Гиппиус Василий. Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники...

   «Авторская исповедь».

Н. В. ГОГОЛЬ — А. С. ПУШКИНУ

   Пб., 7 октября 1835 г.
   Решаюсь писать к вам сам; просил прежде Наталью Николаевну, но до сих пор не получил известия. Пришлите, прошу вас убедительно, если вы взяли с собою, мою комедию, которой в вашем кабинете не находится и которую я принес вам для замечаний. [«Женитьбу». В это время Пушкин был в с. Михайловском. ] Я сижу без денег и решительно без всяких средств; мне нужно давать ее актерам на разыграние, чт? обыкновенно делается, по крайней мере, за два месяца прежде. Сделайте милость, пришлите скорее и сделайте наскоро хотя сколько-нибудь главных замечаний.
   Начал писать «Мертвых Душ». Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтись. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь.
   Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной, но русский чисто Анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию. [По-видимому, в ответ на это обращение, Пушкин, вернувшись в Петербург в половине октября, указал Гоголю на «русский анекдот» о мнимом ревизоре (случаи с Свиньиным, с самим Пушкиным и др.)] Если ж сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Я, кроме моего скверного жалованья университетского 600 рублей, никаких не имею теперь мест. Сделайте милость, дайте сюжет; духом будет комедия из пяти Актов, и клянусь — будет смешнее черта! Ради бога, ум и желудок мой оба голодают. И пришлите «Женитьбу». Обнимаю вас и целую и желаю обнять скорее лично.
   Ваш Гоголь.
   Мои ни «Арабески», ни «Миргород» не идут совершенно. Черт их знает, что это значит! Книгопродавцы такой народ, которых без всякой совести можно повесить на первом дереве.
   «Письма», I, стр. 353–354.

А. С. ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ

   [Письмо Плетнева, на которое отвечает Пушкин, не сохранилось. Задуманный альманах не состоялся. «Коляска» была напечатана в «Современнике», 1836 г., кн. 1.]
   Октябрь 1835 г., с. Михайловское.
   …Спасибо, великое спасибо Гоголю за его Коляску, в ней Альманак далеко может уехать; но мое мнение: даром Коляски не брать, а установить ей цену: Гоголю нужны деньги. Ты требуешь имени для Альманака: назовем его Арион или Орион; я люблю имена, не имеющие смысла: шуточкам привязаться не к чему. Лангера [Валерьян Плат. Лангер (р. 1800 г.) — художник. ] заставь также нарисовать виньетку без смысла. Были бы цветочки, да лиры, да чаши, да плющ, как на квартере Алекс. Ив. [В «Владимире 3-й степени» (сохранено и в «Утре чиновника»), но в квартире не Ал-дра Ив-ча (Пролетова), а Ивана Петровича (Барсукова). Ал-др. Ив. только говорит об этой росписи потолков. ] в комедии Гоголя. Это будет очень натурально.
   «Переписка Пушкина», т. Ill, стр. 238.

ГОГОЛЬ О СЕБЕ

   …С этих пор я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственною дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобою, насмешкою и всем, чем ни попало. Если бы кто видел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся. Довольно сказать тебе только то, что когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых Душ», в том виде, как они были прежде, [Первые главы в редакции, читанной Пушкину, не сохранились. ] то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться всё сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что всё это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света. С этих пор я уже стал думать только о том, как бы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести «Мертвые Души». Я увидел, что многие из гадостей не стоят злобы; лучше показать всю ничтожность их, которая должна быть навеки их уделом. Притом мне хотелось попробовать, чт? скажет вообще русский человек, если его попотчуешь его же собственною пошлостию. [«Четыре письма» вошли в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). В это показание («письмо» написано не раньше 1843 года) примешано много позднейших настроений, слова: «с этих пор» можно понимать только в самом широком смысле. ]
   Четыре письма по поводу «Мертвых Душ» (3-е письмо).

