Страница:
Жрец оглянулся, чтобы бросить последний взгляд на свой догорающий храм, от которого его уносила безжалостная толпа. Но сидеть на доске вполоборота – опасно, и бедняга устремил взгляд вперед.
Вцепившись обеими руками в доску и глядя в затылки идущих впереди мятежников, Шерайс изо всех сил старался забыть то, что успел мельком увидеть на оставшейся позади улице.
У порога догорающего храма лежал мальчик, угодивший под сапоги обезумевших взрослых. Длинные волосы, рассыпавшись, закрыли лицо, рука беспомощно откинута в сторону… Рядом валялась опрокинутая корзинка, и толстый серый щенок недоуменно обнюхивал пальцы своего недвижного маленького хозяина…
Возле трех святилищ, расположенных в восточной части города, криками дело пока и ограничилось. Вокруг лежали богатые кварталы, от любого из храмов видна была крыша дворца. Пожары были быстро потушены, а народное смятение ослабло и превратилось в шушуканье по углам.
Тем не менее богатые горожане поспешили разойтись по домам, заперли окна и двери, посадили под замок рабов, вооружили наемных слуг и велели охранникам быть начеку. В богатых кварталах знали, что, по каким бы поводам ни буянила чернь, а поджогам и грабежам быть обязательно.
Куда свирепее откликнулась на пожары западная часть города – та, что ближе к морю. Из Бродяжьих Чертогов, из Гнилой Балки, из Рыбачьей Слободки, из небогатых ремесленных кварталов, из матросских портовых притонов хлынула к горящим храмам беднота. Она была горластой, пьяной и злой, она кричала подска– занные кем-то слова про святотатство, она рвалась крушить и драться – все равно что крушить, все равно с кем драться.
Эту злость, ищущую выхода, умело направляли крутящиеся среди толпы подстрекатели. И не один солидный ремесленник или почтенный лавочник, мирно шедший в храм помолиться, вдруг оказывался в центре бешеного людского водоворота и вместе со всеми начинал кричать все азартнее: «Бей! Ломай! Круши!»
Храм и сейчас походил на корабль – но корабль гибнущий, из последних сил держащийся на поверхности.
Вокруг вопила, ужасалась и молилась толпа, и была она куда больше того сборища, которое сейчас поднимало на руки испуганного жреца Шерайса. Здесь тоже раздавались выкрики про гнев богов, нищие тоже увеличивали сумятицу. Но люди не рвались жечь корабли (хотя такие предложения и звучали). Ситуацией овладели четверо жрецов. По их приказу те, кто жил неподалеку, бегом притащили ведра. Выстроились две цепочки к колодцу. Люди старательно тушили пламя. Правда, не нашлось смельчака проникнуть внутрь и плеснуть прямо на жертвенник, с которого бил неистовый огненный фонтан…
Шершень, который успел прикинуть расстановку сил, был очень недоволен.
– Ты кого нанял, огрызок? – зло спросил он Айсура. – Не крикуны, рыба снулая!
– Храм-то все равно сгорит! – снизу вверх попытался отвякнуться главарь уличной шайки.
– Мне плевать, сгорит он или нет! Нам надо напустить этот сброд на верфи! Скажи своим доходягам, чтоб погромче орали. А я…
Шершень замолчал, взгляд остановился на белобрысом юнце. Тот вертел головой, высматривая кого-то в толпе. Атаман не сразу узнал его из-за нарядной одежды, но сейчас…
– Видишь вон ту лопоухую жердь?
– В ошейнике? – уточнил Айсур.
– Он самый… Мне надо прижать его в тихом месте. Он, гаденыш, кое-что знает. И это «кое-что» я из него вытряхну.
Айсур не стал задавать лишних вопросов.
– Сделаем. Скажу своим парням.
– Во-во, скажи, а я займусь жрецами…
То, что горит храм, а не какой-нибудь склад вяленой рыбы, девочку не особенно волновало. Если боги не могут защитить свое имущество, значит, оно им не так уж и нужно. Гораздо интереснее было волнение человеческого моря, ведра с водой, плывущие по живой цепочке, пронзительные вопли нищих, искаженное отчаянием лицо жреца, который одновременно пытался молиться и командовать тушением пожара.
Внезапно девочка насторожилась: позади низкий женский голос простонал на выдохе:
– О, Гарх-то-Горх! О, тэри хмали саи ну!
Слова выплыли из пестрой разноголосицы, заставили девочку обернуться. Кто возле храма гурлианского бога взывает к Единому-и-Объединяющему? Кто провидит свою горькую судьбу?.. Вот она, эта молодая женщина – полная, черноглазая, в грайанской одежде, но платок повязан так, как носят в Нарра-до: узел сзади, длинные концы платка переброшены через левое плечо. По щекам – дорожки слез.
Нитха протолкалась ближе к женщине, учтиво поздоровалась:
– Сто лет жизни тебе, старшая! Отчего ты плачешь?
– Ты говоришь по-наррабански, о дитя газели? – обрадованно вскинулась женщина. – Боги родины моей привели тебя сюда!
– Нашей родины, старшая, нашей! Я из Нарра-до, меня зовут Нитха-шиу.
– Хорошего мужа тебе, о цветок граната, за то, что заговорила со мной! Мое недостойное имя – Тхаи…
– В чем твоя беда, Тхаи-вэш, и могу ли я помочь тебе?
– Тхаи-гур, – поправила ее женщина, – я рабыня.
Рабыня, вот как? А одета не хуже супруги ремесленника или мелкого лавочника, вон даже тоненький серебряный браслет на руке…
Женщина словно прочла мысли девочки. В горестном голосе вдруг пробились горделивые нотки:
– Мой хозяин – Дейшагр Соленая Гора из Рода Декшер, купец из купцов! А я – низкая тварь, которой господин доверил единственного сына… О-о, слепоту на мои глаза, проказу на мою кожу, щупальца Гхуруха на мою душу… не уберегла, потеряла…
Что ж, все ясно. Няня – любимая служанка, почти член семьи. Но и спрос с нее серьезнее, чем с других рабынь.
Тхаи продолжала причитать. Нитхе пришлось прикрикнуть на нее. Рабыня проглотила слезы и связно объяснила, в чем дело.
Оказывается, с утра няне было велено отвести пятилетнего малыша к матушке господина, почтенной вдове мастера-чеканщика, чтобы малыш погостил у бабушки и не мешал взрослым готовиться к праздничному пиру. Да, Тхаи почти не знает здешнего языка, но дорогу она помнит прекрасно, ходила раньше вместе с хозяйкой. Она совсем-совсем ненадолго задержалась у колодца на перекрестке: увидела знакомую служанку, перекинулась парой слов на родном языке. А за это время молодой господин исчез!
