Страница:
Когда он вошел, она уже была на другом конце комнаты, целиком поглощенная чересчур шумной и суетливой процедурой умывания. При этом она стояла, повернувшись к нему облаченной в желтый шелк спиной, и бросила через плечо «доброе утро» так торопливо, что разглядеть ее лицо ему не удалось.
– Доброе утро, – осторожно отозвался Рубен, поставив саквояж на кровать. – Вот принес тебе одежду.
– А-а… А я-то думала, кдатпдв…
– Как-как?
Грейс отняла от лица мокрое полотенце.
– Я не знала, куда ты подевался, – повторила она, обращаясь к стене, и вновь принялась плескаться.
– А-а-а, понятно. Ну теперь ты знаешь. Я ходил домой, принес тебе одежду.
Об остальном слишком больно было говорить. Рубен решил, что расскажет ей немного погодя. Он стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы, и смотрел, как она уже, кажется, в десятый раз повторяет ритуал омовения. С чего бы начать разговор? Любая, даже самая невинная реплика – например: «Как ты себя чувствуешь?» – могла быть истолкована превратно и вызвать непредсказуемые последствия, а Рубен был не в том состоянии, чтобы вступать в перепалку.
В чем дело? Почему Грейс проявляет к нему не больше дружелюбия и тепла, чем трамвайный кондуктор? Может быть, прошлая ночь ему приснилась? Ему до смерти хотелось узнать, чем эта ночь была для нее. Для него самого она стала знаменательным событием, хотя у него еще не было времени осознать, что именно данное знамение означало.
Самым поразительным ему казалось необычайное ощущение радостного подъема. Его мир только что рухнул: ему негде было жить, пятеро американцев и целая армия китайцев охотились за его головой, все его движимое и недвижимое имущество свелось к бутылке шампанского и золотой двадцадке, и все же не было в его жизни другого случая, когда – трезвый или пьяный – Рубен чувствовал себя таким счастливым. Его тело и разум пребывали в полном согласии, да и душа – что бы ни подразумевалось под этим словом – была довольна.
Он напомнил себе, что наутро всегда наступает похмелье и пережить его не так-то просто. На этот раз похмелье оказалось особенно тяжким, но и прошедшую ночь никак нельзя было отнести к событиям заурядным, тем более для первого раза. Что же все-таки значила эта ночь для Грейс? Что она теперь о нем думает? И когда она наконец перестанет поливать себя водой?
Вероятно, она, так. же, как и он сам, была не из тех, кто любит порассуждать вслух о своих чувствах, предположил Рубен. При других обстоятельствах его бы это вполне устроило. Он считал, что женщины чересчур увлекаются собиранием, разглядыванием в лупу и обсуждением даже самых пустячных слов, жестов или взглядов, особенно когда отношения доходят до постели. Они обожают копаться в подробностях: все-то им надо знать, все разложить по полочкам и наклеить ярлычок. Но вот на этот раз, в виде исключения, он не стал бы возражать против краткого, но откровенного разговора, в котором все было бы сказано и названо своими именами, чтобы их отношения – как бы они ни сложились – могли продолжаться.
– Ты не мог бы выйти из комнаты, пока я одеваюсь? Рубен в безмолвном изумлении уставился на нее.
– Что ты сказала? – Он шутливо приложил ладонь к уху.
Ни тени улыбки в ответ. Она воинственно подбоченилась.
– Мне хотелось бы остаться одной. Разве я прошу слишком многого? Она просто напрашивалась на ссору! Нет уж, дудки! Не дождется.
– Конечно, нет, – предупредительно отозвался он, проходя кокну. –Я постою здесь, спиной к тебе,. Так сойдет? Я подождал бы в. коридоре, но боюсь, это небезопасно, Грейс. Ты согласна?
Она сердито фыркнула, но Рубен решил, что это утвердительный ответ. Пока он ждал, праздно поглядывая на улицу, ему в голову пришла озорная фантазия: вот сейчас он обернется, схватит ее за талию, поднимет в воздух и влепит большой, звонкий, смачный поцелуй прямо между грудей… Сначала она конечно, завизжит, но потом засмеется. Он крепко обнимет ее скажет что-нибудь подходящее к месту… Что-то нежное, но ни к чему не обязывающее. И она с ним согласится. Они вместе рухнут на постель и продолжат свои любовные подвиги.
Вот так все и должно было случиться. Почему же она не хочет даже слова ему сказать? Что творится в ее взбалмошной хорошенькой головке?
В ее хорошенькой головке между тем творилось такое, чего он даже вообразить не мог. Например, у нее было такое ощущение, будто ее переехал поезд. Все болело, даже волосы. Вот так, наверное, чувствуют себя цирковые акробаты после представления. Плохие акробаты, из тех, что срываются с трапеции, и пролетают мимо сетки. Ей пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы взглянуть на себя в зеркало, и она до сих пор внутренне содрогалась при воспоминании о прическе дикобраза, о воспаленных, налитых кровью глазах, о коже, похожей на сырое тесто, о небольших синячках на шее, напоминавших укусы вампира. И тут – здрасте! – появляется он: бодрый, свежий, цветущий, как роза. Нет, его приход никак не улучшил ей настроения.
Поверив ему на слово, Грейс сбросила ненавистный желтый халат и начала натягивать на себя свои одежки. При этом она не сводила бдительного взгляда с его спины. Собирая для нее одежду, он не забыл положить в саквояж полный комплект белья; отметила она с кислой миной. Уже одно это само по себе говорило о многом. К тому же ее до чертиков бесила его небрежная поза, хотя она и не понимала, в чем тут дело. Она же надеялась, что вернувшись, он будет вести себя, как будто ничего не случилось. Он именно так и поступил, но его поведение почему-то разозлило ее еще больше. Может, он думает, что вчерашняя возня в постели для нее – привычное дело? Возможно, чуть более оживленная, чем обычно, но больше ничем не примечательная? Да будь он проклят, ослиная задница, если так думает!
Грейс рывком натянула шелковый чулок и закрепила его подвязкой. Она уже знала, какого Рубен мнения о ее нравственных устоях: он недвусмысленно дал ей понять, что он о ней думает, в тот вечер на заднем дворе своего дома, когда поцеловал ее, а потом спросил, в какую «игру» она играет. И все только потому, что она отказалась сразу прыгнуть к нему в постель! Роковая цепь вчерашних событий только укрепит его в этом мнении.