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ П. И. БАРТЕНЕВА ^[4](СО СЛОВ П. В. НАЩОКИНА) ^[5]

   По словам Нащокина, Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину. ]Позднейшие работы об отношениях Пушкина к Гоголю приходят к тому же заключению. Указания на эти работы (Вал. Брюсова, Б. Лукьяновского, А. С. Долинина и акад. М. Н. Сперанского) — см. в примечаниях М. А. Цявловского к цитируемой книге, стр. 115. Следует еще добавить — «Заметки о Гоголе» В. В. Каллаша — «Голос Минувшего», 1913, № 19.] Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему публики, хлопотал лично о постановке на сцену Ревизора, [В Москве. См. письмо Пушкина к жене от 5 мая 1836 г. ] одним словом, выводил Гоголя в люди. — Нащокин никак не может согласиться, чтобы Гоголь читал Пушкину свои Мертвые Души. Он говорит, что Пушкин всегда рассказывал ему о всяком замечательном произведении. О Мертвых же Душах не говорил. [По справедливым словам М. А. Цявловского, «утверждение Нащокина говорит только о том, что чтение это не оставило у Пушкина сильного впечатления».] Хвалил он ему Ревизора, особенно Тараса Бульбу. О сей последней пьесе Пушкин рассказывал Нащокину, что описание степей внушил он. Пушкину какой-то знакомый господин очень живо описывал в разговоре степи. [Сем. Дан. Шаржинский, чиновник почтового департамента. Гоголь рекомендовал его Максимовичу (в письме 18 июля 1834 г.) как «земляка», желающего занять место директора гимназии на Украине. Впоследствии жил в Житомире. ] Пушкин дал случай Гоголю послушать и внушил ему вставить в Бульбу описание степи.
   Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым. 1925 г., стр. 44–45.

Н. В. ГОГОЛЬ — М. П. ПОГОДИНУ

   Пб., 6 декабря 1835 г.
   Здравствуй, душа моя! Спасибо тебе, что ты приехал и написал ко мне. Но я думал, что ты сделаешь лучше и приедешь прежде в Петербург. Мне бы хотелось на тебя поглядеть и послушать, послушать, чт? и как было в пути, и что Немещина и немцы. Этого мне хотелось потому, что твои глаза ближе к моим, чем кого другого. Но на письме я знаю сам, что писать об этом слишком громоздко, и для нас, людей ленивых, очень скучно. Я жадно читал твое письмо в журнале просвещения, но еще хотел бы слышать изустных прибавлений. [«Письмо орд. профессора Моск. университета Погодина к г. министру нар. просвещения из Германии» (в Журн. Мин. нар. прос. 1835 г. VII). ] Уведомь, какие книги привез и чт? есть такого, о чем нам неизвестно.
   Я расплевался с университетом, и через месяц опять беззаботный казак. [Гоголь был официально уволен («по случаю преобразования университета») 31 декабря. ] Неузнанный я взошел на кафедру и неузнанный схожу с нее. Но в эти полтора года — годы моего бесславия, потому что общее мнение говорит, что я не за свое дело взялся — в эти полтора года я много вынес оттуда и прибавил в сокровищницу души. Уже не детские мысли, не ограниченный прежний круг моих сведений, но высокие, исполненные истины и ужасающего величия мысли волновали меня… Мир вам, мои небесные гости, наводившие на меня божественные минуты в моей тесной квартире, близкой к чердаку! Вас никто не знает. Вас вновь опускаю на дно души до нового пробуждения, когда вы исторгнетесь с большею силою и не посмеет устоять бесстыдная дерзость ученого невежи, ученая и неученая чернь, всегда соглашающаяся публика… и проч., и проч… Я тебе одному говорю это, другому не скажу я: меня назовут хвастуном, и больше ничего.
   Мимо, мимо всё это! Теперь вышел я на свежий воздух. Это освежение нужно в жизни, как цветам дождь, как засидевшемуся в кабинете прогулка. Смеяться, смеяться давай теперь побольше. Да здравствует комедия! Одну наконец решаюсь давать на театр, приношу переписывать экземпляр для того, чтобы послать к тебе в Москву, вместе с просьбою предуведомить кого следует по этой части. [«Ревизор».] Скажи Загоскину, что я буду писать к нему об этом, и убедительно просить о всяком с его стороны вспомоществовании, а милому Щепкину: что ему десять ролей в одной комедии, какую хочет, пусть такую берет; даже может разом все играть. [Щепкин играл городничего. ] Мне очень жаль, что я не приготовил ничего к бенефису его. Так я был озабочен это время, что едва только успел третьего дни окончить эту пиесу. Той комедии, которую я читал у вас в Москве, давать не намерен на театр. [«Женихи» («Женитьба»). ] Ну, прощай, мой Погодин. Обнимаю тебя очень крепко! Поцелуй за меня ручку супруги своей.
   Твой Гоголь.
   «Письма», I, стр. 357–358.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — А. О. СМИРНОВОЙ

