Страница:
меня принять все, что произойдет, так же спокойно, как я. Давай спрячемся за
этим фейерверком фуксий и удерем. Мои к этому готовы.
Они выбрались из павильона и пошли к выходу на набережную мимо
выложенных камнем цветочных клумб, перед каждой из которых, невзирая на
сырость, стоял ее создатель, всем своим видом говоря: "Полюбуйтесь на нее и
дайте мне работу!"
- Люди создают такую красоту, а им еще приходится упрашивать, чтобы на
них обратили внимание! - возмутилась девушка.
- Куда пойдем, Динни?
- В Баттерси-парк.
- Тогда нам через мост.
- Ты был такой милый, когда разрешил представить тебя, только очень
похож на лошадь, которая не дает надеть хомут. Мне хотелось погладить тебя
по шее.
- Я отвык от людей.
- Не зависеть от них - приятно.
- Люди - самая большая помеха в жизни. Но тебе, по-моему...
- Мне нужен один ты. У меня, наверно, собачья натура. Без тебя я просто
пропаду.
Губы его дрогнули, и это было для нее красноречивее всякого ответа.
- Ты бывала в приемнике для бездомных собак? Это вот тут.
- Нет. О бездомных собаках страшно думать. А надо бы. Зайдем!
Заведение всем своим видом напоминало больницу, то есть доказывало, что
все идет как нельзя лучше, хотя на самом деле все шло как нельзя хуже. Здесь
раздавалось положенное количество лая, и собачьи морды выражали положенное
количество растерянности. При появлении посетителей хвосты начинали вилять.
Породистые собаки вели себя спокойнее и выглядели более печальными, чем
численно преобладавшие здесь дворняги. В углу проволочной клетки, понурив
длинноухую голову, сидел спаниель. Уилфрид и Динни подошли к нему.
- Как могли забыть такого замечательного пса? - удивилась Динни. - Он
тоскует.
Уилфрид просунул пальцы сквозь сетку. Собака подняла голову. Они
увидели красные ободки век и шелковистую челку, свисающую со лба. Животное
медленно встало и начало подрагивать, словно в нем шла какая-то борьба или
оно что-то соображало.
- Иди сюда, старина.
Пес медленно подошел. Он был весь черный, квадратный, с лохматыми
ногами, словом, явно породистый, отчего пребывание его среди бездомных
сородичей казалось еще более необъяснимым. Он стоял так близко от проволоки,
что до него можно было дотянуться. Сначала его короткий хвост повиливал,
затем снова повис, как будто животное хотело сказать: "Я не пропускаю ни
одной возможности, но вы - не то, что мне надо".
- Ну что, старина? - окликнул Уилфрид собаку.
Динни наклонилась к спаниелю:
- Поцелуй меня.
Собака взглянула на них, вильнула хвостом и снова опустила его.
- Не слишком общительный характер, - заметил Уилфрид.
- Ему не до разговоров. Он же тоскует.
Динни наклонилась еще ниже. На этот раз ей удалось просунуть через
сетку всю руку:
- Иди сюда, мой хороший! Пес обнюхал ее перчатку. Хвост его опять
качнулся, розовый язык на мгновение высунулся, словно желая удостовериться в
существовании губ. Динни отчаянным усилием дотянулась пальцами до его
гладкой, как шелк, морды.
- Уилфрид, он замечательно воспитан!
- Его, наверно, украли, а он удрал. Видимо, он из какой-нибудь
загородной псарни.
- Вешала бы тех, кто крадет собак! Темно-карие глаза пса были по краям
подернуты влагой. Они смотрели на Динни с подавленным волнением, будто
говоря: "Ты - не мое прошлое, а будет ли у меня будущее - не знаю".
Девушка подняла голову:
- Ох, Уилфрид!..
Он кивнул и оставил ее наедине с собакой. Динни присела на корточки и
стала почесывать животное за ушами. Наконец вернулся Уилфрид в сопровождении
служителя, который нес цепочку и ошейник.
- Я забираю его, - объявил Уилфрид. - Срок вчера кончился, но его
решили подержать еще неделю, из-за того что он породистый.
Динни отвернулась, глаза ее увлажнились. Она торопливо вытерла их и
услышала, как служитель сказал:
- Я сперва надену на него ошейник, сэр, а потом уж выпущу. Он того
гляди убежит. Никак не привыкнет к месту.
Динни обернулась:
- Если хозяин объявится, мы ею немедленно вернем.
- На это надежды мало, мисс. По-моему, владелец собаки просто умер. Она
сорвала ошейник, отправилась искать хозяина и потерялась, а к нам послать за
ней не догадались. Вы не промахнулись, - песик-то славный. Рад за него. Мне
было бы жалко его прикончить: он ведь совсем молодой.
Служитель надел ошейник, вывел собаку и передал цепочку Уилфриду; тот
оставил ему свою карточку.
- На тот случай, если наведается хозяин. Пойдем, Динни, прогуляем его.
Идем, старина.
Безымянный пес, услышав сладчайшее слово собачьего лексикона, кинулся
вперед, насколько позволяла цепочка.
- По-видимому, служитель прав. Дай бог, чтобы его предположение
подтвердилось. Собака у нас приживется, - заметил Уилфрид.
