Страница:
* * *
С тех пор дела пошли еще хуже.Под присмотром Ай-Ю рана на бедре у Рубена быстро заживала. Через неделю он уже выбрался из постели и начал хромать по всему дому, опираясь на пекановую палку вместо костыля. Грейс, конечно, радовалась его выздоровлению, но ее все чаще одолевали сомнения. Ей казалось, что предписанные Ай-Ю лекарства, припарки и упражнения плохо сказываются на душевном состоянии больного.
Они с Рубеном многое повидали и пережили вместе за время своего краткого знакомства, но даже в самые трудные и опасные моменты он не терял остроумия, присутствия духа и жизнелюбия. Поэтому его нынешнее вечно угрюмое, недовольное и раздражительное поведение было для Грейс неразрешимой загадкой, над которой она ломала голову по сто раз на дню, но все без толку. Он же практически поправился! Но чем больше укреплялось его здоровье, тем хуже становилось ей самой.
Одно-единственное объяснение приходило ей в голову: она ему совсем разонравилась. Вот как все просто! В противном случае он не стал бы обращаться с ней так холодно. Но что он против нее имеет? Разве он сам не сказал, что обязан ей жизнью? Что она ему сделала плохого? Отчего он так переменился, что знать ее больше не хочет? Тут напрашивались два объяснения. Первое: он уже разок переспал с ней и поэтому потерял к ней интерес. Второе: он больше не мог использовать ее в своих аферах, и результат был тот же самый – он потерял к ней интерес.
И при всем при том он даже не был последовательным в своем поведении! Уж если он твердо вознамерился относиться к ней как к зачумленной, мог бы по крайней мере придерживаться этой линии постоянно. Но нет, он мучил ее еще и тем, что иногда выходил из состояния мрачной угрюмости. Тогда они начинали разговаривать по-дружески, обмениваться шутками, веселиться, поддразнивать друг друга, как в добрые старые времена. И вдруг – бум! – занавес снова падал, причем безо всякой видимой причины, и Рубен начинал обращаться с ней как с какой-то едва знакомой девицей, общество которой ему совсем не по душе.
Грейс чувствовала, что начинает сходить с ума. Она плохо спала, стала раздражительной и забывчивой. Мысли у нее путались, она вечно была в дурном настроении, хотя ей бы следовало радоваться, что Рубен, по всей видимости, решил с ней порвать. Ведь она давно уже поняла, что в постоянные любовники и уж тем более в мужья он ей не годится. Вот и хорошо, что он взял более трудную роль при расставании на себя. Но она не могла радоваться. В те редкие минуты, когда она не лила слезы из-за Рубена, Грейс обдумывала способы его убить. Он доводил ее до безумия.
А все ее надежды на то, что они с Генри когда-нибудь станут друзьями, рухнули с треском в первый же день, когда Рубен поднялся с постели. Она сидела в гостиной и пришивала новые пуговицы к клетчатому халату Генри. Рубен вошел, хромая и тяжело опираясь на свою палку. Завидев ее, он остановился как вкопанный и даже попятился, словно намереваясь немедленно удалиться. Он что, больше не может даже находиться в одной комнате с ней? Ей хотелось вскочить и наорать на него, но она заставила себя усидеть на месте и спокойно, даже приветливо спросить:
– Может, составишь мне компанию? Я рада видеть, что ты уже на ногах. Надеюсь, что скоро ты уже совсем поправишься.
Она говорила, не умолкая, не давая ему возможности возразить или отклонить приглашение. Наконец Рубен прошел в комнату и плюхнулся в кресло напротив нее. Грейс продолжала болтать, не допуская даже секундной паузы, чтобы все выглядело как обычно, а Рубен по-прежнему молчал, то рассеянно уставившись в окно, то окидывая ее враждебным взглядом.
