Голицын Сергей Михайлович. Записки уцелевшего (Часть 1)

   Белозерск. Когда мы только подходили к этому самому древнему на севере городу, нас поразило количество храмов и XVII века и позднейшей постройки. Они высились среди малых домиков и солидных старинных особняков, каменных и деревянных. Колокольня, очень высокая, изящная, в классическом стиле, вздымала свой шпиль к небу. Сразу бросался в глаза высокий вал - былая крепость. А всего краше было озеро, в поперечнике на сорок верст; оно напоминало море, рыбачьи лодки с белыми парусами бороздили его синюю гладь.
   Андрей облюбовал деревянную церковь на краю города и сел ее рисовать, а я примостился невдалеке в тени писать дневник...
   3.
   С тех пор прошло сорок лет, и я снова попал в Белозерск. Меня всегда ужасала та поистине сатанинская остервенелость, с какой, начиная с 30-х годов, разрушалась, гадилась, терзалась красота старины. И среди разрушителей наверняка были люди, вблизи родившиеся, кто с детства ежедневно видел ту красоту. Неужели, кроме ненависти, никаких иных чувств у них не оставалось к родным очагам?!
   Теперь в Белозерске я увидел два-три уцелевших древних пятиглавика; наверное, стены их оказались столь мощными, что не поддавались разрушению. Уцелела и та деревянная церковка, что рисовал когда-то Андрей, и еще одна, а все древние прекрасные храмы, и высокая колокольня, и часть белых, с колоннами, торговых рядов - все было сметено или перестроено до неузнаваемости. Каменные особняки с колоннами стояли запущенные, с облупившейся штукатуркой и гипсовой лепниной. И всюду торчали хоть и новые, а тоже успевшие облупиться двухэтажные коробки домов без каких-бы то ни было украшений.
   И только синее озеро оставалось прекрасным. Плотина на Шексне подняла его уровень на целую сажень, и оно разлилось, подступило к самому городу, затопило тучные луга. А рыбачьих лодок на озере не было.
   Зашел я в детскую библиотеку. Библиотекарши встретили меня с восторгом. Книги мои у них есть, ребята читают их. Созвонились с редакцией местной газеты, прибежала журналистка брать у меня интервью, с нею увязался местный поэт, восторженный высокий юноша. Решено было в тот же вечер устроить в клубе "выступление московского писателя". Поэт потащил меня к себе читать стихи, его мама накормила меня обедом. Стихи мне не очень понравились, но я не хотел обижать поэта, не высказал своего мненя, и попросил его задать мне на вечере такой вопрос:
   - Как вам понравился современный Белозерск в сравнении с тем городом, который вы видели сорок лет тому назад?
   Считается незыблемой истиной: все то, что теперь,- хорошо, а все то, что было при царе,- плохо, и поэт никакой каверзы в данном вопросе не увидел.
   В клуб на вечер пришло много взрослых и много детей. Я бойко рассказывал о своих книгах, о своем творчестве: журналистка, не поднимая головы, строчила в блокноте, фотограф щелкал со вспышкой. Я кончил, мне задавали вопросы, я отвечал. Поднялся и юный поэт.
   И тут я заговорил о том, что во мне накипело. Журналистка спрятала свой блокнот, иные взрослые начали недоуменно переглядываться, другие опустили головы, дети, как и в начале вечера, сидели вылупив на меня глаза. Вопросов больше не было. Все разошлись.
   Расставаясь с поэтом, я попросил его прислать мне номер газеты со статьей обо мне; еще до начала вечера журналистка мне говорила, что для меня будет отведен целый "подвал".
   Поэт мне впоследствии написал что никакой статьи не напечатали. Ну что же, для наших порядков это было естественно.
   4.
