Страница:
Ненадолго, разумеется. Брошенный через голову бродяг камень не долетел до цели, упал у ног наррабанца – но снял чары.
Над толпой взметнулся вой, крик, проклятья. Над головой наррабанца взлетела увесистая дубинка. Рахсан, не прекращая пения, обернулся и ударом снизу вверх срубил, словно сухой сук, руку, держащую дубинку. Вторая сабля, грозно свистнув, заставила отпрыгнуть в сторону шуструю бабенку с ножом.
Пение продолжалось. Рахсан вертелся в кольце врагов, которое то сужалось, то почти распадалось. Воин понемногу, шаг за шагом, уходил дальше в ущелье. А го– лос продолжал сыпать в мерном ритме простые короткие слова, рассыпавшиеся вокруг, словно раскаленные угли. Враги шарахались прочь: заморский колдун творит неведомые чары!
А под ногами балочной рвани бился искалеченный бродяга-наррабанец, сбитый с костылей. Расталкивая тех, кто топтался вокруг него и по нему, калека пытался уползти прочь. Его пугало не то, что в драке его могли задавить. Нет, он в ужасе узнал звенящие над толпой ритмичные слова – «Черную радость», заговор, доводящий воинов до боевого безумия, когда на свете не остается ничего, кроме руки, клинка и рассекаемой вражеской плоти. А свои раны неистовый боец не считает… говорят, рубится даже мертвым!
А Рахсан пел и плясал под свист сабель, и толпа боялась навалиться на него скопом, потому что те, кто был рядом, видели смерть. Она отражалась алым на двух лезвиях!
Ущелье все выше вздымало стены вокруг человечьей стаи, обложившей воина, словно свора псов – матерого волка. Эхом отзывались в скалах резкие, рубленые слова боевой песни, они не терялись в воплях раненых и стонах умирающих.
Теперь нищие не смогли бы навалиться на Рахсана толпой, даже если бы захотели. Зато сверху, из пещер, в наррабанца полетели камни и ножи. Рахсан увертывался или отбивал «подарки» саблей – и пел, пел, пел…
Мир сузился до размеров ущелья, воин ушел в клинки и песню, почти забыв даже цель своего неистового прорыва.
К песчаным гиенам новомодные удары кистью! Рахсан не берег силы, бил всей рукой от плеча! Ослепляющий удар по глазам – чье-то развороченное клинком лицо – прыжок в сторону – мимо летит камень – удар по чьему-то животу – вопль врага…
Тренированное тело не подвело бойца. Подвели мягкие сапожки, надетые на праздник. Подошва скользнула по залитому кровью валуну. Наррабанец упал – и тут же его накрыла волна тел. Боевая песня оборвалась.
Крысой метнулась прочь от общей свалки тощая женщина с растрепанными волосами и горящими глазами. К груди, как ребенка, она прижимала узкую саблю. Нищенка поранила пальцы о лезвие, но даже не замечала этого. Драгоценных камней на рукояти ей хватит, чтобы навсегда покинуть Гиблую Балку… если она сможет унести добычу, если скроется отсюда… Потом еще надо суметь продать саблю, это будет трудно… но главное – выжить, удрать…
За ее спиной груда тел рассыпалась, поделившись на тела живые и мертвые. Рахсан явно относился к живым.
Он вырвался из дюжины цепких лап – и теперь, окровавленный, в растерзанной одежде, стоял спиной к отвесной скале. В левой руке его сверкала не покинувшая хозяина сабля, в правой бился и трепыхался мелкий тощий бродяга, которым воин прикрывал себя, словно щитом, от летящих камней.
Рахсан продолжал отбиваться от толпы – но больше не пел, а с песней ушел азарт, исчезло боевое веселье. Наррабанец внезапно осознал, насколько безнадежна его отчаянная попытка спасти дочь повелителя.
И в этот черный миг над Балкой пронесся далекий пронзительный вопль, такой яростный и гневный, что толпа невольно отхлынула от своей жертвы. И даже те, кто уже слышал крик горлана, вскинули руки в охранительном жесте и подумали о демонах.
А для наррабанца этот крик был последним толчком, чтобы остро и отчетливо почувствовать присутствие бога смерти. Почувствовать так же ясно, как трепыхающегося щуплого человечка в своих руках. Вот он, Гхурух: черная туша, запах разложения, длинные липкие щупальца тянутся к Рахсану…
Отступить? Броситься наутек?
Как бы не так!
Громко и внятно Рахсан посоветовал Гхуруху сделать со своими щупальцами нечто противоестественное.
И эхом откликнулся другой голос, грозный и властный:
– А ну, не трогать его!
Все разом обернулись к женщине, отдавшей приказ.
Рахсан поставил свой живой щит перед собой на землю, но держал пленника крепко.
– Беду на себя кличете? – яростно и напористо спросила старуха в ветхом балахоне. Откинутый капюшон открывал лицо, от которого непривычный человек поспешил бы отвести взор. Женщина была не просто слепа – чья-то жестокая рука вырвала ее глаза, и страшны были пустые багровые глазницы.
Эту старуху никто и никогда не называл королевой нищих, но если Гиблая Балка и считалась с кем-то по доброй воле, без угроз, то именно с нею.
– Кто из нас слеп – я или вы, стадо дурней? – напустилась она на нищих, слушавших ее в тревоге и смятении. – Не поняли до сих пор, что это колдун? А предсмертное проклятие колдуна – самое страшное, что есть по эту сторону Грани! Хотите, чтоб Балку выкосил мор? Хотите, чтоб ваше мясо при жизни гнило и с костей отваливалось?
По толпе пробежал недобрый шепот. То, о чем все переговаривались, выкрикнул седой усач с рожей горького пьяницы:
– Мы здесь и так не живем, а гнием! А у наррабанца – золото!
Женщина обернулась к говорившему так непринужденно и точно, словно была зрячей.
– Золото, Сивый Таракан? – переспросила она. – А часто в Гиблую Балку золото носят? Может, сюда каждый день придворные прогуляться заходят? Или через ущелье торговый путь проложен? – Голос старухи стал резок, как штормовой зимний ветер, он бил наотмашь: – Позарилась крыса на сыр в мышеловке! Сам сдохнешь – твое дело, а только не всем балочным бедолагам жизнь вконец опостылела. На других злые чары не приманивай!
Сивый Таракан хотел возразить, но стоящий рядом мужчина коротко, без замаха двинул его под дых. Спорщик согнулся вдвое от боли и больше в разговор не вмешивался.
– Он уже столько наших положил… – вякнул из-за чужих спин некто, преисполненный благородного мщения.
– И еще больше положит, – убедительно подхватила старуха. – Ты, Вшивый, хочешь следующим быть? Иди сюда!
Вшивый не хотел быть следующим. Он заткнулся со своим благородным мщением.
