Страница:
– Никогда? – удивилась Грейс.
– Ну, я, конечно, преувеличиваю; По пятницам он в виде исключения ужинает в ресторане «Плэсид Си», покупает у уличного торговца лотерейные билеты, а потом отправляется в китайский театр всегда в окружении самых отборных и преданных ему «бу-хо-доев», то есть Носителей Секиры. По дороге домой он заглядывает с проверкой в свои игорные притоны на Уэйверли-плейс. Если верить слухам, ему принадлежит не меньше полудюжины игорных заведений, равно как и значительная часть курилен опиума на Дюпон-стрит. Кроме того, Марк Уинг владеет домом терпимости по соседству со своей резиденцией. Этот бордель он называет. «Домом Божественного Покоя и Удовлетворения»
– Он женат?
– В настоящее время нет. У него было бесчисленное. множество наложниц и по крайней мере две жены, с которыми он развелся, потому что они не принесли ему потомства.
Док глубоко затянулся папиросой, поднял голову и выпустил дым к потолку.
– За ним закрепилась слава знаменитого коллекционера, хотя его коллекции никто никогда не видел. Говорят, она не менее эксцентрична, чем он сам, и состоит главным образом из… Может, хотите угадать?
– Запросто, – кивнул Рубен, – но будет лучше, если вы нам скажете.
– Она состоит главным образом из скульптурных фигур, похищенных из древних захоронений, – продолжал Док, – а также из иконописных изображений китайских богов и богинь, дарящих бессмертие.
Он улыбнулся, обнажив желтые зубы.
– Похоже, Крестный Отец одержим манией смерти.
– Это он, Рубен, это именно тот, кто нам нужен! – возликовала Грейс. – Это точно он. А вы не могли бы доставить ему послание? –. спросила она, обращаясь к Доку.
– Возможно. – Он покосился на Рубена. – За определенную плату.
– Вот так всю дорогу, – проворчал Рубен. Ему не улучшила настроения мысль о том, что, не будь его здесь. Док сделал бы все для Грейс, даже не заикаясь о плате.
– Что за сообщение вы хотели бы передать? Грейс уже отрыла рот, но Рубен ее опередил:
– Передайте ему, что у нас есть кое-что для него. Скажите ему, что цена будет очень высока, но ее стоит заплатить, иначе недавно приобретенное им пополнение коллекции окажется разрозненным.
– Отлично. А если он спросит, от кого весточка? Рубен на мгновение задумался, потом его лицо осветила улыбка.
– Передайте: от владельца тигра.
– Прямо сейчас?
– А почему бы и нет?
Грейс взяла Рубена под руку и повела его на восток, па направлению к Стоктон-стрит.
– Разве ты никогда там раньше не бывала?
– Нет, и мне всегда хотелось пойти. Когда мы были здесь с Анри два года назад, он не захотел сводить меня в Китайский квартал. Сказал, что это слишком опасно.
– Два года назад? Ты живешь в Рашен-Вэлли и уже два года не была в городе?
– Да, около двух лет.
– Но почему так долго, Гусси?
Идя по Клэй-стрит, он помог ей увернуться от поворачивающего за угол фургона со льдом, и они вновь отступили на тротуар.
– Неужели жизнь на винограднике кажется тебе такой привлекательной?
Грейс подумала о своей жизни в поместье «Ивовый пруд». Несмотря на свое злосчастное детство, она всегда любила деревню. Но не старый белый дом и не пустеющие поля удерживали ее и Генри от поездки в Сан-Франциско в течение последних двух лет. Сейчас уже трудно было вспомнить, что именно она наговорила Рубену о Генри; кажется, рассказала какие-то взаимоисключающие истории, хотя обычно с ней такого не случалось. Боясь окончательно запутаться в нагромождении лжи, она решила для разнообразия сказать правду.
– Анри больше не может появляться в Сан-Франциско. Вернее… – Она попыталась выразить это по-другому. – Ему было предложено больше не возвращаться.
Рубен остановился посреди тротуара и вытаращился на нее.
– Кто просил его больше не возвращаться?
– Некоторые влиятельные люди. Можно сказать, отцы города.
– Но почему?
– Потому. Он поставил их в неловкое положение. Догадка вызвала улыбку у него на лице.
– Ты хочешь сказать, что он их обдурил? Верно? Но они не хотят огласки, так как сделка с самого начала была незаконной! Я угадал?
Его улыбка была такой пленительной, что Грейс едва удержалась от соблазна сказать «да».
– Он поставил их в неловкое положение, – повторила она, – и теперь не может вернуться в город.
После этого она крепко сжала губы, ясно давая понять, что больше он ничего из нее не вытянет.
Они вновь пустились в путь.
– Так вот почему сестрице Августине пришлось, собирать пожертвования в одиночку? – спросил Рубен.
– Отчасти. Дело еще и в том, что у Анри больное сердце, – напомнила Грейс.
– Ах да, у него мотор барахлит.
– Итак, – продолжала она, – ты сводишь меня в Китайский квартал?
– Конечно, свожу, раз тебе так хочется.
– Это ведь не опасно?
Ей хотелось сказать, что если это не опасно, то и идти, туда не стоит.
– Да нет, не особенно. Не для белых в дневное время. Впрочем, для белых и ночью большой, опасности нет.
– Большинство китайцев нас до смерти, боятся, – объяснил Рубен, взяв ее под руку, чтобы пробраться сквозь оживленное движение в самом конце, Джойс-стрит. – Мы для них – «фан квей», то есть белые дьяволы. И еще учти: головорезы в Китайском квартале могут грабить и убивать друг друга круглые сутки – полиция всегда будет смотреть в другую сторону, но, если китаец хоть пальцем тронет белого человека, закон обрушится на него всей своей тяжестью.
– Но это же несправедливо!
– Да, несправедливо.
Рубен остановился. – Вот Стоктон-стрит, Гусси, отсюда начинается Китайский квартал. Что ты хочешь увидеть?
– Все, – решительно заявила Грейс. День был сырой и ветреный – обычный летний день в злосчастном климате Сан-Франциско. Она поплотнее завернулась в плащ, и они отправились вверх по Стоктон-стрит. Рубен крепко держал ее под руку. Все, что встречалось по дороге, вызывало у Грейс живейшее любопытство. Улицы так и кишели прохожими, все лавки, казалось, были забиты покупателями; куда бы она ни бросила взгляд, повсюду были люди – спешащие по делам или, напротив, праздно коротающие время.
– Тут все как будто игрушечное, – заметила Грейс, глядя на целую связку сырой непотрошеной рыбы, вывешенной на бельевой веревке поперек узкого переулка.