   Возвращаюсь к путешествию своей юности. Сорок верст от Белозерска до озера Новое мы преодолели с трудом - то и дело принимался дождь, да еще с ветром, и дорога шла по сгнившей гати через болото. Добрались мы до деревушки на берегу озера только к вечеру, мокрые, усталые, со сбитыми ногами, переночевали у одинокого старика, он подрядился перевезти нас на следующее утро в Новоезерский монастырь, чей силуэт едва проступал сквозь пелену дождя.
   Утром, невыспавшиеся, хмурые, в непросушенной одежде, поплыли мы по озеру. Дождя как не бывало, солнце, прогревая нас, бодрило. Андрей взялся за весла, перевозчик сел у руля.
   Уровень воды в озере почти не поднимался от весеннего половодья, и потому белые стены монастыря вырастали из самой воды. За стенами высовывались две-три лавки белых церквей, колокольня. И стены с башенками, и церкви отражались в синей глади озера и сверкали на солнце.
   Перевозчик нам объяснил, что монахов осталось всего пятеро, живут они дарами богомольцев, да рыбачат, да есть у них внутри ограды малый огород, а раньше на берегу озера сеяли они на лесной поляне жито, но этой весной сельские власти запретили им пахать, и поляна теперь зарастает бурьяном.
   Игумен отец Иоанн - старец святой жизни, раньше приходили к нему за разными советами многие люди, но теперь богомольцев поубавилось, да и старцу девятый десяток пошел, он все болеет и мало кого принимает. А монастырским хозяйством ведает келарь, отец Виталий, тот помоложе будет. Он монах умный, хозяйственный.
   Лодка наша пристала к небольшому, заросшему ветлами островку, с островка по мелководью шел длинный деревянный мост к монастырским воротам. Перевозчик взял с нас по гривеннику, и мы пошли по мосту, оживленно переговариваясь. Андрей предложил отдать монахам все наши продукты - початый каравай хлеба, да сало, да мясные консервы.
   - А не обидятся ли они, что мы их искушаем скоромной едой? засомневался я.
   Решили, там видно будет. И денег им дадим, только бы повидать отца Иоанна.
   У монастырских ворот сидел на лавочке слепой, с длинной изжелта-белой бородой древний старец, в скуфье, в порыжелой темной рясе. Опустив голову, он потихоньку пел молитвы.
   Мы подошли к нему вплотную, он сидел все так же, неподвижно, не поднимая головы. Ничего мы от него не добились. Неужели он так углубился в молитвы? Позднее мы узнали, что был он не только слепым, но и глухим.
   Сквозь открытые ворота мы прошли мимо него внутрь монастыря. Было совсем тихо, только птички пели в кустах малины и смородины. Белые церкви и колокольня не показались нам старинными. Несколько малых домиков, каменных и деревянных, припало к стенам, окна были заколочены, крылечки заросли травой. Мы остановились в недоумении: куда идти?
   Нас окликнул откуда-то вышедший молодой монах; добродушно улыбаясь, он повел нас к келарю отцу Виталию, полному, очень подвижному монаху. Мы рассказали, кто мы и откуда. Вот ходим по старым монастырям и очень бы хотели попасть к отцу Иоанну.
   Отец Виталий о свидании с отцом Иоанном отвечал уклончиво, "к вечеру будет видно" - и предложил нам идти с ним на рыбалку, чтобы наловить на сегодняшнюю трапезу.
   Ловили мы втроем удочками с моста. Никогда в жизни я не участвовал в подобной рыбной ловле. Закидывали - вытаскивали, закидывали - вытаскивали. А в прозрачной воде рыбы, малые и побольше, плавали во множестве.
   Отец Виталий, поминутно снимая с крючка пойманную рыбешку, рассказывал нам о суровой жизни монастыря. По зимам редко кто к ним заглядывал. Самая беда у них - всё ждут, каждый день в тревоге: вот придут и всех их разгонят. А кому они мешают - за болотами, за лесами? Тут и селений вовсе мало. И другая у них беда: в монастыре храмы уже год, как стоят запечатанные, явился какой-то, с ихним председателем, и печати на двери наложил. Теперь негде службу справлять. Они бы и в покоях отца Иоанна устроили бы малую церковку, да без антиминса*{22} нельзя. Собираются по вечерам, молитвы поют и читают, вечерню служат. Так без святого причастия и живут.
