Гэфни Патриция. Влюбленные мошенники

Патриция ГЭФНИ
ВЛЮБЛЕННЫЕ МОШЕННИКИ

Глава 1

   He кради, это не окупается; хочешь преуспеть в делах – жульничай.

Амброз Бирс

 
   Сестра Мария-Августина не знала, куда деваться: маленький серебряный «дерринджер» ^[1] больно врезался ей в бедро. К тому же в тряском дилижансе, давно нуждавшемся в новых рессорах, стояла невыносимая духота. От мертвецки пьяного ковбоя, развалившегося на противоположном сиденье, так и разило сивухой. И как только сидящий рядом с ним молодой человек в синих непрозрачных очках слепца умудряется выносить эту вонь? Если правду говорят, будто слепота обостряет все прочие чувства, бедняга уже должен был задохнуться от мерзких испарений.
   Эх, ей бы сейчас кружку холодного пива и пуховую подушку под зад! О большем сестра Августина и не мечтала. Ерзая на истертом кожаном сиденье, она попыталась передвинуть пистолет, не привлекая к себе внимания. Должно быть, «дерринджер», засунутый за подвязку, переместился назад: сестре Августине казалось, что она сидит на своем оружии. «Полегче с пушкой, – предупреждал ее Генри. – Смотри, не отстрели себе чего не надо». О, если бы только ей удалось незаметно сунуть руку под подол монашеского одеяния и вытащить из-под себя чертову штуковину! Слепой, ясное дело, ничего не заметит, пьяного ковбоя тем более можно не опасаться. Она искоса бросила взгляд на четвертого пассажира, сидевшего с ней рядом.
   Увы, ей не повезло. Еще несколько минут назад он дремал; но теперь проснулся и смотрел на нее в упор, явно ловя удобный момент, чтобы завязать разговор.
   – Что-то уж больно жарко для начала июня, верно, сестра? – обратился он к ней с широкой приветливой улыбкой.
   Проведя три недели в пути, сестра Августина научилась с легкостью распознавать своих попутчиков. Таких, как ее нынешний сосед, ей неизменно приходилось встречать в каждой почтовой карете, во всех поездах и на любом пароме со времени отъезда из Санта-Розы: он был из тех, кто любит поболтать. С тех пор как дилижанс вышел из Монтерея, уже больше часа прошло в полном молчании; очевидно, терпение говорливого пассажира было на исходе.
   – Вы правы, сэр, – быстро нашлась, сестра Августина. – Но вспомните слова псалма: «Господь – хранитель твой; днем солнце не поразит тебя, ни луна ночью».
   Она давно уже заметила, что вовремя упомянутое библейское изречение может отбить охоту к разговору у самого общительного собеседника.
   Но не тут-то было.
   – Вы совершенно правы, сестра! Как сказано в Евангелии от Матфея: «Да будете сынами Отца нашего небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и не праведных».
   Сестра Августина смогла лишь кивнуть в знак согласия, так как сказать ей было нечего.
   – Позвольте представиться – Джордж Суини, – отрекомендовался сосед, протягивая руку для приветствия.
   Она ответила хорошо отрепетированным «монашеским» пожатием, застенчивым, но полным энтузиазма, и в свою очередь представилась:
   – Сестра Мария-Августина.
   Душа у нее так и пела. Суини – это же ирландская фамилия! Значит, он католик!
   – Очень рад знакомству, сестра. – Он с любопытством оглядел ее суровый черный наряд. – Позвольте спросить, к какому ордену вы принадлежите?
   – Я представляю орден Блаженных Сестер Святой Надежды. Наша община невелика, монастырь находится в графстве Гумбольдт.
   – Стало быть, вы проделали долгий путь. А не опасно путешествовать в одиночку?
   С этими словами Суини наклонился к ней и многозначительно кивнул в сторону храпящего ковбоя.