– Пусть уходит! – визгливо закричала из толпы какая-то женщина.
– С пустыми руками не уйду, – твердо ответил Рахсан. – Убьете меня – быть тут большой беде, верно сказала мудрая женщина. А если заставите меня уйти – вернусь. И быть тогда Гиблой Балке большим погребальным костром.
– Пусть он забирает девчонку, – властно бросила слепая старуха в толпу. – Королева прогневается… Нну, да боги нас уберегут!
– Откуда ты знаешь, что я пришел за девочкой? – насторожился Рахсан.
– А трудно догадаться? Люди говорят про пленницу наррабанских кровей. Уводи уж свое дитя… колдун.
Показалось или нет наррабанцу, что в последнем слове прозвучала насмешка?
Никто не остановил воина, когда тот, отшвырнув живой «щит», двинулся в глубь ущелья.
Проходя мимо старухи, Рахсан остановился и, не заботясь о том, что она его не видит, с глубоким почтением поклонился старой женщине.
– Ах, не велено? – задиристо отозвался Нургидан. – А вот мы сейчас велим, так сразу будет велено!
И сделал шаг вперед.
Слуги попятились перед юношей с отчаянными зелеными глазами. Да, они были выше его ростом и шире в плечах, но… что с них взять! Не бойцы. Рабы.
– Снимай дверь, ребята! – скомандовал Нургидан мятежникам, растерянно толпившимся у крыльца.
Дайру только головой покрутил, слыша, как его друг покрикивает на бунтарей.
Нургидан только по дому работает вполсилы. А в любое лихое приключение бросается с радостью и азартом. Драка так драка, погоня так погоня, осада так осада! И плевать, что его физиономия запомнилась всей улице. Разошелся, глаза сверкают, голос звенит. Мятежники вокруг него крутятся, каждое слово ловят, даже те, кто гораздо старше. Рамбунш-главарь посматривает доброжелательно…
Дайру попробовал урезонить приятеля, но тот глянул с недоумением: мол, о чем разговор? И вернулся к завалу.
А завалы с обоих концов улицы выросли быстро, словно в сказке. И костры полыхают…
Дайру стоял у крыльца, проклиная хромоту: пользы от него было мало, хоть он и помогал громоздить друг на друга двери, широкие столы, пустые сундуки.
Хозяева всего этого скарба с ужасом глядели в окна на то, как распоряжаются их имуществом эти страшные в своем отчаянии люди.
Ни один дом не был ограблен. Рамбунш поклялся убить своей рукой того, кто позарится хоть на кроху чужого, кроме мебели для завала. И, разумеется, кроме оружия. Нашелся даже арбалет со связкой стрел. Еще один арбалет беглецы притащили с собой, и Рамбунш поставил по стрелку на каждый завал.
Сумерки сгущались, пламя костров стало ярче, плясало злыми языками.
– Они скоро будут здесь, – сказал Рамбунш Нургидану. – Командуй здесь, а я пойду на второй завал. Они будут напирать с двух сторон. Держи оборону до ночи, парень.
– Удержу, – пообещал Нургидан, ничуть не удивившись тому, что оборонять улицу доверено именно ему.
Алмазные не спешили. Они прочесывали город – дом за домом, улицу за улицей. Иногда сминали и разносили в клочья стайки мятежников. И только здесь, на Сквозной улице, они столкнулись с попыткой серьезного сопротивления.
Наемники остановились, озадаченно глядя на сооружение, что воздвиглось перед ними.
Нургидан перехватил поудобнее факел, наскоро сделанный из сосновой доски, и ловко взлетел на вершину завала. Дайру дернулся было его остановить, но опоздал.
– Эй, вояки, далеко ли бредете? – с вызовом крикнул Нургидан вниз – туда, где в тени домов стояли враги.
Да, враги – хоть еще недавно ученик Охотника беспокоился только о завтрашних испытаниях и плевать хотел на беспорядки в городе. И даже злился на мятежников: мол, нашли время заварушку устраивать!
Нургидан отдавался каждому чувству, каждому переживанию целиком, до последней капельки души, и раз уж он оказался в стане бунтарей – ну, держись, Алмазные!..
– Мы-то уже дошли, – ответил парню командир наемников. – Да и тебе, щенок, некуда бежать. Считай, я тебя уже арестовал.
– Меня? Ты? – вежливо удивился Нургидан. – И мно– го там таких, как ты?
И юноша тем же учтивым тоном пустился вывязывать сложные узоры запутанной родословной командира Алмазных, скороговоркой указывая, какие именно черты унаследовал наемник от каждого из этих неуважаемых людей и неприятных существ. Это продолжалось до тех пор, пока один из солдат не вскинул без команды арбалет. Тут наглый юнец оборвал приветственную речь и с хохотом ссыпался с баррикады.
«Эх, надо было нам на балконе прятаться!» – взвыл про себя Дайру.
Нитха не сменяла бы свой трофей, добытый у заснувшей Щуки, на кошель золота. Пусть теперь попробуют встать у нее на пути!..
Но боги родного Наррабана и в заморских землях берегли свою непутевую дочь. Путь от крыльца до калитки девочка проделала без помехи.
Вот тут удача кончилась. Пока девушка возилась с тугим засовом, на крыльце показалась одноглазая старуха, всплеснула руками, бросилась через двор к пленнице.
Ободрав руки о ржавое железо, беглянка вырвала засов из скобы, выскочила со двора, толкнула калитку назад.
Калитка почти сразу вновь распахнулась под рукой старухи. Но Нитха даже не обернулась к преследовательнице, потому что перед нею стоял Рахсан-дэр.
Да-да, Рахсан-дэр, неизвестно как появившийся в этом проклятом месте!
Одежда изорвана. Весь в крови – дай боги, чтоб в чужой, не в своей! В руке сабля, вторая исчезла неведомо куда. А взгляд такой, что даже у тигра-людоеда отнялись бы лапы от ужаса.
Неизвестно, что привело одноглазую старуху в Гиб– лую Балку, но уж явно не глупость. Калитка тут же захлопнулась, с той стороны загремел засов.
Рахсан-дэр не обратил внимания на бегство старухи. Он не спускал с девочки тяжелого, напряженного взгляда. И Нитха, шагнувшая было навстречу, остановилась, налетев на этот взгляд, словно на вскинутый воином щит.
– Нитха? – выдохнул Рахсан-дэр хрипло и мучительно.
Впервые он назвал ее так. Наррабанка сразу догадалась, что означает этот вопрос, и поняла, какой отражается она в этих темных глазах.
Растрепанные волосы. Царапины на лице и руках. Разорванное на бедре платье…
Воин Рахсан с боем пробился на выручку к Нитхе, чтобы спасти ей жизнь. А вельможа Рахсан-дэр спешит узнать, не утратила ли дочь Светоча честь!
