Страница:
— Боже, как я рад, что вы пришли, — лепетал Клефтман. — Я знал. Я знал, что вы не бросите меня здесь, знал, что…
— Давай, парень. Надо выбираться отсюда. — Сэм забросил ослабевшего офицера ЦРУ на свое широкое плечо и обнажил зубы в ухмылке. — Смываемся! — крикнул он. — Я его нашел!
Из соседней камеры, задвигая за собой засов, выскочил Драчун Уотсон. Заключенные посыпались из камер, отодвигая засовы в норах других узников. Освободившиеся уже бежали, покачиваясь на слабых ногах, обезумевшие, с широко раскрытыми глазами. В воздухе забурлила испанская речь.
Снаружи опять донеслась пальба.
Сэм легко сбежал вниз по коридорной лестнице, автомат болтался на локте. Безжизненное тело Клефтмана, перекинутое через плечо, качалось, как мешок с рисом.
Эхом рассыпались по коридору автоматные очереди. Сэм побежал быстрее, не слишком заботясь о своей хныкающей ноше. Из-за угла показался Андерсон.
— Шевелись, капитан! Они очухались! Во дворе около двух сотен кубинцев, и они уже что-то затевают!
В подтверждение его слов в отдалении раздался вой.
— О дьявол! — взвыл Сэм. — Сирена! Нам нужно добраться до места высадки. Мэйсон! Что делает Мэрфи?
Мэйсон оторвался от рации.
— Режет коммуникации. Лежит прохлаждается под фланговым огнем и лупит мальчиков Фиделя. Наша прогулка подходит к концу.
Кубинские заключенные бурным потоком вырывались наружу — к жизни, к свободе.
— Прикройте меня! — приказал Сэм. рывком распахнул дверь и выскочил на улицу.
Даниэлс бежал со всех ног со своей вялой трясущейся ношей на плече. Кубинцы уже высыпали из казарм. Пули со свистом проносились в дюйме от его головы. Он нырнул в темноту. За спиной автоматные очереди перемешались с воплями: лавина заключенных попала в водоворот злобного перекрестного огня и смерти.
Сэм быстро вспотел в горячем влажном воздухе, и пот стал струями стекать с его щек. Клефтмаи уже казался раз в восемьдесят тяжелее.
— Мэрфи! — проревел во тьме Сэм.
— Здесь, капитан. Мы всегда с вами.
— Взорви это к чертям!
Похожие на блестящие белые бусы, трассирующие пули кубинцев осветили охранные вышки и колючую проволоку ограды, а через секунду раздался взрыв. Взрыв повредил электросеть, и все тюремные огни разом погасли.
Сэм пересек линию ограды. Развороченная взрывом почва стала мягче. Здесь, за тюремными стенами, ночь пахла влажной землей, зелеными растениями и травой. Горячий удушливый воздух был тяжел и наполнен трескотней пулеметов и оглушительной стрельбой тяжелых орудий.
— Мэрфи, иди впереди! Позаботься о посадочной площадке, или мы погибли!
Жадно хватая ртами горячий воздух, темные фигуры бросились вперед. Автоматная пальба сменилась воплями ужаса. Справа от них что-то полыхнуло.
Через дорогу в темных казармах распахнулась дверь, в колеблющемся свете дюжины спичек показалась комната, в которой толпились полуодетые солдаты.
— Que pasa?
Сэм остановился, выпустил обойму в распахнутую дверь — “лимонка” дрожала в его кулаке. Едва различимая темная фигура возле него метнула гранату, и он споткнулся. Окна казарм брызнули стеклом.
— Сэм! Сюда! — позвал Мэрфи.
Истекающий потом Даниэлс побежал вперед, мечтая, чтобы его привычные к детройтскому климату легкие получили хоть один глоток холодного воздуха в горячем влажном аду кубинской ночи. Клефтман тихонько посапывал на его плече.
В темноте бормотали автоматные очереди. Сколько метров он уже пробежал? Полмили? Больше? Тяжелая поклажа на плече высасывала из него жизненные соки. А что, если самолет опоздает? Что, если кубинцы подобьют его при посадке? Отвратительная тяжесть сдавливала грудь Сэма.
Вспышка осветила небо, и Сэм увидел людей Мэрфи, бегущих веером, — они окружали посадочную площадку. Послышалось жужжание. Из густого кустарника донеслась винтовочная стрельба, ей вторил мягкий перестук ответного огня отряда Мэрфи.
— Ну, давай же, бэби.
Сэм всматривался в небо, он уже мог различить силуэт самолета, скользящего над вершинами деревьев.
Громкий выстрел пятидесятого калибра разорвал ночь, ему вторил разрыв семидесятитрехмиллиметрового снаряда, выпущенного из советского полевого орудия.
— Ну, давай, — Сэм облизал губы, щурясь от пота, стекающего по лицу.
Самолет снизился, он уже приближался к посадочной площадке. Сэм судорожно сглотнул, когда, освещаемый разноцветными всполохами огня, самолет коснулся земли. Пробежав по полосе, он застыл метрах в сорока. Сэм побежал к нему, наклоняясь вперед, чтобы удержать на плечах тяжелого Клефтмана, залез под крыло, едва не задев его головой. Дверь открылась, кто-то из членов экипажа спустил трап.
Сэм стянул Клефтмана со спины и, таща его за собой, стал подниматься. Как волшебник, из темноты вырос Мэйсон со своей неизменной рацией.
— Привяжите Клефтмана ремнями, — бросил через плечо Сэм. Он смотрел на своих парней, пересчитывая их по головам. Темныс очертания знакомых фигур с оружием в руках появлялись в проеме люка.
— Мэйсон? Потери есть?
— Симон ранен в ногу. Других осматриваем.
— Вы готовы? — спросил через плечо пилот.
— Тащим в люк Керни и Уотсона! — ответил Мэрфи. Из кустарника брызнули автоматные очереди. — Поехали! Вытаскивайте нас отсюда!
Моторы взревели, потом самолет задрожал и тронулся. О фюзеляж щелкали пули.
— Взлетай, бэби, взлетай, — тихонько прошептал Сэм, когда прогремели задвигаемые шасси и его откинуло назад.
Гул двигателей усилился, земля скользнула вниз, и большой самолет оторвался и взлетел, быстро набирая высоту.
— Получилось! — загоготал Мэрфи.
Один из офицеров ЦРУ уселся рядом с Сэмом.
— Свяжитесь по рации с Вашингтоном. Нам дадут воздушное прикрытие?
Сэм перевел дыхание и снял очки ночного видения.
— Мы летим в Ки-Уэст?
Агент ЦРУ бросил на него короткий взгляд.
