Голсуори Джон. Конец главы: Цветок в пустыне

успел уделить внимание ни книге, ни напитку, как оба собеседника покинули
свой угол и подошли к нему.
- Не вставай, Лоренс, - с некоторой томностью произнес Джек Масхем.
Телфорд Юл - сэр Лоренс Монт, мой кузен.
- Я читал ваши сенсационные романы, мистер Кл, - сказал сэр Лоренс и
подумал: "Странная личность!"
Худой смуглый человек с обезьяньим лицом осклабился и ответил:
- Жизнь бывает сенсационнее всякого романа.
- Юл вернулся из Аравии, - пояснил Джек Масхем с обычным для него видом
человека, над которым не властно ни время, ни пространство. - Он разнюхивал,
нельзя ли там раздобыть парочку чистокровных арабских кобыл, чтобы
использовать их у нас. Жеребцы есть, маток не достать. В Неджде сейчас такое
же положение, как в те времена, когда писал Палгрейв. Все же дело, по-моему,
двинулось. Владелец лучшего табуна требует самолет, но, если мы забросим
туда бильярд, ему наверняка придется расстаться по крайней мере с одной
дочерью солнца.
- Боже правый, какие низкие методы! - усмехнулся сэр Лоренс. - Все мы
становимся иезуитами, Джек.
- Юл видел там интересные вещи. Кстати, об одной из них я хочу с тобой
поговорить. Разрешишь присесть?
Он опустился в кресло и вытянулся во всю длину; смуглый человек уселся
на другое, устремив черные мигающие глаза на сэра Лоренса, который
инстинктивно насторожился.
- Когда Юл был в аравийской пустыне, - продолжал Джек Масхем, - бедуины
рассказали ему о смутных слухах насчет одного англичанина, которого арабы
якобы поймали и вынудили перейти в мусульманство. Юл поскандалил с ними,
заявив, что никто из англичан не способен на такое. Но когда он вернулся в
Египет и вылетел в Ливийскую пустыню, он встретил Другую шайку бедуинов,
возвращавшихся с юга, и услышал от них ту же самую историю, только в более
подробном изложении - они утверждали, что это случилось в Дарфуре, и назвали
даже имя отступника - Дезерт. Когда же Юл попал в Хартум, он услышал, что
весь город только и говорит о том, что молодой Дезерт принял ислам. Юл,
естественно, сделал из всего этого логические выводы. Но, конечно, весь
вопрос в том, как это произошло. Одно дело переменить веру по доброй воле,
другое - отречься от прежней под пистолетом. Англичанин, совершающий
подобный поступок, предает всех нас.
Сэр Лоренс, который в продолжение речи своего кузена перепробовал все
известные ему способы вставлять монокль, выронил его и сказал:
- Дорогой Джек, неужели ты не понимаешь, что, если человек принял
мусульманство в мусульманской стране, молва обязательно представит дело так,
как будто его к этому принудили.
Джек, извивавшийся на самом краю своего кресла, возразил:
- Я сперва так и подумал, но последние сведения были чрезвычайно
определенными. Мне сообщили даже имя шейха, который заставил его отречься, и
месяц, когда это случилось. Я выяснил также, что мистер Дезерт действительно
вернулся из Дарфура вскоре по истечении упомянутого месяца. Возможно, ничего
и не было. Но так или иначе, мне незачем объяснять вам, что такого рода
история, если она своевременно не опровергнута, обрастает сплетнями и вредит
не только этому человеку, но и нашему общему престижу. Мне кажется, наш долг
- поставить мистера Дезерта в известность о слухах, которые распространяют о
нем бедуины.
- Кстати, он сейчас здесь, - мрачно бросил сэр Лоренс.
- Знаю, - ответил Джек Масхем, - Я видел его на днях, и он член этого
клуба.
Беспредельное уныние волной захлестнуло сэра Лоренса. Вот они,
последствия злосчастного решения Динни! Динни была дорога этому ироничному,
независимому в суждениях и разборчивому в привязанностях человеку. Она
поразительно украшала его давно установившееся представление о женщинах. Не
будь он ее дядей по браку, он мог бы даже влюбиться в нее, если бы снова
стал молодым.