Принцесса оскорбленно вскинула голову и ледяным тоном отчеканила:
– Нитха-шиу!
Старый наррабанец судорожно вздохнул.
Гиблая Балка смотрела на этих двоих – из-за валунов, из трещин скалы, из-за облетевших кустов можжевельника, из жалких шалашей, что сейчас казались необитаемыми. Смотрела и изумлялась. Грозный воин-чародей, который только что яростью и сталью пробился сквозь их лютый мир, вдруг словно разом обессилел. Опустился на землю, точно его ноги не держали…
Нитхе стало стыдно. Этот человек пришел, чтобы ее спасти. По пути, наверное, рубился с целой толпой…
Как и всегда, когда хотелось сделать наставнику приятное, девушка принялась выискивать в памяти подходящее высказывание кого-нибудь из древних мудрецов. (Она не подумала о том, насколько несвоевременным было это занятие посреди враждебного царства нищих.) Ага, вот это подойдет…
– О Рахсан-дэр, ведь в «Ожерелье мудрых изрече– ний» говорится: «Не защитят женскую честь ни клинки, ни стрелы, если не хранит ее незримая кобра добродетели и…»
Цитата осталась неоконченной, потому что старик поднял к девушке лицо. По впалым щекам, смывая кровь и грязь, текли слезы.
– Эсми… – негромко выдохнул старый наррабанец, – эсми саи…
Нитхе показалось, что ее подвел слух. Неужели ее чопорный, сдержанный, фанатично соблюдающий традиции наставник действительно произнес эти слова?
«Деточка… деточка моя…»
– Погоди, я сам угадаю… Твои паршивцы, конечно, за этими завалами, среди бунтарей? – негромко и сердито спросил Лауруш. Если бы гром умел разговаривать шепотом, это звучало бы именно так.
Шенги промолчал с таким виноватым видом, словно это именно он спутался с мятежниками.
– Теперь понимаешь, почему я не хочу допускать до испытаний твоих драгоценных деточек, дракон их сожри? Будем надеяться, что Алмазные их не запомнили!
Будь на месте Лауруша кто-то другой, Шенги продолжал бы скромно молчать. Но Главе Гильдии не лгут, а если это еще и твой учитель…
– Лауруш, тут такое дело… Мне талисман показывает мир, словно карту, а на карте – маленькие человеческие фигурки…
– Да, ты говорил.
– Как раз когда я просматривал улицу, Нургидан за каким-то демоном влез на завал. Я не слышал, что там происходило, но готов об заклад биться, что мальчишка не молчал. Ну, не умеет он молчать в серьезных передрягах!
– Ясно… И вряд ли он послал стражников помолиться в ближайший храм, верно?
– Насколько я знаю Нургидана, он послал их значительно дальше.
– И ты еще не удрал на все четыре стороны от этих деток?
– Ну, ты же как-то терпел нас с Ульнитой! Помнишь, мы с ней на спор в дворцовый сад залезли?
– Да уж не забуду! Ваше счастье, что не попались, а то бы и выручать вас не стал!
– Не стал бы? А когда мы прежнему Главе Гильдии напустили полон дом пиявок-вонючек?..
– Не напоминай! Мне это обошлось в две Черные Градины! И я у старого Шаушура чуть ли не в ногах валялся, чтобы он согласился их взять!..
– Нам с Ульнитой очень, очень не нравилось, как Шаушур с тобой разговаривал!
– Ну, грубоват был, зато умная голова. А вы, наглые молокососы, совсем были к старшим без уважения! Выдрать бы тебя тогда, да рука не поднялась!
– Вот и у меня не поднимается. Потому что не ученики, а сокровище! Умные, смелые…
– Да вижу… Глаза бы не глядели… Ладно, пошли выручать твое сокровище. Ты, как я понимаю, не с пустыми руками идешь?
– Почти с пустыми. Мерцалочку прихватил.
– Ну и держи ее при себе, не вытаскивай. Не хватало нам кого-нибудь из стражи слепым сделать.
– Сам не хочу. Но больше ничего не было под рукой.
– У тебя под рукой учитель, с ним не пропадешь. Гляди!
То, что лежало на ладони Главы Гильдии, больше всего походило на обломок темного гранита с острыми сколами граней. Но Шенги не обманулся. Он изумленно и весело присвистнул:
– Сами законы пишем, сами нарушаем?
– А иначе какой интерес быть самым главным? – ответно ухмыльнулся Лауруш.
Вообще-то не он составлял список того, что запрещено приносить из-за Грани в Мир Людей. Он лишь дополнил этот список, потому что Подгорный Мир скрытен и опасен, много тайн бережет он от чужаков.
И чуть ли не половина списка – растения и минералы, одурманивающие человека и делающие его своим рабом. Как и скромный камешек, на котором сошлись сейчас взгляды двух Охотников.
– Это здешний трофей, аргосмирский, – объяснил Лауруш. – Прибегает ко мне недавно напарница Джарины… ну, молоденькая, недавно из учениц, забыл, как ее зовут. И говорит: мол, на постоялом дворе пришлый пролаза предлагает всем подряд купить «дурной гранит».
– Вот наглость! – ахнул Шенги.
– Не наглость, а глупость. Этот недоумок рассказал нашим парням… ну, когда его потрясли как следует… что свой костер обложил камешками, чтоб пожара не наделать. Подышал дымком, хорошо ему стало. Дай, думает, продам камешки, пусть и другим хорошо будет…
– От этих пролаз, – с чувством сказал Шенги, – одни хлопоты и несуразица… Стало быть, сейчас ты хочешь… угу, можно. С одного разочка ничего худого воякам не будет. Только нужен огонь… да, верно, там костры… – Тут Шенги помрачнел. – А мы-то как? Или прикажешь нам не дышать?
– Учи, сынок, учи старого дурня уму-разуму, – кротко отозвался Лауруш. – Я ж сроду за Гранью не бывал, про «дурной гранит» ничего не знаю, противоядием не запасся…
– Ну, прости, ляпнул… – виновато хмыкнул Шенги.
Учитель протянул ему длинный черный корень, похожий на высохшую змею.
– Все не жуй, оставь своим молокососам.
– А то я собирался эту гадость целиком слопать! – передернулся Шенги. Он отломил кусок корня и с явным отвращением стал его жевать.
Откуда ему знать, сколько озлобленных, затравленных, готовых на все мятежников засело на Сквозной улице? Вон какой завал отгрохали! А у Хашуата под рукой всего два десятка! Правда, солдаты умелые, обученные, но это не значит, что командир должен зря подставлять их под стрелы уличных бунтарей! Арбалеты у этой мрази уж точно имеются. Вон у одного из наемников в щите засел болт!
Зачем идти в тупую баранью атаку, если можно подождать, когда от Тележной улицы подойдут еще два десятка? Правда, они не спешат, проверяют каждый дом, но уж до темноты точно успеют.