Ну и что? Ей-то какое дело? Она ничего плохого не сделала, во всем виноват проклятый дурман, который ей подмешали в питье. Да-да, все это из-за шпанской мушки. Со своей стороны, она сожалела лишь об одном. Только одну фразу ей хотелось бы взять назад. Не надо было говорить: «Давай заниматься любовью в постели». Конечно, это было сказано в пылу момента, но все равно, лучше бы она промолчала. И потом не надо было говорить: «Люби меня, Рубен, люби меня». Любовь тут совершенно ни при чем, это же очевидно. И для нее, и уж тем более для него. Надо было быть поточнее в выборе слов. Вот если бы она…
Да кому она дурит голову? Правда состояла в том, что она была до смерти напугана. Вчера ночью… Боже, при одной мысли об этом щеки у нее запылали и все тело охватила дрожь. Все это бесстыдство, отчаянная жажда плоти, а самое главное… в глубине души она прекрасно знала, что нельзя все сваливать на зелье Уинга, оно виновато лишь отчасти. Ее страсть к Рубену разгорелась от иного, куда более сильного, естественного пламени, горевшего у нее внутри. Любовный эликсир Крестного Отца послужил для нее всего лишь отговоркой. Удобным предлогом.
И все равно она не стыдилась своей страсти к Рубену. Каким-то чудом, несмотря на все усилия, приложенные ее приемными родителями, чтобы вбить ей в голову, что плотская любовь отвратительна и грязна, Грейс так и не усвоила этот урок. Она могла без стыда признаться себе, что ощутила влечение к Рубену с той самой минуты, как впервые его увидела: В Плотской страсти не было ничего отвратительного, ничего греховного. Не это приводило ее в ужас.
Ее ужасала мысль о том, что она влюбляется в него по-настоящему. Нет, об этом и речи быть не может? Разве мало ей предыдущих потерь, одиночества, горьких разочарований? Она достаточно натерпелась, на всю жизнь хватит! Нет уж, видит Бог, больше она на эту удочку не клюнет. Никогда, ни за что! Ни один мужчина не подвигнет ее на это, а уж тем более такой, как Рубен Джонс! Ну почему из всех мужчин на свете она должна была выбрать самого отпетого мошенника, еще более прожженного, чем она сама? Это что – шутка? Неужели Всевышний так развлекается, когда в раю становится скучновато…
– Вот дерьмо!
Грейс вскинула голову, ее пальцы застыли. Так и не продев блестящую агатово-черную пуговичку в петельку на розовой гипюровой блузке, которую Рубен для нее захватил вместе с юбкой из черной тафты. И откуда он, черт его побери, узнал, что они составляют ансамбль? Что за мужчина может быть Осведомлен в подобных вещах?
– В чем дело? начала она и осеклась.
Рубен отпрянул от окна. Лицо у него было такое; что у нее замерло сердце. Не говоря ни слова, он бросился к ней, схватил за руку и потащил за собой к двери. –Рубен, погоди. Мои…
– Том-Фун внизу, какой-то парень указывает ему на этот дом. Бежим, Гусси, они нашли нас!
Грейс вырвала у него руку и бросилась к кровати, чтобы захватить туфли: она не собиралась второй день подряд бегать по Китайскому кварталу босиком.
– Давай быстрее!
Он опять схватил ее за руку и вытащил за дверь. Юна помчалась вслед за ним по коридору, прыгая на одной ноге и держа в руке вторую туфлю.
– Не туда, – одернул ее Рубен, когда она направилась к парадной лестнице. – Черный ход… вот сюда. Скорей!
Черная лестница гостиницы «Баньон-Армз» вела на первый этаж и к двери, выходящей в переулок позади здания. Грейс успела надеть вторую туфлю и застегнуть блузку, пока Рубен обследовал переулок.
Он махнул ей с перекрестка, давая понять, что горизонт чист. Она выскочила из дверей и подбежала к нему.
– Куда мы идем? – спросила Грейс, когда они торопливым шагом, поминутно оглядываясь, направились вперед по тихой и почти пустынной улочке. Навстречу им попался лишь один пьяный матрос.
– На север, куда же еще? Подальше от Китайского квартала.
Они дошли до угла.
– В таком случае мы идем не в ту сторону. Грейс остановилась на бегу и ткнула пальцем в табличку на стене дома, который они только что миновали. Надпись была сделана по-китайски.
Не успели они повернуть, как справа из-за угла выскочил человек в бесшумных сандалиях на пробковой подошве. Увидев их, он остановился как вкопанный. Похоже, встреча и для него оказалась полной неожиданностью. Он неуверенно улыбнулся и, шаркая сандалиями, подошел поближе. Рубен напрягся и попытался закрыть собой Грейс, но тут незнакомец вскинул руки и широко развел их в стороны, ладонями наружу.
– Зла не желать! – заверил он их, не пытаясь больше приблизиться ни на шаг.
Толстощекий добродушный коротышка, почти совершенно лысый, если не считать черной бахромы на затылке от уха до уха, – он ни капельки не походил на наемного убийцу. Грейс подумала, что он скорее напоминает Братца Тука[37], но только в китайском издании.
– Чем же мы можем быть вам полезны? – вежливо осведомился Рубен, продолжая держать ее за руку.
Китайский Братец Тук поклонился, не сводя с них глаз.
– Передать послание. Зла не желать, – повторил он с улыбкой.
– Какое послание?
– Послание: Кай-Ши никому зла не желать. Никого не убивать, – нараспев заговорил Братец Тук, словно декламируя заученное наизусть стихотворение. – Кай-Ши хотеть только леди. Кай-Ши говорить: приходить, все простить, делать королева, любить, всем хорошо.
Он еще раз улыбнулся и поклонился, словно ожидая аплодисментов.
– Ну что ж, – задумчиво протянул Рубен, – по-моему, весьма великодушное предложение. Что скажешь, Гусси?
– Нет, я так не думаю.
Рубен пожал плечами, как бы извиняясь.
– Леди так не думает. Теперь мы можем идти? Видите ли, мы немного спе…
Братец Тук выхватил из-за пояса необъятной синей пижамы тесак для разделки мяса и поднял его лезвием вперед прямо к своей круглой, блаженно ухмыляющейся физиономии.
Грейс почувствовала, что ладонь Рубена внезапно взмокла. Его хватка у нее на руке ослабла. Обернувшись к нему, она увидела, как кровь отливает от его лица.
– Что же вы сразу не сказали? – спросил он, болезненно морщась. – Вот, пожалуйста, если она вам нужна, можете забирать.
Она ахнула, когда Рубен подтолкнул ее поближе к Братцу Туку.
Удивленный китаец схватил ее за запястье свободной рукой и начал отступать.
– Убери от меня свои лапы, ты…
Грейс дернулась назад, пытаясь оторваться от него, но он крепко держал ее за руку, все еще не сводя глаз с Рубена, хотя в этом не было нужды: Рубен с потерянным видом стоял на прежнем месте, вытянув руки по швам.
– Рубен! – отчаянно завопила Грейс, не в силах поверить, что он вот так запросто позволит бандиту ее похитить. – Рубен!