Они миновали сапожную мастерскую, расположенную дверь в дверь с магазинчиком, торгующим специями. Неописуемая смесь запахов кожи, сапожного клея и пряных приправ выражала, как ей показалось, самую суть этого экзотического квартала.
– В газетах вечно печатают истории о преступниках, крадущихся по темным переулкам, чтобы кого-то убить или ограбить, но ведь кругом обыкновенные люди, ты не находишь? спросила Грейс.
Рубен хмыкнул в ответ что-то невразумительное.
– Просто они пытаются заработать себе на жизнь, – упрямо продолжала она, – что тут такого ужасного? Ой, смотри, пагода!
– Это китайская кумирня, – поправил ее Рубен. Они остановились перед причудливым сооружением, расписанным красной краской с позолотой. Сквозь раскрытые резные двери можно было видеть деревянные статуи, украшенные мишурой. До них донесся запах ароматических палочек сандалового дерева. В темной глубине храма женщина в черном зажигала нечто похожее на бенгальские огни.
– Такие кумирни можно встретить на каждом шагу, – объяснил Рубен. – Вот в этой обитает покровительница бродяг, актеров, моряков и шлюх.
Грейс бросила на него недоверчивый взгляд.
– Это правда! – воскликнул он. – Богиню зовут Тьен-Хоу, она хранит тех, кто в пути.
– А проститутки тоже подходят под это определение?
– Конечно. Ведь недаром их называют гулящими! Они пошли дальше, и в двух шагах от храма Грейс заметила в дверном проеме женщину, явно нуждавшуюся в защите покровительницы всех гулящих.
– Это была проститутка? – шепотом спросила она у Рубена.
– Скорее всего. – Откуда ты знаешь?
– Элементарная арифметика, Гусси. На одного мужчину в Китайском квартале приходится примерно тридцать женщин. И лишь очень немногим из них удается обзавестись мужьями.
– Вот как!..
– К тому же на ней «чонсам» – платье с разрезами. Все проститутки их носят. Их называют «залетными пташками». Большинство из этих женщин находятся здесь нелегально. Собственные семьи продают их в рабство через Кантон или Гонконг.
Потрясенная Грейс еще раз оглянулась через плечо, но стоявшая в дверях женщина уже исчезла.
– Почему же полиция не положит этому конец? Если эта. девушка – рабыня, почему она не пытается сбежать?
– Порой они действительно пытаются сбежать, но их обычно ловят и наказывают, да так, что тебе лучше об этом не знать. Методисты открыли здесь свою миссию. Иногда какой-нибудь из сбежавших девушек удается найти там приют. Но чаще всего бу-хо-дои натравливают на них полицию, заявляя, будто беглянка украла какую-нибудь мелочь или побрякушки, подаренные ей кем-нибудь из клиентов. Честные граждане китайского происхождения никогда не вмешиваются в работорговлю из опасения навлечь на себя гнев тонгов. Каждая из девушек приносит две-три тысячи дохода, поэтому Носители Секиры не слишком благосклонны к тем, кто пытается вставлять им палки в колеса.
Грейс приходилось читать в газетах о торговле «живым товаром», но эти истории вызывали у нее такое отвращение, что она отмахивалась от них, считая, что авторы все сочиняют и преувеличивают ради поднятия тиражей.
– И полиция ничего не предпринимает? Это просто чудовищно!
Она оглядела крошечные домики с глухими торцами, мимо которых они проходили; ни одной «залетной пташки» не было видно, но она представила себе, как они занимаются своим неблаговидным ремеслом в убогих тесных квартирках. Ей вспомнилось, что Марк Уинг тоже владел борделем по соседству со своим домом. От этого ее антипатия к нему только усилилась.
Вот и хорошо: она давно уже заметила, что доить легче того, к кому испытываешь здоровую неприязнь.
Они остановились у витрины ювелира, чтобы понаблюдать за золотых дел мастером, который трудился, склонившись над рабочим столом. Грейс все ждала, что он поднимет голову и, может быть, улыбнется им – ведь они в конце концов могли оказаться покупателями! – но хозяин лавки так и не оторвался от работы, хотя она не сомневалась, что он заметил их присутствие. Они двинулись вперед и миновали мясную лавку, потом магазин, торгующий сушеной рыбой.
На углу, прямо на тротуаре у входа в ссудную кассу, расположилась группка мужчин, поглощенных игрой в шашки. Все были облачены в традиционные для китайцев свободные темно-синие блузы и мешковатые штаны. Некоторые носили мягкие шляпы пирожком, другие были в черных атласных шапочках. Все заплетали волосы в длинные, но жидкие косички.
Один из игравших поднял голову и тотчас же отвернулся, встретившись взглядом с Грейс. У нее создалось впечатление, что они с Рубеном здесь не особенно желанные гости, хотя никто не собирается прогонять их силой.
Ей вспомнился Ай-Ю, китаец, служивший у Генри, которого она знала ровно столько же, сколько и самого Генри – шесть лет. Грейс попыталась представить себе Ай-Ю здесь, в Китайском квартале Сан-Франциско, но это было невозможно: Ай-Ю с его бесконечным запасом псевдоконфуцианских[28] изречений и поразительным умением уязвлять самолюбие Генри своей подчеркнутой почтительностью мог существовать только в Поместье «Ивовый пруд».
Рубен крепко взял ее за руку. Она улыбнулась ему, думая о том, как забавно гулять по Китайскому кварталу, держась за руки, словно парочка заезжих туристов. Может быть, даже молодоженов, приехавших в Сан-Франциско на медовый месяц. Весь ужас заключался в том, что эта фантазия не показалась ей странной или дикой. Напротив, она подумала, что нет на свете ничего более естественного.
Они попали в тупик и повернули назад, минуя бесчисленные переулки, темные и унылые даже под полуденным солнцем. Как легко заблудиться в лабиринте этих узких, одинаково грязных улочек! Вывеска на кирпичном здании, мимо которого они проходили, по-английски и, надо полагать, по-китайски возвещала о том, что это аллея Сент-Луис. Потянув Рубена за руку, Грейс заставила его остановиться.
– Смотри, – сказала она, – вот еще одна кумирня.
Ей хотелось подойти поближе, но Рубен потянул ее назад. Она удивленно оглянулась.
– Я наслышан об этом месте, – мрачно проговорил он. – Это аллея Сент-Луис. Знаешь, что находится под этим храмом?
Грейс отрицательно покачала головой.
– Подземный загон для «живого товара». Они называют его Опочивальней Королевы. Сюда китайские контрабандисты привозят девушек, доставленных морем. Здесь их продают.