Пауза продолжалась. Сэр Лоренс отчетливо сознавал, что оба его
собеседника чувствуют себя крайне неловко, и, странное дело, их
замешательство лишь усугубляло в его глазах серьезность положения. Наконец
он сказал:
- Дезерт был шафером моего сына. Я должен поговорить с Майклом.
Мистер Юл, надеюсь, воздержится пока от дальнейших шагов.
- Непременно, - ответил К, л. - Хочу верить, что все это только
сплетни. Мне нравятся его стихи.
- А ты, Джек?
- Мое дело сторона. Но я не примирюсь с мыслью, что англичанин способен
на такой поступок, пока не буду убежден в бесспорности этого факта так же,
как в существовании собственного носа. Вот все, что могу сказать. Юл, если
мы хотим поспеть на ройстонский поезд, нам пора двигаться.
Оставшись в одиночестве, сэр Лоренс не встал с кресла. Ответ Джека
Масхема расстроил его еще больше. Он доказывал, что, если наихудшие
опасения подтвердятся, рассчитывать на снисходительность "настоящих саибов"
не придется. Наконец сэр Лоренс поднялся, взял с полки небольшой томик,
снова сел и начал его перелистывать. Это были "Индийские стих"!" сэра
Альфреда Лайела, а поэма, которую разыскивал баронет, называлась "Богословие
перед казнью".
Он прочел ее, поставил книгу на место и стоял, потирая подбородок.
Вещь, конечно, написана лет сорок с лишним тому назад, но можно не
сомневаться, что взгляды, выраженные в ней, ни на йоту не изменились.
Существует еще стихотворение Доила о капрале Восточно-Кентского полка,
который, когда его привели к китайскому генералу и предложили под страхом
смерти поцеловать землю у ног врага, ответил: "В нашем полку так не
принято!" - и погиб. Что поделаешь! Такое поведение и сейчас - закон для
людей, принадлежащих к определенной касте и чтящих традиции. Война
подтвердила это на бесчисленных примерах. Неужели молодой Дезерт
действительно изменил традициям? Невероятно! А вдруг он в самом деле трус,
несмотря на свой образцовый послужной список? Или, может быть, бьющая из
него ключом горечь довела его до полного цинизма и он попрал традицию только
ради того, чтобы ее попрать?
Сэр Лоренс напряг все свои духовные способности и попробовал поставить
себя перед аналогичным выбором. Но он был неверующим, и единственный вывод,
который ему удалось сделать, сводился к следующему: "Мне бы страшно не
хотелось, чтобы на меня оказали давление в таком вопросе". Понимая, что это
заключение ни в коей мере не соответствует важности проблемы, он спустился в
холл, закрылся в телефонной кабине и позвонил Майклу. Затем, опасаясь
оставаться в клубе дольше: того и глядишь наскочишь на самого Дезерта, взял
такси и отправился на Саутсквер.
Майкл только что вернулся из палаты, столкнулся с отцом в холле, и сэр
Лоренс изъявил желание уединиться с сыном в его кабинете, интуитивно
чувствуя, что Флер при всей ее проницательности не подходит роль участницы
совещания по столь щекотливому пункту. Он начал с того, что объявил о
помолвке Динни. Майкл выслушал это сообщение с такой странной смесью
удовлетворения и тревоги, какая не часто выражается на человеческом лице.
- Что за плутовка! Как она умеет прятать концы в воду! - воскликнул он,
- Флер - та заметила, что Динни в последние дни выглядит уж как-то особенно
невинно, но я сам никогда бы не подумал. Мы слишком привыкли к ее безбрачию.
Помолвлена, да еще с Уилфридом! Ну что ж, теперь, надеюсь, парень покончит с
Востоком.
- Остается еще вопрос о его вероисповедании, - мрачно вставил сэр
Лоренс.
- Не понимаю, какое это имеет значение. Динни - не фанатичка. Зачем
Уилфрид переменил веру? Вот уж не предполагал, что он религиозен. Меня это
прямо-таки ошеломило.