Тхаи, невзвидев света, помчалась искать свое сокровище. Заглянула в два переулка, прибежала на площадь – а тут творится такой ужас…
Доброе сердце Нитхи немедленно преисполнилось жалостью к малышу, который оказался без присмотра в огромном городе. Конечно, по улицам носятся беспризорники и помладше, но те родились и выросли в канаве, улица им – дом родной. А этот – домашний, балованный…
– Он у вас раньше не терялся?
– Один раз выскочил за калитку и побежал за гадальщиком и его обезьянкой. Но мы это сразу заметили и вернули нашу радость, хвала всем богам Наррабана и Гурлиана!
Нитха подняла ладонь, жестом приказав рабыне замолчать, и нахмурилась. Что-то проплыло в ее памяти…
– Скажи, Тхаи-гур, когда ты болтала у колодца, не прошли ли мимо тебя два бродячих циркача с медведем?
Слова «медведь» нет в наррабанском языке, и Нитхе пришлось торопливо и раздраженно описать зверя.
– Да! Проходили! Рхейя – та служанка у колодца – еще сердилась, что стража пустила в город злого зверя…
Тут голос рабыни пресекся, она ахнула.
– Ну, поняла? Я тоже видела циркачей, они шли в сторону площади, а за ними бежала ребятня. Но задержаться на храмовой площади им не позволили бы жрецы, так что они свернули на другую улицу. Ищи циркачей, расспроси прохожих…
– О сердцевинка бутона, как же я расспрошу прохожих, если не знаю их языка? Помоги мне, умоляю, во имя твоих будущих сыновей!
Нитха поняла, что угодила в трясину обеими ногами. Повернуться и уйти было невозможно.
Ну что ж… ведь она знает, где потом найдет учителя и мальчишек. В таверне «Лепешка и ветчина».
– Ладно пойдем искать твоего молодого господина. Как его зовут?
– Его имя Дейлек, о моя дождевая капелька! Дейлек Соленый Стебель, и нет на свете малыша более умного и красивого!
Обе наррабанки не без труда выбрались из толпы, обогнули храм и свернули в ближайший переулок.
Заметив по правую руку дом, обнесенный решетчатой оградой, Нитха заговорила со старой женщиной, что стояла у калитки и тревожно смотрела на клубы дыма в небе.
И тут девочке повезло.
Да, женщина видела циркачей с медведем, за ними бежала стайка ребятишек. Нет, она не заметила среди них темноволосого малыша в желтой рубашке, она смотрела на медведя… Куда ушли циркачи? По переулку, там особняк виноторговца, а мимо него – к Старому рынку, больше некуда… Догнать актеров? Нет, здесь не получится. Едва над храмом появился дым, как слуги виноторговца перегородили конец переулка решетками. Боится соседушка, что под шумок к нему сунутся грабители. Так что теперь мимо особняка не пройти… Как быть? Ну, раз такое дело, раз ребенок пропал… так и быть, можно пройти через двор и выйти сквозь заднюю калитку в Голубиный переулок, а оттуда – на Тележную улицу. Она, должно быть, по случаю шествия перекрыта, циркачи наверняка там застряли.
Рассыпая благословения на двух языках, наррабанки обогнули дом, прошли через чистенький дворик и вы– шли в Голубиный переулок. Старушка заперла за ними калитку.
Он кинулся следом – но тут его перехватил совершенно ошалевший от происходящего стражник. Невесть с чего заподозрив в парнишке злоумышленника, он потребовал объяснений: что парень здесь делает и где его хозяева?
Дайру, сделав честные и чистые глаза, начал рассказывать о хозяине, которого потерял в этой сутолоке и теперь ищет. Говорил он убедительно и жалобно. Стражник потерял к нему интерес, махнул рукой – мол, проваливай! – и напустился на другого подозреваемого.
Ругнув про себя стражника за задержку, Дайру поспешно свернул за угол храма.
В толпе, что тушила пожар, Нитхи не было. На всякий случай юноша заглянул в ближайший переулок. В дальнем его конце у калитки стояли две женщины, на одной было знакомое покрывало. Юноша поспешил было туда, но увидел, что калитка отворилась, пропуская женщин, и захлопнулась вновь.
Выходит, ошибся. Какие-то незнакомые горожанки поспешили домой, опасаясь, что их задавят в толпе. Вот и все. Надо возвращаться, искать Нитху.
Дайру обернулся – и обнаружил, что его сверху вниз разглядывает богатырь с младенческим лицом.
Что разглядывает – это полбеды, а вот что при этом поигрывает увесистой дубинкой…
– Ужасное дело вышло с храмом, верно? – дружелюбно обратился Дайру к верзиле. – Как нарочно, в самый праздник…
– Угу… – растерянно отозвался верзила с дубинкой. Он не ожидал такой приветливости от возможной жертвы.
– Все бегают, кричат, бранятся… – сокрушался Дайру. – А ведь сегодня такой день, что ругаться нельзя. И драки затевать нельзя. Грех!
– Угу, – без особой уверенности кивнул верзила.
– Надо бы нам вернуться к храму, – предложил Дайру, – может, сумеем помочь…
– Угу! – оживился верзила: он услышал разумные, понятные даже ему слова.
Вдвоем они покинули переулок. Верзила держался рядом с Дайру, не отходя ни на шаг. Юноше не нравилось соседство этого медведя с дубинкой, который объяснялся одним словом «угу» и от которого веяло странной смесью простодушия и опасности.
Выйдя из переулка, оба оказались у задней стены храма. Длинные полотнища пылали, пламя четко обрисовало контур окна – но рядом никого не было! Почему никто не гасит пожар, демон их побери?!
Половину эффектных фраз рыжеволосой разбойнице поспешно нашептывала засевшая у нее в душе опытная интриганка Орхидея, но и у самой Лейтисы язык был прекрасно подвешен. Бывшая актриса овладела вниманием толпы, подчинила ее себе.
Женщина стояла на высоком крыльце почти у пылающих дверей храма, не обращая внимания на то, что на нее мог обрушиться догорающий карниз верхнего окна. Огонь был восхитительной декорацией для ее выступления. Она вплетала в свою речь стихотворные строки из старых пьес – и тирады эти были уместны и прекрасны. В глазах толпы женщина, раскрасневшаяся от волнения и жара огня, была то ли героиней, то ли святой, и каждый готов был за нее в любую драку.
