Геммел Дэвид. Волк среди теней

   И Шэнноу понял. Он кивнул, перекинул седельные сумки через спину лошади и сел в седло. Вернись этот всадник с деньгами, из этого следовало бы, что они говорили с убийцей их друга и не отомстили, и их заклеймят, как трусов.
   — Я не хотел его убивать, — сказал Шэнноу.
   — Что сделано, то сделано. У него есть близкие, и они начнут охоту на вас.
   — Будет лучше для них, если они меня не найдут.
   — Не сомневаюсь.
   Шэнноу коснулся каблуками боков лошади, а когда она шагнула вперед, оглянулся и крикнул:
   — Скажите им, чтобы искали Йона Шэнноу!
   — Иерусалимца?
   Он кивнул и пустил лошадь рысью. У него за спиной парни спешились, подняли своего покойного друга и положили тело на круп одного из коней.
   Шэнноу не оглянулся. Случившееся, как многое в его жизни, завершилось и было забыто. Баркетту был предоставлен шанс на жизнь, и он его отверг. Шэнноу не сожалел об этом.
   Лишь одно сожаление жгло и жгло его…
   Ребенок, который оказался не в том месте не в ту минуту, и соприкоснулся с орбитой смерти, обращающейся вокруг Взыскующего Иерусалима.
   Шэнноу ехал около часа, и его новый конь как будто совсем не притомился. Это был гнедой жеребец, ладони на две выше мерина, и выглядел крепким и выносливым. Его, несомненно, кормили зерном и холили. Шэнноу боролся с соблазном пустить его во весь опор, чтобы узнать предел его быстроты, но во враждебном краю это было бы неразумно.
   Уже приближалась ночь, когда Шэнноу въехал в Замок‑на‑Руднике. Ошибиться возможности не было, так как селение простиралось у подножия горы под сенью крепости с шестью зубчатыми башнями. Она была огромной — такого большого сооружения Шэнноу еще не доводилось видеть; ниже домики и лачужки рудничного поселка казались в сравнении такими же крохотными, как жуки рядом со слоном. Здания посолиднее украшали главную улицу, которая вела к сводчатым воротам замка, а слева за ручьем виднелся завод.
   Во многих окнах светились огоньки, и в мягком лунном свете селение выглядело мирным и приветливым. Однако Шэнноу редко доверял внешним признакам и остановил коня, обдумывая, как поступить. Парень посоветовал ему держаться подальше от Замка‑на‑Руднике, и днем он последовал бы этому совету. Но ему нужно было запастись провизией, и с высокого склона он разглядел лавку, приютившуюся под боком дома собраний, а может быть, трактира.
   Шэнноу проверил пистолеты. Адский был заряжен полностью, так же, как и его собственный капсюльный пистолет с перламутровой рукояткой. Приняв решение, он спустился в поселок и привязал коня позади трактира. На улицах почти никого не было, а немногие прохожие словно не замечали высокого чужака в длинной куртке. Держась среди теней, он подошел к двери лавки, но она оказалась запертой. Напротив он увидел харчевню. Из десяти столиков было занято лишь пять. Он быстро пересек улицу и вошел. Восемь ужинающих поглядели на Него и снова сосредоточились на еде. Шэнноу сел за столик лицом к двери, и пожилая женщина в клетчатом переднике принесла ему кувшин охлажденной воды и глиняную кружку.
   — У нас есть мясо со сладким картофелем, — сказала она.
   Он поглядел в ее тусклые карие глаза и уловил тень страха.
   — Лучше не придумать! — ответил он. — А мясо какое?
   Она взглянула на него с удивлением:
   — Крольчатина и голуби.
   — Так, значит, мясо с картофелем. А где я могу найти хозяина лавки?
   — Бейкер почти все вечера проводит в трактире. Там женщина поет.
   — Как его узнать?
   Она тревожно оглянулась на другие столики и наклонилась поближе к нему.
   — Вы не из стражников Риддера?
   — Нет. Я приезжий.
   — Мясо я вам подам, только вы поскорее уезжайте. У Риддера нехватка рабочих рук с тех пор, как волчецов начала косить легочная болезнь.