Будь у нее больше смелости, она задала бы ему прямой вопрос, вернее, множество вопросов, теснившихся у нее в голове: «Почему ты так переменился ко мне?», «Что между нами происходит?», «За что ты меня мучаешь?». Но ее бесконечная болтовня вынудила его проронить несколько слов, потом еще и еще, наконец он выдавил из себя даже подобие улыбки. И эта улыбка наполнила ее глупое сердечко такой радостью, таким облегчением, что она не захотела нарушить минуту редкостной гармонии и не решилась пускаться в объяснения.
Но тут появился Генри, и все погибло.
– Ich bin Herr Doktor Heinrich Zollenkleimer, und ich bin[40] продафать фот этот фолшепный золотой фода.
Он стоял в дверях, держа в поднятой руке бутылку с мутноватой жидкостью. Пышные накладные бакенбарды украшали его щеки, парик им под стать съехал на одну бровь. Диванная подушка, засунутая за пояс, Делала его фигуру скорее бесформенной, чем дородной, зато серебряное пенсне на кончике носа придавало ему сходство с настоящим доктором. Грейс, привыкшая к его внезапным маскарадам, даже глазом не моргнула.
– Надо подработать, – придирчиво заметила она. – А что в бутылке?
– Вода.
Генри пересек комнату и сел рядом с ней на диван.
– И немного золотых опилок, видишь? Он поднял бутылку к свету.
– Все в целом стоит не меньше пяти долларов.
– Вот как? И за сколько ты ее продаешь?
– Хотел толкнуть за пятьдесят. Видишь ли, вода концентрированная. К каждой бутылке прилагается инструкция. Клиент вливает одну столовую ложку в галлон[41] воды, замораживает воду небольшими кубиками и получает золотые слитки, которые стоят целое состояние.
Грейс не удержалась и захихикала. Генри обиженно выпятил грудь колесом.
– А в чем дело? Что не так?
– Это самая неудачная из всех твоих выдумок! Даже Рубен не удержался от смешка.
– А что будет, когда слитки растают?
– Вот то-то и оно! Это и есть самая блестящая часть плана! – вступился за свое детище Генри. – Вместе с бутылкой «Goldwasser»[42] мы продаем гарантийный сертификат, удостоверяющий, что Институт Цолленклеймера" нет, лучше Фонд Цолленклеймера (это звучит убедительнее), так вот, Фонд Цолленклеймера будет содержать все золотые слитки в замороженном состоянии ad infinitum[43]. Или до тех пор, пока не получит каких-либо иных распоряжений от покупателя. И вдобавок Фонд возьмет на себя обязательство производить любые трансфертные операции по указанию клиента без ущерба для целостности финансового инструмента, – А ну-ка повтори? – попросила Грейс. – Без ущерба…
– Для целостности финансового инструмента, До нее наконец дошло.
– Мы гарантируем, что слитки не растают?
– Вот именно.
Грейс больше не могла сдерживаться. Запрокинув голову, она разразилась звонким смехом. Секунду спустя Рубен согнулся пополам, отфыркиваясь и хлопая себя по коленке. Генри сверлил их негодующим взглядом, сколько мог, но в конце концов его тоже пробрало. Он стал смеяться вместе с ними, сперва нехотя, потом от души.
Для Грейс эти звуки были слаще музыки, у нее сердце запело при виде прежней веселости на лице Рубена. Все еще посмеиваясь, она сорвала с Генри парик и любовно взъерошила ему волосы. Он застенчиво усмехнулся и обнял ее.
– Вот негодница, – ласково шепнул он. Она с улыбкой обернулась к Рубену.
– Расскажи Рубену, как ты продавал фермерам поддельные коконы тутового шелкопряда по государственным субсидиям.
– Да, это была отличная афера. Два дня я выкапывал личинок, упаковывал их в картонки из-под яиц и наносил на них по трафарету американский флаг…
Он умолк, увидев, что обращается к пустому месту. Отжавшись на руках, Рубен поднялся с кресла и заковылял к выходу на веранду.