– Не может быть!
– Может. Перед началом торгов их раздевают, чтобы покупатели знали, за что выкладывают деньги. Иногда их избивают, иногда клеймят каленым железом. Правда, до смертельного исхода дело почти никогда не доходит: никто не хочет лишиться ценного товара.
Грейс круто развернулась и пошла прочь, крепко обхватив себя руками. Pyбен вскоре догнал ее и заставил повернуть назад, так как она опять, сама того не сознавая, направилась в тупик. На Дюпон-стрит он взял ее под руку и вынудил немного замедлить шаг; несколько минут они шли в полном молчании.
– Откуда тебе известны такие вещи? – внезапно взорвалась она.
Легче было превратить ужас в гнев и обрушить его на кого-нибудь, чем сдерживать внутри.
– Откуда люди узнают о подобных чудовищных вещах?
– Я мужчина, – отмахнулся Рубен. – Это мужское дело – знать подобные вещи.
Грейс презрительно фыркнула и снова отняла у него руку.
– Это мужское дело – интересоваться развратом, пороком и жестокостью?
– Я человек светский, Грейс. Я должен знать, что творится на белом свете.
Стало ясно, что серьезного ответа на свой вопрос она не добьется. И вообще ее гнев начал остывать. Не имело смысла сердиться на Рубена за то, что на свете существует зло.
– Когда-то я жалела, что не родилась мужчиной, – сказала она уже более спокойным тоном, вновь взяв его под руку. – Когда была маленькой. Иногда до сих пор жалею.
Он взглянул на нее с любопытством.
– Почему?
– Мужчинам все в жизни дается куда проще. Ну, может, не проще, – уточнила Грейс, – но по крайней мере у мужчин более интересная жизнь.
– Да неужели?
– Мне нравилось быть сестрой Августиной, потому что я могла действовать самостоятельно. И еще мне нравилось дурачить людей, дергать их за ниточки. Ведь это уже близко к мужской сущности, разве нет?
Рубен лишь улыбнулся в ответ.
– А мужчины ко мне не приставали и обращались со мной почтительно. Большинство мужчин, – многозначительно добавила Грейс. – Ты бы поверил, что я монахиня, если бы не увидел пистолет?
– Да, наверное. Но я все равно пригласил бы тебя поужинать со мной.
– Правда? А почему?
Он остановился и пристально заглянул ей в глаза, словно удивляясь ее несообразительности. – Потому что ты чертовски хороша собой, Гусси. Грейс снова фыркнула и отвернулась. Щеки у нее вспыхнули, она поняла, что опять краснеет, и мысленно обругала себя. – Давай зайдем сюда, – ни с того ни с сего предложила она и потянула его за собой в распахнутые двери заведения, за которыми виднелся короткий коридор, ведущий в зал с длинным игорным столом посредине.
Вокруг стола толпились возбужденные игроки. Щелканье игральных костей можно было расслышать даже с улицы.
– Погоди, Грейс! Ты не можешь туда войти.
– Это почему же? – Тебя не пустят. – Но почему?
– Ну, во-первых, азартные игры в Китайском квартале запрещены законом, и они запросто могут заподозрить, что мы полицейские. А если и нет, все равно мы «фан квей», белые дьяволы, приносящие беду.
– Не валяй дурака, они нас не прогонят. В Китайском квартале все только и делают, что играют в азартные игры.
Рубен пожал плечами.
– Ну ладно, только ты иди первая. Грейс взглянула на него с подозрением.
– Иди-иди, не останавливайся.
– Разве ты не пойдешь со мной?
Она опять оглянулась на дверь, возле которой сидел на табурете вполне безобидный на вид китаец: седобородый, сутулый, он сонно моргал и пожевывал незажженную сигару.
– Нет, ты иди вперед. Не бойся, ничего с тобой не случится.
Грейс поняла, что он бросает ей вызов, и даже мельком удивилась, откуда ему известно, что это самый верный способ толкнуть ее на безрассудство.
– Ладно, я иду.
Она повернулась кругом и решительным шагом направилась к дверям. Молниеносным движением престарелый страж вскинул руку и дернул за укрепленную на крюке у него над головой веревку, которой Грейс прежде не заметила. Она услыхала громкий стук и подскочила на месте от испуга, когда в дальнем конце коридора захлопнулась внутренняя дверь, приведенная в действие невидимой пружиной. Приглушенный гул возмущенных голосов раздался из-за закрывшейся двери.
Грейс бросилась наутек, схватила Рубена за руку и бегом потащила его прочь от игорного заведения. Сердце у нее стучало, как молот, но, оглянувшись в панике через плечо, она убедилась, что никто их не преследует, и почувствовала себя законченной идиоткой. Да еще пришлось чуть ли не полквартала выслушивать несносные насмешки Рубена.
– Погоди, я больше так не могу, – проговорил он, запыхавшись, и заставил ее остановиться, сделав вид. что совсем выбился из сил.
– Ты что, не мог просто сказать? – в ярости накинулась на него Грейс.
– Так гораздо забавнее. Постой, ты куда?
Рубен схватил ее за руку, увидев, что она опять намерена пуститься в бега.
– Если ты и вправду хочешь посетить игорное заведение в Китайском квартале, Грейс я знаю одно место, куда нас могут пустить.
– И что это за место? – недоверчиво спросила она.
– Пойдем, я тебе покажу.
То место, куда он ее привел, не имело ни вывески, ни витрины. Дверь напоминала узкую щель в скале. С порога не было видно никакого освещения.
– Стой здесь и никуда не ходи, – предупредил Рубен.
Предупреждение было совершенно излишним: куда она могла деться? Оставив ее у входа, он проскользнул в щель и скрылся.
В один миг ей вспомнились все некогда прочитанные или услышанные ею истории о белых женщинах, похищенных и проданных в рабство, принуждаемых к сожительству и распутству против своей воли. И о чем только он думал, бросив ее одну на тротуаре? Все прохожие вдруг стали казаться ей зловещими. Прямо к ней направлялся китаец в длинном шерстяном пальто и европейских ботинках. Из-под пальто виднелись голые лодыжки. Лоб у него был обрит, длинная черная коса свешивалась через плечо. У него были кроткие карие глаза. Может, обманчиво кроткие? Вот их взгляды встретились…
Чем ближе он подходил, тем сильнее Грейс вжималась спиной в стену. В тот момент, когда незнакомец поравнялся с ней, кто-то схватил ее сзади за плечо. Она взвизгнула и подскочила на целый фут от земли, потом повернулась, стиснув кулаки, и набросилась на Рубена, как фурия.