Жрецы, почуяв переломившееся настроение толпы, притихли. Только один, самый властный, пытался перебить невесть откуда взявшуюся нахалку. Но к жрецу протолкался Красавчик, незаметно для чужих глаз приставил к его ребрам нож и сказал негромко:
– Не д-дури, стой т-тихо, баба дело г-говорит…
Когда Лейтиса умолкла, ей в ответ взметнулся рев. Люди кричали, потрясали кулаками, швыряли в воздух матросские шапки с широкими мягкими полями… Даже жрецы боялись молчать в этот миг.
Нургидан, которого беснующаяся орава оттеснила от учителя, был одним из немногих, кто не влил голос в общий вопль. Юноша не поддался чарам горластой бабенки, с горящего крыльца призывающей народ к новым пожарам. Храм заново не выстроится, если поджечь какие-то корабли! (Нургидан так и не понял, при чем тут верфи и зачем туда надо немедленно бежать.)
Многоголосие било по слуху молодого оборотня, смрад от сгрудившихся вокруг людей мучил его чуткий нос. Юноша морщился, прикидывая, как лучше выбраться из толпы, поломав поменьше чужих ребер и не дав поломать свои.
Тут над ухом у Нургидана словно колокол ударил:
– На верфи! Огня на корабли!..
Нургидан, на мгновение оглохший, помотал головой и обернулся: у кого это такая луженая глотка?
– Тебе что, в штаны горячих углей насыпали? – поинтересовался он у рябого широкоскулого парня. – Чего взвыл – думаешь голосом ворону убить? С таким хрустальным горлышком надо наняться в королевские глашатаи. На Дворцовой площади рявкнешь – за стеной путники услышат.
– Сам дурак, – исчерпывающе ответил рябой горлопан – и тут же спохватился: – Э, а ты-то чего помалкиваешь? Добрые люди глотки сорвали, а ты молчишь?
И грязная рука дернулась к лицу Нургидана, чтобы насмешливо постучать по лбу.
Вот уж дотрагиваться до себя юный Сын Рода всякой дряни не позволял!
Рука Нургидана перехватила кисть наглеца и с хрустом вывернула.
Вой рябого парня слился с воем толпы: Лейтиса на крыльце призывно взмахнула рукой – и горожане отозвались сворой псов, завидевшей добычу.
– Ну, падаль… – прорыдал пострадавший наглец. – Ну, на костер ляжешь…
– Все там будем, – ухмыльнулся Нургидан. Приключение определенно начинало ему нравиться. – Но пока не выросла елочка, которую срубят мне на костер.
Рябой резко побледнел, баюкая вывихнутую кисть. По грязным щекам текли слезы.
– Я… нашим парням… Они тебя в клочья… в месиво…
Нургидан хотел сказать, что он думает о парнях, которые не брезгуют дружить с блохастым сусликом. Но тут толпа содрогнулась, качнулась, подхватила двух новых врагов и потащила их в разные стороны.
– На верфи! На верфи! – грохотала толпа.
– Еще найду!.. – посулил плачущий голос откуда-то из-за спин.
Нургидан не ответил на угрозу: он боролся с людским потоком, который, вытягиваясь, начал вливаться в соседнюю улицу.
– Нашел? – радостно завопил он. – Молодчина, Айрауш! Держи его, не выпускай!
Верзила Айрауш, получив четкую команду, отбросил все сомнения, насупил младенческую физиономию и грозно поиграл дубинкой.
– Какого демона вам нужно? – процедил Дайру, поняв, что договориться по-хорошему не получится. – Грабить меня решили? Из ценного один ошейник. Забирайте, вам пойдет!
Не сводя глаз с ершистой жертвы, юнец нагнулся и поднял с земли камень.
– Ты, приятель, хоть бренчи языком, хоть не бренчи, а только никуда ты отсюда не уйдешь, пока с тобой серь– езные люди не потолкуют.
– Слышь, что Чердак говорит? – подхватил верзила, которого, оказывается, звали Айраушем. – Стой и не дергайся.
– Надо же, – изумился Дайру, – ты и другие слова знаешь, кроме «угу»?..
Он небрежно дал котомке соскользнуть с плеча по руке, перехватил лямку ладонью и взмахнул хлестко, умело, сильно. Он метил в глаза Айраушу, и влепил бы, дело привычное… но одновременно с его резким движением Чердак швырнул булыжник.
Бродяга целил в голову Дайру, но промахнулся, камень ударил в локтевой сустав. Руку пронзила боль, пальцы онемели, разжались – и котомка, уже пошедшая в удар, отлетела к пылающей стене храма и исчезла в багрово-черном проеме окна.
Нападающие на миг онемели, проводив ее взглядом. Тут бы Дайру и рвануть на прорыв… но он замешкался, потирая отчаянно ноющую руку.
А когда все трое опомнились, из-за угла храма показался четвертый. Он приблизился уверенно, по-хозяйски:
– Ага, сделали, что велено?.. Ну, молодцы, молодцы, при расчете не обижу!
Шершень подошел к Дайру, жестко глянул пленнику в лицо:
– Помнишь меня, крысенок?
Дайру мысленно пообещал себе: если выживет, обязательно научится драться левой рукой. И ответил спокойно и учтиво:
– Помню, господин. Остров Эрниди.
– Ага, недурная была драка, – скупо бросил Шершень (который из той драки еле ноги унес). И сразу перешел к делу: – Где рукопись?
– Какая рукопись? – не понял юноша.
– Не хитри, крысенок. В землю вобью. Сам знаешь, что мне нужно.
– Не та ли рукопись, которую в Издагмире у нас кто-то пробовал украсть?
– Та самая. Не прикидывайся дурнем.
– Ах, эта… Эту можете взять хоть сейчас. Только жарковато будет доставать.
– Что?!
– Я ее дома не оставлял, везде при себе носил, – сообщил Дайру с честным взором. – Она была в котомке. А вот эти двое меня по руку ударили, котомка вылетела – и в пламя…
Шершень обернулся к своей незадачливой армии. Страшен был его взгляд. Зубастые уличные звереныши, воображавшие себя грозными хищниками, поджали хвостики, заскулили и пустили лужицу…
В этот миг раздался тревожно-радостный голос:
– Дайру! Ты здесь, сынок! А где Нитха, ты же с нею был? А я Нургидана потерял, хожу, ищу…
Расстановка сил резко изменилась: на поле боя появился Шенги Совиная Лапа.
Одним взглядом окинул он оборванцев, стоящих вокруг его ученика. Бросил Шершню одно лишь тяжелое слово:
– Помню.
И перенес внимание на юных грабителей:
– Эй, старые знакомые! У тебя, паренек, новая дубинка? Помнишь, как я прежнюю-то – в щепки, а?
Чердак и Айрауш, не сговариваясь, развернулись и со всех ног дунули в переулок. Шершень с бессильной ненавистью поглядел вслед дезертирам.
