Страница:
струсил ли я. Пусть все будет известно. Тогда, трус я или не трус, я смогу
высоко держать голову. Неужели ты не понимаешь, Динни?
Она понимала. Достаточно взглянуть на его лицо. "Мой долг - чувствовать
так же, как чувствует он, что бы я при этом ни думала, - размышляла девушка.
- Только таким путем я могу помочь ему и удержать его".
- Я все прекрасно понимаю. Майкл не прав. Мы выдержим эту свистопляску,
и наши головы будут "в крови, но подняты высоко". Что бы ни случилось, душу
свою мы в жертву не принесем.
И, вызвав у Дезерта улыбку, Динни села сама и усадила его рядом. Затем,
после долгого молчания, открыла глаза и посмотрела на него долгим взглядом,
как это умеют делать все женщины.
- Уилфрид, завтра четверг. Ты не будешь возражать, если мы по дороге
домой заедем к дяде Эдриену? Он на нашей стороне. А что касается помолвки,
то ее можно и отрицать, а на деле все останется как было. До свиданья,
любовь моя.
Внизу, в подъезде, когда Динни открывала входную дверь, ее окликнул
Стэк:
- Прошу прощенья, мисс.
- Да. В чем дело?
- Я давно живу у мистера Дезерта и много о нем думал. Если не ошибаюсь,
вы помолвлены с ним, мисс?
- И да, и нет, Стэк. Но я все же надеюсь выйти за него.
- Понятно, мисс. И, с вашего позволения, очень хорошо сделаете. Мистер
Дезерт - джентльмен стремительный, и я полагал, что, если бы мы с вами были,
как говорится, заодно, это пошло бы ему на пользу.
- Совершенно согласна. Поэтому я позвонила вам утром.
- Я видел много разных молодых леди, но вы первая, мисс, на ком я желал
бы ему жениться. Вот я и взял на себя смелость.
Динни протянула ему руку:
- Я ужасно рада. Это как раз то, чего я хотела, потому что дела плохи
и, боюсь, будут еще хуже.
Стэк вытер руку о штаны, принял руку девушки, и они обменялись горячим
рукопожатием.
- Я чувствую, что он что-то задумал, - сказал слуга. - Конечно, не мне
судить, но ему не впервой принимать внезапные решения. Вы бы дали мне номера
ваших телефонов, - может, я и пригожусь вам обоим.
Динни записала номера.
- Это городской - моего дяди Лоренса Монта, Маунт-стрит; это
иногородний - нашего дома в Кондафорде, Оксфордшир. Вы меня обязательно
найдете по одному из них. Бесконечно вам признательна. У меня камень с души
свалился.
- И у меня, мисс. Мистер Дезерт может на меня положиться. Я ему хочу
только добра. Мистер Дезерт не с каждым уживается, но, по мне, он хорош.
- И по мне, Стэк.
- Не люблю отпускать комплименты, мисс, но, с вашего позволения, скажу,
что он счастливчик.
Динни улыбнулась:
- Нет, это я счастливица. До свидания, и еще раз благодарю.
Обратно с Корк-стрит она не шла, а, так сказать, летела. У нее нашелся
союзник в самом логове льва, соглядатай в дружественном лагере,
изменник-доброжелатель! Так, изобретая немыслимые катахрезы, она торопилась
обратно к тетке: отец непременно зайдет туда до возвращения в Кондафорд.
В холле дома Монтов она заметила его старый котелок, который невозможно
было спутать с другим, и предусмотрительно сняла шляпу, прежде чем подняться
в гостиную. Генерал разговаривал с сестрой, и, когда Динни вошла, оба
смолкли. Теперь все замолкали, когда она входила! Спокойно и открыто
взглянув на родных, девушка села.
Глаза генерала встретились с ее глазами.
- Я был у мистера Дезерта, Динни.
- Знаю, дорогой. Он думает. В любом случае мы подождем, пока все не
станет известно.
Генерал неловко поднялся.
- И, если тебе от этого станет легче, формально мы не помолвлены.
Генерал слегка поклонился, и Динни повернулась к тетке, которая
обмахивала раскрасневшееся лицо куском фиолетовой промокательной бумаги.
Наступило молчание. Затем генерал спросил:
- Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм?
- На будущей неделе, - ответила леди Монт. - А может быть, через две?