Он с грустью помахал на прощание и сунул руки в карманы. Пухлая ручонка Братца Тука сжимала ей запястье с такой силой, что Грейс с минуты на минуту ожидала услышать хруст костей. Она попыталась пнуть его в пах, но он увернулся с завидным проворством и для острастки больно вывернул ей руку.
– Сукин сын! – крикнула она и вцепилась зубами ему в костяшки пальцев.
– Ай! Ай!
Он ударил ее по плечу ребром ладони, но Грейс лишь зажмурилась покрепче и еще глубже впилась зубами ему в руку. Позади себя она услыхала какой-то тихий звук. Братец Тук тоже его услышал, но слишком поздно.
Хрясь! Повсюду осколки стекла и растекающаяся, шипящая пузырьками вода. Нет, не вода – вино. В руке у Рубена осталось горлышко разбитой бутылки. Открыв рот в безмолвном страдальческом крике, он проводил взглядом Братца Тука, когда тот рухнул на колени, а потом опрокинулся на спину, как куль с рисом.
– Все кончено, прошептал Рубен с убитым видом. – Все кончено.
– Нет, он просто без сознания, – успокоила его Грейс. – Ты его не убил.
Рубен обратил на нее трагический взор:
– Да не он, дурья твоя башка, а «Дом Периньон»! «Промье-Куве» – уникальный экземпляр… – Он задохнулся от слез, не в силах продолжать.
Из-за пояса пижамных штанов Братца Тука торчала посеребренная рукоять револьвера. Грейс наклонилась и выдернула его. Дешевая модель тридцать восьмого калибра, но, если бы он воспользовался этой пушкой вместо тесака, он не лежал бы сейчас на спине в придорожной канаве.
– Слава Тебе, Господи, они чтут свои традиции, – пробормотала Грейс, пряча револьвер в карман юбки. – Ты же не собирался на самом деле уступить меня ему без боя? – вдруг пришло ей в голову спросить. – Ты просто ждал удобного случая, чтобы нанести удар, верно?
– Верно, – машинально ответил Рубен. Ей показалось, что он даже не слыхал вопроса. Он был убит горем, словно только что потерял лучшего друга. Ей пришлось силой оттащить его от места трагедии, а он все еще продолжал безутешно причитать над своей утратой.
– Пошли, пошли скорей. Да очнись же ты, Рубен, нам надо выбираться отсюда поскорей, надо отсидеться дома, там они нас не найдут. Куда нам идти? Что это за улица? Куда все подевались? Где север?
По солнцу определить было невозможно: оно скрылось в густых облаках. Грейс неуверенно оглядела извилистую улочку, круто нырявшую за поворот на первом же углу. Улица не внушала доверия, но если она ведет в северном направлении…
– Мы не можем вернуться домой.
– Конечно, можем! Если север там, и мы будем придерживаться…
– Мы не можем вернуться домой, потому что Крокеры были там и все разгромили.
– О Господи, только не это!
– Все пропало, ничего: не осталось. Только записка, а в ней сказано, чтобы: я не попадался им на глаза, а то они меня убьют.
– Боже мой! Они уставились друг на друга.
– Рубен, что же нам делать? – За его плечом Грейс увидела человека, выходящего из-за угла. Это был Том-Фун. Заметив их, он перешел на бег. Рубен схватил Грейс за руку, и они побежали в обратном направлении.
На первом же перекрестке они бросились влево. На несколько драгоценных секунд преследователь потерял их из виду.
– Смотри, – запыхавшись, выдохнула Грейс и указала на зияющий между домами вход в какой-то темный и сырой переулок. – Давай спрячемся там, скроемся из виду… Он кивнул, и они нырнули в проход. Это была неудачная мысль.. Переулок оказался тупиком, но они поняли это, лишь пробежав двадцать ярдов и свернув направо, как им показалось, в подворотню. Подворотня привела их к глухой кирпичной стене без окон, без дверей, без единой щели или просвета. Не было даже мусорного бака, за которым можно было бы спрятаться. Топот шагов заставил их обернуться и замереть. Том-Фун, высокий, худой Главный Оруженосец со шрамом на лице, показался из-за угла. В руках огромный, жуткого вида топор.
Рубен вновь побелел лицом и жалобно застонал.
– Застрели его. Умоляю, застрели его! Грейс уже успела позабыть, что у нее есть револьвер. Она вытащила его из кармана и прицелилась.
Том-Фун даже не замедлил шага.
– Стреляй! – крикнул Рубен. Ей никак не удавалось спустить курок. Том-Фун вскинул топор, надвигаясь все ближе.
– Стреляй!
– Не могу!
Носитель Секиры взмахнул топором и бросился вперед. Он промахнулся, но совсем чуть-чуть: топор прошел на волосок от головы Рубена. Налетев на него всем телом, Рубен обхватил руками талию Том-Фуна. Ну вот, теперь Грейс могла выстрелить – она знала, что духу ей хватит! – но они начали бороться, все время перемещаясь, и она испугалась, как бы ненароком не попасть в Рубена. Она несколько раз обошла их кругом, нацелив револьвер и даже не замечая собственного крика:
– Рубен, отойди! Нет, не сюда! Туда! Нет! Давай быстро!
Том-Фун ударил Рубена локтем в горло, и тот, задохнувшись, разжал захват. Головорез размахнулся, а Рубен тем временем бросился назад к Грейс. Она отскочила в сторону, стараясь не потерять из виду цель. Топор с жутким глухим стуком обрушился на бедро Рубена, и он упал.
– Рубен! – завопила Грейс.
Том-Фун загораживал его своим телом, ей ничего не было видно. Вот он занес топор над головой, как дровосек, собирающийся расколоть полено. Когда топор взметнулся до самой высокой точки, она спустила курок. Пуля попала Том-Фуну в мягкое место.
Он рухнул прямо на Рубена, визжа, как недорезанный поросенок. Топор выпал у него из рук и отлетел в сторону. Весь в крови, Рубен с бранью выполз из-под его тела. Грейс выронила из ослабевших пальцев револьвер и опустилась на колени рядом с ним. Глаза у него были закрыты, губы посерели, в лице не было ни кровинки.
– Рубен, ради всего святого, не падай в обморок.
Ты тяжело ранен? Идти сможешь?
– Идти? – прохрипел он. – Да ты смеешься! Я умираю, он меня убил.
Том-Фун извивался, лежа на боку в двух шагах от них и держась за зад. Грейс подобрала с земли оброненный револьвер и вновь сунула его в карман, чтобы преступник не вздумал им воспользоваться. – Нет, ты не умираешь, – сердито оборвала она Рубена.
Ей хотелось лечь на землю рядом с ним и лишиться чувств, но она заставила себя задрать подол, прогрызть зубами дырку с изнаночной стороны нижней юбки и оторвать снизу длинную полосу оборки.