— Они хотят, чтобы вы были в Вашингтоне. Мы летим прямо туда.
— Разве ваши парни не мечтают заполучить Клефтмана? — Сэм улыбнулся, на черном лице сверкнули белые зубы.
— Клефтман их больше не интересует. Они хотят видеть вас, капитан. Вас ждут на самых верхах. У меня сложилось впечатление, что мы могли бы просто-напросто накачать Клефтмана выпивкой и сообщить ему, что все это шутка.
Мэрфи взревел:
— Вот это да! А что потом?
Мэйсон прищелкнул языком:
— Должно быть, та сенаторская дочка, которую…
— Заткнитесь, парни. В любом случае, смешного ничего нет.
— Напоить Клефтмана? — Сэм нахмурился. — Не нравится мне это, парни.
Полковник Фермен подпрыгнул на месте, когда фигура шефа КГБ Андрея Куцова выткалась из воздуха прямо перед его носом.
— Господи!
Фермен заметил, что губы генерала артикулируют по-русски, но слова звучали английские.
— Как вы здесь оказались? — Фермен задал вопрос, который первым пришел в его смятенный ум.
— Это вы пришли ко мне!
— Я в своем кабинете!
— И я тоже. Здесь мои книги. — Куцов вытянул руку и выудил фолиант из тающего воздуха.
— Дистанционная голографическая проекция, — сам с собой заговорил Фермен. — Другого объяснения нет. Но мы только начали разрабатывать эту технологию, для подобных штучек нужны тонны оборудования. Черт побери! Как они это делают?
Губы Куцова зашевелились, беспокойные глаза заметались по сторонам. Фермен вдруг осознал, что он занят тем же. Где этот аппарат? Как он выглядит? А потом Куцов вздохнул и выпрямился.
— Я думаю, что вы уже проинформированы о предпринятых нами шагах. Мы собрали всех людей из списка, данного нам Ахимса. Они уже направляются в вашу страну.
Фермен кивнул.
— Мы все еще разыскиваем некоторых наших. Пара… ну, сотрудников еще вне досягаемости.
Куцов устало усмехнулся.
— Я взял на себя смелость сообщить Барбаре Дикс, что Вашингтону нужно переговорить с ней.
— Как… Нет, ничего, не обращайте внимания. — Фермен откинулся назад, проводя толстыми короткими пальцами по лбу. Проклятый КГБ!
— У вас усталый вид, полковник.
Фермен сидел, опираясь на локти. Он поднял глаза.
На лице Куцова опять появилась невеселая усмешка.
— Очевидно, вы мало спали, как и я.
— Что они хотят от нас?
Куцов покачал головой. Он выглядел отвратительно — под налитыми кровью глазами набрякли тяжелые мешки.
— Понятия не имею, полковник. — Он безнадежно всплеснул руками. — Не знаю, сможем ли мы оказать сопротивление? — Куцов поднял глаза вверх, напоминая, что за ними постоянно ведется наблюдение.
— Андрей, — тихо сказал Фермен. — Какая разница? Если они в состоянии спроецировать твое изображение в мой кабинет в подвале Белого дома, они могут засечь нас везде, в любое время. Я имею в виду другое: чего они хотят от людей, которых они запросили? Они назвали наших лучших сотрудников поименно — использовав информацию из секретных досье. Они выявили лучших нелегалов, лучших службистов. Если они могут это сделать, а кроме того, окружить этими чертовыми зеркальными шарами наши боеголовки… ну…
— На что еще они способны, полковник?
— Надеюсь, мы этого не узнаем.
Генерал Куцов взглянул на свои книги.
Если бы… если бы… Испуганный взгляд генерала Куцова встретился с точно таким же взглядом полковника Фермена.
Ахимса Оверон, известный под именем Толстяк, направил свой глаз-стебель на экран с изображением кабинета Билла Фермена на планете внизу.
— Ты видишь, у них нет выбора.
Его тело сплющилось и приняло форму колеса. С обеих сторон его желто-коричневого круглого туловища симметрично торчали два глаза-стебля. Он был счастлив — он перекатывался из стороны в сторону, и его кожа то растягивалась, то опадала. Внезапно на коже вырос отросток, кусок плоти, которым Толстяк дотронулся до контрольного щитка: теперь на экране светилось изображение американской военной базы, расположенной на снежной шапке Северного полюса. Мужчины и женщины готовились к переезду: собирали бумаги, карты, компьютерные распечатки, которые одетый в парку человек загружал в ожидавший вездеход.
Находившийся на узком мостике второй Ахимса, казалось, раздулся, его бока свисали с краев мостика, а неровные красноватые пятна у основания шарообразного туловища стали темнее. Из-за этих пигментных пятен он получил свое имя — Клякса.
— В последний раз спрашиваю тебя, Оверон! Почему? Это безумие! Взаимодействия с любыми запрещенными видами являются грубым нарушением всех моральных норм, установленных Ахимса Оверонами. Подумай о почковании, это потенциальная катастрофа! Это все равно что иметь дело с чумой! Что, если они выйдут из-под контроля? Что, если?..
— Мир с тобою, штурман. Я долго думал об этом. Наблюдая их, изучая их эволюцию последние три сотни лет, я просчитал каждый шаг. Катастрофа может произойти только из-за Пашти.
— Но Пашти — цивилизованный вид! Оверон, что с тобой? Где твое чувство ответственности?
Толстяк покатался с боку на бок, его глаза-стебли зашевелились, сверля подчиненного тяжелым взглядом.
— Ты сомневаешься в моем разуме? В моей власти?
Клякса сделался совсем плоским, словно из него выкачали весь воздух. Волокна, которыми было пронизано его тело, вяло обвисли.
— Я не взываю к твоему разуму, Оверон. Просто не могу понять твоего желания лишить Пашти своей милости. Несмотря на циклы, они…
— Циклы! — завизжал Толстяк с отвращением, из дыхательных отверстий у основания глаз-стеблей с шипением вырвался воздух. — Неужели я хочу стать свидетелем гибели Ахимса? С каждым новым циклом Пашти растут, а мы уменьшаемся.
Пятна на коже Кляксы совсем потемнели, что было признаком сильного волнения.
— Но, Оверон, то, что ты задумал, это такое же варварство, как сами эти звери, которых ты изучаешь. Что случилось с тобой?
Толстяк прокатился вперед, став похожим на вытянутый вверх плоский овал — такая метаморфоза произвела впечатление на плоского Кляксу.
— Ты знаешь, зачем мы пришли. За два миллиона лет существования этот вид значительно поумнел. Вспомни, какими они были, когда мы впервые заехали сюда! Голые, беззащитные, дрожащие маленькие зверьки — вот какие они были! Они жили, как мусорщики, подбирая фрукты и листья, пугаясь других пожирателей падали. Каждое галактическое тысячелетие, не так ли, мы собирали информацию об их развитии. Они прогрессировали медленно, трудно…
— И были запрещены, — трубным взвизгиванием напомнил Клякса.