   [Январь 1836].
   …В воскресенье буду к вам обедать. Но вот предложение: вам хотелось слышать Гоголеву комедию. Хотите, чтоб я к вам привез Гоголя? Он бы прочитал после обеда, а я бы так устроился, чтобы не заснуть под чтение. Отвечайте на это.
   Бык. [Бык — прозвище Жуковского. Комедия — «Ревизор».]
   «Русский Архив», 1883 г., № 2, стр. 336.

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ ^[6]— А. И. ТУРГЕНЕВУ ^[7]

   Пб., 19 янв. 1836 г.
   …Вчера Гоголь читал нам новую комедию «Ревизор»: петербургский департаментский шалопай, который заезжает в уездный город и не имеет чем выехать в то самое время, когда городничий ожидает из Петербурга ревизора. С испуга принимает он проезжего за ожидаемого ревизора, дает ему денег взаймы, думая, что подкупает его взятками и прочее. Весь этот быт описан очень забавно, и вообще неистощимая веселость; но действия мало; как и во всех произведениях его. Читает мастерски и возбуждает [«беглый огонь» раскатов смеха в аудитории]. Не знаю, не потеряет ли пиеса на сцене, ибо не все актеры сыграют, как он читает. Он удивительно живо и верно, хотя и карикатурно, описывает наши [административные нравы]. Вигель [Филипп Фил. Вигель (1786–1856) — член того же кружка и директор того же департамента; автор известных «Записок».] его терпеть не может за то, что он где-то отозвался о подлой роже директора департамента. У нас он тем замечательнее, что, за исключением Фонвизина, никто из наших авторов не имел истинной веселости. Он от избытка веселости часто завирается, и вот чем веселость его прилипчива.
   «Остафьевский Архив», т. III, стр. 285.

Н. В. ГОГОЛЬ — М. П. ПОГОДИНУ

   СПб., 21 февраля 1836 г.
   …Я теперь занят постановкою комедии. Не посылаю тебе экземпляра потому, что беспрестанно переправляю. Не хочу даже посылать прежде моего приезда актерам, потому что ежели они прочтут без меня, то уже трудно будет переучить их на мой лад. Думаю быть если не в апреле, то в мае в Москве.
   Не можешь ли прислать мне каталога книг, приобретенных тобою и не приобретенных относительно славянщины, истории и литературы. Очень обяжешь — и, если можно, в двух-трех словах означить достоинство каждой и в каком отношении может быть полезна.
   Новостей особенных здесь никаких. О журнале Пушкина, [«Современник».] без сомнения, уже знаешь. Мне известно только то, что будет много хороших статей, потому что Жуковский, князь Вяземский и Одоевский приняли живое участие, впрочем узнаешь подробнее о нем от него самого, потому что он, кажется, на днях едет к вам в Москву…
   «Письма», I, стр. 365.