Рубен в ужасе отшатнулся, глядя, как она сворачивает полоску батиста бинтом.
– Не трогай, мне будет больно!
– – А я-то думала, ты «штаркер».
– Нет, я «лемиш»[38]. Что ты делаешь?
– А ты как думаешь?
Он попытался усмехнуться, пока она расстегивала ему, ширинку, – О, черт, Гусси, тебе стоило просто попросить! Это могло бы показаться смешным, но она знала, что все ее действия причиняют ему боль. У нее даже времени не было проверить, насколько глубока его рана. Судя по количеству крови, пропитавшей брюки, она поняла, что дело плохо.
– Что такое «лемиш»? – спросила Грейс, просто чтобы он не молчал, пока она со всей возможной бережностью накладывала на рану толстый тампон, тоже вырванный из нижней юбки, и обматывала его бинтом.
Его голова откинулась назад, зубы оскалились и заскрипели, на шее выступили жилы. – Не «штаркер».
– Я так и поняла. Еще одно словечко, подхваченное у немецкой фрейлейн?
– Да, у Хильдегард. Она была wunderbar[39]…
– Ты же говорил, что ее зовут Гретхен! – напомнила Грейс, застегивая ему пояс на брюках. – Ну давай, Рубен, теперь тебе придется встать и идти.
– Ага, сейчас. А может, станцуем польку?
– Сядь и обхвати меня за плечи. Подбери левую ногу… Готов?
– Нет.
– И вставай!
Он сумел подняться, повиснув на ней и раскачиваясь, как пьяный, от головокружения и Слабости.
– А ну-ка будь добра, Грейси, дай Тому хорошего пинка от моего имени. Я хочу попрощаться, но у меня сил не хватает. Врежь ему как следует, по самые…
– Идем, – заторопилась она, едва передвигая ноги.
Он замолчал. Сосредоточившись на ходьбе. По Мере продвижения вперед ему стало немного легче, но у выхода из переулка пришлось сделать привал, чтобы немного передохнуть.
– У тебя есть план? – спросил Рубен, закрыв глаза.
– Сколько у тебя денег?
– Двадцать долларов с небольшим.
– Давай сюда.
Он протянул ей золотую монету.
– Мелочи нет? – спросила она с досадой. Рубен пошарил в другом кармане и вытащил три смятые долларовые купюры с мелочью.
– Прекрасно, этого должно хватить. Сними сюртук.
– Зачем?
– Завяжи рукава на поясе… Погоди, я тебе помогу. Как это «Зачем»? Чтобы крови не было видно! А теперь постой здесь, в тенечке. Не двигайся. Возьми револьвер.
– Нет.
– Да! Это ведь тебя хотят убить, а не меня! Грейс попыталась вложить револьвер ему в руку, но он не захотел его взять.
– Черт тебя побери, Рубен!..
– А ты куда?
– Пойду поищу кого-нибудь, кто… – Она умолкла, заслышав грохот колес на булыжной мостовой позади себя. – …Нам поможет.
– Телега с углем? – закапризничал Рубен. Не слушая его, Грейс уже шагнула с тротуара на мостовую.
Задняя стенка телеги была опущена: она увидела, что вместительный деревянный экипаж почти пуст. Сонный возница очнулся от дремы, когда Грейс остановила мула, встав у него перед носом и ухватившись за уздечку.
– Эй! Эй, а ну уйди с дороги! Ты что делаешь? Грейс подошла к нему, проводя рукой по спине мула. Возница смахивал на ирландца – крепкий, как кремень, с лохматой, рыжей с проседью бородой и такой же шевелюрой. Однако за то время, что ей понадобилось, чтобы добраться от носа мула до хвоста, выражение его лица сменилось с воинственного на очарованное. Грейс сама не знала, как ей удается проделывать это с мужчинами, но – что бы это ни было – по лицу угольщика стало ясно, что фокус опять удался.
– Привет.
– Привет.
– Мне бы хотелось прокатиться.
– Да ну?
Они улыбнулись и подмигнули друг другу – сперва она, потом он, – как будто делясь веселой и немного неприличной шуткой, которую не могли выразить словами. С семнадцатилетнего возраста, когда она впервые открыла для себя этот способ обольщения, Грейс знала, что он безотказен, если, конечно, правильно выбрать мужчину. Благодарение Богу, угольщик-ирландец оказался именно тем мужчиной, какой был ей нужен.
– Куда прикажете? – спросил он, вложив в свой вопрос непристойный смысл.
– Эмбаркадеро. Причал на Клэй-стрит. И немедленно.
Он похлопал по занозистому деревянному сиденью рядом с собой.
– Карета подана.
Ей понравились его манеры. Она отвесила ему кокетливый реверанс и приложила пальчик к щеке.
– Ой, я забыла! Со мной друг. Подвезете и его тоже?
Грейс сделала знак рукой, и Рубен, хромая, вышел из переулка на свет.
Как и следовало ожидать, ее ирландский обожатель не пришел в восторг от такого поворота событий. Его краснощекая физиономия помрачнела, мохнатые брови сошлись на переносье. Он уже открыл было рот, чтобы отказать, но тут Грейс выложила свой козырный туз.
– Я дам вам три доллара, если вы нас довезете. Он, – добавила она, указав на Рубена небрежным кивком, – может ехать в телеге.
Неизвестно, что решило исход дела: обещанные три доллара или распределение посадочных мест, но угольщик согласился. Усилием воли Грейс заставила себя не подавать виду, как сильно она спешит и нервничает. Рубену понадобилась помощь, чтобы взобраться на телегу.
– Он перебрал, – пояснила Грейс, помогая ему перевалиться через борт и громким голосом заглушая его страдальческий стон, пока он, все еще сердитый и недовольный, устраивался на здоровом боку. – Прошлой ночью мы здорово гульнули у О'Мэлли. Знаете эту пивнушку на Монтгомери-стрит?
Ирландский акцент появился у нее как по волшебству. Она доверчиво протянула руку угольщику, и он подал ей свою черную лапищу, чтобы помочь взобраться на козлы.
– Нет, – ответил он, – такого места я не знаю. На Монтгомери-стрит, говорите?
– Во-во, отличная забегаловка, советую как-нибудь туда заглянуть. Скажите О'Мэлли, что вы от меня.
– А вас как звать?
– Меня? Шейла О'Райан. Рада с вами познакомиться. Они продолжали обмениваться любезностями до самой набережной.
Грейс пришлось заявить кондуктору, что Рубен страдает морской болезнью, чтобы добыть для него билет с плацкартой. Кондуктор поверил без труда: серое, покрытое испариной лицо Рубена говорило само за себя.
Разыгравшиеся волны залива сделали переправу особенно мучительной для него, однако он всю дорогу развлекал ее шутками и анекдотами. Грейс даже не знала, кого они должны были отвлечь – ее или его самого, но она была ему благодарна и по мере сил поддерживала разговор.