— Да, да. А что ты думаешь? Они убивали друг друга и уничтожали все на своем пути. — Клякса в ужасе присвистнул.
— Почему нам не оставить их в покое? Почему бы не позволить им уничтожить друг друга — тогда эволюция на их планете сменит свое направление. Откуда это увлечение людьми?
— Я посвятил им последние сто тысяч лет, штурман.
— Но мы доказали, что это всего лишь аномалия. Они выпали из системы. Никто не вмешивался в их эволюцию, чтобы сделать их…
— Совершенно верно! Почему? После трех миллионов лет медленной эволюции с долгими гомеостазами почему их культура вдруг расцвела? Что превратило их из разрозненных банд кочевых охотников в цивилизацию, которая вселила в космическую эру? Им не потребовалось для этого и десяти тысяч лет! Они явное исключение. Подобного мы не видели за миллионы галактических лет.
Клякса задрожал, бока его затряслись.
— Да, штурман?
— Ты скрывал информацию. Сведения, собранные нами, ни разу не были отосланы Оверонам.
Кожа Толстяка сильно натянулась в гневе, он продолжал худеть.
— На это есть свои причины. — Клякса зашуршал и засвистел.
— Ты еще не сказал мне, как собираешься использовать людей, чтобы досадить Пашти.
— Нет, штурман, не сказал.
— Это как-то связано с записями, которые ты продолжаешь изучать? Люди, которыми ты интересовался, все были…
— Ты допрашиваешь меня, штурман?
— Но эти звери опасны! Эта планета под запретом! Они…
— Они даже не могут повторить полет на Луну! Их культура гибнет, они в тупике! Они были уже у дверей в космос — и отказались от звезд. Они забросили ракетостроение, которое позволило бы им исследовать собственную Солнечную систему.
Овальное тело Толстяка стало еще тоньше.
— Люди — это всего лишь примитивные существа, идущие по пути взаимного уничтожения с помощью самого ужасного ядерного оружия. Теперь, мой друг, я положу этому конец. Я их приручу, превращу в приносящих пользу домашних животных.
— Для чего?
Толстяк свистнул сквозь дыхательные отверстия.
— В основном для себя.
— А если они не поддадутся воспитанию?
— Я их уничтожу.
Рива Томпсон ходила взад-вперед по маленькой комнате. За окном выруливали два “Ф-16”. Она вздрагивала, слушая нарастающий рев их двигателей.
Рива скрестила руки на груди, она все никак не могла прийти в себя — жизнь переменилась так внезапно! Утром возле ее стола возникли два агента секретной службы, помахивая своими удостоверениями. Ее начальник кивнул, когда Риву вывели из большого белого здания АНБ и усадили в один из этих невообразимых седанов, которые бесконечной чередой выплевывал Детройт.
Сначала она вежливо задавала вопросы. Потом проявила настойчивость. С таким же успехом Рива могла бы обращаться к скалам — ответа не последовало. Ей ничего не оставалось, как обругать их по-арабски и по-русски — единственная месть, которую мог себе позволить лингвист.
Рива была высокой женщиной с огненно-рыжими волосами до плеч, с нежно-белой кожей и темно-зелеными глазами. В апреле она пережила свой тридцать второй день рождения и удивилась, как быстро пролетело время. Казалось, не так уж давно она закончила Колумбийский университет. Десять лет нервотрепки, ожесточения и разочарования. Теперь страх мертвой хваткой сжимал ее сердце. Что она сделала не так? Почему американская секретная служба проявила к ней интерес? Неужели ее бывшие коллеги что-то натворили?
Рива смерила комнату шагами: пять в ширину, семь в длину, девять по диагонали. Потом осушила полчашки кофе и осмотрела соседнюю комнату. В углу находилась дверь. Когда Рива попыталась выйти, одетый в форму воздушного флота вооруженный полицейский вежливо попросил ее вернуться. Она была уверена, что он все еще сторожит ее за дверью.
Что я сделала? Она заставила себя мысленно вернуться в прошлое. Несомненно, какая-то ошибка совершена ею во время работы в ЦРУ. Но какая? Одну за одной Рива вспоминала операции, в которых принимала участие. Вена? Кто-то из ее команды оказался предателем? Кто? Чарли? Анна? Дитрих? Как она ни пыталась, не могла поверить, что кто-то из них был завербован КГБ.
Сам Билл Кейси допрашивал ее после ливанского провала. Она не могла взять на себя ответственность за то, что сделали с ее оперативными отчетами аналитики и политические деятели. Ее оценка ситуации была лаконична и красноречива, предсказания до горечи верны и аккуратны. Черт побери, она предупреждала о том, что может случиться!
Ливан сломал ее. Почему надо жертвовать кадровыми офицерами, которые рискуют своей шкурой в этом змеином логове, в то время как кабинетные аналитики в Вашингтоне не удосуживаются всерьез отнестись к донесениям с места событий? Ее глаза непроизвольно сузились. Да, именно тогда все рухнуло. Теоретики думали о великом, им нужно было во что бы то ни стало найти подтверждение своим умозрительным гипотезам, и они не прислушались к ее тревожным сигналам. Конечно, мнение боевого офицера никогда не влияло на решения тех, кто делал политику, — а люди погибали. Дебильные вашингтонские бюрократы. В ЦРУ их полно.
— А потом я перевелась в израильские войска, — вздыхая, прошептала она и покачала головой. Прошлое опять попыталось ранить ее, в памяти всплыл туманный образ Ари. Усилием воли она заставила себя не думать о нем.
“Ф-16” взревели, и женщина зажала уши руками. Здание задрожало. Задребезжали стекла. Подобно зловещим черным стрелам, самолеты рванулись ввысь с немыслимой скоростью.
Должно быть, после смерти Ари она сошла с ума. Пытаясь справиться с отчаянием, какое-то время продолжала работать, выслеживая агентурные сети КГБ. В отличие от ЦРУ, МОССАД действовал наверняка.
Рива подошла к окну. За бесконечным бетоном зданий едва виднелись оголенные деревья. Ее рвению пришел конец в тот день, когда она увидела, как израильские солдаты расстреляли юную палестинку.
На самом пике своей профессиональной карьеры она попросила о переводе в АНБ.
А теперь что? Вернулось прошлое? В ее ночных кошмарах глаза Ари становились глазами той испуганной девушки, которая упала на пыльную уличную гальку. Ее щеки и спутанные густые волосы были перепачканы, кровью, тонкой струйкой стекавшей из угла рта.
