Страница:
Корк-стрит и тут же отправил его с клубным рассыльным. Остальную часть
перерыва в работе он посвятил восхвалению своего франко-канадского издания,
затем нанял такси и поехал обратно в Ковент-гарден. В приемной его встретил
клерк:
- Мистер Дезерт ожидает вас в кабинете, сэр.
- Прекрасно! - ответил Компсон Грайс, подавив легкую дрожь и подумав:
"Быстро сработано!"
Уилфрид стоял у окна, откуда в ракурсе был виден Ковент-гарден. Когда
он обернулся, его потемневшее, измученное лицо и горький взгляд потрясли
Компсона Грайса. Здороваться с ним тоже было не очень приятно, - сухая рука
прямо-таки пылала.
- Вы получили мое письмо? - осведомился издатель.
- Да, благодарю. Вот адрес моего банка. Лучше всего вносите туда чеки
под расписку.
- Вы не слишком хорошо выглядите. Опять уезжаете?
- Вероятно. Ну, до свидания, Грайс. Благодарю за все, что вы сделали.
- Ужасно сожалею, что эта история так отразилась на вас, - с
неподдельным чувством ответил Компсон Грайс.
Уилфрид пожал плечами и направился к выходу.
Когда он ушел, издатель постоял, комкая в руках записку с адресом
банка. Потом неожиданно громко выпалил: "Не нравится мне его вид. Решительно
не нравится!" - и снял телефонную трубку...
Уилфрид повернул на север, - ему предстоял еще один визит. Он пришел в
музей как раз в тот момент, когда Эдриен взялся за свой дуврский чай и
булочку с изюмом.
- Чудесно! - сказал тот, вставая. - Рад видеть вас. Вот чашка.
Присаживайтесь.
Вид Уилфрида и пожатие его руки потрясли Эдриена не меньше, чем Грайса.
Уилфрид глотнул чай.
- Разрешите закурить?
Он закурил сигарету и сгорбился на стуле. Эдриен ждал, когда он
заговорит. Наконец Уилфрид сказал:
- Простите, что так бесцеремонно ворвался, но я ухожу обратно в
неизвестность. Я хотел посоветоваться, как будет Динни легче, - если я
просто
Исчезну или предварительно напишу.
На душе у Эдриена стало беспросветно темно.
- Вы имеете в виду, что не сможете ручаться за себя, если увидитесь с
ней?
Плечи Уилфрида судорожно передернулись.
- Не совсем то. Жестоко так говорить, но я до такой степени сыт всей
этой историей, что больше ничего не чувствую. При встрече я могу сделать
Динни больно. Она - ангел. Вряд ли вы поймете, что со мной произошло. Я и
сам не понимаю. Знаю только, что хочу бежать от всех и вся.
Эдриен кивнул:
- Я слышал, вы были больны. Не кажется ли вам, что это отразилось на
вашем настроении? Бога ради, не ошибитесь в себе теперь.
Уилфрид улыбнулся:
- Я свыкся с малярией. Дело не в ней. Вы будете смеяться, но у меня
такое ощущение, как будто душа истекает кровью. Я должен уехать туда, где
ничто и никто не напомнит мне о прошлом. А Динни напоминает мне о нем
больше, чем что-либо другое.
- Понятно, - выдавил Эдриен и замолчал, поглаживая рукой бородку. Затем
встал и начал ходить по кабинету: - Вы уверены, что отказываться от
последней встречи с Динни честно и по отношению к ней и по отношению к вам
самому?
Уилфрид ответил, еле сдерживая раздражение:
- Я же сказал, что могу сделать ей больно.
- Вы сделаете ей больно в любом случае, - она все поставила на одну
карту. И вот что, Дезерт! Вы опубликовали свою поэму сознательно. Я всегда
понимал, что для вас это был способ искупить свою ошибку, хотя вы
одновременно и просили Динни стать вашей женой. Я не дурак и не желаю, чтобы
ваши отношения с Динни продолжались, если чувства у вас изменились. Но
действительно ли они изменились?
- Мои чувства не изменились. У меня просто их не осталось. Их убило то,
что я превратился в парию.
- Вы понимаете, что говорите?
- Отлично. Я знал, что превратился в парию еще тогда, когда отрекся, а
знали об этом другие или нет - не играло роли. Впрочем, нет, играло.
- Понимаю, - снова согласился Эдриен и понял, что зашел в тупик. Это
естественно.
- Не знаю, так ли это для других, но для меня это так. Я отбился от
стаи и не вернусь в нее. Я не жалуюсь и не оправдываю себя! - с энергией
отчаяния воскликнул Уилфрид.
Эдриен мягко спросил:
- Итак, вы просто хотите знать, как причинить поменьше боли Динни? Не
могу вам ничего посоветовать. Хотел бы, но не могу. Когда вы были у меня в
тот раз, я дал вам неверный совет. Советы вообще бесполезны. Каждый
управляется, как умеет.
Уилфрид поднялся:
- Ирония судьбы, не правда ли? К Динни меня толкнуло мое одиночество. И
оно же оторвало меня от нее. Ну что ж, прощайте, сэр. Не думаю, что
увидимся. И благодарю за попытку помочь мне.
- Хотел бы я, чтобы она удалась! Уилфрид улыбнулся своей неожиданной
улыбкой, придававшей ему такое обаяние:
- Похожу, пожалуй, еще немного. Может быть, и увижу какое-нибудь
зловещее предзнаменование. Как бы там ни было, вы теперь знаете, что я не
хотел причинить ей больше боли, чем это необходимо. Прощайте!
Чай Эдриена остыл, булочка осталась нетронутой. Он отодвинул их. Он
чувствовал себя так, словно предал Динни, и в то же время никакими силами не
мог понять, что он должен был сделать. Странный, странный молодой человек!
"У меня душа истекает кровью!" Страшные слова. И, судя по его лицу,
правдивые! Сверхчувствительные нервы и всепоглощающая гордость! "Ухожу
обратно в неизвестность". Скитаться по Востоку наподобие Вечного жида, стать
одним из тех таинственных англичан, которых встречаешь порою на краю света,
которые молчат о своем прошлом, ничего не ждут от будущего и живут
сегодняшним днем! Эдриен набил трубку и начал убеждать себя, что в конце
концов для Динни лучше не выходить за Дезерта. Но это ему не удалось. В
жизни женщины настоящая любовь расцветает только раз, а любовь Динни была
настоящей. На этот счет Эдриен сомнений не питал. Она, понятно, справится с
собой, но утратит
"свой блеск золотой и певучесть". Эдриен схватил свою помятую шляпу,
вышел и двинулся по направлению к Хайд-парку, затем, уступая внезапному
порыву, повернул на Маунт-стрит.
Когда Блор доложил о нем, его сестра накладывала последние красные
стежки на язык одной из собак в своей французской вышивке. Леди Монт подняла
ее:
- Должно капать. Она же смотрит на это'о зайчонка. Голубой цвет для
капель подойдет?
- На таком фоне нужен серый, Эм.
Леди Монт посмотрела на брата; тот сидел на низеньком стульчике,
подтянув к подбородку длинные ноги.
