Страница:
Да, похоже, правы те, кто утверждает, что на самом деле основным человеческим инстинктом является все-таки тщеславие! Пришлось рассыпаться в комплиментах "скромному жилищу", парку и фонтану. Хозяин расцвел и пригласил меня вовнутрь. Последовала подробная экскурсия по дому, в ходе которой мсье Серж рассказал, что построен особняк был сразу после первой мировой, и изначально принадлежал тогдашнему мэру Женевы. В середине пятидесятых дом сменил владельца и был перестроен, а в 1970-м его купил Поль Бернштейн, чей большой, в рост, портрет висел на одной из стен просторной гостиной. О том, кто изображен на портрете, было ясно и без объяснений, так как мсье Серж был просто копия своего отца. С противоположной стены гостиной на Поля Бернштейна смотрели два поясных женских портрета.
- Это моя матушка, - пояснил мсье Серж, указывая на один из них. - А это - догадываетесь, кто?
Я догадался. С полотна в тяжелой раме темного золота на меня взглядом властным и упрямым глядела женщина, чертами лица очень похожая на тетушку Эльмиру. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это была Ольга Апостолова-Эдамс. Я, как завороженный, смотрел в ее такие же синие, как у меня, глаза, и думал о вечности. Не знаю, как долго еще я не смог бы оторваться от созерцания портрета прабабки, если бы мсье Серж не сказал, что поскольку стол накрыт именно здесь, в гостиной, то я, если хочу, могу сесть прямо напротив портрета. Я счел необходимым улыбнуться тонкой шутке, и ужин начался.
Длинный стол, накрытый снежно-белой скатертью, был сервирован на две персоны. "Интересно, где бы посадили Талию, если бы я приехал с нею?" озадачился я вопросом, глядя на два густо сервированных полюса стола, разделенных бескрайней, как просторы Антарктиды, белой целиной, и принялся усаживаться. Не без труда придвинув тяжеленный стул на удобное расстояние к столу, я удовлетворенно водрузил на скатерть локти, и подумал, что никогда еще мне не доводилось ужинать в столь изысканно-аристократической обстановке. По сравнению с этой чопорной гостиной с портретами предков на стенах иной средневековый замок мог показаться новостроем кичливых нуворишей с подмосковной Рублевки! А когда в подтверждение этого из боковой двери появились официанты в - с ума сойти! - ливреях, я вообще выпал в осадок. Тем более, что было очень заметно, насколько это приятно хозяину. Но не все золото, что блестит, и не всегда содержимое конфетной коробки по вкусу соответствует яркой обертке. Еда, разложенная по тарелкам (не иначе, как севрского фарфора!), была пресной и невкусной, а красное вино, разлитое из бутылок, с которых благородную погребную пыль смахивали тут же, непосредственно перед откупориванием, сквозило кислятиной. После пары глотков этого благородного пойла, которое мсье Серж смаковал с благоговейной сосредоточенностью, у меня снова разболелась голова.
Но разговор за столом не клеился не только из-за этого. Мсье Серж приберег в качестве темы за ужином, как он выразился "в высшей степени заманчивое" для меня коммерческое предложение. Я в моем теперешнем состоянии просто не мог до конца въехать в его суть, но уловил, что старый пройдоха-адвокат предлагал мне размещение моих денег в какие-то прибыльные бумаги, гарантируя мне безо всякого риска для вложений аж двенадцать процентов годовых. Не будучи специалистом в вопросах выгодности передачи денег в рост, я все-таки понимал, что по мировым меркам это очень высокий процент! Наверное, этим и объяснялось недоуменное удивление мсье Сержа, когда я только вежливо покивал в ответ, и сказал, что я благодарен и подумаю. А что еще мне было сказать? Что в кармане у меня на самом деле что-то около трехсот швейцарских франков, которые, собственно, и составляют весь мой капитал? Ну, а старик-то, конечно, имел право предполагать, что я, прикинув, что мои шесть лимонов могут без проблем приносить мне по шестьдесят тысяч баксов ежемесячно, сами при этом оставаясь нетронутыми, должен был бы подпрыгнуть до потолка вместе с тяжеленным стулом, на котором сидел. Я и прикинул, но только после этих подсчетов мне стало так тошно, что я даже положил на тарелку поднесенную было уже ко рту вилку с насаженной на нее какой-то зеленой несъедобностью. В очередной раз от осознания того, сколько я потерял, я впал в полнейшую прострацию. Да если бы дело было только в деньгах! Мысли перескочили на Галину с Юлькой, к горлу сразу подкатил тугой комок. Естественно, что, находясь в состоянии, когда не совсем понятно, как и жить-то дальше, я, даже если бы и захотел, не смог бы разыграть не только ни искренней радости, ни даже просто заинтересованности столь явно заманчивым предложением. За столом повисла тяжелая пауза.
- Вы, я вижу, не в духе, мой юный друг, - не выдержав, хоть и очень мягко, но с явной обидой в голосе, обратился ко мне мсье Серж. - Надеюсь, ничего серьезного, и причиной вашего сплина является какая-нибудь мелочь вроде отсутствия вашей очаровательной спутницы?
"Да, если бы!" - грустно подумал я. Пришлось, спохватившись, извиняться, ссылаясь на внезапную мигрень.
- Может быть, прервем ужин, если вы нездоровы? - участливо поинтересовался растроганный моими искренними извинениями мсье Серж. - Я понимаю, волнения сегодняшнего дня могли подкосить вас.
Знал бы старик, насколько он зрел в корень насчет сегодняшних волнений!
- Ни в коем случае! - нашел в себе силы возразить я, никоим образом не желая совсем уж испортить вечер гостеприимному хозяину. - Вот только если бы выпить можно было бы чего-нибудь покрепче...
Я боялся, не шокирую ли этой уж больно русской откровенностью рафинированного адвоката, но мои опасения были напрасны. Мсье Серж, хлопнув себя ладонью по лбу, вскричал:
- Ах, склероз, как я мог забыть, что вы предпочитаете бренди?!
И хлопнул еще раз, на сей раз в ладоши. Вбежал официант, выслушал что-то от Бернштейна, склонившись в полупоклоне, удалился и тотчас же вернулся опять, неся на подносе квадратный графин с жидкостью цвета крепко заваренного чая и большой пузатый хрустальный бокал. Отворилась даже на вид тяжелая пробка, и порция напитка перелилась в бокал, медленно стекая па его стенкам густой пленкой. Воздух сразу наполнился ароматом карамели, цветов, ванили и еще чего-то неуловимого. Я сделал своему визави через стол "прозит", и с видом знатока медленно через зубы выцедил бокал. Мне показалось, что мои вкусовые рецепторы, даже оглушенные всей предыдущей мешаниной, просто сошли с ума. Я неплохо разбираюсь в коньяках; доводилось мне пивать и очень дорогие из них. Но такой фантасмагории ощущений дегустация благородного напитка не приносила мне никогда. Секунд десять я сидел, блаженно прислушиваясь к уходящим все дальше вглубь нёба оттенкам вкуса, и чувствуя, как отступает головная боль, и только потом осторожно поставил бокал на скатерть.
