Гендер Аркадий. Траектория чуда

   Люся перевела взгляд на меня, и я поразился, насколько они были пусты и безжизненны. Я покачал головой.
   - Он сказал: "Какая же ты сука, Люся", - растянулись в мертвой улыбке ее тонкие губы. - И ты знаешь, дорогой, он был прав.
   В этот момент Люся вся была где-то там, в воспоминаниях, и я подумал, что лучшего момента не будет. Я поджал ноги, уперся руками в подлокотники, напряг все мышцы тела, в одно мгновение выхватил свое тело из объятий просиженного кресла, но потные ладони соскользнули, и я плюхнулся обратно. Раздался издевательский Люсин смех:
   - Даже и не пытайся, дорогой, а то умрешь раньше, чем закончится моя история!
   Умрешь раньше, чем закончится история? Говоря другими словами, когда закончится история, ты все равно умрешь? Так вот что задумала Люся!
   - Можно продолжать? - с насмешливой вежливостью поинтересовалась Люся, и пистолет в ее руке описал в воздухе изящную виньетку.
   - Да, - буркнул я, отметив про себя, что кисть руки у Люси не по-женски тверда.
   Насколько же Люся ожесточилась за последние годы, что вид лежащего в луже крови мужа не вызвал в ее душе практически никаких эмоций! Напротив, она быстро смекнула, что смерть Лорика открывает перед ней новые перспективы развития операции. Я знал только Лорика, и без него, сохраняя инкогнито, Люся могла вертеть мною, как хотела. Что она и сделала, прямо из коридора, стоя над стынущим телом мужа, позвонив мне в банк, и потребовав не полтора, как планировали они с Шуляевым, а три миллиона. Рассказала мне, какие страшные вещи она может сделать с моей семьей, Люся добилась моей покорности.
   - Я импровизировала, стоя над трупом, - пафосно воскликнула Люся. Скажи, дорогой, я была убедительна? Поверил бы мне Станиславский?
   "Да она больная!" - констатировал про себя я, а вслух ответил:
   - Обязательно поверил бы.
   - Главное, что поверил ты, дорогой! - улыбнулась Люся. - Но можешь не сомневаться, - я не остановилась бы перед тем, чтобы что-нибудь оттяпать твоей дочке, если бы ты заартачился.
   Н нужно было избавиться от трупа, ведь скоро он бы разложился и начал смердить. Соседи учуяли бы вонь, вызвали бы ментов. Шуляев попал бы под подозрение в убийстве раньше, чем снял бы деньги с Кипрского счета и привез их в Москву. Вывезти труп возможным не представлялось, так как Шуляеву нужно был срочно улетать в Египет, а одна Люся, естественно, не справилась бы. Но на кухне стоял очень большой холодильник, и Люся не без труда поместила туда тело, врубила регулятор холода на максимум, а дверку холодильника подперла стулом. В холодильнике труп мог находится сколь угодно долго. Дело было сделано.
   - Ну, а дальше ты сам все знаешь, - сказала Люся, доставая из пачки последнюю сигарету.
   Я понял, что наступает последний акт спектакля, уже, наверное, не меньше часа разыгрываемый передо мной этой маньячкой с пистолетом в руке. Но начался он совершенно неожиданно. Шуляев, до того лежавший недвижим, вдруг шумно вздохнул, и начал подниматься. То, что произошло в какие-то пару секунд после этого, повергло меня в ужас. Не сводя с меня взгляда, Люся с грацией гадюки соскользнула со стола, сделала шаг назад и влево, и оказалась рядом с Шуляевым, причем при всех этих ее движениях пистолет в ее руке ни на миллиметр не отклонился в направлении от моей груди. В другой ее руке откуда ни возьмись появился нож, и этот нож Люся с размаху всадила еже почти поднявшемуся с пола Шуляеву в горло, точно под нижнюю челюсть, легко отпрыгнув в сторону от сразу зафонтанировавших из раны брызг густо-красной крови. Шуляев, так и не открыв глаз, забился, захрипел, попытался поднять руки к горлу, но не смог, и снова рухнул на пол. Его затылок хрястко ударился об пол, ноги задергались, и через несколько секунд он затих в той же позе, что и лежал до того, и только кровь все продолжала обильно сочиться, заливая красным его гавайскую рубашку.