– Черт побери, Грейс, ты меня до смерти напугала? Сердце у нее так сильно билось, что она даже не сразу смогла заговорить. Когда же она обрела наконец дар речи, произнесла по слогам:
– Никогда больше не смей так поступать со мной.
– Что ты имеешь в виду? Ладно, пошли, милая, тебе не следует стоять тут одной.
Она продолжала проклинать его на чем свет стоит, но он решил не обращать внимания.
– Местный вышибала говорит, что мы можем войти и понаблюдать, но не имеем права участвовать в игре. Пришлось сунуть ему кум-шо, так что учти: с тебя два доллара.
Он потянул ее за собой и провел сквозь щель в стене.
– Что такое кум-шо? – все еще дрожа, спросила Грейс.
– Чаевые, подкуп. Здешняя охрана неплохо зарабатывает, взимая чаевые за то, чтобы вовремя отвернуться.
Просторный, ярко освещенный игорный зал ничем не напоминал бы пещеру, если бы не низкий потолок. Тут было довольно чисто и не слишком людно. Двое музыкантов в углу наигрывали какую-то варварскую мелодию на инструментах причудливой формы. По стенам были расставлены столы для игры в карты, в кости, в домино и в «белого голубя». Рубен объяснил ей, что это нечто вроде лотереи. Но самое большое оживление царило вокруг покрытого циновками квадратного стола в середине зала.
– Это фонтан? – спросила Грейс, кожей ощущая на себе враждебные взгляды окружающих и стараясь держаться как можно ближе к Рубену, но при этом не отдавить ему ноги.
Рубен кивнул и в свою очередь спросил:
– Знаешь правила?
Китайская игра в кости.
– Вообще-то нет..
Игра казалась незамысловатой, но Грейс никак не могла уловить, в чем смысл. Человек с длинной палочкой, похожей на дирижерскую, – видимо, банкомет – двигал по столу круглые фарфоровые пуговицы, выбирая по четыре из целой кучи. Игроки, стоявшие вокруг стола, следили за его манипуляциями не отрываясь. Разложив всю кучу на четверки и закончив подсчет, человек с палочкой выдавал некоторым из наблюдателей купюры из кошелька, висевшего у него на поясе. Они явно считались выигравшими, но как и почему, Грейс не могла понять.
– Так в чем состоят правила? – спросила она тихо, почти не разжимая губ.
– Парень с кошельком носит звание «тан-кун», что означает «распорядитель подсчета». Смотри, что он делает. Видишь? Достает кучу фишек вот из этой чаши и прячет их.
– Зачем?
Банкомет тем временем вывалил пригоршню фарфоровых пуговиц на стол и тут же накрыл их крышкой.
– Чтобы игроки не могли их сосчитать, пока не сделают ставки. Вот смотри, сейчас они ставят.
Грейс впервые обратила внимание на квадрат, нарисованный в центре стола. Все четыре стороны были пронумерованы от ноля до трех. Игроки опускали: деньги на каждую из сторон.
– А на что они ставят?
– Пытаются угадать, сколько фишек останется после того, как он всю кучу разделит на четверки: одна, две, три или ни одной.
– И это все?
– Все.
Банкомет начал новый подсчет. Ловко действуя палочкой, он выравнивал пуговицы по четыре в ряд с молниеносной скоростью и ни разу при этом не ошибся, не сбился со счета, не сделал ни одного лишнего движения. Уже через несколько секунд он расплатился с новыми победителями – на этот раз с теми, кто поставил на цифру «три», – и потянулся к чаше за новой горстью пуговиц.
– Мне это нравится! решительно заявила Грейс. – И сколько получает тот, кто выиграл?
– В четыре раза больше. Чем поставил, минус небольшие комиссионные для заведения.
У нее был еще один вопрос. Она понимала, что следует подождать, задать его позже, уже за дверями, но ей до смерти хотелось знать ответ. Наклонившись поближе к Рубену, Грейс прошептала ему на ухо одними губами:
– А как же жульничать?
– Никак.
Она уставилась на него с недоверием.
– Никто не жульничает?
Рубен тоже перешел на шепот:
– Иногда банкомет использует более широкую палочку и прячет под ней лишнюю фишку, чтобы одурачить тех, кто сделал самые высокие ставки. Но ни один игрок не может смухлевать, если только он не в сговоре с банкометом.
– Потрясающе.
Грейс была под впечатлением: ей никогда прежде не приходилось слышать об игре, в которой нельзя было бы жульничать.
– Нам пора уходить, – напомнил Рубен.
– Так скоро? Но почему? Ты уверен, что нам нельзя здесь сыграть? Мне бы ужасно хотелось попробовать.
– Нет, нам нельзя сыграть, и чем скорее мы отсюда уберемся. тем будет лучше. И для нас, и для них. Он повел подбородком в сторону игроков.
– Почему? Мы же никому не мешаем!
– Я тебе уже говорил: мы приносим несчастье. Мы белые, а в Китае белый цвет означает смерть и траур. Для этих людей мы – символ проигрыша.
– В таком случае заведение должно нам приплачивать, чтобы мы остались, – возразила Грейс, позволив, однако, Рубену отвести себя к выходу.
Враждебные взгляды провожали их до самых дверей, Грейс ощущала их даже затылком. Оказавшись наконец на улице, она не смогла сдержать вздох облегчения.
Китаец в плетенной из бамбука островерхой шляпе торговал на углу приправленной специями свининой, и аппетитный запах напомнил Грейс, что она голодна. Они нашли уютный ресторанчик на Чайна-стрит. Поначалу Грейс закапризничала: ее отпугнули свисающие с потолочных балок копченые свиные головы, а также окровавленные цыплячьи потроха, гордо выставленные напоказ у самого входа, но, когда им подали еду, сменила гнев на милость и признала обед превосходным. Однако она не стала спрашивать у официанта, из чего, помимо риса, был сделан плов, поданный им в большой круглой чаше на двоих, и заметила, что Рубен тоже не спросил.
К тому времени, как они закончили обед, уже стало темнеть. Грейс предложила пойти в северном направлении и попытаться отыскать дом Марка Уинга, но Рубен заявил, что до Джексон-стрит слишком далеко добираться. Она по привычке принялась спорить, но сразу же сдалась, когда он сказал, что они все равно не узнают дом Марка Уинга, даже если уткнутся в него носом: вряд ли у него на дверях висит табличка с именем владельца.
Они пробирались через неприглядный участок в районе Ceнт-Mэри-сквер в сгущающихся сумерках улицы, уставленные узкими тесно прижатыми друг к другу домиками, стали казаться особенно зловещими.