   – Со мной такое впервые, – пояснила она. – Сестра Себастьяна, моя обычная спутница, внезапно заболела и слегла в Санта-Барбаре. Доктор заверил, что она поправится без моего участия, и мы решили, что мне следует продолжить путешествие одной. На все воля Божья, и я твердо верю, что Господь оградит меня от любых напастей.
   – Я тоже в этом ни минуты не сомневаюсь, сестра.
   Суини откинулся на спинку сиденья, бросил на нее восхищенный взгляд и даже почтительно снял перед ней свой котелок – этот жест уже сам по себе свидетельствовал о его благочестии, так как под шляпой обнаружилась лысеющая макушка. Низенький, кругленький, он едва доставал своими короткими ножками, обутыми в сверкающие лакированные туфли, до пола кареты. В начале путешествия сестра Августина наметанным глазом отнесла его к разряду коммивояжеров: уж больно много багажа он взгромоздил на крышу дилижанса компании «Уэллс-Фарго». Но сейчас, внимательней приглядевшись к нему, она решила, что ошиблась: он излучал бодрость и жизнерадостность, да и одет был слишком опрятно для бродячего торговца. Что ж, тем лучше. А главное, он, благодарение Богу, носит фамилию Суини. Стало быть, с него есть что взять.
   – А в чем, осмелюсь спросить, состоит ваша миссия, сестра?
   Дело пошло как по маслу. Задав вопрос, он сам упростил ей задачу. Сестра Августина молитвенно сложила руки на груди:
   – Я занимаюсь сбором пожертвований для нашего ордена. Одной из наших больниц в Африке грозит закрытие, но этого допустить нельзя, это было бы просто бедствием! Мы испытываем крайнюю нужду в деньгах. Вот уже несколько недель мы собираем средства по церковным приходам нашего штата, и Сан-Франциско – последний пункт моего маршрута перед возвращением домой. После этого мне предстоит отправиться в Африку, где я надеюсь обрести свое истинное призвание.
   – Ваше истинное призвание?
   – Я намереваюсь стать сестрой милосердия в приютской больнице. Но, разумеется, мы должны принимать волю Божью не ропща, какова бы она ни была. И сейчас Всевышний повелевает мне трудиться на благо страждущих невинных душ, собирая для них пожертвования.
   – Речь идет о больнице для детей?
   – Для неизлечимо больных детей-сирот. Пухлые щечки мистера Суини порозовели от волнения; ей даже почудилось, что в его выцветших голубых глазках блеснула слеза. Сестра Августина отвернулась, чтобы его не стеснять, но уголком глаза все же успела заметить, что он роется в бумажнике.
   – Боюсь, что это все, чем я сейчас могу помочь, – смущенно прошептал Суини, сунув ей в руку банкноту.
   – Благослови вас Господь, мистер Суини! – воскликнула монахиня.
   «Десятка», – удовлетворенно заметила она про себя, пряча «зелененькую» в плоский черный кожаный кошель, где уже лежал улов последних трех недель: больше четырех тысяч долларов ассигнациями и золотыми монетами. Да, она здорово поднаторела в этом деле и сумму пожертвования могла угадать с ходу.. Генри так и не сказал ей перед отъездом, сколько именно они задолжали, но она была почти уверена, что им потребуется гораздо больше, чем ей удалось собрать. И все же четыре тысячи – это совсем неплохо для начала.
   Теперь сестра Августина с надеждой обратила свой взор через проход на слепого. А вдруг он, вдохновленный примером Суини, тоже решит облегчить душу и кошелек в приступе христианского милосердия? Ей почему-то казалось, что он не спит, хотя утверждать наверняка она бы не взялась: его глаза были надежно скрыты за глухими кобальтовыми стеклами очков. Она частенько поглядывала на него исподтишка на протяжении последнего часа, стыдясь самой себя, но не в силах удержаться: его романтическая внешность невольно притягивала ее.