– Доброе утро, – осторожно отозвался Рубен, поставив саквояж на кровать. – Вот принес тебе одежду.
– А-а… А я-то думала, кдатпдв…
– Как-как?
Грейс отняла от лица мокрое полотенце.
– Я не знала, куда ты подевался, – повторила она, обращаясь к стене, и вновь принялась плескаться.
– А-а-а, понятно. Ну теперь ты знаешь. Я ходил домой, принес тебе одежду.
Об остальном слишком больно было говорить. Рубен решил, что расскажет ей немного погодя. Он стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы, и смотрел, как она уже, кажется, в десятый раз повторяет ритуал омовения. С чего бы начать разговор? Любая, даже самая невинная реплика – например: «Как ты себя чувствуешь?» – могла быть истолкована превратно и вызвать непредсказуемые последствия, а Рубен был не в том состоянии, чтобы вступать в перепалку.
В чем дело? Почему Грейс проявляет к нему не больше дружелюбия и тепла, чем трамвайный кондуктор? Может быть, прошлая ночь ему приснилась? Ему до смерти хотелось узнать, чем эта ночь была для нее. Для него самого она стала знаменательным событием, хотя у него еще не было времени осознать, что именно данное знамение означало.
Самым поразительным ему казалось необычайное ощущение радостного подъема. Его мир только что рухнул: ему негде было жить, пятеро американцев и целая армия китайцев охотились за его головой, все его движимое и недвижимое имущество свелось к бутылке шампанского и золотой двадцадке, и все же не было в его жизни другого случая, когда – трезвый или пьяный – Рубен чувствовал себя таким счастливым. Его тело и разум пребывали в полном согласии, да и душа – что бы ни подразумевалось под этим словом – была довольна.
Он напомнил себе, что наутро всегда наступает похмелье и пережить его не так-то просто. На этот раз похмелье оказалось особенно тяжким, но и прошедшую ночь никак нельзя было отнести к событиям заурядным, тем более для первого раза. Что же все-таки значила эта ночь для Грейс? Что она теперь о нем думает? И когда она наконец перестанет поливать себя водой?
Вероятно, она, так. же, как и он сам, была не из тех, кто любит порассуждать вслух о своих чувствах, предположил Рубен. При других обстоятельствах его бы это вполне устроило. Он считал, что женщины чересчур увлекаются собиранием, разглядыванием в лупу и обсуждением даже самых пустячных слов, жестов или взглядов, особенно когда отношения доходят до постели. Они обожают копаться в подробностях: все-то им надо знать, все разложить по полочкам и наклеить ярлычок. Но вот на этот раз, в виде исключения, он не стал бы возражать против краткого, но откровенного разговора, в котором все было бы сказано и названо своими именами, чтобы их отношения – как бы они ни сложились – могли продолжаться.
– Ты не мог бы выйти из комнаты, пока я одеваюсь? Рубен в безмолвном изумлении уставился на нее.
– Что ты сказала? – Он шутливо приложил ладонь к уху.
Ни тени улыбки в ответ. Она воинственно подбоченилась.
– Мне хотелось бы остаться одной. Разве я прошу слишком многого? Она просто напрашивалась на ссору! Нет уж, дудки! Не дождется.
– Конечно, нет, – предупредительно отозвался он, проходя кокну. –Я постою здесь, спиной к тебе,. Так сойдет? Я подождал бы в. коридоре, но боюсь, это небезопасно, Грейс. Ты согласна?
Она сердито фыркнула, но Рубен решил, что это утвердительный ответ. Пока он ждал, праздно поглядывая на улицу, ему в голову пришла озорная фантазия: вот сейчас он обернется, схватит ее за талию, поднимет в воздух и влепит большой, звонкий, смачный поцелуй прямо между грудей… Сначала она конечно, завизжит, но потом засмеется. Он крепко обнимет ее скажет что-нибудь подходящее к месту… Что-то нежное, но ни к чему не обязывающее. И она с ним согласится. Они вместе рухнут на постель и продолжат свои любовные подвиги.
Вот так все и должно было случиться. Почему же она не хочет даже слова ему сказать? Что творится в ее взбалмошной хорошенькой головке?
В ее хорошенькой головке между тем творилось такое, чего он даже вообразить не мог. Например, у нее было такое ощущение, будто ее переехал поезд. Все болело, даже волосы. Вот так, наверное, чувствуют себя цирковые акробаты после представления. Плохие акробаты, из тех, что срываются с трапеции, и пролетают мимо сетки. Ей пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы взглянуть на себя в зеркало, и она до сих пор внутренне содрогалась при воспоминании о прическе дикобраза, о воспаленных, налитых кровью глазах, о коже, похожей на сырое тесто, о небольших синячках на шее, напоминавших укусы вампира. И тут – здрасте! – появляется он: бодрый, свежий, цветущий, как роза. Нет, его приход никак не улучшил ей настроения.
Поверив ему на слово, Грейс сбросила ненавистный желтый халат и начала натягивать на себя свои одежки. При этом она не сводила бдительного взгляда с его спины. Собирая для нее одежду, он не забыл положить в саквояж полный комплект белья; отметила она с кислой миной. Уже одно это само по себе говорило о многом. К тому же ее до чертиков бесила его небрежная поза, хотя она и не понимала, в чем тут дело. Она же надеялась, что вернувшись, он будет вести себя, как будто ничего не случилось. Он именно так и поступил, но его поведение почему-то разозлило ее еще больше. Может, он думает, что вчерашняя возня в постели для нее – привычное дело? Возможно, чуть более оживленная, чем обычно, но больше ничем не примечательная? Да будь он проклят, ослиная задница, если так думает!
Грейс рывком натянула шелковый чулок и закрепила его подвязкой. Она уже знала, какого Рубен мнения о ее нравственных устоях: он недвусмысленно дал ей понять, что он о ней думает, в тот вечер на заднем дворе своего дома, когда поцеловал ее, а потом спросил, в какую «игру» она играет. И все только потому, что она отказалась сразу прыгнуть к нему в постель! Роковая цепь вчерашних событий только укрепит его в этом мнении.