- Ты похож на военно'о корреспондента: раскладной стул и неко'да
побриться. Эдриен, я хочу, чтобы Динни вышла замуж. Ей уже двадцать шесть.
Все из-за этой трусости. Они мо'ли бы уехать на Корсику.
Эдриен улыбнулся. Эм одновременно и права и бесконечно неправа.
- Се'одня заходил Кон, - продолжала его сестра. Он виделся с
Майклом. Никто ниче'о не знает. А. Флер говорит, что Динни ходит гулять
с Китом и Дэнди, нянчится с Кэтрин и сидит, читает книжку, не переворачивая
страниц.
Эдриен раздумывал, сказать ли ей о приходе Дезерта.
- И Кон говорит, - не умолкала его сестра, - что в этом году ему не
свести концы с концами - свадьба Клер, и новый бюджет, и Джин в положении...
Придется вырубить часть леса и продать лошадей. Нам тоже приходится ту'о.
Счастье, что у. Флер мно'о денег. День'и - это так тя'остно! Как ты думаешь?
Эдриен вздрогнул.
- В наше время хорошего ждать не приходится, но жить на что-то всетаки
надо.
- Все оттого, что есть иждивенцы, У Босуэла сестра без но'и, а у жены
Джонсона рак. Бедняжка! У каждо'о свои о'орчения. Динни говорит, что в
Кондафорде ее мать делает что может для фермеров. Словом, не знаю, что будет
дальше. Лоренс не может отложить ни пенни.
- Мы сидим между двух стульев, Эм, и в один прекрасный день с треском
грохнемся на пол.
- По-моему, нам придется умирать в бо'адельне.
И леди Монт поднесла свою работу к свету.
- Нет, капель делать не буду. Может быть, переехать в Кению? Там,
говорят, нетрудно начать вы'одное дело.
- Мне противно даже думать, что какой-нибудь олух купит Кондафорд,
чтобы наезжать туда пьянствовать под воскресенье, - с неожиданной энергией
объявил Эдриен.
- Я хотела бы стать лесным духом и от'онять чужих от Кондафорда.
Он немыслим без Черрелов.
- Чертовски удачно сказано, Эм. Но на свете существует проклятый
процесс, называемый эволюцией, и родина его - Англия.
Леди Монт вздохнула, поднялась и подплыла к своему попугаю:
- Полли, мы умрем с тобой в бо'адельне.
Когда Компсон Грайс позвонил Майклу, или, вернее. Флер, потому что
Майкла не было дома, голос его звучал несколько растерянно.
- Что-нибудь передать ему, мистер Грайс?
- Ваш муж просил меня выяснить, каковы планы Дезерта. Так вот, Дезерт
только что заходил ко мне и фактически сказал, что опять уезжает, но...
э-э... мне не понравился его вид, и рука у него была горячая, - наверное,
температурит.
- Он болел малярией, она еще не прошла.
- А! Кстати, посылаю вам книгу; уверен, что она вам понравится; ее
написал один франко-канадец.
- Благодарю. Я скажу Майклу, когда он вернется.
Флер задумалась. Рассказать ли Динни об этом звонке? Ей не хотелось
этого делать, не посоветовавшись с Майклом, а тот, может быть, не явится
даже к обеду, - парламентская сессия в полном разгаре. Мучить человека
неизвестностью - как это похоже на Уилфрида! Она всегда чувствовала, что
знает его лучше, чем Майкл и Динни. Они убеждены, что он - чистое золото.
Она же, к которой он когда-то тянулся с такой неистовой страстью, уверена,
что если он и золото, то самой низкой пробы. "Это, наверно, потому что я,
как человек, - ниже их", - решила Флер. Люди мерят других собственной
меркой, не так ли? И все-таки трудно высоко ценить того, чьей любовницей она
не стала и кто ушел из-за нее в неизвестность. Майкл всегда был нелеп в
своих привязанностях, а Динни... Что ж, Динни просто не понимает.
Флер снова села за прерванные письма. Они были очень важные: она
приглашает к себе интереснейших и виднейших людей Лондона для встречи с
индийскими леди из высших каст, приехавших сюда в связи с конференцией. Она
уже почти кончила писать, когда ей позвонил Майкл. Он осведомился, не
передавал ли ему что-нибудь Компсон Грайс. Изложив ему новости, Флер
спросила:
- Будешь к обеду?.. Очень хорошо! Мне страшно обедать вдвоем с Динни:
она такая веселая, что у меня мурашки бегают. Я понимаю, она не хочет
расстраивать окружающих, но нам было бы легче, если бы она поменьше прятала
свои переживания... Дядя Кон?.. Забавно, честное слово, - вся семья теперь
хочет того, от чего раньше шарахалась! По-моему, они просто увидели, как она
мучится... Да, она взяла машину и поехала с Китом на Круглый пруд пускать
его лодку. Они отослали машину с Дэнди и лодкой, а сами идут пешком...
Хорошо, милый. В восемь. Если можно, не опаздывай... О, вот и Динни с Китом!
До свиданья.
В комнату вошел Кит. Лицо загорелое, глаза голубые, свитер под цвет
глаз, темно-синие штанишки, зеленые чулки-гольфы, коричневые спортивные
башмаки, светлые волосы.
- Тетя Динни пошла прилечь. Она сидела на траве. Она говорит - скоро
поправится. Как ты думаешь, у нее будет корь? Я уже болел, мамочка. Если на
нее накладут карантин, я все равно буду к ней заходить. Она испугалась, - мы
встретили одного мужчину.
- Какого мужчину?
- Он не подошел к нам. Такой высокий, шляпу держал в руке, а когда
увидел нас, чуть не побежал.
- Откуда ты знаешь, что он заметил вас?
- Ну как же! Он шел прямо на нас, а потом раз - ив сторону.
- Вы встретили его в парке?
- Да.
- В каком?
- В Грин-парке.
- Худой, смуглый?
- Да. Ты его тоже знаешь?
- Почему "тоже". Кит? Разве тетя Динни его знает?
- По-моему, да. Она сказала: "Ох!" - и положила руку вот сюда. А потом
посмотрела ему вслед и села на траву. Я обмахивал ее шарфом. Я люблю тетю
Динни. У нее есть муж?
- Нет.
Когда Кит ушел. Флер обдумала положение. Динни догадается, что малыш
все рассказал. Поэтому она решила только послать наверх нюхательную соль и
справиться о состоянии девушки.
Та велела передать: "К обеду буду в порядке".
Однако перед обедом пришло второе сообщение: она еще чувствует
слабость, хочет лечь и как следует выспаться.
Таким образом. Флер и Майкл обедали вдвоем.
- Разумеется, это был Уилфрид.
Майкл кивнул:
- Как я хочу, чтобы он наконец убрался! Вся эта история - сплошная
пытка. Помнишь то место у Тургенева, где Литвинов смотрит, как дымок поезда
вьется над полями?
- Нет, а что?
- Все, чем Динни жила, рассеялось, как дым.
- Да, - уронила Флер, не разжимая губ. - Но огонь скоро отгорит.
- А что останется?
- То же, что и было.