   - А как бы нам повидать отца Иоанна? - перебил Андрей.
   - Спрошу его, может, и примет,- отвечал отец Виталий, насаживая червяка.
   Через час мы наловили полное ведерко окуньков да ершей - хотели уже удочки сматывать, как вдруг заметили вдали на озере большую лодку, в три пары весел.
   - Батюшки, кого же это лукавый несет! - воскликнул отец Виталий и начал быстро креститься дрожащей рукой.
   В монастыре тоже заметили лодку. К нам подошли два монаха - тот, молодой чернобородый, кто нас первым встретил,- отец Никандр и еще один, старенький, низенький, лохматый,- не помню, как его звали. Все трое тревожно заговорили - кто едет, по какой надобности? - и поминутно повторяли имя Божие. Они пошли по мосту к маленькому островку, где была пристань, встречать непрошеных гостей. Андрей и я, оставив улов, двинулись следом.
   Лодка приближалась. В ней было пятеро, трое гребли, четвертый - наш утренний перевозчик - сидел у руля, а пятый, высокий, в брезентовом плаще, сидел на носу. Кроме этого высокого, остальных монахи еще издали узнали все здешние, один из гребцов был председатель сельсовета.
   - Батюшки! Да ведь это тот, кто у нас храмы запечатывал,- прошептал отец Виталий.- Господи, Господи!
   Лодка подплыла. Первым вышел высокий в плаще. Все трое монахов стеснились друг к другу, словно искали поддержки.
   - Здравствуйте, отцы святые! Гостя к вам привез,- важно сказал председатель сельсовета - с виду обыкновенный русый с бородкой мужичонка, однако для солидности державший толстый, неизвестно какими бумагами набитый портфель.
   Все трое монахов низко поклонились. Высокий ответил им небрежным кивком и тотчас же повернулся к нам.
   Теперь свыклись, что бдительность надо проявлять везде и всюду, а тогда достаточно было перевозчику рассказать властям, что утром он перевез в монастырь двух московских студентов-путешественников, и всё. Никаких документов у нас не спросили, а высокий обратился к нам со словами:
   - Мoлодцы, что: путешествуете, стариной интересуетесь?
   Перевозчик остался у лодки, все остальные направились по мосту к монастырским воротам.
   Отец Виталий торопливо шагнул вперед, хотел было что-то сказать высокому, а тот, не обращая на него никакого внимания, стал объяснять Андрею и мне: мол, он научный работник Череповецкого музея, сейчас прибыл в монастырь, чтобы "изъять", как он выразился, старинные иконы и книги. Он расспросил нас, где побывали, куда путь держим, и крайне удивился, что не собираемся идти в Ферапонтов монастырь.
   - Да ведь там открыты такие фрески, что весь мир скоро ахнет! - горячо убеждал он нас.
   Мы молчали. Про себя я думал, что мы правда маху дали, но не возвращаться же назад.
   - Нет-нет, обязательно идите в Ферапонтов, - говорил он, а сейчас, надеюсь, вы нам поможете.
   Мы прошли мимо белобородого, слепого и глухого отца Феогноста. Безучастный ко всему окружающему, он все так же сидел на лавочке у ворот и, поднял голову, тихо пел молитвы.
   Подошли к железной двери храма. Музеец оборвал веревочку с печатью. Председатель сельсовета услужливо повернул большим ключом, дверь со стоном отворилась, и мы все, сняв фуражки, вошли внутрь храма - впереди музеец со спутниками, за ними Андрей и я. Последними переступили порог монахи.