- Знаете, что это? - спросил умильно взирающий на меня с другой стороны стола мсье Серж. - Это арманьяк и, клянусь, это лучший арманьяк в мире. Ему восемьдесят с лишним лет. Отец говорил, что год его рождения - 1920-й, был особо урожайным на виноград. Знаете, сколько он стоит? Когда я полностью разорюсь на адвокатской практике, я продам пару ящиков, и поправлю дела. Нет, нет, не стесняйтесь, наливайте еще! Я держу его только для особо дорогих гостей. Для таких, как вы, мой мальчик!
Воспоминания о временах, когда еще отец его был молодым человеком, заставили слезам навернуться на глаза сентиментального адвоката. Да и меня этот нектар богов, мигом расслабив, тоже настроил на размышления о тех далеких годах. Да, 1920-й... В этот год моя прабабка, сейчас гордо взирающая на меня с портрета, а тогда совсем еще девчонка, едва державшаяся на ногах после изнурительной болезни, переходила линию фронта где-то под Перекопом и, чтобы заработать на кусок хлеба, продавала себя на Константинопольской Пере. А мой дед вообще несмышленым пацаном в составе ватаги беспризорников-сорвиголов двигался пешим ли порядком, под вагонами ли железнодорожных составов по голодной, полыхавшей войной Украине, а потом побирался в хлебном Киеве где-нибудь на Крещатике. Тут мне и вспомнились те две несостыковочки, которые уловил я в рассказе мсье Сержа еще тогда, в Балчуге. Вот и тема для разговора, которая была мне сейчас ой как интересна! Я, воспользовавшись разрешением, плеснул себе еще в бокал, и принялся расспрашивать мсье Сержа об истории его знакомства с "Московским Законником" и о подробностях их совместных поисков наследника, а чтобы адвокат не скатился на пересказ всей истории, я напрямую спросил, не кажется ли тому странным неожиданное нахождение упоминаний об Алеше Нарышкине в каких-то чудом сохранившихся архивах, и видел ли он вообще эти архивы. Мсье Серж в ответ долго молча глядел на меня, пальцами крутя по белой скатерти за высокую ножку свой бокал с остатками вина в нем, а потом задумчиво сказал, что архивов он этих не видел, хотя неоднократно просил господина Шуляева ему их показать, но тот всегда ссылался на то, что с документов якобы не представляется возможным снять копию. Это в голодной-то России за деньги невероятно! Более того, выяснилось, что мсье Сержу всегда казалось в странным то обстоятельство, что Ольга Апостолова, в 1923-м имея возможность просматривать все архивы, открытые для нее по личному указанию Ленина, не обнаружила в них того, что почти восемьюдесятью годами спустя в них смог найти Шуляев. Объяснение же, что, дескать, только Шуляев смог додуматься до того, что могла произойти замена имен с Алексея на Всеволода, при ближайшем рассмотрении тоже не выдерживает критики. Зная Ольгу Апостолову, мсье Серж был уверен в том, что просматривая архивы, она проверила бы записи обо всех детях, чьи данные хоть немного подходили под описание потерявшегося племянника, независимо от имени. Глядя на целеустремленный облик прабабки на портрете, я с ним согласился. Эта женщина, пройдя и пережив такое, ухватилась бы за малейшее упоминание, если бы оно было. Значит, его не было. Так что же, Шуляев ничего в никаких архивах не находил? Но тогда, - как же он на тетку Эльмиру вышел-то? "Да не на тетку, а на тебя, на тебя вышли они! - родилась в голове одинокая мысль. - Ведь сразу тебе странным показалось, что сначала поиски потомков Неказуева привели к Чайковской, а не к Неказуеву!" Мысли в заполненной благоухающим арманьячным туманом голове путались, но ощущение того, что ухвачена та самая ниточка, которая может привести к разгадке, было абсолютно отчетливое.
- Но ведь в конечном итоге все завершилось, как нужно? - забеспокоился мсье Серж. - Или что-то не так?
- Нет, нет, все в порядке, - небрежно махнул рукой я. - Так, просто привычка анализировать ситуацию до конца.
После этих слов Мсье Серж настолько уважительно наклонил в мою сторону свою седую голову, что мне стало неудобно. "Эх, если бы у тебя на самом деле была такая привычка, болван ты эдакий, - в отместку высек себя за пустозвонство я, - не попал бы ты теперь в такую задницу!"
Не знаю, что тому больше виной - божественный напиток, или предчувствие близкого решения головоломки, но настроение у меня стало гораздо лучше того, с каким я сюда приехал. Между тем на часах была уже половина одиннадцатого. Пора была уже и честь знать, тем более, что неудержимо клонило ко сну. Как раз подали десерт и кофе. Сказав, что, к сожалению, назавтра он улетает по неотложному делу в США, мсье Серж сказал, что сколько бы мне ни вздумалось задержаться в Женеве, Ален в полном моем распоряжении. Я поблагодарил, хотя и не мог понять, зачем он мог бы мне понадобится. А еще я поймал себя на мысли, что после того, как мне показалось, что молодой швейцарец неровно дышит к Талии, я стал испытывать к нему неприязнь.
- И, прошу вас, мой друг, не отказывайтесь от моего предложения по поводу размещения ваших средств, - уже пожимая мне на прощание руку, опять вернулся к болезненной для меня теме мсье Серж. - Поверьте, такие предложения я делаю только очень близким людям. Сохранность ваших средств полная, гарантии - абсолютные. Для того, чтобы избежать налогов, ваши дивиденды будут поступать в банк в одной из офшорных зон...
- Где-нибудь на Британских Виргинских островах или на Кипре? - с видом знатока ввернул я.
- О, Глеб Аркадьевич, - удивленно развел руками Бернштейн, в первый раз назвав меня с глазу на глаз по имени-отчеству. - Оказывается, вы гораздо более сведущи в этих вопросах, чем хотите казаться!
От незатейливого комплимента я зарделся, как молодуха, которую прилюдно ущипнули за задницу, и в шутку ответил:
- Только одно меня во всем этом не устраивает, - что ваши банки в пятницу закрываются в три часа! А вдруг мне понадобится крупная сумма на уикенд?
- О, не беспокойтесь, это только у нас, в ленивой Швейцарии, рассмеялся в ответ мсье Серж. - Кипрские банки работают до пяти.
Меня будто чем-то толкнуло в грудь. Как - до пяти? Это значит, что Голос меня мистифицировал, говоря, что сможет узнать, перевел ли я деньги, только в понедельник? Но зачем ему держать меня здесь, если деньги он уже получил? На этот новый вопрос ответа у меня пока не было, но я чувствовал, что стал к разгадке задачи еще не полшажка ближе. Вот так ужин удался! А я еще сомневался, ехать мне, или нет.