— Такова жизнь, — прошептала Рива. Она увидела, как па посадочную полосу опустился “Ф-111”. Он так резко затормозил, что здание опять завибрировало.
Чего они от меня хотят? Почему я здесь? Женщина покачала головой, глаза ее были устремлены вдаль, поэтому она не сразу заметила большой реактивный лайнер, подруливший к зданию напротив окна. Вокруг него, как щенки вокруг матери, засуетились грузовики — подвозили топливо. Забегали люди — словно ожидалась инспекция.
— Рива Томпсон?
Она оглянулась, злясь на себя, что не услышала, как открылась дверь. Ее звал караульный полицейский, и она вышла. Он вывел ее на улицу, в прохладу. Прозрачный воздух Вирджинии был пропитан запахами бензина и масел. Позади оставались кубы по-военному уродливых зданий. Впереди вытянулась цепочка столбов с рогатинами, сквозь которые была протянута колючая проволока: она тоненько позвякивала от ветерка, дующего с побережья. Над головой плыла вереница свинцовых туч, таких же серых, как и сам этот день, как холодный грязный асфальт у нее под ногами.
— Вот ваш самолет, мадам, — полицейский указал на большой реактивный лайнер.
— Мой… — Рива запнулась.
— А я ваш шофер, — к ней направлялась женщина, одетая в летную форму. В руке у нее был шлем. — Барбара Дикс, — представилась она. — Вам нужно подняться, одеться, и мы отправимся.
—А вы не знаете, что все это значит?
Барбара Дикс отбросила назад пышную гриву волос цвета красного дерева. Подтянутой, стройной и невозмутимой женщине-летчику на вид было лет тридцать. В направленном на Риву взгляде карих глаз, слегка прищуренных, словно опаленных жгучим пламенем опасности, сквозила уверенная сила.
— Нет, не знаю. Но мне хотелось бы знать — как и вам.
— Давай, парень. Надо выбираться отсюда. — Сэм забросил ослабевшего офицера ЦРУ на свое широкое плечо и обнажил зубы в ухмылке. — Смываемся! — крикнул он. — Я его нашел!
Из соседней камеры, задвигая за собой засов, выскочил Драчун Уотсон. Заключенные посыпались из камер, отодвигая засовы в норах других узников. Освободившиеся уже бежали, покачиваясь на слабых ногах, обезумевшие, с широко раскрытыми глазами. В воздухе забурлила испанская речь.
Снаружи опять донеслась пальба.
Сэм легко сбежал вниз по коридорной лестнице, автомат болтался на локте. Безжизненное тело Клефтмана, перекинутое через плечо, качалось, как мешок с рисом.
Эхом рассыпались по коридору автоматные очереди. Сэм побежал быстрее, не слишком заботясь о своей хныкающей ноше. Из-за угла показался Андерсон.
— Шевелись, капитан! Они очухались! Во дворе около двух сотен кубинцев, и они уже что-то затевают!
В подтверждение его слов в отдалении раздался вой.
— О дьявол! — взвыл Сэм. — Сирена! Нам нужно добраться до места высадки. Мэйсон! Что делает Мэрфи?
Мэйсон оторвался от рации.
— Режет коммуникации. Лежит прохлаждается под фланговым огнем и лупит мальчиков Фиделя. Наша прогулка подходит к концу.
Кубинские заключенные бурным потоком вырывались наружу — к жизни, к свободе.
— Прикройте меня! — приказал Сэм. рывком распахнул дверь и выскочил на улицу.
Даниэлс бежал со всех ног со своей вялой трясущейся ношей на плече. Кубинцы уже высыпали из казарм. Пули со свистом проносились в дюйме от его головы. Он нырнул в темноту. За спиной автоматные очереди перемешались с воплями: лавина заключенных попала в водоворот злобного перекрестного огня и смерти.
Сэм быстро вспотел в горячем влажном воздухе, и пот стал струями стекать с его щек. Клефтмаи уже казался раз в восемьдесят тяжелее.
— Мэрфи! — проревел во тьме Сэм.
— Здесь, капитан. Мы всегда с вами.
— Взорви это к чертям!
Похожие на блестящие белые бусы, трассирующие пули кубинцев осветили охранные вышки и колючую проволоку ограды, а через секунду раздался взрыв. Взрыв повредил электросеть, и все тюремные огни разом погасли.
Сэм пересек линию ограды. Развороченная взрывом почва стала мягче. Здесь, за тюремными стенами, ночь пахла влажной землей, зелеными растениями и травой. Горячий удушливый воздух был тяжел и наполнен трескотней пулеметов и оглушительной стрельбой тяжелых орудий.
— Мэрфи, иди впереди! Позаботься о посадочной площадке, или мы погибли!
Жадно хватая ртами горячий воздух, темные фигуры бросились вперед. Автоматная пальба сменилась воплями ужаса. Справа от них что-то полыхнуло.
Через дорогу в темных казармах распахнулась дверь, в колеблющемся свете дюжины спичек показалась комната, в которой толпились полуодетые солдаты.
— Que pasa?
Сэм остановился, выпустил обойму в распахнутую дверь — “лимонка” дрожала в его кулаке. Едва различимая темная фигура возле него метнула гранату, и он споткнулся. Окна казарм брызнули стеклом.
— Сэм! Сюда! — позвал Мэрфи.
Истекающий потом Даниэлс побежал вперед, мечтая, чтобы его привычные к детройтскому климату легкие получили хоть один глоток холодного воздуха в горячем влажном аду кубинской ночи. Клефтман тихонько посапывал на его плече.
В темноте бормотали автоматные очереди. Сколько метров он уже пробежал? Полмили? Больше? Тяжелая поклажа на плече высасывала из него жизненные соки. А что, если самолет опоздает? Что, если кубинцы подобьют его при посадке? Отвратительная тяжесть сдавливала грудь Сэма.
Вспышка осветила небо, и Сэм увидел людей Мэрфи, бегущих веером, — они окружали посадочную площадку. Послышалось жужжание. Из густого кустарника донеслась винтовочная стрельба, ей вторил мягкий перестук ответного огня отряда Мэрфи.
— Ну, давай же, бэби.
Сэм всматривался в небо, он уже мог различить силуэт самолета, скользящего над вершинами деревьев.
Громкий выстрел пятидесятого калибра разорвал ночь, ему вторил разрыв семидесятитрехмиллиметрового снаряда, выпущенного из советского полевого орудия.
— Ну, давай, — Сэм облизал губы, щурясь от пота, стекающего по лицу.