   Был ли он слеп от рождения, спрашивала она себя, или стал жертвой какого-нибудь несчастного случая? И чем он живет? Отлично сшитый черный костюм тонкого сукна и серый шелковый галстук, казалось бы, говорили о богатстве и изысканном вкусе, однако сестра Августина давно уже усвоила, что вернейшим показателем финансового состояния человека являются его башмаки, а в данном случае они явно свидетельствовали не в пользу владельца. Растрескавшиеся, со стоптанными каблуками, они могли принадлежать либо человеку бедному, либо тому, кто не заботится о своей внешности. Ни то, ни другое определение к слепому красавцу вроде бы не подходило. А может – какая удручающая мысль! – это ботинки человека, который просто не видит своей обуви? Подумав об этом, она откинулась на спинку сиденья, устыдившись своего вороватого подглядывания исподтишка за беднягой, который не мог ее видеть. Несчастный! Такой молодой, сильный, полный жизни… Такой красавец!
   И руки у него тоже были красивые, она обратила на них внимание в самом начале пути. Он сидел, обхватив резную ручку зажатой между колен трости длинными точеными пальцами, нервными и сильными, как у музыканта, с чистыми, коротко подстриженными ногтями. На пальцах не было колец. А может, он и не музыкант. Такие руки могли принадлежать священнику или скульптору. Как бы то ни было, сестре Августине не терпелось, чтобы одна из них поскорее потянулась за бумажником.
   Монахиням не полагалось первыми вступать в разговор с незнакомыми мужчинами, поэтому сестра Августина облегченно перевела дух, когда это сделал за нее мистер Суини, непрерывно глазевший на слепого с еще более жадным любопытством, чем она сама.
   Подавшись вперед всем телом, чтобы не осталось сомнений в том, к кому из сидящих напротив он обращается – хотя храпящего ковбоя можно было, безусловно, не принимать в расчет, – Суини напрямик спросил:
   – Добрый день, сэр, как поживаете?
   – Добрый день, – с готовностью откликнулся слепой. – Мистер Суини, если не ошибаюсь? Разрешите представиться – Эдуард Кордова.
   Он протянул руку, и они с Суини обменялись рукопожатием.
   – Сестра, – продолжал слепой, отвесив в ее сторону легкий почтительный поклон.
   Оказалось, что он говорит с английским акцентом. Вот уж этого сестра Августина совершенно не ожидала.
   Мистер Кордова, – приветливо отозвалась она.
   Кордова? Значит, в его жилах течет испанская кровь?
   И опять Суини, обуреваемый желанием удовлетворить свое любопытство, пришел ей на помощь.
   – Вы родом из Монтерея, сэр? – бесцеремонно осведомился он.
   – Немного южнее. У моего отца ранчо в долине. Суини удовлетворенно хмыкнул, давая понять, что ответ произвел на него должное впечатление.
   – О, совсем небольшое, – пояснил мистер Кордова с извиняющейся полуулыбкой. – Всего несколько сотен тысяч акров.
   Голос у него был низкий, но мелодичный и волнующий, как звук виолончели. Сестра Августина так заслушалась, что смысл его последних слов дошел до нее не сразу. Когда она наконец представила себе истинные размеры «совсем небольшого» ранчо, ей пришлось усилием воли закрыть рот.
   – Кордова, Кордова, – продолжал мистер Суини, как бы размышляя вслух. – Это ведь испанское имя, верно? Но я готов поклясться, что вы говорите с английским акцентом!
   Мистер Кордова улыбнулся в ответ. Оказалось, что в придачу ко всему прочему у него отличные белые зубы.
   – У вас тонкий слух, сэр. Дело в том, что моя мать – англичанка, а сам я несколько лет учился в Англии.
   – Ах вот как! В Оксфорде?
   – В Кембридже.
   – Ну и ну! Стало быть, вы человек ученый? Белозубая улыбка угасла. Мистер Кордова вздохнул и отвернулся к окну.