А пока Хашуат послал один из десятков в обход на другой конец Сквозной улицы. Как и следовало ожидать, там тоже красовался завал. Наемники перекрыли осажденным пути отхода и принялись ждать подкрепления. Четыре десятка Алмазных – это уже сила, которая без труда размечет жалкий завал и перевяжет бунтарей, словно кур на рынке. А он, Хашуат, лично отрежет одному сопляку его чересчур длинный язык…
Голос одного из наемников отвлек командира от мстительных мыслей:
– Господин, тут двое прохожих…
Неуверенный тон воина удивил Хашуата и остановил готовые было сорваться с губ слова: «Так вязать их!..»
– Кто такие? – спросил он сдержанно, без грубости. И тут же похвалил себя за учтивость, потому что один из прохожих, массивный и седоусый, без всякого страха подошел к нему и представился:
– Лауруш Ночной Факел из Семейства Вилиджар, Глава Гильдии Подгорных Охотников.
А спутник старика, улыбнувшись, поднял в приветственном жесте страшную лапу – черную, когтистую, покрытую чешуей… ну, этому и представляться не надо!
Хашуат вежливо назвался в ответ.
– Что, много сегодня работы Алмазным? – поинтересовался Лауруш.
– Да, веселый выдался праздничек… А что застави– ло господ покинуть дом в такой скверный вечер?
– Ищем пропавших учеников, – ответил Лауруш честно, но не стал вдаваться в подробности.
– А-а, понятно. Удачи вам. Но по Сквозной улице не пройдете. Видите, что творится?
– Видим. Похоже, намечается сражение?
– Ну, какое там сражение… – поскромничал Хашуат. – Размечем этот сброд… Правда, завал у них крепкий и костры горят! – спохватился он, вспомнив, что говорит с людьми, запросто вхожими во дворец.
Командиру захотелось произвести впечатление на тех, кто может завести с королем беседу о событиях на Сквозной улице. Хашуат приосанился и крикнул в сторону баррикады:
– Эй, мятежные псы! Советую сдаться. Обещаю жизнь и королевский суд.
И тут же пожалел о своих великодушных словах, потому что на гребне завала возник тот языкастый гаденыш. Небрежно опираясь на венчающий баррикаду шкаф, он радостно проорал в ответ:
– Пускай тебе шлюхи в борделе сдаются, собака ты наемная!
Стоящий неподалеку арбалетчик не сдержался, выстрелил без команды. Но горластый щенок оказался на редкость проворным: распахнув дверцу шкафа, встретил ею болт, как щитом. Конечно, дверца была пробита насквозь, но стрела, потеряв цель, упала где-то за баррикадой. Судя по хохоту с той стороны, никто не пострадал.
– Идиот! – выдохнул Шенги.
Командир Алмазных с удивлением заметил, что Охотник побледнел.
– И верно, идиот, – согласился Лауруш. – Вот я его сейчас!..
Глава Гильдии нагнулся, нашарил на земле камень и швырнул его в сторону баррикады. Ну, со старика какая уж точность, какая сила броска… промахнулся по наглецу, угодил камнем в костер. Но юнца этот бросок испугал почему-то больше, чем арбалетный выстрел. Не огрызнулся, не швырнул ничего в ответ – опрометью бросился вниз.
– Ничего, – повторил Хашуат. – Сейчас подойдет подкрепление…
И умолк. Говорить почему-то не хотелось. Хотелось лениво глядеть на сгущающиеся сумерки, на темные стены домов и на баррикаду, которая почему-то не казалась уже враждебной.
От костра еле заметно расходился тонкий, мягкий аромат. Должно быть, в огонь попала доска из какого-нибудь заморского дерева.
Так хорошо было сидеть и глядеть издали на огонь… Лицо Хашуата обмякло, расцвело доброй, простецкой ухмылкой. Командир не глядел сейчас на лица своих солдат, иначе увидел бы на всех физиономиях такие же нелепо-блаженные улыбки.
Лауруш переглянулся с Шенги и громко сказал:
– Хорошие мы люди, верно?
Ответом было дружное, сердечное бормотание Алмазных.
– А по ту сторону завала – тоже хорошие люди, – продолжал Глава Гильдии. – Только им там плохо и страшно.
Эти слова бесконечно огорчили Хашуата. Он уже почти забыл, что там за люди такие, за этим завалом. Но разве можно допустить, чтобы в такой чудесный вечер кому-то было плохо и страшно?
Пока командир стоял и переживал, солдаты, ухмыляясь до ушей, двинулись к завалу. Хашуат, сообразив, что отстал от своих замечательных воинов, побежал следом.
Из-за баррикады не летели ни стрелы, ни камни, чему Алмазные совсем не удивились.
– Эй, друзья! – крикнул Лауруш. – Мы идем к вам, встречайте!
Ответом были радостные крики с той стороны.
Хашуат уже ничего не понимал и не хотел понимать. Его десяток дружно разбирал завал. А с той стороны эту дурацкую преграду разносили славные, симпатичные люди, к которым Алмазные спешили упасть в объятия.
Последняя доска отлетела в сторону – и недавние мятежники смешались с сияющими наемниками. Мужчины хлопали друг друга по плечам, женщины целовали всех, кто был рядом. Слышались несвязные речи, всхлипывания, счастливые охи и ахи.
На другом конце Сквозной улицы второй десяток перебрался через баррикаду, которую уже никто не охранял. На ходу вытаскивая мечи, наемники бегом бросились на ошалевшую толпу. Добежали, принюхались, побросали оружие и присоединились к всеобщему братанию.
Командира Алмазных переполняла радость, в сердце билась любовь ко всему миру. Это были лучшие мгновения в жизни Хашуата. Он огляделся, ища, на кого бы выплеснуть отчаянное желание сделать что-то хо– рошее.
Рядом Лауруш и Шенги запихивали что-то черное в рот тому славному, остроумному юноше, который недавно так позабавил Алмазных. Стоящий рядом белобрысый парнишка уже что-то жевал. Это зрелище навело Хашуата на очень своевременную мысль: что за праздник без еды? И конечно же, без выпивки!..
– Эй, аргосмирцы! – заорал командир наемников. – Есть рядом таверна? Угощаю всех!
Ух, какая буря восторга взметнулась в ответ на эти золотые слова!..
Таверна обнаружилась за поворотом. Правда, она была заперта, но долго ли выломать дверь тем, кто только что в щепки разнес баррикаду.
В трапезной оказалось много гостей… ах, они боялись расходиться по домам, решили здесь заночевать? Вот чудаки! Неужели кто-то в этом замечательном городе обидел бы их?
Над толпой взметнулся вой, крик, проклятья. Над головой наррабанца взлетела увесистая дубинка. Рахсан, не прекращая пения, обернулся и ударом снизу вверх срубил, словно сухой сук, руку, держащую дубинку. Вторая сабля, грозно свистнув, заставила отпрыгнуть в сторону шуструю бабенку с ножом.