Выйдя на траву, они попытались завоевать доверие пса. Тот терпеливо
переносил их заигрывании, но не отвечал на них. Он опустил глаза и поджал
хвост, воздерживаясь от слишком поспешных выводов.
- Отвезем-ка его домой, - предложил Уилфрид. - Посиди с ним, а я сбегаю
за такси.
Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся.
Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на
всю длину цепочки, затем улегся наземь в той же позе, в какой девушка
увидела его впервые.
Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к
чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как,
люди. Но у них маленький запас слов и поэтому - никаких идей! И всетаки
лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окруженной собаками,
уступающими тебе в восприимчивости!
Пес подошел к Динни, потом повернул голову в том направлении, где
скрылся Уилфрид, и заскулил.
Подъехало такси. Пес перестал скулить, бока у него заходили.
"Хозяин!" Спаниель натянул цепочку.
Уилфрид подошел к нему. Цепочка ослабела. Динни почувствовала, что пес
разочарован. Затем цепочка опять натянулась, и животное завиляло хвостом,
обнюхивая отвороты брюк Уилфрида.
В такси пес уселся на пол, цепочка опустилась на ботинок Уилфрида. На
Пикадилли его охватило беспокойство, и он положил голову на колени девушки.
Эта поездка между Уилфридом и псом привела эмоции Динни в такое смятение,
что, выйдя из машины, она облегченно вздохнула.
- Интересно, что скажет Стэк? - усмехнулся Уилфрид. - Спаниель - не
слишком желанный гость на Корк-стрит.
По лестнице пес поднялся спокойно.
- Приучен к дому, - растроганно констатировала Динни.
В гостиной спаниель долго обнюхивал ковер. Наконец установил, что ножки
мебели не представляют для него интереса и что подобные ему здесь не
проживают, и положил морду на диван, кося краем глаза по сторонам.
- Хоп! - скомандовала Динни. Спаниель вскочил на диван.
- Боже! Ну и запах! - ужаснулся Уилфрид.
- Давай выкупаем его. Ступай напусти воды в ванну, а я тем временем его
осмотрю.
Динни придержала пса, который порывался вдогонку Уилфриду, и принялась
перебирать ему шерсть. Она заметила несколько желтых блох, но других
насекомых не обнаружила.
- Плохо ты пахнешь, мой хороший! Спаниель повернул голову и лизнул
девушке нос.
- Ванна готова, Динни.
- Я нашла только блох.
- Если хочешь помогать, надевай халат, не то испортишь платье.
Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой
купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернется, и уважая его за то,
что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда
спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык.
- Его не стошнит?
- Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, - они пугаются
всплеска. Ну!
Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив
голову и силясь устоять на скользкой поверхности.
- Вот шампунь. Это все-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты
намыливай.
Динни плеснула шампунем на черную, словно полированную спину, окатила
псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую
она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она
сближала ее и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.
- Уф! Спина затекла. Отожми на нем, шерсть и спускай воду. Я его
придержу.
Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вел себя так, словно был не
слишком огорчен расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось
отскочить.
- Не отпускай! - закричала Динни. - Его нужно вытереть тут же в ванне.
- Понятно. Обхвати его за шею и держи.
Закутанный в простыню, пес с растерянным и несчастным видом потянулся к
девушке мордой.
- Потерпи, бедный мой, сейчас все кончится и ты будешь хорошо пахнуть.
Собака опять начала отряхиваться.
Уилфрид размотал простыню.
- Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернем, пусть
обсыхает.
Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже
поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем,
как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.
- Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское
одеяло и отнесли его на диван.
- Как мы назовем его, Динни?
- Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его
зовут.
Собака не откликнулась ни на одну.
- Ладно, - сказала Динни. - Назовем его Фошем. Если бы не Фош, мы
никогда бы не встретились.
Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было
тревожным и тяжелым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а
она все еще находилась в Лондоне. Даже ее слова: "Формально мы не
помолвлены", - никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил:
"Это просто вежливая отговорка". Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного
отчета о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично
ответил:
- Он почти все время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из
трусливых. Отзывы о нем тоже прекрасные. Необъяснимый случай!
- Ты читал его стихи, Кон?
- Нет. Как их достать?
- У Динни где-то есть. Страшно горькие... Сейчас многие так пишут. Я
готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.
- Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвященная этой
истории. Парень, должно быть, тщеславен.
- Все поэты такие.
- Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с
ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!
- Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что
вызывает грозу, а что нет, - возразила леди Черрел.
- В таких вопросах не может быть двух мнений, - по крайней мере, у
людей, которые идут в счет, - отрезал генерал.
- А разве в наши дни такие еще сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем
жестко произнес:
- Аристократия осталась костяком Англии. Все, что держит страну на
плаву, - от нее. Пусть социалисты болтают что угодно, - тон у нас задают те,
кто служит и хранит традиции.
Леди Черрел, удивленная такой длинной тирадой, подняла голову.
- Допустим, - согласилась она. - Но что же все-таки делать с Динни?
Сэр Конуэй пожал плечами:
- Ждать, пока не наступит кризис. Оставить ее без гроша - устарелый
прием, да о нем и вообще не может быть речи, - мы слишком любим Динни. Ты,
конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай...
