– Не беса ли поймал? – хмыкнул предводитель, но спорить не стал. Васильев был не робкого десятка – зря бы не потревожил. Бурча и поругиваясь, Давыдов накинул чекмень и последовал за хорунжим.
Схваченная ранними заморозками деревня спала. Партия Давыдова сегодня отбила у неприятеля богатый обоз. Пленные французы отправлены в Юхнов. Часть продовольствия отдана ограбленному неприятелем до нитки населению. Дело сделано, можно отдохнуть. В темноте лишь взлаивали собаки да похрустывала под ногами заиндевевшая от первых холодов земля. К дому, где расквартировался гусарский поручик Елизаров, приближались двое. Едва приметные во мраке черные силуэты двигались осторожно, словно боясь спугнуть дремлющего чутким сном зверя или стайку невидимых птиц. Пошептавшись у ворот, мужчины скользнули в приоткрытую калитку.
Раскинувшийся за домом сад застыл в густой, как мазут, тьме. Безлунная ночь – глаз коли. Чуть теплилась голубоватым сиянием только яблоня, тянущая в небесную бездну сожженные октябрем ветви. Под деревом тем стоял окутанный светящейся дымкой старик. Проводник говорил с кем-то вздрагивающим от волнения голосом. Похоже, убеждал. Давыдов прислушался.
– Иль не помнишь, что случилось тогда? – увещевал дед. – Сколько уж минуло. Думал, забудется, прежней станешь. – Пронизывающий ветерок прошелся по умершим листьям. Несколько закружили в воздухе и, мелькнув в зыбком потоке света, тут же были проглочены непроглядной тьмой. Старик расценил это как ответ. Он грустно потеребил бороду. – Огонь для тебя смерть, что ж все к жару тянешься…
– Глянь, глянь, девка там! – горячо зашептал в ухо Давыдову хорунжий.
– Где? – Денис Васильевич напряженно всмотрелся в вязкую черноту.
– Да не там! – зашипел севшим от волнения голосом Васильев. – Над яблоней! Прозрачная, что твой дым табачный!
Тут над головами затаившихся наблюдателей со звоном распахнулось окно. Из него высунулся взлохмаченный сонный поручик. В одной руке он держал свечу, в другой ружье.
– Кто здесь, выходи! – рявкнул он.
Сияющий голубоватый туман метнулся ввысь. Следом рассыпавшейся поземкой мелькнул седой проводник.
Шутить с Елизаровым было не с руки. Палил тот метко и, случалось, раньше, чем разбирался. Во всяком случае, прятавшуюся в лесу курицу уложил на месте с расстояния, с какого иной и в медведя не попадет. От француза ли та хохлатка пряталась, от хозяйской ли расправы, да судьба куриная при любом поваре все та же. Потом поручик, правда, божился – колдовство это, в кустах был волк. Хозяйскую птицу он бить не приучен. Ну да Бог ему судья, бульон оказался тогда весьма кстати.
– Опусти ты ружье! – раздосадованно гаркнул хорунжий.
– Васильев?! – обомлел Елизаров. Повел свечой и опешил еще больше. – Денис Васильевич?!!
После коротких объяснений был разработан план. Троица ввалилась в избу, где расположился проводник. В руках Елизарова темнела икона, лишенная неприятелем оклада. Ее поручик позаимствовал в предоставившей ему ночлег избе. На полатях заворочался старик.
– Выдвигаемся? – Он свесил вниз голову. Потер глаза. Не стесняясь, с подвыванием, зевнул.
Ловцы нечисти переглянулись.
– Говори, где сейчас был?! – запальчиво крикнул Елизаров.
– Спал он, – ответила за Архипа струхнувшая хозяйка, высунувшись из-за печной занавески. На всю горницу орали перепуганные дети.
Елизаров, Васильев и Давыдов растерянно топтались на месте. Архип сполз с полатей. Подхромав к ним, пристально заглянул в глаза поручику. Потом отошел прочь.
– Клянусь, он сказал: «Попомнишь меня»! – бил себя в грудь Елизаров, когда тройка расходилась по квартирам.
Давыдов с Васильевым молчали. Наконец, рубанув ладонью воздух, предводитель отрезал:
– Один слышит что ни попадя, другой видит! Довольно! Старика не трогать. И того… пить только для согрева, а не все, что благодарные мужики подносят.
Приказ командира – закон. Хорунжий и поручик с той ночи обходили Архипа стороной, хоть и ворчали украдкой. А вот Денис Васильевич в разгар боя стал замечать знакомую дедову шапку. Да все от Елизарова неподалеку. Мелькнет и исчезнет, как и не было. Возвращаясь в лагерь, Давыдов находил угрюмого старика на посту – у котла с похлебкой. «Не быстрее же коней примчался», – размышлял командир и усилием воли отгонял непрошеные думы. Но в следующей сече вновь примечал развевающуюся на ветру белую бороду.
– Лоб-то побереги, пригодится. С чем явился?
– Беда, барин! – торопливо заговорил мужик. – Хранцузы пришли. Обоз в деревне налаживают, почитай, подвод двадцать. Все подмели, помрем ведь с голодухи!
– Много ли людей?
– Да человек… – гонец возвел глаза и принялся безмолвно перебирать губами, словно считал нарисовавшихся на потолке захватчиков, – сто будет.
– Что ж по науке моей не поступите? Встретьте с поклоном, а как спать лягут…
– Ученые они, – забыв о том, что говорит с самим Давыдовым, перебил мужик. – Пленных гонят. В церкву заперли. Стращают, ежели хоть волос у солдата ихнего упадет, всех перестреляют. Пока с теми, что в деревне стоят, расправимся, порешат наших солдатиков.
– Пленные? – Денис Васильевич покусал ус. – Французу самому нынче голодно. Зачем им потом такая обуза? Все равно постреляют. Бывало.
– Позволь, я с молодцами моими! – вскочил сидящий тут же Елизаров. – Ты только с дела, а мы уж двое суток попусту воздух гоняем.
– Маловато у тебя людей, – усомнился Давыдов.
– Француз по домам сидит, отогревается. Ружья они во дворе шалашом ставят… если мужик смирный. Смирный у вас мужик?! – окликнул поручик гонца, больше чтоб приободрить.
Тот с готовностью закивал.
– Смирный, смирный… солдатики ж в церкви. Конвой при них. Куды ж рыпаться?
– Вот и ладно! Пока лягушатники очухаются, уже скрутим. Несколько человек к церкви пошлю. Чтоб разом по обеим точкам ударить. Не ждут же.
Давыдов колебался. Вдруг из сумрака выступил Архип. Оказавшийся с ним рядом Елизаров отпрянул. Он готов был крест целовать, что проводник появился прямо из стены.