– Рубен? – тревожно окликнула его Грейс. – Тебе нехорошо? Что-то слу…
Не останавливаясь, он повернул голову и рявкнул:
– Мне надо подышать свежим воздухом! Его взгляд, полный ледяного презрения, приморозил ее к месту.
– А он, видать, с норовом, – растерянно промямлил Генри, когда Рубен скрылся из виду.
Грейс вскочила и, обронив что-то на ходу насчет обеда, выбежала из комнаты. Ей хотелось разрыдаться, но она не собиралась делать это на глазах у всех.
* * *
Прошло три дня. Грейс изо всех сил старалась не попадаться на глаза Рубену, но ей это не слишком хорошо удавалось. Избегать его в своем собственном доме – с таким же успехом можно было делать вид, что не замечаешь мухи, ползущей по носу. Им неизбежно приходилось сталкиваться, например, в столовой три раза в день, если только она не пропускала завтрак. Или на веранде, где она любила посидеть на солнышке в утренние часы, а он в это самое время делал свои упражнения.На четвертый день, спрятавшись в затененной по утрам гостиной, Грейс увидела через раскрытые двери, как Рубен делает упражнения на залитой солнцем веранде. Правая нога по-прежнему плохо его слушалась, но дело с каждым днем все больше шло на лад. С упавшим сердцем она поняла, что, несмотря на все случившееся, ей до смерти хочется его видеть, говорить с ним и чтобы все было как прежде. И вообще, прятаться от него – это трусость. Кто знает, может быть, сегодня он опять будет с ней мил. А если нет… видит Бог, она заставит его об этом пожалеть! Поправив прическу, Грейс выплыла на крыльцо.
– О, – воскликнула она, притворяясь удивленной, – я не знала, что ты здесь. Не буду тебе мешать, продолжай.
На один чудесный момент привычная настороженность ему изменила, и он улыбнулся. Грейс радостно улыбнулась в ответ, но тут он, как видно, вспомнил, что ему положено быть скотиной, и вновь напялил привычную маску. Как будто увидел издалека старого друга, подошел поближе и понял, что обознался.
Грейс едва не расплакалась. Презирая себя за слабость, она прошла вдоль веранды и села на низенькую каменную стенку, служившую ограждением, причем выбрала место с таким расчетом, чтобы можно было наблюдать за Рубеном, в то же время делая вид, будто она смотрит куда-то в глубь сада. Он опять уставился на горшок розовой герани, стоявший на верхней ступеньке и являвшийся, по всей видимости, его «предметом» в этот день. Ай-Ю советовал во время занятий гимнастикой «тай-чи-чуан» сосредоточить ум на чем-то тихом и приятном на вид, чтобы не только мышцы, но и мозги могли обрести отдохновение.
Рубен закрыл глаза и медленно повернул туловище влево, согнув левую руку на поясе и одновременно выбросив вперед правую. Потом он проделал то же самое в правую сторону, поменяв руки, делая вдох на выпаде и выдох на возвращении в исходное положение. Кажется, это упражнение называлось «Пробить Руками Гору Гуа», а может быть, «Бессмертный Переворачивает Каменную Плиту», Грейс была не вполне уверена. На нем были вельветовые брюки и льняная рубашка, приобретенные ею во время поездки в Санта-Розу в конце недели, и ей приятно было отметить, как хорошо на нем сидят вещи, которые она выбрала для него. Но наибольшую радость ей доставляла возможность понаблюдать за ним открыто, а не украдкой. По крайней мере, пока у него самого глаза закрыты.