Н. В. ГОГОЛЬ — А. С. ПУШКИНУ

   Март 1836 г.
   Посылаю вам «Утро чиновника». [Отрывок из «Владимира 3-й степени». В печати заглавие было переделано (очевидно, под давлением цензуры) в «Утро делового человека». Здесь и ниже идет речь о материале для первой книжки «Современника».] Отправьте ее, если можно, сегодня же или завтра поутру к цензору, потому что он может ее взять в ценз. комитет вместе с «Коляскою», ибо завтра утром заседание. Да возьмите из типографии статью о журнальной литературе. [«О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 гг.». Ответ Пушкина на эту статью см. в «Атенее», 1924 г., № 1 (статья Ю. Г. Оксмана). Включено в Академическое издание Пушкина, т. IX.] Мы с вами пребезалаберные люди и позабыли, что туды нужно включить многое из остающегося у меня хвоста. — Я прошу сделать так, чтоб эта сцена шла вперед, а за ней уж о литературе.
   «Письма», I, стр. 367–368.

«РЕВИЗОР СЫГРАН»

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А. ИВАНОВА

   [Неизвестное лицо (не смешивать с художником А. А. Ивановым). ]
   На первом представлении 1836 г. — рассказывал мне г. К. — (или на генеральной репетиции?) Гоголь сам распорядился вынести роскошную мебель, поставленную было в комнате городничего, и заменил ее простою мебелью, прибавив клетки с канарейками и бутыль на окне. Осип был наряжен в ливрею с галунами. Гоголь снял замасленный кафтан с ламповщика и надел его на актера, игравшего Осипа. С тех пор этот кафтан стал традиционным. Теперь обстановка, игра как-то яснее стали. Поняли необходимость соблюдения исторического колорита…
   «Порядок», 1881 г., № 35.

ИЗ ДНЕВНИКА А. И. ХРАПОВИЦКОГО

   В первый раз «Ревизор». Оригинальная комедия в 5-ти действиях сочинения Н. Гоголя. Государь император с наследником внезапно изволил присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души. Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купечество. Актеры все, в особенности Сосницкий, [Ив. Ив. Сосницкий (1794–1872) — комический актер, исполнитель роли городничего. ] играли превосходно. Вызваны Сосницкий и Дюр. [Ник. Ос. Дюр (1807–1839) — актер, игравший Хлестакова. [
   А. И. Храповицкий и Шенрок, «Материалы», III, стр. 31.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ П. В. АННЕНКОВА