– Ну, я, конечно, преувеличиваю; По пятницам он в виде исключения ужинает в ресторане «Плэсид Си», покупает у уличного торговца лотерейные билеты, а потом отправляется в китайский театр всегда в окружении самых отборных и преданных ему «бу-хо-доев», то есть Носителей Секиры. По дороге домой он заглядывает с проверкой в свои игорные притоны на Уэйверли-плейс. Если верить слухам, ему принадлежит не меньше полудюжины игорных заведений, равно как и значительная часть курилен опиума на Дюпон-стрит. Кроме того, Марк Уинг владеет домом терпимости по соседству со своей резиденцией. Этот бордель он называет. «Домом Божественного Покоя и Удовлетворения»
– Он женат?
– В настоящее время нет. У него было бесчисленное. множество наложниц и по крайней мере две жены, с которыми он развелся, потому что они не принесли ему потомства.
Док глубоко затянулся папиросой, поднял голову и выпустил дым к потолку.
– За ним закрепилась слава знаменитого коллекционера, хотя его коллекции никто никогда не видел. Говорят, она не менее эксцентрична, чем он сам, и состоит главным образом из… Может, хотите угадать?
– Запросто, – кивнул Рубен, – но будет лучше, если вы нам скажете.
– Она состоит главным образом из скульптурных фигур, похищенных из древних захоронений, – продолжал Док, – а также из иконописных изображений китайских богов и богинь, дарящих бессмертие.
Он улыбнулся, обнажив желтые зубы.
– Похоже, Крестный Отец одержим манией смерти.
– Это он, Рубен, это именно тот, кто нам нужен! – возликовала Грейс. – Это точно он. А вы не могли бы доставить ему послание? –. спросила она, обращаясь к Доку.
– Возможно. – Он покосился на Рубена. – За определенную плату.
– Вот так всю дорогу, – проворчал Рубен. Ему не улучшила настроения мысль о том, что, не будь его здесь. Док сделал бы все для Грейс, даже не заикаясь о плате.
– Что за сообщение вы хотели бы передать? Грейс уже отрыла рот, но Рубен ее опередил:
– Передайте ему, что у нас есть кое-что для него. Скажите ему, что цена будет очень высока, но ее стоит заплатить, иначе недавно приобретенное им пополнение коллекции окажется разрозненным.
– Отлично. А если он спросит, от кого весточка? Рубен на мгновение задумался, потом его лицо осветила улыбка.
– Передайте: от владельца тигра.
* * *
– Пошли в Китайский квартал.– Прямо сейчас?
– А почему бы и нет?
Грейс взяла Рубена под руку и повела его на восток, па направлению к Стоктон-стрит.
– Разве ты никогда там раньше не бывала?
– Нет, и мне всегда хотелось пойти. Когда мы были здесь с Анри два года назад, он не захотел сводить меня в Китайский квартал. Сказал, что это слишком опасно.
– Два года назад? Ты живешь в Рашен-Вэлли и уже два года не была в городе?
– Да, около двух лет.
– Но почему так долго, Гусси?
Идя по Клэй-стрит, он помог ей увернуться от поворачивающего за угол фургона со льдом, и они вновь отступили на тротуар.
– Неужели жизнь на винограднике кажется тебе такой привлекательной?
Грейс подумала о своей жизни в поместье «Ивовый пруд». Несмотря на свое злосчастное детство, она всегда любила деревню. Но не старый белый дом и не пустеющие поля удерживали ее и Генри от поездки в Сан-Франциско в течение последних двух лет. Сейчас уже трудно было вспомнить, что именно она наговорила Рубену о Генри; кажется, рассказала какие-то взаимоисключающие истории, хотя обычно с ней такого не случалось. Боясь окончательно запутаться в нагромождении лжи, она решила для разнообразия сказать правду.
– Анри больше не может появляться в Сан-Франциско. Вернее… – Она попыталась выразить это по-другому. – Ему было предложено больше не возвращаться.
Рубен остановился посреди тротуара и вытаращился на нее.
– Кто просил его больше не возвращаться?
– Некоторые влиятельные люди. Можно сказать, отцы города.
– Но почему?
– Потому. Он поставил их в неловкое положение. Догадка вызвала улыбку у него на лице.
– Ты хочешь сказать, что он их обдурил? Верно? Но они не хотят огласки, так как сделка с самого начала была незаконной! Я угадал?
Его улыбка была такой пленительной, что Грейс едва удержалась от соблазна сказать «да».
– Он поставил их в неловкое положение, – повторила она, – и теперь не может вернуться в город.
После этого она крепко сжала губы, ясно давая понять, что больше он ничего из нее не вытянет.
Они вновь пустились в путь.
– Так вот почему сестрице Августине пришлось, собирать пожертвования в одиночку? – спросил Рубен.
– Отчасти. Дело еще и в том, что у Анри больное сердце, – напомнила Грейс.
– Ах да, у него мотор барахлит.
– Итак, – продолжала она, – ты сводишь меня в Китайский квартал?
– Конечно, свожу, раз тебе так хочется.
– Это ведь не опасно?
Ей хотелось сказать, что если это не опасно, то и идти, туда не стоит.
– Да нет, не особенно. Не для белых в дневное время. Впрочем, для белых и ночью большой, опасности нет.
– Большинство китайцев нас до смерти, боятся, – объяснил Рубен, взяв ее под руку, чтобы пробраться сквозь оживленное движение в самом конце, Джойс-стрит. – Мы для них – «фан квей», то есть белые дьяволы. И еще учти: головорезы в Китайском квартале могут грабить и убивать друг друга круглые сутки – полиция всегда будет смотреть в другую сторону, но, если китаец хоть пальцем тронет белого человека, закон обрушится на него всей своей тяжестью.
– Но это же несправедливо!
– Да, несправедливо.
Рубен остановился. – Вот Стоктон-стрит, Гусси, отсюда начинается Китайский квартал. Что ты хочешь увидеть?
– Все, – решительно заявила Грейс. День был сырой и ветреный – обычный летний день в злосчастном климате Сан-Франциско. Она поплотнее завернулась в плащ, и они отправились вверх по Стоктон-стрит. Рубен крепко держал ее под руку. Все, что встречалось по дороге, вызывало у Грейс живейшее любопытство. Улицы так и кишели прохожими, все лавки, казалось, были забиты покупателями; куда бы она ни бросила взгляд, повсюду были люди – спешащие по делам или, напротив, праздно коротающие время.
– Тут все как будто игрушечное, – заметила Грейс, глядя на целую связку сырой непотрошеной рыбы, вывешенной на бельевой веревке поперек узкого переулка.