- Тут дело посложнее.
Когда сэр Лоренс кончил рассказывать, уши у Майкла стояли торчком и
лицо было совершенно подавленное.
- Ты знаешь его ближе, чем кто бы то ни было, - закончил сэр Лоренс. -
Твое мнение?
- Мне тяжело так говорить, но возможно, что это правда. Для Уилфрида
это, пожалуй, даже естественно, хотя никто никогда не поймет - почему.
Ужасная неприятность, папа, тем более что здесь замешана Динни.
- Дорогой мой, прежде чем расстраиваться, надо выяснить, насколько это
верно. Удобно тебе зайти к нему?
- Было время - заходил запросто.
Сэр Лоренс кивнул:
- Мне все известно. Но ведь с тех пор прошло столько лет.
Майкл тускло улыбнулся:
- Я подозревал, что вы кое-что заметили, но не был уверен. После
отъезда Уилфрида на Восток мы виделись редко. Все же зайти могу...
Майкл запнулся, потом прибавил:
- Если это правда, он, вероятно, все рассказал Динни. Он не мог сделать
ей предложение, не сказав.
Сэр Лоренс пожал плечами:
- Кто струсил раз, струсит и в другой.
- Уилфрид - одна из самых сложных, упрямых, непонятных натур, какие
только бывают на свете. Подходить к нему с обычной меркой - пустое занятие.
Но если он и сказал Динни, от нее мы ни слова не добьемся.
Отец и сын взглянули друг на друга.
- Помните, в нем много героического, но проявляется оно там, где не
нужно: он ведь поэт.
Бровь сэра Лоренса задергалась: верный признак того, что он пришел к
определенному решению.
- Придется заняться этой историей вплотную. Люди не пройдут мимо нее -
не такая у них природа. Мне, конечно, нет дела до Дезерта...
- Мне есть, - возразил Майкл.
- ...но я беспокоюсь о Динни.
- Я тоже. Впрочем, она поступит так, как сочтет нужным, папа, и
переубеждать ее - напрасный труд.
- Это одно из самых неприятных событий в моей жизни, - с расстановкой
вымолвил сэр Лоренс. - Итак, мой мальчик, пойдешь ты к нему или сходить мне?
- Пойду, - со вздохом ответил Майкл.
- Он скажет тебе правду?
- Да. Останетесь обедать?
Сам Лоренс покачал головой:
- Боюсь встречаться с Флер, пока у меня на душе эта забота. Я полагаю,
тебе не нужно напоминать, что до твоего разговора с ним никто ничего не
должен знать, даже она?
- Разумеется. Динни еще у вас?
- Нет, вернулась в Кондафорд.
- Ее семья! - воскликнул Майкл и свистнул.
Ее семья! Эта мысль не оставляла его за обедом, во время которого Флер
завела речь о будущем Кита. Она склонялась к тому, чтобы отдать его в
Хэрроу, так как Майкл и его отец учились в Уинчестере. Майклу нравились оба
варианта, и вопрос все еще оставался открытым.
- Вся родня твоей матери училась в Хэрроу, - убеждала Флер. - Уинчестер
кажется мне слишком педантичным и сухим. И потом, те, кто учился там,
никогда не достигают известности. Если бы ты не кончил Уинчестер, ты давно
бы уже стал любимцем газет.
- Тебе хочется, чтобы Кит стал известным?
- Да, но, разумеется, с хорошей стороны, как твой дядя Хилери. Знаешь,
Майкл, Барт - чудесный, но я предпочитаю Черрелов твоей родне с отцовской
стороны.
- Мне казалось, что Черрелы чересчур прямолинейны и чересчур служаки, -
возразил Майкл.
- Согласна, но у них есть характер и держатся они как джентльмены.
- По-моему, ты хочешь отдать Кита в Хэрроу просто потому, что там все
разыгрывают из себя лордов, - усмехнулся Майкл.