Пение продолжалось. Рахсан вертелся в кольце врагов, которое то сужалось, то почти распадалось. Воин понемногу, шаг за шагом, уходил дальше в ущелье. А го– лос продолжал сыпать в мерном ритме простые короткие слова, рассыпавшиеся вокруг, словно раскаленные угли. Враги шарахались прочь: заморский колдун творит неведомые чары!
А под ногами балочной рвани бился искалеченный бродяга-наррабанец, сбитый с костылей. Расталкивая тех, кто топтался вокруг него и по нему, калека пытался уползти прочь. Его пугало не то, что в драке его могли задавить. Нет, он в ужасе узнал звенящие над толпой ритмичные слова – «Черную радость», заговор, доводящий воинов до боевого безумия, когда на свете не остается ничего, кроме руки, клинка и рассекаемой вражеской плоти. А свои раны неистовый боец не считает… говорят, рубится даже мертвым!
А Рахсан пел и плясал под свист сабель, и толпа боялась навалиться на него скопом, потому что те, кто был рядом, видели смерть. Она отражалась алым на двух лезвиях!
Ущелье все выше вздымало стены вокруг человечьей стаи, обложившей воина, словно свора псов – матерого волка. Эхом отзывались в скалах резкие, рубленые слова боевой песни, они не терялись в воплях раненых и стонах умирающих.
Теперь нищие не смогли бы навалиться на Рахсана толпой, даже если бы захотели. Зато сверху, из пещер, в наррабанца полетели камни и ножи. Рахсан увертывался или отбивал «подарки» саблей – и пел, пел, пел…
Мир сузился до размеров ущелья, воин ушел в клинки и песню, почти забыв даже цель своего неистового прорыва.
К песчаным гиенам новомодные удары кистью! Рахсан не берег силы, бил всей рукой от плеча! Ослепляющий удар по глазам – чье-то развороченное клинком лицо – прыжок в сторону – мимо летит камень – удар по чьему-то животу – вопль врага…
Тренированное тело не подвело бойца. Подвели мягкие сапожки, надетые на праздник. Подошва скользнула по залитому кровью валуну. Наррабанец упал – и тут же его накрыла волна тел. Боевая песня оборвалась.
Крысой метнулась прочь от общей свалки тощая женщина с растрепанными волосами и горящими глазами. К груди, как ребенка, она прижимала узкую саблю. Нищенка поранила пальцы о лезвие, но даже не замечала этого. Драгоценных камней на рукояти ей хватит, чтобы навсегда покинуть Гиблую Балку… если она сможет унести добычу, если скроется отсюда… Потом еще надо суметь продать саблю, это будет трудно… но главное – выжить, удрать…
За ее спиной груда тел рассыпалась, поделившись на тела живые и мертвые. Рахсан явно относился к живым.
Он вырвался из дюжины цепких лап – и теперь, окровавленный, в растерзанной одежде, стоял спиной к отвесной скале. В левой руке его сверкала не покинувшая хозяина сабля, в правой бился и трепыхался мелкий тощий бродяга, которым воин прикрывал себя, словно щитом, от летящих камней.
Рахсан продолжал отбиваться от толпы – но больше не пел, а с песней ушел азарт, исчезло боевое веселье. Наррабанец внезапно осознал, насколько безнадежна его отчаянная попытка спасти дочь повелителя.
И в этот черный миг над Балкой пронесся далекий пронзительный вопль, такой яростный и гневный, что толпа невольно отхлынула от своей жертвы. И даже те, кто уже слышал крик горлана, вскинули руки в охранительном жесте и подумали о демонах.
А для наррабанца этот крик был последним толчком, чтобы остро и отчетливо почувствовать присутствие бога смерти. Почувствовать так же ясно, как трепыхающегося щуплого человечка в своих руках. Вот он, Гхурух: черная туша, запах разложения, длинные липкие щупальца тянутся к Рахсану…
Отступить? Броситься наутек?
Как бы не так!
Громко и внятно Рахсан посоветовал Гхуруху сделать со своими щупальцами нечто противоестественное.
И эхом откликнулся другой голос, грозный и властный:
– А ну, не трогать его!
Все разом обернулись к женщине, отдавшей приказ.
Рахсан поставил свой живой щит перед собой на землю, но держал пленника крепко.
– Беду на себя кличете? – яростно и напористо спросила старуха в ветхом балахоне. Откинутый капюшон открывал лицо, от которого непривычный человек поспешил бы отвести взор. Женщина была не просто слепа – чья-то жестокая рука вырвала ее глаза, и страшны были пустые багровые глазницы.
Эту старуху никто и никогда не называл королевой нищих, но если Гиблая Балка и считалась с кем-то по доброй воле, без угроз, то именно с нею.
– Кто из нас слеп – я или вы, стадо дурней? – напустилась она на нищих, слушавших ее в тревоге и смятении. – Не поняли до сих пор, что это колдун? А предсмертное проклятие колдуна – самое страшное, что есть по эту сторону Грани! Хотите, чтоб Балку выкосил мор? Хотите, чтоб ваше мясо при жизни гнило и с костей отваливалось?
По толпе пробежал недобрый шепот. То, о чем все переговаривались, выкрикнул седой усач с рожей горького пьяницы:
– Мы здесь и так не живем, а гнием! А у наррабанца – золото!
Женщина обернулась к говорившему так непринужденно и точно, словно была зрячей.
– Золото, Сивый Таракан? – переспросила она. – А часто в Гиблую Балку золото носят? Может, сюда каждый день придворные прогуляться заходят? Или через ущелье торговый путь проложен? – Голос старухи стал резок, как штормовой зимний ветер, он бил наотмашь: – Позарилась крыса на сыр в мышеловке! Сам сдохнешь – твое дело, а только не всем балочным бедолагам жизнь вконец опостылела. На других злые чары не приманивай!
Сивый Таракан хотел возразить, но стоящий рядом мужчина коротко, без замаха двинул его под дых. Спорщик согнулся вдвое от боли и больше в разговор не вмешивался.
– Он уже столько наших положил… – вякнул из-за чужих спин некто, преисполненный благородного мщения.
– И еще больше положит, – убедительно подхватила старуха. – Ты, Вшивый, хочешь следующим быть? Иди сюда!
Вшивый не хотел быть следующим. Он заткнулся со своим благородным мщением.
– Пусть уходит! – визгливо закричала из толпы какая-то женщина.
– С пустыми руками не уйду, – твердо ответил Рахсан. – Убьете меня – быть тут большой беде, верно сказала мудрая женщина. А если заставите меня уйти – вернусь. И быть тогда Гиблой Балке большим погребальным костром.