Он был высокий и сильный, хотя его нельзя было назвать «горой мускулов». Его сила была изящной, а не грубой. Новые вельветовые штаны так плотно облегали его бедра и длинные стройные ноги, что Грейс не могла от них глаз отвести, пока он медленно поворачивался и делал выпады, раскачивался и сгибался, стоя босиком на дощатом полу веранды. Белая рубашка выбилась из-за пояса, открывая тонкую талию и плоский живот. Грейс сосредоточенно разглядывала ровную линию пуговичек, уходящих вертикально вниз. Но вот он сделал поворот, и она принялась любоваться его широкими плечами и спиной, очертаниями ягодиц. Странная это штука, подумала она в сладострастном дурмане, однажды увидев мужчину обнаженным, дама могла бы уже удовлетворить свое любопытство и потерять интерес к его телу, но на самом деле все было как раз наоборот. А с другой стороны, можно ли назвать ее дамой?
Ход собственных мыслей показался ей унизительным.
– Что это, – спросила она, чтобы отвлечься, – «Схватить Птицу за Хвост»?
– Грейс, ты меня обижаешь. Это называется «Помаши Руками Облакам».
– Не останавливайся, – торопливо добавила она. – Извини, что я помешала.
– Ты не помешала, я уже закончил.
– Вот как.
Она ощутила разочарование. Ей хотелось посмотреть, как он будет делать упражнение под названием «Искусный Мастер Совершенствует Свое Ремесло». К тому же она испугалась, что он сейчас уйдет, но как раз в эту минуту на веранде появился Ай-Ю с подносом, на котором стояли одна чашка и маленький заварочный чайничек. Грейс отказалась, когда он, наливая в чашку дымящуюся жидкость, спросил, не хочет ли она тоже.
– Что это? – подозрительно косясь на чашку, спросил Рубен.
– Чай, хозяин.
Ай-Ю ко всем белым мужчинам обращался со словом «хозяин». Это было просто обращение, вроде «сэр», и в устах Ай-Ю оно могло звучать уважительно или неуважительно, в зависимости от того, какие чувства он испытывал к тому, с кем разговаривал..
– Что за чай?
– Мандарин и ююба.
– Ююба?
– Китайский финик. Чтобы набрать вес. Хорошо для печени и мышц.
Рубен с опаской отхлебнул глоточек.
– М-м-м… – протянул он. – Недурно.
– И еще для мокроты и вспучивания, – добавил Ай-Ю, принимаясь обмахивать мебель на веранде метелкой из петушиных перьев.
Рубен нахмурился, вглядываясь в чашку.
– Это полезно для мокроты и вспучивания или для избавления от них?
Ай-Ю глубоко задумался.
– Оцень слозный вопрос, хозяин, – изрек он наконец, усиливая свой акцент и моментально превращаясь в глуповатого «китаезу». – Простой ум не понимать.
Грейс прыснула со смеху. Неожиданно для нее Рубен опустился рядом с ней на стенку, ограждавшую веранду. До нее донесся запах разогретого солнцем тела вспотевшего мужчины, наклонившись чуть ближе, она различила аромат хвойного мыла и лавровишневой воды, ею же самой купленных для него в городе.
Страшно подумать, сколько интимных подробностей о Рубене Джонсе ей известно!
– Как там Крестный Отец? – заговорил Ай-Ю, продолжая обметать пыль с мебели. – Вы познакомиться, да?
Рубен пристально посмотрел на Грейс, потом перевел взгляд на Ай-Ю.
– А вы откуда знаете?
– Он все знает, – ответила вместо него Грейс, ничуть не удивляясь. – Ты говорил с Генри? – спросила она у Ай-Ю.
Китаец лишь пожал тощими плечами.
– Он говорил с Генри, – уверенно подтвердила она. – Что ты знаешь об Уинге, Ай-Ю? Расскажи нам, что ты рассказал Генри.
– Почти ничего не знать, – скромно потупился он.
– Нам говорили, что двенадцать лет назад он предпринял попытку сбросить власть маньчжуров и теперь живет в изгнании, – продолжала Грейс, не теряя надежды заставить его разговориться.
И почему ей самой не пришло в голову расспросить Ай-Ю о Марке Уинге? Ее мысли были заняты другим, вот почему. Стыдно было признаться, чем именно.