У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной
оборот.
- Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
- Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре.
По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На
Востоке мало девушек.
- Не думаю, чтобы он увлекся замужней. Ален не из таких. Может быть,
туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
Джин скорчила гримаску:
- Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
- А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему
объясню, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
- Смотри, с Динни надо быть начеку.
- Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флер. Она
должна его хорошо знать, - он был у них шафером.
- Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна,
старушка.
На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула,
пока все еще спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере.
Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своем избирательном округе.
- Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен
встречаться с избирателями. Благодарность - это у него своеобразный
комплекс. Чем могу быть полезна?
Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур
французским, медленно отвела от картины глаза, опушенные длинными ресницами,
и Флер чуть не подпрыгнула. В самом деле - тигрица!
- Дело касается Динни и ее молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что
с ним случилось на Востоке.
Флер кивнула.
- Что можно предпринять? Флер насторожилась. Ей - двадцать девять, Джин
- всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
- Я давным-давно не видела Уилфрида.
- Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нем подумают, если он втянет
Динни в эту грязную заваруху.
- Я отнюдь не уверена, что она начнется, даже если поэма увидит свет.
Люда склонны прощать Аяксам их безумства.
- Вы не бывали на Востоке.
- Нет, бывала, - я совершила кругосветное путешествие.
- Это совсем не то.
- Дорогая, простите, что я так говорю, - извинилась Флер, - но Черрелы
отстали от века лет на тридцать.
- Я - не Черрел.
- Верно. Вы - Тесбери, а эти еще почище. Сельские приходы, кавалерия,
флот, индийская гражданская администрация, - разве они теперь идут в счет?
- Да, идут - для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.
- Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.
Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним
тяготело обвинение в убийстве!
- Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.
Флер улыбнулась:
- Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных
отчетах, если скажу, что в Лондоне не найдется и одного человека из
двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у
него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдется даже одного из сорока,
который не забыл бы обо всем этом ровно через две недели.
- Я вам не верю, - решительно отпарировала Джин.
- Дорогая, вы не знаете современного общества.
- Современное общество в счет не идет, - еще решительнее отрезала Джин.
- Допустим. А что же тогда идет?
- Вам известен его адрес? Флер расхохоталась.
- Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы
сцепиться с ним, а?
- Посмотрим.
- Уилфрид умеет кусаться.
- Ну, мне пора, - объявила Джин. - Благодарю.
Флер восхищенно посмотрела на нее. Молодая женщина вспыхнула, и румянец
на смуглых щеках придал ей еще большую яркость.
- Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем все кончилось.
Я ведь знаю, - вы дьявольски отважны.
- Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! - попрощалась
Джин.
Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так
сильно увлекал ее в сторону непосредственных действий, что светская мудрость
Флер лишь привела ее в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду
Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", - совсем не так просто,
как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину
на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в
особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, пораженные ее
грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не
имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда
она все-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец,
прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в
подъезде напротив", - решила она, вошла и в нерешительности остановилась
перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с
собакой на поводке и остановился рядом с Джин:
- Чем могу служить, мисс?
- Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живет мистер Дезерт?
- Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты
умный пес! Если вы подождете минутку, я выясню.
Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом.
"В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно
выколачивать деньги", - подумала Джин.
Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение.
- Я - невестка Динни, - представилась Джин. - Прошу прощенья, что
беспокою, но мне хотелось увидеться с вами.
Уилфрид поклонился.
- Фош, ко мне! Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только
после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин
вспыхнула.
- Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не
обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана.
Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда
выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила:
- Динни никогда не бывала на Востоке.
Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьезно, - это не
заседание приходского комитета.
- Не соблаговолите ли присесть? - предложил он.
- О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что
Динни пока еще не представляет себе, какое значение приобретают там
некоторые вещи.
- Я, знаете ли, так вас и понял.
- О! Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка
Уилфрида - ироничнее. Наконец он сказал:
- Благодарю за визит. У вас ко мне еще что-нибудь?
- Н-нет... До свиданья!
Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала
себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась
на улице, отскочил в сторону, потому что ее взгляд тряхнул его, как
электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до
электрического угря, но и тот произвел на него меньшее впечатление. Как ни
странно, возвращаясь к машине. Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанес
ей поражение. И, еще удивительнее, - рассеялось чувство, подсказывавшее ей,
что Динни в опасности.
Джин добралась до машины и после легкой перебранки с полисменом
повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим
скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о
своем приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только
вечером, лежа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала
Хьюберту:
- Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни все
будет в порядке. В нем есть обаяние.
- Боже мой! - удивился Хьюберт, приподнимаясь на локте. - Какое это
имеет отношение к делу?
- Самое непосредственное, - ответила Джин. - Поцелуй меня и не
рассуждай...