– Пусть он забирает девчонку, – властно бросила слепая старуха в толпу. – Королева прогневается… Нну, да боги нас уберегут!
– Откуда ты знаешь, что я пришел за девочкой? – насторожился Рахсан.
– А трудно догадаться? Люди говорят про пленницу наррабанских кровей. Уводи уж свое дитя… колдун.
Показалось или нет наррабанцу, что в последнем слове прозвучала насмешка?
Никто не остановил воина, когда тот, отшвырнув живой «щит», двинулся в глубь ущелья.
Проходя мимо старухи, Рахсан остановился и, не заботясь о том, что она его не видит, с глубоким почтением поклонился старой женщине.
* * *
– Хозяев нету, а дверь снимать не дам! – гневался управитель дома, за спиной которого маячили двое дюжих слуг. – Буянить тут всякие будут… Не велено!– Ах, не велено? – задиристо отозвался Нургидан. – А вот мы сейчас велим, так сразу будет велено!
И сделал шаг вперед.
Слуги попятились перед юношей с отчаянными зелеными глазами. Да, они были выше его ростом и шире в плечах, но… что с них взять! Не бойцы. Рабы.
– Снимай дверь, ребята! – скомандовал Нургидан мятежникам, растерянно толпившимся у крыльца.
Дайру только головой покрутил, слыша, как его друг покрикивает на бунтарей.
Нургидан только по дому работает вполсилы. А в любое лихое приключение бросается с радостью и азартом. Драка так драка, погоня так погоня, осада так осада! И плевать, что его физиономия запомнилась всей улице. Разошелся, глаза сверкают, голос звенит. Мятежники вокруг него крутятся, каждое слово ловят, даже те, кто гораздо старше. Рамбунш-главарь посматривает доброжелательно…
Дайру попробовал урезонить приятеля, но тот глянул с недоумением: мол, о чем разговор? И вернулся к завалу.
А завалы с обоих концов улицы выросли быстро, словно в сказке. И костры полыхают…
Дайру стоял у крыльца, проклиная хромоту: пользы от него было мало, хоть он и помогал громоздить друг на друга двери, широкие столы, пустые сундуки.
Хозяева всего этого скарба с ужасом глядели в окна на то, как распоряжаются их имуществом эти страшные в своем отчаянии люди.
Ни один дом не был ограблен. Рамбунш поклялся убить своей рукой того, кто позарится хоть на кроху чужого, кроме мебели для завала. И, разумеется, кроме оружия. Нашелся даже арбалет со связкой стрел. Еще один арбалет беглецы притащили с собой, и Рамбунш поставил по стрелку на каждый завал.
Сумерки сгущались, пламя костров стало ярче, плясало злыми языками.
– Они скоро будут здесь, – сказал Рамбунш Нургидану. – Командуй здесь, а я пойду на второй завал. Они будут напирать с двух сторон. Держи оборону до ночи, парень.
– Удержу, – пообещал Нургидан, ничуть не удивившись тому, что оборонять улицу доверено именно ему.
Алмазные не спешили. Они прочесывали город – дом за домом, улицу за улицей. Иногда сминали и разносили в клочья стайки мятежников. И только здесь, на Сквозной улице, они столкнулись с попыткой серьезного сопротивления.
Наемники остановились, озадаченно глядя на сооружение, что воздвиглось перед ними.
Нургидан перехватил поудобнее факел, наскоро сделанный из сосновой доски, и ловко взлетел на вершину завала. Дайру дернулся было его остановить, но опоздал.
– Эй, вояки, далеко ли бредете? – с вызовом крикнул Нургидан вниз – туда, где в тени домов стояли враги.
Да, враги – хоть еще недавно ученик Охотника беспокоился только о завтрашних испытаниях и плевать хотел на беспорядки в городе. И даже злился на мятежников: мол, нашли время заварушку устраивать!
Нургидан отдавался каждому чувству, каждому переживанию целиком, до последней капельки души, и раз уж он оказался в стане бунтарей – ну, держись, Алмазные!..
– Мы-то уже дошли, – ответил парню командир наемников. – Да и тебе, щенок, некуда бежать. Считай, я тебя уже арестовал.
– Меня? Ты? – вежливо удивился Нургидан. – И мно– го там таких, как ты?
И юноша тем же учтивым тоном пустился вывязывать сложные узоры запутанной родословной командира Алмазных, скороговоркой указывая, какие именно черты унаследовал наемник от каждого из этих неуважаемых людей и неприятных существ. Это продолжалось до тех пор, пока один из солдат не вскинул без команды арбалет. Тут наглый юнец оборвал приветственную речь и с хохотом ссыпался с баррикады.
«Эх, надо было нам на балконе прятаться!» – взвыл про себя Дайру.
* * *
Нож в руке – и уже иначе смотришь на мир!Нитха не сменяла бы свой трофей, добытый у заснувшей Щуки, на кошель золота. Пусть теперь попробуют встать у нее на пути!..
Но боги родного Наррабана и в заморских землях берегли свою непутевую дочь. Путь от крыльца до калитки девочка проделала без помехи.
Вот тут удача кончилась. Пока девушка возилась с тугим засовом, на крыльце показалась одноглазая старуха, всплеснула руками, бросилась через двор к пленнице.
Ободрав руки о ржавое железо, беглянка вырвала засов из скобы, выскочила со двора, толкнула калитку назад.
Калитка почти сразу вновь распахнулась под рукой старухи. Но Нитха даже не обернулась к преследовательнице, потому что перед нею стоял Рахсан-дэр.
Да-да, Рахсан-дэр, неизвестно как появившийся в этом проклятом месте!
Одежда изорвана. Весь в крови – дай боги, чтоб в чужой, не в своей! В руке сабля, вторая исчезла неведомо куда. А взгляд такой, что даже у тигра-людоеда отнялись бы лапы от ужаса.
Неизвестно, что привело одноглазую старуху в Гиб– лую Балку, но уж явно не глупость. Калитка тут же захлопнулась, с той стороны загремел засов.
Рахсан-дэр не обратил внимания на бегство старухи. Он не спускал с девочки тяжелого, напряженного взгляда. И Нитха, шагнувшая было навстречу, остановилась, налетев на этот взгляд, словно на вскинутый воином щит.
– Нитха? – выдохнул Рахсан-дэр хрипло и мучительно.
Впервые он назвал ее так. Наррабанка сразу догадалась, что означает этот вопрос, и поняла, какой отражается она в этих темных глазах.
Растрепанные волосы. Царапины на лице и руках. Разорванное на бедре платье…
Воин Рахсан с боем пробился на выручку к Нитхе, чтобы спасти ей жизнь. А вельможа Рахсан-дэр спешит узнать, не утратила ли дочь Светоча честь!
Принцесса оскорбленно вскинула голову и ледяным тоном отчеканила:
– Нитха-шиу!
Старый наррабанец судорожно вздохнул.