   …Как ни странно покажется, что к числу причин, ускоривших отъезд Гоголя, мы относим и журнальные толки, но это было так. Мы намекнули прежде о том, что мнением публики Гоголь озабочивался, гораздо более, чем мнениями знатоков, друзей и присяжных судей литературы — черта общая всем деятелям, имеющим общественное значение, а петербургская публика относилась к Гоголю, если не вполне враждебно, то, по крайней мере, подозрительно и недоверчиво. Последний удар нанесен был представлением «Ревизора». Читатель должен хорошо помнить превосходное описание этого театрального вечера, данное самим Гоголем. [«Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления „Ревизора“ к одному литератору», напечатанный в 1841 г., см. ниже. ] Хлопотливость автора во время постановки своей пьесы, казавшаяся странной, выходящей из всех обыкновений и даже, как говорили, из всех приличий, горестно оправдалась водевильным характером, сообщенным главному лицу комедии и пошло-карикатурным, отразившимся в других. Гоголь прострадал весь этот вечер. Мне, свидетелю этого первого представления, позволено будет сказать — чт? изображала сама зала театра в продолжение 4-х часов замечательнейшего спектакля, когда-либо им виденного. Уже после первого акта недоумение было написано на всех лицах (публика была избранная в полном смысле слова), словно никто не знал, как должно думать о картине, только что представленной. Недоумение это возрастало потом с каждым актом. Как будто, находя успокоение в одном предположении, что дается фарс, большинство зрителей, выбитое из всех театральных ожиданий и привычек, остановилось на этом предположении с непоколебимой решимостью. Однако же в этом фарсе были черты и явления, исполненные такой жизненной истины, что раза два, особенно в местах наименее противоречащих тому понятию о комедии вообще, которое сложилось в большинстве зрителей, раздавался общий смех. Совсем другое произошло в четвертом акте: смех, по временам, еще перелетал из конца залы в другой, но это был какой-то робкий смех, тотчас же и пропадавший; аплодисментов почти совсем не было; зато напряженное внимание, судорожное, усиленное следование за всеми оттенками пьесы, иногда мертвая тишина показывали, что дело, происходившее на сцене, страстно захватывало сердца зрителей. По окончании акта прежнее недоумение уже переродилось почти во всеобщее негодование, которое довершено было пятым актом. Многие вызывали автора потом за то, что написал комедию, другие за то, что виден талант в некоторых сценах, простая публика за то, что смеялась, но общий голос, слышавшийся по всем сторонам избранной публики, был: «это — невозможность, клевета и фарс». По окончании спектакля Гоголь явился к Н. Я. Прокоповичу в раздраженном состоянии духа. Хозяин вздумал поднесть ему экземпляр «Ревизора», только что вышедший из печати, со словами: «Полюбуйтесь на сынка». Гоголь швырнул экземпляр на пол, подошел к столу и, опираясь на него, проговорил задумчиво: «Господи боже! Ну, если бы один, два ругали, ну, и бог с ними а то все, все…»
   Анненков. («Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года»).

ИЗ СТАТЬИ ГОГОЛЯ
«ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА, ПИСАННОГО АВТОРОМ ВСКОРЕ ПОСЛЕ ПЕРВОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ „РЕВИЗОРА“ К ОДНОМУ ЛИТЕРАТОРУ»

   [Адресат письма (принявшего форму статьи) — Пушкин. ]
   …Ревизор сыгран — и у меня на душе так смутно, так странно… Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое. Главная роль пропала; так я и думал. Дюр ни на волос не понял, чт? такое Хлестаков. Хлестаков сделался чем-то в роде Альнаскарова, [Герой комедии Хмельницкого «Воздушные замки» (1818). Ник. Ив. Хмельницкий род. в 1789 г., ум. в 1846 г. ] чем-то вроде целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться с парижских театров. Он сделался просто обыкновенным вралем — бледное лицо, в продолжение двух столетий являющееся в одном и том же костюме. Неужели в самом деле не видно из самой роли, что такое Хлестаков? [Извлечения из «Отрывка» здесь приводятся как показание о первом представлении «Ревизора» для связи с показаниями современников Гоголя. Поэтому следующая за этим характеристика Хлестакова, сама по себе исключительно ценная, опускается, как и многое другое. Текст «Отрывка» можно найти в любом собрании сочинений Гоголя. Об отношении гоголевских персонажей к предшествующей традиции — см. Вас. Гиппиус, «Композиция Ревизора в историко-литературной перспективе» (на украинском языке — в сб. «Лiтература», 1928 г.). ] …С самого начала представления пьесы я уже сидел и театре скучный. О восторге и приеме публики я не заботился. Одного только судьи из всех, бывших в театре, я боялся, и этот судья был я сам. Внутри себя я слышал упреки и ропот против моей же пьесы, которые заглушали все другие. А публика вообще была довольна. Половина ее приняла пьесу даже с участием; другая половина, как водится, ее бранила, по причинам, однако ж, не относящимся к искусству.
   …Вообще с публикою, кажется, совершенно примирил «Ревизора» городничий. В этом я был уверен и прежде, ибо для таланта, каков у Сосницкого, ничего не могло остаться необъясненным в этой роли. Я рад, по крайней мере, что доставил ему возможность выказать во всей ширине талант свой, об коем уже начинали отзываться равнодушно и ставили его на одну доску со многими актерами, которые награждаются так щедро рукоплесканиями во вседневных водевилях и прочих забавных пьесах. На слугу тоже надеялся, потому что заметил в актере [Афанасьеве. ] большое внимание к словам и замечательность. Зато оба наши приятели, Бобчинский и Добчинский, вышли сверх ожидания, дурны. [Воспитанники Крамалей и Петров, выбранные самим Гоголем. ] Хотя я и думал, что они будут дурны, ибо, создавая этих двух маленьких человечков я воображал в их коже Щепкина и Рязанцова, но все-таки я думал, что их наружность и положение, в котором они находятся, их как-нибудь вынесет и не так обкарикатурит. Сделалось напротив: вышла именно карикатура. Уже перед началом представления, увидевши их костюмированными, я ахнул. Эти два человека, в существе своем довольно опрятные, толстенькие, с прилично приглаженными волосами, очутились в каких-то нескладных, превысоких седых париках, всклоченные, неопрятные, взъерошенные, с выдернутыми огромными манишками; а на сцене оказались до такой степени кривляками, что, просто, было невыносимо. Вообще костюмировка большей части пьесы была очень плоха и карикатурна. Я как бы предчувствовал это, когда просил, чтобы сделать одну репетицию в костюмах; но мне стали говорить, что это вовсе не нужно и не в обычае, и что актеры уж знают свое дело. Заметивши, что цены словам моим давали не много, я оставил их в покое. Еще раз повторяю: тоска, тоска! Не знаю сам, отчего одолевает меня тоска.