Ставший уже совсем родным Мерседес мигом домчал меня до гостиницы. Я ввалился в номер, на ходу стягивая с шеи галстук, но повалился на кровать, так и не успев докончить эту операцию. Заснул я, похоже, еще до того, как моя голова коснулась подушки.
Глава 11. Домой!
Суббота, утро
Когда я открыл глаза, была половина десятого. Неяркий свет явно пасмурного утра пробивался сквозь неплотно задернутые портьеры. Я всю ночь так проспал в том виде, как пришел - в тенниске, брюках и ботинках. Только пиджак валялся на полу в прихожей. Хорош же я был! Но, как ни странно, вместо похмельных симптомов я ощущал настоящий прилив сил! Приняв же душ, я почувствовал себя вообще как новорожденный и, памятуя о необходимости экономить, поспешил вниз в лобби-бар за халявным завтраком, который заканчивался в десять. Наевшись от пуза яичницы, бекона и сарделек, запитых кофе с рогаликами, я снова поднялся к себе в номер и принялся осмысливать информацию, невзначай почерпнутую вчера от мсье Сержа. Усмехнувшись, я назвал это "расследованием".
Во-первых, стало абсолютно очевидно, что "нашли" меня и тетку Эльмиру не в результате целенаправленных поисков. Вообще все очень напоминало тот случай, когда нужного человека или людей, которых не получается найти, просто создают. Если бы не теткина татуировка да ее поразительное сходство с портретом своей бабки, очень было бы похоже на то, что наследником меня просто сделали. Как будто кто-то, кто с одной стороны знал про Ольгу Апостолову-Эдамс и ее завещание с клаузулой, а с другой - про теткины и мои генеалогические притязания, совместил эти две части головоломки, как половинки разорванной надвое банкноты. Значит, для того, чтобы разгадать головоломку, мне надо четко определить две "команды" - знавших о наследстве, и знавших о наследниках. После этого останется вычислить того или тех, кто мог играть за обе команды, или установить связь между игроками разных команд.
В "команде завещания" всего два человека: Лорик и Шуляев. Вообще-то, еще и Серж Бернштейн, но после того, как я увидел портрет Ольги Апостоловой на стене в гостиной у него дома, становится ясно, что он - не мог.
В команде тех, кто знал о нас с теткой, благодаря моей болтливости, конечно, огромный круг людей. Но надо полагать, что только те из них, кто знал о моем объявлении, реально подходят на амплуа злодеев. А таких гораздо меньше. В сердце опять забрался холод, потому что по всем признакам под описание подходили все-таки только два человека. Роман и Гоха. Господи, неужели еще одно предательство близкого человека? Потому, что даже после разлада Роман все равно был человеком, мягко скажем, не совсем чужим. Не говоря уж о Гохе.
Но, слава Богу, каждый из них подходит только по двум признакам из трех. Для того, чтобы появились мало-мальски веские основания для подозрений, необходимо было выявить наличие у них связей с кем-нибудь из другой команды. С покойным Лориком или Шуляевым. По крайней мере в первом приближении таких связей не просматривалось. С одной стороны, это был очередной тупик, с другой - избавляло меня от страшной необходимости подозревать лучшего друга. Я облегченно вздохнул
Во-вторых, из выясненного мною графика работы Кипрских банков следовало, что зловещий Голос на самом деле держит меня здесь на привязи не из-за денег, а по какой-то другой причине. По какой - непонятно, но ясно одно - вряд ли я нужен ему здесь, в Женеве, просто я не нужен ему в Москве. Значит, в понедельник должно произойти что-то очень для Голоса важное и, находясь в Москве, я могу этому как-то помешать? У меня сразу возникло неистребимое желание быть там, где я могу помешать планам Голоса. А что, вдруг его предупрежденье, Чтобы я сидел здесь и не рыпался - просто блеф и понты? Как он вообще собирается проверять, здесь ли я? Если через своего агента Талию, то его карта бита! И тут зазвонил мой телефон. Я схватил трубку, уже зная, кто это. Я не ошибся.
- Здравствуйте, Глеб Аркадьевич, - произнес мне в ухо Голос. - Как дела?
"Господи, какие у меня могут быть дела?" - недоуменно подумал я, но вслух ответил, стараясь, чтобы голос не дрожал:
- Все в порядке, спасибо. Как там мои?
- Прежде, чем я вам отвечу, - вкрадчиво начал Голос, - вы должны пройти испытание на послушание. Сейчас вы выключите телефон, и включите его ровно через пять минут.
И - отсоединился. Я, не попадая на клавишу трясущимися пальцами, выполнил его распоряжение. Ровно пять минут я не отрываясь, смотрел то на темный прямоугольник телефонного дисплея, то на часы, размышляя, зачем это Голосу понадобилось, чтобы я отключал мобильник. Ровно в ту же секунду, когда стрелки часов закончили отмерять заданный мне временной интервал, я включил телефон снова. Какое-то время аппарат, как обычно, искал доступную сеть и, наконец, надписью "Swisscom" радостно отрапортовал, что нашел ее и готов к работе. Снова потянулось томительное ожидание звонка. Секунды казались минутами, а минуты тянулись часами. Наконец, табло мобильника вспыхнуло внутренней подсветкой, и вслед за этим раздался звонок вызова.
- Вы правильно поступаете, Глеб Аркадиевич, что сидите там, где вам сказано, и никуда не рыпаетесь, - насмешливо произнес Голос. - В награду за это слушайте.
В трубке несколько раз что-то щелкнуло, и после этого я услышал голос Галины:
- Здравствуй, Глеб! Сейчас суббота, на моих часах половина второго. Не волнуйся, мы с Юлькой живы. Нас держат в каком-то подвале, здесь темно. Кто нас здесь держит, я не знаю. С нами не разговаривают, а только пишут нам записки. Я постоянно хочу спать, и Юлька тоже. Наверное, что-то подмешивают в воду. Они написали, чтобы ты и впредь выполнял все их распоряжения, тогда нас оставят в живых. Я люблю тебя, Глеб, и знаю, что ты освободишь нас. Все, я прощаюсь с тобой. Юлька хочет что-то сказать.
В трубке опять щелкнуло, и Юлькин голос прошептал мне прямо в ухо:
- Папа, забери нас с мамой отсюда! Мне страшно.
У меня из глаз брызнули слезы, и я закричал в микрофон:
- Юля, Юленька, дочка! Я обязательно, обязательно вас спасу!
О, если бы в эту секунду тот, кто держит Галину и Юльку в темном подвале, оказался бы в пределах моей досягаемости, клянусь, никакие моральные принципы, никакая вера в Бога не остановила бы меня перед тем, чтобы в одно мгновение растерзать мерзавца голыми руками! Теперь я понимал, как в состоянии аффекта совершаются самые страшные убийства!
- Это была запись, - как обухом по голове остудил мой порыв Голос. Прямого эфира с вашей семьей вы еще не заслужили.