   В первый раз у меня на глазах убили человека, да не просто убили, а зарезали, как свинью. Мне всегда становилось плохо от вида даже своей крови, а от увиденного сейчас я поплыл, как после нокаута, едва сдерживая подкатившую к горлу тошноту. Как сквозь какую-то пелену я увидел, как улыбающаяся Люся повернулась ко мне, направила пистолет мне в голову, и прошипела:
   - Ну, я ответила тебе на вопрос относительно своих планов?
   Ужас охватил меня. Я подумал, что сейчас раздастся выстрел, и снова закрыл глаза. Но, к счастью, у Люся еще не закончились вопросы ко мне.
   - Что с Виталией? - резко бросила она. - Ее телефон не отвечает с субботы. Почему ее нет в отеле?
   "Ага, так вот где твое мягкое подбрюшье!" - обрадовался новой возможности потянуть время я.
   - С ней все в порядке, - быстро ответил я, и сразу попытался сменить тему. - Послушай, Люсь, ведь все равно тебе теперь не выйти сухой из воды. Может, не стоит усугублять свое положение еще одним убийством? Ведь про тебя уже все всем известно, труп Шуляева тоже найдут...
   - Найдут, обязательно найдут! - радостно вскричала Люся, не дав мне договорить. - Рядом с твоим! Я сама вызову ментов, как только закончу с тобой. И знаешь, что они подумают, увидев вас рядышком?
   - Что же? - облизнул снова вмиг пересохшие губы я.
   Люся посмотрела на меня победоносным взглядом человека, ощущающее полное свое превосходство над собеседником:
   - Если сможешь, посмотри на покойничка повнимательнее, - с издевкой в голосе сказала она. - Не узнаешь нож, который торчит у него из горла?
   Я с трудом заставил себя скосить глаза на труп, и сразу же узнал зеленую ручку своего фирменного ножика. Мне даже показалось, что я вижу вырезанные мною мои инициалы на ней.
   - Так что менты подумаю, что ты Шуляева зарезал, а он тебя застрелил, продолжила Люся. - После чего они по стволу начнут искать хозяина, и найдут тело Лорика. После этого начнут искать твою семью, и или успеют найти ее, пока они не умрут от жажды, или не успеют. После чего решат, что ты вступил в преступный сговор с Лориком и Шуляевым, чтобы инсценировать похищение твоей семьи.
   - Зачем, - закричал я, подбирая ноги, - зачем мне похищать свою семью? Никто не поверит в такую чепуху!
   - Я не знаю, зачем, - не смутилась Люся. - Например, чтобы не платить с наследства налоги. Короче, ментам виднее.
   - В организме Шуляева и у меня найдут препарат! - продолжал оппонировать я.
   - Не найдут, - спокойно ответила Люся. - Я специально ждала, пока вы очухаетесь, потому что в живом организме хлоразин разлагается бесследно.
   - Найдут следы от уколв! - уже кричал я.
   - Ну и что? - снова согласилась Люся, тщательно собирая все свои окурки в пустую пачку из-под сигарет. - Следы от укола будут мешать официальной версии, и о них быстро забудут. Так что я тут совершенно ни при чем. И вообще мы с Аллочкой сегодня ночью улетаем из страны. Навсегда. Меня больше ничего здесь не держит. Даже квартиру на Алексеевской я уже продала.
   - И куда же, если не секрет, лежит твой путь? - пытаясь быть ехидным, спросил я.
   - Даже не знаю, - всплеснула руками Люся. - Думаю, с шестью миллионами баксов везде неплохо.
   - Почему с шестью? - не понял я. - С тремя? Ведь ты говорила, что деньги со счета Лорика мог снять только он?
   - Не держи меня за дуру, дорогой, - рассмеялась мне в лицо Люся. - С шестью, я не оговорилась. Вот в дипломате лежит три миллиона в трэвэл-чеках, и еще три в банке на чудном острове посреди Карибского моря, где я их и получу. Насчет того, что кодовое слово знал только Лорик, я пошутила. Ведь счет на Би-Ви-Ай открывала через Интернет я, так неужели же я не знаю кода доступа к нему? Если хочешь, я даже могу сказать тебе его на прощание.