Гиблая Балка смотрела на этих двоих – из-за валунов, из трещин скалы, из-за облетевших кустов можжевельника, из жалких шалашей, что сейчас казались необитаемыми. Смотрела и изумлялась. Грозный воин-чародей, который только что яростью и сталью пробился сквозь их лютый мир, вдруг словно разом обессилел. Опустился на землю, точно его ноги не держали…
Нитхе стало стыдно. Этот человек пришел, чтобы ее спасти. По пути, наверное, рубился с целой толпой…
Как и всегда, когда хотелось сделать наставнику приятное, девушка принялась выискивать в памяти подходящее высказывание кого-нибудь из древних мудрецов. (Она не подумала о том, насколько несвоевременным было это занятие посреди враждебного царства нищих.) Ага, вот это подойдет…
– О Рахсан-дэр, ведь в «Ожерелье мудрых изрече– ний» говорится: «Не защитят женскую честь ни клинки, ни стрелы, если не хранит ее незримая кобра добродетели и…»
Цитата осталась неоконченной, потому что старик поднял к девушке лицо. По впалым щекам, смывая кровь и грязь, текли слезы.
– Эсми… – негромко выдохнул старый наррабанец, – эсми саи…
Нитхе показалось, что ее подвел слух. Неужели ее чопорный, сдержанный, фанатично соблюдающий традиции наставник действительно произнес эти слова?
«Деточка… деточка моя…»
* * *
– Впереди улица, с двух сторон перекрытая завалами, – предупредил Шенги, не убирая левой руки с талисмана на груди. – Возле завалов – Алмазные, в осаде – полсотни мятежников.– Погоди, я сам угадаю… Твои паршивцы, конечно, за этими завалами, среди бунтарей? – негромко и сердито спросил Лауруш. Если бы гром умел разговаривать шепотом, это звучало бы именно так.
Шенги промолчал с таким виноватым видом, словно это именно он спутался с мятежниками.
– Теперь понимаешь, почему я не хочу допускать до испытаний твоих драгоценных деточек, дракон их сожри? Будем надеяться, что Алмазные их не запомнили!
Будь на месте Лауруша кто-то другой, Шенги продолжал бы скромно молчать. Но Главе Гильдии не лгут, а если это еще и твой учитель…
– Лауруш, тут такое дело… Мне талисман показывает мир, словно карту, а на карте – маленькие человеческие фигурки…
– Да, ты говорил.
– Как раз когда я просматривал улицу, Нургидан за каким-то демоном влез на завал. Я не слышал, что там происходило, но готов об заклад биться, что мальчишка не молчал. Ну, не умеет он молчать в серьезных передрягах!
– Ясно… И вряд ли он послал стражников помолиться в ближайший храм, верно?
– Насколько я знаю Нургидана, он послал их значительно дальше.
– И ты еще не удрал на все четыре стороны от этих деток?
– Ну, ты же как-то терпел нас с Ульнитой! Помнишь, мы с ней на спор в дворцовый сад залезли?
– Да уж не забуду! Ваше счастье, что не попались, а то бы и выручать вас не стал!
– Не стал бы? А когда мы прежнему Главе Гильдии напустили полон дом пиявок-вонючек?..
– Не напоминай! Мне это обошлось в две Черные Градины! И я у старого Шаушура чуть ли не в ногах валялся, чтобы он согласился их взять!..
– Нам с Ульнитой очень, очень не нравилось, как Шаушур с тобой разговаривал!
– Ну, грубоват был, зато умная голова. А вы, наглые молокососы, совсем были к старшим без уважения! Выдрать бы тебя тогда, да рука не поднялась!
– Вот и у меня не поднимается. Потому что не ученики, а сокровище! Умные, смелые…
– Да вижу… Глаза бы не глядели… Ладно, пошли выручать твое сокровище. Ты, как я понимаю, не с пустыми руками идешь?
– Почти с пустыми. Мерцалочку прихватил.
– Ну и держи ее при себе, не вытаскивай. Не хватало нам кого-нибудь из стражи слепым сделать.
– Сам не хочу. Но больше ничего не было под рукой.
– У тебя под рукой учитель, с ним не пропадешь. Гляди!
То, что лежало на ладони Главы Гильдии, больше всего походило на обломок темного гранита с острыми сколами граней. Но Шенги не обманулся. Он изумленно и весело присвистнул:
– Сами законы пишем, сами нарушаем?
– А иначе какой интерес быть самым главным? – ответно ухмыльнулся Лауруш.
Вообще-то не он составлял список того, что запрещено приносить из-за Грани в Мир Людей. Он лишь дополнил этот список, потому что Подгорный Мир скрытен и опасен, много тайн бережет он от чужаков.
И чуть ли не половина списка – растения и минералы, одурманивающие человека и делающие его своим рабом. Как и скромный камешек, на котором сошлись сейчас взгляды двух Охотников.
– Это здешний трофей, аргосмирский, – объяснил Лауруш. – Прибегает ко мне недавно напарница Джарины… ну, молоденькая, недавно из учениц, забыл, как ее зовут. И говорит: мол, на постоялом дворе пришлый пролаза предлагает всем подряд купить «дурной гранит».
– Вот наглость! – ахнул Шенги.
– Не наглость, а глупость. Этот недоумок рассказал нашим парням… ну, когда его потрясли как следует… что свой костер обложил камешками, чтоб пожара не наделать. Подышал дымком, хорошо ему стало. Дай, думает, продам камешки, пусть и другим хорошо будет…
– От этих пролаз, – с чувством сказал Шенги, – одни хлопоты и несуразица… Стало быть, сейчас ты хочешь… угу, можно. С одного разочка ничего худого воякам не будет. Только нужен огонь… да, верно, там костры… – Тут Шенги помрачнел. – А мы-то как? Или прикажешь нам не дышать?
– Учи, сынок, учи старого дурня уму-разуму, – кротко отозвался Лауруш. – Я ж сроду за Гранью не бывал, про «дурной гранит» ничего не знаю, противоядием не запасся…
– Ну, прости, ляпнул… – виновато хмыкнул Шенги.
Учитель протянул ему длинный черный корень, похожий на высохшую змею.
– Все не жуй, оставь своим молокососам.
– А то я собирался эту гадость целиком слопать! – передернулся Шенги. Он отломил кусок корня и с явным отвращением стал его жевать.
* * *
Хашуат Горячая Голова из Рода Аджудек, был, вопреки своему имени, человеком сдержанным и осмотрительным.Откуда ему знать, сколько озлобленных, затравленных, готовых на все мятежников засело на Сквозной улице? Вон какой завал отгрохали! А у Хашуата под рукой всего два десятка! Правда, солдаты умелые, обученные, но это не значит, что командир должен зря подставлять их под стрелы уличных бунтарей! Арбалеты у этой мрази уж точно имеются. Вон у одного из наемников в щите засел болт!