   Холодной сыростью и плесенью пахнуло нам навстречу, пыль лежала на подоконниках, на тусклых золотых завитках резьбы, мохнатые от пыли паутинные нити свисали со сводов. Стояла полутьма.
   Музеец прошел вперед, оглянул иконостас сверху донизу и сказал:
   - Сие меня не интересует. А вот это...- Он быстро обошел весь храм и приказал своим спутникам вытаскивать наружу, на солнце, все те иконы, какие покоились на полках, на столиках, на аналое. Он зашел в алтарь, кинулся к шкафу, начал перелистывать толстые, в кожаных переплетах тома, печатные и рукописные. Отец Виталий, все время покорно стоявший сзади, вдруг вскинулся вперед и шагнул к музейцу.
   - Гражданин товарищ, просьбица у нас к вам малая: отдайте нам вот это,указал он на небольшой коврик, лежавший на престоле. Коврик был покрыт толстым слоем пыли, закрывавшим вышивку.- Для вас тряпица незначащая, а для нас антиминс... нам весьма надобная.- Последние три слова она произнес с дрожью в голосе.
   - Э, отец Виталий, не дело вы говорите,- отвечал музеец. Он не обернулся, продолжая перелистывать книги.- Даже такое не имею полномочий вам отдать,- показал он на кучку свечных огарков на подоконнике.- Всё, имеющее художественную ценность, разумеется, по акту, передадим в музей, а церкви вновь запечатает наш уважаемый председатель сельсовета.
   Тот осклабился в самодовольной улыбке, сознавая, какой ответственный служебный долг выполняет. Мы все вышли на чистый воздух. Музеец и его спутники несли стопками иконы и книги. Он сел на лавочку, углубился в толстый фолиант.
   - Подойдите сюда, подойдите,- позвал он Андрея и меня, - полюбуйтесь на эту миниатюру: какая тонкость линий, какая выразительность лиц! Это же пятнадцатый век! Вот так находка!
   На пергаментном листе я увидел маленькую миниатюру - несколько фигур держали в поднятых руках палки, а посреди фигур стоял согнутый, полуобнаженный Христос. Двумя-тремя тончайшими черточками неведомый искусный мастер сумел передать на его изможденном лике страдание невыразимое.
   - Бичевание Христа - известная евангельская легенда,- сказал музеец, переворачивая страницу.- А вот еще любопытнейшая миниатюра...
   - Нам давно пора уху варить, мы с утра ничего не ели,- с нарочитой грубостью неожиданно перебил Андрей.- Идем! - полушепотом бросил он мне.
   Музеец, видимо, немало удивленный, было опешил, но вновь углубился в книгу. Не простившись, Андрей зашагал к воротам, я за ним. Там, на мосту, давно нас дожидалось ведерко с обильным уловом. Спустив ноги к воде, мы принялись чистить рыбок.
   - Не мог больше смотреть и слушать,- сказал Андрей.
   Я смолчал. Мы перебрались на островок, выбрав там укромное местечко, развели костер и поставили ведерко варить уху. Пока чистили, пока варили всё молчали.
   Другой стороной островка прошли к пристани, не замечая нас, незваные гости, волоча тяжелые связки икон и книг. Их провожал отец Виталий.
   Когда лодка отчалила, отец Виталий побрел по тропинке, низко опустив голову, что-то бормоча про себя. Мы его окликнули, он подошел. Пригласили его к нашей трапезе. Он не отказался, достал из-под рясы деревянную ложку и сел с нами хлебать уху.
   - Вот, приехали, распечатали храмы, забрали святыни, опять запечатали и уехали,- с большой горечью вздыхал отец Виталий и снова повторял все те же слова про антиминс: - Для них тряпица незначащая, а для нас святость великая.
   Андрей горячо выказывал свое негодование на музейца и свое сочувствие отцу Виталию, но, увы,- только на словах. Ничем мы не могли помочь.