   — Как мне узнать Бейкера?
   Она вздохнула.
   — Ну, он высокий такой, усатый, а бороду бреет. И усы у него свисают ниже подбородка. Волосы седые, расчесаны на прямой пробор. Не ошибетесь. Так я сейчас вам подам.
   Еда, возможно, была не столь уж хороша, как утверждал изголодавшийся желудок Шэнноу, но в любом случае ел он с наслаждением. Он собрал на корку свежего хлеба остатки соуса, и тут седая женщина села рядом с ним.
   — Похоже, ужин вам очень требовался.
   — Да, очень. И такой прекрасный! Сколько с меня?
   — Ничего — если вы сейчас же уедете.
   — Вы очень добры, но я завернул сюда за припасами, и уеду, когда поговорю с Бейкером.
   Она пожала плечами и улыбнулась. Годы и годы назад, подумал Шэнноу, она была на редкость хороша собой, но теперь растолстела и выглядела бесконечно усталой.
   — Вы что — смерти ищете?
   — Не думаю.
   Все посетители уже ушли, и Шэнноу остался в харчевне один. Женщина заперла дверь, убрала со столов, а когда из кухни, снимая замызганный фартук вышел худой мужчина, она поблагодарила его и дала ему две серебряные монеты.
   — Спокойной ночи, Флора, — сказал он и кивнул Шэнноу. Женщина выпустила его, потом прошла по зале, гася лампы, после чего вернулась к Шэнноу.
   — Бейкер уйдет из трактира около полуночи, — сказала она. — Если хотите, посидите тут, подождите.
   — Я вам очень благодарен. Но почему вы хотите помочь мне?
   — Может, я стареть начала, — сказала Флора, — да только меня воротит от Риддера и его обычаев. Когда‑то он был хорошим человеком, но очерствел из‑за стольких смертей.
   — Он убийца?
   — Да нет, хотя и убивает. То есть рудник убивает. Риддер добывает серебро для обменных монет. В шестидесяти милях отсюда есть большая река, она в море впадает. И он отправляет на кораблях свое серебро в разные селения в обмен на зерно, железо, соль и оружие — ну, словом, все, что ему ни потребуется. Да только рудник пожирает людей. Прежде Риддер платил рудокопам, но они кто умер, а кто убрался отсюда. Тогда он начал ловить волчецов и отправлять в рудник. Но они под землей долго не живут: заболевают и умирают.
   — А что это за волчецы?
   — Вы их никогда не видели? Значит, приехали издалека. Они малорослые, сплошь в шерсти, лица вытянуты от ушей, а уши остренькие. Говорят, когда‑то они были совсем, как мы, но я не верю.
   — Они живут племенем?
   — Племен‑то этих десятки, если не сотни наберется. А внутри племени они разбиваются на небольшие семьи. Вообще‑то от них вреда никакого. Едят кроликов, голубей, индеек, ну и всяких зверушек, каких могут добыть луком или рогаткой. Риддер говорит, что работники они прекрасные, да вот, не жильцы. Понимаете, они послушные и делают все, что им скажут. Но как началась легочная болезнь, Риддер только и думает, где найти рабочие руки. Теперь всякий приезжий попадает в рудник. Он даже посылает стражников рыскать по окрестностям. Иногда в замок въезжают фургоны с целыми семьями, приговоренными к штольням и туннелям. Прежде человек мог отработать два‑три месяца и вернуться домой, но теперь мы таких что‑то не видим.
   — Почему ему позволяют так поступать? — спросил Шэнноу. — Селение ведь большое, жителей должно быть не меньше трехсот‑четырехсот.
   — Вы, гляжу, плохо людей знаете, а? — сказала Флора. — Тут ведь все благосостояние от Риддера. Мы, кто живет у замка, можем не бояться ни разбойников, ни налетчиков. Живем себе тихо и приятно. У нас есть школа и церковь. Мы хорошо живем.
   — Церковь?
   — Мы тут люди богобоязненные, — сказала она. — Уж пастырь об этом заботится!