Они миновали сапожную мастерскую, расположенную дверь в дверь с магазинчиком, торгующим специями. Неописуемая смесь запахов кожи, сапожного клея и пряных приправ выражала, как ей показалось, самую суть этого экзотического квартала.
– В газетах вечно печатают истории о преступниках, крадущихся по темным переулкам, чтобы кого-то убить или ограбить, но ведь кругом обыкновенные люди, ты не находишь? спросила Грейс.
Рубен хмыкнул в ответ что-то невразумительное.
– Просто они пытаются заработать себе на жизнь, – упрямо продолжала она, – что тут такого ужасного? Ой, смотри, пагода!
– Это китайская кумирня, – поправил ее Рубен. Они остановились перед причудливым сооружением, расписанным красной краской с позолотой. Сквозь раскрытые резные двери можно было видеть деревянные статуи, украшенные мишурой. До них донесся запах ароматических палочек сандалового дерева. В темной глубине храма женщина в черном зажигала нечто похожее на бенгальские огни.
– Такие кумирни можно встретить на каждом шагу, – объяснил Рубен. – Вот в этой обитает покровительница бродяг, актеров, моряков и шлюх.
Грейс бросила на него недоверчивый взгляд.
– Это правда! – воскликнул он. – Богиню зовут Тьен-Хоу, она хранит тех, кто в пути.
– А проститутки тоже подходят под это определение?
– Конечно. Ведь недаром их называют гулящими! Они пошли дальше, и в двух шагах от храма Грейс заметила в дверном проеме женщину, явно нуждавшуюся в защите покровительницы всех гулящих.
– Это была проститутка? – шепотом спросила она у Рубена.
– Скорее всего. – Откуда ты знаешь?
– Элементарная арифметика, Гусси. На одного мужчину в Китайском квартале приходится примерно тридцать женщин. И лишь очень немногим из них удается обзавестись мужьями.
– Вот как!..
– К тому же на ней «чонсам» – платье с разрезами. Все проститутки их носят. Их называют «залетными пташками». Большинство из этих женщин находятся здесь нелегально. Собственные семьи продают их в рабство через Кантон или Гонконг.
Потрясенная Грейс еще раз оглянулась через плечо, но стоявшая в дверях женщина уже исчезла.
– Почему же полиция не положит этому конец? Если эта. девушка – рабыня, почему она не пытается сбежать?
– Порой они действительно пытаются сбежать, но их обычно ловят и наказывают, да так, что тебе лучше об этом не знать. Методисты открыли здесь свою миссию. Иногда какой-нибудь из сбежавших девушек удается найти там приют. Но чаще всего бу-хо-дои натравливают на них полицию, заявляя, будто беглянка украла какую-нибудь мелочь или побрякушки, подаренные ей кем-нибудь из клиентов. Честные граждане китайского происхождения никогда не вмешиваются в работорговлю из опасения навлечь на себя гнев тонгов. Каждая из девушек приносит две-три тысячи дохода, поэтому Носители Секиры не слишком благосклонны к тем, кто пытается вставлять им палки в колеса.
Грейс приходилось читать в газетах о торговле «живым товаром», но эти истории вызывали у нее такое отвращение, что она отмахивалась от них, считая, что авторы все сочиняют и преувеличивают ради поднятия тиражей.
– И полиция ничего не предпринимает? Это просто чудовищно!
Она оглядела крошечные домики с глухими торцами, мимо которых они проходили; ни одной «залетной пташки» не было видно, но она представила себе, как они занимаются своим неблаговидным ремеслом в убогих тесных квартирках. Ей вспомнилось, что Марк Уинг тоже владел борделем по соседству со своим домом. От этого ее антипатия к нему только усилилась.
Вот и хорошо: она давно уже заметила, что доить легче того, к кому испытываешь здоровую неприязнь.
Они остановились у витрины ювелира, чтобы понаблюдать за золотых дел мастером, который трудился, склонившись над рабочим столом. Грейс все ждала, что он поднимет голову и, может быть, улыбнется им – ведь они в конце концов могли оказаться покупателями! – но хозяин лавки так и не оторвался от работы, хотя она не сомневалась, что он заметил их присутствие. Они двинулись вперед и миновали мясную лавку, потом магазин, торгующий сушеной рыбой.
На углу, прямо на тротуаре у входа в ссудную кассу, расположилась группка мужчин, поглощенных игрой в шашки. Все были облачены в традиционные для китайцев свободные темно-синие блузы и мешковатые штаны. Некоторые носили мягкие шляпы пирожком, другие были в черных атласных шапочках. Все заплетали волосы в длинные, но жидкие косички.
Один из игравших поднял голову и тотчас же отвернулся, встретившись взглядом с Грейс. У нее создалось впечатление, что они с Рубеном здесь не особенно желанные гости, хотя никто не собирается прогонять их силой.
Ей вспомнился Ай-Ю, китаец, служивший у Генри, которого она знала ровно столько же, сколько и самого Генри – шесть лет. Грейс попыталась представить себе Ай-Ю здесь, в Китайском квартале Сан-Франциско, но это было невозможно: Ай-Ю с его бесконечным запасом псевдоконфуцианских[28] изречений и поразительным умением уязвлять самолюбие Генри своей подчеркнутой почтительностью мог существовать только в Поместье «Ивовый пруд».
Рубен крепко взял ее за руку. Она улыбнулась ему, думая о том, как забавно гулять по Китайскому кварталу, держась за руки, словно парочка заезжих туристов. Может быть, даже молодоженов, приехавших в Сан-Франциско на медовый месяц. Весь ужас заключался в том, что эта фантазия не показалась ей странной или дикой. Напротив, она подумала, что нет на свете ничего более естественного.
Они попали в тупик и повернули назад, минуя бесчисленные переулки, темные и унылые даже под полуденным солнцем. Как легко заблудиться в лабиринте этих узких, одинаково грязных улочек! Вывеска на кирпичном здании, мимо которого они проходили, по-английски и, надо полагать, по-китайски возвещала о том, что это аллея Сент-Луис. Потянув Рубена за руку, Грейс заставила его остановиться.
– Смотри, – сказала она, – вот еще одна кумирня.
Ей хотелось подойти поближе, но Рубен потянул ее назад. Она удивленно оглянулась.
– Я наслышан об этом месте, – мрачно проговорил он. – Это аллея Сент-Луис. Знаешь, что находится под этим храмом?
Грейс отрицательно покачала головой.
– Подземный загон для «живого товара». Они называют его Опочивальней Королевы. Сюда китайские контрабандисты привозят девушек, доставленных морем. Здесь их продают.