– Лощина там, – буркнул дед. – По ней к самой деревне подобраться можно. Глядишь, не заметят. Покажу.
Бешеным вихрем влетевший в деревню отряд Елизарова был встречен шквальным огнем. Трое ополченцев легли на месте, еще двоих тяжело ранило. Пришлось спешно отходить, чтобы внести поправки в первоначальный план. Со стороны деревни слышались редкие выстрелы. Французы огрызались больше для острастки, пули сюда не долетали.
– Где ж их сотня?! – скрипнул зубами поручик. – Тут все три! Из домов да из-за заборов палят. А мы как на ладони. Приметили нас, похоже, пока по лощине крались. Прохлопали мы дозорных.
– Видать, сотня та – обозное прикрытие было, – предположил один из гусар. – Пока то да се, основная часть подтянулась. Кони вон еще не расседланы. Только подошли, выходит.
– Вижу, – покачал головой Елизаров. – Скачи к Давыдову. Без подмоги никак. А мы тут покуролесим.
Когда отряд Давыдова примчался на помощь, из группы ополченцев осталась треть. На провокацию французы не поддавались, преследовать поредевший отряд Елизарова не спешили. Отбивались, упорно не покидая укрытий.
– Что ж ты людей не жалеешь! – набросился Давыдов на Елизарова.
Поручик отвел глаза.
– На себя отвлекал. Боялся, уйдем, а они – к церкви. И моих, и пленных положат.
Давыдов сжал кулаки.
– Ладно, выкурим. Пару изб запалим, сами вылезут.
– Дозволь мне! – Елизаров подался вперед. Сейчас Давыдов отправит остатки его группы в лагерь, и за погибших отомстит кто-то другой. В глазах поручика полыхнуло отчаяние – пусть он не выполнит приказ, будет разжалован в рядовые, да хоть в вечные конюхи, но враг заплатит за кровь его товарищей. И плату взимать будет он сам! Денис Васильевич глянул на Елизарова. Хотел было рявкнуть, запретить, чертыхнуться, но вместо этого вдруг тихо сказал:
– Иди. Прикроем. Найди еще человек шесть. Поджигать с нескольких сторон, чтоб дым завесой.
С Елизаровым вызвались идти шестеро из двадцати семи выживших его людей. Давыдов тому не удивился.
Левый угол избы занялся пламенем. Над наваленным у стены скарбом заклубился черный дым. В доме началась паника. Поручик закашлялся. Дым – хорошо, в нем можно спрятаться от стрелков. С противоположной стороны избы грохнула дверь. Послышался топот, лязг оружия и вопли на французском языке. Потом залп. «Наши!» – удовлетворенно отметил поручик, и тут что-то ужалило его в шею. Обозленный выходкой русских французский офицер бил почти наугад. Дым ел глаза, от кашля ружье вздрагивало. Эту пулю можно было назвать шальной. Падая, Елизаров увидел сочащееся сквозь едкую черноту сияние. Взметнувшаяся как-то сразу вьюга бросилась ему на грудь, прильнула холодными снежинками к лицу.
– Пурга… надо же, – чему-то удивился поручик, и все померкло.
– Итак? – Денис Васильевич взял себя в руки и продолжил допрос.
– Мое вам последнее слово – вы никогда бы не победили Великую армию императора, если бы не морозы!
– Ах, морозы! – Давыдов не выдержал, рванулся к столу. От неожиданности полковник отпрянул. Однако непостижимый, одетый как мужик аристократ лишь уперся кулаками в столешницу и приблизил глаза к растерянному лицу полковника. – Я скажу вам. Сытые лошади выдержат любой мороз. Это касается и людей, пятнадцать тысяч из которых у вас нынче больны. Ответьте, морозы ли лишают вашу армию обозов с фуражом, продовольствием и боеприпасами? Морозы ли вносят сумятицу внезапными атаками? Морозы ли вынуждают простого крестьянина вступать в мои отряды или сражаться с врагом в собственной деревне? Когда я начинал, мне выделили восемьдесят казаков и пятьдесят гусар. Посмотрите, сколько нас сейчас! А ведь я говорю о том, что даже не затрагивает вопроса основных частей русской армии. Это только народное ополчение, в котором главное – люди, а не морозы. Но, если вам угодно, давайте о морозах… Для вас сюрприз, что в России они бывают? – Давыдов насмешливо прищелкнул языком. – Понимаю, хочется списать все на непредвиденные обстоятельства, но разве одеть солдат соответственно климату не одна из задач командования? Простите, но корзины и пуховые платки, намотанные на ноги, греют существенно хуже, чем валенки. Да и воевать в них несподручно.
– Ваша война неблагородна! – взвился француз. – Нападать из-за спины недостойно!
– Прошу покорно простить, что я так неблагородно защищаю свою Отчизну от тех, кто явился с оружием! – развел руками Давыдов.
Из угла послышался тяжелый вздох. Де Совиньи и Давыдов обернулись. Там никого не было.
За спиной под чьей-то грузной поступью заскрипел снег. Предводитель обернулся. Перед ним стоял Архип. Да какой! В шубе и шапке с меховой оторочкой. В руке – искрящийся ледяным хрусталем посох.
– Куда ж ты так вырядился? – обретя дар речи, поинтересовался Давыдов.
– Уходим мы. – Голос старика тонул в пышной бороде.
– В какие веси, позволь осведомиться?
– Того тебе знать не надо, – привычно пресек вопросы Архип. Потом глуховатый бас его смягчился, в нем скользнула грустинка. – Что тебе знать следует, так это что прав ты был.
– В чем прав?
– Твоя правда – есть сила больше моей.
– Ну да… – хмыкнул Давыдов, а про себя подумал: «Забавный дед, хоть и с придурью. Жалко, куда пойдет?» – Ты, Архип, оставайся. К вареву твоему мы привыкли, почти не тошнит.
– Я б остался, – подковырки старик не заметил. – Но нельзя мне все время с людьми. В дела их вникаю. Сердце теплеет.
– Выходит, холодное у тебя сердце? – хитро прищурился гусар. – А так и не скажешь. Признайся, ведь тебя я в боях видел. Многим фору дашь! Но как ты умудрялся вперед коней наших в лагере очутиться?!
– Случалось, – смутился преображенный Архип. – Сначала только внучку берег. Прикипела она к Елизарову. Всюду за ним шла. В сражениях вот тоже… Мне, говорит, его видеть бы, больше и не надо ничего. А мы уж это проходили. Задолго до того приглянулся ей один, Лелем звали. На свирели играл, шут гороховый! – Старик фыркнул.
– И что? – Несмотря на лихость в ратном деле, Давыдов был поэтом. Он приготовился слушать красивую историю, но в своих ожиданиях жестоко обманулся.