Майкл пристально посмотрел на спутницу жизни. Она подцепила вилкой
кусочек рыбы и сосредоточенно рассматривала его. Потом с легкой застывшей
улыбкой поднесла ко рту и начала жевать так, словно пережевывала Старые
воспоминания. То же, что и было! Да, она такая же прелестная, как была,
разве что чуточку полнее, - пышные формы опять входят в моду. Майкл отвел
глаза: ему до сих пор становится не по себе, как только он подумает о том,
что произошло четыре года назад и о чем он знал так мало, догадывался так
ясно и не говорил ничего. Дым! Неужели всякая человеческая страсть
перегорает и синей пеленой стелется над полями, на мгновение заслоняя
солнце, всходы и деревья, а затем тает в воздухе, и день попрежнему
беспощадно ясен? Неужели все остается, как было? Не совсем! Нет дыма без
огня, а где прошел огонь, там что-то должно измениться. Наверно, и облик
Динни, которую он знает с детства, тоже изменится - станет суровее, резче,
точенее, утратит свежесть? Майкл объявил:
- К девяти мне нужно обратно в палату, - выступает министр финансов.
Почему его полагается слушать, не знаю, но так нужно.
- Почему нужно кого-нибудь слушать - всегда загадка. Видел ты в палате
оратора, которому удалось бы кого-нибудь в чем-нибудь убедить?
- Нет, - ответил Майкл с кривой улыбкой. - Но человек живет надеждой.
Мы отсиживаем там целые дни, обсуждаем разные благотворные меры, затем
голосуем и добиваемся тех же результатов, какие получили бы после двух
первых речей. И так тянется уже столетия!
- Ребячество! - вставила Флер. - Кит думает, что у Динни будет корь. И
еще он спросил, есть ли у нее муж... Кокер, кофе, пожалуйста. Мистер Монт
должен уходить.
Когда Майкл поцеловал ее и удалился, Флер поднялась в детские. У Кэтрин
сон на редкость здоровый. На нее приятно смотреть - хорошенькая девочка.
Волосы будут, наверно, как у матери, а цвет глаз так колеблется между серым
и карим, что обещает стать зеленым. Она подложила ручонку под голову и дышит
легко, как цветок. Флер кивнула няне и открыла дверь второй детской. Будить
Кита опасно. Он потребует бисквитов и, вероятно, молока, захочет поговорить
и попросит ему почитать. Дверь скрипит, но он не проснулся. Его светлая
решительная головка откинута на подушку, изпод которой выглядывает дуло
пистолета. На улице жарко, он сбросил одеяло, и ночник освещает его
раскрывшуюся до колен фигурку в голубой пижаме. Кожа у него смуглая и
здоровая, подбородок форсайтовский. Флер подошла вплотную к кроватке. Кит
очарователен, когда он засыпает с таким решительным видом, словно приказал
уняться своему возбужденному воображению. Флер осторожно, кончиками пальцев,
приподняла простыню, подтянула ее и прикрыла сына; затем постояла, упираясь
руками в бедра и приподняв одну бровь. У Кита сейчас - самая лучшая пора, и
она продлится еще года два, пока он не пойдет в школу. Вопросы пола его еще
не волнуют. Все к нему добры; вся жизнь для него - как приключение из
книжек. Книжки! Старые книжки Майкла, ее собственные и те немногие,
написанные со времени ее детства, какие можно давать ребенку. Замечательный
возраст у Кита! Флер быстро окинула взглядом еле освещенную комнату. Его
ружье и меч лежат рядом на стуле в полной боевой готовности. Проповедуем
разоружение и вооружаем детей до зубов! Остальные игрушки, большей частью
заводные, - в классной комнате. Нет, на подоконнике стоит лодка, которую он
пускал с Динни; паруса все еще подняты; в углу на подушке лежит серебристая
собака, давно заметившая Флер, но слишком ленивая, чтобы встать. Шерсть у
нее на хвосте приподнялась; хвост виляет, приветствуя гостью. И, боясь, что
пес нарушит этот упоительный покой, Флер послала им обоим воздушный поцелуй
и прокралась обратно к двери. Снова кивнула няне, посмотрела на ресницы
Кэтрин и вышла. Потом на цыпочках спустилась по лестнице до следующего
этажа, где находилась комната, расположенная над ее спальней и отведенная
Динни. Не будет ли бестактностью, если она заглянет к девушке и спросит, не
нужно ли ей чего-нибудь? Флер подошла к двери. Только половина десятого!
Динни еще не могла заснуть. Вероятно, совсем не заснет. Страшно даже
подумать, как она лежит одна, безмолвная и несчастная! Может быть, разговор
принесет ей облегчение, отвлечет ее? Флер подняла руку, собираясь постучать,
и внезапно услышала приглушенный, но исключавший всякие сомнения звук -
судорожное всхлипывание человека, который плачет в подушку. Флер словно
окаменела. В последний раз она слышала этот звук четыре года назад, когда он
вырывался у нее самой. Воспоминание было таким острым, что ей чуть не стало
дурно от этого страшного и священного звука. Она ни за что на свете не
войдет к Динни! Флер заткнула уши, отпрянула от двери, бросилась вниз и
включила радио, чтобы защититься от этого обжигающего звука. Передавали
второй акт "Чио-Чио-сано. Флер выключила приемник и снова села за бюро.
Быстро набросала нечто вроде формулы: "Буду счастлива, если и т, д... Вы
увидите настоящих очаровательных индийских леди и т, д... Флер Монт". Еще
одно письмо, еще и еще, а в ушах стоит рыдающий звук! Как душно сегодня!
Флер отдернула занавески и распахнула окно: пусть воздух входит свободно.
Опасная штука жизнь, - вечно таит в себе угрозу и непрерывно причиняет
мелкие огорчения. Если кидаешься вперед и хватаешь ее руками за горло, она
отступит, но затем все равно подло ударит исподтишка. Половина
одиннадцатого! О чем они так долго тараторят у себя в парламенте? Опять
какойнибудь грошовый налог? Флер закрыла окно, задернула занавески, заклеила
письма и, собираясь уходить, в последний раз оглядела комнату. И вдруг
пришло воспоминание - лицо Уилфрида за окном в тот вечер, когда он бежал от
нее на Восток. Что, если сейчас он снова там, если второй раз за свою
нелепую жизнь он, как бестелесный призрак, стоит за этим окном и хочет войти
но уже не к ней, а к Динни? Флер погасила свет, ощупью нашла дорогу,
осторожно раздвинула занавески и выглянула. Ничего - одни последние
медлительные лучи гаснущего дня. Флер раздраженно опустила занавески и
поднялась наверх в спальню. Встала перед трюмо, на мгновение прислушалась,
потом старалась уже не слушать. Такова жизнь! Человек пытается заткнуть уши
и закрыть глаза на все, что причиняет боль, - если, конечно, удается. Можно
ли его за это винить? Все равно сквозь вату и опущенные веки проникает
многое такое, на что не закроешь глаза, перед чем не заткнешь уши. Не успела
Флер лечь, как явился Майкл. Она рассказала ему о всхлипываньях; он в свою
очередь постоял, прислушиваясь, но сквозь толстый потолок звуки не
проходили. Майкл исчез у себя в туалетной, вскоре вернулся оттуда в голубом
халате с шитьем на воротнике и манжетах, который ему подарила жена, и начал
расхаживать по комнате.