   И, глядя мне прямо в глаза, Люся раздельно произнесла:
   - Ю-ли-я. Ключевым словом я сделала имя твоей дочери. Смешно, правда? Кстати, Шуляев тоже поверил в эту мою сказочку. Я орала на него, что он идиот, что, убив Лорика, он лишил нас денег, и сказала, что из Кипрских денег я заберу себе два миллиона, а если он не согласен, я не стану обеспечивать ему алиби. Дурачок, прямо с самолета припылил сюда, упрашивать меня! Наивный, не понимал, что убийства отца моего ребенка я ему не прощу.
   - Ты очень умная женщина, - сказал я, глядя Люсе в глаза, - но очень злая.
   - Да, ты прав, дорогой, - улыбаясь, согласилась со мной она, - я очень умная. Но ты даже не представляешь, какая я злая.
   Улыбка исчезла с ее лица и, как с картин Гойи, на меня смотрело исчадие ада.
   - Итак, что с Виталией? - тихо спросила она. - Я считаю до трех, после чего твой правый коленный сустав разлетится на куски. Раз...
   - А если наверху ментовская засада! - закричал я, вроде бы инстинктивно закрываясь от пистолета рукой.
   - Они бы давно ломились бы в дверь, - усмехнулась Люся, - но на самом деле мне все равно. В любом случае не собираюсь выходить отсюда той же дорогой, что вошла. Из этого бомбоубежища есть запасной выход, который никто кроме меня не знает, так что шансов у тебя, дорогой, нет никаких. Два.
   - Она в клинике по изменению пола, - быстро заговорил я, понимая, что счета "три" не будет. - Возможно, именно сейчас ей отрезают то, что мама с папой дали.
   Люся замерла, ее лицо превратилось в безжизненную маску. Прошло несколько секунд, прежде чем она разлепила губы:
   - Так значит, ты свои последние деньги отдал ей на операцию? произнесла она, глядя с ненавистью на меня. - Да, этого я не предусмотрела. Правду говорят, что доброта сродни умопомешательству, а поступки умалишенных просчитать невозможно.
   В мгновение ока Люся оказалась рядом со мной и наотмашь ударила меня пистолетом по лицу. Я успел уклониться, и удар пришелся вскользь по лбу, тем не менее глаза сразу залила кровь. Но я счел за лучшее не показывать, что удар не достиг своей цели, и согнулся в кресле пополам, закрыв лицо руками.
   - Сука, сука, сука! - кричала у меня над головой Люся. - Их никогда не найдут, никогда! И еще знай, что после тебя у меня останется здесь еще одно дело: съездить в Склиф к твоей тетке, и отправить ее к праотцам, незачем ей хоть кому-то рассказать о своей молодой подруге! Прощай, дорогой! Передай на том свете привет Лорику!
   Я понял, что сейчас раздастся выстрел. Время как-то странно сжалось для меня, по крайней мере, потом, вспоминая события этих нескольких секунд, они представлялись мне как минимум минутой. Я резко разогнулся и, падая назад на спинку кресла, выбросил вверх ногу. Удар пришелся точно по руке Люси, сжимавшей пистолет. Правда, выбить "Макаров" мне не удалось, но Люся пошатнулась, попятилась назад, наступила прямо в лужу крови, натекшую из Шуляева, поскользнулась на ней, как на льду, и грохнулась прямо на живот покойника. Сгустки крови, поднятые ее ногами при падении, брызнули мне прямо в лицо, но я не замечал их. Я вставал с кресла. Затекшее тело повиновалось плохо, но в конце концов я все-таки оказался на ногах. Но Люся уже тоже успела сгруппироваться, и к тому моменту, когда я кинулся на нее, пистолет был снова направлен на меня. Я что-то закричал, но не услышал собственного голоса. Я летел вперед, и видел, как поблескивает, натягиваясь, тонкая лайка перчатки на сгибе Люсиного указательного пальца, медленно, как в кино, надавливающего на спусковой крючок. Я увидел нехорошую улыбку в Люсиных глазах, и в это миг странную тишину у меня в ушах разорвал грохот выстрела. Я зажмурился, ожидая последнего удара, но его не последовало. Вместо этого я с размаху упал на пол, сильно ударившись грудью, но сразу же вскочил на ноги для следующего прыжка. Но бросаться было не на кого.