Самолет снизился, он уже приближался к посадочной площадке. Сэм судорожно сглотнул, когда, освещаемый разноцветными всполохами огня, самолет коснулся земли. Пробежав по полосе, он застыл метрах в сорока. Сэм побежал к нему, наклоняясь вперед, чтобы удержать на плечах тяжелого Клефтмана, залез под крыло, едва не задев его головой. Дверь открылась, кто-то из членов экипажа спустил трап.
Сэм стянул Клефтмана со спины и, таща его за собой, стал подниматься. Как волшебник, из темноты вырос Мэйсон со своей неизменной рацией.
— Привяжите Клефтмана ремнями, — бросил через плечо Сэм. Он смотрел на своих парней, пересчитывая их по головам. Темныс очертания знакомых фигур с оружием в руках появлялись в проеме люка.
— Мэйсон? Потери есть?
— Симон ранен в ногу. Других осматриваем.
— Вы готовы? — спросил через плечо пилот.
— Тащим в люк Керни и Уотсона! — ответил Мэрфи. Из кустарника брызнули автоматные очереди. — Поехали! Вытаскивайте нас отсюда!
Моторы взревели, потом самолет задрожал и тронулся. О фюзеляж щелкали пули.
— Взлетай, бэби, взлетай, — тихонько прошептал Сэм, когда прогремели задвигаемые шасси и его откинуло назад.
Гул двигателей усилился, земля скользнула вниз, и большой самолет оторвался и взлетел, быстро набирая высоту.
— Получилось! — загоготал Мэрфи.
Один из офицеров ЦРУ уселся рядом с Сэмом.
— Свяжитесь по рации с Вашингтоном. Нам дадут воздушное прикрытие?
Сэм перевел дыхание и снял очки ночного видения.
— Мы летим в Ки-Уэст?
Агент ЦРУ бросил на него короткий взгляд.
— Они хотят, чтобы вы были в Вашингтоне. Мы летим прямо туда.
— Разве ваши парни не мечтают заполучить Клефтмана? — Сэм улыбнулся, на черном лице сверкнули белые зубы.
— Клефтман их больше не интересует. Они хотят видеть вас, капитан. Вас ждут на самых верхах. У меня сложилось впечатление, что мы могли бы просто-напросто накачать Клефтмана выпивкой и сообщить ему, что все это шутка.
Мэрфи взревел:
— Вот это да! А что потом?
Мэйсон прищелкнул языком:
— Должно быть, та сенаторская дочка, которую…
— Заткнитесь, парни. В любом случае, смешного ничего нет.
— Напоить Клефтмана? — Сэм нахмурился. — Не нравится мне это, парни.
* * *
Полковник Фермен подпрыгнул на месте, когда фигура шефа КГБ Андрея Куцова выткалась из воздуха прямо перед его носом.
— Господи!
Фермен заметил, что губы генерала артикулируют по-русски, но слова звучали английские.
— Как вы здесь оказались? — Фермен задал вопрос, который первым пришел в его смятенный ум.
— Это вы пришли ко мне!
— Я в своем кабинете!
— И я тоже. Здесь мои книги. — Куцов вытянул руку и выудил фолиант из тающего воздуха.
— Дистанционная голографическая проекция, — сам с собой заговорил Фермен. — Другого объяснения нет. Но мы только начали разрабатывать эту технологию, для подобных штучек нужны тонны оборудования. Черт побери! Как они это делают?
Губы Куцова зашевелились, беспокойные глаза заметались по сторонам. Фермен вдруг осознал, что он занят тем же. Где этот аппарат? Как он выглядит? А потом Куцов вздохнул и выпрямился.
— Я думаю, что вы уже проинформированы о предпринятых нами шагах. Мы собрали всех людей из списка, данного нам Ахимса. Они уже направляются в вашу страну.
Фермен кивнул.
— Мы все еще разыскиваем некоторых наших. Пара… ну, сотрудников еще вне досягаемости.
Куцов устало усмехнулся.
— Я взял на себя смелость сообщить Барбаре Дикс, что Вашингтону нужно переговорить с ней.
— Как… Нет, ничего, не обращайте внимания. — Фермен откинулся назад, проводя толстыми короткими пальцами по лбу. Проклятый КГБ!
— У вас усталый вид, полковник.
Фермен сидел, опираясь на локти. Он поднял глаза.
На лице Куцова опять появилась невеселая усмешка.
— Очевидно, вы мало спали, как и я.
— Что они хотят от нас?
Куцов покачал головой. Он выглядел отвратительно — под налитыми кровью глазами набрякли тяжелые мешки.
— Понятия не имею, полковник. — Он безнадежно всплеснул руками. — Не знаю, сможем ли мы оказать сопротивление? — Куцов поднял глаза вверх, напоминая, что за ними постоянно ведется наблюдение.
— Андрей, — тихо сказал Фермен. — Какая разница? Если они в состоянии спроецировать твое изображение в мой кабинет в подвале Белого дома, они могут засечь нас везде, в любое время. Я имею в виду другое: чего они хотят от людей, которых они запросили? Они назвали наших лучших сотрудников поименно — использовав информацию из секретных досье. Они выявили лучших нелегалов, лучших службистов. Если они могут это сделать, а кроме того, окружить этими чертовыми зеркальными шарами наши боеголовки… ну…
— На что еще они способны, полковник?
— Надеюсь, мы этого не узнаем.
Генерал Куцов взглянул на свои книги.
Если бы… если бы… Испуганный взгляд генерала Куцова встретился с точно таким же взглядом полковника Фермена.
* * *
Ахимса Оверон, известный под именем Толстяк, направил свой глаз-стебель на экран с изображением кабинета Билла Фермена на планете внизу.
— Ты видишь, у них нет выбора.
Его тело сплющилось и приняло форму колеса. С обеих сторон его желто-коричневого круглого туловища симметрично торчали два глаза-стебля. Он был счастлив — он перекатывался из стороны в сторону, и его кожа то растягивалась, то опадала. Внезапно на коже вырос отросток, кусок плоти, которым Толстяк дотронулся до контрольного щитка: теперь на экране светилось изображение американской военной базы, расположенной на снежной шапке Северного полюса. Мужчины и женщины готовились к переезду: собирали бумаги, карты, компьютерные распечатки, которые одетый в парку человек загружал в ожидавший вездеход.
Находившийся на узком мостике второй Ахимса, казалось, раздулся, его бока свисали с краев мостика, а неровные красноватые пятна у основания шарообразного туловища стали темнее. Из-за этих пигментных пятен он получил свое имя — Клякса.
— В последний раз спрашиваю тебя, Оверон! Почему? Это безумие! Взаимодействия с любыми запрещенными видами являются грубым нарушением всех моральных норм, установленных Ахимса Оверонами. Подумай о почковании, это потенциальная катастрофа! Это все равно что иметь дело с чумой! Что, если они выйдут из-под контроля? Что, если?..