Флер выпрямилась:
- Да, хочу. Я выбрала бы Итон, если бы это не было слишком уж
откровенно. К тому же я не терплю светло-голубого.
- Ладно, - согласился Майкл. - Я все равно за свою школу, а выбор за
тобой. Во всяком случае, школа, которая создала дядю Эдриена, меня
устраивает.
- Никакая школа не могла создать дядю Эдриена, дорогой, - поправила
Флер. - Он древен, как палеолит. Самая древняя кровь в жилах Кита - это
кровь Черрелов, а я, как выразился бы Джек Масхем, намерена разводить именно
такую породу. Кстати, помнишь, на свадьбе Клер он приглашал нас посетить его
конский завод в Ройстоне. Я не прочь прокатиться. Джек образцовый экземпляр
денди-спортсмена: божественные ботинки и неподражаемое умение владеть
лицевыми мускулами.
Майкл кивнул:
- Джек словно вышел из рук не в меру усердного чеканщика: изображение
стало таким рельефным, что под ним не видно самой монеты.
- Заблуждаешься, дорогой: на обратной стороне достаточно металла.
- Он - "настоящий саиб", - подтвердил Майкл. - Никак не могу решить,
что это - почетное прозвище или бранная кличка. Черрелы - лучшие
представители людей такого типа: с ними можно церемониться меньше, чем с
Джеком. Но даже вблизи них я всегда чувствую, что "в небе и в земле сокрыто
больше, чем снится их мудрости".
- Не всем дано божественное разумение.
Майкл пристально взглянул на жену, подавил желание сделать колкий намек
и подхватил:
- Вот я, например, никак не могу уразуметь, где тот предел, за которым
нет места пониманию и терпимости.
- В таких вещах вы уступаете нам, женщинам. Мы полагаемся на свои нервы
и просто ждем, когда этот предел обозначится сам по себе. Бедняжки мужчины
так не умеют. К счастью, в тебе много женского, Майкл. Поцелуй меня.
Осторожней! Кокер всегда входит внезапно. Значит, решили: Кит поступает в
Хэрроу.
- Если до тех пор Хэрроу еще не закроется.
- Не говори глупостей. Даже созвездия менее незыблемы, чем закрытые
школы. Вспомни, как они процветали в прошлую войну.
- В следующую это уже не повторится.
- Значит, ее не должно быть.
- Пока существуют "настоящие саибы", войны не избежать.
- Не кажется ли тебе, мой дорогой, что наша верность союзным
обязательствам и прочее была самой обыкновенной маскировкой? Мы попросту
испугались превосходства Германии.
Майкл взъерошил себе волосы:
- Во всяком случае, я верно сказал, что в небе и в земле сокрыто
больше, чем снится мудрости "настоящего саиба". Да и ситуации там бывают
такие, до которых он не дорос.
Флер зевнула.
- Нам необходим новый обеденный сервиз, Майкл.

X

После обеда Майкл вышел из дома, не сказав, куда идет. После смерти
тестя, когда он понял, что произошло у Флер с Джоном Форсайтом, его
отношения с женой остались прежними, но с существенной, хотя с виду еле
заметной, разницей: теперь Майкл был у себя дома не сконфуженным просителем,
а человеком, свободным в своих поступках. Между ним и Флер не было сказано
ни слова о том, что произошло уже почти четыре года тому назад, и никаких
новых сомнений на ее счет у него не возникало. С неверностью было покончено
навсегда. Майкл внешне остался таким же, как прежде, но внутренне
освободился, и Флер это знала. Предостережение отца насчет истории с
Уилфридом было излишним, - Майкл и так ничего бы не сказал жене: он верил в
ее способность сохранить тайну, но сердцем чувствовал, что в деле такого
свойства она не сможет оказать ему реальной поддержки.