   Мои глаза были залиты кровью, и я отер лицо тыльной стороной ладони. Только тогда сквозь красную пелену слипающихся ресниц я разглядел всю картину. Люся лежала навзничь рядом с Шуляевым и все лицо ее, обращенное к потолку, представляло собой сплошную кровавую маску. Капюшон слетел с нее, и пряди ее жидких рыжеватых волосы плавали в крови, образовывая вокруг головы ужасный нимб, шевелившийся, как змеиная прическа Медузы. Ее правая рука, в неестественно вывернутой кисти все еще сжимавшая пистолет, покоилась на животе Шуляева. Правда, пистолет выглядел как-то странно, потому что верхней его части как будто не было. Так бывает, когда после последнего выстрела затвор отходит назад, да так и остается в таком положении. Но, присмотревшись, я понял, что затвора на "Макарове" не было вовсе, словно при выстреле его снесло куда-то. Я помотал головой, думая, что меня подводит зрение, и сделал два шага вперед. И тогда затвор сразу обнаружился. Он практически полностью вошел в правый глаз Люси, и торчал оттуда страшным неестественным наростом. С этой железякой в голове Люся напоминала сейчас какого-то фантастического киборга.
   Ко мне медленно возвращалась способность соображать. Люся была мертва, а я был жив. Но как это могло случиться? Я подошел к телам, наступив прямо уже не в лужу, а целое озерцо крови, натекшее из обоих. Я взял двумя пальцами остатки пистолета, но и мертвая Люся не хотела расставаться с ним. Мне пришлось разжимать ей пальцы, чтобы освободить оружие, и только тогда я смог рассмотреть то, что осталось от "Макарова". С изумлением я увидел, что пуля не покинула ствол, и ее смертоносный кончик торчал из него примерно на миллиметр. Все стало ясно - из-за невылетевшей пули пороховые газы с огромной силой ударили назад, в казенную часть оружия, и сорвали затвор с направляющих. По принципу реактивного движения затвор полетел в направлении, прямо противоположном дулу, то есть в глаз стрелявшего. Но почему не вылетела пуля? Может быть, в магазине Лорикиного ПэЭма были некалиберные патроны? Нет, причина была в другом. Из ствола вокруг пули тонким кольцевым воротничком выдавилось какое-то вещество, напоминающее замазку, только абсолютно черную от выхлопных газов. Я тронул эту замазку пальцем, и под слоем сажи она оказалось ярко-розовой. Более того, я мог бы поклясться, что я начал различать слабый запах клубники. Это была жвачка, обыкновенная клубничная жвачка!
   - Юлька, это Юлька! - как сумасшедший, заорал я.
   - Мы здесь, папа! - услышал я сквозь звон в ушах слабый Юлькин ответ.
   Что это, - на самом деле чей-то голос, или мне послышалось? Да, такие деньки, как сегодня, не проходят даром, - вот уже и глюки начались. Но нет, слабый, еле слышный, но явно Юлькин голос продолжал звать меня. Подвал был абсолютно пуст, и голос мог доносится только из-за одной из таких же, как входная, дверей в дальнем углу. Я кинулся к ним, рванул против часовой стрелки барашек первой и, навалившись, открыл тяжеленную створку. В метре за ней оказалась дощатая перегородка, а в ней дверь, закрытая на висячий замок. На высоте груди в двери было маленькое окошечко, закрытое на засов, очень напоминающее тюремную "кормушку". В щелке между неплотно пригнанными досками что-то белело. Это был Юлькин палец, который она пыталась просунуть мне навстречу.
   - Сейчас, Юля, сейчас! - закричал я.
   Ручки на двери не было, и я схватился за замок. Но замок был настоящий, не чета тому, бутафорскому, и сразу понял, что голыми руками мне его не одолеть.
   - Я сейчас, я сейчас вернусь! - крикнул я, прижимаясь губами к щели между досками.