   — И как же ваш пастырь смотрит на то, что творит Риддер?
   Она усмехнулась.
   — Так пастырь‑то — сам Риддер.
   — Вы правы, госпожа. Я плохо знаю людей.
   — Риддер через каждое второе слово изрекает что‑нибудь из Библии. А чаще всего вот этот стих: «Слуги, повинуйтесь господам своим!»
   — Оно и понятно, — отозвался Шэнноу, устремив взгляд на дверь трактира, которая отворилась, пропуская высокого седого человека.
   — Это Бейкер? — спросил он.
   — Да.
   Шэнноу вынул из кармана блестящую обменную монету и положил на стол.
   — Примите мою благодарность, госпожа.
   — Это слишком много, — возразила она.
   — Трудящийся достоин награды за труды свои, — ответил он ей словами Писания.
   Флора отперла дверь, он быстро перешел улицу и нагнал лавочника, который немножко нетвердо стоял на ногах.
   — Добрый вечер, менхир Бейкер.
   Тот обернулся и посмотрел на Шэнноу водянисто‑голубыми глазами.
   — Добрый вечер! — Он заморгал и протер глаза. — Я вас знаю?
   — Нет, я просто покупатель. Не будете ли вы столь любезны и не откроете ли свою лавку?
   — В такой‑то час? Нет, сударь. Возвращайтесь, когда солнышко взойдет.
   — Боюсь, меня это не устроит, но я вам хорошо заплачу за беспокойство.
   — Надо быть, вам охотничье снаряжение требуется, — сказал Бейкер, выуживая из кармана ключ от лавки.
   — Да.
   — А я‑то думал, Риддер нынче ублаготворен.
   — Это почему же?
   — Да той парочкой, которую Риггс приволок. Вот уж не думал, что вам понадобится ночью рыскать.
   Лавочник распахнул дверь, и Шэнноу вошел следом за ним.
   — Ну, выбирайте, что вам требуется. Я запишу на счет Риддера.
   — Не нужно. У меня есть монеты.
   Бейкер как будто удивился, но промолчал, и Шэнноу набрал соли, овсяной крупы, сахара, чая из душистых трав. Взял и мешок зерна. Еще он купил две новые рубашки и несколько фунтов вяленого мяса.
   — А вы, надо бы, приятель Риггса, — сказал Бейкер, кивая на адский пистолет за поясом Шэнноу.
   — У него есть такой?
   — Забрал у человека, которого они схватили сегодня. Не у черного, а у другого, с бородой в три пряди.
   Руфь смотрела из окна кабинета на студентов, проводивших большую перемену на широких газонах внизу. В Убежище их было тридцать пять — молодых, жаждущих учиться, мечтающих изменить мир. Обычно, глядя на этих юных миссионеров, Руфь испытывала прилив бодрости, чувствовала, как укрепляется ее вера. Но не в этот день.
   Зло людей, подобных Аваддону, она могла терпеть, так как им в Убежище противостояла любовь. Однако истинную опасность для нового мира представляли люди, подобные Йону Шэнноу и Даниилу Кейду — темные герои, понимающие оружие зла и обращающие это оружие против тех, кто им пользовался, не отдавая себе отчета, что лишь обновляют насилие, которое стремятся уничтожить.
   «Ты надменна, Руфь, — сказала она себе, отворачиваясь от окна. — Камни Сипстрасси были как бы притча о Человеке — дар Небес, способный исцелять, поддерживать, питать. Но людям этого оказывалось мало, в их руках дар этот превращался в орудие смерти и отчаяния».
   Руфь почувствовала, что утрачивает гармонию духа, а потому глубоко вздохнула и безмолвно помолилась, призывая покой Убежища в глубины своей души. Широкое окно исчезло: она затворила кабинет от любого вторжения. Ее окружали стены, обшитые сосновыми панелями. Резное дубовое кресло замерцало и превратилось в кровать. Возник камин с пылающими поленьями. Руфь лежала и смотрела на огонь.
   Она ощутила присутствие другого сознания. Мгновенно включила защитное экранирование, села и осторожно запустила мысленный зонд.