– Не может быть!
– Может. Перед началом торгов их раздевают, чтобы покупатели знали, за что выкладывают деньги. Иногда их избивают, иногда клеймят каленым железом. Правда, до смертельного исхода дело почти никогда не доходит: никто не хочет лишиться ценного товара.
Грейс круто развернулась и пошла прочь, крепко обхватив себя руками. Pyбен вскоре догнал ее и заставил повернуть назад, так как она опять, сама того не сознавая, направилась в тупик. На Дюпон-стрит он взял ее под руку и вынудил немного замедлить шаг; несколько минут они шли в полном молчании.
– Откуда тебе известны такие вещи? – внезапно взорвалась она.
Легче было превратить ужас в гнев и обрушить его на кого-нибудь, чем сдерживать внутри.
– Откуда люди узнают о подобных чудовищных вещах?
– Я мужчина, – отмахнулся Рубен. – Это мужское дело – знать подобные вещи.
Грейс презрительно фыркнула и снова отняла у него руку.
– Это мужское дело – интересоваться развратом, пороком и жестокостью?
– Я человек светский, Грейс. Я должен знать, что творится на белом свете.
Стало ясно, что серьезного ответа на свой вопрос она не добьется. И вообще ее гнев начал остывать. Не имело смысла сердиться на Рубена за то, что на свете существует зло.
– Когда-то я жалела, что не родилась мужчиной, – сказала она уже более спокойным тоном, вновь взяв его под руку. – Когда была маленькой. Иногда до сих пор жалею.
Он взглянул на нее с любопытством.
– Почему?
– Мужчинам все в жизни дается куда проще. Ну, может, не проще, – уточнила Грейс, – но по крайней мере у мужчин более интересная жизнь.
– Да неужели?
– Мне нравилось быть сестрой Августиной, потому что я могла действовать самостоятельно. И еще мне нравилось дурачить людей, дергать их за ниточки. Ведь это уже близко к мужской сущности, разве нет?
Рубен лишь улыбнулся в ответ.
– А мужчины ко мне не приставали и обращались со мной почтительно. Большинство мужчин, – многозначительно добавила Грейс. – Ты бы поверил, что я монахиня, если бы не увидел пистолет?
– Да, наверное. Но я все равно пригласил бы тебя поужинать со мной.
– Правда? А почему?
Он остановился и пристально заглянул ей в глаза, словно удивляясь ее несообразительности. – Потому что ты чертовски хороша собой, Гусси. Грейс снова фыркнула и отвернулась. Щеки у нее вспыхнули, она поняла, что опять краснеет, и мысленно обругала себя. – Давай зайдем сюда, – ни с того ни с сего предложила она и потянула его за собой в распахнутые двери заведения, за которыми виднелся короткий коридор, ведущий в зал с длинным игорным столом посредине.
Вокруг стола толпились возбужденные игроки. Щелканье игральных костей можно было расслышать даже с улицы.
– Погоди, Грейс! Ты не можешь туда войти.
– Это почему же? – Тебя не пустят. – Но почему?
– Ну, во-первых, азартные игры в Китайском квартале запрещены законом, и они запросто могут заподозрить, что мы полицейские. А если и нет, все равно мы «фан квей», белые дьяволы, приносящие беду.
– Не валяй дурака, они нас не прогонят. В Китайском квартале все только и делают, что играют в азартные игры.
Рубен пожал плечами.
– Ну ладно, только ты иди первая. Грейс взглянула на него с подозрением.
– Иди-иди, не останавливайся.
– Разве ты не пойдешь со мной?
Она опять оглянулась на дверь, возле которой сидел на табурете вполне безобидный на вид китаец: седобородый, сутулый, он сонно моргал и пожевывал незажженную сигару.
– Нет, ты иди вперед. Не бойся, ничего с тобой не случится.
Грейс поняла, что он бросает ей вызов, и даже мельком удивилась, откуда ему известно, что это самый верный способ толкнуть ее на безрассудство.
– Ладно, я иду.
Она повернулась кругом и решительным шагом направилась к дверям. Молниеносным движением престарелый страж вскинул руку и дернул за укрепленную на крюке у него над головой веревку, которой Грейс прежде не заметила. Она услыхала громкий стук и подскочила на месте от испуга, когда в дальнем конце коридора захлопнулась внутренняя дверь, приведенная в действие невидимой пружиной. Приглушенный гул возмущенных голосов раздался из-за закрывшейся двери.
Грейс бросилась наутек, схватила Рубена за руку и бегом потащила его прочь от игорного заведения. Сердце у нее стучало, как молот, но, оглянувшись в панике через плечо, она убедилась, что никто их не преследует, и почувствовала себя законченной идиоткой. Да еще пришлось чуть ли не полквартала выслушивать несносные насмешки Рубена.
– Погоди, я больше так не могу, – проговорил он, запыхавшись, и заставил ее остановиться, сделав вид. что совсем выбился из сил.
– Ты что, не мог просто сказать? – в ярости накинулась на него Грейс.
– Так гораздо забавнее. Постой, ты куда?
Рубен схватил ее за руку, увидев, что она опять намерена пуститься в бега.
– Если ты и вправду хочешь посетить игорное заведение в Китайском квартале, Грейс я знаю одно место, куда нас могут пустить.
– И что это за место? – недоверчиво спросила она.
– Пойдем, я тебе покажу.
То место, куда он ее привел, не имело ни вывески, ни витрины. Дверь напоминала узкую щель в скале. С порога не было видно никакого освещения.
– Стой здесь и никуда не ходи, – предупредил Рубен.
Предупреждение было совершенно излишним: куда она могла деться? Оставив ее у входа, он проскользнул в щель и скрылся.
В один миг ей вспомнились все некогда прочитанные или услышанные ею истории о белых женщинах, похищенных и проданных в рабство, принуждаемых к сожительству и распутству против своей воли. И о чем только он думал, бросив ее одну на тротуаре? Все прохожие вдруг стали казаться ей зловещими. Прямо к ней направлялся китаец в длинном шерстяном пальто и европейских ботинках. Из-под пальто виднелись голые лодыжки. Лоб у него был обрит, длинная черная коса свешивалась через плечо. У него были кроткие карие глаза. Может, обманчиво кроткие? Вот их взгляды встретились…
Чем ближе он подходил, тем сильнее Грейс вжималась спиной в стену. В тот момент, когда незнакомец поравнялся с ней, кто-то схватил ее сзади за плечо. Она взвизгнула и подскочила на целый фут от земли, потом повернулась, стиснув кулаки, и набросилась на Рубена, как фурия.