Он шел пешком и размышлял: "Уилфрид влюблен. Следовательно, к десяти он
должен быть уже дома, если только у него не начался приступ поэтической
горячки. Однако даже в этом случае невозможно писать стихи на улице или в
клубе, где сама обстановка преграждает путь потоку вдохновения". Майкл
пересек Пэл-Мэл, пробрался сквозь лабиринт узких улочек, заселенных
свободными от брачных уз представителями сильного пола, и вышел на
Пикадилли, притихшую перед бурей театрального разъезда. Оттуда по боковой
улице, где обосновались ангелы-хранители мужской половины человечества -
портные, букмекеры, ростовщики, свернул на Корк-стрит. Было ровно десять,
когда он остановился перед памятным ему домом. Напротив помещалась картинная
галерея, где он впервые встретил Флер. Майкл с минуту постоял, - от наплыва
минувших переживаний у него закружилась голова. В течение трех лет, пока
нелепое увлечение Уилфрида его женой не разрушило их дружбу, он оставался
его верным Ахатом. "Мы были прямо как Давид с Ионафаном", - подумал Майкл,
подымаясь по лестнице, и былые чувства захлестнули его.
При виде Майкла аскетическое лицо оруженосца Стэка смягчилось.
- Мистер Монт? Рад видеть вас, сэр.
- Как поживаете, Стэк?
- Старею, конечно, а в остальном, благодарю вас, держусь. Мистер Дезерт
дома.
Майкл снял шляпу и вошел.
Уилфрид, лежавший на диване в темном халате, приподнялся и сел:
- Хэлло!"
- Здравствуй, Уилфрид.
- Стэк, вина!
- Поздравляю, дружище!
- Знаешь, я ведь впервые встретил ее у тебя на свадьбе.
- Без малого десять лет назад. Ты похищаешь лучший цветок в нашем
семейном саду, Уилфрид. Мы все влюблены в Динни.
- Не хочу говорить о ней, - тут слова бессильны.
- Привез новые стихи, старина?
- Да. Сборник завтра пойдет в печать. Издатель тот же. Помнишь мою
первую книжку?
- Еще бы! Мой единственный успех.
- Эта лучше. В ней есть одна настоящая вещь.
Стэк возвратился с подносом.
- Хозяйничай сам, Майкл.
Майкл налил себе рюмку бренди, лишь слегка разбавив его. Затем сел и
закурил.
- Когда женитесь?
- Брак зарегистрируем как можно скорее.
- А дальше куда?
- Динни хочет показать мне Англию. Поездим, пока погода солнечная.
- Собираешься назад в Сирию? Дезерт заерзал на подушках:
- Не знаю. Может быть, позднее. Динни решит.
Майкл уставился себе под ноги, - рядом с ними на персидский ковер упал
пепел сигареты.
- Старина... - вымолвил он.
- Да?
- Знаешь ты птичку по имени Телфорд Юл?
- Фамилию слышал. Бульварный писака.
- Он недавно вернулся из Аравии и Судана и привез с собою сплетню.
Майкл не поднял глаз, но почувствовал, что Уилфрид выпрямился, хотя и
не встал с дивана.
- Она касается тебя. История странная и прискорбная. Он считает, что
тебя нужно поставить в известность.
- Ну? У Майкла вырвался невольный вздох.
- Буду краток. Бедуины говорят, что ты принял ислам под пистолетом. Ему
рассказали это в Аравии, затем вторично в Ливийской пустыне. Сообщили все:
имя шейха, название местности в Дарфуре, фамилию англичанина.
И снова Майкл, не поднимая глаз, почувствовал, что взгляд Уилфрида
устремлен на собеседника и что лоб его покрылся испариной.
- Ну?
- Он хочет, чтобы ты об этом знал, и поэтому сегодня днем в клубе все
рассказал моему отцу, а Барт передал мне. Я обещал поговорить с тобой.
Прости.
Наступило молчание. Майкл поднял глаза. Какое необычайное, прекрасное,
измученное, неотразимое лицо!
- Прощать не за что. Это правда.
- Старина, дорогой!..
Эти слова вырвались у Майкла непроизвольно, но других за ними не
последовало.
Дезерт встал, подошел к шкафу и вынул оттуда рукопись:
- На, читай! В течение двадцати минут, которые заняло у Майкла чтение
поэмы, в комнате не раздалось ни звука, кроме шелеста переворачиваемых
страниц. Наконец Майкл отложил рукопись:
- Потрясающе!