Лоренс знает. Я показываю двух садовников на цветочной выставке в Челси.
Босуэла и Джонсона, Динни.
- Как! Они все еще держатся за вас?
- Крепче, чем раньше. Кон, вам нужно завести у себя анемии... Нет, не
то слово. Ну, знаешь, такие яркие.
- Анемоны, тетя.
- Очаровательные цветы. Для них нужна глина.
- В Кондафорде нет глины, - возразил генерал. - Тебе, Эм, следовало бы
это знать.
- В этом году азалии у нас - просто мечта, тетя Эм.
Леди Монт положила промокашку:
- Я говорила твоему отцу, Динни, чтобы тебя оставили в покое.
Динни, искоса наблюдавшая за мрачным лицом генерала, обошла скользкую
тему:
- Тетя, знаете вы магазинчик на Бонд-стрит, где продают фигурки
животных? Я купила там чудесную лисичку с лисенятами, чтобы папа перестал
ненавидеть этих зверьков.
- Ах, охота! - вздохнула леди Монт. - Они такие трогательные, ко'да
высовываются из норы!
- Даже папа не любит раскапывать их жилье и брать их прямо в земле.
Правда, папа?
- Н-нет, не люблю, - ответил генерал.
- Они кусают детей до крови, - объявила леди Монт. - Я помню, как у
тебя шла кровь. Кон.
- Грязный и бесцельный способ. В наше время к нему прибегают только
охотники старой школы, приверженцы арапника.
- Кон выглядел то'да отвратительно, Динни.
- У тебя не хватает выдержки для такого способа, папа. Тут нужны
курносые, рыжие, веснушчатые мальчишки, способные убивать ради того, чтобы
убивать.
Генерал поднялся:
- Мне пора обратно в клуб. Джин заедет туда за мной. Когда мы увидим
тебя, Динни? Твоя мать...
Он оборвал фразу.
- Тетя Эм оставляет меня у себя до субботы.
Генерал кивнул. Он принял поцелуи сестры и дочери с таким видом, как
будто хотел сказать: "Да, но..."
Динни посмотрела ему вслед из окна, и сердце у нее сжалось.
- Твой отец! - раздался за спиной голос тетки. - Все это очень
тя'остно, Динни.
- Я считаю, что с папиной стороны крайне любезно не напоминать о своих
правах на меня.
- Кон - чудный, - согласилась леди Мон. - Он сказал, что молодой
человек был очень почтителен. Кто это ворчал: "Гр-гр"?
- Старый еврей в "Дэвиде Копперфилде".
- Вот, вот. Я чувствую себя точно так же.
Динни оторвалась от окна:
- Тетя! А я чувствую, что стала совсем другой, чем две недели назад.
Тогда у меня не было никаких желаний; сейчас я - одно сплошное желание, и
мне совершенно безразлично, пристойно я себя веду или нет. И не уверяйте,
что это пройдет.
Леди Монт потрепала племянницу по руке.
- "Почитай отца своего и матерь свою", - напомнила она. - Но ведь есть
еще: "Оставь все и следуй за мной". Нико'да не - знаешь, какой заповедью
руководствоваться.
- Нет, я знаю, - сказала Динни. - Как вы думаете, на что я сейчас
надеюсь? На то, что завтра все раскроется. Если это произойдет, мы можем
немедленно пожениться.
- Выпьем чаю, Динни. Блор, чаю! Индийского и покрепче.
На другой день Динни привела своего возлюбленного к дверям музея, где
служил Эдриен, и там рассталась с ним. Оглянувшись, она увидела, что
Уилфрид, высокий, перехваченный в талии поясом, снял шляпу и дрожит. Но он
улыбнулся девушке, и его взгляд согрел ее даже на расстоянии.
Эдриен, предупрежденный заблаговременно, принял молодого человека с
"нездоровым", как он сформулировал про себя, любопытством и тут же мысленно
сопоставил его с Динни. Удивительно несхожая между собой пара! Однако его
чутье, обостренное, вероятно, длительным изучением скелетов, сразу же
подсказало ему, что сточки зрения физической племянница выбрала правильно.
