, что собирается сменить свою дипломатическую работу за рубежом на беспокойную и опасную службу во Франции. Неужели причиной его возвращения была я? Нет, не следует даже думать об этом. Но если он считает, что я настольно лишена чувства собственного достоинства, что его недавняя выходка уже вылетела у меня из памяти и что я готова растаять от одного его появления, – в этом случае надо раз и навсегда дать ему понять, как глубоко он ошибается.
– О чем вы хотели просить меня, дорогая?
Голос королевы вывел меня из задумчивости, и я, уяснив, о чем она спросила, сразу почувствовала смущение.
– Государыня, мне стыдно признаться, но речь идет о деньгах.
Я знала о дружбе королевы с Полиньяками, с принцессой де Ламбаль, и знала, что они выпрашивали у нее огромные суммы. Для меня эта просьба была необычна, ибо я никогда не просила у королевы ни ливра. У меня было лишь несколько драгоценных безделушек, которые она мне дарила в знак признательности. И вот – полмиллиона ливров…
Мария Антуанетта выслушала меня без всякого удивления.
– Сюзанна, – сказала она решительно, – выходки спекулянта, каким бы богатым он ни был, не должны вас тревожить.
– Но сумма, ваше величество, – она ведь очень велика.
– Пришлите мне все ваши счета, я оплачу их, и это, поверьте, будет самой малой благодарностью за то, что вы сделали.
У меня словно гора с плеч свалилась. Теперь можно будет с насмешкой взглянуть Клавьеру в глаза – ему не удался его замысел. Паулино пересмотрел все наши расходы и выяснил, что я больше ничего Клавьеру не должна. И впредь, разумеется, дела с ним иметь не буду.
– А как же дата побега? – спросила я у королевы. – Вы назначите ее позже?
– Это компетенция его величества, Сюзанна. Когда приедет Ферзен, мы на него возложим и подготовку кареты, и лошадей – все это надо, разумеется, готовить втайне… Я полагаю, мы уедем никак не раньше июня. Но я готова ждать хоть целый год, лишь бы все это состоялось!
Она протянула мне бумагу.
– Смотрите, что написал нам король Швеции Густав III. Я бегло просмотрела написанное. В глаза мне бросилась одна фраза:
«Вам, христианнейший брат мой и кузен, надо навсегда покинуть Париж и обречь на гибель это логово убийц, предав его полному забвению, ибо пока во Франции будет Париж, там никогда не будет королей».
Меня даже передернуло.
– Да это же просто безумие, ваше величество! Разве он не понимает, что было бы, если бы письмо попало в ненадежные руки?
– Да, он неосторожен, но он поддерживает нас. Он оказывает нам самую сильную поддержку в Европе.
– Он знает о ваших планах?
– Приблизительно. И он позволит Ферзену ехать сюда, не теряя ни минуты.
– А как вы думаете выехать из охраняемого Тюильри, государыня? Выход уже найден? Здесь трое ворот, оцепленных стражей.
Королева насмешливо улыбнулась.
– Нам поможет излишняя наивность господина де Лафайета.
– Каким образом? И так ли уж он наивен?
– Он наш тюремщик, Сюзанна, но этот тюремщик позволяет иногда себе глупость быть любезным и галантным. Вспомните о приезде Ферзена…
Меня осенило. Предупредительный господин де Лафайет, начальник Национальной гвардии, как всегда, любезно оставит тайную калитку, ведущую с набережной в Тюильри, незапертой, ибо полагает, что таким образом помогает королеве встречаться с графом де Ферзеном, ее любовником.
И, словно в глубокой задумчивости, королева произнесла:
– Какого бы вы ни были мнения о графе Дюрфоре, Сюзанна, именно он поможет нам придумать маршрут отъезда и будет охранять нас.
– Он сказал это?
– Он поклялся в этом, Сюзанна.