   – Право же, не стоит об этом вспоминать.
   Мистер Суини и сестра Августина сконфуженно переглянулись. Повисла неловкая пауза.
   – Позвольте спросить, – нарушил молчание Суини, – что за дела позвали вас в Сан-Франциско? Если, конечно, это не секрет.
   – Никакого секрета нет. Я записался в местную школу для слепых, чтобы овладеть азбукой Брайля ^[2]
   – Да что вы говорите! А что она из себя представляет, не могли бы вы объяснить? Я что-то слыхал об этой азбуке, но так и не смог понять, в чем там дело.
   – Это набор выпуклых точек в различных сочетаниях, представляющих буквы алфавита. Их ощупывают кончиками пальцев.
   Слепой опустил голову, словно разглядывая свои руки. Сестра Августина тоже залюбовалась ими. Ей пришло в голову, что эти длинные чуткие пальцы наверняка справятся с любыми выпуклыми точками.
   – Насколько я понимаю, вы ослепли не так уж давно?
   Тут уж сестра Августина, потрясенная бестактностью Суини, взглянула на него с возмущением, хотя и сама изнывала от желания услышать ответ на этот вопрос.
   – Давно ли? – задумчиво переспросил Эдуард Кордова.
   Прошла целая минута. Монахиня уже решила, что это и есть весь его ответ, и начала гадать, что он может означать.
   Но тут Кордова вновь заговорил:
   – Нет, полагаю, можно сказать, что я ослеп не так уж давно… хотя мне самому кажется, что с тех пор прошла целая вечность.
   На этот раз тягостное молчание затянулось надолго. Ей хотелось хоть как-нибудь его утешить, но она ничего не могла придумать. Приласкать его? Об этом не могло быть и речи, а сочувственный взгляд при данных обстоятельствах не возымел бы действия. Пришлось ограничиться краткой расхожей фразой:
   – Мне очень жаль, мистер Кордова.
   Мистер Кордова выразительным жестом поднял руки, как бы благодаря ее за сострадание и одновременно давая понять, что оно излишне.
   – А теперь, мистер Суини, – продолжал он, с несколько наигранным оживлением меняя тему разговора, – настал ваш черед поведать нам свою историю. Откуда вы путь держите, и что привело вас в Сан-Франциско?
   Мистер Суини оживился. Он давно уже ждал этого вопроса.
   – Ну что ж, – ответил он с гордостью, – можно сказать, что я тоже выполняю своего рода миссию, хотя и куда более мирскую, чем та, что позвала в дорогу сестру Марию-Августину. Я курирую отдел китайских древностей Музея восточно-азиатского искусства в Сент-Луисе. Последние шесть недель я путешествую по вашему прекрасному штату с небольшой коллекцией предметов искусства.
   Суини вежливо повернулся к монахине, стараясь и ее вовлечь в разговор.
   – Это можно назвать культурным обменом, – пояснил он. – Точно такая же передвижная выставка организована в нашем штате Музеем изящных искусств Сан-Франциско.
   Она столь же вежливо пробормотала в ответ нечто выражающее восхищение.
   – Вы хотите сказать, что везете экспонаты с собой в дилижансе? – изумленно воскликнул мистер Кордова.
   – Совершенно верно. Это последний отрезок пути, и я страшно рад этому, хотя мне приятно было путешествовать по Калифорнии. Послезавтра у меня последняя остановка – в Сан-Франциско, где и состоится заключительный показ.
   – Должно быть, экспозиция не очень велика?
   – Она невелика по количеству экспонатов, зато это одни шедевры, – ответил Суини с явной обидой. – Это редкостные экспонаты, рассчитанные на знатоков.
   – Полагаю, они обладают большой ценностью, – осторожно предположила сестра Августина.
   – Они бесценны, поистине бесценны! В ее глазах мелькнула искорка интереса:
   – И что же это за экспонаты?