   Господи, как же мне открыть этот замок? И почему не подает голос Галина? В поисках какого-то рычага я решил было уже выскочить на улицу, но возле тела Люси я остановился, подумав, что ведь открывала же она как-то этот замок. Ощущая почему-то брезгливость, я ощупал карманы ее брюк, и в одном из них нащупал связку ключей. Двумя пальцами, давясь приступами рвоты от ощущения живой упругости ее мертвого тела, вытянул звякнувшую связку и снова кинулся в угол подвала. Подошел первый же ключ. Я отшвырнул ненавистный замок далеко за спину и распахнул дверь. В нос ударил тяжелый запах нечистот, но я бросился в темноту, и чуть не споткнулся о Юльку, которая сидела рядом с дверью на полу, бессильно привалившись к стене. Я подхватил ее на руки, прижал к себе. Слезы брызнули из моих глаз.
   - Где мама, мама где? - сквозь ком в горле еле выдавил я.
   - Мама там, она спит, - прошептала Юлька, махнув рукой куда-то в черную глубь помещения. - Как я рада, что ты наконец за нами пришел.
   Большую часть тесного помещения, изначально служившего, видимо, для размещения резервных генераторов электропитания, занимали грубые дощатые нары. Галина лежала на них, свернувшись калачиком, но она не спала. Когда я подошел к ней, мне показалось даже, что она не дышит. Я хотел опустить Юльку, чтобы потрогать Галине пульс, но дочь так крепко держалась за меня, что я не стал разжимать ее объятия. Я только тихо позвал: "Галя, Галя!", и жена сразу открыла глаза, сверкнувшие белками в темноте.
   - Глеб, это ты? - прошептала она. - Там что-то гремело за дверью. С тобой все в порядке?
   Слезы снова подкатили к моему горлу, но я не успел ничего ответить, потому что в эту секунду раздались частые тяжелые удары во входную дверь. Я отпустил Юльку, и кинулся открывать. Это был Гоха с фонариком и пистолетом в руках. Он посмотрел на меня, сразу все, видимо, понял, и только коротко бросил:
   - Ранен?
   - Ерунда, - помотал я головой в ответ, пропуская Гоху вовнутрь.
   От вида залитого кровью подвала побледнел и он, но сказал только: "Твои здесь? Давай выводить".
   Галина была в каком-то странном полубессознательном состоянии, и мы вдвоем вынесли ее на улицу. Юлька шла сама. Весь двор был залит светом фар Гохиной Волги, которая молотила мотором, стоя рядом с Шуляевской машиной. Вдвоем они занимали почти весь двор. Одно зеркало у Волги было срезано начисто, другое, исковерканное, сиротливо висело на ниточке. Но все равно в этот момент Гохина "ласточка" по сравнению с черным "мерином" показалась мне чудной белой лебедью рядом со зловещим вороном. Накрапывал мелкий дождь. Мы усадили Галину и Юльку на заднее сиденье. Я хотел ехать сам на "десятке", но Гоха категорически этому воспротивился. "Да я нормально!" - пытался было возразить я, но Феоктистыч убедил меня, сказав, что если меня остановят ГАИшники, то мне придется долго объяснять, почему я c ног до головы в крови. Я согласился с доводами разума, и сел вперед. Мы уже тронулись, как вдруг я вспомнил о дипломате. Пришлось вернуться. С содроганием всей души я вновь ступил под мрачные своды подвала. Люся и Шуляев все так же лежали рядом, как будто мирно спали. Я закрыл дипломат и повернулся, чтобы уйти. Потом вспомнил еще кое о чем , снова поставил дипломат и подошел к телу Шуляева. Вынул из кармана платок, обернул им рукоять своего "Камасы", зажмурился и потянул. Нож вышел из раны с тошнотворным чмоканьем. Я завернул его в платок, положил в карман, забрал дипломат и, не оглядываясь, вышел.