Ну и что? Ей-то какое дело? Она ничего плохого не сделала, во всем виноват проклятый дурман, который ей подмешали в питье. Да-да, все это из-за шпанской мушки. Со своей стороны, она сожалела лишь об одном. Только одну фразу ей хотелось бы взять назад. Не надо было говорить: «Давай заниматься любовью в постели». Конечно, это было сказано в пылу момента, но все равно, лучше бы она промолчала. И потом не надо было говорить: «Люби меня, Рубен, люби меня». Любовь тут совершенно ни при чем, это же очевидно. И для нее, и уж тем более для него. Надо было быть поточнее в выборе слов. Вот если бы она…
Да кому она дурит голову? Правда состояла в том, что она была до смерти напугана. Вчера ночью… Боже, при одной мысли об этом щеки у нее запылали и все тело охватила дрожь. Все это бесстыдство, отчаянная жажда плоти, а самое главное… в глубине души она прекрасно знала, что нельзя все сваливать на зелье Уинга, оно виновато лишь отчасти. Ее страсть к Рубену разгорелась от иного, куда более сильного, естественного пламени, горевшего у нее внутри. Любовный эликсир Крестного Отца послужил для нее всего лишь отговоркой. Удобным предлогом.
И все равно она не стыдилась своей страсти к Рубену. Каким-то чудом, несмотря на все усилия, приложенные ее приемными родителями, чтобы вбить ей в голову, что плотская любовь отвратительна и грязна, Грейс так и не усвоила этот урок. Она могла без стыда признаться себе, что ощутила влечение к Рубену с той самой минуты, как впервые его увидела: В Плотской страсти не было ничего отвратительного, ничего греховного. Не это приводило ее в ужас.
Ее ужасала мысль о том, что она влюбляется в него по-настоящему. Нет, об этом и речи быть не может? Разве мало ей предыдущих потерь, одиночества, горьких разочарований? Она достаточно натерпелась, на всю жизнь хватит! Нет уж, видит Бог, больше она на эту удочку не клюнет. Никогда, ни за что! Ни один мужчина не подвигнет ее на это, а уж тем более такой, как Рубен Джонс! Ну почему из всех мужчин на свете она должна была выбрать самого отпетого мошенника, еще более прожженного, чем она сама? Это что – шутка? Неужели Всевышний так развлекается, когда в раю становится скучновато…
– Вот дерьмо!
Грейс вскинула голову, ее пальцы застыли. Так и не продев блестящую агатово-черную пуговичку в петельку на розовой гипюровой блузке, которую Рубен для нее захватил вместе с юбкой из черной тафты. И откуда он, черт его побери, узнал, что они составляют ансамбль? Что за мужчина может быть Осведомлен в подобных вещах?
– В чем дело? начала она и осеклась.
Рубен отпрянул от окна. Лицо у него было такое; что у нее замерло сердце. Не говоря ни слова, он бросился к ней, схватил за руку и потащил за собой к двери. –Рубен, погоди. Мои…
– Том-Фун внизу, какой-то парень указывает ему на этот дом. Бежим, Гусси, они нашли нас!
Грейс вырвала у него руку и бросилась к кровати, чтобы захватить туфли: она не собиралась второй день подряд бегать по Китайскому кварталу босиком.
– Давай быстрее!
Он опять схватил ее за руку и вытащил за дверь. Юна помчалась вслед за ним по коридору, прыгая на одной ноге и держа в руке вторую туфлю.
– Не туда, – одернул ее Рубен, когда она направилась к парадной лестнице. – Черный ход… вот сюда. Скорей!
Черная лестница гостиницы «Баньон-Армз» вела на первый этаж и к двери, выходящей в переулок позади здания. Грейс успела надеть вторую туфлю и застегнуть блузку, пока Рубен обследовал переулок.
Он махнул ей с перекрестка, давая понять, что горизонт чист. Она выскочила из дверей и подбежала к нему.
– Куда мы идем? – спросила Грейс, когда они торопливым шагом, поминутно оглядываясь, направились вперед по тихой и почти пустынной улочке. Навстречу им попался лишь один пьяный матрос.
– На север, куда же еще? Подальше от Китайского квартала.
Они дошли до угла.
– В таком случае мы идем не в ту сторону. Грейс остановилась на бегу и ткнула пальцем в табличку на стене дома, который они только что миновали. Надпись была сделана по-китайски.
Не успели они повернуть, как справа из-за угла выскочил человек в бесшумных сандалиях на пробковой подошве. Увидев их, он остановился как вкопанный. Похоже, встреча и для него оказалась полной неожиданностью. Он неуверенно улыбнулся и, шаркая сандалиями, подошел поближе. Рубен напрягся и попытался закрыть собой Грейс, но тут незнакомец вскинул руки и широко развел их в стороны, ладонями наружу.
– Зла не желать! – заверил он их, не пытаясь больше приблизиться ни на шаг.
Толстощекий добродушный коротышка, почти совершенно лысый, если не считать черной бахромы на затылке от уха до уха, – он ни капельки не походил на наемного убийцу. Грейс подумала, что он скорее напоминает Братца Тука[37], но только в китайском издании.
– Чем же мы можем быть вам полезны? – вежливо осведомился Рубен, продолжая держать ее за руку.
Китайский Братец Тук поклонился, не сводя с них глаз.
– Передать послание. Зла не желать, – повторил он с улыбкой.
– Какое послание?
– Послание: Кай-Ши никому зла не желать. Никого не убивать, – нараспев заговорил Братец Тук, словно декламируя заученное наизусть стихотворение. – Кай-Ши хотеть только леди. Кай-Ши говорить: приходить, все простить, делать королева, любить, всем хорошо.
Он еще раз улыбнулся и поклонился, словно ожидая аплодисментов.
– Ну что ж, – задумчиво протянул Рубен, – по-моему, весьма великодушное предложение. Что скажешь, Гусси?
– Нет, я так не думаю.
Рубен пожал плечами, как бы извиняясь.
– Леди так не думает. Теперь мы можем идти? Видите ли, мы немного спе…
Братец Тук выхватил из-за пояса необъятной синей пижамы тесак для разделки мяса и поднял его лезвием вперед прямо к своей круглой, блаженно ухмыляющейся физиономии.
Грейс почувствовала, что ладонь Рубена внезапно взмокла. Его хватка у нее на руке ослабла. Обернувшись к нему, она увидела, как кровь отливает от его лица.
– Что же вы сразу не сказали? – спросил он, болезненно морщась. – Вот, пожалуйста, если она вам нужна, можете забирать.
Она ахнула, когда Рубен подтолкнул ее поближе к Братцу Туку.
Удивленный китаец схватил ее за запястье свободной рукой и начал отступать.
– Убери от меня свои лапы, ты…
Грейс дернулась назад, пытаясь оторваться от него, но он крепко держал ее за руку, все еще не сводя глаз с Рубена, хотя в этом не было нужды: Рубен с потерянным видом стоял на прежнем месте, вытянув руки по швам.
– Рубен! – отчаянно завопила Грейс, не в силах поверить, что он вот так запросто позволит бандиту ее похитить. – Рубен!
Он с грустью помахал на прощание и сунул руки в карманы. Пухлая ручонка Братца Тука сжимала ей запястье с такой силой, что Грейс с минуты на минуту ожидала услышать хруст костей. Она попыталась пнуть его в пах, но он увернулся с завидным проворством и для острастки больно вывернул ей руку.