– Черт побери, Грейс, ты меня до смерти напугала? Сердце у нее так сильно билось, что она даже не сразу смогла заговорить. Когда же она обрела наконец дар речи, произнесла по слогам:
– Никогда больше не смей так поступать со мной.
– Что ты имеешь в виду? Ладно, пошли, милая, тебе не следует стоять тут одной.
Она продолжала проклинать его на чем свет стоит, но он решил не обращать внимания.
– Местный вышибала говорит, что мы можем войти и понаблюдать, но не имеем права участвовать в игре. Пришлось сунуть ему кум-шо, так что учти: с тебя два доллара.
Он потянул ее за собой и провел сквозь щель в стене.
– Что такое кум-шо? – все еще дрожа, спросила Грейс.
– Чаевые, подкуп. Здешняя охрана неплохо зарабатывает, взимая чаевые за то, чтобы вовремя отвернуться.
Просторный, ярко освещенный игорный зал ничем не напоминал бы пещеру, если бы не низкий потолок. Тут было довольно чисто и не слишком людно. Двое музыкантов в углу наигрывали какую-то варварскую мелодию на инструментах причудливой формы. По стенам были расставлены столы для игры в карты, в кости, в домино и в «белого голубя». Рубен объяснил ей, что это нечто вроде лотереи. Но самое большое оживление царило вокруг покрытого циновками квадратного стола в середине зала.
– Это фонтан? – спросила Грейс, кожей ощущая на себе враждебные взгляды окружающих и стараясь держаться как можно ближе к Рубену, но при этом не отдавить ему ноги.
Рубен кивнул и в свою очередь спросил:
– Знаешь правила?
Китайская игра в кости.
– Вообще-то нет..
Игра казалась незамысловатой, но Грейс никак не могла уловить, в чем смысл. Человек с длинной палочкой, похожей на дирижерскую, – видимо, банкомет – двигал по столу круглые фарфоровые пуговицы, выбирая по четыре из целой кучи. Игроки, стоявшие вокруг стола, следили за его манипуляциями не отрываясь. Разложив всю кучу на четверки и закончив подсчет, человек с палочкой выдавал некоторым из наблюдателей купюры из кошелька, висевшего у него на поясе. Они явно считались выигравшими, но как и почему, Грейс не могла понять.
– Так в чем состоят правила? – спросила она тихо, почти не разжимая губ.
– Парень с кошельком носит звание «тан-кун», что означает «распорядитель подсчета». Смотри, что он делает. Видишь? Достает кучу фишек вот из этой чаши и прячет их.
– Зачем?
Банкомет тем временем вывалил пригоршню фарфоровых пуговиц на стол и тут же накрыл их крышкой.
– Чтобы игроки не могли их сосчитать, пока не сделают ставки. Вот смотри, сейчас они ставят.
Грейс впервые обратила внимание на квадрат, нарисованный в центре стола. Все четыре стороны были пронумерованы от ноля до трех. Игроки опускали: деньги на каждую из сторон.
– А на что они ставят?
– Пытаются угадать, сколько фишек останется после того, как он всю кучу разделит на четверки: одна, две, три или ни одной.
– И это все?
– Все.
Банкомет начал новый подсчет. Ловко действуя палочкой, он выравнивал пуговицы по четыре в ряд с молниеносной скоростью и ни разу при этом не ошибся, не сбился со счета, не сделал ни одного лишнего движения. Уже через несколько секунд он расплатился с новыми победителями – на этот раз с теми, кто поставил на цифру «три», – и потянулся к чаше за новой горстью пуговиц.
– Мне это нравится! решительно заявила Грейс. – И сколько получает тот, кто выиграл?
– В четыре раза больше. Чем поставил, минус небольшие комиссионные для заведения.
У нее был еще один вопрос. Она понимала, что следует подождать, задать его позже, уже за дверями, но ей до смерти хотелось знать ответ. Наклонившись поближе к Рубену, Грейс прошептала ему на ухо одними губами:
– А как же жульничать?
– Никак.
Она уставилась на него с недоверием.
– Никто не жульничает?
Рубен тоже перешел на шепот:
– Иногда банкомет использует более широкую палочку и прячет под ней лишнюю фишку, чтобы одурачить тех, кто сделал самые высокие ставки. Но ни один игрок не может смухлевать, если только он не в сговоре с банкометом.
– Потрясающе.
Грейс была под впечатлением: ей никогда прежде не приходилось слышать об игре, в которой нельзя было бы жульничать.
– Нам пора уходить, – напомнил Рубен.
– Так скоро? Но почему? Ты уверен, что нам нельзя здесь сыграть? Мне бы ужасно хотелось попробовать.
– Нет, нам нельзя сыграть, и чем скорее мы отсюда уберемся. тем будет лучше. И для нас, и для них. Он повел подбородком в сторону игроков.
– Почему? Мы же никому не мешаем!
– Я тебе уже говорил: мы приносим несчастье. Мы белые, а в Китае белый цвет означает смерть и траур. Для этих людей мы – символ проигрыша.
– В таком случае заведение должно нам приплачивать, чтобы мы остались, – возразила Грейс, позволив, однако, Рубену отвести себя к выходу.
Враждебные взгляды провожали их до самых дверей, Грейс ощущала их даже затылком. Оказавшись наконец на улице, она не смогла сдержать вздох облегчения.
Китаец в плетенной из бамбука островерхой шляпе торговал на углу приправленной специями свининой, и аппетитный запах напомнил Грейс, что она голодна. Они нашли уютный ресторанчик на Чайна-стрит. Поначалу Грейс закапризничала: ее отпугнули свисающие с потолочных балок копченые свиные головы, а также окровавленные цыплячьи потроха, гордо выставленные напоказ у самого входа, но, когда им подали еду, сменила гнев на милость и признала обед превосходным. Однако она не стала спрашивать у официанта, из чего, помимо риса, был сделан плов, поданный им в большой круглой чаше на двоих, и заметила, что Рубен тоже не спросил.
К тому времени, как они закончили обед, уже стало темнеть. Грейс предложила пойти в северном направлении и попытаться отыскать дом Марка Уинга, но Рубен заявил, что до Джексон-стрит слишком далеко добираться. Она по привычке принялась спорить, но сразу же сдалась, когда он сказал, что они все равно не узнают дом Марка Уинга, даже если уткнутся в него носом: вряд ли у него на дверях висит табличка с именем владельца.
Они пробирались через неприглядный участок в районе Ceнт-Mэри-сквер в сгущающихся сумерках улицы, уставленные узкими тесно прижатыми друг к другу домиками, стали казаться особенно зловещими.