Этот человек имел право стоять рядом с ней. Его мужественная грация и
мускулистая элегантность была под стать ее стильной хрупкости. А смуглое
усталое и напоенное горечью лицо озарялось такими глазами, заглянув в
которые даже Эдриен, воспитанник закрытой школы, не выносивший кинозвезд
мужского рода, признал, что они обладают притягательной силой для
представительниц слабого пола. Разговор зашел о костях, и это растопило
первый лед; когда же началась дискуссия о принадлежности к хеттской расе
одного не слишком хорошо сохранившегося скелета, отношения стали почти
сердечными. Люди и страны, с которыми они оба познакомились в несколько
необычных условиях, явились следующим стимулом для упрочения взаимной
симпатии. Но лишь взявшись за шляпу, Уилфрид наконец неожиданно спросил:
- Мистер Черрел, а как поступили бы вы? Эдриен поднял голову и молча
окинул собеседника взглядом прищуренных глаз.
- Я плохой советчик, но за Динни стоит держаться.
- Да.
Эдриен наклонился и запер дверь кабинета:
- Сегодня утром, принимая ванну, я наблюдал за одиноким муравьем,
который пытался отыскать дорогу и разобраться, куда он попал. Со стыдом
признаюсь, что стряхнул на него пепел из трубки, - мне захотелось выяснить,
что он будет делать. Провидение тоже постоянно осыпает нас пеплом и смотрит,
каков результат. Я обдумал много вариантов и пришел к такому выводу: если вы
по-настоящему любите Динни...
Уилфрид судорожно передернулся, но все кончилось тем, что пальцы его
стиснули шляпу.
- ...а я вижу, что это так, и знаю, что она всей душой с вами, то
крепитесь и вместе с ней пробивайте себе путь сквозь пепел. Она охотнее
сядет с вами в телегу, чем в пульман с любым из нас. Я уверен, - продолжал
Эдриен, и лицо его засветилось искренностью, - что она из тех, о ком в
Писании позабыли сказать: "И будут двое дух един".
Лицо молодого человека дрогнуло.
"Настоящий!" - решил Эдриен.
- Словом, думайте прежде всего о ней, но только не в таком плане: "Я
люблю тебя, поэтому ничто не заставит меня жениться на тебе. Сделайте то,
чего она хочет, если она, конечно, этого хочет. Ей здравого смысла не
занимать. И, честно говоря, я не сомневаюсь, что никому из вас не придется
раскаиваться.
Дезерт шагнул к нему, и Эдриен увидел, что он глубоко тронут. Но
молодой человек справился с наплывом чувств, не выдав его ничем, кроме
судорожной улыбки, махнул рукой, повернулся и вышел.
Эдриен неторопливо задвинул ящики и запер дверцы шкафов, где хранились
кости. "Да, у него самое своеобычное и в каком-то смысле самое красивое из
всех лиц, виденных мною, - думал он. - Оно - глубокое озеро: дух шествует по
его водам и порой чуть не тонет. Я, может быть, дал ему преступный совет.
Хотелось бы знать, так ли это, ибо мне почему-то кажется, что он его
примет".
Несколько минут Эдриен сидел молча, с язвительной усмешкой на губах.
Доктринеры, экстремисты! Этот араб, приставивший пистолет к виску молодого
Дезерта, олицетворял собой наихудшее свойство человеческой натуры. Идеи и
кредо! Что они такое, как не полуправда, полезная лишь постольку, поскольку
она помогает соблюдать равновесие в жизни? Географический журнал соскользнул
с колен Эдриена.
Возвращаясь в Блумсбери, он задержался в сквере на площади перед домом,
чтобы подставить лицо солнцу и послушать пение черного дрозда. Он обладал
всем, чего желал от жизни: любимой женщиной: крепким здоровьем; приличным
жалованьем - семьсот фунтов в год и надеждами на пенсию; двумя
очаровательными детьми, притом неродными, так что его не терзали присущие
родителям страхи. У него была увлекательная работа, он любил природу и мог
прожить еще лет тридцать. "Если бы сейчас мне приставили к виску пистолет и
потребовали: "Эдриен Черрел, отрекись от христианской веры, или тебе
размозжат башку!" - крикнул бы я, как Клайв в Индии: "Стреляйте и будьте
прокляты"?" - задавал он себе вопрос и не мог на него ответить. Дрозд пел,
молодая листва трепетала в воздухе, солнце грело Эдриену щеку, и в тиши
этого когда-то фешенебельного сада жизнь казалась особенно желанной...