– А у тебя, приятель, и дубинки нет… – посочувствовал Охотник последнему неприятелю. – А вот я никогда не бываю безоружным!
И выразительно продемонстрировал разбойнику лапу со стальными когтями.
Шершень отпрянул. Ему доводилось слышать баллады о том, как прославленный Подгорный Охотник схватился в бою с демоном – и рука его превратилась в когтистую лапу.
Баллады балладами, а мало радости было глядеть на эти страшные когти возле своего лица.
– Они у меня рукопись требовали, – наябедничал Дайру, потирая онемевшую руку. – И по локтю камнем…
– Камнем, да? – переспросил Шенги негромко. – А вот если я ему сейчас этот камень вколочу в…
Шершень не стал дослушивать, куда знаменитый Охотник собирается ему вколотить камень. Просто исчез, как будто его здесь не было. Перед кем было атаману геройствовать?
Айсур шел с толпой, весело насвистывал и думал о том, что эта яростная людская река движется по его воле. Каждый из этих людей побрезговал бы даже дать пинка уличному воришке из мелкой банды. А вместе они – тупое стадо, и он, Айсур Белый Плавник, гонит это стадо куда хочет, словно пастух…
Внезапно юнец увидел человека, прижавшегося к стене дома, чтобы пропустить толпу. У человека была приметная внешность – рыжие волосы при очень смуглой физиономии. Но не это привлекло внимание уличного воришки, а кошелек на поясе незнакомца. Дорогой кошелек, из хорошей кожи, причем явно не пустой…
Что ж, если этот умник не желает топать в стаде – пусть расплачивается. Сегодняшние грозные события укроют мелкую кражу!
Поравнявшись с незнакомцем, Айсур ловко сдернул кошелек с пояса и привычно ввинтился в толпу. Ведь не погонится же за ним этот прилично одетый горожанин, которому лишь бы ввязаться в неприятности!..
Но Айсур крепко ошибся. Не знал он Фитиля. И не знал, что значит для Фитиля этот кошелек. Эту дорогую, памятную вещь подарил учитель в день, когда Фитиль надел гильдейский браслет. И сказал: «Держи, сынок, пусть он у тебя всегда будет набит по завязку!»
Первый раз довелось тогда Фитилю услышать слово «сынок». И подарок тоже был первым и последним в жизни…
Эти мысли Охотник додумывал, уже догоняя толпу.
Плевать ему на верфи, на корабли, на вопли о мести! Поймать карлика-воришку, выдрать ему соломенные патлы и отобрать заветный кошелек!
Тхаи нетерпеливо огляделась. Изгибы извилистого переулка не позволяли увидеть, что происходит за три дома отсюда.
– Пойдем скорее, дитя! Нам нужна Те-ле-дж-ная улица!
Нитха отстранила руку женщины, тронувшую ее локоть.
– Мне страшно, – сказала она негромко, каким-то чужим голосом.
Будь здесь ее напарники, они не удивились бы этим словам. Только насторожились бы, зорче глянули по сторонам. Передряги в Подгорном Мире давно отбили у них охоту смеяться над тем, что когда-то они называли «девчачьей трусостью».
Не удивилась этим словам и Тхаи – но по другой причине. Юная девушка в чужом городе, а рядом ни отца, ни брата… как тут не оробеть!
– Не бойся, моя ласточка, Тхаи сумеет защитить тебя! Пойдем же!
Нитха мимолетно улыбнулась при мысли о том, что эта женщина собирается защищать Подгорную Охотницу. Но тут же вновь посерьезнела:
– Что-то здесь не то… и расспросить некого. О Гарх-то-Горх, пошли нам прохожего!
И тут же – словно ответ на эти слова – послышался шум, подобный рокоту набегающей волны. С криком и топотом в переулок хлынула толпа, вооруженная камнями, палками, кое-кто размахивал даже мечом, что в городе и в будни-то не дозволялось, не то что в праздник.
Женщин отшвырнули к забору. Тхаи вовремя ухватила Нитху за руку, только поэтому их не разбросало в стороны, как два листа в бурю.
– О Гарх-то-Горх, – изумленно пробормотала Нитха, – спасибо тебе, но это уж чересчур!
– Отомстим за храм! – вопила толпа. – Исполним волю богов! На Тележную улицу! Они заплатят за свои грехи, эти разряженные чурбаны! На Тележную! Бей стражу!
Обе наррабанки пытались удержаться возле забора, но людской поток тащил их вдоль высоких некрашеных досок, тащил медленно, но неотвратимо. Обе понимали, что впереди ждет что-то ужасное, и не хотели очутиться там, где начнет расправу обезумевшая толпа.
Нитха скользила ладонями по доскам, обдирая пальцы, пытаясь уцепиться хоть за широкую щель, хоть за торчащий гвоздь. Под ладонь подвернулся венок из деревянных цветов. Девочка вцепилась в него… ах да, это уже не забор, это ворота, массивные, высокие. Тхаи тоже уцепилась за венок, но наррабанки понимали, что долго им так не удержаться.
Нитха глянула наверх. Вскарабкаться бы на ворота! Но не достать до верхней планки!
От сильного толчка рядом рухнул на колени бородач в потрепанной матросской куртке. Скверно бранясь, он заворочался, но встать на ноги ему удалось не сразу.
А удалось ему это не сразу потому, что Нитха проворно, как белка, вскарабкалась сзади ему на плечи и, как со ступеньки лестницы, влезла на забор. Вдогонку полетело пожелание сдохнуть от дурной болезни, сопровожденное кратким изложением родословной наглой черномазой девки. «Наглая черномазая девка» не обратила на это внимания. Ругнув свое неудобное платье, а также учителя и Рахсан-дэра, обрядивших ее в этот мешок, Нитха уцепилась за резной столбик над воротами, склонилась как можно ниже и протянула руку спутнице.
Вцепившись обеими руками в доску и глядя в затылки идущих впереди мятежников, Шерайс изо всех сил старался забыть то, что успел мельком увидеть на оставшейся позади улице.
У порога догорающего храма лежал мальчик, угодивший под сапоги обезумевших взрослых. Длинные волосы, рассыпавшись, закрыли лицо, рука беспомощно откинута в сторону… Рядом валялась опрокинутая корзинка, и толстый серый щенок недоуменно обнюхивал пальцы своего недвижного маленького хозяина…
* * *
Аргосмирские храмы вспыхнули почти одновременно. И повсюду из смятенной, объятой ужасом толпы неслись крики: «Боги гневаются на трех правителей!»Возле трех святилищ, расположенных в восточной части города, криками дело пока и ограничилось. Вокруг лежали богатые кварталы, от любого из храмов видна была крыша дворца. Пожары были быстро потушены, а народное смятение ослабло и превратилось в шушуканье по углам.
Тем не менее богатые горожане поспешили разойтись по домам, заперли окна и двери, посадили под замок рабов, вооружили наемных слуг и велели охранникам быть начеку. В богатых кварталах знали, что, по каким бы поводам ни буянила чернь, а поджогам и грабежам быть обязательно.
Куда свирепее откликнулась на пожары западная часть города – та, что ближе к морю. Из Бродяжьих Чертогов, из Гнилой Балки, из Рыбачьей Слободки, из небогатых ремесленных кварталов, из матросских портовых притонов хлынула к горящим храмам беднота. Она была горластой, пьяной и злой, она кричала подска– занные кем-то слова про святотатство, она рвалась крушить и драться – все равно что крушить, все равно с кем драться.
Эту злость, ищущую выхода, умело направляли крутящиеся среди толпы подстрекатели. И не один солидный ремесленник или почтенный лавочник, мирно шедший в храм помолиться, вдруг оказывался в центре бешеного людского водоворота и вместе со всеми начинал кричать все азартнее: «Бей! Ломай! Круши!»
* * *
Пламя, бьющее с жертвенника, бросалось на стены храма Того, Кто Повелевает Ветрами. Огромные темные бревна стойко сопротивлялись натиску огня, полыхал только деревянный ларь для подношений. Но искры, вылетевшие в большие окна, хищно вцепились в огромные полотнища, которые, подобно парусам, развевались снаружи.Храм и сейчас походил на корабль – но корабль гибнущий, из последних сил держащийся на поверхности.
Вокруг вопила, ужасалась и молилась толпа, и была она куда больше того сборища, которое сейчас поднимало на руки испуганного жреца Шерайса. Здесь тоже раздавались выкрики про гнев богов, нищие тоже увеличивали сумятицу. Но люди не рвались жечь корабли (хотя такие предложения и звучали). Ситуацией овладели четверо жрецов. По их приказу те, кто жил неподалеку, бегом притащили ведра. Выстроились две цепочки к колодцу. Люди старательно тушили пламя. Правда, не нашлось смельчака проникнуть внутрь и плеснуть прямо на жертвенник, с которого бил неистовый огненный фонтан…
Шершень, который успел прикинуть расстановку сил, был очень недоволен.
– Ты кого нанял, огрызок? – зло спросил он Айсура. – Не крикуны, рыба снулая!
– Храм-то все равно сгорит! – снизу вверх попытался отвякнуться главарь уличной шайки.
– Мне плевать, сгорит он или нет! Нам надо напустить этот сброд на верфи! Скажи своим доходягам, чтоб погромче орали. А я…
Шершень замолчал, взгляд остановился на белобрысом юнце. Тот вертел головой, высматривая кого-то в толпе. Атаман не сразу узнал его из-за нарядной одежды, но сейчас…
– Видишь вон ту лопоухую жердь?
– В ошейнике? – уточнил Айсур.
– Он самый… Мне надо прижать его в тихом месте. Он, гаденыш, кое-что знает. И это «кое-что» я из него вытряхну.
Айсур не стал задавать лишних вопросов.
– Сделаем. Скажу своим парням.
– Во-во, скажи, а я займусь жрецами…
* * *
Нитха рыбкой сновала в толпе. Страх схлынул, осталось острое душевное возбуждение, горячие иголочки в сердце. Пожар! Сумятица! Крики! Это вам не пыльная скука книжной лавки!То, что горит храм, а не какой-нибудь склад вяленой рыбы, девочку не особенно волновало. Если боги не могут защитить свое имущество, значит, оно им не так уж и нужно. Гораздо интереснее было волнение человеческого моря, ведра с водой, плывущие по живой цепочке, пронзительные вопли нищих, искаженное отчаянием лицо жреца, который одновременно пытался молиться и командовать тушением пожара.
Внезапно девочка насторожилась: позади низкий женский голос простонал на выдохе:
– О, Гарх-то-Горх! О, тэри хмали саи ну!
Слова выплыли из пестрой разноголосицы, заставили девочку обернуться. Кто возле храма гурлианского бога взывает к Единому-и-Объединяющему? Кто провидит свою горькую судьбу?.. Вот она, эта молодая женщина – полная, черноглазая, в грайанской одежде, но платок повязан так, как носят в Нарра-до: узел сзади, длинные концы платка переброшены через левое плечо. По щекам – дорожки слез.
Нитха протолкалась ближе к женщине, учтиво поздоровалась:
– Сто лет жизни тебе, старшая! Отчего ты плачешь?
– Ты говоришь по-наррабански, о дитя газели? – обрадованно вскинулась женщина. – Боги родины моей привели тебя сюда!
– Нашей родины, старшая, нашей! Я из Нарра-до, меня зовут Нитха-шиу.
– Хорошего мужа тебе, о цветок граната, за то, что заговорила со мной! Мое недостойное имя – Тхаи…
– В чем твоя беда, Тхаи-вэш, и могу ли я помочь тебе?
– Тхаи-гур, – поправила ее женщина, – я рабыня.
Рабыня, вот как? А одета не хуже супруги ремесленника или мелкого лавочника, вон даже тоненький серебряный браслет на руке…
Женщина словно прочла мысли девочки. В горестном голосе вдруг пробились горделивые нотки:
– Мой хозяин – Дейшагр Соленая Гора из Рода Декшер, купец из купцов! А я – низкая тварь, которой господин доверил единственного сына… О-о, слепоту на мои глаза, проказу на мою кожу, щупальца Гхуруха на мою душу… не уберегла, потеряла…
Что ж, все ясно. Няня – любимая служанка, почти член семьи. Но и спрос с нее серьезнее, чем с других рабынь.
Тхаи продолжала причитать. Нитхе пришлось прикрикнуть на нее. Рабыня проглотила слезы и связно объяснила, в чем дело.
Оказывается, с утра няне было велено отвести пятилетнего малыша к матушке господина, почтенной вдове мастера-чеканщика, чтобы малыш погостил у бабушки и не мешал взрослым готовиться к праздничному пиру. Да, Тхаи почти не знает здешнего языка, но дорогу она помнит прекрасно, ходила раньше вместе с хозяйкой. Она совсем-совсем ненадолго задержалась у колодца на перекрестке: увидела знакомую служанку, перекинулась парой слов на родном языке. А за это время молодой господин исчез!
Тхаи, невзвидев света, помчалась искать свое сокровище. Заглянула в два переулка, прибежала на площадь – а тут творится такой ужас…
Доброе сердце Нитхи немедленно преисполнилось жалостью к малышу, который оказался без присмотра в огромном городе. Конечно, по улицам носятся беспризорники и помладше, но те родились и выросли в канаве, улица им – дом родной. А этот – домашний, балованный…
– Он у вас раньше не терялся?
– Один раз выскочил за калитку и побежал за гадальщиком и его обезьянкой. Но мы это сразу заметили и вернули нашу радость, хвала всем богам Наррабана и Гурлиана!
Нитха подняла ладонь, жестом приказав рабыне замолчать, и нахмурилась. Что-то проплыло в ее памяти…
– Скажи, Тхаи-гур, когда ты болтала у колодца, не прошли ли мимо тебя два бродячих циркача с медведем?
Слова «медведь» нет в наррабанском языке, и Нитхе пришлось торопливо и раздраженно описать зверя.
– Да! Проходили! Рхейя – та служанка у колодца – еще сердилась, что стража пустила в город злого зверя…
Тут голос рабыни пресекся, она ахнула.
– Ну, поняла? Я тоже видела циркачей, они шли в сторону площади, а за ними бежала ребятня. Но задержаться на храмовой площади им не позволили бы жрецы, так что они свернули на другую улицу. Ищи циркачей, расспроси прохожих…
– О сердцевинка бутона, как же я расспрошу прохожих, если не знаю их языка? Помоги мне, умоляю, во имя твоих будущих сыновей!
Нитха поняла, что угодила в трясину обеими ногами. Повернуться и уйти было невозможно.
Ну что ж… ведь она знает, где потом найдет учителя и мальчишек. В таверне «Лепешка и ветчина».
– Ладно пойдем искать твоего молодого господина. Как его зовут?
– Его имя Дейлек, о моя дождевая капелька! Дейлек Соленый Стебель, и нет на свете малыша более умного и красивого!
Обе наррабанки не без труда выбрались из толпы, обогнули храм и свернули в ближайший переулок.
Заметив по правую руку дом, обнесенный решетчатой оградой, Нитха заговорила со старой женщиной, что стояла у калитки и тревожно смотрела на клубы дыма в небе.
И тут девочке повезло.
Да, женщина видела циркачей с медведем, за ними бежала стайка ребятишек. Нет, она не заметила среди них темноволосого малыша в желтой рубашке, она смотрела на медведя… Куда ушли циркачи? По переулку, там особняк виноторговца, а мимо него – к Старому рынку, больше некуда… Догнать актеров? Нет, здесь не получится. Едва над храмом появился дым, как слуги виноторговца перегородили конец переулка решетками. Боится соседушка, что под шумок к нему сунутся грабители. Так что теперь мимо особняка не пройти… Как быть? Ну, раз такое дело, раз ребенок пропал… так и быть, можно пройти через двор и выйти сквозь заднюю калитку в Голубиный переулок, а оттуда – на Тележную улицу. Она, должно быть, по случаю шествия перекрыта, циркачи наверняка там застряли.
Рассыпая благословения на двух языках, наррабанки обогнули дом, прошли через чистенький дворик и вы– шли в Голубиный переулок. Старушка заперла за ними калитку.
* * *
Дайру показалось, что яркое покрывало отделилось от толпы и исчезло за углом горящего храма.Он кинулся следом – но тут его перехватил совершенно ошалевший от происходящего стражник. Невесть с чего заподозрив в парнишке злоумышленника, он потребовал объяснений: что парень здесь делает и где его хозяева?
Дайру, сделав честные и чистые глаза, начал рассказывать о хозяине, которого потерял в этой сутолоке и теперь ищет. Говорил он убедительно и жалобно. Стражник потерял к нему интерес, махнул рукой – мол, проваливай! – и напустился на другого подозреваемого.
Ругнув про себя стражника за задержку, Дайру поспешно свернул за угол храма.
В толпе, что тушила пожар, Нитхи не было. На всякий случай юноша заглянул в ближайший переулок. В дальнем его конце у калитки стояли две женщины, на одной было знакомое покрывало. Юноша поспешил было туда, но увидел, что калитка отворилась, пропуская женщин, и захлопнулась вновь.
Выходит, ошибся. Какие-то незнакомые горожанки поспешили домой, опасаясь, что их задавят в толпе. Вот и все. Надо возвращаться, искать Нитху.
Дайру обернулся – и обнаружил, что его сверху вниз разглядывает богатырь с младенческим лицом.
Что разглядывает – это полбеды, а вот что при этом поигрывает увесистой дубинкой…
– Ужасное дело вышло с храмом, верно? – дружелюбно обратился Дайру к верзиле. – Как нарочно, в самый праздник…
– Угу… – растерянно отозвался верзила с дубинкой. Он не ожидал такой приветливости от возможной жертвы.
– Все бегают, кричат, бранятся… – сокрушался Дайру. – А ведь сегодня такой день, что ругаться нельзя. И драки затевать нельзя. Грех!
– Угу, – без особой уверенности кивнул верзила.
– Надо бы нам вернуться к храму, – предложил Дайру, – может, сумеем помочь…
– Угу! – оживился верзила: он услышал разумные, понятные даже ему слова.
Вдвоем они покинули переулок. Верзила держался рядом с Дайру, не отходя ни на шаг. Юноше не нравилось соседство этого медведя с дубинкой, который объяснялся одним словом «угу» и от которого веяло странной смесью простодушия и опасности.
Выйдя из переулка, оба оказались у задней стены храма. Длинные полотнища пылали, пламя четко обрисовало контур окна – но рядом никого не было! Почему никто не гасит пожар, демон их побери?!
* * *
Дайру не подозревал, что вся толпа стянулась к пылающему входу в храм и, забыв о спасении святилища, слушает яростную, страстную речь красотки Лейтисы: шайка Шершня не сидела сложа руки.Половину эффектных фраз рыжеволосой разбойнице поспешно нашептывала засевшая у нее в душе опытная интриганка Орхидея, но и у самой Лейтисы язык был прекрасно подвешен. Бывшая актриса овладела вниманием толпы, подчинила ее себе.
Женщина стояла на высоком крыльце почти у пылающих дверей храма, не обращая внимания на то, что на нее мог обрушиться догорающий карниз верхнего окна. Огонь был восхитительной декорацией для ее выступления. Она вплетала в свою речь стихотворные строки из старых пьес – и тирады эти были уместны и прекрасны. В глазах толпы женщина, раскрасневшаяся от волнения и жара огня, была то ли героиней, то ли святой, и каждый готов был за нее в любую драку.