   Мистер Суини вдохновенно пустился в описание погребальной скульптуры династии Мин, нефритовых ювелирных изделий династии Тан, расписных ширм, акварелей и керамики, покрытой эмалью.
   – Как это, должно быть, красиво! – воскликнула она, когда поток его красноречия наконец иссяк. – А нет ли у вас с собой каталога?
   – Конечно, есть, и не один, только они, к сожалению, упакованы в багаже. Если хотите, я достану для вас экземпляр, когда мы остановимся на ночь.
   – С вашей стороны это чрезвычайно любезно. Тут ее взгляд совершенно случайно упал на мистера Кордову, и она заметила, что он сидит, погруженный в раздумья.
   Разговор перешел на более общие темы. Ковбой вдруг очнулся, разбуженный собственным храпом, и обвел своих попутчиков замутненным взглядом. Внезапно карета резко дернулась и остановилась с сильным толчком, и они услыхали, как возница спрыгнул с козел на дорогу.
   – Извините, господа, – обратился он к пассажирам, – небольшая заминка.
   – В чем дело, мистер Уиллис? – спросил Суини, распахнув дверцу справа от себя.
   – Сосну повалило поперек дороги, ни пройти, ни проехать. С одной стороны овраг, с другой – скалы. В нее, похоже, ударила молния.
   Возница сдвинул шляпу на затылок и почесал лоб.
   – Вообще-то дерево не такое уж большое, думаю, мы сообща его уберем.
   – Я вам охотно помогу, – тотчас же откликнулся мистер Суини.
   Сестра Августина с сомнением оглядела его смешную пузатую фигурку с коротенькими ручками. Он чем-то напоминал лягушонка.
   Все разом посмотрели на ковбоя. Он все еще горько маялся похмельем – исходивший от него перегар стелился, как туман, в застоявшемся накаленном воздухе кареты. Молчание затянулось, и нарушил его мистер Кордова.
   – Я был бы рад предложить свою помощь, – проговорил он с грустью, – да боюсь, что буду вам скорее помехой, чем подспорьем. И все же, если вы полагаете…
   Ковбой перебил его каким-то невразумительным ругательством.
   – П'шли, – скомандовал он и, шатаясь, выбрался из кареты.
   – Мы мигом, – бодро заверил монахиню мистер Суини и выпрыгнул следом.
   Оставшись наедине с мистером Кордовой, сестра Августина поспешила воспользоваться благоприятной ситуацией: живо расстегнула спереди тяжелый льняной балахон, в котором потела, как портовый грузчик, и принялась обмахиваться ладонью, словно веером. При этом она опять невольно загляделась на сидевшего напротив слепого, хотя в ярко-синих стеклах не было видно ровным счетом ничего, кроме ее собственного отражения.
   Любуясь его высоким умным лбом, аристократическим орлиным носом и чувственным ртом, она просто умирала от желания узнать, какого цвета глаза скрываются за темными очками. Карие, должно быть. Ведь волосы у него темно-каштановые, почти черные. Отец испанец и мать англичанка. И все эти бесконечные акры земли на ранчо к югу от Монтерея. От одной мысли об этом душа сестры Августины вновь преисполнилась христианского милосердия.
   – Жаркий выдался день, – заметил он.
   – Уж это точно, – отозвалась она, продолжая обмахиваться изо всех сил.
   Он повернулся к окну, показывая ей свой гордый орлиный профиль, и глубоко втянул ноздрями воздух:
   – Это маки цветут?
   Она выглянула в окно, следуя за его невидящим взглядом.
   – Да, их тут целое поле. Вон там, рядом с дубовой рощей. Футах в тридцати отсюда.