- Ложись, - окликнула Флер. - Этим ей не поможешь.
В постели они почти не разговаривали. Майкл заснул первым, Флер лежала
с открытыми глазами. Большой Бэн пробил двенадцать. Город еще шумел, но в
доме было тихо. Время от времени легкий треск, словно распрямляются доски,
которые целый день попирались ногами; легкое посапыванье Майкла; лепет ее
собственных мыслей, - больше ничего. В комнате наверху - молчание. Флер
стала обдумывать, куда поехать на летние каникулы. Майкл предлагает в
Шотландию или Корнуэл; она же предпочитает хоть на месяц, но на Ривьеру.
Хорошо возвращаться смуглой, - она еще ни разу как следует не загорала.
Детей они не возьмут, - на мадемуазель и няню можно положиться. Что это?
Где-то закрылась дверь. Скрипнули ступеньки. Нет, она не ошиблась. Флер
толкнула Майкла.
- Что?
- Слушай.
Снова слабый скрип.
- Сначала заскрипело наверху, - шепнула Флер. - Пойди. Нужно
посмотреть.
Майкл вскочил, надел халат и домашние туфли, приоткрыл дверь и
выглянул. На площадке никого, но внизу в холле кто-то ходит. Он осторожно
спустился с лестницы.
У входной двери смутно виднелась фигура. Майкл тихо спросил:
- Динни, ты?
- Я.
Майкл двинулся вперед. Фигурка отошла от двери, и Майкл натолкнулся на
девушку, когда та уже опустилась на вешалку - саркофаг". Он различил
поднятую руку, которой она придерживала шарф, окутывавший ей лицо и голову.
- Тебе чего-нибудь дать?
- Нет. Я вышла подышать воздухом.
Майкл подавил желание зажечь свет. Он шагнул вперед и в темноте
погладил девушку по руке.
- Я не думала, что вы услышите. Прости, - извинилась она.
Решиться и заговорить о ее горе? Возненавидит она его за это или будет
благодарна?
- Делай как хочешь, родная, лишь бы тебе стало легче, - сказал он.
- Эта была глупость. Я пойду наверх.
Майкл обвил ее рукой и почувствовал, что она совершенно одета. Потом
напряжение, в котором находилась Динни, ослабело, и она прижалась к Майклу,
все еще придерживая рукой шарф, скрывавший ее лицо и голову. Он стал
осторожно покачиваться, словно стараясь убаюкать ее. Динни поникла, голова
ее опустилась ему на плечо. Майкл перестал покачиваться, почти перестал
дышать. Он простоит так, сколько будет нужно. Пусть она отдохнет!
Когда Уилфрид оставил кабинет Эдриена в музее, он не знал, ни куда, ни
зачем идет, и двигался, как человек, погруженный в один из тех снов,
которые, повторяясь снова и снова, кончаются только с пробуждением. Он вышел
по Кингз-уэй к набережной, очутился у Вестминстерского моста, поднялся на
него и остановился, облокотясь на парапет. Прыжок - и он свободен! Был отлив
- воды Англии уходили в море, радуясь тому, что не вернутся. Уйти! Уйти от
всего, что напоминает ему о нем самом. Избавиться от вечного копания в себе,
от вечного самоистязания! Покончить с проклятой слезливой нерешительностью,
с хнычущим беспокойством о том, как бы не сделать ей слишком больно! Она
поплачет и переживет. Чувствительность уже подвела его однажды. Хватит!
Видит бог, хватит!
Уилфрид долго стоял на мосту, перегнувшись через парапет, глядя на
светлые воды и проходящие мимо суда. То и дело какой-нибудь кокни
останавливался рядом с ним в полной уверенности, что он видит что-то страшно
интересное! Он и видел! Он видел свою судьбу, видел, как, навсегда уходя в
неизвестность, он снимается с якоря и, подобно Летучему голландцу, мчится по
дальним океанам к дальним концам земли. Больше не нужно ни бравады, ни
унижений, ни мольбы, ни притворства. Он поплывет под своим собственным
флагом, не приспуская его.
- Говорят, посмотришь вот так в воду, а потом возьмешь да прыгнешь,
донесся чей-то голос.
Уилфрид вздрогнул и отошел. Боже, до чего чувствительным и
неуравновешенным может стать человек! Он спустился с моста, обогнул
Уайтхолл, добрался до Сент-Джеймс-парка, прошел берегом пруда до гераней и
боль ших каменных статуй, затем свернул в Грин-парк и растянулся на теплой
траве. Он провел там, наверное, около часа, лежа на спине, прикрыв глаза и с
благодарным чувством впитывая в себя лучи солнца. Когда он встал, у него
закружилась голова; он постоял несколько минут, пришел в равновесие и
направился к Хайд-парк Корнер. Сделал несколько шагов, остановился и круто
повернул направо. Навстречу, по обочине дорожки, шла молодая женщина с
мальчуганом. Динни! Он увидел, как она охнула и схватилась рукой за сердце.
А он повернулся и ушел. Жестоко, бесчеловечно, зато бесповоротно! Такое же
ощущение испытывает, вероятно, человек, всадив в ближнего нож. Жестоко,
бесчеловечно, зато бесповоротно! Конец колебаниям! Теперь остается только
одно - как можно скорее уехать! Уилфрид повернул к дому и помчался как
одержимый, растянув губы в улыбке и напоминая лицом человека, сидящего в
зубоврачебном кресле. Он сбил с ног единственную женщину, на которой ему
стоило жениться, единственную, к которой он испытывал то, что достойно
называться любовью. Что ж! Лучше вот так разом сбить ее с ног, чем медленно
убивать совместной жизнью! Он - Исав, Измаил, он не создан для дочери
Израиля. Мальчик рассыльный остановился я посмотрел ему вслед, - Уилфрид
двигался си скоростью, показавшейся пареньку несколько необычной. Он пересек
Пикадилли, не обращая внимания на машины, и нырнул в узкую горловину
Бонд-стрит. Внезапно ему в голову пришла мысль, что он уже никогда не увидит
шляп в витринах Скотта. Магазин только что закрылся, но за окнами рядами
стояли шляпы - сверхмодные мужские, тропические, дамские, модернизованные
образцы трильби и хомбургов, или как там их еще называют. Уилфрид постоял,
двинулся дальше, обогнул источающее ароматы заведение Эткинсона и вошел в
свой подъезд. Здесь ему пришлось посидеть на лестнице, прежде чем он нашел в
себе силы подняться: прилив энергии - результат нервной встряски в момент
встречи с Динни - уже сменился полным изнеможением. Не успел он преодолеть
первые ступеньки, как на площадке появился Стэк с собакой. Фош рванулся к
Уилфриду и встал на задние лапы, пытаясь дотянуться до его лица. Он потрепал
собаку за уши. Бедняга, опять остается без хозяина!