– Сукин сын! – крикнула она и вцепилась зубами ему в костяшки пальцев.
– Ай! Ай!
Он ударил ее по плечу ребром ладони, но Грейс лишь зажмурилась покрепче и еще глубже впилась зубами ему в руку. Позади себя она услыхала какой-то тихий звук. Братец Тук тоже его услышал, но слишком поздно.
Хрясь! Повсюду осколки стекла и растекающаяся, шипящая пузырьками вода. Нет, не вода – вино. В руке у Рубена осталось горлышко разбитой бутылки. Открыв рот в безмолвном страдальческом крике, он проводил взглядом Братца Тука, когда тот рухнул на колени, а потом опрокинулся на спину, как куль с рисом.
– Все кончено, прошептал Рубен с убитым видом. – Все кончено.
– Нет, он просто без сознания, – успокоила его Грейс. – Ты его не убил.
Рубен обратил на нее трагический взор:
– Да не он, дурья твоя башка, а «Дом Периньон»! «Промье-Куве» – уникальный экземпляр… – Он задохнулся от слез, не в силах продолжать.
Из-за пояса пижамных штанов Братца Тука торчала посеребренная рукоять револьвера. Грейс наклонилась и выдернула его. Дешевая модель тридцать восьмого калибра, но, если бы он воспользовался этой пушкой вместо тесака, он не лежал бы сейчас на спине в придорожной канаве.
– Слава Тебе, Господи, они чтут свои традиции, – пробормотала Грейс, пряча револьвер в карман юбки. – Ты же не собирался на самом деле уступить меня ему без боя? – вдруг пришло ей в голову спросить. – Ты просто ждал удобного случая, чтобы нанести удар, верно?
– Верно, – машинально ответил Рубен. Ей показалось, что он даже не слыхал вопроса. Он был убит горем, словно только что потерял лучшего друга. Ей пришлось силой оттащить его от места трагедии, а он все еще продолжал безутешно причитать над своей утратой.
– Пошли, пошли скорей. Да очнись же ты, Рубен, нам надо выбираться отсюда поскорей, надо отсидеться дома, там они нас не найдут. Куда нам идти? Что это за улица? Куда все подевались? Где север?
По солнцу определить было невозможно: оно скрылось в густых облаках. Грейс неуверенно оглядела извилистую улочку, круто нырявшую за поворот на первом же углу. Улица не внушала доверия, но если она ведет в северном направлении…
– Мы не можем вернуться домой.
– Конечно, можем! Если север там, и мы будем придерживаться…
– Мы не можем вернуться домой, потому что Крокеры были там и все разгромили.
– О Господи, только не это!
– Все пропало, ничего: не осталось. Только записка, а в ней сказано, чтобы: я не попадался им на глаза, а то они меня убьют.
– Боже мой! Они уставились друг на друга.
– Рубен, что же нам делать? – За его плечом Грейс увидела человека, выходящего из-за угла. Это был Том-Фун. Заметив их, он перешел на бег. Рубен схватил Грейс за руку, и они побежали в обратном направлении.
На первом же перекрестке они бросились влево. На несколько драгоценных секунд преследователь потерял их из виду.
– Смотри, – запыхавшись, выдохнула Грейс и указала на зияющий между домами вход в какой-то темный и сырой переулок. – Давай спрячемся там, скроемся из виду… Он кивнул, и они нырнули в проход. Это была неудачная мысль.. Переулок оказался тупиком, но они поняли это, лишь пробежав двадцать ярдов и свернув направо, как им показалось, в подворотню. Подворотня привела их к глухой кирпичной стене без окон, без дверей, без единой щели или просвета. Не было даже мусорного бака, за которым можно было бы спрятаться. Топот шагов заставил их обернуться и замереть. Том-Фун, высокий, худой Главный Оруженосец со шрамом на лице, показался из-за угла. В руках огромный, жуткого вида топор.
Рубен вновь побелел лицом и жалобно застонал.
– Застрели его. Умоляю, застрели его! Грейс уже успела позабыть, что у нее есть револьвер. Она вытащила его из кармана и прицелилась.
Том-Фун даже не замедлил шага.
– Стреляй! – крикнул Рубен. Ей никак не удавалось спустить курок. Том-Фун вскинул топор, надвигаясь все ближе.
– Стреляй!
– Не могу!
Носитель Секиры взмахнул топором и бросился вперед. Он промахнулся, но совсем чуть-чуть: топор прошел на волосок от головы Рубена. Налетев на него всем телом, Рубен обхватил руками талию Том-Фуна. Ну вот, теперь Грейс могла выстрелить – она знала, что духу ей хватит! – но они начали бороться, все время перемещаясь, и она испугалась, как бы ненароком не попасть в Рубена. Она несколько раз обошла их кругом, нацелив револьвер и даже не замечая собственного крика:
– Рубен, отойди! Нет, не сюда! Туда! Нет! Давай быстро!
Том-Фун ударил Рубена локтем в горло, и тот, задохнувшись, разжал захват. Головорез размахнулся, а Рубен тем временем бросился назад к Грейс. Она отскочила в сторону, стараясь не потерять из виду цель. Топор с жутким глухим стуком обрушился на бедро Рубена, и он упал.
– Рубен! – завопила Грейс.
Том-Фун загораживал его своим телом, ей ничего не было видно. Вот он занес топор над головой, как дровосек, собирающийся расколоть полено. Когда топор взметнулся до самой высокой точки, она спустила курок. Пуля попала Том-Фуну в мягкое место.
Он рухнул прямо на Рубена, визжа, как недорезанный поросенок. Топор выпал у него из рук и отлетел в сторону. Весь в крови, Рубен с бранью выполз из-под его тела. Грейс выронила из ослабевших пальцев револьвер и опустилась на колени рядом с ним. Глаза у него были закрыты, губы посерели, в лице не было ни кровинки.
– Рубен, ради всего святого, не падай в обморок.
Ты тяжело ранен? Идти сможешь?
– Идти? – прохрипел он. – Да ты смеешься! Я умираю, он меня убил.
Том-Фун извивался, лежа на боку в двух шагах от них и держась за зад. Грейс подобрала с земли оброненный револьвер и вновь сунула его в карман, чтобы преступник не вздумал им воспользоваться. – Нет, ты не умираешь, – сердито оборвала она Рубена.
Ей хотелось лечь на землю рядом с ним и лишиться чувств, но она заставила себя задрать подол, прогрызть зубами дырку с изнаночной стороны нижней юбки и оторвать снизу длинную полосу оборки.
Рубен в ужасе отшатнулся, глядя, как она сворачивает полоску батиста бинтом.
– Не трогай, мне будет больно!
– – А я-то думала, ты «штаркер».
– Нет, я «лемиш»[38]. Что ты делаешь?