— Мир с тобою, штурман. Я долго думал об этом. Наблюдая их, изучая их эволюцию последние три сотни лет, я просчитал каждый шаг. Катастрофа может произойти только из-за Пашти.
— Но Пашти — цивилизованный вид! Оверон, что с тобой? Где твое чувство ответственности?
Толстяк покатался с боку на бок, его глаза-стебли зашевелились, сверля подчиненного тяжелым взглядом.
— Ты сомневаешься в моем разуме? В моей власти?
Клякса сделался совсем плоским, словно из него выкачали весь воздух. Волокна, которыми было пронизано его тело, вяло обвисли.
— Я не взываю к твоему разуму, Оверон. Просто не могу понять твоего желания лишить Пашти своей милости. Несмотря на циклы, они…
— Циклы! — завизжал Толстяк с отвращением, из дыхательных отверстий у основания глаз-стеблей с шипением вырвался воздух. — Неужели я хочу стать свидетелем гибели Ахимса? С каждым новым циклом Пашти растут, а мы уменьшаемся.
Пятна на коже Кляксы совсем потемнели, что было признаком сильного волнения.
— Но, Оверон, то, что ты задумал, это такое же варварство, как сами эти звери, которых ты изучаешь. Что случилось с тобой?
Толстяк прокатился вперед, став похожим на вытянутый вверх плоский овал — такая метаморфоза произвела впечатление на плоского Кляксу.
— Ты знаешь, зачем мы пришли. За два миллиона лет существования этот вид значительно поумнел. Вспомни, какими они были, когда мы впервые заехали сюда! Голые, беззащитные, дрожащие маленькие зверьки — вот какие они были! Они жили, как мусорщики, подбирая фрукты и листья, пугаясь других пожирателей падали. Каждое галактическое тысячелетие, не так ли, мы собирали информацию об их развитии. Они прогрессировали медленно, трудно…
— И были запрещены, — трубным взвизгиванием напомнил Клякса.
— Да, да. А что ты думаешь? Они убивали друг друга и уничтожали все на своем пути. — Клякса в ужасе присвистнул.
— Почему нам не оставить их в покое? Почему бы не позволить им уничтожить друг друга — тогда эволюция на их планете сменит свое направление. Откуда это увлечение людьми?
— Я посвятил им последние сто тысяч лет, штурман.
— Но мы доказали, что это всего лишь аномалия. Они выпали из системы. Никто не вмешивался в их эволюцию, чтобы сделать их…
— Совершенно верно! Почему? После трех миллионов лет медленной эволюции с долгими гомеостазами почему их культура вдруг расцвела? Что превратило их из разрозненных банд кочевых охотников в цивилизацию, которая вселила в космическую эру? Им не потребовалось для этого и десяти тысяч лет! Они явное исключение. Подобного мы не видели за миллионы галактических лет.
Клякса задрожал, бока его затряслись.
— Да, штурман?
— Ты скрывал информацию. Сведения, собранные нами, ни разу не были отосланы Оверонам.
Кожа Толстяка сильно натянулась в гневе, он продолжал худеть.
— На это есть свои причины. — Клякса зашуршал и засвистел.
— Ты еще не сказал мне, как собираешься использовать людей, чтобы досадить Пашти.
— Нет, штурман, не сказал.
— Это как-то связано с записями, которые ты продолжаешь изучать? Люди, которыми ты интересовался, все были…
— Ты допрашиваешь меня, штурман?
— Но эти звери опасны! Эта планета под запретом! Они…
— Они даже не могут повторить полет на Луну! Их культура гибнет, они в тупике! Они были уже у дверей в космос — и отказались от звезд. Они забросили ракетостроение, которое позволило бы им исследовать собственную Солнечную систему.
Овальное тело Толстяка стало еще тоньше.
— Люди — это всего лишь примитивные существа, идущие по пути взаимного уничтожения с помощью самого ужасного ядерного оружия. Теперь, мой друг, я положу этому конец. Я их приручу, превращу в приносящих пользу домашних животных.
— Для чего?
Толстяк свистнул сквозь дыхательные отверстия.
— В основном для себя.
— А если они не поддадутся воспитанию?
— Я их уничтожу.
* * *
Рива Томпсон ходила взад-вперед по маленькой комнате. За окном выруливали два “Ф-16”. Она вздрагивала, слушая нарастающий рев их двигателей.
Рива скрестила руки на груди, она все никак не могла прийти в себя — жизнь переменилась так внезапно! Утром возле ее стола возникли два агента секретной службы, помахивая своими удостоверениями. Ее начальник кивнул, когда Риву вывели из большого белого здания АНБ и усадили в один из этих невообразимых седанов, которые бесконечной чередой выплевывал Детройт.
Сначала она вежливо задавала вопросы. Потом проявила настойчивость. С таким же успехом Рива могла бы обращаться к скалам — ответа не последовало. Ей ничего не оставалось, как обругать их по-арабски и по-русски — единственная месть, которую мог себе позволить лингвист.
Рива была высокой женщиной с огненно-рыжими волосами до плеч, с нежно-белой кожей и темно-зелеными глазами. В апреле она пережила свой тридцать второй день рождения и удивилась, как быстро пролетело время. Казалось, не так уж давно она закончила Колумбийский университет. Десять лет нервотрепки, ожесточения и разочарования. Теперь страх мертвой хваткой сжимал ее сердце. Что она сделала не так? Почему американская секретная служба проявила к ней интерес? Неужели ее бывшие коллеги что-то натворили?
Рива смерила комнату шагами: пять в ширину, семь в длину, девять по диагонали. Потом осушила полчашки кофе и осмотрела соседнюю комнату. В углу находилась дверь. Когда Рива попыталась выйти, одетый в форму воздушного флота вооруженный полицейский вежливо попросил ее вернуться. Она была уверена, что он все еще сторожит ее за дверью.
Что я сделала? Она заставила себя мысленно вернуться в прошлое. Несомненно, какая-то ошибка совершена ею во время работы в ЦРУ. Но какая? Одну за одной Рива вспоминала операции, в которых принимала участие. Вена? Кто-то из ее команды оказался предателем? Кто? Чарли? Анна? Дитрих? Как она ни пыталась, не могла поверить, что кто-то из них был завербован КГБ.
Сам Билл Кейси допрашивал ее после ливанского провала. Она не могла взять на себя ответственность за то, что сделали с ее оперативными отчетами аналитики и политические деятели. Ее оценка ситуации была лаконична и красноречива, предсказания до горечи верны и аккуратны. Черт побери, она предупреждала о том, что может случиться!