– А ничего! Сердце горячим стало, она и растаяла. Вьюгой, облачком, дымкой в день студеный теперь только и видится. Думали с Зимой, дочкой моей, время пройдет, оклемается. Не вышло. Помнит, видно. И вот снова-здорово – Елизаров! Боялся я, не снесет она больше жара, вовсе исчезнет, как капель на солнце. Уговаривал все эти дни. Но она упрямая. Пусть, говорит, исчезну, лишь бы с ним рядом. Теперь нет поручика. Заледенела вся. Мать-то радуется – вернулась дочка. А я вижу, неживая она. Глянь вон!
Старик кивнул на заснеженную сосну. Под ней стояла девушка, окруженная тем самым голубоватым сиянием, что Давыдов видел как-то у яблони. Она смотрела сквозь морозную пелену, в лице ни кровинки. Давыдов попятился.
– Черт меня дери, – выдохнул он.
– Черти ни при чем, – заверил старик. – Мы, может, и не люди, конечно, но зла никому не желаем.
– Вот уж… – Давыдов пришел в себя, но на девушку посматривал недоверчиво. – Француза-то бил.
– Ну так бил. Говорю же, сердце таять стало. Раньше-то мне радовались. Крепости снежные строили, горки. На санях катались. А теперь явились эти… Огнем палят, голодом морят. Радость исчезла! Как не вмешаться? Сперва-то только обещание, тебе данное, выполнял, потом увидел, как за землю свою стоите. Очнулся – это ж и моя земля! Забрало, помогать кинулся. Прежде думал – сил наберусь, один управлюсь. Только правду ты тогда мусье тому говорил. Видел я смерть Елизарова, видел, как те шестеро с ним идти вызвались, – много чего повидал. Жарко. Верно все – не моя то победа.
– Человек, если надо, со всем управится, – согласился Давыдов. – Особо если враг землю его топчет. Да все не разберу, кто ты такой?
– Потомки твои разберут, – старик подмигнул. – Вот отойдет внучка от горя немного, вернемся. Ненадолго, чтоб не растаять. Больно уж горячи люди. Но я радость больше люблю. В праздник какой показываться будем. Впрочем, теперь я и с ворогом вас один на один не оставлю. Помогу, если что. А кто я… – Дед усмехнулся и ударил посохом оземь. Воздух зазвенел, деревья затрещали, нос защипало. – Думай!
Давыдов еще раз обернулся на застывшую у сосны девушку. Ее там не было. Перевел взгляд на Архипа. Где стоял старик, курился парок, словно кто-то вздохнул на холоде. Давыдов тряхнул головой, потер рукавицей щеку.
– Мороз, однако… – поежился он и побежал отогреваться в избу.
Мария Широкова
День первый. Чаепития и сказки
Схваченная ранними заморозками деревня спала. Партия Давыдова сегодня отбила у неприятеля богатый обоз. Пленные французы отправлены в Юхнов. Часть продовольствия отдана ограбленному неприятелем до нитки населению. Дело сделано, можно отдохнуть. В темноте лишь взлаивали собаки да похрустывала под ногами заиндевевшая от первых холодов земля. К дому, где расквартировался гусарский поручик Елизаров, приближались двое. Едва приметные во мраке черные силуэты двигались осторожно, словно боясь спугнуть дремлющего чутким сном зверя или стайку невидимых птиц. Пошептавшись у ворот, мужчины скользнули в приоткрытую калитку.
Раскинувшийся за домом сад застыл в густой, как мазут, тьме. Безлунная ночь – глаз коли. Чуть теплилась голубоватым сиянием только яблоня, тянущая в небесную бездну сожженные октябрем ветви. Под деревом тем стоял окутанный светящейся дымкой старик. Проводник говорил с кем-то вздрагивающим от волнения голосом. Похоже, убеждал. Давыдов прислушался.
– Иль не помнишь, что случилось тогда? – увещевал дед. – Сколько уж минуло. Думал, забудется, прежней станешь. – Пронизывающий ветерок прошелся по умершим листьям. Несколько закружили в воздухе и, мелькнув в зыбком потоке света, тут же были проглочены непроглядной тьмой. Старик расценил это как ответ. Он грустно потеребил бороду. – Огонь для тебя смерть, что ж все к жару тянешься…
– Глянь, глянь, девка там! – горячо зашептал в ухо Давыдову хорунжий.
– Где? – Денис Васильевич напряженно всмотрелся в вязкую черноту.
– Да не там! – зашипел севшим от волнения голосом Васильев. – Над яблоней! Прозрачная, что твой дым табачный!
Тут над головами затаившихся наблюдателей со звоном распахнулось окно. Из него высунулся взлохмаченный сонный поручик. В одной руке он держал свечу, в другой ружье.
– Кто здесь, выходи! – рявкнул он.
Сияющий голубоватый туман метнулся ввысь. Следом рассыпавшейся поземкой мелькнул седой проводник.
Шутить с Елизаровым было не с руки. Палил тот метко и, случалось, раньше, чем разбирался. Во всяком случае, прятавшуюся в лесу курицу уложил на месте с расстояния, с какого иной и в медведя не попадет. От француза ли та хохлатка пряталась, от хозяйской ли расправы, да судьба куриная при любом поваре все та же. Потом поручик, правда, божился – колдовство это, в кустах был волк. Хозяйскую птицу он бить не приучен. Ну да Бог ему судья, бульон оказался тогда весьма кстати.
– Опусти ты ружье! – раздосадованно гаркнул хорунжий.
– Васильев?! – обомлел Елизаров. Повел свечой и опешил еще больше. – Денис Васильевич?!!
После коротких объяснений был разработан план. Троица ввалилась в избу, где расположился проводник. В руках Елизарова темнела икона, лишенная неприятелем оклада. Ее поручик позаимствовал в предоставившей ему ночлег избе. На полатях заворочался старик.
– Выдвигаемся? – Он свесил вниз голову. Потер глаза. Не стесняясь, с подвыванием, зевнул.
Ловцы нечисти переглянулись.
– Говори, где сейчас был?! – запальчиво крикнул Елизаров.
– Спал он, – ответила за Архипа струхнувшая хозяйка, высунувшись из-за печной занавески. На всю горницу орали перепуганные дети.
Елизаров, Васильев и Давыдов растерянно топтались на месте. Архип сполз с полатей. Подхромав к ним, пристально заглянул в глаза поручику. Потом отошел прочь.
– Клянусь, он сказал: «Попомнишь меня»! – бил себя в грудь Елизаров, когда тройка расходилась по квартирам.