   После сытной трапезы направились мы в отведенную нам тесную келью и залегли там спать на сене на полу. Отец Виталий обещал нам устроить вечером долгожданное свидание с отцом Иоанном.
   Он зашел за нами и привел нас в каменный домик, весь заросший лиловой сиренью. Через сени мы вошли в небольшую горницу с низким потолком. Сирень так заполонила окна, что стояла полутьма.
   За столом в кресле сидел совсем седой длиннобородый монах в черной мантии, в камилавке. Возле него хлопотали две старушки. На столе кипел самовар, стояли чашки, миска с медом, на тарелке румянились пышки. Весь красный угол занимали иконы, много икон, больших и малых, в окладах и без окладов, медные иконы и складни, лампада тускло горела.
   Мы подошли под благословение, сперва Андрей, потом я, поочередно поцеловали руку старца. Он встал, тихим голосом произнес краткую молитву, пригласил нас к трапезе.
   Мы сели рядком на кончиках стульев, отец Виталий расположился напротив нас, обе старушки то входили, то выходили, то просто стояли сзади у стены.
   - Ну, рассказывайте, странники, где были, что повидали? - произнес отец Иоанн с ласковой улыбкой.
   Я молчал, рассказывал Андрей. Начал он, слегка робея, потом оживился, сперва рассказал о нашем путешествии, что видели, куда собираемся, заговорил о монастырях.
   Отец Иоанн слушал внимательно, пристально глядел на Андрея. Потом Андрей мне рассказывал - ему казалось, будто глубоко сидящие глаза старца пронзали его насквозь.
   - А мы, слава Богу, пока живем, молимся,- произнес отец Иоанн, откинулся к спинке кресла, закрыл глаза, смолк, задумался...
   - Что-то будет, что-то будет,- добавил отец Виталий, одновременно и крестясь, и прихлебывая чай.
   Повел рассказ отец Иоанн. Он - симбирский, с детства любил в храмы ходить, еще мальчиком на клиросе пел, отец его чиновником в казначействе служил, отдал сына в гимназию. И вот ведь как Бог рассудил: в одном классе с Александром Ульяновым учиться довелось, первым учеником он считался. А отец его Илья Николаевич - какой набожный был, всеми уважаемый. У них и в доме бывать приходилось. Помнил он и другого сына Ильи Николаевича, шустрый рос мальчонка. Вот уж не думалось, что он станет таким, таким...- старец замолчал, видно, подбирая подходящие слова, но не нашел и смолк.
   Одна из старушек подошла, налила нам по второй чашке чая, Андрей сверкнул на меня глазами, увидев, что я протянул руку за третьей пышкой. Отец Иоанн заметил.
   - Ничего, ничего, кушайте во здравие,- сказал он.
   Зашел было разговор о Москве. Отец Виталий встал. Мы поняли - надо идти. Вскочили. Медленно поднялся, опираясь о ручки кресла, отец Иоанн. Мы хотели подойти к нему под благословение.
   - Погодите,- сказал он.- Хочу вам сказать несколько слов на прощанье. Вот вы отправились пешествовать, искать Духа Святого. Как это благо! Заметил я в вас малые-малые искорки Божие. И хочу верить - пройдут годы, может, долгие годы, и искорки ваши разгорятся в светлое пламя. И засияет оно и другим людям. Прощайте, буду за вас молиться.
   Отец Виталий записал в тетрадочку наши имена, мы подошли к отцу Иоанну под благословение и распростились, растроганные до глубины души...
   Более полвека прошло с тех пор. А я слова старца всегда помнил, в самые трудные минуты жизни не забывал и не забуду...
   Вышли мы из ворот, сели тут же, спустив ноги с моста к воде. На лавочке близ нас сидел отец Феогност. Слепой и глухой, он и не догадывался, что рядом кто-то находится. Подняв глаза к небу, неподвижный, как изваяние, он тихо пел молитвы. Солнце клонилось к закату, от розовой зари и озеро было розовым.