Когда странная юная посетительница ушла, Уилфрид бросился на диван и
уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший победу, то
есть пребывал в полнейшей растерянности. Жизнь его сложилась так, что,
прожив тридцать лет в атмосфере всеобщего эгоизма, он не привык к чувствам,
которые пробудила в нем Динни с первой же минуты их знакомства. Старомодное
слово "поклонение" выражало их весьма неполно, а более подходящего выражения
не находилось. В ее присутствии Уилфрид испытывал такое спокойствие и
умиротворенность, что, когда она уходила, он сам себе казался человеком,
вынувшим из себя душу и отдавшим ее в заклад. Вместе с этим не изведанным до
сих пор блаженством в нем крепла уверенность, что его собственное счастье не
будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что
бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить
ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их
знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно
об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать
перед ним и после ее ухода. Ему удалось обратить ее в бегство, но вопрос
остался и носился в воздухе.
Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил
длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от
людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на
Динни, он обречет на одиночество и ее. Честно ли так поступать?
Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и
позвонил:
- Я ухожу, Стэк.
- Хорошо, сэр.
Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел
в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в
этот момент заметил девушку.
Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но еще не видела Уилфрида.
Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению,
"воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала ' что-то
очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый
же взгляд, брошенный на нее Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть
такой довольной и беспечной, ему не о чем тревожиться. У бронзового коня,
которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась,
высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на
лице ее выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему
рукой и перебежала через дорожку.
- Позировала перед Боттичелли, Динни?
- Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую - Феруэн,
Саут-Молтон-сквер.
- Ты - у ростовщика?
- Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько
за всю жизнь не было.
- Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку.
- С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги.
- Чем?
- Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия.
Широкие бескрайние просторы - вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с
поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами.
В таком литературном центре, как Лондон, где чуть ли не каждый день на
прилавки выбрасываются добрых полдюжины книг, появление тоненького томика
стихов обычно проходит незамеченным. Однако обстоятельства сложились так,
что выход в свет сборника "Барс" и другие стихотворения" превратился в
"литературное событие". Это была первая книга Уилфрида после четырехлетнего
молчания. Его одинокая фигура привлекала к себе всеобщее внимание редким в
среде старинной аристократии поэтическим талантом, горечью и силой прежних
стихов, постоянным пребыванием на Востоке и отчужденностью от литературных
кругов, а в последнее время и слухами о переходе его в мусульманство. Четыре
года тому назад, когда вышла его третья книжка, кто-то прозвал его "Байроном
в пеленках", и определение стало крылатым. Кроме того, он сумел найти себе
молодого издателя, который владел искусством "запускать машину", как он
выражался. Немногие недели, прошедшие с момента поступления к нему рукописи
Уилфрида, он только и делал, что завтракал и обедал с разными людьми,
настоятельно советуя всем прочесть "Барса", который станет самой
сенсационной поэмой со времен "Пса небес". На вопрос "почему?" он отвечал
кивками, подмигиванием и улыбкой во весь рот. Правда ли, что молодой Дезерт
перешел в ислам? О да! Он в Лондоне? О да! Но он, конечно, самая неуловимая
и редкая птица в литературных кругах.
Этот издатель, именовавший свою фирму "Компсон Грайс лимитед", с самого
начала сообразил, что "Барс" - беспроигрышная ставка: поэмой не будут
наслаждаться, но зато о ней заговорят. Задача Компсона Грайса сводилась, по
существу, к тому, чтобы пустить снежный ком по склону, а это он, когда
одушевлялся верой в успех, умел делать, как никто. За три дня до выхода
книги он преднамеренно нечаянно встретился с Телфордом Юлом.
- Хэлло, Юл! Вернулись из Аравии?
- Как видите.
- Знаете, в понедельник у меня выходит изумительный сборник стихов
"Барс" Уилфрида Дезерта. Хотите экземпляр? Заглавная поэма - нечто
потрясающее.
- Неужели?
- Она станет в десять раз известней, чем поэма, из "Индийских стихов"
Альфреда Лайела о человеке, который предпочел умереть, но не изменил своей
религии. Помните?
- Помню.
- Правда, что Дезерт перешел в магометанство?
- Спросите у него.
- Он, видимо, написал эту поэму о самом себе. Она носит насквозь личный
характер.
- В самом деле?
Компсону Грайсу внезапно пришла в голову мысль: "Эх, если бы так!.. Вот
был бы шум!"
- Вы знакомы с ним, Юл?
- Нет.
- Вы Должны прочесть эту штуку. Я просто оторваться не мог.
- Вот как?
- Как человек решается печатать поэму о своих собственных переживаниях?
- Затрудняюсь ответить.
И еще более внезапно Компсон Грайс подумал: "Эх, если бы так!.. Сто
тысяч экземпляров распродать можно!"
Он вернулся к себе в контору, рассуждая: "Юл чертовски скрытен. Думаю,
что я прав, - он знает об этой истории. Он только что вернулся, а на
базарах, говорят, все уже известно. Теперь сообразим, что у нас получается.
Сборник идет по пять шиллингов. Разберут его нарасхват. После уплаты
гонорара остается шесть пенсов чистой прибыли с экземпляра. Сто тысяч
экземпляров дадут две с половиной тысячи фунтов. Дезерт получит столько же.
Клянусь святым Георгием, для него слишком много! Нет, нет, честность в
расчетах с клиентом превыше всего".
И тут на Компсона Грайса низошло вдохновение, которое нередко осеняет
честных людей, узревших возможность заработать.