   Поехали. Продираясь сквозь арку, Гоха потерял последнее зеркало, но только усмехнулся при этом. У моей "десятки" притормозили. "Наверное, все-таки отгони-ка ты ее на пару кварталов отсюда", - сказал Гоха. Да, Гоха прав. Когда бойню в подвале обнаружат, то на машину, припаркованную в непосредственной близости, наверняка тоже обратят внимание. Я вышел, сел за руль, завел мотор. Минут пять, не включая огней, я ехал вслед за Гохой, пока мы не отдалились от двора-колодца на достаточное расстояние, после чего опять запарковал машину среди десятка ей подобных, и снова сел в Волгу. Мы выехали на Садовое, у Добрынки развернулись, и поехали в сторону Яузских Ворот. На самом горбу Краснохолмского моста я попросил Гоху остановить машину. Вышел, оперся на парапет, и минут пять смотрел на черную с проблесками, как Люсины перчатки, воду далеко внизу. Потом оглянулся по сторонам. Прохожих не было, проносящиеся мимо машины тоже не обращали на мигающую аварийными огнями "Волгу" никакого внимания. Я достал нож и бросил его вниз. Тихо, без всплеска, нож ушел в воду. Я больше не хотел иметь к этому страшному делу никакого отношения.
   Гоха вез нас домой.
   - Слушай, Феоктистыч, а как ты нашел-то меня? - задал я ему вопрос, с которым сам никак не мог разобраться.
   - Так ты сам же мне сказал по телефону, что поворачиваешь на Бахрушина, - пожал плечами Гоха. - Я хотел было бросить машину, и сразу лететь тебе на подмогу, но попробовал последний раз, и завелся сам. А там обшарил квартал и наткнулся на твою "десятку".
   Снова замолчали. Я ехал и думал о том, как сложна все-таки пьеса под названием жизнь, и какие запутанные роли порой отводит она играющим в ней актерам - людям. Я думал о Люсе, глубоко несчастной, в сущности, женщине, которую ее беда превратила в чудовище. Я думал о миллионере и подонке Шуляеве, которого погубила его собственная жадность. С неожиданной теплотой подумал о Лорике, которого я ненавидел, но который погиб, по сути защищая мою жену и дочь. О Талии, о которой я просто не знал, что и думать. Думал о Жанне, о Романе и о Гохе. И о Галине, первый вопрос которой после заточения в темном подвале (это с ее-то клаустрофобией!) был - все ли в порядке со мной. И о тетке Эльмире. Я спохватился и позвонил в Склифосовского."Лучше, лучше вашей тетке! - на удивление быстро и вежливо дали мне справку о состоянии ее здоровья. - Ее уже перевели из реанимации в обычную палату. Завтра сможете ее навестить". Я облегченно вздохнул, и повернулся назад. Галина мерно дышала, - похоже, просто спала. Юлька сидела с открытыми глазами и, не мигая, смотрела в окно.
   - Доча, а как твоя жвачка оказалась в пистолете дяди Лорика? - спросил я ее.
   - Дядя Лорик купил мне жвачку и давал поиграть со своим пистолетом, помолчав, ответила Юлька. - Но все равно он был плохой, и когда мама отвернулась, я залепила ему пистолет жвачкой. Прости, папа, я больше не буду.
   "Ангел ты мой, спаситель! - подумал я, закатываясь в беззвучном смехе. - Да залепи ты все своей жвачкой!" Но скоро я перестал смеяться. Я вдруг осознал, что только что стал свидетелем обыкновенного чуда. Дочь, залепив жвачкой ствол пистолета, спасла меня от неминуемой гибели. Ну, разве это не чудо? "Надо завтра же пойти в церковь", - решил я. А пока же, как раз проезжая ввиду крестов какой-то маленькой церквушки, я неожиданно для себя самого куце, неумело, но очень искренне перекрестился, чего никогда раньше не делал. Гоха скосил на меня глаза, но ничего не сказал. Еще я попытался сообразно моменту и настроению припомнить какую-нибудь молитву, но вместо этого в голове сами собой всплыли вдруг строчки одного давно забытого мною стихотворения, которое я прочитал когда-то очень-очень давно, в детстве, и ни названия, ни автора которого, разумеется, не помнил:
   Я узнал, что есть мир за туманами,
   Где никто не поганит заветное,
   Где никто не корявит обманами
   Свои белые души бессмертные.
   И сияют все в помыслах праведных
   В мире том, что в другом измерении,
   Потому-то с времен незапамятных
   Жизнь здесь в ином направлении.