Зачем идти в тупую баранью атаку, если можно подождать, когда от Тележной улицы подойдут еще два десятка? Правда, они не спешат, проверяют каждый дом, но уж до темноты точно успеют.
А пока Хашуат послал один из десятков в обход на другой конец Сквозной улицы. Как и следовало ожидать, там тоже красовался завал. Наемники перекрыли осажденным пути отхода и принялись ждать подкрепления. Четыре десятка Алмазных – это уже сила, которая без труда размечет жалкий завал и перевяжет бунтарей, словно кур на рынке. А он, Хашуат, лично отрежет одному сопляку его чересчур длинный язык…
Голос одного из наемников отвлек командира от мстительных мыслей:
– Господин, тут двое прохожих…
Неуверенный тон воина удивил Хашуата и остановил готовые было сорваться с губ слова: «Так вязать их!..»
– Кто такие? – спросил он сдержанно, без грубости. И тут же похвалил себя за учтивость, потому что один из прохожих, массивный и седоусый, без всякого страха подошел к нему и представился:
– Лауруш Ночной Факел из Семейства Вилиджар, Глава Гильдии Подгорных Охотников.
А спутник старика, улыбнувшись, поднял в приветственном жесте страшную лапу – черную, когтистую, покрытую чешуей… ну, этому и представляться не надо!
Хашуат вежливо назвался в ответ.
– Что, много сегодня работы Алмазным? – поинтересовался Лауруш.
– Да, веселый выдался праздничек… А что застави– ло господ покинуть дом в такой скверный вечер?
– Ищем пропавших учеников, – ответил Лауруш честно, но не стал вдаваться в подробности.
– А-а, понятно. Удачи вам. Но по Сквозной улице не пройдете. Видите, что творится?
– Видим. Похоже, намечается сражение?
– Ну, какое там сражение… – поскромничал Хашуат. – Размечем этот сброд… Правда, завал у них крепкий и костры горят! – спохватился он, вспомнив, что говорит с людьми, запросто вхожими во дворец.
Командиру захотелось произвести впечатление на тех, кто может завести с королем беседу о событиях на Сквозной улице. Хашуат приосанился и крикнул в сторону баррикады:
– Эй, мятежные псы! Советую сдаться. Обещаю жизнь и королевский суд.
И тут же пожалел о своих великодушных словах, потому что на гребне завала возник тот языкастый гаденыш. Небрежно опираясь на венчающий баррикаду шкаф, он радостно проорал в ответ:
– Пускай тебе шлюхи в борделе сдаются, собака ты наемная!
Стоящий неподалеку арбалетчик не сдержался, выстрелил без команды. Но горластый щенок оказался на редкость проворным: распахнув дверцу шкафа, встретил ею болт, как щитом. Конечно, дверца была пробита насквозь, но стрела, потеряв цель, упала где-то за баррикадой. Судя по хохоту с той стороны, никто не пострадал.
– Идиот! – выдохнул Шенги.
Командир Алмазных с удивлением заметил, что Охотник побледнел.
– И верно, идиот, – согласился Лауруш. – Вот я его сейчас!..
Глава Гильдии нагнулся, нашарил на земле камень и швырнул его в сторону баррикады. Ну, со старика какая уж точность, какая сила броска… промахнулся по наглецу, угодил камнем в костер. Но юнца этот бросок испугал почему-то больше, чем арбалетный выстрел. Не огрызнулся, не швырнул ничего в ответ – опрометью бросился вниз.
– Ничего, – повторил Хашуат. – Сейчас подойдет подкрепление…
И умолк. Говорить почему-то не хотелось. Хотелось лениво глядеть на сгущающиеся сумерки, на темные стены домов и на баррикаду, которая почему-то не казалась уже враждебной.
От костра еле заметно расходился тонкий, мягкий аромат. Должно быть, в огонь попала доска из какого-нибудь заморского дерева.
Так хорошо было сидеть и глядеть издали на огонь… Лицо Хашуата обмякло, расцвело доброй, простецкой ухмылкой. Командир не глядел сейчас на лица своих солдат, иначе увидел бы на всех физиономиях такие же нелепо-блаженные улыбки.
Лауруш переглянулся с Шенги и громко сказал:
– Хорошие мы люди, верно?
Ответом было дружное, сердечное бормотание Алмазных.
– А по ту сторону завала – тоже хорошие люди, – продолжал Глава Гильдии. – Только им там плохо и страшно.
Эти слова бесконечно огорчили Хашуата. Он уже почти забыл, что там за люди такие, за этим завалом. Но разве можно допустить, чтобы в такой чудесный вечер кому-то было плохо и страшно?
Пока командир стоял и переживал, солдаты, ухмыляясь до ушей, двинулись к завалу. Хашуат, сообразив, что отстал от своих замечательных воинов, побежал следом.
Из-за баррикады не летели ни стрелы, ни камни, чему Алмазные совсем не удивились.
– Эй, друзья! – крикнул Лауруш. – Мы идем к вам, встречайте!
Ответом были радостные крики с той стороны.
Хашуат уже ничего не понимал и не хотел понимать. Его десяток дружно разбирал завал. А с той стороны эту дурацкую преграду разносили славные, симпатичные люди, к которым Алмазные спешили упасть в объятия.
Последняя доска отлетела в сторону – и недавние мятежники смешались с сияющими наемниками. Мужчины хлопали друг друга по плечам, женщины целовали всех, кто был рядом. Слышались несвязные речи, всхлипывания, счастливые охи и ахи.
На другом конце Сквозной улицы второй десяток перебрался через баррикаду, которую уже никто не охранял. На ходу вытаскивая мечи, наемники бегом бросились на ошалевшую толпу. Добежали, принюхались, побросали оружие и присоединились к всеобщему братанию.
Командира Алмазных переполняла радость, в сердце билась любовь ко всему миру. Это были лучшие мгновения в жизни Хашуата. Он огляделся, ища, на кого бы выплеснуть отчаянное желание сделать что-то хо– рошее.
Рядом Лауруш и Шенги запихивали что-то черное в рот тому славному, остроумному юноше, который недавно так позабавил Алмазных. Стоящий рядом белобрысый парнишка уже что-то жевал. Это зрелище навело Хашуата на очень своевременную мысль: что за праздник без еды? И конечно же, без выпивки!..
– Эй, аргосмирцы! – заорал командир наемников. – Есть рядом таверна? Угощаю всех!
Ух, какая буря восторга взметнулась в ответ на эти золотые слова!..
Таверна обнаружилась за поворотом. Правда, она была заперта, но долго ли выломать дверь тем, кто только что в щепки разнес баррикаду.
В трапезной оказалось много гостей… ах, они боялись расходиться по домам, решили здесь заночевать? Вот чудаки! Неужели кто-то в этом замечательном городе обидел бы их?