– А ты как думаешь?
Он попытался усмехнуться, пока она расстегивала ему, ширинку, – О, черт, Гусси, тебе стоило просто попросить! Это могло бы показаться смешным, но она знала, что все ее действия причиняют ему боль. У нее даже времени не было проверить, насколько глубока его рана. Судя по количеству крови, пропитавшей брюки, она поняла, что дело плохо.
– Что такое «лемиш»? – спросила Грейс, просто чтобы он не молчал, пока она со всей возможной бережностью накладывала на рану толстый тампон, тоже вырванный из нижней юбки, и обматывала его бинтом.
Его голова откинулась назад, зубы оскалились и заскрипели, на шее выступили жилы. – Не «штаркер».
– Я так и поняла. Еще одно словечко, подхваченное у немецкой фрейлейн?
– Да, у Хильдегард. Она была wunderbar[39]…
– Ты же говорил, что ее зовут Гретхен! – напомнила Грейс, застегивая ему пояс на брюках. – Ну давай, Рубен, теперь тебе придется встать и идти.
– Ага, сейчас. А может, станцуем польку?
– Сядь и обхвати меня за плечи. Подбери левую ногу… Готов?
– Нет.
– И вставай!
Он сумел подняться, повиснув на ней и раскачиваясь, как пьяный, от головокружения и Слабости.
– А ну-ка будь добра, Грейси, дай Тому хорошего пинка от моего имени. Я хочу попрощаться, но у меня сил не хватает. Врежь ему как следует, по самые…
– Идем, – заторопилась она, едва передвигая ноги.
Он замолчал. Сосредоточившись на ходьбе. По Мере продвижения вперед ему стало немного легче, но у выхода из переулка пришлось сделать привал, чтобы немного передохнуть.
– У тебя есть план? – спросил Рубен, закрыв глаза.
– Сколько у тебя денег?
– Двадцать долларов с небольшим.
– Давай сюда.
Он протянул ей золотую монету.
– Мелочи нет? – спросила она с досадой. Рубен пошарил в другом кармане и вытащил три смятые долларовые купюры с мелочью.
– Прекрасно, этого должно хватить. Сними сюртук.
– Зачем?
– Завяжи рукава на поясе… Погоди, я тебе помогу. Как это «Зачем»? Чтобы крови не было видно! А теперь постой здесь, в тенечке. Не двигайся. Возьми револьвер.
– Нет.
– Да! Это ведь тебя хотят убить, а не меня! Грейс попыталась вложить револьвер ему в руку, но он не захотел его взять.
– Черт тебя побери, Рубен!..
– А ты куда?
– Пойду поищу кого-нибудь, кто… – Она умолкла, заслышав грохот колес на булыжной мостовой позади себя. – …Нам поможет.
– Телега с углем? – закапризничал Рубен. Не слушая его, Грейс уже шагнула с тротуара на мостовую.
Задняя стенка телеги была опущена: она увидела, что вместительный деревянный экипаж почти пуст. Сонный возница очнулся от дремы, когда Грейс остановила мула, встав у него перед носом и ухватившись за уздечку.
– Эй! Эй, а ну уйди с дороги! Ты что делаешь? Грейс подошла к нему, проводя рукой по спине мула. Возница смахивал на ирландца – крепкий, как кремень, с лохматой, рыжей с проседью бородой и такой же шевелюрой. Однако за то время, что ей понадобилось, чтобы добраться от носа мула до хвоста, выражение его лица сменилось с воинственного на очарованное. Грейс сама не знала, как ей удается проделывать это с мужчинами, но – что бы это ни было – по лицу угольщика стало ясно, что фокус опять удался.
– Привет.
– Привет.
– Мне бы хотелось прокатиться.
– Да ну?
Они улыбнулись и подмигнули друг другу – сперва она, потом он, – как будто делясь веселой и немного неприличной шуткой, которую не могли выразить словами. С семнадцатилетнего возраста, когда она впервые открыла для себя этот способ обольщения, Грейс знала, что он безотказен, если, конечно, правильно выбрать мужчину. Благодарение Богу, угольщик-ирландец оказался именно тем мужчиной, какой был ей нужен.
– Куда прикажете? – спросил он, вложив в свой вопрос непристойный смысл.
– Эмбаркадеро. Причал на Клэй-стрит. И немедленно.
Он похлопал по занозистому деревянному сиденью рядом с собой.
– Карета подана.
Ей понравились его манеры. Она отвесила ему кокетливый реверанс и приложила пальчик к щеке.
– Ой, я забыла! Со мной друг. Подвезете и его тоже?
Грейс сделала знак рукой, и Рубен, хромая, вышел из переулка на свет.
Как и следовало ожидать, ее ирландский обожатель не пришел в восторг от такого поворота событий. Его краснощекая физиономия помрачнела, мохнатые брови сошлись на переносье. Он уже открыл было рот, чтобы отказать, но тут Грейс выложила свой козырный туз.
– Я дам вам три доллара, если вы нас довезете. Он, – добавила она, указав на Рубена небрежным кивком, – может ехать в телеге.
Неизвестно, что решило исход дела: обещанные три доллара или распределение посадочных мест, но угольщик согласился. Усилием воли Грейс заставила себя не подавать виду, как сильно она спешит и нервничает. Рубену понадобилась помощь, чтобы взобраться на телегу.
– Он перебрал, – пояснила Грейс, помогая ему перевалиться через борт и громким голосом заглушая его страдальческий стон, пока он, все еще сердитый и недовольный, устраивался на здоровом боку. – Прошлой ночью мы здорово гульнули у О'Мэлли. Знаете эту пивнушку на Монтгомери-стрит?
Ирландский акцент появился у нее как по волшебству. Она доверчиво протянула руку угольщику, и он подал ей свою черную лапищу, чтобы помочь взобраться на козлы.
– Нет, – ответил он, – такого места я не знаю. На Монтгомери-стрит, говорите?
– Во-во, отличная забегаловка, советую как-нибудь туда заглянуть. Скажите О'Мэлли, что вы от меня.
– А вас как звать?
– Меня? Шейла О'Райан. Рада с вами познакомиться. Они продолжали обмениваться любезностями до самой набережной.
* * *
Путешествие домой обернулось подлинным кошмаром. Как всегда, оклендский паром был переполнен;Грейс пришлось заявить кондуктору, что Рубен страдает морской болезнью, чтобы добыть для него билет с плацкартой. Кондуктор поверил без труда: серое, покрытое испариной лицо Рубена говорило само за себя.
Разыгравшиеся волны залива сделали переправу особенно мучительной для него, однако он всю дорогу развлекал ее шутками и анекдотами. Грейс даже не знала, кого они должны были отвлечь – ее или его самого, но она была ему благодарна и по мере сил поддерживала разговор.