Ливан сломал ее. Почему надо жертвовать кадровыми офицерами, которые рискуют своей шкурой в этом змеином логове, в то время как кабинетные аналитики в Вашингтоне не удосуживаются всерьез отнестись к донесениям с места событий? Ее глаза непроизвольно сузились. Да, именно тогда все рухнуло. Теоретики думали о великом, им нужно было во что бы то ни стало найти подтверждение своим умозрительным гипотезам, и они не прислушались к ее тревожным сигналам. Конечно, мнение боевого офицера никогда не влияло на решения тех, кто делал политику, — а люди погибали. Дебильные вашингтонские бюрократы. В ЦРУ их полно.
— А потом я перевелась в израильские войска, — вздыхая, прошептала она и покачала головой. Прошлое опять попыталось ранить ее, в памяти всплыл туманный образ Ари. Усилием воли она заставила себя не думать о нем.
“Ф-16” взревели, и женщина зажала уши руками. Здание задрожало. Задребезжали стекла. Подобно зловещим черным стрелам, самолеты рванулись ввысь с немыслимой скоростью.
Должно быть, после смерти Ари она сошла с ума. Пытаясь справиться с отчаянием, какое-то время продолжала работать, выслеживая агентурные сети КГБ. В отличие от ЦРУ, МОССАД действовал наверняка.
Рива подошла к окну. За бесконечным бетоном зданий едва виднелись оголенные деревья. Ее рвению пришел конец в тот день, когда она увидела, как израильские солдаты расстреляли юную палестинку.
На самом пике своей профессиональной карьеры она попросила о переводе в АНБ.
А теперь что? Вернулось прошлое? В ее ночных кошмарах глаза Ари становились глазами той испуганной девушки, которая упала на пыльную уличную гальку. Ее щеки и спутанные густые волосы были перепачканы, кровью, тонкой струйкой стекавшей из угла рта.
— Такова жизнь, — прошептала Рива. Она увидела, как па посадочную полосу опустился “Ф-111”. Он так резко затормозил, что здание опять завибрировало.
Чего они от меня хотят? Почему я здесь? Женщина покачала головой, глаза ее были устремлены вдаль, поэтому она не сразу заметила большой реактивный лайнер, подруливший к зданию напротив окна. Вокруг него, как щенки вокруг матери, засуетились грузовики — подвозили топливо. Забегали люди — словно ожидалась инспекция.
— Рива Томпсон?
Она оглянулась, злясь на себя, что не услышала, как открылась дверь. Ее звал караульный полицейский, и она вышла. Он вывел ее на улицу, в прохладу. Прозрачный воздух Вирджинии был пропитан запахами бензина и масел. Позади оставались кубы по-военному уродливых зданий. Впереди вытянулась цепочка столбов с рогатинами, сквозь которые была протянута колючая проволока: она тоненько позвякивала от ветерка, дующего с побережья. Над головой плыла вереница свинцовых туч, таких же серых, как и сам этот день, как холодный грязный асфальт у нее под ногами.
— Вот ваш самолет, мадам, — полицейский указал на большой реактивный лайнер.
— Мой… — Рива запнулась.
— А я ваш шофер, — к ней направлялась женщина, одетая в летную форму. В руке у нее был шлем. — Барбара Дикс, — представилась она. — Вам нужно подняться, одеться, и мы отправимся.
—А вы не знаете, что все это значит?
Барбара Дикс отбросила назад пышную гриву волос цвета красного дерева. Подтянутой, стройной и невозмутимой женщине-летчику на вид было лет тридцать. В направленном на Риву взгляде карих глаз, слегка прищуренных, словно опаленных жгучим пламенем опасности, сквозила уверенная сила.
— Нет, не знаю. Но мне хотелось бы знать — как и вам.
ГЛАВА 3
Шейла Данбер получила огромное удовольствие от путешествия в салоне первого класса “Конкорда”. Она обернулась: улыбающиеся стюардессы по-прежнему стояли у входа в салон. Шейла глубоко вздохнула и стала спускаться по трапу, устеленному мягким ковровым покрытием. Куда подернись все люди? Почему нет представителей Британских авиалиний? В колючем холодном воздухе ощущались ароматы аэропорта. О дьявол, что все это значит?
Она вошла в зал ожидания — у входа ни души. Из международного аэропорта Кеннеди всех эвакуировали? Из-за нее? Ряды кресел пугающе пустовали. Ковровые дорожки хранили следы множества ног. Безлюдье, только просторный зал с огромными окнами, через которые можно было наблюдать за самолетами. В офисе Британских авиалиний у выхода — тоже пусто. Не было и табло, отмечающих время прилета и отправления.
Жуть.
До этого момента ее ничуть не тревожило то обстоятельство, что она оказалась единственной пассажиркой “Конкорда”. Шейла усиленно боролась с зевотой, когда они запихнули ее в самолет за полмира отсюда, в Хитроу. А теперь вот это? По спине ее пробежала дрожь.
Из боковой двери появился мужчина в строгом костюме. Она улыбнулась. В то же мгновение с обеих сторон от нее выросли двое сотрудников секретной службы.
— Добро пожаловать в Соединенные Штаты. Сюда, майор Данбер, -проговорил одетый в строгий костюм мужчина голосом, лишенным какой бы то ни было интонации, что отличало агентов службы безопасности.
— А что, таможни не будет? — Шейла тряхнула головой, и длинные белокурые пряди рассыпались по ее бледно-голубому пальто.
— Нет, мадам.
— Но я хотя бы могу привести себя в порядок?
— Да, мадам.
Агенты встали по обе стороны от входа в женскую комнату. Там она умылась, прополоскала рот, чтобы избавиться от запаха шампанского, и проверила, не застряли ли в зубах кусочки куриного мяса.
Потом осмотрела себя в зеркале. Рост — метр семьдесят пять, вес — шестьдесят килограммов. Не так плохо для двадцати девяти лет.
Подчеркивая красивые икры, она носила юбки до колен. Ее живот все еще был плоским, а тонкая талия удачно сочеталась с выпуклостями грудей, которые кому-то могли показаться слишком маленькими. Осмотр своей наружности Шейла закончила, встретившись с восхитительной голубизной собственных глаз, сиявших над решительным, чисто английским носом. Мужчина, возможно, мог бы сказать, что рот несколько широковат, но разве у нее было время для мужчин? Или у них для нее?
Удовлетворенная, она прыснула освежающим спрэем в рот и распахнула дверь, одарив твердокаменных агентов улыбкой, а потом зашагала за этими истуканами к лифту. Черный лимузин с затененными стеклами повез ее по летному полю. Машина остановилась, и Шейла оказалась возле трапа, по которому предстояло забраться в очередной самолет, холеный и зловещий, с опознавательными знаками американских военно-воздушных сил.