   — Могу я войти? — уловила она голос. Источник звука излучал силу, но она не ощутила в ней зла и ослабила экранирование.
   В комнате возникла фигура. Высокий бородач с волосами, заплетенными в косы. Его лоб охватывал серебряный обруч с золотистым камнем в середине.
   — Вы Пендаррик? — спросила она.
   — Да, госпожа моя.
   — Владыка Кровь‑Камней?
   — Да, как ни грустно. — Рядом с ним возник диван. Набитые пухом подушки были обшиты бахромой. Он растянулся на боку, подпирая голову локтем.
   — Зачем вы здесь?
   — Чтобы искупить и возместить, Руфь.
   — Вы не можете уничтожить зло, которое породили.
   — Знаю. Вы ведь не единственный источник мудрости в мире. Вы все еще смертная, госпожа моя. Я был ошеломлен силой Камней, и у меня есть доводы против безоговорочного моего осуждения. В конце восторжествовала моя собственная сила, и я спас многие тысячи моих людей. Аваддон не столь силен.
   — Что значат ваши слова?
   — Сипстрасси его поглотили. От человека, за которого вы выходили замуж, не осталось ничего. Он не был отец зла, которое порождает, чем в свое время был я. Он утратил равновесие, как и вы.
   — Я обрела гармонию, — ответила Руфь.
   — Нет, вы ошибаетесь. Уничтожая желания собственной личности, вы проиграли. Гармония — это равновесие, она в понимании зла, носителями которого являемся мы все, парализуя его добром, которого жаждем. Гармония обретается, когда у нас достает мужества признать свое несовершенство. Все, чего вы достигли тут, искусственно. Да, Святое Убежище приятно и безмятежно. Но даже вы, покидая его ради мира, замечаете, как растут ваши сомнения. И тогда вы летите назад, точно ночная бабочка на всеосвещающее пламя свечи. Истина останется, даже когда Святилище исчезнет.
   — И вы постигли истину?
   — Я постиг истинную гармонию. Нельзя искоренить зло, ибо как без него мы сможем определить добро? А если нет алчности, похоти, злых желаний, чего достигает человек, став хорошим? Тогда ведь не остается вершин для покорения.
   — Так что же вы советуете мне делать?
   — Изберите лебединый путь, Руфь.
   — Сейчас не время.
   — Вы уверены?
   — Я нужна. Все еще есть Аваддон.
   — И волки среди теней, — сказал Пендаррик. — Если я вам понадоблюсь, я буду с вами.
   — Погодите! Почему вы явились Йону Шэнноу?
   — Он ролинд. И только он может уничтожить волка, которого вы страшитесь.
   Пендаррик исчез, а Руфь продолжала сидеть, вновь уставившись в огонь. Впервые за много лет она испытывала неуверенность и от растерянности попыталась найти Каритаса, призвать к себе. Его энергия истощалась, возникший образ был неустойчивым и неясным.
   — Мне больно, Руфь, но скоро меня уже не будет здесь, чтобы помочь тебе. Узы, связывающие меня с этим краем, слабеют ежечасно.
   — Что с Донной Тейбард?
   — Ее сила слишком велика для нее и возрастает с ужасающей быстротой. Аваддон намерен принести ее в жертву в Вальпурнахт, и тогда ее сила впитается в Кровь‑Камень. Ты должна положить этому конец, Руфь.
   — Не могу.
   — У тебя хватит мощи, чтобы уничтожить всю нацию исчадий Ада.
   — Я знаю свою мощь, — сердито перебила Руфь. — Неужели ты полагаешь, что я об этом не думала? Неужели ты веришь, что я не испытала искушения применить ее, когда увидела, как исчадия скачут к твоему поселку? Я не могу помочь Донне так, как хочешь ты.
   — Не стану спорить с тобой, Руфь, — сказал он, протягивая призрачную руку, которую она взяла в свои. — У меня нет времени. Я люблю тебя и знаю: что бы ты ни сделала, это будет наилучшим с твоей точки зрения. Ты — необычайная, редкостная женщина, и без тебя я, вероятно, все еще оставался бы исчадием. Но ты спасла меня.