- Стэк, завтра на рассвете я уезжаю. В Сиам. Вероятно, больше не
перерыва в работе он посвятил восхвалению своего франко-канадского издания,
затем нанял такси и поехал обратно в Ковент-гарден. В приемной его встретил
клерк:
- Мистер Дезерт ожидает вас в кабинете, сэр.
- Прекрасно! - ответил Компсон Грайс, подавив легкую дрожь и подумав:
"Быстро сработано!"
Уилфрид стоял у окна, откуда в ракурсе был виден Ковент-гарден. Когда
он обернулся, его потемневшее, измученное лицо и горький взгляд потрясли
Компсона Грайса. Здороваться с ним тоже было не очень приятно, - сухая рука
прямо-таки пылала.
- Вы получили мое письмо? - осведомился издатель.
- Да, благодарю. Вот адрес моего банка. Лучше всего вносите туда чеки
под расписку.
- Вы не слишком хорошо выглядите. Опять уезжаете?
- Вероятно. Ну, до свидания, Грайс. Благодарю за все, что вы сделали.
- Ужасно сожалею, что эта история так отразилась на вас, - с
неподдельным чувством ответил Компсон Грайс.
Уилфрид пожал плечами и направился к выходу.
Когда он ушел, издатель постоял, комкая в руках записку с адресом
банка. Потом неожиданно громко выпалил: "Не нравится мне его вид. Решительно
не нравится!" - и снял телефонную трубку...
Уилфрид повернул на север, - ему предстоял еще один визит. Он пришел в
музей как раз в тот момент, когда Эдриен взялся за свой дуврский чай и
булочку с изюмом.
- Чудесно! - сказал тот, вставая. - Рад видеть вас. Вот чашка.
Присаживайтесь.
Вид Уилфрида и пожатие его руки потрясли Эдриена не меньше, чем Грайса.
Уилфрид глотнул чай.
- Разрешите закурить?
Он закурил сигарету и сгорбился на стуле. Эдриен ждал, когда он
заговорит. Наконец Уилфрид сказал:
- Простите, что так бесцеремонно ворвался, но я ухожу обратно в
неизвестность. Я хотел посоветоваться, как будет Динни легче, - если я
просто
Исчезну или предварительно напишу.
На душе у Эдриена стало беспросветно темно.
- Вы имеете в виду, что не сможете ручаться за себя, если увидитесь с
ней?
Плечи Уилфрида судорожно передернулись.
- Не совсем то. Жестоко так говорить, но я до такой степени сыт всей
этой историей, что больше ничего не чувствую. При встрече я могу сделать
Динни больно. Она - ангел. Вряд ли вы поймете, что со мной произошло. Я и
сам не понимаю. Знаю только, что хочу бежать от всех и вся.
Эдриен кивнул:
- Я слышал, вы были больны. Не кажется ли вам, что это отразилось на
вашем настроении? Бога ради, не ошибитесь в себе теперь.
Уилфрид улыбнулся:
- Я свыкся с малярией. Дело не в ней. Вы будете смеяться, но у меня
такое ощущение, как будто душа истекает кровью. Я должен уехать туда, где
ничто и никто не напомнит мне о прошлом. А Динни напоминает мне о нем
больше, чем что-либо другое.
- Понятно, - выдавил Эдриен и замолчал, поглаживая рукой бородку. Затем
встал и начал ходить по кабинету: - Вы уверены, что отказываться от
последней встречи с Динни честно и по отношению к ней и по отношению к вам
самому?
Уилфрид ответил, еле сдерживая раздражение:
- Я же сказал, что могу сделать ей больно.
- Вы сделаете ей больно в любом случае, - она все поставила на одну
карту. И вот что, Дезерт! Вы опубликовали свою поэму сознательно. Я всегда
понимал, что для вас это был способ искупить свою ошибку, хотя вы
одновременно и просили Динни стать вашей женой. Я не дурак и не желаю, чтобы
ваши отношения с Динни продолжались, если чувства у вас изменились. Но
действительно ли они изменились?
- Мои чувства не изменились. У меня просто их не осталось. Их убило то,
что я превратился в парию.
- Вы понимаете, что говорите?
- Отлично. Я знал, что превратился в парию еще тогда, когда отрекся, а
знали об этом другие или нет - не играло роли. Впрочем, нет, играло.
- Понимаю, - снова согласился Эдриен и понял, что зашел в тупик. Это
естественно.
- Не знаю, так ли это для других, но для меня это так. Я отбился от
стаи и не вернусь в нее. Я не жалуюсь и не оправдываю себя! - с энергией
отчаяния воскликнул Уилфрид.
Эдриен мягко спросил:
- Итак, вы просто хотите знать, как причинить поменьше боли Динни? Не
могу вам ничего посоветовать. Хотел бы, но не могу. Когда вы были у меня в
тот раз, я дал вам неверный совет. Советы вообще бесполезны. Каждый
управляется, как умеет.
Уилфрид поднялся:
- Ирония судьбы, не правда ли? К Динни меня толкнуло мое одиночество. И
оно же оторвало меня от нее. Ну что ж, прощайте, сэр. Не думаю, что
увидимся. И благодарю за попытку помочь мне.
- Хотел бы я, чтобы она удалась! Уилфрид улыбнулся своей неожиданной
улыбкой, придававшей ему такое обаяние:
- Похожу, пожалуй, еще немного. Может быть, и увижу какое-нибудь
зловещее предзнаменование. Как бы там ни было, вы теперь знаете, что я не
хотел причинить ей больше боли, чем это необходимо. Прощайте!
Чай Эдриена остыл, булочка осталась нетронутой. Он отодвинул их. Он
чувствовал себя так, словно предал Динни, и в то же время никакими силами не
мог понять, что он должен был сделать. Странный, странный молодой человек!
"У меня душа истекает кровью!" Страшные слова. И, судя по его лицу,
правдивые! Сверхчувствительные нервы и всепоглощающая гордость! "Ухожу
обратно в неизвестность". Скитаться по Востоку наподобие Вечного жида, стать
одним из тех таинственных англичан, которых встречаешь порою на краю света,
которые молчат о своем прошлом, ничего не ждут от будущего и живут
сегодняшним днем! Эдриен набил трубку и начал убеждать себя, что в конце
концов для Динни лучше не выходить за Дезерта. Но это ему не удалось. В
жизни женщины настоящая любовь расцветает только раз, а любовь Динни была
настоящей. На этот счет Эдриен сомнений не питал. Она, понятно, справится с
собой, но утратит
"свой блеск золотой и певучесть". Эдриен схватил свою помятую шляпу,
вышел и двинулся по направлению к Хайд-парку, затем, уступая внезапному
порыву, повернул на Маунт-стрит.
Когда Блор доложил о нем, его сестра накладывала последние красные
стежки на язык одной из собак в своей французской вышивке. Леди Монт подняла
ее:
- Должно капать. Она же смотрит на это'о зайчонка. Голубой цвет для
капель подойдет?
- На таком фоне нужен серый, Эм.
Леди Монт посмотрела на брата; тот сидел на низеньком стульчике,
подтянув к подбородку длинные ноги.