- Да, но ты никогда бы так не поступил.
- Понятия не имею, как бы я поступил!
- Нет, имеешь. Ты никогда бы не позволил рефлексии или черт знает еще
чему подавить твое первое побуждение, как это сделал я. Моим первым
побуждением было крикнуть: "Стреляй и будь проклят!" Жалею, что тогда
промолчал и теперь сижу здесь! Удивительнее всего то, что я не дрогнул бы,
если бы он пригрозил мне пыткой, хотя, конечно, предпочитаю ей смерть.
- Пытка - жестокая штука.
- Фанатики не жестоки. Я послал бы его ко всем чертям, но ему в самом
деле не хотелось стрелять. Он умолял меня - стоял с пистолетом и умолял меня
не вынуждать его выстрелить. Его брат - мой друг. Странная вещь фанатизм! Он
стоял, держал палец на спуске и упрашивал меня. Чертовски гуманно! Он,
видишь ли, был связан обетом. А когда я согласился, он радовался так, что я
в жизни ничего подобного не видел.
- В поэме про это нет ни слова, - вставил Майкл.
- Чувство жалости к палачу еще не может служить оправданием.
Я не горжусь им, тем более что оно спасло мне жизнь. Кроме того, не
уверен, сыграло ли оно решающую роль. Религия - пустой звук, когда ты
неверующий. Если уж умирать, так за что-нибудь стоящее.
- А ты не думаешь, что тебя оправдают, если ты все будешь отрицать?
спросил подавленный Майкл.
- Ничего я не буду отрицать. Если это выплывет наружу, я за это отвечу.
- Динни в курсе?
- Да. Она прочла поэму. Я не собирался ей говорить, да вот пришлось.
Она держалась так, как никто бы не сумел, - изумительно!
- Ясно. Я считаю, что тебе следует отрицать все - хотя бы ради
Динни.
- Нет, я просто обязан отказаться от нее.
- Это уж решать не тебе одному, Уилфрид. Если Динни любит, так
беззаветно...
- Я тоже.
Удрученный безвыходностью положения, Майкл встал и налил себе еще
бренди.
- Правильно! - одобрил Дезерт, следя за ним глазами. - Представь
минуту, что это стало достоянием прессы! И Дезерт расхохотался.
- Но ведь Юл оба раза слышал эту историю только в пустыне, - сказал
Майкл с внезапной надеждой.
- Что сегодня сказано в пустыне, завтра разнесется по базарам. Нет,
рассчитывать не на что. Мне не отвертеться.
Майкл положил ему руку на плечо:
- В любом случае можешь располагать мною. Мое мнение такое: кто смел,
тот и преуспел. Но я, конечно, предвижу, что тебе придется вытерпеть.
- Мне приклеят ярлык "трус", а с ним хорошего не жди. И правильно
приклеят.
- Чушь! Уилфрид, не обратив внимания на этот возглас, продолжал:
- При мысли, что придется погибнуть ради жеста, ради того, во что я не
верю, все мое существо взбунтовалось. Легенды, суеверия - ненавижу этот
хлам. Я готов пожертвовать жизнью, только бы нанести им смертельный удар.
Если бы меня заставили мучить животных, вешать человека, насиловать женщину,
я бы, конечно, скорее умер, чем уступил. Но какого черта умирать только для
того, чтобы доставить удовольствие тем, кого я презираю за то, что они
исповедуют устаревшие вероучения, которые принесли миру больше горя, чем
любой из смертных. Скажи, какого черта?
Эта страстная вспышка напугала Майкла. Расстроенный и мрачный, он
пробормотал:
- Религия - символ!..
- Символ? Не сомневайся, я сумею постоять за любое стоящее дело - за
честность, человечность, мужество. Как-никак я прошел войну. Но почему я
должен стоять за то, что считаю насквозь прогнившим?
- Мы обязаны это скрыть! - взорвался Майкл. - Мне нестерпимо думать,
как куча болванов будет воротить нос при виде тебя.