– Марк Уинг – нет изгнанник, – возразил Ай-Ю, – он сбежать. Он –Белый Лотос, древний секта в Пекин. Он с друзьями хотеть убивать император Куанг-Хцу. Всех схватить, он один сбежать. Всех казнить на костер, делать «небесный фонарь».
– Чудесно. И теперь он живет в Китайском квартале Сан-Франциско.
– Да, так. Очень богатый человек, очень плохой. Опиум, шлюхи, воровство. Он говорить вернуться домой, взять целый армия, убивать император.
– Ну я, к примеру, – вставила Грейс, – хотела бы, чтобы он уехал как можно скорее.
– Он никуда не ехать, никогда. Много курить отрава, много деньга, жадный. Все болтать, никуда не ехать. Хотеть стать белый господин. Носить костюм из шерсть, жесткий башмаки, стричь волосы. Все белый господа смеяться: ха-ха-ха, большой шутка. Он совсем с ума сходить. И теперь дома сидеть, совсем-совсем с ума сходить.
«Ты и половины не знаешь», – подумала она, но тут же решила, что он знает все и даже больше.
– Откуда вы все это знаете? – спросил Рубен. Ай-Ю развел руками.
– Откуда олень в лесу знает, как находить зеленую траву зимой? Откуда муравей знает, как строить муравейник? Откуда дрозд знает, когда приближается гроза?
Рубен уставился на него в замешательстве. Ай-Ю забрал у него чашку и что-то одобрительно прогудел, увидев, что она пуста.
– Сегодня на обед лепешки из репы. Хорошо для внутренних органов.
Он поклонился, и длинная черная коса скользнула через обтянутое красной фланелевой рубашкой плечо ему на грудь. Продолжая кланяться, Ай-Ю попятился к выходу, потом повернулся и исчез в доме, бесшумно ступая в мягких тряпичных туфлях.
– Никак не могу его раскусить, – признался Рубен, поудобнее устраиваясь на приступке.
– А он не хочет, чтобы ты его раскусывал.
– Знаешь, что он мне заявил сегодня утром? Я куда-то задевал свой носовой платок, а он и говорит:
«Посмотрите в ночной рубахе». И точно, платок оказался в кармане. Я его спрашиваю: «Как вы догадались, что он там?» Вот угадай, что он мне ответил.
– И что же?
– «Сосна шелестит на ветру так же, как ива, но одноглазый волк все равно крепко спит». Можешь ты мне растолковать, что это значит?
– Ровным счетом ничего, – засмеялась Грейс. – Ай-Ю обожает глубокомысленные изречения, которые на поверку ничего не значат. Генри от него на стенку лезет.
Рубен улыбнулся; ее последние слова пришлись ему по вкусу.
– Но к тебе он относится хорошо, – добавила Грейс. – Ты ему понравился.
– Кому, Генри или…
– Ай-Ю. Поначалу он тебе не доверял, а теперь доверяет.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю и все.
Сам Ай-Ю сказал ей об этом в тот вечер, когда обрушил на нее целую лекцию о брачных песнопениях в семействе соловьиных. Весь род вымрет, утверждал он, если мужская или женская особь окажется слишком робкой или слишком гордой, чтобы дать знать своему партнеру, что она тоже заинтересована в спаривании. Все это было изложено на спотыкающемся ломаном английском, которым Ай-Ю пользовался нарочно, чтобы придать своим притчам еще больше загадочности и глубокомыслия. Правда, в тот раз смысл иносказания оказался довольно прозрачным: Ай-Ю полагал, что Грейс должна сообщить Рубену нечто важное, но боится с ним заговорить. Разумеется, она отвергла это предположение как совершенно нелепое и безосновательное. Ей нечего было ему сказать. Абсолютно нечего. Наоборот, это Рубен должен ей кое-что объяснить!
– А откуда Ай-Ю родом? – спросил он.