До этого я, сам того не сознавая, стоял посередине комнаты, видимо, вскочив, когда услышал в трубке Галинин голос, а тут колени мои подкосились, и я опять плюхнулся в кресло. Запись, это была магнитофонная запись? Но почему?! Я ничего не понимал. Все объяснил Голос.
- Как видите, ваша семья цела и невредима, - произнес он, - мы соблюдаем договоренности. Завтра я позвоню вам снова и дам вам прослушать новую запись столь близких вам исполнителей. А если в понедельник поступят деньги, вы сможете переговорить с ними он-лайн. Вам все ясно?
- Да, - машинально ответил я, но в трубке уже была только пустота.
Только через несколько минут, когда поутихло бешено колотившееся сердце, и пальцы перестали мертвой хваткой сжимать ни в чем не повинный телефон, ко мне опять вернулась способность соображать. И сообразил я следующее.
Первым и главным было то, что мои живы, хоть и не очень здоровы. Второе - я понял, как Голос контролирует мое пребывание в Женеве. Когда я выключил по его команде телефон, он перезвонил мне, и по ответу системы понял, что я на месте. Для подтверждения этой версии я еще раз выключил свой мобильный и позвонил на свой номер с гостиничного телефона. Ну, точно приятный голосок механической операторши что-то забалабонил по-французски. Правильно, находись я в Москве, треклятая МТС сразу же сообщила бы Голосу об этом на чистом русском! Третье - для того, чтобы я не свихнулся на почве тревоги за семью и не рванул бы в Москву, Голос прокрутил мне запись с голосами Галины и Юльки, а хоть и косвенно, это свидетельствует о том, что мои пока в относительной безопасности. По крайней мере, до понедельника. Но почему похитители не разговаривают с пленниками? Не знают русского? Чтобы не выдал акцент? Или - чтобы не узнали голос? И опять эта мысль подводила меня к версии, что Голос, вполне вероятно, кто-то из своих. Ну, что ж, все не так плохо, как кажется на первый взгляд. Еще бы деньжат бы где раздобыть, да сообразить, как обмануть Голосовы проверочки, и можно было бы подумать о том, а не рвануть ли на самом деле в Москву, разбираться с делами, так сказать, по месту их совершения. Ладно, об этом позже, а сейчас - в клинику. Посмотрим, не добавит ли мне ясности еще и разговор с Талией.
Ввиду материальных затруднений я с Ташиной сумкой через плечо рванул на Швейцарский бульвар пешочком. Вчерашний арманьяк и иже с ним быстренько стали выходить обильным потом, но минут через сорок я, тяжело переводя дух, стоял на пороге клиники. Наверное, по случаю субботы дверь была заперта, но мне не пришлось долго дергать за ручку, потому что откуда-то сверху раздался Ташин голос:
- Привет, Глеб, я здесь!
Я поднял голову. Талия, рискуя вывалиться, чуть не по пояс высовывалась из маленького окошка на третьем этаже, и махала мне рукой, улыбаясь во весь рот. В ответ я сдержанно кивнул ей головой. Через минуту дверь открыли, я вошел, и поднялся на второй этаж. Талия ждала меня в небольшом холле знакомого мне коридора на втором этаже, и сразу же бросилась мне на шею. Она была простоволосая, в симпатичном розовеньком халатике, ничуть не походившем на больничный, и мягких шлепках на босу ногу. От ее волос, кроме такого привычного ее запаха, чуть-чуть пахло лекарствами. Она крепко прижалась ко мне, прошептала: "Я так скучала по тебе!", и затихла. Я стоял, слыша, как трепещет Ташино сердце, и мне тоже захотелось обнять ее. С трудом я взял себя в руки, и отстранился от нее.
- Надо поговорить, - сказал я, глядя ей в глаза.
Наверное, она сразу все поняла, потому, что сникла вся, и молча села в кресло, пристроив локти рук, сжатых в замок, между колен. Я сел в кресло рядом с ней.
- Я все знаю, - начал я, и она кивнула.
Я рассказал ей все, что знал, и поделился всем, о чем догадывался. Она слушала молча, не перебивая, только ее голова опускалась все ниже. Только когда мой рассказ уже подходил к концу, она подняла глаза и затравленно посмотрела на меня. Боже, какая в этих глазах была тоска!
- Ты можешь очень помочь мне, если расскажешь, что знаешь, - хмуро закончил я, помолчал, и поправился: - Даже не мне поможешь, а моей жене и дочери.
Талия минуту молчала, потом с отрешенным видом начала говорить. Разумеется, мне и раньше было ясно, что "матподдержку" Талия получала и до меня, просто не хотел думать об этом, равно как и о том, как это занятие на русском языке называется. Клиентов, которые не прочь попробовать экзотики, ей поставляла некто Роза - старая, профессиональная сутенерша, которой Талия "отстегивала" процент. Вот на этом-то полгода назад Лорик Талию и подловил. Он пришел от Розы, как обыкновенный клиент. Только она разделась и легла в постель, как клиент, заявив, что хочет заранее рассчитаться, протянул ей деньги. Как только она взяла их, в квартиру ворвались люди в штатском. Среди них были испуганные соседи и совсем еще мальчик лет двенадцати, который на вопрос "клиента": "Это она?" ответил: "Да, это она заставляла меня делать то, что на кассете" и показал на нее пальцем. Талия была ни жива, ни мертва, а Лорик сказал ей, что все они - сотрудники милиции и понятые, и что она арестована за содержание притона, проституцию и вовлечение в занятие этим несовершеннолетних. Несовершеннолетний - вот этот мальчик, которого изнасиловали двое мужчин кавказской национальности, при этом все снимая на пленку. Кавказцев по заявлению мальчика задержали, и те показали, что деньги за мальчика они заплатили ей, Талии. И мальчик показал на нее. У мальчика многочисленные внутренние разрывы и повреждения, и что по совокупности ей "светит" лет семь, не меньше. У Талии все поплыло перед глазами, и она лишилась чувств.
Когда она пришла в себя, в комнате кроме Лорика никого уже не было. Он сказал, что дело можно закрыть, если она подпишет чистосердечное признание, и согласится на него работать. Но Талия уже смогла немного взять себя в руки, и начала сопротивляться. Она сказала, что ничего подписывать не будет, а на суде дело, безусловно, "развалится". Тогда Лорик усмехнулся, и сказал, что, возможно, будет и так, но что она, Виталия Виревич, думает о том, чтобы прямо сейчас поехать в следственный изолятор, и быть помещенной в общую камеру с уголовниками, ведь по общегражданскому паспорту она - до сих пор мужчина. И сидеть в этой камере вплоть до выяснения обстоятельств? А обстоятельства могут и не выяснится, зато при обыске у нее на квартире могут найти чек с героином. И знает ли она настоящее значение выражения: "Искать приключения на собственную задницу?" Талия не выдержала, и согласилась. Она собственноручно написала признание в том, что занималась проституцией, содержала притон, сдавала малолетних девочек и мальчиков извращенцам-кавказцам, и сама неоднократно вступала в противоестественную интимную связь с тем самым мальчиком. Лорик ушел, сказав, что свяжется с ней, и скажет, что делать. А после его ухода двадцатидвухлетняя Талия обнаружила, что в ее голове полно седых волос.