   Я собрался писать дневник, но Андрей взял у меня тетрадку.
   - Я хочу написать о сегодняшнем дне,- сказал он и было начал, но отставил.- Что-то не получается. Напишу завтра.
   И мы остались, внимая тихим молитвам старца.
   - Ты слышал когда-нибудь слово "пешествовать"? - спросил меня Андрей некоторое время спустя.
   - Нет, не слышал.
   - А какое чyдное слово,- сказал он.
   И мы опять замолчали. Хорошо нам было сидеть на мосту у ворот и сторожить приход ночи...
   5.
   На следующее утро распростились мы с отцом Виталием, вручили ему рубль. Чернобородый жизнерадостный отец Никандр переправил нас через озеро. И мы опять пошли отмахивать версты по лесам и болотам.
   Через год невесть какими путями Андрей узнал, что Кириллово-Новоозерский монастырь закрыли. Какова была дальнейшая судьба старцев? Да что гадать! Или они вскоре скончались от старости, или погибли за колючей проволокой.
   Когда после войны я попал в Кириллов и Белозерск, то все допытывался, что стало с монастырем на озере Новом, и узнал, что был там устроен лагерь для заключенных. Да, место выбрали подходящее - глушь, бездорожье, кругом леса и болота, да еще на острове за высокими стенами. Не убежишь.
   Интересовался я и судьбой музейца. Узнал, был такой в Череповце энтузиаст-краевед; когда власти вздумали разрушить одну церковь XVII века, он всюду писал, жаловался. И посадили его - не лезь, куда тебя не зовут. И пропал он неведомо где.
   Тот ли это, кто при нас приезжал в монастырь за иконами и за книгами,не знаю. Кое-где встречаются такие беззаветно любящие старину люди. Но видят они в иконах и в храмах Божьих лишь произведения искусств. В свое время их принимали за чудаков, а теперь вроде бы уважают.
   Несколько лет спустя прочел я в сборнике прозаических произведений покойного Александра Яшина очерк о том, как он попал на озеро Новое, как провел там на острове с женой и двумя маленькими сыновьями целое лето вдали от всякой цивилизации: рыбу ловили, купались, на лодке катались. Вскользь упомянул он о полусгнивших сваях от эстакады, как он называл остатки моста на другой остров, где из воды поднимались остовы стен полуразрушенного монастыря.
   Хорошо написал Яшин - поэт и прозаик большого таланта. Но увидел он на озере и на обоих островах только красоту природы. А о той благодати, о той жизни, которая когда-то там была, он и не догадывался. А может, и догадывался, но не написал, знал - не пропустят в печать рассказ о загаженных, истерзанных развалинах монастыря.
   6.
   На пристань Кустoво по Мариинской системе мы попали уже к вечеру, мокрые и продрогшие от дождя, узнали, что пароход должен прийти через два часа, развесили на дебаркадере наши одежонки сушиться. Лавочка на пристани оказалась запертой. Съели мы, не разогревая, последнюю банку мясных консервов, и без хлеба. Нам бы зайти в любую избу поселка - приголубили бы нас, но мы не решились.
   Ждали мы ждали пароход. И голод давал о себе знать. Пассажиров было немного, но никто, кроме нас, не беспокоился: видно привыкли к здешним пароходным порядкам. Наконец подошел пароход, шлепая колесами; мы спустились в четвертый класс, устроились сзади трюма на корме под полотняным навесом, легли прямо на пол, где вповалку спали взрослые и дети. Утром проснулись и узнали, что буфета на пароходе нет, только кипяток.
   - Что же делать-то будем?- шепнул мне Андрей.
   Да, положенье наше было незавидным. До пристани Вознесенье на Онежском озере пароход будет плыть двое суток. А достанем ли мы чего по пути неизвестно. Так и лежали вдвоем совсем голодные и слушали разговоры соседей.