Давыдов с Васильевым молчали. Наконец, рубанув ладонью воздух, предводитель отрезал:
– Один слышит что ни попадя, другой видит! Довольно! Старика не трогать. И того… пить только для согрева, а не все, что благодарные мужики подносят.
Приказ командира – закон. Хорунжий и поручик с той ночи обходили Архипа стороной, хоть и ворчали украдкой. А вот Денис Васильевич в разгар боя стал замечать знакомую дедову шапку. Да все от Елизарова неподалеку. Мелькнет и исчезнет, как и не было. Возвращаясь в лагерь, Давыдов находил угрюмого старика на посту – у котла с похлебкой. «Не быстрее же коней примчался», – размышлял командир и усилием воли отгонял непрошеные думы. Но в следующей сече вновь примечал развевающуюся на ветру белую бороду.
* * *
В то утро дозорные привели к Давыдову дрожащего не то от страха, не то от наступившей в ноябре стужи мужика. Гонец хотел повалиться заступнику в ноги, но тот его остановил.– Лоб-то побереги, пригодится. С чем явился?
– Беда, барин! – торопливо заговорил мужик. – Хранцузы пришли. Обоз в деревне налаживают, почитай, подвод двадцать. Все подмели, помрем ведь с голодухи!
– Много ли людей?
– Да человек… – гонец возвел глаза и принялся безмолвно перебирать губами, словно считал нарисовавшихся на потолке захватчиков, – сто будет.
– Что ж по науке моей не поступите? Встретьте с поклоном, а как спать лягут…
– Ученые они, – забыв о том, что говорит с самим Давыдовым, перебил мужик. – Пленных гонят. В церкву заперли. Стращают, ежели хоть волос у солдата ихнего упадет, всех перестреляют. Пока с теми, что в деревне стоят, расправимся, порешат наших солдатиков.
– Пленные? – Денис Васильевич покусал ус. – Французу самому нынче голодно. Зачем им потом такая обуза? Все равно постреляют. Бывало.
– Позволь, я с молодцами моими! – вскочил сидящий тут же Елизаров. – Ты только с дела, а мы уж двое суток попусту воздух гоняем.
– Маловато у тебя людей, – усомнился Давыдов.
– Француз по домам сидит, отогревается. Ружья они во дворе шалашом ставят… если мужик смирный. Смирный у вас мужик?! – окликнул поручик гонца, больше чтоб приободрить.
Тот с готовностью закивал.
– Смирный, смирный… солдатики ж в церкви. Конвой при них. Куды ж рыпаться?
– Вот и ладно! Пока лягушатники очухаются, уже скрутим. Несколько человек к церкви пошлю. Чтоб разом по обеим точкам ударить. Не ждут же.
Давыдов колебался. Вдруг из сумрака выступил Архип. Оказавшийся с ним рядом Елизаров отпрянул. Он готов был крест целовать, что проводник появился прямо из стены.
– Лощина там, – буркнул дед. – По ней к самой деревне подобраться можно. Глядишь, не заметят. Покажу.
Бешеным вихрем влетевший в деревню отряд Елизарова был встречен шквальным огнем. Трое ополченцев легли на месте, еще двоих тяжело ранило. Пришлось спешно отходить, чтобы внести поправки в первоначальный план. Со стороны деревни слышались редкие выстрелы. Французы огрызались больше для острастки, пули сюда не долетали.
– Где ж их сотня?! – скрипнул зубами поручик. – Тут все три! Из домов да из-за заборов палят. А мы как на ладони. Приметили нас, похоже, пока по лощине крались. Прохлопали мы дозорных.
– Видать, сотня та – обозное прикрытие было, – предположил один из гусар. – Пока то да се, основная часть подтянулась. Кони вон еще не расседланы. Только подошли, выходит.
– Вижу, – покачал головой Елизаров. – Скачи к Давыдову. Без подмоги никак. А мы тут покуролесим.
Когда отряд Давыдова примчался на помощь, из группы ополченцев осталась треть. На провокацию французы не поддавались, преследовать поредевший отряд Елизарова не спешили. Отбивались, упорно не покидая укрытий.
– Что ж ты людей не жалеешь! – набросился Давыдов на Елизарова.
Поручик отвел глаза.
– На себя отвлекал. Боялся, уйдем, а они – к церкви. И моих, и пленных положат.
Давыдов сжал кулаки.
– Ладно, выкурим. Пару изб запалим, сами вылезут.
– Дозволь мне! – Елизаров подался вперед. Сейчас Давыдов отправит остатки его группы в лагерь, и за погибших отомстит кто-то другой. В глазах поручика полыхнуло отчаяние – пусть он не выполнит приказ, будет разжалован в рядовые, да хоть в вечные конюхи, но враг заплатит за кровь его товарищей. И плату взимать будет он сам! Денис Васильевич глянул на Елизарова. Хотел было рявкнуть, запретить, чертыхнуться, но вместо этого вдруг тихо сказал:
– Иди. Прикроем. Найди еще человек шесть. Поджигать с нескольких сторон, чтоб дым завесой.
С Елизаровым вызвались идти шестеро из двадцати семи выживших его людей. Давыдов тому не удивился.
Левый угол избы занялся пламенем. Над наваленным у стены скарбом заклубился черный дым. В доме началась паника. Поручик закашлялся. Дым – хорошо, в нем можно спрятаться от стрелков. С противоположной стороны избы грохнула дверь. Послышался топот, лязг оружия и вопли на французском языке. Потом залп. «Наши!» – удовлетворенно отметил поручик, и тут что-то ужалило его в шею. Обозленный выходкой русских французский офицер бил почти наугад. Дым ел глаза, от кашля ружье вздрагивало. Эту пулю можно было назвать шальной. Падая, Елизаров увидел сочащееся сквозь едкую черноту сияние. Взметнувшаяся как-то сразу вьюга бросилась ему на грудь, прильнула холодными снежинками к лицу.
– Пурга… надо же, – чему-то удивился поручик, и все померкло.
* * *
Захваченный в плен полковник де Совиньи с непроницаемым лицом сидел за столом. Давыдов ходил по комнате, заложив руки за спину. Как же ему хотелось придушить этого презрительно поджавшего губы хлыща! Но его кодекс гласил – убивать только на поле брани или продавшихся врагу изменников.– Итак? – Денис Васильевич взял себя в руки и продолжил допрос.
– Мое вам последнее слово – вы никогда бы не победили Великую армию императора, если бы не морозы!