- Это моя матушка, - пояснил мсье Серж, указывая на один из них. - А это - догадываетесь, кто?
Я догадался. С полотна в тяжелой раме темного золота на меня взглядом властным и упрямым глядела женщина, чертами лица очень похожая на тетушку Эльмиру. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это была Ольга Апостолова-Эдамс. Я, как завороженный, смотрел в ее такие же синие, как у меня, глаза, и думал о вечности. Не знаю, как долго еще я не смог бы оторваться от созерцания портрета прабабки, если бы мсье Серж не сказал, что поскольку стол накрыт именно здесь, в гостиной, то я, если хочу, могу сесть прямо напротив портрета. Я счел необходимым улыбнуться тонкой шутке, и ужин начался.
Длинный стол, накрытый снежно-белой скатертью, был сервирован на две персоны. "Интересно, где бы посадили Талию, если бы я приехал с нею?" озадачился я вопросом, глядя на два густо сервированных полюса стола, разделенных бескрайней, как просторы Антарктиды, белой целиной, и принялся усаживаться. Не без труда придвинув тяжеленный стул на удобное расстояние к столу, я удовлетворенно водрузил на скатерть локти, и подумал, что никогда еще мне не доводилось ужинать в столь изысканно-аристократической обстановке. По сравнению с этой чопорной гостиной с портретами предков на стенах иной средневековый замок мог показаться новостроем кичливых нуворишей с подмосковной Рублевки! А когда в подтверждение этого из боковой двери появились официанты в - с ума сойти! - ливреях, я вообще выпал в осадок. Тем более, что было очень заметно, насколько это приятно хозяину. Но не все золото, что блестит, и не всегда содержимое конфетной коробки по вкусу соответствует яркой обертке. Еда, разложенная по тарелкам (не иначе, как севрского фарфора!), была пресной и невкусной, а красное вино, разлитое из бутылок, с которых благородную погребную пыль смахивали тут же, непосредственно перед откупориванием, сквозило кислятиной. После пары глотков этого благородного пойла, которое мсье Серж смаковал с благоговейной сосредоточенностью, у меня снова разболелась голова.
Но разговор за столом не клеился не только из-за этого. Мсье Серж приберег в качестве темы за ужином, как он выразился "в высшей степени заманчивое" для меня коммерческое предложение. Я в моем теперешнем состоянии просто не мог до конца въехать в его суть, но уловил, что старый пройдоха-адвокат предлагал мне размещение моих денег в какие-то прибыльные бумаги, гарантируя мне безо всякого риска для вложений аж двенадцать процентов годовых. Не будучи специалистом в вопросах выгодности передачи денег в рост, я все-таки понимал, что по мировым меркам это очень высокий процент! Наверное, этим и объяснялось недоуменное удивление мсье Сержа, когда я только вежливо покивал в ответ, и сказал, что я благодарен и подумаю. А что еще мне было сказать? Что в кармане у меня на самом деле что-то около трехсот швейцарских франков, которые, собственно, и составляют весь мой капитал? Ну, а старик-то, конечно, имел право предполагать, что я, прикинув, что мои шесть лимонов могут без проблем приносить мне по шестьдесят тысяч баксов ежемесячно, сами при этом оставаясь нетронутыми, должен был бы подпрыгнуть до потолка вместе с тяжеленным стулом, на котором сидел. Я и прикинул, но только после этих подсчетов мне стало так тошно, что я даже положил на тарелку поднесенную было уже ко рту вилку с насаженной на нее какой-то зеленой несъедобностью. В очередной раз от осознания того, сколько я потерял, я впал в полнейшую прострацию. Да если бы дело было только в деньгах! Мысли перескочили на Галину с Юлькой, к горлу сразу подкатил тугой комок. Естественно, что, находясь в состоянии, когда не совсем понятно, как и жить-то дальше, я, даже если бы и захотел, не смог бы разыграть не только ни искренней радости, ни даже просто заинтересованности столь явно заманчивым предложением. За столом повисла тяжелая пауза.
- Вы, я вижу, не в духе, мой юный друг, - не выдержав, хоть и очень мягко, но с явной обидой в голосе, обратился ко мне мсье Серж. - Надеюсь, ничего серьезного, и причиной вашего сплина является какая-нибудь мелочь вроде отсутствия вашей очаровательной спутницы?
"Да, если бы!" - грустно подумал я. Пришлось, спохватившись, извиняться, ссылаясь на внезапную мигрень.
- Может быть, прервем ужин, если вы нездоровы? - участливо поинтересовался растроганный моими искренними извинениями мсье Серж. - Я понимаю, волнения сегодняшнего дня могли подкосить вас.
Знал бы старик, насколько он зрел в корень насчет сегодняшних волнений!
- Ни в коем случае! - нашел в себе силы возразить я, никоим образом не желая совсем уж испортить вечер гостеприимному хозяину. - Вот только если бы выпить можно было бы чего-нибудь покрепче...
Я боялся, не шокирую ли этой уж больно русской откровенностью рафинированного адвоката, но мои опасения были напрасны. Мсье Серж, хлопнув себя ладонью по лбу, вскричал:
- Ах, склероз, как я мог забыть, что вы предпочитаете бренди?!
И хлопнул еще раз, на сей раз в ладоши. Вбежал официант, выслушал что-то от Бернштейна, склонившись в полупоклоне, удалился и тотчас же вернулся опять, неся на подносе квадратный графин с жидкостью цвета крепко заваренного чая и большой пузатый хрустальный бокал. Отворилась даже на вид тяжелая пробка, и порция напитка перелилась в бокал, медленно стекая па его стенкам густой пленкой. Воздух сразу наполнился ароматом карамели, цветов, ванили и еще чего-то неуловимого. Я сделал своему визави через стол "прозит", и с видом знатока медленно через зубы выцедил бокал. Мне показалось, что мои вкусовые рецепторы, даже оглушенные всей предыдущей мешаниной, просто сошли с ума. Я неплохо разбираюсь в коньяках; доводилось мне пивать и очень дорогие из них. Но такой фантасмагории ощущений дегустация благородного напитка не приносила мне никогда. Секунд десять я сидел, блаженно прислушиваясь к уходящим все дальше вглубь нёба оттенкам вкуса, и чувствуя, как отступает головная боль, и только потом осторожно поставил бокал на скатерть.