   А говорили вокруг нас оживленно и сразу в несколько голосов рассуждали о повышении налогов, о товариществах по совместной обработке земли; кто-то сказал, что у них в селе попа забрали и в тюрьму увезли теперь в церкви служить некому; другой рассказывал о самой уважаемой в их деревне семье - забрали хозяина и двух его сыновей, баб и детей выгнали, скотину отобрали, теперь в их избе клуб. А еще говорили о недостаче городских товаров - гвоздей и тех нет. В ту пору без всякого стеснения и страха крыли Советскую власть. Раздавались голоса:
   - И чего к нам лезут? Жили до сих пор - не тужили, и чего им от нас надо? А куда гвозди подевались?
   Кто-то попытался защищать постановления властей, да не тут-то было! Налетели на защитника бабы, точно куры на захворавшую товарку.
   И тут прознали наши соседи, что у меня с Андреем нет никаких продуктов. Виновата была, конечно, наша беспечность - почему раньше не запаслись?
   Гвалт поднялся еще пуще - нас окружили да давай нам совать хлеб, пироги, сало, холодец, рыбу, сахар, и, само собой разумеется, все безвозмездно. Словом, оказались мы в центре всеобщего внимания. Ребятишки глазели на нас с любопытством. И сразу нашелся подходящий предлог для новых нападок на защитника Советской власти.
   - Видишь, видишь, до чего довели! Без хлеба едут, голодные едут.
   Защитник властей нам тоже сунул какую-то еду. Споры то затухали, то вновь разгорались. Одни пассажиры слезали на пристанях, другие влезали и тотчас же ввязывались в споры. Наевшись вдоволь, растроганные "всенародным", если так можно выразиться, сочувствием, Андрей и я завернулись в одеяла и уснули под оживленные споры и пересуды...
   Подробно описывать день за днем наше путешествие невозможно, да и не всегда подсказывала та заветная тетрадочка, переписанная когда-то моей матерью, а без нее многое я позабыл. Так мы и плыли по Мариинской системе: сперва поднимались по лестнице ящиков-шлюзов, потом спускались, потом плыли по каналу вдоль южного берега Онежского озера. Рассказывали, что при царе жизнь тут кипела, у каждого шлюза караваны барж стояли, по нескольку часов очереди дожидались. Матушка Россия сплавляла съестные продукты в Петербург и за границу, кормила стольный град и всю Западную Европу. А мы почти не видели груженых барж.
   В устье Свири, на пристани Вознесенье, пересели на другой пароход, поплыли по лазурному Онежскому озеру в Петрозаводск, оттуда, уже на третьем пароходе, отчалили в Сенную губу. Это пристань на Климецком острове, напротив Петрозаводска,- конечный пункт нашего плавания по воде.
   С того села наметили мы начинать наш пеший поход по Заонежью. В своей заплечной сумке, в отдельной брезентовой, непромокаемой тряпочке, вез я рекомендательное письмо сенногубскому священнику. А писал то письмо научный сотрудник музея этнографии и добрый друг нашей семьи Юша Самарин. За год до нас в составе фольклорной экспедиции приехал он сюда записывать в этих нетронутых краях старинные песни, былины и сказки. А квартировал он у батюшки на всем готовом, да еще ухаживал за его двумя дочками-учительницами. Он рассказывал нам, какая тут красота берегов Онежского озера, какие избы с нарядной резьбой и главное - какие гостеприимные люди живут. Ну как же туда не поехать?
   Еще на пароходе познакомились мы с двумя коричнево-загорелыми девушками-учительницами, сидевшими на палубе на одной скамейке с нами. Поговорили, посмеялись, они начали кокетничать. И тут выяснилось, что они дочери сенногубского священника - всю зиму жили в занесенных снежными сугробами заонежских деревнях, учили ребят и копили деньги, а кончились в школах занятия, поехали они в Крым и теперь возвращаются, чтобы всю зиму вспоминать о море и копить деньги на следующую поездку.