Жрецы, почуяв переломившееся настроение толпы, притихли. Только один, самый властный, пытался перебить невесть откуда взявшуюся нахалку. Но к жрецу протолкался Красавчик, незаметно для чужих глаз приставил к его ребрам нож и сказал негромко:
– Не д-дури, стой т-тихо, баба дело г-говорит…
Когда Лейтиса умолкла, ей в ответ взметнулся рев. Люди кричали, потрясали кулаками, швыряли в воздух матросские шапки с широкими мягкими полями… Даже жрецы боялись молчать в этот миг.
Нургидан, которого беснующаяся орава оттеснила от учителя, был одним из немногих, кто не влил голос в общий вопль. Юноша не поддался чарам горластой бабенки, с горящего крыльца призывающей народ к новым пожарам. Храм заново не выстроится, если поджечь какие-то корабли! (Нургидан так и не понял, при чем тут верфи и зачем туда надо немедленно бежать.)
Многоголосие било по слуху молодого оборотня, смрад от сгрудившихся вокруг людей мучил его чуткий нос. Юноша морщился, прикидывая, как лучше выбраться из толпы, поломав поменьше чужих ребер и не дав поломать свои.
Тут над ухом у Нургидана словно колокол ударил:
– На верфи! Огня на корабли!..
Нургидан, на мгновение оглохший, помотал головой и обернулся: у кого это такая луженая глотка?
– Тебе что, в штаны горячих углей насыпали? – поинтересовался он у рябого широкоскулого парня. – Чего взвыл – думаешь голосом ворону убить? С таким хрустальным горлышком надо наняться в королевские глашатаи. На Дворцовой площади рявкнешь – за стеной путники услышат.
– Сам дурак, – исчерпывающе ответил рябой горлопан – и тут же спохватился: – Э, а ты-то чего помалкиваешь? Добрые люди глотки сорвали, а ты молчишь?
И грязная рука дернулась к лицу Нургидана, чтобы насмешливо постучать по лбу.
Вот уж дотрагиваться до себя юный Сын Рода всякой дряни не позволял!
Рука Нургидана перехватила кисть наглеца и с хрустом вывернула.
Вой рябого парня слился с воем толпы: Лейтиса на крыльце призывно взмахнула рукой – и горожане отозвались сворой псов, завидевшей добычу.
– Ну, падаль… – прорыдал пострадавший наглец. – Ну, на костер ляжешь…
– Все там будем, – ухмыльнулся Нургидан. Приключение определенно начинало ему нравиться. – Но пока не выросла елочка, которую срубят мне на костер.
Рябой резко побледнел, баюкая вывихнутую кисть. По грязным щекам текли слезы.
– Я… нашим парням… Они тебя в клочья… в месиво…
Нургидан хотел сказать, что он думает о парнях, которые не брезгуют дружить с блохастым сусликом. Но тут толпа содрогнулась, качнулась, подхватила двух новых врагов и потащила их в разные стороны.
– На верфи! На верфи! – грохотала толпа.
– Еще найду!.. – посулил плачущий голос откуда-то из-за спин.
Нургидан не ответил на угрозу: он боролся с людским потоком, который, вытягиваясь, начал вливаться в соседнюю улицу.
* * *
А в это время к настороженному Дайру и растерянному верзиле подбежал, вынырнув из-за угла, юнец с изуродованной переносицей и шрамом через всю щеку.– Нашел? – радостно завопил он. – Молодчина, Айрауш! Держи его, не выпускай!
Верзила Айрауш, получив четкую команду, отбросил все сомнения, насупил младенческую физиономию и грозно поиграл дубинкой.
– Какого демона вам нужно? – процедил Дайру, поняв, что договориться по-хорошему не получится. – Грабить меня решили? Из ценного один ошейник. Забирайте, вам пойдет!
Не сводя глаз с ершистой жертвы, юнец нагнулся и поднял с земли камень.
– Ты, приятель, хоть бренчи языком, хоть не бренчи, а только никуда ты отсюда не уйдешь, пока с тобой серь– езные люди не потолкуют.
– Слышь, что Чердак говорит? – подхватил верзила, которого, оказывается, звали Айраушем. – Стой и не дергайся.
– Надо же, – изумился Дайру, – ты и другие слова знаешь, кроме «угу»?..
Он небрежно дал котомке соскользнуть с плеча по руке, перехватил лямку ладонью и взмахнул хлестко, умело, сильно. Он метил в глаза Айраушу, и влепил бы, дело привычное… но одновременно с его резким движением Чердак швырнул булыжник.
Бродяга целил в голову Дайру, но промахнулся, камень ударил в локтевой сустав. Руку пронзила боль, пальцы онемели, разжались – и котомка, уже пошедшая в удар, отлетела к пылающей стене храма и исчезла в багрово-черном проеме окна.
Нападающие на миг онемели, проводив ее взглядом. Тут бы Дайру и рвануть на прорыв… но он замешкался, потирая отчаянно ноющую руку.
А когда все трое опомнились, из-за угла храма показался четвертый. Он приблизился уверенно, по-хозяйски:
– Ага, сделали, что велено?.. Ну, молодцы, молодцы, при расчете не обижу!
Шершень подошел к Дайру, жестко глянул пленнику в лицо:
– Помнишь меня, крысенок?
Дайру мысленно пообещал себе: если выживет, обязательно научится драться левой рукой. И ответил спокойно и учтиво:
– Помню, господин. Остров Эрниди.
– Ага, недурная была драка, – скупо бросил Шершень (который из той драки еле ноги унес). И сразу перешел к делу: – Где рукопись?
– Какая рукопись? – не понял юноша.
– Не хитри, крысенок. В землю вобью. Сам знаешь, что мне нужно.
– Не та ли рукопись, которую в Издагмире у нас кто-то пробовал украсть?
– Та самая. Не прикидывайся дурнем.
– Ах, эта… Эту можете взять хоть сейчас. Только жарковато будет доставать.
– Что?!
– Я ее дома не оставлял, везде при себе носил, – сообщил Дайру с честным взором. – Она была в котомке. А вот эти двое меня по руку ударили, котомка вылетела – и в пламя…
Шершень обернулся к своей незадачливой армии. Страшен был его взгляд. Зубастые уличные звереныши, воображавшие себя грозными хищниками, поджали хвостики, заскулили и пустили лужицу…
В этот миг раздался тревожно-радостный голос:
– Дайру! Ты здесь, сынок! А где Нитха, ты же с нею был? А я Нургидана потерял, хожу, ищу…
Расстановка сил резко изменилась: на поле боя появился Шенги Совиная Лапа.
Одним взглядом окинул он оборванцев, стоящих вокруг его ученика. Бросил Шершню одно лишь тяжелое слово:
– Помню.
И перенес внимание на юных грабителей:
– Эй, старые знакомые! У тебя, паренек, новая дубинка? Помнишь, как я прежнюю-то – в щепки, а?