   — Нет, Каритас, ты был настолько силен, что нашел меня сам. Нужно было великое мужество, чтобы увидеть себя таким, каким ты был, и победить в борьбе с собой.
   На мгновение образ Каритаса полыхнул пламенем и тут же исчез. Руфь поискала. Но не осталось ничего.
   На нее навалилось неизбывное одиночество, и впервые за столетие с лишним она заплакала.
   Кон Гриффин с трудом сдерживался. Начальник исчадий Зедеки приехал в поселок один и пожелал говорить с вожаками общины. Поэтому Гриффин собрал Джейкоба Маддена (все еще слабого от полученных ран), Джимми Берка, Этана Пикока и Аарона Фелпса выслушать требования Зедеки.
   То, что Гриффин услышал, заставило его дрожать от бешенства.
   — Мы не будем вас тревожить, если вы предоставите нам заложницу. Мы отвезем ее в нашу столицу и представим нашему царю. Нам нужна Донна Тейбард.
   — Или? — спросил Гриффин.
   — Со мной на этот раз тысяча воинов. Мне приказано уничтожить вас, если вы не выполните этого условия.
   — Зачем вам нужна моя жена?
   — С ней ничего плохого не случится.
   — Она беременна и не может ехать.
   — Нам это известно, и для нее приготовлена удобная повозка. Поверьте, мистер Гриффин, мы никак не хотим повредить ребенку.
   — Я не пойду на это! — отрезал Гриффин.
   — Выбор за вами. Даю вам срок до завтрашнего полдня.
   С этими словами Зедеки удалился, и Гриффин испытал прилив отчаяния, когда вернулся к столу и увидел, как его друзья избегают его взгляда.
   — Ну? — спросил он.
   — Они не оставили нам большого выбора, Кон, — сказал Берк.
   — Неужели ты хочешь сказать, что вы согласны?
   — Погоди, Грифф, — вмешался Мадден, — и подумай хорошенько. Войны с ними нам не выдержать, хотя до сих пор благодаря тебе мы неплохо себя показали. Но у нас у всех семьи… и он же сказал, что с ней не случится ничего плохого.
   — Ты веришь этому, Джейкоб? Да посмотри мне в глаза, дьявол тебя возьми! Ты веришь этому?
   — Не знаю, — признался Мадден.
   — Она одна из нас, — сказал Пикок. — Мы не можем отдать ее им. Это не по‑христиански.
   — А по‑христиански начать войну, которая уничтожит нас всех? — спросил Аарон Фелпс. По его толстым щекам струился пот.
   — Утро вечера мудренее, — сказал Мадден. — Срок ведь нам дали до полудня.
   Все согласились и ушли, оставив Гриффина сидеть у холодной печки, глядя в потолок. Едва дверь затворилась за выходящими, как из спальни вышел Эрик и бросился к Гриффину.
   — Ты ведь не дашь им забрать мою маму, Кон, правда?
   Гриффин посмотрел на мальчика, и внезапно по его лицу покатились слезы. Эрик крепко обнял его за шею.
   Следующий день занялся ясный и погожий, однако на западе громоздились черные тучи, суля грозу. Комитет снова собрался, и Гриффин настоял на голосовании с участием всех членов общины. Зедеки въехал в поселок на повозке и ждал результатов голосования.
   Переселенцы вереницей проходили мимо деревянного ящика — в голосовании участвовали даже дети. К полудню на холме у конца долины показалось войско исчадий. Черные всадники сидели на своих темных конях в жутком безмолвии.
   Мадден и Пикок, которым был поручен подсчет голосов, ушли с ящиком в хижину книжника. Десять минут спустя, Мадден позвал туда Берка. Затем тот прошел через толпу, и люди разошлись по домам.
   Гриффин стиснул зубы.
   Зедеки посмотрел на свое войско и улыбнулся. Что за нелепость! Он видел, что Гриффин знает, каким будет результат — как знал и он сам. Но то, как обычные люди пыжатся сохранить свою гордость, всегда его очень забавляло.