4
Король стоял, склонившись над большой картой и изучая путь от Парижа до Монмеди.– Главное, господа, – это миновать Шалон. Если нам это удастся, можно считать наше путешествие успешным. А сейчас… сейчас мы нуждаемся только в том, чтобы кто-то взял на себя задачу изучить самым подробным образом дорогу до Шалона, составить карту и нанести на нее все почтовые станции.
Мария Антуанетта прервала короля, заговорив о том, кто кем будет переодет во время побега: она – горничной, Людовик XVI – лакеем… Я стояла, ощущая ужасное беспокойство.
Позади меня, совсем рядом – и я знал об этом, – стоял граф Дюрфор. Он вошел тогда, когда все уже собрались, и сойти с места, не нарушив этикета, я не могла. К тому же мне и не к лицу было бегать от кого-то, обращая на себя внимание присутствующих. Поэтому я стояла неподвижно, раздраженная и натянутая, чувствуя ужасную досаду на назойливость этого человека. Все слова королевы проходили будто мимо меня.
– А теперь, господа, следует обсудить размещение верных нам частей под командованием Дамаса, Шуазеля и генерала Буйе… Господин де Шуазель, вы здесь?
Двадцатилетний герцог по-военному выступил вперед, поклонился, шагнул к карте, стал что-то говорить… В этот миг зашелестели перья на роскошной шляпе Дюрфора, которую он прижимал к груди, и почти у своей шеи я услышала его голос:
– Вы такая хорошенькая.
Он сказал это шепотом, но все же мадемуазель де Невей, юная фрейлина королевы, обернулась. Я, ожидая подобной выходки от Дюрфора, была не так удивлена, как разгневана. Кровь прихлынула к моему лицу. Я обернулась и смерила графа таким грозным взглядом, что любой человек на его месте сразу обратился бы в пепел.
Дюрфор с совершенно невинным видом прошептал, так, будто я требовала от него объяснений:
– Я просто не мог удержаться – так хотелось вам это сказать!
Теперь уже шевельнулись и другие дамы. Я быстро придала себе отсутствующее выражение лица, делая вид, что меня это ничуть не касается, и придя к выводу, что впредь лучше не оборачиваться. Неловкость была замята громким голосом короля:
– Господин Дюрфор, может быть, вы возьмете на себя эту задачу?
– Какую, государь? – спросил граф, с готовностью выступая вперед и смело обнаруживая то, что не прислушивался к беседе.
– Задачу изучить путь и составить подробную карту.
– Моя жизнь – к вашим услугам, государь, и, хотя я не имею чести быть военным, вы можете дать мне любой приказ.
Люди, присутствующие на совете, довольно часто видели образцы верности и преданности монархии со стороны многих аристократов, но такая чеканная отповедь, слетевшая с уст графа Дюрфора, известного своим легкомыслием и насмешливостью, произвела впечатление на многих.
– Господин Дюрфор, – сказал Людовик XVI, потирая подбородок, – это задача опасная. За карту, которую вы будете составлять, многие наши недруги ничего бы не пожалели.
– Сир, – громко произнес граф, – я для того и вернулся во Францию, чтобы рисковать собой за ваше королевское величество, и я прошу вас только об одном – дать мне исполнить то, ради чего я сюда приехал.
– В таком случае, граф, инструкции вы получите позже, – сказал король.
Мария Антуанетта, обойдя стол, приблизилась к Дюрфору и протянула ему руку, которую он, опустившись на одно колено, поцеловал.
– Благодарю вас, господин граф, тысячу раз благодарю. Ваши слова и преданность возрождают во мне надежду на то, что, пока у монархии будут такие защитники, как вы, монархия не погибнет.
Да, сцена была впечатляющая. Нечасто гордая Мария Антуанетта на виду у всех позволяла кому-то целовать свою руку. Можно было сказать, что Дюрфор прославился среди остатков парижской аристократии. Король заговорил о другом, Дюрфор вернулся на место с лицом абсолютно спокойным и, пользуясь тем, что в кабинете громко раздавались голоса короля и офицеров, прошептал мне на ухо: