Страница:
В открытом дверном проеме показалась женщина;
Грейс успела разглядеть ее юное хорошенькое личико прежде, чем она вновь отступила в тень и скрылась. «Залетная пташка», вне всякого сомнения, – Рубен успел сказать ей, что с наступлением темноты проститутки собираются именно на Сент-Мэри-сквер – это одно из их излюбленных мест. Как раз в этот момент они миновали ветхий дом, в котором светилось одно единственное окно первого этажа. И в этом окне, приветствуя прохожих деревянной улыбкой сидела обнаженная до пояса женщина Грейс даже обернулась и заморгала, не поверив своим глазам. Рубен смотрел в другую сторону и успел сделать три шага вперед, лишь потом заметив, что Грейс нет рядом. Невиданное зрелище заставило ее остановиться.
– Ты это видел? Видел? – проговорила она, заикаясь, когда он взял ее под руку и потащил прочь. – Эта девушка… Ты ее видел?
– Я ее видел.
– Она же… голая, как медуза!
– Пошли, Гусси, нам пора.
Грейс еще раз обернулась, вытянув шею, чтобы бросить последний взгляд.
– А что означает эта надпись? Ты видел вывеску над окном?
– Видел.
– И что это значит?
– Откуда мне знать? Там же все по-китайски! Что-то в его голосе заставило ее заподозрить, что ему отлично известно, о чем гласила вывеска.
– Но цены были указаны цифрами! – не отставала Грейс. – Там было три цены: один доллар, два и десять Это за что?
Рубен продолжал упорно молчать. Она нетерпеливо дернула его за руку.
– Да ну же. Рубен, скажи мне! Я же вижу, ты все знаешь. Что означают эти цифры?
– И почему тебе непременно все надо знать?
– Надо, и все! Мне интересно. Ну давай, скажи мне.
Он взглянул на небо, словно прося у Бога терпения, и испустил нарочито тяжкий вздох.
– Я думаю – и учти, это всего лишь догадка, – что за доллар клиенту позволено пощупать одну из… м-м-м… прелестей этой дамы.
– Прямо в витрине?
Рубен кивнул, изо всех сил стараясь удержаться от улыбки.
– Ну а за два…
– Ладно, забудем об этом. Об остальном я и сама могу догадаться.
«За два доллара клиент мог потрогать обе „прелести“, а за десять – воспользоваться самой интимной услугой. Интересно, в каких именно словах все это выражено по-китайски?» – подумала Грейс. В то же время она была рада, что Рубен не может ей этого сказать А вдруг может, но просто не хочет? Вдруг он сам не раз пользовался услугами подобных особ и именно поэтому все знает? В груди у нее вспыхнул неприятный огонек, очень похожий на ревность.
Вряд ли Рубен стал бы платить женщине, чтобы с ней переспать. Ей приходилось слышать, что многим мужчинам так больше нравится, но Рубен… Нет, только не он Во-первых, он слишком хорош собой, а во-вторых, он такой блистательный жулик, что гордость не позволит ему платить. Уж скорее он способен изобрести какой-то трюк, чтобы заставить женщин платить за право пользоваться его милостями.
– Пошли домой, Грейс.
– Нет, я еще не все видела, – упрямо возразила она. – Я хочу побывать в курильне опиума.
– Чего?
– Я хочу посмотреть!
– Какого дьявола?
– Я о них читала, но никогда раньше не видела, и теперь хочу посмотреть. Что тут такого? Может, у меня другого случая не будет. А ты был когда-нибудь в опиумной курильне?
Рубен неохотно кивнул.
– И что тебя туда привело? Он пожал плечами.
– Любопытство.
– Ну вот видишь! Своди меня туда, Рубен.
– И речи быть не может.
– Почему? Ты же сказал, что это не опасно даже ночью!
Грейс стояла на своем, пока он не сдался. Она, ликуя, подхватила его под руку и потащила вперед.
– Жаль, что у нас нет пистолета, просто на всякий случай. Ведь у тебя нет пистолета?
– Конечно, нет! Не будь дурой.
– Неужели ты никогда не носишь с собой оружия?
– – Нет, не ношу. С какой стати? Я же не убийца! Грейс недоуменно покачала головой, глядя на него.
– А ты знаешь, где находится такая курильня? – спросила она, нарочно понизив голос, чтобы создать настроение жути.
– Да они тут на, каждом шагу. Далеко идти не придется.
Рубен был прав; не пройдя, и половины квартала, он заставил ее свернуть в переулок под названием Рыбная аллея. Переулок был так тесен, что дм, пришлось двигаться в затылок друг, другу между двух темных, покрытых грязными потеками стен. Наконец они оказались во дворе, еще более замусоренном и зловонном, чем Рыбная аллея. Дверь, ведущая в притон, была чуть приоткрыта. Грейс. сразу поняла, что это и есть притон, потому что сладковатые пары наркотика ощущались даже на расстоянии. В тусклом свете было видно, что дверь Охраняет всего один молодой китаец с культей вместо левой руки.
– Господа хотят покурить? – осведомился он, ухмыляясь идиотски-блаженной улыбкой, и указал дорогу внутрь длинной курительной трубкой, зажатой в единственной руке. – Имеется турецкая травка, персидская травка, отличный товар! Господа желают зайти?
В глубине двора мужчина в грубой рабочей одежде сгружал с телеги тяжелые деревянные ящики и передавал их другому, который был виден только до пояса, так как стоял на ступеньках садовой лестницы, ведущей в подвал.
– В этих ящиках опиум? – с ужасом спросила Грейс.
– Нет, зеленый чай, – насмешливо отозвался Рубен. – Их называют пикулями[29]. В них загружают наркотик, поступающий из Турции, Индии и других стран.
Вытащив из кармана деньги, он протянул их радостно ухмыляющемуся охраннику и что-то прошептал.
– Ладно, хозяин, – ответил страж, скалясь еще шире.
Рубен обернулся к Грейс.
– Идем, – скомандовал он, взяв ее под руку. – Хочется поскорее с этим покончить.
Сначала она не увидела ничего, кроме дюжины. огоньков, тускло тлеющих тут и там в совершенно темном помещении. Когда глаза привыкли к темноте, ей удалось разглядеть циновки на полу, потом скамьи, многоярусные нары, уходящие под самый потолок;
Вонь стояла нестерпимая, тяжелый воздух слоился от курений. Грейс наконец увидела людей, полулежащих на циновках. Здесь находились не только мужчины, но и женщины, все в разных стадиях наркотического транса – от блаженного отупения до полной бесчувственности. Было тихо, как в могиле.
Она вскоре поняла, что тусклые огоньки в плошках предназначены для раскуривания опиума. У нее на глазах высохший, совершенно лысый старик потянулся за своей трубкой с длинным – не меньше восемнадцати дюймов – причудливо вырезанным узловатым стволом. Вот он окунул острие длинной иглы в жестяную коробочку, напоминавшую табакерку, и вытащил комок какой-то темной массы, похожей на смолу. Держа иглу над пламенем, старик выждал, пока катышек не начал булькать и плеваться брызгами, потом ловко запихал его в чашу кальяна, припал ртом к мундштуку и запыхтел, выпуская через нос частые облачка дыма. Подогревающийся на огне опиум производил тот же звук, что и сало, шипящее на сковородке. Грейс невольно содрогнулась от отвращения. Вот глаза старика закрылись; кальян выскользнул у него из пальцев. Он вытянулся на циновке в наркотическом забытье, неподвижный и бледный, как мертвец.
– О Боже, – прошептала Грейс, – это ужасно. Рубен согласно кивнул. Ей хотелось поскорее выбраться отсюда, и только его вселяющее уверенность присутствие удерживало ее на месте. Крепко уцепившись за его руку, она заставила себя еще раз взглянуть на закопченные до черноты стены и потолок, на грязь, на плотный от дыма, почти непрозрачный воздух, а главное, на пребывающих в апатии одурманенных наркоманов. Все они казались живыми мертвецами, видящими отравленные сны, пока их тела разлагались, а души погружались в небытие, Рубен обхватил одной рукой ее плечи:
– Пошли домой, Грейс.
Его мягкость ошеломила ее. Ей захотелось обнять его крепко-крепко, и чтобы он тоже обнял ее обеими руками. Она позволила ему увести себя из задымленного притона, после которого воздух во дворе показался ей почти свежим. Они снова вышли на Дюпон-стрит, не нарушая молчания, и подозвали кеб, двигавшийся на север.
Только когда Рубен отпер дверь своего дома на Янси-стрит и пропустил ее вперед, настроение у Грейс стало улучшаться. Наверное, потому, что она вернулась домой.
Глава 8
– Есть кто дома? Эй, Гусси, ты наверху?
Никакого ответа. Не может быть, чтобы она уснула: было еще рано, всего около восьми вечера.
– Грейс? – еще громче позвал Рубен.
Ему хотелось поскорее сообщить ей радостную новость: он только что выиграл в «блэк джек» двести сорок долларов и рубиновую булавку для галстука, причем игра велась абсолютно честно.
Ему показалось, что он слышит какой-то невнятный ответ и шум льющейся воды в ванной. Вот и хорошо, значит, она скоро спустится. Он надеялся, что его хорошая новость поможет им преодолеть возникшую неловкость, которую они с утра старательно обходили молчанием.
На столе все еще стояла заткнутая пробкой полупустая бутылка «Совиньон-де-Турен», оставшаяся со вчерашнего вечера, когда они отмечали триста долларов, выигранных в семь очков в «Парадиз-отеле». Игра велась почти честно – пару «загнутых» тузов и двойной сброс можно было не считать. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с грандиозной победой, одержанной в «Эвергрин», но они решили, что триста долларов тоже на дороге не валяются. Главное, они не проиграли, а сохранить в своем арсенале блистательный трюк с тузом в рукаве можно было только одним способом: не пользоваться им слишком часто.
Рубен налил себе немного «Совиньона» и сел, вращая вино в бокале, чтобы проверить, не скисло ли оно на второй день, но так и не стал пить, просто угрюмо уставился в бокал, вспоминая, как он сидел на этом самом месте утром, когда пришла почта. Именно отсюда он следил, за Грейс, пока она, устроившись на диване на другом конце комнаты, распечатывала письмо от своего мужа.
Письмо прибыло в сопровождении большой коробки с одеждой. Коробку она открыла в первую очередь, ахая и умиляясь над каждой юбкой, блузкой, парой туфель или тех предметов туалета, которые не принято упоминать вслух, как будто муженек прислал ей золотые слитки вместо кучи старого барахла. Но ее можно было понять: все женщины становились немного чокнутыми, когда дело доходило до нарядов, а мужчине – если он, конечно, не дурак! – оставалось лишь сидеть молча и наслаждаться зрелищем. Что Рубен и сделал. Его вывело из себя другое: ему пришлось наблюдать, как Грейс читает письмо своего мужа с той же радостной увлеченностью, с какой только что рассматривала присланные им тряпки. Ему захотелось выхватить у нее письмо и разорвать его в клочки.
– Ну и как там старик? – ворчливо спросил он. Она отмахнулась, даже не поднимая головы.
– Ты ему написала, что мы спим вместе? Это заставило ее отвлечься от чтения.
– Под одной крышей, – уточнил Рубен с широкой ухмылкой.
– Анри всегда отличался широкими взглядами, – спокойно парировала она и вновь углубилась в чтение.
Какая-то шутка в письме заставила ее усмехнуться, а потом и расхохотаться в голос. Рубен встал и, подойдя к ней, уселся на широком мягком валике дивана. Один упругий завиток свешивался ей на ухо, его надо было поправить, и Рубен очень осторожно и нежно отвел его назад, пока Грейс делала вид, что читает. Он видел, что она притворяется: глаза у нее не двигались по строчкам. Он вытянул шею, пытаясь заглянуть в письмо, а она, с раздраженным вздохом сложила листок и засунула его за вырез платья.
Рубен передвинул руку ей на затылок: это заставило ее поднять голову и взглянуть нашего.
– Ты обо всем рассказываешь своему мужу, Гусси?
– Разумеется! У нас нет друг от друга секретов.
– Совсем никаких?
– Никаких.
Его пальцы вплелись ей в волосы.
– Значит, ты должна была написать ему о том вечере, когда я тебя поцеловал. И ты мне ответила. Что скажешь? Ты сообщила ему о том вечере, Грейси?
Ее лицо не изменилось, но зрачки расширились, почти вытеснив голубую радужку.
– Я забыла, – ответила она, стараясь говорить равнодушно. –У меня просто вылетело из головы.
– Вылетело?
Он провел большим пальцем по ее губам, словно бросая вызов.
– Позволь мне освежить твою память.
Не успела она отвернуться, как он ее поцеловал, но, едва их губы встретились, она оцепенела. Рубен по опыту знал, что первая линия обороны у Грейс – это всегда показное равнодушие. Полный решимости прорвать эту оборону, он обхватил ее лицо ладонями и, не прерывая нежного поцелуя, начал поглаживать большими пальцами щеки, обводить изгиб бровей. Не отрываясь от ее губ, его рот беспрерывно двигался, словно пил ее мелкими глоточками. Наконец ее ресницы затрепетали и опустились, а прелестный ротик начал смягчаться.
– Ну как, вспоминаешь? – прошептал Рубен. Чтобы не дать ей времени подумать над ответом, он просунул кончик языка ей под верхнюю губу и провел им вдоль гладкой, как бы полированной поверхности зубов. Грейс обеими руками схватила его за плечи. Она дрожала всем телом, только голова, прижатая к высокой спинке дивана, оставалась неподвижной. Рука Рубена скользнула ей на грудь, он ощутил ладонью, как бурно бьется ее сердце.
Живейшие воспоминания о ее обнаженном теле дразнили и мучили его; мысленно он видел ее такой, как в тот первый вечер: все еще влажной после умывания и розовой от смущения. Она пыталась прикрыться, но ее прекрасные груди были слишком щедры и великолепны, их невозможно было спрятать за согнутой рукой. И вот теперь он почувствовал, как они натягивают тонкую ткань, словно просят, чтобы их приласкали. Шепча слова нежности, он сунул руку за вырез ее платья.
Мягкость, упругость и тепло. Какая роскошная грудь. Затаив дыхание, Грейс позволила ему ласкать себя.
– Дорогая, – прошептал он, не отрываясь от ее губ и нащупывая бархатистый нежный сосок, сразу отвердевший под его пальцами.
Рубену хотелось большего; он двинул руку ко второй груди. Что-то зашелестело, неожиданно его рука наткнулась на какой-то острый угол. Письмо Анри. Он и сам не смог бы сказать, что именно сделало свое черное дело – шуршащий звук или острый уголок письма, уколовший ее чувствительную кожу, – но в любом случае романтический момент был загублен. За долю секунды нежная и послушная ему Грейс превратилась в совсем другую Грейс – далекую, чужую и разъяренную. Даже не успев открыть рот, Рубен понял, что она не станет слушать его объяснений. Тем не менее он сделал попытку:
– Я совершенно позабыл о письме, Грейс. Клянусь тебе, я даже не помнил, куда ты его сунула. Я только хотел…
– Слушай, почему бы тебе просто не заткнуться? Она оттолкнула его и вскочила на ноги, кипя от негодования и судорожно натягивая платье на плечо.
– Ты змея, Рубен Джонс. Я рада, что ты мне даже ни капельки не нравишься.
– Да ладно тебе, Гусси, – протянул он, чувствуя себя ужасно виноватым.
– Пойду прогуляюсь, – возвестила она тонким, дрожащим голоском, повернулась кругом и скрылась за дверью черного хода.
Ее не было минут двадцать. Вернувшись, она сделала вид, что ничего особенного не случилось. Рубен попытался вновь принести свои извинения, и она их охотно приняла, но после этого весь день обращалась к нему с ледяной вежливостью, от которой ему хотелось лезть на стену. А вечером, когда он пригласил ее совершить еще один рейд по игорным заведениям, она отказалась:
– Что-то я сегодня не в настроении. Мне бы хотелось побыть одной.
И вот теперь Рубен сидел в гостиной, мрачный и подавленный, с отвращением потягивая выдохшееся белое вино и жалея обо всем, что произошло. Да, он хотел уложить ее в постель. Разве это преступление? Ему до смерти не хотелось обижать Грейс, но стоило ему к ней прикоснуться, это всякий раз оскорбляло ее в лучших чувствах. Она не походила ни на одну из ранее встречавшихся ему женщин, даже на Хейзел Мэйн, а уж та была настоящей продувной бестией. Но у Хейзел не было ни чувства юмора, которым Бог так щедро наделил Грейс, ни ее мозгов, ни ее вкрадчивой нежности.
Женщины, с которыми Рубен общался, так сказать, по работе – проститутки, мошенницы, любительницы поживиться за чужой счет, – не знали жалости и сантиментов. Те немногие, что были добрее, не отличались большим умом, а те, что были умны, оказывались бессовестными гадюками. А Грейс совсем другая. Она многое повидала в жизни и все же сохранила доброе сердце. Рубен к такому не привык. С каждым днем она нравилась ему все больше, и он уже начал думать, что ему будет ее не хватать, когда она уедет.
Что-то белое, лежащее на столбике перил, привлекло его внимание. С того места, где сидел Рубен, это было похоже на конверт. Письмо Анри? Он поставил бокал на стол и отправился на разведку.
Действительно письмо, но только не от Анри. Печать уже была сломана, марка отсутствовала. «Для мистера Джонса и миссис Руссо». Рубен узнал небрежные, почти неразборчивые каракули Дока Слотера. Должно быть, он доставил письмо лично и подсунул его под дверь. На листке не было никакого приветствия или обращения. Не тратя лишних слов. Док приступил прямо к делу.
«Достигнута договоренность о встрече между вами и интересующим вас господином. Вы должны быть у него дома (номер 722 на уже известной вам улице) завтра в четыре часа пополудни»
– Дьявольщина, – пробормотал Рубен.
Почему они должны встречаться с Уингом в его собственном доме? Почему не в ресторане иди на скамейке в парке? Увы, у них уже не осталось времени на споры о месте встречи. Завтра было воскресенье, а Крокеры жаждали получить свои денежки во вторник утром. Значит, на переговоры оставался только один день.
Письмо на этом не заканчивалось. «Если вы еще не читали вечерних газет, спешу сообщить, что там есть одна любопытная новость относительно джентльмена, арестованного после инцидента неподалеку от Саратоги. Он уже никогда и ничего не сообщит властям, можете в этом не сомневаться. Сегодня утром несчастный был найден мертвым на полу своей камеры с перерезанной яремной веной. Она была рассечена столь основательно, – с видимым удовольствием сообщает „Дейли Альта“, что его голова оказалась почти полностью отделенной от тела».
Невольным жестом Рубен вскинул руку к своему собственному горлу. Бедный Пивной Бочонок! Он был подонком и сукиным сыном, но такой участи даже он не заслуживал. Кто его убил? Скорее всего головорезы из тонга решили заткнуть ему рот, чтобы он не выдал Крестного Отца.
«Мой гонорар за посредничество в чрезвычайно выгодной для вас сделке составляет всего лишь 'двести долларов. Я предпочел бы получить их золотом. Примите а Придачу мой бесплатный совет: соблюдайте осторожность».
– Грейс? – крикнул Рубен, задрав голову и сложив руки рупором.
Сверху опять послышалось какое-то .невнятное бормотание. Перепрыгивая через две ступеньки, он одним духом взлетел вверх по лестнице и проскочил короткий коридорчик. Вот и закрытая дверь ванной.
– Гусси? Молчание.
– С тобой все в порядке?
– Уходи, – расслышал он наконец гнусавый от слез голос.
Рубен в тревоге схватился за ручку двери.
– Грейс? Тебе плохо? Ты не заболела?
– Заболела? – переспросила она, словно раздумывая над ответом. – Да нет. Не совсем.
Он приоткрыл дверь на щелку и одним глазом заглянул внутрь. Она лежала в ванне; все, что ему было видно, это ее затылок и возвышающиеся над краем ванны согнутые колени.
– Гусси?
Она обернулась и посмотрела на него. Глаза у нее были полны слез, но она попыталась выдавить из себя улыбку. Рубен направился к ней и замер, увидев высокую зеленую бутылку, стоявшую у нее на животе и погруженную на дюйм в мыльную пену. «Шато-ле-Прадин-Сент-Эстеф», – подметил он хозяйским глазом, хотя все его внимание было сосредоточено на другом. Сестрица Августина была пьяна в дым.
– По-моему, ты уже совершенно чистая, – сказал он, осторожно, но крепко взяв ее за плечи. – Давай-ка вытащим тебя отсюда, милая, пока ты не утонула.
Но Грейс оттолкнула протянутую ей руку помощи.
– Рубен, ты не должен на меня смотреть. Я же голая!
– Это я заметил.
Он протянул ей полотенце, но она использовала его лишь для того, чтобы утереть слезы, а потом перекинула через край ванны.
– Ты твердо уверена, что не хочешь вылезать?
– Нет, я еще не закончила.
Грейс замахала рукой, и он решил, что она просит его уйти.
– Постой… Не уходи.
– Хочешь, чтобы я остался? Она лишь пожала плечами в ответ.
– Хочешь со мной поговорить? подсказал Рубен.
– Точно. Можешь не сомневаться.
Она, конечно, была в сильном подпитии, однако язык у нее не заплетался. Отойдя к унитазу, Рубен опустил крышку и сел. Отсюда тоже были видны только голова и колени.
– Что празднуем? – спросил он с добродушной улыбкой.
– Сегодня двенадцатое июня. Он кивнул с понимающим видом, хотя эта дата ни о чем ему не говорила.
– В этот день шесть лет назад я потеряла Джо. Ее слова заставили Рубена глубоко задуматься. Джо – это чье-то имя? А может, «джо» – это некое незнакомое ему чисто женское выражение, какой-нибудь девчоночий эвфемизм, означающий девственность?
– И каким же образом ты потеряла… Джо? – попробовал он нащупать почву под ногами.
– Мы собирались пожениться. Лицо у нее раскраснелось, на глаза снова навернулись слезы.
– Кто?
– Мы с Джо. Он…
– Погоди-ка. Это было до или после Джузеппе? Грейс нахмурилась;
– Ты о ком? А-а-а, Джузеппе… Она захихикала, и Рубен заметил, что зубы у нее окрасились от вина.
– Джо – это и есть Джузеппе! Вернее, был. Слезы выплеснулись и покатились по щекам.
– На самом деле никаким он не был графом, – призналась она, пытаясь вытереть их мокрой рукой. – Он был просто сезонным рабочим на ферме моего отчима.
Ферма? Отчим? Это было что-то новенькое.
– Я думал, речь идет о винограднике.
– Нет, это ферма. Называется «Ивовый пруд».
Когда-то там и вправду был виноградник, – они громко всхлипнула, – но теперь это просто ферма, и толкует нее никакого. Генри – самый никудышный фермер на свете, а я на втором месте.
Здрасьте, приехали. Откуда ни возьмись, появился Генри. Это еще кто такой?
– Расскажи мне про Джо, – попросил Рубен, хотя и опасался нового потока слез.
– Ах, Джо… Она испустила такой тяжкий вздох, будто у нее душа с телом расставалась, и вытерла глаза мокрой салфеткой из махровой ткани, которую использовала в качестве мочалки.
– У него были черные волосы и синие-синие глаза… Он был самым красивым парнем из всех, кого я знала. Из всех, кого я когда-либо видела.
– И что же с ним случилось? – сухо осведомился Рубен, чувствуя, что уже начинает ненавидеть синеглазого Джо.
– Это долгая история.
Грейс выпрямилась и приняла сидячее Положение в ванне, чтобы рассказать свою долгую историю. Рубен решил, что ему лучше не дышать. Она подняла бутылку и прищурилась, проверяя на свет, сколько там еще вина. На дне оставалась пара глотков. Опустошив бутылку, Грейс не удержалась и тихонько рыгнула.
– Прошу прощения, – извинилась она, вспомнив о манерах, но совершенно позабыв, что сидит с голой грудью.
Чтобы удержаться от смеха, Рубен оперся локтями о колени и закусил костяшки пальцев.
– Да, кстати, – продолжала Грейс, вглядываясь в него полуслепыми от слез глазами, – это вино… – Схватив пустую бутылку за горлышко, она махнула ею, как жезлом, в сторону Рубена. – По-моему, оно довольно мягкое, незрелое, но под его по-детски неуклюжей внешностью я ощутила искреннее желание угодить.
С этими словами Грейс стукнула бутылкой по воде, точно судья, выносящий приговор. Вода, понятное дело, выплеснулась волной за край ванны, но она этого даже не заметила. Весьма довольная своей шуткой, она согнулась пополам, хохоча и отфыркиваясь.
– Да, – пробормотала она наконец, переводя дух, – так на чем я остановилась?
– Джо, – терпеливо подсказал Рубен.
– Джо.
Это заставило ее протрезветь.
– Все это было давным-давно, – вновь начала Грейс, вытирая глаза. – Была весна, он нанялся работником на ферму. Моя мачеха ему не доверяла, даже в дом не хотела пускать. Бедному Джо приходилось съедать свой обед в одиночестве на заднем крыльце. Я в него влюбилась с первого взгляда.
– Само собой.
– И он в меня тоже. Мы встречались у ручья всякий раз, как мне удавалось улизнуть из дому, а ему – переделать все свои дела.
Она мечтательно взглянула на большой палец левой ноги, который засунула в носик крана.
– Я была так счастлива… Это было лучшее время моей жизни. А потом…
Ностальгическая улыбка угасла на ее лице.
– Потом?
– Однажды мой отчим нас застал. Мы просто разговаривали, больше ничего, – возмущенно уточнила Грейс. – Мы ничего такого не делали.
– В тот раз, – подсказал Рубен.
– В тот раз, – согласилась она. – Он велел Джо выметаться и чтоб к утру духу его не было на ферме, а не то он прогонит его кнутом. Вот так выражался мой набожный отчим. Истинный христианин, что и говорить.
– Сколько лет тебе было?
– Шестнадцать с половиной. Ну вот. В ту же ночь Джо влез по решетке для ползучих роз и постучал в мое окно. Он предложил бежать с ним и чтобы мы поженились. Я, конечно, согласилась. Мы поцеловались. В последний раз, – добавила она трагическим голосом, прижав руку к сердцу. – Он стал спускаться вниз по решетке, и вдруг что-то щелкнуло. Как будто щепка переломилась пополам. А потом он так удивленно вскрикнул – мне никогда не забыть этот крик! – и его голова скрылась за подоконником. Потом раздался ужасный треск…
Грейс успела разглядеть ее юное хорошенькое личико прежде, чем она вновь отступила в тень и скрылась. «Залетная пташка», вне всякого сомнения, – Рубен успел сказать ей, что с наступлением темноты проститутки собираются именно на Сент-Мэри-сквер – это одно из их излюбленных мест. Как раз в этот момент они миновали ветхий дом, в котором светилось одно единственное окно первого этажа. И в этом окне, приветствуя прохожих деревянной улыбкой сидела обнаженная до пояса женщина Грейс даже обернулась и заморгала, не поверив своим глазам. Рубен смотрел в другую сторону и успел сделать три шага вперед, лишь потом заметив, что Грейс нет рядом. Невиданное зрелище заставило ее остановиться.
– Ты это видел? Видел? – проговорила она, заикаясь, когда он взял ее под руку и потащил прочь. – Эта девушка… Ты ее видел?
– Я ее видел.
– Она же… голая, как медуза!
– Пошли, Гусси, нам пора.
Грейс еще раз обернулась, вытянув шею, чтобы бросить последний взгляд.
– А что означает эта надпись? Ты видел вывеску над окном?
– Видел.
– И что это значит?
– Откуда мне знать? Там же все по-китайски! Что-то в его голосе заставило ее заподозрить, что ему отлично известно, о чем гласила вывеска.
– Но цены были указаны цифрами! – не отставала Грейс. – Там было три цены: один доллар, два и десять Это за что?
Рубен продолжал упорно молчать. Она нетерпеливо дернула его за руку.
– Да ну же. Рубен, скажи мне! Я же вижу, ты все знаешь. Что означают эти цифры?
– И почему тебе непременно все надо знать?
– Надо, и все! Мне интересно. Ну давай, скажи мне.
Он взглянул на небо, словно прося у Бога терпения, и испустил нарочито тяжкий вздох.
– Я думаю – и учти, это всего лишь догадка, – что за доллар клиенту позволено пощупать одну из… м-м-м… прелестей этой дамы.
– Прямо в витрине?
Рубен кивнул, изо всех сил стараясь удержаться от улыбки.
– Ну а за два…
– Ладно, забудем об этом. Об остальном я и сама могу догадаться.
«За два доллара клиент мог потрогать обе „прелести“, а за десять – воспользоваться самой интимной услугой. Интересно, в каких именно словах все это выражено по-китайски?» – подумала Грейс. В то же время она была рада, что Рубен не может ей этого сказать А вдруг может, но просто не хочет? Вдруг он сам не раз пользовался услугами подобных особ и именно поэтому все знает? В груди у нее вспыхнул неприятный огонек, очень похожий на ревность.
Вряд ли Рубен стал бы платить женщине, чтобы с ней переспать. Ей приходилось слышать, что многим мужчинам так больше нравится, но Рубен… Нет, только не он Во-первых, он слишком хорош собой, а во-вторых, он такой блистательный жулик, что гордость не позволит ему платить. Уж скорее он способен изобрести какой-то трюк, чтобы заставить женщин платить за право пользоваться его милостями.
– Пошли домой, Грейс.
– Нет, я еще не все видела, – упрямо возразила она. – Я хочу побывать в курильне опиума.
– Чего?
– Я хочу посмотреть!
– Какого дьявола?
– Я о них читала, но никогда раньше не видела, и теперь хочу посмотреть. Что тут такого? Может, у меня другого случая не будет. А ты был когда-нибудь в опиумной курильне?
Рубен неохотно кивнул.
– И что тебя туда привело? Он пожал плечами.
– Любопытство.
– Ну вот видишь! Своди меня туда, Рубен.
– И речи быть не может.
– Почему? Ты же сказал, что это не опасно даже ночью!
Грейс стояла на своем, пока он не сдался. Она, ликуя, подхватила его под руку и потащила вперед.
– Жаль, что у нас нет пистолета, просто на всякий случай. Ведь у тебя нет пистолета?
– Конечно, нет! Не будь дурой.
– Неужели ты никогда не носишь с собой оружия?
– – Нет, не ношу. С какой стати? Я же не убийца! Грейс недоуменно покачала головой, глядя на него.
– А ты знаешь, где находится такая курильня? – спросила она, нарочно понизив голос, чтобы создать настроение жути.
– Да они тут на, каждом шагу. Далеко идти не придется.
Рубен был прав; не пройдя, и половины квартала, он заставил ее свернуть в переулок под названием Рыбная аллея. Переулок был так тесен, что дм, пришлось двигаться в затылок друг, другу между двух темных, покрытых грязными потеками стен. Наконец они оказались во дворе, еще более замусоренном и зловонном, чем Рыбная аллея. Дверь, ведущая в притон, была чуть приоткрыта. Грейс. сразу поняла, что это и есть притон, потому что сладковатые пары наркотика ощущались даже на расстоянии. В тусклом свете было видно, что дверь Охраняет всего один молодой китаец с культей вместо левой руки.
– Господа хотят покурить? – осведомился он, ухмыляясь идиотски-блаженной улыбкой, и указал дорогу внутрь длинной курительной трубкой, зажатой в единственной руке. – Имеется турецкая травка, персидская травка, отличный товар! Господа желают зайти?
В глубине двора мужчина в грубой рабочей одежде сгружал с телеги тяжелые деревянные ящики и передавал их другому, который был виден только до пояса, так как стоял на ступеньках садовой лестницы, ведущей в подвал.
– В этих ящиках опиум? – с ужасом спросила Грейс.
– Нет, зеленый чай, – насмешливо отозвался Рубен. – Их называют пикулями[29]. В них загружают наркотик, поступающий из Турции, Индии и других стран.
Вытащив из кармана деньги, он протянул их радостно ухмыляющемуся охраннику и что-то прошептал.
– Ладно, хозяин, – ответил страж, скалясь еще шире.
Рубен обернулся к Грейс.
– Идем, – скомандовал он, взяв ее под руку. – Хочется поскорее с этим покончить.
Сначала она не увидела ничего, кроме дюжины. огоньков, тускло тлеющих тут и там в совершенно темном помещении. Когда глаза привыкли к темноте, ей удалось разглядеть циновки на полу, потом скамьи, многоярусные нары, уходящие под самый потолок;
Вонь стояла нестерпимая, тяжелый воздух слоился от курений. Грейс наконец увидела людей, полулежащих на циновках. Здесь находились не только мужчины, но и женщины, все в разных стадиях наркотического транса – от блаженного отупения до полной бесчувственности. Было тихо, как в могиле.
Она вскоре поняла, что тусклые огоньки в плошках предназначены для раскуривания опиума. У нее на глазах высохший, совершенно лысый старик потянулся за своей трубкой с длинным – не меньше восемнадцати дюймов – причудливо вырезанным узловатым стволом. Вот он окунул острие длинной иглы в жестяную коробочку, напоминавшую табакерку, и вытащил комок какой-то темной массы, похожей на смолу. Держа иглу над пламенем, старик выждал, пока катышек не начал булькать и плеваться брызгами, потом ловко запихал его в чашу кальяна, припал ртом к мундштуку и запыхтел, выпуская через нос частые облачка дыма. Подогревающийся на огне опиум производил тот же звук, что и сало, шипящее на сковородке. Грейс невольно содрогнулась от отвращения. Вот глаза старика закрылись; кальян выскользнул у него из пальцев. Он вытянулся на циновке в наркотическом забытье, неподвижный и бледный, как мертвец.
– О Боже, – прошептала Грейс, – это ужасно. Рубен согласно кивнул. Ей хотелось поскорее выбраться отсюда, и только его вселяющее уверенность присутствие удерживало ее на месте. Крепко уцепившись за его руку, она заставила себя еще раз взглянуть на закопченные до черноты стены и потолок, на грязь, на плотный от дыма, почти непрозрачный воздух, а главное, на пребывающих в апатии одурманенных наркоманов. Все они казались живыми мертвецами, видящими отравленные сны, пока их тела разлагались, а души погружались в небытие, Рубен обхватил одной рукой ее плечи:
– Пошли домой, Грейс.
Его мягкость ошеломила ее. Ей захотелось обнять его крепко-крепко, и чтобы он тоже обнял ее обеими руками. Она позволила ему увести себя из задымленного притона, после которого воздух во дворе показался ей почти свежим. Они снова вышли на Дюпон-стрит, не нарушая молчания, и подозвали кеб, двигавшийся на север.
Только когда Рубен отпер дверь своего дома на Янси-стрит и пропустил ее вперед, настроение у Грейс стало улучшаться. Наверное, потому, что она вернулась домой.
Глава 8
Полынная водка размягчает сердце и мозги.
Эддисон Мизнер
– Есть кто дома? Эй, Гусси, ты наверху?
Никакого ответа. Не может быть, чтобы она уснула: было еще рано, всего около восьми вечера.
– Грейс? – еще громче позвал Рубен.
Ему хотелось поскорее сообщить ей радостную новость: он только что выиграл в «блэк джек» двести сорок долларов и рубиновую булавку для галстука, причем игра велась абсолютно честно.
Ему показалось, что он слышит какой-то невнятный ответ и шум льющейся воды в ванной. Вот и хорошо, значит, она скоро спустится. Он надеялся, что его хорошая новость поможет им преодолеть возникшую неловкость, которую они с утра старательно обходили молчанием.
На столе все еще стояла заткнутая пробкой полупустая бутылка «Совиньон-де-Турен», оставшаяся со вчерашнего вечера, когда они отмечали триста долларов, выигранных в семь очков в «Парадиз-отеле». Игра велась почти честно – пару «загнутых» тузов и двойной сброс можно было не считать. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с грандиозной победой, одержанной в «Эвергрин», но они решили, что триста долларов тоже на дороге не валяются. Главное, они не проиграли, а сохранить в своем арсенале блистательный трюк с тузом в рукаве можно было только одним способом: не пользоваться им слишком часто.
Рубен налил себе немного «Совиньона» и сел, вращая вино в бокале, чтобы проверить, не скисло ли оно на второй день, но так и не стал пить, просто угрюмо уставился в бокал, вспоминая, как он сидел на этом самом месте утром, когда пришла почта. Именно отсюда он следил, за Грейс, пока она, устроившись на диване на другом конце комнаты, распечатывала письмо от своего мужа.
Письмо прибыло в сопровождении большой коробки с одеждой. Коробку она открыла в первую очередь, ахая и умиляясь над каждой юбкой, блузкой, парой туфель или тех предметов туалета, которые не принято упоминать вслух, как будто муженек прислал ей золотые слитки вместо кучи старого барахла. Но ее можно было понять: все женщины становились немного чокнутыми, когда дело доходило до нарядов, а мужчине – если он, конечно, не дурак! – оставалось лишь сидеть молча и наслаждаться зрелищем. Что Рубен и сделал. Его вывело из себя другое: ему пришлось наблюдать, как Грейс читает письмо своего мужа с той же радостной увлеченностью, с какой только что рассматривала присланные им тряпки. Ему захотелось выхватить у нее письмо и разорвать его в клочки.
– Ну и как там старик? – ворчливо спросил он. Она отмахнулась, даже не поднимая головы.
– Ты ему написала, что мы спим вместе? Это заставило ее отвлечься от чтения.
– Под одной крышей, – уточнил Рубен с широкой ухмылкой.
– Анри всегда отличался широкими взглядами, – спокойно парировала она и вновь углубилась в чтение.
Какая-то шутка в письме заставила ее усмехнуться, а потом и расхохотаться в голос. Рубен встал и, подойдя к ней, уселся на широком мягком валике дивана. Один упругий завиток свешивался ей на ухо, его надо было поправить, и Рубен очень осторожно и нежно отвел его назад, пока Грейс делала вид, что читает. Он видел, что она притворяется: глаза у нее не двигались по строчкам. Он вытянул шею, пытаясь заглянуть в письмо, а она, с раздраженным вздохом сложила листок и засунула его за вырез платья.
Рубен передвинул руку ей на затылок: это заставило ее поднять голову и взглянуть нашего.
– Ты обо всем рассказываешь своему мужу, Гусси?
– Разумеется! У нас нет друг от друга секретов.
– Совсем никаких?
– Никаких.
Его пальцы вплелись ей в волосы.
– Значит, ты должна была написать ему о том вечере, когда я тебя поцеловал. И ты мне ответила. Что скажешь? Ты сообщила ему о том вечере, Грейси?
Ее лицо не изменилось, но зрачки расширились, почти вытеснив голубую радужку.
– Я забыла, – ответила она, стараясь говорить равнодушно. –У меня просто вылетело из головы.
– Вылетело?
Он провел большим пальцем по ее губам, словно бросая вызов.
– Позволь мне освежить твою память.
Не успела она отвернуться, как он ее поцеловал, но, едва их губы встретились, она оцепенела. Рубен по опыту знал, что первая линия обороны у Грейс – это всегда показное равнодушие. Полный решимости прорвать эту оборону, он обхватил ее лицо ладонями и, не прерывая нежного поцелуя, начал поглаживать большими пальцами щеки, обводить изгиб бровей. Не отрываясь от ее губ, его рот беспрерывно двигался, словно пил ее мелкими глоточками. Наконец ее ресницы затрепетали и опустились, а прелестный ротик начал смягчаться.
– Ну как, вспоминаешь? – прошептал Рубен. Чтобы не дать ей времени подумать над ответом, он просунул кончик языка ей под верхнюю губу и провел им вдоль гладкой, как бы полированной поверхности зубов. Грейс обеими руками схватила его за плечи. Она дрожала всем телом, только голова, прижатая к высокой спинке дивана, оставалась неподвижной. Рука Рубена скользнула ей на грудь, он ощутил ладонью, как бурно бьется ее сердце.
Живейшие воспоминания о ее обнаженном теле дразнили и мучили его; мысленно он видел ее такой, как в тот первый вечер: все еще влажной после умывания и розовой от смущения. Она пыталась прикрыться, но ее прекрасные груди были слишком щедры и великолепны, их невозможно было спрятать за согнутой рукой. И вот теперь он почувствовал, как они натягивают тонкую ткань, словно просят, чтобы их приласкали. Шепча слова нежности, он сунул руку за вырез ее платья.
Мягкость, упругость и тепло. Какая роскошная грудь. Затаив дыхание, Грейс позволила ему ласкать себя.
– Дорогая, – прошептал он, не отрываясь от ее губ и нащупывая бархатистый нежный сосок, сразу отвердевший под его пальцами.
Рубену хотелось большего; он двинул руку ко второй груди. Что-то зашелестело, неожиданно его рука наткнулась на какой-то острый угол. Письмо Анри. Он и сам не смог бы сказать, что именно сделало свое черное дело – шуршащий звук или острый уголок письма, уколовший ее чувствительную кожу, – но в любом случае романтический момент был загублен. За долю секунды нежная и послушная ему Грейс превратилась в совсем другую Грейс – далекую, чужую и разъяренную. Даже не успев открыть рот, Рубен понял, что она не станет слушать его объяснений. Тем не менее он сделал попытку:
– Я совершенно позабыл о письме, Грейс. Клянусь тебе, я даже не помнил, куда ты его сунула. Я только хотел…
– Слушай, почему бы тебе просто не заткнуться? Она оттолкнула его и вскочила на ноги, кипя от негодования и судорожно натягивая платье на плечо.
– Ты змея, Рубен Джонс. Я рада, что ты мне даже ни капельки не нравишься.
– Да ладно тебе, Гусси, – протянул он, чувствуя себя ужасно виноватым.
– Пойду прогуляюсь, – возвестила она тонким, дрожащим голоском, повернулась кругом и скрылась за дверью черного хода.
Ее не было минут двадцать. Вернувшись, она сделала вид, что ничего особенного не случилось. Рубен попытался вновь принести свои извинения, и она их охотно приняла, но после этого весь день обращалась к нему с ледяной вежливостью, от которой ему хотелось лезть на стену. А вечером, когда он пригласил ее совершить еще один рейд по игорным заведениям, она отказалась:
– Что-то я сегодня не в настроении. Мне бы хотелось побыть одной.
И вот теперь Рубен сидел в гостиной, мрачный и подавленный, с отвращением потягивая выдохшееся белое вино и жалея обо всем, что произошло. Да, он хотел уложить ее в постель. Разве это преступление? Ему до смерти не хотелось обижать Грейс, но стоило ему к ней прикоснуться, это всякий раз оскорбляло ее в лучших чувствах. Она не походила ни на одну из ранее встречавшихся ему женщин, даже на Хейзел Мэйн, а уж та была настоящей продувной бестией. Но у Хейзел не было ни чувства юмора, которым Бог так щедро наделил Грейс, ни ее мозгов, ни ее вкрадчивой нежности.
Женщины, с которыми Рубен общался, так сказать, по работе – проститутки, мошенницы, любительницы поживиться за чужой счет, – не знали жалости и сантиментов. Те немногие, что были добрее, не отличались большим умом, а те, что были умны, оказывались бессовестными гадюками. А Грейс совсем другая. Она многое повидала в жизни и все же сохранила доброе сердце. Рубен к такому не привык. С каждым днем она нравилась ему все больше, и он уже начал думать, что ему будет ее не хватать, когда она уедет.
Что-то белое, лежащее на столбике перил, привлекло его внимание. С того места, где сидел Рубен, это было похоже на конверт. Письмо Анри? Он поставил бокал на стол и отправился на разведку.
Действительно письмо, но только не от Анри. Печать уже была сломана, марка отсутствовала. «Для мистера Джонса и миссис Руссо». Рубен узнал небрежные, почти неразборчивые каракули Дока Слотера. Должно быть, он доставил письмо лично и подсунул его под дверь. На листке не было никакого приветствия или обращения. Не тратя лишних слов. Док приступил прямо к делу.
«Достигнута договоренность о встрече между вами и интересующим вас господином. Вы должны быть у него дома (номер 722 на уже известной вам улице) завтра в четыре часа пополудни»
– Дьявольщина, – пробормотал Рубен.
Почему они должны встречаться с Уингом в его собственном доме? Почему не в ресторане иди на скамейке в парке? Увы, у них уже не осталось времени на споры о месте встречи. Завтра было воскресенье, а Крокеры жаждали получить свои денежки во вторник утром. Значит, на переговоры оставался только один день.
Письмо на этом не заканчивалось. «Если вы еще не читали вечерних газет, спешу сообщить, что там есть одна любопытная новость относительно джентльмена, арестованного после инцидента неподалеку от Саратоги. Он уже никогда и ничего не сообщит властям, можете в этом не сомневаться. Сегодня утром несчастный был найден мертвым на полу своей камеры с перерезанной яремной веной. Она была рассечена столь основательно, – с видимым удовольствием сообщает „Дейли Альта“, что его голова оказалась почти полностью отделенной от тела».
Невольным жестом Рубен вскинул руку к своему собственному горлу. Бедный Пивной Бочонок! Он был подонком и сукиным сыном, но такой участи даже он не заслуживал. Кто его убил? Скорее всего головорезы из тонга решили заткнуть ему рот, чтобы он не выдал Крестного Отца.
«Мой гонорар за посредничество в чрезвычайно выгодной для вас сделке составляет всего лишь 'двести долларов. Я предпочел бы получить их золотом. Примите а Придачу мой бесплатный совет: соблюдайте осторожность».
– Грейс? – крикнул Рубен, задрав голову и сложив руки рупором.
Сверху опять послышалось какое-то .невнятное бормотание. Перепрыгивая через две ступеньки, он одним духом взлетел вверх по лестнице и проскочил короткий коридорчик. Вот и закрытая дверь ванной.
– Гусси? Молчание.
– С тобой все в порядке?
– Уходи, – расслышал он наконец гнусавый от слез голос.
Рубен в тревоге схватился за ручку двери.
– Грейс? Тебе плохо? Ты не заболела?
– Заболела? – переспросила она, словно раздумывая над ответом. – Да нет. Не совсем.
Он приоткрыл дверь на щелку и одним глазом заглянул внутрь. Она лежала в ванне; все, что ему было видно, это ее затылок и возвышающиеся над краем ванны согнутые колени.