- Знаете, что это? - спросил умильно взирающий на меня с другой стороны стола мсье Серж. - Это арманьяк и, клянусь, это лучший арманьяк в мире. Ему восемьдесят с лишним лет. Отец говорил, что год его рождения - 1920-й, был особо урожайным на виноград. Знаете, сколько он стоит? Когда я полностью разорюсь на адвокатской практике, я продам пару ящиков, и поправлю дела. Нет, нет, не стесняйтесь, наливайте еще! Я держу его только для особо дорогих гостей. Для таких, как вы, мой мальчик!
Воспоминания о временах, когда еще отец его был молодым человеком, заставили слезам навернуться на глаза сентиментального адвоката. Да и меня этот нектар богов, мигом расслабив, тоже настроил на размышления о тех далеких годах. Да, 1920-й... В этот год моя прабабка, сейчас гордо взирающая на меня с портрета, а тогда совсем еще девчонка, едва державшаяся на ногах после изнурительной болезни, переходила линию фронта где-то под Перекопом и, чтобы заработать на кусок хлеба, продавала себя на Константинопольской Пере. А мой дед вообще несмышленым пацаном в составе ватаги беспризорников-сорвиголов двигался пешим ли порядком, под вагонами ли железнодорожных составов по голодной, полыхавшей войной Украине, а потом побирался в хлебном Киеве где-нибудь на Крещатике. Тут мне и вспомнились те две несостыковочки, которые уловил я в рассказе мсье Сержа еще тогда, в Балчуге. Вот и тема для разговора, которая была мне сейчас ой как интересна! Я, воспользовавшись разрешением, плеснул себе еще в бокал, и принялся расспрашивать мсье Сержа об истории его знакомства с "Московским Законником" и о подробностях их совместных поисков наследника, а чтобы адвокат не скатился на пересказ всей истории, я напрямую спросил, не кажется ли тому странным неожиданное нахождение упоминаний об Алеше Нарышкине в каких-то чудом сохранившихся архивах, и видел ли он вообще эти архивы. Мсье Серж в ответ долго молча глядел на меня, пальцами крутя по белой скатерти за высокую ножку свой бокал с остатками вина в нем, а потом задумчиво сказал, что архивов он этих не видел, хотя неоднократно просил господина Шуляева ему их показать, но тот всегда ссылался на то, что с документов якобы не представляется возможным снять копию. Это в голодной-то России за деньги невероятно! Более того, выяснилось, что мсье Сержу всегда казалось в странным то обстоятельство, что Ольга Апостолова, в 1923-м имея возможность просматривать все архивы, открытые для нее по личному указанию Ленина, не обнаружила в них того, что почти восемьюдесятью годами спустя в них смог найти Шуляев. Объяснение же, что, дескать, только Шуляев смог додуматься до того, что могла произойти замена имен с Алексея на Всеволода, при ближайшем рассмотрении тоже не выдерживает критики. Зная Ольгу Апостолову, мсье Серж был уверен в том, что просматривая архивы, она проверила бы записи обо всех детях, чьи данные хоть немного подходили под описание потерявшегося племянника, независимо от имени. Глядя на целеустремленный облик прабабки на портрете, я с ним согласился. Эта женщина, пройдя и пережив такое, ухватилась бы за малейшее упоминание, если бы оно было. Значит, его не было. Так что же, Шуляев ничего в никаких архивах не находил? Но тогда, - как же он на тетку Эльмиру вышел-то? "Да не на тетку, а на тебя, на тебя вышли они! - родилась в голове одинокая мысль. - Ведь сразу тебе странным показалось, что сначала поиски потомков Неказуева привели к Чайковской, а не к Неказуеву!" Мысли в заполненной благоухающим арманьячным туманом голове путались, но ощущение того, что ухвачена та самая ниточка, которая может привести к разгадке, было абсолютно отчетливое.
- Но ведь в конечном итоге все завершилось, как нужно? - забеспокоился мсье Серж. - Или что-то не так?
- Нет, нет, все в порядке, - небрежно махнул рукой я. - Так, просто привычка анализировать ситуацию до конца.
После этих слов Мсье Серж настолько уважительно наклонил в мою сторону свою седую голову, что мне стало неудобно. "Эх, если бы у тебя на самом деле была такая привычка, болван ты эдакий, - в отместку высек себя за пустозвонство я, - не попал бы ты теперь в такую задницу!"
Не знаю, что тому больше виной - божественный напиток, или предчувствие близкого решения головоломки, но настроение у меня стало гораздо лучше того, с каким я сюда приехал. Между тем на часах была уже половина одиннадцатого. Пора была уже и честь знать, тем более, что неудержимо клонило ко сну. Как раз подали десерт и кофе. Сказав, что, к сожалению, назавтра он улетает по неотложному делу в США, мсье Серж сказал, что сколько бы мне ни вздумалось задержаться в Женеве, Ален в полном моем распоряжении. Я поблагодарил, хотя и не мог понять, зачем он мог бы мне понадобится. А еще я поймал себя на мысли, что после того, как мне показалось, что молодой швейцарец неровно дышит к Талии, я стал испытывать к нему неприязнь.
- И, прошу вас, мой друг, не отказывайтесь от моего предложения по поводу размещения ваших средств, - уже пожимая мне на прощание руку, опять вернулся к болезненной для меня теме мсье Серж. - Поверьте, такие предложения я делаю только очень близким людям. Сохранность ваших средств полная, гарантии - абсолютные. Для того, чтобы избежать налогов, ваши дивиденды будут поступать в банк в одной из офшорных зон...
- Где-нибудь на Британских Виргинских островах или на Кипре? - с видом знатока ввернул я.
- О, Глеб Аркадьевич, - удивленно развел руками Бернштейн, в первый раз назвав меня с глазу на глаз по имени-отчеству. - Оказывается, вы гораздо более сведущи в этих вопросах, чем хотите казаться!
От незатейливого комплимента я зарделся, как молодуха, которую прилюдно ущипнули за задницу, и в шутку ответил:
- Только одно меня во всем этом не устраивает, - что ваши банки в пятницу закрываются в три часа! А вдруг мне понадобится крупная сумма на уикенд?
- О, не беспокойтесь, это только у нас, в ленивой Швейцарии, рассмеялся в ответ мсье Серж. - Кипрские банки работают до пяти.
Меня будто чем-то толкнуло в грудь. Как - до пяти? Это значит, что Голос меня мистифицировал, говоря, что сможет узнать, перевел ли я деньги, только в понедельник? Но зачем ему держать меня здесь, если деньги он уже получил? На этот новый вопрос ответа у меня пока не было, но я чувствовал, что стал к разгадке задачи еще не полшажка ближе. Вот так ужин удался! А я еще сомневался, ехать мне, или нет.
Ставший уже совсем родным Мерседес мигом домчал меня до гостиницы. Я ввалился в номер, на ходу стягивая с шеи галстук, но повалился на кровать, так и не успев докончить эту операцию. Заснул я, похоже, еще до того, как моя голова коснулась подушки.
Глава 11. Домой!