Уилфрид пожал плечами:
- Поверь, я сам от себя его ворочу. Никогда не подавляй свое первое
побуждение, Майкл.
- Что же ты собираешься делать?
- Не все ли равно? Будь что будет. Так или иначе, меня не поймут, а
если даже поймут, никто не станет на мою сторону. Да и зачем? Я ведь в
разладе с самим собой.
- По-моему, в наши дни найдется немало таких, кто поддержит тебя.
- Да, таких, с которыми стоять рядом и то противно. Нет, я -
отверженный.
- А Динни?
- С ней я все улажу.
Майкл взялся за шляпу:
- Если я могу быть полезен, рассчитывай на меня. Спокойной ночи,
старина,
- Благодарю. Спокойной ночи!
Прежде чем Майкл вновь обрел способность рассуждать, он уже был на
улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплен своим бунтарским
презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть на
вещи, - это ясно. Но нельзя безнаказанно зачеркивать ту или иную черту в
едином образе Англичанина, - кто изменит в одном, того и в другом сочтут
изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это нелепое
чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная история. Ему без
суда и разбора публично приклеят ярлык труса.
"Конечно, - думал Майкл, - у него найдутся защитники: всякие там
маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет
ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не
понимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для
Динни, еще более далекой от них, чем Уилфрид? Все это..."
Предаваясь этим невеселым размышлениям, Майкл пересек Бондстрит и через
Хэй-хилл вышел на Беркли-сквер. Если он не повидает отца до возвращения
домой, ему не уснуть.
На Маунт-стрит его родители принимали из рук Блора белый глинтвейн
особого изготовления - средство, гарантирующее сон.
- Кэтрин? - спросила леди Монт. - Корь?
- Нет, мама, мне нужно поговорить с отцом.
- Насчет это'о молодо'о человека... который переменил рели'ию? Мне
все'да было при нем не по себе: он не боялся грозы, и вообще.
Майкл вытаращил глаза от удивления:
- Да, об Уилфриде.
- Эм, абсолютная тайна! - предупредил сэр Лоренс. - Ну, Майкл?
- Все правда. Он не хочет и не станет отрицать. Динни об этой истории
знает.
- Что за история? - спросила леди Монт.
- Арабы-фанатики под страхом смерти принудили его стать ренегатом.
- Какая нелепость!
"Боже мой, почему бы всем не встать на такую же точку зрения?"
мелькнуло в голове у Майкла.
- Итак, по-твоему, я должен предупредить Юла, что опровержения не
последует? - мрачно произнес сэр Лоренс.
Майкл кивнул,
- Но ведь дело на этом не остановится, мой мальчик.
- Знаю. Он ничего не хочет слушать.
- Гроза, - неожиданно объявила леди Монт.
- Совершенно верно, мама. Он написал об этом поэму, и превосходную.
Завтра он посылает издателю новый сборник, в который включил и ее.
Папа, заставьте Юла i - Джека Масхема по крайней мере молчать. Им-то, в
конце концов, какое дело?
Сэр Лоренс пожал худыми плечами, которые, несмотря на груз семидесяти
двух лет, только-только начинали выдавать возраст баронета.
- Все сводится к двум совершенно различным вопросам, Майкл. Первый как
обуздать клубные сплетни. Второй касается Динни и ее родных. Ты говоришь,
что Динни знает; но ее родные, за исключением нас, не знают. Она не сказала
нам; значит, им тоже не скажет. Это не очень красиво. Это даже не умно, -
уточнил сэр Лоренс, не ожидая возражений, - так как все равно рано или
поздно обнаружится и они никогда не простят Дезерту, что он женился, не
сказав им правду. Я и сам бы не простил, - дело слишком серьезное.
- О'орчительное! - изрекла леди Монт. - Посоветуйтесь с Эдриеном.
- Лучше с Хилери, - возразил сэр Лоренс.
- Папа, во втором вопросе решающее слово, по-моему, за Динни, -
вмешался Майкл. - Ей надо сообщить, что кое-какие слухи уже просочились.