   Из хижины появился Мадден и прошел мимо Гриффина, который приподнялся, но снова сел, подчинившись знаку Маддена, который направился к повозке.
   — Отправляйтесь‑ка восвояси, — сказал он. — Мы ее не выдадим.
   — Или вы все помешались? — спросил Зедеки, указывая взмахом руки на вооруженных всадников. — Вы думаете, что сможете противостоять им?
   — Есть только один способ выяснить это, — ответил Мадден.
   Из всех дверей поселка выбегали мужчины и женщины с оружием и занимали позиции за бревенчатыми укрытиями.
   Зедеки сглотнул.
   — Вы приговариваете свое селение к смерти!
   — Нет, — возразил Мадден. — Палач — ты. Я тебе не доверяю, Зедеки. Навидался я таких. Твое слово не стоит муравьиного плевка. Вам нужна Донна, так подъезжайте забрать ее!
   — Мы так и сделаем, — ответил Зедеки, — а вы умрете прежде, чем успеете пожалеть о своем решении.
   Мадден смотрел, как Зедеки разворачивает повозку и поигрывал с мыслью, не убить ли его. Однако он просто стоял и смотрел, как повозка, погромыхивая, катит вверх по склону. Достал пистолет и взвел курок. Тут к нему подошел Гриффин.
   — Спасибо, Джейкоб.
   — Не благодари меня. Я голосовал за то, чтобы выдать ее им.
   — Все равно спасибо.
   Когда повозка перевалила за гребень, исчадия повернули коней и скрылись. Более часа переселенцы ждали нападения, но его не последовало. В конце концов Мадден и Гриффин оседлали лошадей и въехали на холм. Исчадий нигде не было видно.
   — Что происходит, Кон?
   — Не знаю. Во всяком случае, они не испугались, можешь не сомневаться.
   — Тогда почему?
   — Наверное, из‑за Донны. Она им очень нужна, но, думается, живая.
   — А причина?
   — Не знаю. Я могу и ошибаться, но другого объяснения нет. Я уверен, что выдай мы ее, они перебили бы нас всех. Но они боятся, как бы чего‑нибудь не случилось с Донной.
   — Так что нам делать?
   — У нас ведь нет выбора, Джейкоб. Будем ждать.
 
   Донна наблюдала за этим из словно бы безопасного убежища в небесах духа. Ее тело лежало в коме, но дух вольно парил между сгущающимися тучами и зеленой долиной. Она увидела, как переселенцы постановили сражаться за нее, и одновременно обрадовалась и погрустнела, так как тоже разглядела предательство в сердце Зедеки.
   Так или эдак, поселок был обречен.
   Не в силах признать жестокую правду, Донна унеслась туда, где вокруг нее забушевали цветные вихри, а звезды стали величиной с фонари. Там не было времени, не было ощущения убегающих секунд, часов, дней. Наконец она замерла, воспаряя над синим морем, где чайки кружили над коралловыми островами и ныряли в бирюзовую воду. Тут царили мир и красота.
   На нее снизошел покой, ее объяла безмятежность, словно заря развеяла ночь кошмаров.
   Рядом с ней появилась женщина, и Донна почувствовала, что от нее веет тихим спокойствием. Она была пожилой, с седыми волосами.
   — Я Руфь, — сказала она.
   — Они убьют моего сына, — сказала Донна. Моего мальчика!
   У нее не было слез, но Руфь восприняла ее муку.
   — Я скорблю, Донна, для этого нет слов.
   — Почему они так поступают?
   — Они лелеют мечту, которая влекла людей с начала времен. Завоевания, победы, беспощадная сила, власть — это самое страшное орудие зла.
   — Я вернусь домой, — сказала Донна. — Я хочу быть с моим сыном.
   — Ты нужна им для принесения в жертву, — сказала Руфь. — Им нужно извлечь силу из твоей смерти. Ты нужна им, чтобы накормить их зло.
   — Они меня не получат.
   — Ты уверена?
   — Моя сила созрела, Руфь. Аваддон не может овладеть мной. Я унесу мою силу и мою душу далеко от него, а моему телу дам умереть, как пустой оболочке.