"Я должен указать ему на риск, связанный с тем, что поэму могут счесть
этим фейерверком фуксий и удерем. Мои к этому готовы.
Они выбрались из павильона и пошли к выходу на набережную мимо
выложенных камнем цветочных клумб, перед каждой из которых, невзирая на
сырость, стоял ее создатель, всем своим видом говоря: "Полюбуйтесь на нее и
дайте мне работу!"
- Люди создают такую красоту, а им еще приходится упрашивать, чтобы на
них обратили внимание! - возмутилась девушка.
- Куда пойдем, Динни?
- В Баттерси-парк.
- Тогда нам через мост.
- Ты был такой милый, когда разрешил представить тебя, только очень
похож на лошадь, которая не дает надеть хомут. Мне хотелось погладить тебя
по шее.
- Я отвык от людей.
- Не зависеть от них - приятно.
- Люди - самая большая помеха в жизни. Но тебе, по-моему...
- Мне нужен один ты. У меня, наверно, собачья натура. Без тебя я просто
пропаду.
Губы его дрогнули, и это было для нее красноречивее всякого ответа.
- Ты бывала в приемнике для бездомных собак? Это вот тут.
- Нет. О бездомных собаках страшно думать. А надо бы. Зайдем!
Заведение всем своим видом напоминало больницу, то есть доказывало, что
все идет как нельзя лучше, хотя на самом деле все шло как нельзя хуже. Здесь
раздавалось положенное количество лая, и собачьи морды выражали положенное
количество растерянности. При появлении посетителей хвосты начинали вилять.
Породистые собаки вели себя спокойнее и выглядели более печальными, чем
численно преобладавшие здесь дворняги. В углу проволочной клетки, понурив
длинноухую голову, сидел спаниель. Уилфрид и Динни подошли к нему.
- Как могли забыть такого замечательного пса? - удивилась Динни. - Он
тоскует.
Уилфрид просунул пальцы сквозь сетку. Собака подняла голову. Они
увидели красные ободки век и шелковистую челку, свисающую со лба. Животное
медленно встало и начало подрагивать, словно в нем шла какая-то борьба или
оно что-то соображало.
- Иди сюда, старина.
Пес медленно подошел. Он был весь черный, квадратный, с лохматыми
ногами, словом, явно породистый, отчего пребывание его среди бездомных
сородичей казалось еще более необъяснимым. Он стоял так близко от проволоки,
что до него можно было дотянуться. Сначала его короткий хвост повиливал,
затем снова повис, как будто животное хотело сказать: "Я не пропускаю ни
одной возможности, но вы - не то, что мне надо".
- Ну что, старина? - окликнул Уилфрид собаку.
Динни наклонилась к спаниелю:
- Поцелуй меня.
Собака взглянула на них, вильнула хвостом и снова опустила его.
- Не слишком общительный характер, - заметил Уилфрид.
- Ему не до разговоров. Он же тоскует.
Динни наклонилась еще ниже. На этот раз ей удалось просунуть через
сетку всю руку:
- Иди сюда, мой хороший! Пес обнюхал ее перчатку. Хвост его опять
качнулся, розовый язык на мгновение высунулся, словно желая удостовериться в
существовании губ. Динни отчаянным усилием дотянулась пальцами до его
гладкой, как шелк, морды.
- Уилфрид, он замечательно воспитан!
- Его, наверно, украли, а он удрал. Видимо, он из какой-нибудь
загородной псарни.
- Вешала бы тех, кто крадет собак! Темно-карие глаза пса были по краям
подернуты влагой. Они смотрели на Динни с подавленным волнением, будто
говоря: "Ты - не мое прошлое, а будет ли у меня будущее - не знаю".
Девушка подняла голову:
- Ох, Уилфрид!..
Он кивнул и оставил ее наедине с собакой. Динни присела на корточки и
стала почесывать животное за ушами. Наконец вернулся Уилфрид в сопровождении
служителя, который нес цепочку и ошейник.
- Я забираю его, - объявил Уилфрид. - Срок вчера кончился, но его
решили подержать еще неделю, из-за того что он породистый.
Динни отвернулась, глаза ее увлажнились. Она торопливо вытерла их и
услышала, как служитель сказал:
- Я сперва надену на него ошейник, сэр, а потом уж выпущу. Он того
гляди убежит. Никак не привыкнет к месту.
Динни обернулась:
- Если хозяин объявится, мы ею немедленно вернем.
- На это надежды мало, мисс. По-моему, владелец собаки просто умер. Она
сорвала ошейник, отправилась искать хозяина и потерялась, а к нам послать за
ней не догадались. Вы не промахнулись, - песик-то славный. Рад за него. Мне
было бы жалко его прикончить: он ведь совсем молодой.
Служитель надел ошейник, вывел собаку и передал цепочку Уилфриду; тот
оставил ему свою карточку.
- На тот случай, если наведается хозяин. Пойдем, Динни, прогуляем его.
Идем, старина.
Безымянный пес, услышав сладчайшее слово собачьего лексикона, кинулся
вперед, насколько позволяла цепочка.
- По-видимому, служитель прав. Дай бог, чтобы его предположение
подтвердилось. Собака у нас приживется, - заметил Уилфрид.