– Гусси?
Она обернулась и посмотрела на него. Глаза у нее были полны слез, но она попыталась выдавить из себя улыбку. Рубен направился к ней и замер, увидев высокую зеленую бутылку, стоявшую у нее на животе и погруженную на дюйм в мыльную пену. «Шато-ле-Прадин-Сент-Эстеф», – подметил он хозяйским глазом, хотя все его внимание было сосредоточено на другом. Сестрица Августина была пьяна в дым.
– По-моему, ты уже совершенно чистая, – сказал он, осторожно, но крепко взяв ее за плечи. – Давай-ка вытащим тебя отсюда, милая, пока ты не утонула.
Но Грейс оттолкнула протянутую ей руку помощи.
– Рубен, ты не должен на меня смотреть. Я же голая!
– Это я заметил.
Он протянул ей полотенце, но она использовала его лишь для того, чтобы утереть слезы, а потом перекинула через край ванны.
– Ты твердо уверена, что не хочешь вылезать?
– Нет, я еще не закончила.
Грейс замахала рукой, и он решил, что она просит его уйти.
– Постой… Не уходи.
– Хочешь, чтобы я остался? Она лишь пожала плечами в ответ.
– Хочешь со мной поговорить? подсказал Рубен.
– Точно. Можешь не сомневаться.
Она, конечно, была в сильном подпитии, однако язык у нее не заплетался. Отойдя к унитазу, Рубен опустил крышку и сел. Отсюда тоже были видны только голова и колени.
– Что празднуем? – спросил он с добродушной улыбкой.
– Сегодня двенадцатое июня. Он кивнул с понимающим видом, хотя эта дата ни о чем ему не говорила.
– В этот день шесть лет назад я потеряла Джо. Ее слова заставили Рубена глубоко задуматься. Джо – это чье-то имя? А может, «джо» – это некое незнакомое ему чисто женское выражение, какой-нибудь девчоночий эвфемизм, означающий девственность?
– И каким же образом ты потеряла… Джо? – попробовал он нащупать почву под ногами.
– Мы собирались пожениться. Лицо у нее раскраснелось, на глаза снова навернулись слезы.
– Кто?
– Мы с Джо. Он…
– Погоди-ка. Это было до или после Джузеппе? Грейс нахмурилась;
– Ты о ком? А-а-а, Джузеппе… Она захихикала, и Рубен заметил, что зубы у нее окрасились от вина.
– Джо – это и есть Джузеппе! Вернее, был. Слезы выплеснулись и покатились по щекам.
– На самом деле никаким он не был графом, – призналась она, пытаясь вытереть их мокрой рукой. – Он был просто сезонным рабочим на ферме моего отчима.
Ферма? Отчим? Это было что-то новенькое.
– Я думал, речь идет о винограднике.
– Нет, это ферма. Называется «Ивовый пруд».
Когда-то там и вправду был виноградник, – они громко всхлипнула, – но теперь это просто ферма, и толкует нее никакого. Генри – самый никудышный фермер на свете, а я на втором месте.
Здрасьте, приехали. Откуда ни возьмись, появился Генри. Это еще кто такой?
– Расскажи мне про Джо, – попросил Рубен, хотя и опасался нового потока слез.
– Ах, Джо… Она испустила такой тяжкий вздох, будто у нее душа с телом расставалась, и вытерла глаза мокрой салфеткой из махровой ткани, которую использовала в качестве мочалки.
– У него были черные волосы и синие-синие глаза… Он был самым красивым парнем из всех, кого я знала. Из всех, кого я когда-либо видела.
– И что же с ним случилось? – сухо осведомился Рубен, чувствуя, что уже начинает ненавидеть синеглазого Джо.
– Это долгая история.
Грейс выпрямилась и приняла сидячее Положение в ванне, чтобы рассказать свою долгую историю. Рубен решил, что ему лучше не дышать. Она подняла бутылку и прищурилась, проверяя на свет, сколько там еще вина. На дне оставалась пара глотков. Опустошив бутылку, Грейс не удержалась и тихонько рыгнула.
– Прошу прощения, – извинилась она, вспомнив о манерах, но совершенно позабыв, что сидит с голой грудью.
Чтобы удержаться от смеха, Рубен оперся локтями о колени и закусил костяшки пальцев.
– Да, кстати, – продолжала Грейс, вглядываясь в него полуслепыми от слез глазами, – это вино… – Схватив пустую бутылку за горлышко, она махнула ею, как жезлом, в сторону Рубена. – По-моему, оно довольно мягкое, незрелое, но под его по-детски неуклюжей внешностью я ощутила искреннее желание угодить.
С этими словами Грейс стукнула бутылкой по воде, точно судья, выносящий приговор. Вода, понятное дело, выплеснулась волной за край ванны, но она этого даже не заметила. Весьма довольная своей шуткой, она согнулась пополам, хохоча и отфыркиваясь.
– Да, – пробормотала она наконец, переводя дух, – так на чем я остановилась?
– Джо, – терпеливо подсказал Рубен.
– Джо.
Это заставило ее протрезветь.
– Все это было давным-давно, – вновь начала Грейс, вытирая глаза. – Была весна, он нанялся работником на ферму. Моя мачеха ему не доверяла, даже в дом не хотела пускать. Бедному Джо приходилось съедать свой обед в одиночестве на заднем крыльце. Я в него влюбилась с первого взгляда.
– Само собой.
– И он в меня тоже. Мы встречались у ручья всякий раз, как мне удавалось улизнуть из дому, а ему – переделать все свои дела.
Она мечтательно взглянула на большой палец левой ноги, который засунула в носик крана.
– Я была так счастлива… Это было лучшее время моей жизни. А потом…
Ностальгическая улыбка угасла на ее лице.
– Потом?
– Однажды мой отчим нас застал. Мы просто разговаривали, больше ничего, – возмущенно уточнила Грейс. – Мы ничего такого не делали.
– В тот раз, – подсказал Рубен.
– В тот раз, – согласилась она. – Он велел Джо выметаться и чтоб к утру духу его не было на ферме, а не то он прогонит его кнутом. Вот так выражался мой набожный отчим. Истинный христианин, что и говорить.
– Сколько лет тебе было?
– Шестнадцать с половиной. Ну вот. В ту же ночь Джо влез по решетке для ползучих роз и постучал в мое окно. Он предложил бежать с ним и чтобы мы поженились. Я, конечно, согласилась. Мы поцеловались. В последний раз, – добавила она трагическим голосом, прижав руку к сердцу. – Он стал спускаться вниз по решетке, и вдруг что-то щелкнуло. Как будто щепка переломилась пополам. А потом он так удивленно вскрикнул – мне никогда не забыть этот крик! – и его голова скрылась за подоконником. Потом раздался ужасный треск…