И с чего это он вдруг стал таким разговорчивым?
– Я точно не знаю. Он уже много лет в услужении у Генри. Я знаю, что у него куча родственников в Сан-Франциско, и еще я знаю, что в семидесятых он работал на Тихоокеанской железной дороге, вот, пожалуй, и все. Он не любит распространяться о себе.
– Он очень заботится о тебе.
Грейс кивнула. Порой Ай-Ю становился хлопотливым, как наседка. Она поднялась, с удивлением отметив, что солнце поднялось уже очень высоко.
– Уже довольно поздно…
– Не уходи.
Рубен положил руку поверх ее руки, и Грейс замерла. На какой-то миг оба затаили дыхание, потом он ее отпустил. Сердце у нее наконец перестало стучать молотом. Она даже сумела взглянуть на негр с наигранным спокойствием, но прочитала в его глазах нечто смутившее ее еще больше: нечто похожее на нежность. Но разве такое возможно? Облизнув губы, Грейс спросила самым небрежным тоном, на какой только была способна:
– Ты что-то хотел мне сказать?
Его черты как будто заострились, по глазам было видно, что он о чем-то напряженно думает, но вот о чем – она так и не смогла догадаться. В конце концов он сказал:
– Я просто хотел спросить: почему дела идут так скверно?
– Ты о чем?
– О ферме. Почему она не приносит дохода? Земля вроде бы плодородная…
Грейс проследила за его задумчивым взглядом, устремленным туда, где за полосой акаций и перечных деревьев простирались пшеничные поля, оставшиеся на этот год под паром, а за ними виднелся заброшенный фруктовый сад и невысокие холмы, заросшие диким кустарником.
– Генри ни в чем не виноват, – ответила она, словно оправдываясь.
Рубен отвернулся от нее:
– Я этого и не говорил.
– Просто он по натуре не фермер, да и я тоже не умею хозяйничать на земле. По правде говоря, я даже не особенно старалась научиться и теперь жалею об этом, – призналась она с горечью. – Надо было заниматься фермой, а не ввязываться в авантюры. Рубен резко повернулся обратно к ней:
– Похоже, ты решила встать на путь исправления!
– Вовсе нет, – машинально возразила Грейс. – Разумеется, нет! Я знаю только одно: через месяц мы все потеряем, если не раздобудем… определенную сумму.
– Какую именно?
Грейс колебалась всего секунду, потом призналась:
– Пять тысяч восемьсот долларов.
Удивительно, как она решилась довериться этому пройдохе, но Грейс рассказала Рубену о своем финансовом положении без особой опаски. Вероятно, она боялась доверить ему лишь собственное сердце.
Он присвистнул.
– Генри вложил все наши сбережения в один план, но он потерпел неудачу.
– Что за план?
– «Липовые» права на горные участки. Это была сложная афера, я так и не поняла, в чем там суть. Одним словом, у нас ничего не осталось. Прошлой весной нам пришлось рассчитать последних двух рабочих.
– И что ты собираешься делать? Теперь настал ее черед отвернуться.
– Я не знаю.
Грейс почувствовала, как на нее надвигается привычное отчаяние, но заставила себя встряхнуться.
– Генри что-нибудь придумает. Когда мы идем ко дну, у него рождаются самые блестящие идеи. Она храбро улыбнулась.
– Так всегда бывает. Генри…
– Заткнись.
Грейс растерянно заморгала.
– Что?
– Просто закрой рот к чертовой матери и помолчи.
Тут уж она выпустила когти, как разъяренная кошка.
– Да как ты…
– Что ты вообще за женщина, черт бы тебя побрал?
От возмущения она начала запинаться.
– Да что на тебя нашло? Ты спятил?
– Неужели у тебя нет ни капли совести? Хотя… что я такое говорю? Разумеется, у тебя ее нет. Но все-таки, Грейс, неужели у тебя нет вообще ничего святого?