   — Это потребует огромного мужества.
   — Нет, — ответила Донна. — Ведь тогда я буду с моим сыном и моим мужем.
   Донна начала долгий путь домой. На этот раз она не была охвачена паникой, и цветные вихри разложились на события — на калейдоскопическую историю мира, тронутого безумием. Цезари, князья, ханы и цари, императоры, короли, герцоги и таны — все, одержимые единственной целью. Она видела колесницы и копья, луки и пушки, танки и самолеты и вспышки над городами, подобные колоссальным факелам. Все это было бессмысленно и невыразимо ничтожно.
   Когда она спустилась в долину, было уже темно. Мадден и Берк несли дозор, с мрачным мужеством ожидая нападения, в неминуемости которого не сомневались. Она проплыла над постелью Эрика. Лицо его было безмятежным, сон целительным.
   Рядом с ней возник Каритас.
   — Как ты, Донна? — голос его был странно холоден, и она вздрогнула.
   — Я не могу вынести мысли, что увижу, как они умирают.
   — Им вовсе не надо умирать, — сказал он. — Мы можем их спасти.
   — Как?
   — Доверься мне. Тебе следует вернуться в свое тело, и тогда мы покинем долину. Если тебя тут не будет, жителям селения ничто не будет угрожать, а я укрою тебя в безопасном месте.
   — Мой сын останется жив? Это правда?
   — Пойдем со мной, Донна.
   Она колебалась.
   — Я должна сказать Кону.
   — Нет. Ни с кем не говори. Когда все минует, ты сможешь вернуться. Доверься мне.
   Донна полетела к своему телу и увидела, что Кон Гриффин спит в кресле рядом с кроватью. У него был такой измученный вид! Она устроилась внутри себя и сосредоточилась на том, чтобы подняться с постели, но вновь оказалась влагой внутри губки.
   — Вообрази свое тело тонким листом меди, — посоветовал Каритас. — Поверь, что оно из металла.
   Ей стало легче, она приподнялась, но вновь упала.
   — Сосредоточься, Донна, — настаивал Каритас. — Их жизни зависят от тебя.
   Она встала и молча оделась.
   — В темное платье, — сказал Каритас. — Нельзя, чтобы нас заметили дозорные.
   Теперь он больше не был ей виден, но его голос звучал в ее мозгу холодным шепотом.
   Она выскользнула из двери в ночные тени. Мадден и Берк оглядывали окружающие холмы, и она незаметно скрылась в темноте. Переходя от кустов к валунам, пробираясь по укрытым деревьями лощинам, она медленно поднималась по склону и остановилась на вершине холма.
   — Вон там, — сказал Каритас, — у того кольца камней ты найдешь то, что тебе поможет. Иди же!
   Она пошла к камням. Там в лунных лучах поблескивали пять серебряных браслетов.
   — Два надень на лодыжки, два — на запястья, а пятый — на лоб. Поторопись!
   Она застегнула браслеты на руках, ногах и лбу.
   — А теперь попробуй покинуть свое тело.
   Она расслабилась и попыталась взлететь. Но ничего не произошло. Ни головокружительного полета, ни малейшего движения.
   — А что теперь, Каритас?
   Из засады выскочили шесть зелотов и бросились к ней. Она побежала, но они легко ее поймали. Она пыталась сорвать браслеты с запястий, но ей скрутили руки. И в мозгу у нее зазвучал новый голос.
   — Ты моя, Донна Тейбард, как я и обещал, — прошипел Аваддон.
   Рассудок покинул ее, и мир растворился в благословенной тьме.
   Гриффин, спотыкаясь, выбежал из дома с пистолетом в руке.
   — Джейкоб! — крикнул он, и Мадден вскочил на ноги.
   — Что случилось, Кон?
   — Ее нет в доме. Донны. О Господи!
   Внезапно закричал Берк, и, проследив за его рукой, Мадден вновь увидел на гребне холма войско исчадий. В предрассветном сумраке провизжал единственный трубный сигнал, и всадники помчались к поселку. Мужчины и женщины выбежали из домов и заняли позиции за бревенчатыми укрытиями.