- Ты похож на военно'о корреспондента: раскладной стул и неко'да
побриться. Эдриен, я хочу, чтобы Динни вышла замуж. Ей уже двадцать шесть.
Все из-за этой трусости. Они мо'ли бы уехать на Корсику.
Эдриен улыбнулся. Эм одновременно и права и бесконечно неправа.
- Се'одня заходил Кон, - продолжала его сестра. Он виделся с
Майклом. Никто ниче'о не знает. А. Флер говорит, что Динни ходит гулять
с Китом и Дэнди, нянчится с Кэтрин и сидит, читает книжку, не переворачивая
страниц.
Эдриен раздумывал, сказать ли ей о приходе Дезерта.
- И Кон говорит, - не умолкала его сестра, - что в этом году ему не
свести концы с концами - свадьба Клер, и новый бюджет, и Джин в положении...
Придется вырубить часть леса и продать лошадей. Нам тоже приходится ту'о.
Счастье, что у. Флер мно'о денег. День'и - это так тя'остно! Как ты думаешь?
Эдриен вздрогнул.
- В наше время хорошего ждать не приходится, но жить на что-то всетаки
надо.
- Все оттого, что есть иждивенцы, У Босуэла сестра без но'и, а у жены
Джонсона рак. Бедняжка! У каждо'о свои о'орчения. Динни говорит, что в
Кондафорде ее мать делает что может для фермеров. Словом, не знаю, что будет
дальше. Лоренс не может отложить ни пенни.
- Мы сидим между двух стульев, Эм, и в один прекрасный день с треском
грохнемся на пол.
- По-моему, нам придется умирать в бо'адельне.
И леди Монт поднесла свою работу к свету.
- Нет, капель делать не буду. Может быть, переехать в Кению? Там,
говорят, нетрудно начать вы'одное дело.
- Мне противно даже думать, что какой-нибудь олух купит Кондафорд,
чтобы наезжать туда пьянствовать под воскресенье, - с неожиданной энергией
объявил Эдриен.
- Я хотела бы стать лесным духом и от'онять чужих от Кондафорда.
Он немыслим без Черрелов.
- Чертовски удачно сказано, Эм. Но на свете существует проклятый
процесс, называемый эволюцией, и родина его - Англия.
Леди Монт вздохнула, поднялась и подплыла к своему попугаю:
- Полли, мы умрем с тобой в бо'адельне.
Когда Компсон Грайс позвонил Майклу, или, вернее. Флер, потому что
Майкла не было дома, голос его звучал несколько растерянно.
- Что-нибудь передать ему, мистер Грайс?
- Ваш муж просил меня выяснить, каковы планы Дезерта. Так вот, Дезерт
только что заходил ко мне и фактически сказал, что опять уезжает, но...
э-э... мне не понравился его вид, и рука у него была горячая, - наверное,
температурит.
- Он болел малярией, она еще не прошла.
- А! Кстати, посылаю вам книгу; уверен, что она вам понравится; ее
написал один франко-канадец.
- Благодарю. Я скажу Майклу, когда он вернется.
Флер задумалась. Рассказать ли Динни об этом звонке? Ей не хотелось
этого делать, не посоветовавшись с Майклом, а тот, может быть, не явится
даже к обеду, - парламентская сессия в полном разгаре. Мучить человека
неизвестностью - как это похоже на Уилфрида! Она всегда чувствовала, что
знает его лучше, чем Майкл и Динни. Они убеждены, что он - чистое золото.
Она же, к которой он когда-то тянулся с такой неистовой страстью, уверена,
что если он и золото, то самой низкой пробы. "Это, наверно, потому что я,
как человек, - ниже их", - решила Флер. Люди мерят других собственной
меркой, не так ли? И все-таки трудно высоко ценить того, чьей любовницей она
не стала и кто ушел из-за нее в неизвестность. Майкл всегда был нелеп в
своих привязанностях, а Динни... Что ж, Динни просто не понимает.
Флер снова села за прерванные письма. Они были очень важные: она
приглашает к себе интереснейших и виднейших людей Лондона для встречи с
индийскими леди из высших каст, приехавших сюда в связи с конференцией. Она
уже почти кончила писать, когда ей позвонил Майкл. Он осведомился, не
передавал ли ему что-нибудь Компсон Грайс. Изложив ему новости, Флер
спросила:
- Будешь к обеду?.. Очень хорошо! Мне страшно обедать вдвоем с Динни:
она такая веселая, что у меня мурашки бегают. Я понимаю, она не хочет
расстраивать окружающих, но нам было бы легче, если бы она поменьше прятала
свои переживания... Дядя Кон?.. Забавно, честное слово, - вся семья теперь
хочет того, от чего раньше шарахалась! По-моему, они просто увидели, как она
мучится... Да, она взяла машину и поехала с Китом на Круглый пруд пускать
его лодку. Они отослали машину с Дэнди и лодкой, а сами идут пешком...
Хорошо, милый. В восемь. Если можно, не опаздывай... О, вот и Динни с Китом!
До свиданья.
В комнату вошел Кит. Лицо загорелое, глаза голубые, свитер под цвет
глаз, темно-синие штанишки, зеленые чулки-гольфы, коричневые спортивные
башмаки, светлые волосы.
- Тетя Динни пошла прилечь. Она сидела на траве. Она говорит - скоро
поправится. Как ты думаешь, у нее будет корь? Я уже болел, мамочка. Если на
нее накладут карантин, я все равно буду к ней заходить. Она испугалась, - мы
встретили одного мужчину.
- Какого мужчину?
- Он не подошел к нам. Такой высокий, шляпу держал в руке, а когда
увидел нас, чуть не побежал.
- Откуда ты знаешь, что он заметил вас?
- Ну как же! Он шел прямо на нас, а потом раз - ив сторону.
- Вы встретили его в парке?
- Да.
- В каком?
- В Грин-парке.
- Худой, смуглый?
- Да. Ты его тоже знаешь?
- Почему "тоже". Кит? Разве тетя Динни его знает?
- По-моему, да. Она сказала: "Ох!" - и положила руку вот сюда. А потом
посмотрела ему вслед и села на траву. Я обмахивал ее шарфом. Я люблю тетю
Динни. У нее есть муж?
- Нет.
Когда Кит ушел. Флер обдумала положение. Динни догадается, что малыш
все рассказал. Поэтому она решила только послать наверх нюхательную соль и
справиться о состоянии девушки.
Та велела передать: "К обеду буду в порядке".
Однако перед обедом пришло второе сообщение: она еще чувствует
слабость, хочет лечь и как следует выспаться.
Таким образом. Флер и Майкл обедали вдвоем.
- Разумеется, это был Уилфрид.
Майкл кивнул:
- Как я хочу, чтобы он наконец убрался! Вся эта история - сплошная
пытка. Помнишь то место у Тургенева, где Литвинов смотрит, как дымок поезда
вьется над полями?
- Нет, а что?
- Все, чем Динни жила, рассеялось, как дым.
- Да, - уронила Флер, не разжимая губ. - Но огонь скоро отгорит.
- А что останется?
- То же, что и было.