Суббота, утро
Когда я открыл глаза, была половина десятого. Неяркий свет явно пасмурного утра пробивался сквозь неплотно задернутые портьеры. Я всю ночь так проспал в том виде, как пришел - в тенниске, брюках и ботинках. Только пиджак валялся на полу в прихожей. Хорош же я был! Но, как ни странно, вместо похмельных симптомов я ощущал настоящий прилив сил! Приняв же душ, я почувствовал себя вообще как новорожденный и, памятуя о необходимости экономить, поспешил вниз в лобби-бар за халявным завтраком, который заканчивался в десять. Наевшись от пуза яичницы, бекона и сарделек, запитых кофе с рогаликами, я снова поднялся к себе в номер и принялся осмысливать информацию, невзначай почерпнутую вчера от мсье Сержа. Усмехнувшись, я назвал это "расследованием".
Во-первых, стало абсолютно очевидно, что "нашли" меня и тетку Эльмиру не в результате целенаправленных поисков. Вообще все очень напоминало тот случай, когда нужного человека или людей, которых не получается найти, просто создают. Если бы не теткина татуировка да ее поразительное сходство с портретом своей бабки, очень было бы похоже на то, что наследником меня просто сделали. Как будто кто-то, кто с одной стороны знал про Ольгу Апостолову-Эдамс и ее завещание с клаузулой, а с другой - про теткины и мои генеалогические притязания, совместил эти две части головоломки, как половинки разорванной надвое банкноты. Значит, для того, чтобы разгадать головоломку, мне надо четко определить две "команды" - знавших о наследстве, и знавших о наследниках. После этого останется вычислить того или тех, кто мог играть за обе команды, или установить связь между игроками разных команд.
В "команде завещания" всего два человека: Лорик и Шуляев. Вообще-то, еще и Серж Бернштейн, но после того, как я увидел портрет Ольги Апостоловой на стене в гостиной у него дома, становится ясно, что он - не мог.
В команде тех, кто знал о нас с теткой, благодаря моей болтливости, конечно, огромный круг людей. Но надо полагать, что только те из них, кто знал о моем объявлении, реально подходят на амплуа злодеев. А таких гораздо меньше. В сердце опять забрался холод, потому что по всем признакам под описание подходили все-таки только два человека. Роман и Гоха. Господи, неужели еще одно предательство близкого человека? Потому, что даже после разлада Роман все равно был человеком, мягко скажем, не совсем чужим. Не говоря уж о Гохе.
Но, слава Богу, каждый из них подходит только по двум признакам из трех. Для того, чтобы появились мало-мальски веские основания для подозрений, необходимо было выявить наличие у них связей с кем-нибудь из другой команды. С покойным Лориком или Шуляевым. По крайней мере в первом приближении таких связей не просматривалось. С одной стороны, это был очередной тупик, с другой - избавляло меня от страшной необходимости подозревать лучшего друга. Я облегченно вздохнул
Во-вторых, из выясненного мною графика работы Кипрских банков следовало, что зловещий Голос на самом деле держит меня здесь на привязи не из-за денег, а по какой-то другой причине. По какой - непонятно, но ясно одно - вряд ли я нужен ему здесь, в Женеве, просто я не нужен ему в Москве. Значит, в понедельник должно произойти что-то очень для Голоса важное и, находясь в Москве, я могу этому как-то помешать? У меня сразу возникло неистребимое желание быть там, где я могу помешать планам Голоса. А что, вдруг его предупрежденье, Чтобы я сидел здесь и не рыпался - просто блеф и понты? Как он вообще собирается проверять, здесь ли я? Если через своего агента Талию, то его карта бита! И тут зазвонил мой телефон. Я схватил трубку, уже зная, кто это. Я не ошибся.
- Здравствуйте, Глеб Аркадьевич, - произнес мне в ухо Голос. - Как дела?
"Господи, какие у меня могут быть дела?" - недоуменно подумал я, но вслух ответил, стараясь, чтобы голос не дрожал:
- Все в порядке, спасибо. Как там мои?
- Прежде, чем я вам отвечу, - вкрадчиво начал Голос, - вы должны пройти испытание на послушание. Сейчас вы выключите телефон, и включите его ровно через пять минут.
И - отсоединился. Я, не попадая на клавишу трясущимися пальцами, выполнил его распоряжение. Ровно пять минут я не отрываясь, смотрел то на темный прямоугольник телефонного дисплея, то на часы, размышляя, зачем это Голосу понадобилось, чтобы я отключал мобильник. Ровно в ту же секунду, когда стрелки часов закончили отмерять заданный мне временной интервал, я включил телефон снова. Какое-то время аппарат, как обычно, искал доступную сеть и, наконец, надписью "Swisscom" радостно отрапортовал, что нашел ее и готов к работе. Снова потянулось томительное ожидание звонка. Секунды казались минутами, а минуты тянулись часами. Наконец, табло мобильника вспыхнуло внутренней подсветкой, и вслед за этим раздался звонок вызова.
- Вы правильно поступаете, Глеб Аркадиевич, что сидите там, где вам сказано, и никуда не рыпаетесь, - насмешливо произнес Голос. - В награду за это слушайте.
В трубке несколько раз что-то щелкнуло, и после этого я услышал голос Галины:
- Здравствуй, Глеб! Сейчас суббота, на моих часах половина второго. Не волнуйся, мы с Юлькой живы. Нас держат в каком-то подвале, здесь темно. Кто нас здесь держит, я не знаю. С нами не разговаривают, а только пишут нам записки. Я постоянно хочу спать, и Юлька тоже. Наверное, что-то подмешивают в воду. Они написали, чтобы ты и впредь выполнял все их распоряжения, тогда нас оставят в живых. Я люблю тебя, Глеб, и знаю, что ты освободишь нас. Все, я прощаюсь с тобой. Юлька хочет что-то сказать.
В трубке опять щелкнуло, и Юлькин голос прошептал мне прямо в ухо:
- Папа, забери нас с мамой отсюда! Мне страшно.
У меня из глаз брызнули слезы, и я закричал в микрофон:
- Юля, Юленька, дочка! Я обязательно, обязательно вас спасу!
О, если бы в эту секунду тот, кто держит Галину и Юльку в темном подвале, оказался бы в пределах моей досягаемости, клянусь, никакие моральные принципы, никакая вера в Бога не остановила бы меня перед тем, чтобы в одно мгновение растерзать мерзавца голыми руками! Теперь я понимал, как в состоянии аффекта совершаются самые страшные убийства!
- Это была запись, - как обухом по голове остудил мой порыв Голос. Прямого эфира с вашей семьей вы еще не заслужили.
До этого я, сам того не сознавая, стоял посередине комнаты, видимо, вскочив, когда услышал в трубке Галинин голос, а тут колени мои подкосились, и я опять плюхнулся в кресло. Запись, это была магнитофонная запись? Но почему?! Я ничего не понимал. Все объяснил Голос.