Выйдя на траву, они попытались завоевать доверие пса. Тот терпеливо
переносил их заигрывании, но не отвечал на них. Он опустил глаза и поджал
хвост, воздерживаясь от слишком поспешных выводов.
- Отвезем-ка его домой, - предложил Уилфрид. - Посиди с ним, а я сбегаю
за такси.
Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся.
Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на
всю длину цепочки, затем улегся наземь в той же позе, в какой девушка
увидела его впервые.
Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к
чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как,
люди. Но у них маленький запас слов и поэтому - никаких идей! И всетаки
лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окруженной собаками,
уступающими тебе в восприимчивости!
Пес подошел к Динни, потом повернул голову в том направлении, где
скрылся Уилфрид, и заскулил.
Подъехало такси. Пес перестал скулить, бока у него заходили.
"Хозяин!" Спаниель натянул цепочку.
Уилфрид подошел к нему. Цепочка ослабела. Динни почувствовала, что пес
разочарован. Затем цепочка опять натянулась, и животное завиляло хвостом,
обнюхивая отвороты брюк Уилфрида.
В такси пес уселся на пол, цепочка опустилась на ботинок Уилфрида. На
Пикадилли его охватило беспокойство, и он положил голову на колени девушки.
Эта поездка между Уилфридом и псом привела эмоции Динни в такое смятение,
что, выйдя из машины, она облегченно вздохнула.
- Интересно, что скажет Стэк? - усмехнулся Уилфрид. - Спаниель - не
слишком желанный гость на Корк-стрит.
По лестнице пес поднялся спокойно.
- Приучен к дому, - растроганно констатировала Динни.
В гостиной спаниель долго обнюхивал ковер. Наконец установил, что ножки
мебели не представляют для него интереса и что подобные ему здесь не
проживают, и положил морду на диван, кося краем глаза по сторонам.
- Хоп! - скомандовала Динни. Спаниель вскочил на диван.
- Боже! Ну и запах! - ужаснулся Уилфрид.
- Давай выкупаем его. Ступай напусти воды в ванну, а я тем временем его
осмотрю.
Динни придержала пса, который порывался вдогонку Уилфриду, и принялась
перебирать ему шерсть. Она заметила несколько желтых блох, но других
насекомых не обнаружила.
- Плохо ты пахнешь, мой хороший! Спаниель повернул голову и лизнул
девушке нос.
- Ванна готова, Динни.
- Я нашла только блох.
- Если хочешь помогать, надевай халат, не то испортишь платье.
Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой
купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернется, и уважая его за то,
что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда
спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык.
- Его не стошнит?
- Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, - они пугаются
всплеска. Ну!
Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив
голову и силясь устоять на скользкой поверхности.
- Вот шампунь. Это все-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты
намыливай.
Динни плеснула шампунем на черную, словно полированную спину, окатила
псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую
она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она
сближала ее и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.
- Уф! Спина затекла. Отожми на нем, шерсть и спускай воду. Я его
придержу.
Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вел себя так, словно был не
слишком огорчен расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось
отскочить.
- Не отпускай! - закричала Динни. - Его нужно вытереть тут же в ванне.
- Понятно. Обхвати его за шею и держи.
Закутанный в простыню, пес с растерянным и несчастным видом потянулся к
девушке мордой.
- Потерпи, бедный мой, сейчас все кончится и ты будешь хорошо пахнуть.
Собака опять начала отряхиваться.
Уилфрид размотал простыню.
- Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернем, пусть
обсыхает.
Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже
поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем,
как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.
- Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское
одеяло и отнесли его на диван.
- Как мы назовем его, Динни?
- Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его
зовут.
Собака не откликнулась ни на одну.
- Ладно, - сказала Динни. - Назовем его Фошем. Если бы не Фош, мы
никогда бы не встретились.
Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было
тревожным и тяжелым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а
она все еще находилась в Лондоне. Даже ее слова: "Формально мы не
помолвлены", - никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил:
"Это просто вежливая отговорка". Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного
отчета о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично
ответил:
- Он почти все время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из
трусливых. Отзывы о нем тоже прекрасные. Необъяснимый случай!
- Ты читал его стихи, Кон?
- Нет. Как их достать?
- У Динни где-то есть. Страшно горькие... Сейчас многие так пишут. Я
готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.
- Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвященная этой
истории. Парень, должно быть, тщеславен.
- Все поэты такие.
- Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с
ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!
- Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что
вызывает грозу, а что нет, - возразила леди Черрел.
- В таких вопросах не может быть двух мнений, - по крайней мере, у
людей, которые идут в счет, - отрезал генерал.
- А разве в наши дни такие еще сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем
жестко произнес:
- Аристократия осталась костяком Англии. Все, что держит страну на
плаву, - от нее. Пусть социалисты болтают что угодно, - тон у нас задают те,
кто служит и хранит традиции.
Леди Черрел, удивленная такой длинной тирадой, подняла голову.
- Допустим, - согласилась она. - Но что же все-таки делать с Динни?
Сэр Конуэй пожал плечами:
- Ждать, пока не наступит кризис. Оставить ее без гроша - устарелый
прием, да о нем и вообще не может быть речи, - мы слишком любим Динни. Ты,
конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай...