   Его губы искривились в горькой усмешке. Она предположила, что в эту минуту он сидит с закрытыми глазами и пытается воскресить в памяти образ алых цветов. Ей хотелось сказать что-нибудь в утешение, но нужные слова не шли на ум. Какой же это ужас – потерять зрение! Да если бы она вдруг ослепла и кто-то сказал ей, что на то воля Божья, она прокляла бы того, кто это произнес.
   – Мне бы тоже хотелось внести свою лепту в сохранение вашего сиротского приюта, сестра. Смею надеяться, что сумма не покажется вам слишком скромной.
   – Благослови вас Господь, мистер Кордова, – смиренно откликнулась сестра Августина.
   Мысленно она издала торжествующий клич и даже потрясла в воздухе обоими кулачками, точно боксер, вырвавший победу в призовом матче.
   Мистер Кордова вдруг закашлялся и поспешно прикрыл рот рукой.
   – Надеюсь, у вас есть карточки для пожертвований или бланки почтового перевода?
   – Думаю, да. Сейчас достану один для вас. Сестра Августина открыла свой кошель и провела большим пальцем по солидной пачке бланков для пожертвований.
   – Пожалуй, дайте его мне, когда мы остановимся на ночлег.
   – Разумеется.
   – Возможно, мне придется попросить вас, сестра, о помощи в оформлении перевода. Сумма прописью и тому подобное.
   Матерь Божья! Сестра Августина крепко-накрепко зажмурилась и произнесла ровным голосом, хотя ей хотелось петь:
   – Сочту за честь помочь вам, мистер Кордова. Когда радостное возбуждение несколько улеглось, она вспомнила, что пистолет по-прежнему врезается ей в ногу. Покосившись в окно и убедившись, что горизонт чист, сестра Августина потихоньку, стараясь не шелестеть юбками, подтянула кверху тяжелый балахон и закатала штанину панталон на правой ноге. Так и есть, «дерринджер» съехал с положенного места; она передвинула пистолетик на бок, где ему и надлежало быть. Ах, если бы можно было стянуть с ног толстые, жаркие, уродливые черные чулки! На коже остался ноющий красный рубец от пистолетного ствола. Она принялась растирать его обеими руками, не переставая сердечно улыбаться мистеру Кордове, хотя он не мог видеть ее улыбки.
   Снаружи захрустел гравий. Не успела она одернуть подол и придать лицу подобающее Божьей невесте выражение, как дверцы дилижанса с обеих сторон распахнулись и Суини с ковбоем забрались внутрь. Возница щелкнул кнутом, и карета тронулась.

* * *

   Ей понравился отель «Саратога» – небольшой и опрятный, в отличие от тех, к которым она привыкла за последнее время. Мужчины, как истинные джентльмены, пропустили ее вперед при регистрации, чему она несказанно обрадовалась, так как мечтала лишь о том, чтобы сбросить с себя одежду, остыть и вымыться – именно в таком порядке. Тем не менее она заставила себя задержаться у стойки администратора, любуясь для виду семейной фотографией хозяина с детьми, чтобы узнать, в какой номер поместили мистера Суини. В семнадцатый? Стало быть, через четыре двери от нее. Очень кстати!
   Оказалось, что в ее небольшом номере на втором этаже имеются все удобства, да плюс к тому еще обои без пятен и не слишком вытертый ковер от стены до стены. Она швырнула чемодан на широкую кровать, решив, что еще успеет распаковать вещи, и, напевая себе под нос «Господь добр, Господь милосерден», сбросила с себя монашеские одежды: балахон, покрывало, четки и крест, а затем и башмаки, чулки, сорочку и панталоны. Хорошо еще, что монахиням не приходится носить корсет. Вот уж, поистине. Бог миловал! Ну-с, настоящую ванну она примет попозже в общем помещении в конце коридора, а пока хватит с нее для полного блаженства кувшина воды на умывальнике. Сестра Августина распустила волосы, и они водопадом заструились по плечам. Даже если намокнут – не беда, она опять уберет их под монашеское покрывало перед тем, как спуститься к ужину, и дело с концом. Продолжая беспечно напевать, она обтерла мокрым полотенцем лицо и шею, с наслаждением ощущая, как ручейки холодной воды стекают по плечам и груди. Случайно поймав свое отражение в зеркале над умывальником, она припомнила слова Генри и улыбнулась.