Грейс размахнулась, чтобы его ударить, но Рубен поймал ее безобидный, некрепко сжатый кулачок и отбросил его в сторону. С искаженным от гнева лицом он притянул ее к себе, сжал в стальных объятиях и поцеловал. Он действовал грубо, почти жестоко до той самой минуты, пока не почувствовал, что она не оказывает сопротивления. После этого его рот смягчился, поцелуй стал невыразимо нежным. Он по-прежнему не давал ей поднять руки, и ей ничего иного не осталось, как ухватиться за его бедра.
«Все это чистейшее безумие», – пронеслось в ее затуманенном мозгу, но она решила не отвлекаться на бесплодные размышления. Безумие или нет – какая разница? Самое главное – это губы Рубена, его беспокойные, жадно обнимающие ее руки, его крепкое, сильное, худощавое тело, прижимающееся к ней. Изголодавшаяся, измученная желанием, она взяла все, что он предлагал, и отдала все, что могла дать.
Хотя в глубине души она ничего другого не ожидала, Грейс все же ахнула, когда он внезапно и не слишком бережно отпустил ее, оттолкнул, от себя, удерживая только за руки. И еще имел наглость спросить:
– Что ты со мной делаешь?
– Что я делаю…
– За кого ты меня принимаешь, Грейс? Он встряхнул ее изо всех сил, причинив боль, и задал следующий вопрос:
– Думаешь, я этим удовлетворюсь?
Скрипнув зубами от злости, отчаянно пытаясь вырваться, Грейс издала глухой горловой стон. А потом нахлынули проклятые слезы, и его лицо размылось, расплылось перед ее невидящим взглядом. Рубен сразу же ослабил захват. – Ох, Гусси, – прошептал он, – прошу тебя, не надо.
Гусси? Он еще смеет называть ее «Гусси» после всего того, что натворил? Никто на свете, кроме него, не называл ее так. Это шутливое прозвище воскрешало в памяти всю ту нежность, что их связывала до того, как он ее предал… Только вот знать бы, за что? За что? – Не смей меня так называть! – вскричала она, и его руки разжались. – Никогда больше меня так не называй, а не то пожалеешь!
Его лицо превратилось в окаменевшую маску, из груди вырвался какой-то скрипучий звук, должно быть, означавший презрительный смешок. Ей хотелось его ударить, но она не стала пытаться: он был к этому готов.
– Я тебя не понимаю, – презрительно бросила она ему в лицо.
Это было ее последнее слово. Попятившись к садовой дорожке, Грейс повернулась кругом и бросилась бежать.
Глава 15
Нищета любит компанию, но компания не отвечает взаимностью.
Эддисон Мизнер
Рубен так и остался стоять посреди залитой солнцем веранды, окидывая желчным взглядом старенькую, потрепанную мебель и горшки с декоративными растениями. Он вообразил, как хватает ближайшее кресло и разбивает его о каменную приступку, опрокинув при этом громадный горшок с бегониями. Куски глиняного горшка и комья земли разлетаются по всей веранде. Рубен тем временем мысленно подхватил второе кресло и трахнул им по столу. Еще и еще раз, пока у него в руке не осталась одна лишь сломанная ножка. Войдя во вкус, он поднял стол – немыслимое дело: стол весил, наверное, не меньше двухсот фунтов – и швырнул его через застекленные двери прямо в гостиную. Дзинь! Повсюду осколки разбитого стекла, поблескивающие на солнце.
На ступенях веранды стоял горшок с карликовым лимонным деревцем. Рубен представил себе, как он выдергивает его вместе с корнями, заходит в гостиную и босыми ногами втаптывает в ковер еще влажную после полива черную грязь. Э, нет, так не пойдет. Весь ковер усыпан битым стеклом! Нет, не босыми ногами, а обутыми в сапоги. Потом он вернется на веранду, сядет в одно из двух уцелевших кресел и вскинет ноги в грязных сапогах на сиденье второго. Вот вам!