– Ах, морозы! – Давыдов не выдержал, рванулся к столу. От неожиданности полковник отпрянул. Однако непостижимый, одетый как мужик аристократ лишь уперся кулаками в столешницу и приблизил глаза к растерянному лицу полковника. – Я скажу вам. Сытые лошади выдержат любой мороз. Это касается и людей, пятнадцать тысяч из которых у вас нынче больны. Ответьте, морозы ли лишают вашу армию обозов с фуражом, продовольствием и боеприпасами? Морозы ли вносят сумятицу внезапными атаками? Морозы ли вынуждают простого крестьянина вступать в мои отряды или сражаться с врагом в собственной деревне? Когда я начинал, мне выделили восемьдесят казаков и пятьдесят гусар. Посмотрите, сколько нас сейчас! А ведь я говорю о том, что даже не затрагивает вопроса основных частей русской армии. Это только народное ополчение, в котором главное – люди, а не морозы. Но, если вам угодно, давайте о морозах… Для вас сюрприз, что в России они бывают? – Давыдов насмешливо прищелкнул языком. – Понимаю, хочется списать все на непредвиденные обстоятельства, но разве одеть солдат соответственно климату не одна из задач командования? Простите, но корзины и пуховые платки, намотанные на ноги, греют существенно хуже, чем валенки. Да и воевать в них несподручно.
– Ваша война неблагородна! – взвился француз. – Нападать из-за спины недостойно!
– Прошу покорно простить, что я так неблагородно защищаю свою Отчизну от тех, кто явился с оружием! – развел руками Давыдов.
Из угла послышался тяжелый вздох. Де Совиньи и Давыдов обернулись. Там никого не было.
* * *
Холодно. Изо рта шел пар. Денис Васильевич похлопал себя по плечам и посмотрел на верхушки сосен. Когда еще рассвет, а скоро выходить. Главное преимущество партизанских партий – маневренность. Вот есть – а вот и умчались. Но его отряд с первых дней своего существования рос, пополняясь все новыми и новыми ополченцами. Перебрасывать войско становилось все сложнее. Давыдов задумался.За спиной под чьей-то грузной поступью заскрипел снег. Предводитель обернулся. Перед ним стоял Архип. Да какой! В шубе и шапке с меховой оторочкой. В руке – искрящийся ледяным хрусталем посох.
– Куда ж ты так вырядился? – обретя дар речи, поинтересовался Давыдов.
– Уходим мы. – Голос старика тонул в пышной бороде.
– В какие веси, позволь осведомиться?
– Того тебе знать не надо, – привычно пресек вопросы Архип. Потом глуховатый бас его смягчился, в нем скользнула грустинка. – Что тебе знать следует, так это что прав ты был.
– В чем прав?
– Твоя правда – есть сила больше моей.
– Ну да… – хмыкнул Давыдов, а про себя подумал: «Забавный дед, хоть и с придурью. Жалко, куда пойдет?» – Ты, Архип, оставайся. К вареву твоему мы привыкли, почти не тошнит.
– Я б остался, – подковырки старик не заметил. – Но нельзя мне все время с людьми. В дела их вникаю. Сердце теплеет.
– Выходит, холодное у тебя сердце? – хитро прищурился гусар. – А так и не скажешь. Признайся, ведь тебя я в боях видел. Многим фору дашь! Но как ты умудрялся вперед коней наших в лагере очутиться?!
– Случалось, – смутился преображенный Архип. – Сначала только внучку берег. Прикипела она к Елизарову. Всюду за ним шла. В сражениях вот тоже… Мне, говорит, его видеть бы, больше и не надо ничего. А мы уж это проходили. Задолго до того приглянулся ей один, Лелем звали. На свирели играл, шут гороховый! – Старик фыркнул.
– И что? – Несмотря на лихость в ратном деле, Давыдов был поэтом. Он приготовился слушать красивую историю, но в своих ожиданиях жестоко обманулся.
– А ничего! Сердце горячим стало, она и растаяла. Вьюгой, облачком, дымкой в день студеный теперь только и видится. Думали с Зимой, дочкой моей, время пройдет, оклемается. Не вышло. Помнит, видно. И вот снова-здорово – Елизаров! Боялся я, не снесет она больше жара, вовсе исчезнет, как капель на солнце. Уговаривал все эти дни. Но она упрямая. Пусть, говорит, исчезну, лишь бы с ним рядом. Теперь нет поручика. Заледенела вся. Мать-то радуется – вернулась дочка. А я вижу, неживая она. Глянь вон!
Старик кивнул на заснеженную сосну. Под ней стояла девушка, окруженная тем самым голубоватым сиянием, что Давыдов видел как-то у яблони. Она смотрела сквозь морозную пелену, в лице ни кровинки. Давыдов попятился.
– Черт меня дери, – выдохнул он.
– Черти ни при чем, – заверил старик. – Мы, может, и не люди, конечно, но зла никому не желаем.
– Вот уж… – Давыдов пришел в себя, но на девушку посматривал недоверчиво. – Француза-то бил.
– Ну так бил. Говорю же, сердце таять стало. Раньше-то мне радовались. Крепости снежные строили, горки. На санях катались. А теперь явились эти… Огнем палят, голодом морят. Радость исчезла! Как не вмешаться? Сперва-то только обещание, тебе данное, выполнял, потом увидел, как за землю свою стоите. Очнулся – это ж и моя земля! Забрало, помогать кинулся. Прежде думал – сил наберусь, один управлюсь. Только правду ты тогда мусье тому говорил. Видел я смерть Елизарова, видел, как те шестеро с ним идти вызвались, – много чего повидал. Жарко. Верно все – не моя то победа.
– Человек, если надо, со всем управится, – согласился Давыдов. – Особо если враг землю его топчет. Да все не разберу, кто ты такой?
– Потомки твои разберут, – старик подмигнул. – Вот отойдет внучка от горя немного, вернемся. Ненадолго, чтоб не растаять. Больно уж горячи люди. Но я радость больше люблю. В праздник какой показываться будем. Впрочем, теперь я и с ворогом вас один на один не оставлю. Помогу, если что. А кто я… – Дед усмехнулся и ударил посохом оземь. Воздух зазвенел, деревья затрещали, нос защипало. – Думай!
Давыдов еще раз обернулся на застывшую у сосны девушку. Ее там не было. Перевел взгляд на Архипа. Где стоял старик, курился парок, словно кто-то вздохнул на холоде. Давыдов тряхнул головой, потер рукавицей щеку.
– Мороз, однако… – поежился он и побежал отогреваться в избу.
Мария Широкова
Первый поезд в самайн
День первый. Чаепития и сказки
Все началось во время чая. Именно тогда, намазывая на румяный тост грушевый джем, Перси впервые услышал голос Морбрада.
От неожиданности рука дрогнула, и янтарная капля джема приземлилась на белоснежную скатерть.
– Ты не меняешься, – с улыбкой заметила тетя Дженни, – все так же обожаешь сладкое и портишь скатерти.
– Мама, он сейчас скажет: «Простите, тетя, я больше не буду», – ехидно произнесла Флоренс. – Не так ли, кузен?