Майкл пристально посмотрел на спутницу жизни. Она подцепила вилкой
кусочек рыбы и сосредоточенно рассматривала его. Потом с легкой застывшей
улыбкой поднесла ко рту и начала жевать так, словно пережевывала Старые
воспоминания. То же, что и было! Да, она такая же прелестная, как была,
разве что чуточку полнее, - пышные формы опять входят в моду. Майкл отвел
глаза: ему до сих пор становится не по себе, как только он подумает о том,
что произошло четыре года назад и о чем он знал так мало, догадывался так
ясно и не говорил ничего. Дым! Неужели всякая человеческая страсть
перегорает и синей пеленой стелется над полями, на мгновение заслоняя
солнце, всходы и деревья, а затем тает в воздухе, и день попрежнему
беспощадно ясен? Неужели все остается, как было? Не совсем! Нет дыма без
огня, а где прошел огонь, там что-то должно измениться. Наверно, и облик
Динни, которую он знает с детства, тоже изменится - станет суровее, резче,
точенее, утратит свежесть? Майкл объявил:
- К девяти мне нужно обратно в палату, - выступает министр финансов.
Почему его полагается слушать, не знаю, но так нужно.
- Почему нужно кого-нибудь слушать - всегда загадка. Видел ты в палате
оратора, которому удалось бы кого-нибудь в чем-нибудь убедить?
- Нет, - ответил Майкл с кривой улыбкой. - Но человек живет надеждой.
Мы отсиживаем там целые дни, обсуждаем разные благотворные меры, затем
голосуем и добиваемся тех же результатов, какие получили бы после двух
первых речей. И так тянется уже столетия!
- Ребячество! - вставила Флер. - Кит думает, что у Динни будет корь. И
еще он спросил, есть ли у нее муж... Кокер, кофе, пожалуйста. Мистер Монт
должен уходить.
Когда Майкл поцеловал ее и удалился, Флер поднялась в детские. У Кэтрин
сон на редкость здоровый. На нее приятно смотреть - хорошенькая девочка.
Волосы будут, наверно, как у матери, а цвет глаз так колеблется между серым
и карим, что обещает стать зеленым. Она подложила ручонку под голову и дышит
легко, как цветок. Флер кивнула няне и открыла дверь второй детской. Будить
Кита опасно. Он потребует бисквитов и, вероятно, молока, захочет поговорить
и попросит ему почитать. Дверь скрипит, но он не проснулся. Его светлая
решительная головка откинута на подушку, изпод которой выглядывает дуло
пистолета. На улице жарко, он сбросил одеяло, и ночник освещает его
раскрывшуюся до колен фигурку в голубой пижаме. Кожа у него смуглая и
здоровая, подбородок форсайтовский. Флер подошла вплотную к кроватке. Кит
очарователен, когда он засыпает с таким решительным видом, словно приказал
уняться своему возбужденному воображению. Флер осторожно, кончиками пальцев,
приподняла простыню, подтянула ее и прикрыла сына; затем постояла, упираясь
руками в бедра и приподняв одну бровь. У Кита сейчас - самая лучшая пора, и
она продлится еще года два, пока он не пойдет в школу. Вопросы пола его еще
не волнуют. Все к нему добры; вся жизнь для него - как приключение из
книжек. Книжки! Старые книжки Майкла, ее собственные и те немногие,
написанные со времени ее детства, какие можно давать ребенку. Замечательный
возраст у Кита! Флер быстро окинула взглядом еле освещенную комнату. Его
ружье и меч лежат рядом на стуле в полной боевой готовности. Проповедуем
разоружение и вооружаем детей до зубов! Остальные игрушки, большей частью
заводные, - в классной комнате. Нет, на подоконнике стоит лодка, которую он
пускал с Динни; паруса все еще подняты; в углу на подушке лежит серебристая
собака, давно заметившая Флер, но слишком ленивая, чтобы встать. Шерсть у
нее на хвосте приподнялась; хвост виляет, приветствуя гостью. И, боясь, что
пес нарушит этот упоительный покой, Флер послала им обоим воздушный поцелуй
и прокралась обратно к двери. Снова кивнула няне, посмотрела на ресницы
Кэтрин и вышла. Потом на цыпочках спустилась по лестнице до следующего
этажа, где находилась комната, расположенная над ее спальней и отведенная
Динни. Не будет ли бестактностью, если она заглянет к девушке и спросит, не
нужно ли ей чего-нибудь? Флер подошла к двери. Только половина десятого!
Динни еще не могла заснуть. Вероятно, совсем не заснет. Страшно даже
подумать, как она лежит одна, безмолвная и несчастная! Может быть, разговор
принесет ей облегчение, отвлечет ее? Флер подняла руку, собираясь постучать,
и внезапно услышала приглушенный, но исключавший всякие сомнения звук -
судорожное всхлипывание человека, который плачет в подушку. Флер словно
окаменела. В последний раз она слышала этот звук четыре года назад, когда он
вырывался у нее самой. Воспоминание было таким острым, что ей чуть не стало
дурно от этого страшного и священного звука. Она ни за что на свете не
войдет к Динни! Флер заткнула уши, отпрянула от двери, бросилась вниз и
включила радио, чтобы защититься от этого обжигающего звука. Передавали
второй акт "Чио-Чио-сано. Флер выключила приемник и снова села за бюро.
Быстро набросала нечто вроде формулы: "Буду счастлива, если и т, д... Вы
увидите настоящих очаровательных индийских леди и т, д... Флер Монт". Еще
одно письмо, еще и еще, а в ушах стоит рыдающий звук! Как душно сегодня!
Флер отдернула занавески и распахнула окно: пусть воздух входит свободно.
Опасная штука жизнь, - вечно таит в себе угрозу и непрерывно причиняет
мелкие огорчения. Если кидаешься вперед и хватаешь ее руками за горло, она
отступит, но затем все равно подло ударит исподтишка. Половина
одиннадцатого! О чем они так долго тараторят у себя в парламенте? Опять
какойнибудь грошовый налог? Флер закрыла окно, задернула занавески, заклеила
письма и, собираясь уходить, в последний раз оглядела комнату. И вдруг
пришло воспоминание - лицо Уилфрида за окном в тот вечер, когда он бежал от
нее на Восток. Что, если сейчас он снова там, если второй раз за свою
нелепую жизнь он, как бестелесный призрак, стоит за этим окном и хочет войти
но уже не к ней, а к Динни? Флер погасила свет, ощупью нашла дорогу,
осторожно раздвинула занавески и выглянула. Ничего - одни последние
медлительные лучи гаснущего дня. Флер раздраженно опустила занавески и
поднялась наверх в спальню. Встала перед трюмо, на мгновение прислушалась,
потом старалась уже не слушать. Такова жизнь! Человек пытается заткнуть уши
и закрыть глаза на все, что причиняет боль, - если, конечно, удается. Можно
ли его за это винить? Все равно сквозь вату и опущенные веки проникает
многое такое, на что не закроешь глаза, перед чем не заткнешь уши. Не успела
Флер лечь, как явился Майкл. Она рассказала ему о всхлипываньях; он в свою
очередь постоял, прислушиваясь, но сквозь толстый потолок звуки не
проходили. Майкл исчез у себя в туалетной, вскоре вернулся оттуда в голубом
халате с шитьем на воротнике и манжетах, который ему подарила жена, и начал
расхаживать по комнате.