Ее окружал холодный утренний воздух, обжигавший дыхание. Где-то вдали ревел реактивный самолет. Огни казались слишком яркими, от них резало глаза. Руки замерзли от соприкосновения с поручнями трапа.
У входа в салон ее приветствовал офицер в летной форме. Он проводил Шейлу в крохотный тесный отсек возле кабины пилотов.
— А теперь куда? — грустно спросила она.
— Извините, мадам. Я не располагаю информацией. — Юный лейтенант с серьезным видом кивнул ей и удалился, предварительно проверив, надежно ли она пристегнулась.
“Судя по их лицам, кто-то скончался ужасной смертью”, — невесело думала Шейла, слушая рев двигателя. Самолет дрогнул и покатился по бетону. Взлет оказался непривычно быстрым, и меньше чем через тридцать секунд сила земного притяжения отбросила ее к спинке сиденья и придавила — они резко набирали высоту.
Шло время, и Шейла принялась обдумывать свое положение.
Она работала на “МИ-6” специалистом-теоретиком в области стратегии и тактики. Благодаря своему таланту игрока она сделала блистательную карьеру во время фолклендской заварухи. Шейла в пух и прах разбивала выкладки стратегов НАТО, находя слабости и просчеты в их планах и логике.
Ее мысли вернулись в раннее утро, четыре часа назад. Назойливо зазвонил телефон. Она с трудом продрала глаза.
— Шейла? Это генерал Хардвик. Извините, что разбудил так рано. Кажется, мы попали в переплет. Через десять минут машина будет стоять у вашего подъезда. Вещей много не берите. Время дороже.
Еще ничего не понимая, Шейла сказала “да”. И сразу же наступила на черно-белого кота, своего единственного друга Типса. К счастью, она вспомнила, что надо открыть ему консервы и налить воды в мисочку. Натыкаясь на все в темноте, Шейла схватила сумочку и чуть не свернула шею, сбегая по лестнице. Хардвик не соврал — машина стояла у входа. Но только она повезла Шейлу не в контору.
Она вошла в зал ожидания — у входа ни души. Из международного аэропорта Кеннеди всех эвакуировали? Из-за нее? Ряды кресел пугающе пустовали. Ковровые дорожки хранили следы множества ног. Безлюдье, только просторный зал с огромными окнами, через которые можно было наблюдать за самолетами. В офисе Британских авиалиний у выхода — тоже пусто. Не было и табло, отмечающих время прилета и отправления.
Жуть.
До этого момента ее ничуть не тревожило то обстоятельство, что она оказалась единственной пассажиркой “Конкорда”. Шейла усиленно боролась с зевотой, когда они запихнули ее в самолет за полмира отсюда, в Хитроу. А теперь вот это? По спине ее пробежала дрожь.
Из боковой двери появился мужчина в строгом костюме. Она улыбнулась. В то же мгновение с обеих сторон от нее выросли двое сотрудников секретной службы.
— Добро пожаловать в Соединенные Штаты. Сюда, майор Данбер, -проговорил одетый в строгий костюм мужчина голосом, лишенным какой бы то ни было интонации, что отличало агентов службы безопасности.
— А что, таможни не будет? — Шейла тряхнула головой, и длинные белокурые пряди рассыпались по ее бледно-голубому пальто.
— Нет, мадам.
— Но я хотя бы могу привести себя в порядок?
— Да, мадам.
Агенты встали по обе стороны от входа в женскую комнату. Там она умылась, прополоскала рот, чтобы избавиться от запаха шампанского, и проверила, не застряли ли в зубах кусочки куриного мяса.
Потом осмотрела себя в зеркале. Рост — метр семьдесят пять, вес — шестьдесят килограммов. Не так плохо для двадцати девяти лет.
Подчеркивая красивые икры, она носила юбки до колен. Ее живот все еще был плоским, а тонкая талия удачно сочеталась с выпуклостями грудей, которые кому-то могли показаться слишком маленькими. Осмотр своей наружности Шейла закончила, встретившись с восхитительной голубизной собственных глаз, сиявших над решительным, чисто английским носом. Мужчина, возможно, мог бы сказать, что рот несколько широковат, но разве у нее было время для мужчин? Или у них для нее?
Удовлетворенная, она прыснула освежающим спрэем в рот и распахнула дверь, одарив твердокаменных агентов улыбкой, а потом зашагала за этими истуканами к лифту. Черный лимузин с затененными стеклами повез ее по летному полю. Машина остановилась, и Шейла оказалась возле трапа, по которому предстояло забраться в очередной самолет, холеный и зловещий, с опознавательными знаками американских военно-воздушных сил.
Ее окружал холодный утренний воздух, обжигавший дыхание. Где-то вдали ревел реактивный самолет. Огни казались слишком яркими, от них резало глаза. Руки замерзли от соприкосновения с поручнями трапа.
У входа в салон ее приветствовал офицер в летной форме. Он проводил Шейлу в крохотный тесный отсек возле кабины пилотов.
— А теперь куда? — грустно спросила она.
— Извините, мадам. Я не располагаю информацией. — Юный лейтенант с серьезным видом кивнул ей и удалился, предварительно проверив, надежно ли она пристегнулась.
“Судя по их лицам, кто-то скончался ужасной смертью”, — невесело думала Шейла, слушая рев двигателя. Самолет дрогнул и покатился по бетону. Взлет оказался непривычно быстрым, и меньше чем через тридцать секунд сила земного притяжения отбросила ее к спинке сиденья и придавила — они резко набирали высоту.
Шло время, и Шейла принялась обдумывать свое положение.
Она работала на “МИ-6” специалистом-теоретиком в области стратегии и тактики. Благодаря своему таланту игрока она сделала блистательную карьеру во время фолклендской заварухи. Шейла в пух и прах разбивала выкладки стратегов НАТО, находя слабости и просчеты в их планах и логике.
Ее мысли вернулись в раннее утро, четыре часа назад. Назойливо зазвонил телефон. Она с трудом продрала глаза.
— Шейла? Это генерал Хардвик. Извините, что разбудил так рано. Кажется, мы попали в переплет. Через десять минут машина будет стоять у вашего подъезда. Вещей много не берите. Время дороже.
Еще ничего не понимая, Шейла сказала “да”. И сразу же наступила на черно-белого кота, своего единственного друга Типса. К счастью, она вспомнила, что надо открыть ему консервы и налить воды в мисочку. Натыкаясь на все в темноте, Шейла схватила сумочку и чуть не свернула шею, сбегая по лестнице. Хардвик не соврал — машина стояла у входа. Но только она повезла Шейлу не в контору.