   Потому эта вся территория
   И укрыта туманом блистательным,
   Здесь грядущее - словно история,
   День вчерашний же скрыт за печатями.
   Каждый знает, и это проверено,
   Что ему предсказанное сбудется,
   Что добро ему завтра отмеряно,
   А вчерашнее зло позабудется.
   Лишь добра ожидание - сладостно,
   А от зла наши спины сгибаются...
   Потому-то все люди здесь радостны,
   И при встрече они улыбаются.
   Мне хотелось бы - чувствую кожею,
   На меня чтоб их солнце взглянуло бы,
   С удовольствием с ними я пожил бы,
   И навряд ли назад потянуло бы.
   Ну какими земными заботами
   Отменить мне такое решение?
   Музыканты сидят перед нотами
   И играют любви возвышение...
   Ах, словами и фразами смертными
   Описать ли такую историю?
   Чародеи сидят за мольбертами
   И рисуют чудес траекторию...
   Эпилог
   О том, как и при каких обстоятельствах нашли тела Люси, Шуляева и Лорика, мы узнали только через два месяца, когда в патологически информированной обо всем "Московском Комсомольце" прочитали статью с леденящим кровь названием "Бойня в бомбоубежище, или Смерть в холодильнике", написанную одним известным криминальным репортером. То есть статья-то вышла гораздо раньше, чем мы ее прочитали, потому что около двух месяцев нас в Москве и вообще в России не было. После вышеописанных событий, - не сразу, а как только выписали тетку Эльмиру немного оклемалась Галина, и зажил мой рассеченный лоб, мы втроем махнуи в круиз по Карибским островам, в котором мы все более или менее поправили здоровье и нервы. Круиз, разумеется, включал в себя посещение экзотической страны под названием Британские Виргинские острова. Кстати, так себе острова, скажу я вам, - те же Ямайка или, к примеру, Барбадос гораздо интереснее. В общем, мы прекрасно отдохнули и к моменту возвращения в заснеженную Москву страшные раны наших воспоминания о тех днях начали потихоньку затягиваться.
   Но первое, что я слышал, сразу по возвращении позвонив тетке Эльмире, было: "Оказывается, наш Вадим Львович был настоящим мафиози!" Произнесено это было заговорщицким шепотом, после чего последовало непререкаемое требование немедленно прибыть к ней. Сразу с порога, почему-то прижав палец к губам и страшно выпучив глаза, тетушка всучила мне газетенку трехнедельной давности, истертую на сгибах чуть не до дыр. Я развернул ее, и от увиденного сердце у меня заныло. Статья была на целую полосу, и большую ее часть занимала фотография того самого подвала, тускло освещенного одинокой лампочкой. Хотя черно-белая газетная полиграфия и в малой степени не давала представления о побоище, которое там произошло, воспоминания того вечера мгновенно вспыхнули в моем мозгу яркими цветами с преобладанием кроваво-красного. Наверное, я даже побледнел, потому что тетушка, глядя на меня, забеспокоилась, запричитала и поспешила усадить меня на диван. К счастью, она была далека от того, чтобы заподозрить истинную причину моего волнения, списав это на последствия "легкого сотрясения мозга после небольшой аварии на Швейцарских серпантинах", как я объяснил ей происхождение шрама у меня на лбу. Сердобольная тетка поспешила на кухню варить мне кофе, а в ее отсутствие я быстро пробежал статью. В ней мастер скандальных журналистских расследований раскрывал многолетнюю криминальную деятельность преступного сообщества, которое он так и назвал: "Банда адвокатов". Из статьи следовало, что несколько лет назад Шуляев, которому доходов преуспевающего московского стряпчего перестало хватать на жизнь, организовал натуральнейшую банду, в которую кроме него вошел его начальник безопасности Степанов и жена последнего Людмила Зайцева. На членах банды клейма было негде ставить. Кроме того, что они превратили "Московский Законник" в чисто "бандитскую" адвокатскую контору, занимавшуюся "отмазкой" преступных авторитетов и наемных убийц от уголовной ответственности, не брезговали они и похищениями людей, которых держали в том самом подвале, где состоялась финальная разборка между двумя подельниками, ранее заморозившими третьего в холодильнике.