Перси рассмеялся.
– Осторожнее, Фло, – заметил он, – я ведь могу вспомнить еще какую-нибудь мальчишескую повадку. Например, дергать вредин за рыжие косички.
Юная леди хмыкнула и с невинным видом принялась пить чай. Перси прекрасно понимал, что Фло не терпится расспросить кузена о тысяче вещей, наговорить ему кучу уморительных колкостей и истребовать подарки, но, увы, приходилось сидеть чинно. Он украдкой подмигнул девочке, но та только строго сдвинула брови. Ну, ничего, успеется.
– Что это был за шум? – спросил Перси у отца.
Сэр Генри Уотертон оторвался от просматривания письма.
– Не поверишь, – усмехнулся он. – Горное эхо. Здешние окрестности – настоящий акустический феномен. Мне рассказывали, на склоне есть ущелье, где каждый звук, будь то крик птицы или скатившийся с кручи камень, порождает целую симфонию. Здесь еще ничего, ближе к тоннелю куда громче.
– Напоминает рокот прибоя, – сказал Перси, откусывая от тоста.
– Местные называют его голосом Морбрада. Привыкнешь.
Сэр Генри вернулся к письму. Перси не обижался: хорошо знал, что постоянная занятость приучила главного инженера Королевской Юго-Западной железной дороги делать несколько дел одновременно. Вот как сейчас: пить чай, беседовать с сыном, которого не видел больше полугода, и изучать корреспонденцию. Так было всегда, сколько Перси себя помнил.
Для бесед по душам имелась в мире миссис Дженнет Клейтон – тетя Дженни. Она укоризненно покачала головой, взглянув на брата, и сразу же перенесла заботливое внимание на племянника.
– И все-таки ты вырос, – произнесла она. – Несмотря на джем. Ты сейчас очень напоминаешь мне Генри в двадцать лет: те же широкие плечи, светлые вьющиеся волосы, упрямый взгляд. Только улыбка как у матери. Видела бы она своего малыша Перси…
Тетя Дженни умолкла, вытирая глаза кружевным платочком. Несколько минут в гостиной было тихо, но потом Фло осторожно потянула мать за рукав.
– Мама, – громким шепотом спросила она, – а что, дядя Генри в молодости был таким же долговязым и тощим, как кузен?
– Флоренс, несносная ты девчонка! – простонала тетя Дженни, не отрывая платка от лица, но Перси был готов поставить крону, что она улыбнулась.
Чаепитие продолжилось, и Перси отдал должное и тостам с джемом, и холодной ветчине, и прочим яствам, которые расставляла на столе Лакшми – вдова солдата-сипая, нанятая отцом на службу во время строительства укреплений Агнипура.
– Вот что, дамы, – спасая сына от обжорства, сэр Генри свернул письмо и поднялся из-за стола, – мы с Персивалем вас на время оставим. Пойдем, сынок, покажу тебе строительство.
Улицы городка разбегались от площади с кирпичной церковью вниз по склонам холма, точно ручьи, падающие с уступа на уступ. Отец и сын шагали, покуривая папиросы, и вели неспешный разговор.
– Вы уютно устроились, – сказал юноша, оглядываясь на аккуратный двухэтажный коттедж, южную стену которого обвили пожелтевшие листья плюща. – Я, право, не ожидал. Думал, что городишко – дыра дырой.
– Разумеется, не столица, – ответил сэр Генри. – Но все это на время. Работа требует постоянного присмотра, не приезжать же в такую даль через день. А Дженнет все устроила как дома, это она умеет. Жаль, что твоя сестра сейчас в Каире…
Перси развел руками. Что поделаешь, с той поры, как Эмили выскочила замуж за армейского капитана, семье никак не удается собраться вместе.
– Ну, как твой дипломный проект? – спросил отец.
– Еще море работы, – признался Перси. – Я привез кое-какие расчеты и чертежи. Может, взглянешь, если выдастся свободная минутка?
– Обязательно посмотрю. Через несколько дней, когда откроем наконец тоннель и утрясем дела. Министерская комиссия заявилась раньше, чем мы планировали.
– Но ведь все прошло успешно. Я читал во вчерашней газете.
– Да, лорд Теренс остался доволен. Обещал доложить премьер-министру. И, кстати, спрашивал о тебе.
– Обо мне? – Перси расстегнул форменный студенческий сюртук. – С чего бы?
Сэр Генри остановился.
– По-моему, тебе лучше знать, – усмехнулся он. – Мисс Элен передает тебе самый теплый привет.
– О господи! – выдохнул Перси. Сэр Генри хмыкнул в усы, но воздержался от комментариев.
Дома под черепичными крышами остались за спиной. Впереди темнели скучившиеся времянки – сколоченные из теса жилища рабочего люда, хлопала пожелтевшая парусина палаток для оборудования. Над вагончиком посреди вытоптанного пятачка земли ветер играл полотнищем флага. Несмотря на предзакатный час, лагерь был пуст. Кудлатая собака, развалившаяся перед ступенями вагончика, подняла морду, безразлично проводив прохожих взглядом, и снова ткнулась носом в пыль.
– До вечернего колокола уже немного. – Сэр Генри сверился с часами. – Пойдем дальше, к путям.
Спуск закончился. Они миновали последние бараки и выбрались на простор. Перси смотрел по сторонам с большим интересом: единственной крупной стройкой, в которой он участвовал, было строительство канала в Ренни, куда его направляли для прохождения практики.
Долина была перекопана и взъерошена. Тут и там громоздились груды щебня и песка, чернели сложенные в штабеля шпалы, бревна, чугунные балки. Впереди вздымалась насыпь железной дороги, и на боковой ветке посвистывал паровоз. И всюду, словно муравьи, суетились люди, занятые каждый своим делом: копали, везли по мосткам тачки, тащили носилки, перекликались, спорили. Ветер нес запахи пыли и дегтя. Перси с удовольствием втянул эту едкую смесь в легкие. Ему нравилась деловая суета, не смолкающее до ночи движение мускулов и мысли, способное раздвинуть мироздание, и еще больше нравилось знать, что он тоже станет – уже стал – частью этого грохочущего яркого мира.
– Ну как? – с улыбкой поинтересовался сэр Генри.
– Потрясающе, – совершенно искренне ответил Перси. – Когда я приезжал в прошлый раз, все только начиналось, а теперь…
Он развел руки, словно пытаясь охватить пространство.
– Ты еще тоннеля не видел, – довольно ответил сэр Генри, кивнув в сторону нависшей над долиной темной громады горы. – И вообще, надо было тебе пройти практику здесь или хотя бы наведываться в гости почаще. Но ведь ты упрямый… А вот и Гилберт!