- Ложись, - окликнула Флер. - Этим ей не поможешь.
В постели они почти не разговаривали. Майкл заснул первым, Флер лежала
с открытыми глазами. Большой Бэн пробил двенадцать. Город еще шумел, но в
доме было тихо. Время от времени легкий треск, словно распрямляются доски,
которые целый день попирались ногами; легкое посапыванье Майкла; лепет ее
собственных мыслей, - больше ничего. В комнате наверху - молчание. Флер
стала обдумывать, куда поехать на летние каникулы. Майкл предлагает в
Шотландию или Корнуэл; она же предпочитает хоть на месяц, но на Ривьеру.
Хорошо возвращаться смуглой, - она еще ни разу как следует не загорала.
Детей они не возьмут, - на мадемуазель и няню можно положиться. Что это?
Где-то закрылась дверь. Скрипнули ступеньки. Нет, она не ошиблась. Флер
толкнула Майкла.
- Что?
- Слушай.
Снова слабый скрип.
- Сначала заскрипело наверху, - шепнула Флер. - Пойди. Нужно
посмотреть.
Майкл вскочил, надел халат и домашние туфли, приоткрыл дверь и
выглянул. На площадке никого, но внизу в холле кто-то ходит. Он осторожно
спустился с лестницы.
У входной двери смутно виднелась фигура. Майкл тихо спросил:
- Динни, ты?
- Я.
Майкл двинулся вперед. Фигурка отошла от двери, и Майкл натолкнулся на
девушку, когда та уже опустилась на вешалку - саркофаг". Он различил
поднятую руку, которой она придерживала шарф, окутывавший ей лицо и голову.
- Тебе чего-нибудь дать?
- Нет. Я вышла подышать воздухом.
Майкл подавил желание зажечь свет. Он шагнул вперед и в темноте
погладил девушку по руке.
- Я не думала, что вы услышите. Прости, - извинилась она.
Решиться и заговорить о ее горе? Возненавидит она его за это или будет
благодарна?
- Делай как хочешь, родная, лишь бы тебе стало легче, - сказал он.
- Эта была глупость. Я пойду наверх.
Майкл обвил ее рукой и почувствовал, что она совершенно одета. Потом
напряжение, в котором находилась Динни, ослабело, и она прижалась к Майклу,
все еще придерживая рукой шарф, скрывавший ее лицо и голову. Он стал
осторожно покачиваться, словно стараясь убаюкать ее. Динни поникла, голова
ее опустилась ему на плечо. Майкл перестал покачиваться, почти перестал
дышать. Он простоит так, сколько будет нужно. Пусть она отдохнет!
Когда Уилфрид оставил кабинет Эдриена в музее, он не знал, ни куда, ни
зачем идет, и двигался, как человек, погруженный в один из тех снов,
которые, повторяясь снова и снова, кончаются только с пробуждением. Он вышел
по Кингз-уэй к набережной, очутился у Вестминстерского моста, поднялся на
него и остановился, облокотясь на парапет. Прыжок - и он свободен! Был отлив
- воды Англии уходили в море, радуясь тому, что не вернутся. Уйти! Уйти от
всего, что напоминает ему о нем самом. Избавиться от вечного копания в себе,
от вечного самоистязания! Покончить с проклятой слезливой нерешительностью,
с хнычущим беспокойством о том, как бы не сделать ей слишком больно! Она
поплачет и переживет. Чувствительность уже подвела его однажды. Хватит!
Видит бог, хватит!
Уилфрид долго стоял на мосту, перегнувшись через парапет, глядя на
светлые воды и проходящие мимо суда. То и дело какой-нибудь кокни
останавливался рядом с ним в полной уверенности, что он видит что-то страшно
интересное! Он и видел! Он видел свою судьбу, видел, как, навсегда уходя в
неизвестность, он снимается с якоря и, подобно Летучему голландцу, мчится по
дальним океанам к дальним концам земли. Больше не нужно ни бравады, ни
унижений, ни мольбы, ни притворства. Он поплывет под своим собственным
флагом, не приспуская его.
- Говорят, посмотришь вот так в воду, а потом возьмешь да прыгнешь,
донесся чей-то голос.
Уилфрид вздрогнул и отошел. Боже, до чего чувствительным и
неуравновешенным может стать человек! Он спустился с моста, обогнул
Уайтхолл, добрался до Сент-Джеймс-парка, прошел берегом пруда до гераней и
боль ших каменных статуй, затем свернул в Грин-парк и растянулся на теплой
траве. Он провел там, наверное, около часа, лежа на спине, прикрыв глаза и с
благодарным чувством впитывая в себя лучи солнца. Когда он встал, у него
закружилась голова; он постоял несколько минут, пришел в равновесие и
направился к Хайд-парк Корнер. Сделал несколько шагов, остановился и круто
повернул направо. Навстречу, по обочине дорожки, шла молодая женщина с
мальчуганом. Динни! Он увидел, как она охнула и схватилась рукой за сердце.
А он повернулся и ушел. Жестоко, бесчеловечно, зато бесповоротно! Такое же
ощущение испытывает, вероятно, человек, всадив в ближнего нож. Жестоко,
бесчеловечно, зато бесповоротно! Конец колебаниям! Теперь остается только
одно - как можно скорее уехать! Уилфрид повернул к дому и помчался как
одержимый, растянув губы в улыбке и напоминая лицом человека, сидящего в
зубоврачебном кресле. Он сбил с ног единственную женщину, на которой ему
стоило жениться, единственную, к которой он испытывал то, что достойно
называться любовью. Что ж! Лучше вот так разом сбить ее с ног, чем медленно
убивать совместной жизнью! Он - Исав, Измаил, он не создан для дочери
Израиля. Мальчик рассыльный остановился я посмотрел ему вслед, - Уилфрид
двигался си скоростью, показавшейся пареньку несколько необычной. Он пересек
Пикадилли, не обращая внимания на машины, и нырнул в узкую горловину
Бонд-стрит. Внезапно ему в голову пришла мысль, что он уже никогда не увидит
шляп в витринах Скотта. Магазин только что закрылся, но за окнами рядами
стояли шляпы - сверхмодные мужские, тропические, дамские, модернизованные
образцы трильби и хомбургов, или как там их еще называют. Уилфрид постоял,
двинулся дальше, обогнул источающее ароматы заведение Эткинсона и вошел в
свой подъезд. Здесь ему пришлось посидеть на лестнице, прежде чем он нашел в
себе силы подняться: прилив энергии - результат нервной встряски в момент
встречи с Динни - уже сменился полным изнеможением. Не успел он преодолеть
первые ступеньки, как на площадке появился Стэк с собакой. Фош рванулся к
Уилфриду и встал на задние лапы, пытаясь дотянуться до его лица. Он потрепал
собаку за уши. Бедняга, опять остается без хозяина!
- Стэк, завтра на рассвете я уезжаю. В Сиам. Вероятно, больше не