ИЗ ДНЕВНИКА А. В. НИКИТЕНКО

   28 марта 1836 г.
   Комедия Гоголя «Ревизор» наделала много шуму. Ее беспрестанно дают — почти через день. Государь был на первом представлении, хлопал и много смеялся. Я попал на третье представление. Была государыня с наследником и великими княжнами. Их эта комедия тоже много тешила. Государь даже велел министрам ехать смотреть «Ревизора». Впереди меня, в креслах, сидели князь Чернышев [Алдр. Ив. Чернышев (1786–1857) — в то время граф, позже «светлейший князь» — военный министр. ] и граф Канкрин. [Граф Егор Франц. Канкрин (1774–1845) — министр финансов. ] Первый выражал свое полное удовольствие; второй только сказал:
   — Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу.
   Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается. Я виделся вчера с Гоголем. Он имеет вид великого человека, преследуемого оскорбленным самолюбием. Впрочем, Гоголь действительно сделал важное дело. Впечатление, произведенное его комедией много прибавляет к тем впечатлениям, которые накопляются в умах от существующего у нас порядка вещей.
   Никитенко, стр. 273–274.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ И. И. ПАНАЕВА

I

   … «Ревизор» Гоголя имел успех колоссальный, но в первые минуты этого успеха никто даже из самых жарких поклонников Гоголя не понимал вполне значения этого произведения и не предчувствовал, какой огромный переворот должен совершить автор этой комедии. Кукольник после представления «Ревизора» только иронически ухмылялся и, не отрицая таланта в Гоголе, замечал: «а все-таки это фарс, недостойный искусства».
   Панаев, «Литературные воспоминания».

II

   …Барон Розен [Егор Фед. Розен (см. выше) — поэт и драматург. ] был уверен в том, что он глубокий и единственный в России знаток драматического искусства и величайший драматический поэт. Он очень наивно говаривал нараспев и с резким немецким акцентом:
   — Из всего немецкого репертуара, без сомнения, самая замечательная вещь — это «Ифигения» Гете. Ее мог бы перевести один Жуковский и то только под моим руководством.
   Впоследствии он гордился тем, что когда Гоголь, на вечере у Жуковского, в первый раз прочел своего «Ревизора», он один из всех присутствовавших не показал автору ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся, и сожалел о Пушкине, который увлекся этим оскорбительным для искусства фарсом и во всё время чтения катался от смеха.