Из-за затянутого брезентом штабеля показались люди. В шагавшем впереди невысоком шатене в темных очках, что нес под мышкой свернутые в трубку бумаги, Перси без труда опознал друга и помощника отца – сэра Гилберта Каннингема.
– О, Персиваль, наконец-то! – воскликнул сэр Гилберт, обмениваясь с юношей рукопожатием. – Вовремя, а то мы думали, ты так и не сумеешь выбраться из Реннского болота.
– Разве я мог пропустить такое событие? – ответил Перси. – Но я думал: все работы завершены…
– Официально строительство окончено, но сколько еще нужно расчистить, проверить, вывезти. – Каннингем махнул рукой. – Кстати, Генри, бухгалтер просит зайти в контору, что-то уточнить по смете. И еще: я проверял крепежи на втором участке…
Сэр Генри повернулся к сыну:
– Придется вернуться в лагерь. Пойдешь со мной? Правда, я понятия не имею, сколько эта волокита займет времени.
– Я, пожалуй, прогуляюсь, – решил Перси. – К ужину вернусь.
Инженеры стали подниматься по склону, а Перси неторопливо побрел вдоль насыпи по направлению к тоннелю. Вокруг копошились люди, и никому не было дела до молодого человека со значком Высшей инженерной школы на отвороте сюртука.
Мысли текли неспешно, в такт шагам. Может, и впрямь не стоило своевольничать и уезжать почти на год на север. Здешний проект куда масштабнее и интереснее, чем отводной канал через торфяники. Но в глубине души Перси понимал, что должен был попробовать себя, ощутить, каково это: не опираться на родительское плечо. А его большие стройки еще впереди.
Гора надвинулась, закрывая полнеба, и Перси уже явственно различал прямоугольное отверстие, уводящее в чернильную подземную пустоту. По обеим сторонам насыпи еще высились кучи породы. Крепкие балки поддерживали свод, но они казались соломинками в сравнении с массой, давящей сверху. Перси остановился, рассматривая еще одно свидетельство победы человеческого разума.
Тяжелый рокочущий звук возник словно бы ниоткуда и, набирая силу, поплыл над долиной. Он достиг высшей ноты, словно разбившийся о скалы прибой, и постепенно сошел на нет.
Перси ошеломленно потряс головой. Рабочие, тащившие по насыпи носилки с деревянными плашками, опустили груз наземь.
– Бесится старик, – сказал тот, что помоложе, стирая грязной ладонью пот со лба.
– Да, не по нутру Морбраду дыра, – согласился старший, крепкий мужчина лет пятидесяти. – Совсем не по нутру.
– Перекурить бы такую страсть, – заметил первый. – Есть табачок-то, Эванс?
Его напарник хмуро сплюнул.
– Не видел ты настоящей страсти. Берись давай, отбой скоро. Понесли.
Подтверждая его слова, вдалеке раздался звон сигнального колокола. Рабочие подхватили носилки и торопливо зашагали к лагерю. От тоннеля тоже группками и поодиночке потянулись люди. Перси повернулся к городку.
Его обгоняли, и вскоре он оказался в хвосте длинной людской вереницы, а потом и в одиночестве. И очень удивился, когда услышал тихий голос.
От неожиданности рука дрогнула, и янтарная капля джема приземлилась на белоснежную скатерть.
– Ты не меняешься, – с улыбкой заметила тетя Дженни, – все так же обожаешь сладкое и портишь скатерти.
– Мама, он сейчас скажет: «Простите, тетя, я больше не буду», – ехидно произнесла Флоренс. – Не так ли, кузен?
Перси рассмеялся.
– Осторожнее, Фло, – заметил он, – я ведь могу вспомнить еще какую-нибудь мальчишескую повадку. Например, дергать вредин за рыжие косички.
Юная леди хмыкнула и с невинным видом принялась пить чай. Перси прекрасно понимал, что Фло не терпится расспросить кузена о тысяче вещей, наговорить ему кучу уморительных колкостей и истребовать подарки, но, увы, приходилось сидеть чинно. Он украдкой подмигнул девочке, но та только строго сдвинула брови. Ну, ничего, успеется.
– Что это был за шум? – спросил Перси у отца.
Сэр Генри Уотертон оторвался от просматривания письма.
– Не поверишь, – усмехнулся он. – Горное эхо. Здешние окрестности – настоящий акустический феномен. Мне рассказывали, на склоне есть ущелье, где каждый звук, будь то крик птицы или скатившийся с кручи камень, порождает целую симфонию. Здесь еще ничего, ближе к тоннелю куда громче.
– Напоминает рокот прибоя, – сказал Перси, откусывая от тоста.
– Местные называют его голосом Морбрада. Привыкнешь.
Сэр Генри вернулся к письму. Перси не обижался: хорошо знал, что постоянная занятость приучила главного инженера Королевской Юго-Западной железной дороги делать несколько дел одновременно. Вот как сейчас: пить чай, беседовать с сыном, которого не видел больше полугода, и изучать корреспонденцию. Так было всегда, сколько Перси себя помнил.
Для бесед по душам имелась в мире миссис Дженнет Клейтон – тетя Дженни. Она укоризненно покачала головой, взглянув на брата, и сразу же перенесла заботливое внимание на племянника.
– И все-таки ты вырос, – произнесла она. – Несмотря на джем. Ты сейчас очень напоминаешь мне Генри в двадцать лет: те же широкие плечи, светлые вьющиеся волосы, упрямый взгляд. Только улыбка как у матери. Видела бы она своего малыша Перси…
Тетя Дженни умолкла, вытирая глаза кружевным платочком. Несколько минут в гостиной было тихо, но потом Фло осторожно потянула мать за рукав.
– Мама, – громким шепотом спросила она, – а что, дядя Генри в молодости был таким же долговязым и тощим, как кузен?
– Флоренс, несносная ты девчонка! – простонала тетя Дженни, не отрывая платка от лица, но Перси был готов поставить крону, что она улыбнулась.
Чаепитие продолжилось, и Перси отдал должное и тостам с джемом, и холодной ветчине, и прочим яствам, которые расставляла на столе Лакшми – вдова солдата-сипая, нанятая отцом на службу во время строительства укреплений Агнипура.
– Вот что, дамы, – спасая сына от обжорства, сэр Генри свернул письмо и поднялся из-за стола, – мы с Персивалем вас на время оставим. Пойдем, сынок, покажу тебе строительство.
Улицы городка разбегались от площади с кирпичной церковью вниз по склонам холма, точно ручьи, падающие с уступа на уступ. Отец и сын шагали, покуривая папиросы, и вели неспешный разговор.