- Как видите, ваша семья цела и невредима, - произнес он, - мы соблюдаем договоренности. Завтра я позвоню вам снова и дам вам прослушать новую запись столь близких вам исполнителей. А если в понедельник поступят деньги, вы сможете переговорить с ними он-лайн. Вам все ясно?
- Да, - машинально ответил я, но в трубке уже была только пустота.
Только через несколько минут, когда поутихло бешено колотившееся сердце, и пальцы перестали мертвой хваткой сжимать ни в чем не повинный телефон, ко мне опять вернулась способность соображать. И сообразил я следующее.
Первым и главным было то, что мои живы, хоть и не очень здоровы. Второе - я понял, как Голос контролирует мое пребывание в Женеве. Когда я выключил по его команде телефон, он перезвонил мне, и по ответу системы понял, что я на месте. Для подтверждения этой версии я еще раз выключил свой мобильный и позвонил на свой номер с гостиничного телефона. Ну, точно приятный голосок механической операторши что-то забалабонил по-французски. Правильно, находись я в Москве, треклятая МТС сразу же сообщила бы Голосу об этом на чистом русском! Третье - для того, чтобы я не свихнулся на почве тревоги за семью и не рванул бы в Москву, Голос прокрутил мне запись с голосами Галины и Юльки, а хоть и косвенно, это свидетельствует о том, что мои пока в относительной безопасности. По крайней мере, до понедельника. Но почему похитители не разговаривают с пленниками? Не знают русского? Чтобы не выдал акцент? Или - чтобы не узнали голос? И опять эта мысль подводила меня к версии, что Голос, вполне вероятно, кто-то из своих. Ну, что ж, все не так плохо, как кажется на первый взгляд. Еще бы деньжат бы где раздобыть, да сообразить, как обмануть Голосовы проверочки, и можно было бы подумать о том, а не рвануть ли на самом деле в Москву, разбираться с делами, так сказать, по месту их совершения. Ладно, об этом позже, а сейчас - в клинику. Посмотрим, не добавит ли мне ясности еще и разговор с Талией.
Ввиду материальных затруднений я с Ташиной сумкой через плечо рванул на Швейцарский бульвар пешочком. Вчерашний арманьяк и иже с ним быстренько стали выходить обильным потом, но минут через сорок я, тяжело переводя дух, стоял на пороге клиники. Наверное, по случаю субботы дверь была заперта, но мне не пришлось долго дергать за ручку, потому что откуда-то сверху раздался Ташин голос:
- Привет, Глеб, я здесь!
Я поднял голову. Талия, рискуя вывалиться, чуть не по пояс высовывалась из маленького окошка на третьем этаже, и махала мне рукой, улыбаясь во весь рот. В ответ я сдержанно кивнул ей головой. Через минуту дверь открыли, я вошел, и поднялся на второй этаж. Талия ждала меня в небольшом холле знакомого мне коридора на втором этаже, и сразу же бросилась мне на шею. Она была простоволосая, в симпатичном розовеньком халатике, ничуть не походившем на больничный, и мягких шлепках на босу ногу. От ее волос, кроме такого привычного ее запаха, чуть-чуть пахло лекарствами. Она крепко прижалась ко мне, прошептала: "Я так скучала по тебе!", и затихла. Я стоял, слыша, как трепещет Ташино сердце, и мне тоже захотелось обнять ее. С трудом я взял себя в руки, и отстранился от нее.
- Надо поговорить, - сказал я, глядя ей в глаза.
Наверное, она сразу все поняла, потому, что сникла вся, и молча села в кресло, пристроив локти рук, сжатых в замок, между колен. Я сел в кресло рядом с ней.
- Я все знаю, - начал я, и она кивнула.
Я рассказал ей все, что знал, и поделился всем, о чем догадывался. Она слушала молча, не перебивая, только ее голова опускалась все ниже. Только когда мой рассказ уже подходил к концу, она подняла глаза и затравленно посмотрела на меня. Боже, какая в этих глазах была тоска!
- Ты можешь очень помочь мне, если расскажешь, что знаешь, - хмуро закончил я, помолчал, и поправился: - Даже не мне поможешь, а моей жене и дочери.
Талия минуту молчала, потом с отрешенным видом начала говорить. Разумеется, мне и раньше было ясно, что "матподдержку" Талия получала и до меня, просто не хотел думать об этом, равно как и о том, как это занятие на русском языке называется. Клиентов, которые не прочь попробовать экзотики, ей поставляла некто Роза - старая, профессиональная сутенерша, которой Талия "отстегивала" процент. Вот на этом-то полгода назад Лорик Талию и подловил. Он пришел от Розы, как обыкновенный клиент. Только она разделась и легла в постель, как клиент, заявив, что хочет заранее рассчитаться, протянул ей деньги. Как только она взяла их, в квартиру ворвались люди в штатском. Среди них были испуганные соседи и совсем еще мальчик лет двенадцати, который на вопрос "клиента": "Это она?" ответил: "Да, это она заставляла меня делать то, что на кассете" и показал на нее пальцем. Талия была ни жива, ни мертва, а Лорик сказал ей, что все они - сотрудники милиции и понятые, и что она арестована за содержание притона, проституцию и вовлечение в занятие этим несовершеннолетних. Несовершеннолетний - вот этот мальчик, которого изнасиловали двое мужчин кавказской национальности, при этом все снимая на пленку. Кавказцев по заявлению мальчика задержали, и те показали, что деньги за мальчика они заплатили ей, Талии. И мальчик показал на нее. У мальчика многочисленные внутренние разрывы и повреждения, и что по совокупности ей "светит" лет семь, не меньше. У Талии все поплыло перед глазами, и она лишилась чувств.
Когда она пришла в себя, в комнате кроме Лорика никого уже не было. Он сказал, что дело можно закрыть, если она подпишет чистосердечное признание, и согласится на него работать. Но Талия уже смогла немного взять себя в руки, и начала сопротивляться. Она сказала, что ничего подписывать не будет, а на суде дело, безусловно, "развалится". Тогда Лорик усмехнулся, и сказал, что, возможно, будет и так, но что она, Виталия Виревич, думает о том, чтобы прямо сейчас поехать в следственный изолятор, и быть помещенной в общую камеру с уголовниками, ведь по общегражданскому паспорту она - до сих пор мужчина. И сидеть в этой камере вплоть до выяснения обстоятельств? А обстоятельства могут и не выяснится, зато при обыске у нее на квартире могут найти чек с героином. И знает ли она настоящее значение выражения: "Искать приключения на собственную задницу?" Талия не выдержала, и согласилась. Она собственноручно написала признание в том, что занималась проституцией, содержала притон, сдавала малолетних девочек и мальчиков извращенцам-кавказцам, и сама неоднократно вступала в противоестественную интимную связь с тем самым мальчиком. Лорик ушел, сказав, что свяжется с ней, и скажет, что делать. А после его ухода двадцатидвухлетняя Талия обнаружила, что в ее голове полно седых волос.