   – Ты ангел во плоти, – утверждал Генри. – Да они вывернут карманы наизнанку ради такого прелестного личика.
   Какой-то скребущий звук, раздавшийся в коридоре, заставил ее насторожиться. Она застыла на месте, не понимая, что он мог означать. Звук приближался: странное прерывистое царапанье и постукивание. Вот он уже у самой двери. Пока она пыталась вспомнить, заперлась ли изнутри перед тем, как разоблачиться, кто-то повернул ручку, и дверь распахнулась настежь.
   – Мистер Кордова! – воскликнула она, каким-то чудом удержавшись от визга.
   – О, прошу прощения! Это вы, сестра? Вежливый, невозмутимый, он стоял на пороге, описывая в воздухе дугу тростью.
   – Я готов поклясться, что правильно сосчитал двери! Клерк сказал – третья справа… должно быть, я одну пропустил. Вы мне не поможете?
   Вся съежившись в отчаянной и безнадежной попытке прикрыть грудь согнутым локтем, а остальное – растопыренной ладонью, она казалась сама себе Евой после грехопадения.
   – Я… гм… я не совсем одета.
   Мистер Кордова смутился, но, вместо того чтобы тактично ретироваться, повернулся и захлопнул дверь ногой: руки у него были заняты двумя громоздкими чемоданами и тростью.
   – Искренне извиняюсь, – повторил он со своим чарующим английским акцентом, – я, наверное, поставил вас в ужасно неловкое положение.
   Она судорожно перевела дух.
   – Но вы же понимаете, вам незачем смущаться.
   Все это он проговорил с такой горечью, с таким самоотречением, что у сестры Августины больно сжалось сердце. К тому же он, безусловно, был прав. Чувствуя себя законченной дурой, она опустила руки, выпрямилась и сказала как ни в чем не бывало:
   – Вы совершенно правы. Я просто не подумала. Ей даже захотелось извиниться за свою бестактность, но она прикусила язык. Разумеется, он не мог ее видеть, она это прекрасно понимала, но… все-таки ей было мучительно неловко стоять в чем мать родила перед незнакомым мужчиной. Впервые за все время она даже порадовалась, что на нем непроницаемые очки: пусть он слеп, но встретиться с ним взглядом в эту минуту она не пожелала бы ни за какие блага мира. Пришлось сделать несколько семенящих шажков назад, к постели.
   – Прошу меня извинить…
   – Нет, это я прошу меня извинить!
   Он попятился, давая ей дорогу, и она прошла в одном шаге от него, чувствуя, как с головы до ног покрывается гусиной кожей.
   – Разве они не могли послать коридорного вас проводить? – спросила она через плечо, пытаясь нащупать в чемодане свой капот.
   – Я им сказал, что сам справлюсь. Иногда… – Его голос беспомощно затих на полуслове.
   Да куда же, черт побери, девался этот халат, будь он неладен?
   – Иногда?.. – переспросила она, нетерпеливо вывернув на постель все содержимое чемодана.
   – Боюсь, что иногда гордыня толкает меня на поступки, которые мне явно не по силам, – со сдержанным достоинством признался мистер Кордова.
   Повернувшись к нему вполоборота, сестра Августина натянула на плечи капот из розовой синели.
   – Смирение, конечно, достойно похвалы, – назидательно напомнила она, – но, должна признаться – хоть и не моего ума это дело, – что сама я никогда не считала его одной из основных добродетелей.
   Его плутовская улыбка немного удивила ее: от человека, погруженного – пусть даже в прошлом! – в научные изыскания, она такого не ожидала.