– Вы уютно устроились, – сказал юноша, оглядываясь на аккуратный двухэтажный коттедж, южную стену которого обвили пожелтевшие листья плюща. – Я, право, не ожидал. Думал, что городишко – дыра дырой.
– Разумеется, не столица, – ответил сэр Генри. – Но все это на время. Работа требует постоянного присмотра, не приезжать же в такую даль через день. А Дженнет все устроила как дома, это она умеет. Жаль, что твоя сестра сейчас в Каире…
Перси развел руками. Что поделаешь, с той поры, как Эмили выскочила замуж за армейского капитана, семье никак не удается собраться вместе.
– Ну, как твой дипломный проект? – спросил отец.
– Еще море работы, – признался Перси. – Я привез кое-какие расчеты и чертежи. Может, взглянешь, если выдастся свободная минутка?
– Обязательно посмотрю. Через несколько дней, когда откроем наконец тоннель и утрясем дела. Министерская комиссия заявилась раньше, чем мы планировали.
– Но ведь все прошло успешно. Я читал во вчерашней газете.
– Да, лорд Теренс остался доволен. Обещал доложить премьер-министру. И, кстати, спрашивал о тебе.
– Обо мне? – Перси расстегнул форменный студенческий сюртук. – С чего бы?
Сэр Генри остановился.
– По-моему, тебе лучше знать, – усмехнулся он. – Мисс Элен передает тебе самый теплый привет.
– О господи! – выдохнул Перси. Сэр Генри хмыкнул в усы, но воздержался от комментариев.
Дома под черепичными крышами остались за спиной. Впереди темнели скучившиеся времянки – сколоченные из теса жилища рабочего люда, хлопала пожелтевшая парусина палаток для оборудования. Над вагончиком посреди вытоптанного пятачка земли ветер играл полотнищем флага. Несмотря на предзакатный час, лагерь был пуст. Кудлатая собака, развалившаяся перед ступенями вагончика, подняла морду, безразлично проводив прохожих взглядом, и снова ткнулась носом в пыль.
– До вечернего колокола уже немного. – Сэр Генри сверился с часами. – Пойдем дальше, к путям.
Спуск закончился. Они миновали последние бараки и выбрались на простор. Перси смотрел по сторонам с большим интересом: единственной крупной стройкой, в которой он участвовал, было строительство канала в Ренни, куда его направляли для прохождения практики.
Долина была перекопана и взъерошена. Тут и там громоздились груды щебня и песка, чернели сложенные в штабеля шпалы, бревна, чугунные балки. Впереди вздымалась насыпь железной дороги, и на боковой ветке посвистывал паровоз. И всюду, словно муравьи, суетились люди, занятые каждый своим делом: копали, везли по мосткам тачки, тащили носилки, перекликались, спорили. Ветер нес запахи пыли и дегтя. Перси с удовольствием втянул эту едкую смесь в легкие. Ему нравилась деловая суета, не смолкающее до ночи движение мускулов и мысли, способное раздвинуть мироздание, и еще больше нравилось знать, что он тоже станет – уже стал – частью этого грохочущего яркого мира.
– Ну как? – с улыбкой поинтересовался сэр Генри.
– Потрясающе, – совершенно искренне ответил Перси. – Когда я приезжал в прошлый раз, все только начиналось, а теперь…
Он развел руки, словно пытаясь охватить пространство.
– Ты еще тоннеля не видел, – довольно ответил сэр Генри, кивнув в сторону нависшей над долиной темной громады горы. – И вообще, надо было тебе пройти практику здесь или хотя бы наведываться в гости почаще. Но ведь ты упрямый… А вот и Гилберт!
Из-за затянутого брезентом штабеля показались люди. В шагавшем впереди невысоком шатене в темных очках, что нес под мышкой свернутые в трубку бумаги, Перси без труда опознал друга и помощника отца – сэра Гилберта Каннингема.
– О, Персиваль, наконец-то! – воскликнул сэр Гилберт, обмениваясь с юношей рукопожатием. – Вовремя, а то мы думали, ты так и не сумеешь выбраться из Реннского болота.
– Разве я мог пропустить такое событие? – ответил Перси. – Но я думал: все работы завершены…
– Официально строительство окончено, но сколько еще нужно расчистить, проверить, вывезти. – Каннингем махнул рукой. – Кстати, Генри, бухгалтер просит зайти в контору, что-то уточнить по смете. И еще: я проверял крепежи на втором участке…
Сэр Генри повернулся к сыну:
– Придется вернуться в лагерь. Пойдешь со мной? Правда, я понятия не имею, сколько эта волокита займет времени.
– Я, пожалуй, прогуляюсь, – решил Перси. – К ужину вернусь.
Инженеры стали подниматься по склону, а Перси неторопливо побрел вдоль насыпи по направлению к тоннелю. Вокруг копошились люди, и никому не было дела до молодого человека со значком Высшей инженерной школы на отвороте сюртука.
Мысли текли неспешно, в такт шагам. Может, и впрямь не стоило своевольничать и уезжать почти на год на север. Здешний проект куда масштабнее и интереснее, чем отводной канал через торфяники. Но в глубине души Перси понимал, что должен был попробовать себя, ощутить, каково это: не опираться на родительское плечо. А его большие стройки еще впереди.
Гора надвинулась, закрывая полнеба, и Перси уже явственно различал прямоугольное отверстие, уводящее в чернильную подземную пустоту. По обеим сторонам насыпи еще высились кучи породы. Крепкие балки поддерживали свод, но они казались соломинками в сравнении с массой, давящей сверху. Перси остановился, рассматривая еще одно свидетельство победы человеческого разума.
Тяжелый рокочущий звук возник словно бы ниоткуда и, набирая силу, поплыл над долиной. Он достиг высшей ноты, словно разбившийся о скалы прибой, и постепенно сошел на нет.
Перси ошеломленно потряс головой. Рабочие, тащившие по насыпи носилки с деревянными плашками, опустили груз наземь.
– Бесится старик, – сказал тот, что помоложе, стирая грязной ладонью пот со лба.
– Да, не по нутру Морбраду дыра, – согласился старший, крепкий мужчина лет пятидесяти. – Совсем не по нутру.
– Перекурить бы такую страсть, – заметил первый. – Есть табачок-то, Эванс?
Его напарник хмуро сплюнул.
– Не видел ты настоящей страсти. Берись давай, отбой скоро. Понесли.
Подтверждая его слова, вдалеке раздался звон сигнального колокола. Рабочие подхватили носилки и торопливо зашагали к лагерю. От тоннеля тоже группками и поодиночке потянулись люди. Перси повернулся к городку.
Его обгоняли, и вскоре он оказался в хвосте длинной людской вереницы, а потом и в одиночестве. И очень удивился, когда услышал тихий голос.