У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной
оборот.
- Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
- Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре.
По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На
Востоке мало девушек.
- Не думаю, чтобы он увлекся замужней. Ален не из таких. Может быть,
туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
Джин скорчила гримаску:
- Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
- А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему
объясню, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
- Смотри, с Динни надо быть начеку.
- Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флер. Она
должна его хорошо знать, - он был у них шафером.
- Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна,
старушка.
На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула,
пока все еще спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере.
Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своем избирательном округе.
- Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен
встречаться с избирателями. Благодарность - это у него своеобразный
комплекс. Чем могу быть полезна?
Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур
французским, медленно отвела от картины глаза, опушенные длинными ресницами,
и Флер чуть не подпрыгнула. В самом деле - тигрица!
- Дело касается Динни и ее молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что
с ним случилось на Востоке.
Флер кивнула.
- Что можно предпринять? Флер насторожилась. Ей - двадцать девять, Джин
- всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
- Я давным-давно не видела Уилфрида.
- Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нем подумают, если он втянет
Динни в эту грязную заваруху.
- Я отнюдь не уверена, что она начнется, даже если поэма увидит свет.
Люда склонны прощать Аяксам их безумства.
- Вы не бывали на Востоке.
- Нет, бывала, - я совершила кругосветное путешествие.
- Это совсем не то.
- Дорогая, простите, что я так говорю, - извинилась Флер, - но Черрелы
отстали от века лет на тридцать.
- Я - не Черрел.
- Верно. Вы - Тесбери, а эти еще почище. Сельские приходы, кавалерия,
флот, индийская гражданская администрация, - разве они теперь идут в счет?
- Да, идут - для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.
- Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.
Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним
тяготело обвинение в убийстве!
- Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.
Флер улыбнулась:
- Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных
отчетах, если скажу, что в Лондоне не найдется и одного человека из
двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у
него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдется даже одного из сорока,
который не забыл бы обо всем этом ровно через две недели.
- Я вам не верю, - решительно отпарировала Джин.
- Дорогая, вы не знаете современного общества.
- Современное общество в счет не идет, - еще решительнее отрезала Джин.
- Допустим. А что же тогда идет?
- Вам известен его адрес? Флер расхохоталась.
- Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы
сцепиться с ним, а?
- Посмотрим.
- Уилфрид умеет кусаться.
- Ну, мне пора, - объявила Джин. - Благодарю.
Флер восхищенно посмотрела на нее. Молодая женщина вспыхнула, и румянец
на смуглых щеках придал ей еще большую яркость.
- Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем все кончилось.
Я ведь знаю, - вы дьявольски отважны.
- Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! - попрощалась
Джин.
Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так
сильно увлекал ее в сторону непосредственных действий, что светская мудрость
Флер лишь привела ее в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду
Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", - совсем не так просто,
как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину
на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в
особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, пораженные ее
грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не
имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда
она все-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец,
прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в
подъезде напротив", - решила она, вошла и в нерешительности остановилась
перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с
собакой на поводке и остановился рядом с Джин:
- Чем могу служить, мисс?
- Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живет мистер Дезерт?
- Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты
умный пес! Если вы подождете минутку, я выясню.
Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом.
"В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно
выколачивать деньги", - подумала Джин.
Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение.
- Я - невестка Динни, - представилась Джин. - Прошу прощенья, что
беспокою, но мне хотелось увидеться с вами.
Уилфрид поклонился.
- Фош, ко мне! Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только
после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин
вспыхнула.
- Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не
обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана.
Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда
выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила:
- Динни никогда не бывала на Востоке.
Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьезно, - это не
заседание приходского комитета.
- Не соблаговолите ли присесть? - предложил он.
- О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что
Динни пока еще не представляет себе, какое значение приобретают там
некоторые вещи.
- Я, знаете ли, так вас и понял.
- О! Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка
Уилфрида - ироничнее. Наконец он сказал:
- Благодарю за визит. У вас ко мне еще что-нибудь?
- Н-нет... До свиданья!
Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала
себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась
на улице, отскочил в сторону, потому что ее взгляд тряхнул его, как
электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до
электрического угря, но и тот произвел на него меньшее впечатление. Как ни
странно, возвращаясь к машине. Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанес
ей поражение. И, еще удивительнее, - рассеялось чувство, подсказывавшее ей,
что Динни в опасности.
Джин добралась до машины и после легкой перебранки с полисменом
повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим
скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о
своем приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только
вечером, лежа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала
Хьюберту:
- Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни все
будет в порядке. В нем есть обаяние.
- Боже мой! - удивился Хьюберт, приподнимаясь на локте. - Какое это
имеет отношение к делу?
- Самое непосредственное, - ответила Джин. - Поцелуй меня и не
рассуждай...