Чердак и Айрауш, не сговариваясь, развернулись и со всех ног дунули в переулок. Шершень с бессильной ненавистью поглядел вслед дезертирам.
– А у тебя, приятель, и дубинки нет… – посочувствовал Охотник последнему неприятелю. – А вот я никогда не бываю безоружным!
И выразительно продемонстрировал разбойнику лапу со стальными когтями.
Шершень отпрянул. Ему доводилось слышать баллады о том, как прославленный Подгорный Охотник схватился в бою с демоном – и рука его превратилась в когтистую лапу.
Баллады балладами, а мало радости было глядеть на эти страшные когти возле своего лица.
– Они у меня рукопись требовали, – наябедничал Дайру, потирая онемевшую руку. – И по локтю камнем…
– Камнем, да? – переспросил Шенги негромко. – А вот если я ему сейчас этот камень вколочу в…
Шершень не стал дослушивать, куда знаменитый Охотник собирается ему вколотить камень. Просто исчез, как будто его здесь не было. Перед кем было атаману геройствовать?
* * *
Толпа, стараниями Лейтисы доведенная до экстаза, двинулась к верфям, оставив храм догорать. Месть – вот что звенело в каждом сердце! Свою прекрасную предводительницу горожане несли на плечах – так же, как другая толпа несла жреца Шерайса.Айсур шел с толпой, весело насвистывал и думал о том, что эта яростная людская река движется по его воле. Каждый из этих людей побрезговал бы даже дать пинка уличному воришке из мелкой банды. А вместе они – тупое стадо, и он, Айсур Белый Плавник, гонит это стадо куда хочет, словно пастух…
Внезапно юнец увидел человека, прижавшегося к стене дома, чтобы пропустить толпу. У человека была приметная внешность – рыжие волосы при очень смуглой физиономии. Но не это привлекло внимание уличного воришки, а кошелек на поясе незнакомца. Дорогой кошелек, из хорошей кожи, причем явно не пустой…
Что ж, если этот умник не желает топать в стаде – пусть расплачивается. Сегодняшние грозные события укроют мелкую кражу!
Поравнявшись с незнакомцем, Айсур ловко сдернул кошелек с пояса и привычно ввинтился в толпу. Ведь не погонится же за ним этот прилично одетый горожанин, которому лишь бы ввязаться в неприятности!..
Но Айсур крепко ошибся. Не знал он Фитиля. И не знал, что значит для Фитиля этот кошелек. Эту дорогую, памятную вещь подарил учитель в день, когда Фитиль надел гильдейский браслет. И сказал: «Держи, сынок, пусть он у тебя всегда будет набит по завязку!»
Первый раз довелось тогда Фитилю услышать слово «сынок». И подарок тоже был первым и последним в жизни…
Эти мысли Охотник додумывал, уже догоняя толпу.
Плевать ему на верфи, на корабли, на вопли о мести! Поймать карлика-воришку, выдрать ему соломенные патлы и отобрать заветный кошелек!
* * *
Голубиный переулок был не по-праздничному пуст. Ворота, украшенные лентами и деревянными цветами, были наглухо заперты. И ни одного прохожего – хотя, казалось бы, люди должны спешить к Тележной улице, чтобы хоть краешком глаза увидеть блистательное шествие трех правителей. Да и дым над храмом, похоже, совсем не заинтересовал здешних жителей. Забились в дома, как зверье забивается в нору, чуя облаву.Тхаи нетерпеливо огляделась. Изгибы извилистого переулка не позволяли увидеть, что происходит за три дома отсюда.
– Пойдем скорее, дитя! Нам нужна Те-ле-дж-ная улица!
Нитха отстранила руку женщины, тронувшую ее локоть.
– Мне страшно, – сказала она негромко, каким-то чужим голосом.
Будь здесь ее напарники, они не удивились бы этим словам. Только насторожились бы, зорче глянули по сторонам. Передряги в Подгорном Мире давно отбили у них охоту смеяться над тем, что когда-то они называли «девчачьей трусостью».
Не удивилась этим словам и Тхаи – но по другой причине. Юная девушка в чужом городе, а рядом ни отца, ни брата… как тут не оробеть!
– Не бойся, моя ласточка, Тхаи сумеет защитить тебя! Пойдем же!
Нитха мимолетно улыбнулась при мысли о том, что эта женщина собирается защищать Подгорную Охотницу. Но тут же вновь посерьезнела:
– Что-то здесь не то… и расспросить некого. О Гарх-то-Горх, пошли нам прохожего!
И тут же – словно ответ на эти слова – послышался шум, подобный рокоту набегающей волны. С криком и топотом в переулок хлынула толпа, вооруженная камнями, палками, кое-кто размахивал даже мечом, что в городе и в будни-то не дозволялось, не то что в праздник.
Женщин отшвырнули к забору. Тхаи вовремя ухватила Нитху за руку, только поэтому их не разбросало в стороны, как два листа в бурю.
– О Гарх-то-Горх, – изумленно пробормотала Нитха, – спасибо тебе, но это уж чересчур!
– Отомстим за храм! – вопила толпа. – Исполним волю богов! На Тележную улицу! Они заплатят за свои грехи, эти разряженные чурбаны! На Тележную! Бей стражу!
Обе наррабанки пытались удержаться возле забора, но людской поток тащил их вдоль высоких некрашеных досок, тащил медленно, но неотвратимо. Обе понимали, что впереди ждет что-то ужасное, и не хотели очутиться там, где начнет расправу обезумевшая толпа.
Нитха скользила ладонями по доскам, обдирая пальцы, пытаясь уцепиться хоть за широкую щель, хоть за торчащий гвоздь. Под ладонь подвернулся венок из деревянных цветов. Девочка вцепилась в него… ах да, это уже не забор, это ворота, массивные, высокие. Тхаи тоже уцепилась за венок, но наррабанки понимали, что долго им так не удержаться.
Нитха глянула наверх. Вскарабкаться бы на ворота! Но не достать до верхней планки!
От сильного толчка рядом рухнул на колени бородач в потрепанной матросской куртке. Скверно бранясь, он заворочался, но встать на ноги ему удалось не сразу.
А удалось ему это не сразу потому, что Нитха проворно, как белка, вскарабкалась сзади ему на плечи и, как со ступеньки лестницы, влезла на забор. Вдогонку полетело пожелание сдохнуть от дурной болезни, сопровожденное кратким изложением родословной наглой черномазой девки. «Наглая черномазая девка» не обратила на это внимания. Ругнув свое неудобное платье, а также учителя и Рахсан-дэра, обрядивших ее в этот мешок, Нитха уцепилась за резной столбик над воротами, склонилась как можно ниже и протянула руку спутнице.