Когда странная юная посетительница ушла, Уилфрид бросился на диван и
уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший победу, то
есть пребывал в полнейшей растерянности. Жизнь его сложилась так, что,
прожив тридцать лет в атмосфере всеобщего эгоизма, он не привык к чувствам,
которые пробудила в нем Динни с первой же минуты их знакомства. Старомодное
слово "поклонение" выражало их весьма неполно, а более подходящего выражения
не находилось. В ее присутствии Уилфрид испытывал такое спокойствие и
умиротворенность, что, когда она уходила, он сам себе казался человеком,
вынувшим из себя душу и отдавшим ее в заклад. Вместе с этим не изведанным до
сих пор блаженством в нем крепла уверенность, что его собственное счастье не
будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что
бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить
ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их
знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно
об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать
перед ним и после ее ухода. Ему удалось обратить ее в бегство, но вопрос
остался и носился в воздухе.
Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил
длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от
людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на
Динни, он обречет на одиночество и ее. Честно ли так поступать?
Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и
позвонил:
- Я ухожу, Стэк.
- Хорошо, сэр.
Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел
в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в
этот момент заметил девушку.
Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но еще не видела Уилфрида.
Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению,
"воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала ' что-то
очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый
же взгляд, брошенный на нее Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть
такой довольной и беспечной, ему не о чем тревожиться. У бронзового коня,
которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась,
высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на
лице ее выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему
рукой и перебежала через дорожку.
- Позировала перед Боттичелли, Динни?
- Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую - Феруэн,
Саут-Молтон-сквер.
- Ты - у ростовщика?
- Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько
за всю жизнь не было.
- Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку.
- С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги.
- Чем?
- Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия.
Широкие бескрайние просторы - вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с
поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами.
В таком литературном центре, как Лондон, где чуть ли не каждый день на
прилавки выбрасываются добрых полдюжины книг, появление тоненького томика
стихов обычно проходит незамеченным. Однако обстоятельства сложились так,
что выход в свет сборника "Барс" и другие стихотворения" превратился в
"литературное событие". Это была первая книга Уилфрида после четырехлетнего
молчания. Его одинокая фигура привлекала к себе всеобщее внимание редким в
среде старинной аристократии поэтическим талантом, горечью и силой прежних
стихов, постоянным пребыванием на Востоке и отчужденностью от литературных
кругов, а в последнее время и слухами о переходе его в мусульманство. Четыре
года тому назад, когда вышла его третья книжка, кто-то прозвал его "Байроном
в пеленках", и определение стало крылатым. Кроме того, он сумел найти себе
молодого издателя, который владел искусством "запускать машину", как он
выражался. Немногие недели, прошедшие с момента поступления к нему рукописи
Уилфрида, он только и делал, что завтракал и обедал с разными людьми,
настоятельно советуя всем прочесть "Барса", который станет самой
сенсационной поэмой со времен "Пса небес". На вопрос "почему?" он отвечал
кивками, подмигиванием и улыбкой во весь рот. Правда ли, что молодой Дезерт
перешел в ислам? О да! Он в Лондоне? О да! Но он, конечно, самая неуловимая
и редкая птица в литературных кругах.
Этот издатель, именовавший свою фирму "Компсон Грайс лимитед", с самого
начала сообразил, что "Барс" - беспроигрышная ставка: поэмой не будут
наслаждаться, но зато о ней заговорят. Задача Компсона Грайса сводилась, по
существу, к тому, чтобы пустить снежный ком по склону, а это он, когда
одушевлялся верой в успех, умел делать, как никто. За три дня до выхода
книги он преднамеренно нечаянно встретился с Телфордом Юлом.
- Хэлло, Юл! Вернулись из Аравии?
- Как видите.
- Знаете, в понедельник у меня выходит изумительный сборник стихов
"Барс" Уилфрида Дезерта. Хотите экземпляр? Заглавная поэма - нечто
потрясающее.
- Неужели?
- Она станет в десять раз известней, чем поэма, из "Индийских стихов"
Альфреда Лайела о человеке, который предпочел умереть, но не изменил своей
религии. Помните?
- Помню.
- Правда, что Дезерт перешел в магометанство?
- Спросите у него.
- Он, видимо, написал эту поэму о самом себе. Она носит насквозь личный
характер.
- В самом деле?
Компсону Грайсу внезапно пришла в голову мысль: "Эх, если бы так!.. Вот
был бы шум!"
- Вы знакомы с ним, Юл?
- Нет.
- Вы Должны прочесть эту штуку. Я просто оторваться не мог.
- Вот как?
- Как человек решается печатать поэму о своих собственных переживаниях?
- Затрудняюсь ответить.
И еще более внезапно Компсон Грайс подумал: "Эх, если бы так!.. Сто
тысяч экземпляров распродать можно!"
Он вернулся к себе в контору, рассуждая: "Юл чертовски скрытен. Думаю,
что я прав, - он знает об этой истории. Он только что вернулся, а на
базарах, говорят, все уже известно. Теперь сообразим, что у нас получается.
Сборник идет по пять шиллингов. Разберут его нарасхват. После уплаты
гонорара остается шесть пенсов чистой прибыли с экземпляра. Сто тысяч
экземпляров дадут две с половиной тысячи фунтов. Дезерт получит столько же.
Клянусь святым Георгием, для него слишком много! Нет, нет, честность в
расчетах с клиентом превыше всего".
И тут на Компсона Грайса низошло вдохновение, которое нередко осеняет
честных людей, узревших возможность заработать.
"Я должен указать ему на риск, связанный с тем, что поэму могут счесть