Динни, оставив мужчин на пороге знакомства, постояла в раздумье и
двинулась на север, к приходу святого Августина в Лугах. Девушка
инстинктивно стремилась прежде всего сломить сопротивление побочных
родственников, чтобы обойти с тыла позиции прямых. Поэтому к центру
практического приложения христианских догматов она приближалась с какой-то
опасливой бодростью.
Тетя Мэй поила чаем двух молодых универсантов перед уходом их в клуб,
где они заведовали кеглями, шашками, шахматами и пинг-понгом.
- Тебе нужен Хилери, Динни? Он собирался заседать сегодня в двух
комитетах, но заседания могут и сорваться, потому что он чуть ли не
единственный член обоих.
- Я полагаю, дядя в курсе моих дел? Миссис Хилери кивнула. На ней было
пестренькое платьице, и выглядела она очень молодо.
- Вы не расскажете мне, какое мнение сложилось у дяди?
- Я предпочла бы, чтобы он сделал это сам, Динни. Никто из нас не
помнит мистера Дезерта как следует.
- Люди, которые его как следует не знают, не могут верно судить о нем.
Но ведь ни вы, ни дядя не обращаете внимания на то, что говорят посторонние.
Динни произнесла эту фразу с простодушным видом, который ни в коей мере
не обманул миссис Хилери, имевшую опыт работы в женских учреждениях.
- Как тебе известно, Динни, мы с Хилери оба не слишком ортодоксальны,
но глубоко верим в то, чему учит христианство, и не надо притворяться, будто
ты об этом не знаешь.
"Стоит ли эта вера больше, чем доброта, отвага, самопожертвование, и
обязательно ли нужно быть христианином, чтобы ею обладать?" - мелькнуло в
голове у Динни.
- Я воздержусь обсуждать твою помолвку. Боюсь сказать что-нибудь такое,
что противоречит точке зрения Хилери.
- Тетя, какая вы примерная жена! Миссис Хилери улыбнулась, и Динни
поняла, что ничего не сумеет вытянуть из нее.
Она посидела еще, разговаривая о посторонних вещах, и наконец дождалась
Хилери. Он был бледен и казался озабоченным. Тетя Мэй подала ему чай,
провела рукой по его лбу и вышла.
Хилери вылил чашку и набил в трубку щепоть табаку, придавив его сверху
бумажным кружком.
- Зачем только существуют муниципалитеты? Почему просто не собрать
вместе трех врачей, трех архитекторов, трех инженеров, прибавив к ним
счетную машину и человека, который будет работать на ней и держать остальных
в руках?
- У вас неприятности, дядя?
- Да. Очищать дома от жильцов, когда кредит в банке исчерпан, -
достаточно сложно и без муниципального бюрократизма.
Глядя на его усталое, но улыбающееся лицо, Динни подумала: "Я просто не
имею права лезть к нему со своими мелкими делами!"
- Не выкроите ли вы часок во вторник, чтобы посмотреть с тетей Мэй
цветочную выставку в Челси? Вряд ли, да?
- Боже правый! - воскликнул Хилери, втыкая зажженную спичку в центр
бумажного кружка. - С каким наслаждением я постоял бы в павильоне, вдыхая
запах азалий!
- Мы собирались пойти к часу, чтобы не угодить в самую давку. Тетя
Эм может прислать за вами машину.
- Обещать не могу, поэтому не присылайте. Если в час не увидите нас у
главного входа, значит, такова воля провидения. Ну, что слышно у тебя?
Эдриен мне рассказал.
- Не хочу надоедать вам, дядя.
Голубые проницательные глаза Хилери почти закрылись. Он выпустил облако
дыма.
- То, что касается тебя, дорогая, не может мне надоесть. Словом, если
не тяжело, - рассказывай. Ты считаешь, что должна выйти за него, так?
- Да, должна.
Хилери вздохнул.
- В таком случае остается с этим примириться. Но люди любят мучить себе
подобных. Боюсь, что он получит, как говорится, плохую прессу.
- Я в этом уверена.
- Я смутно припоминаю его - высокий, надменный молодой человек в
светло-коричневом жилете. Отделался он от своей надменности?
Динни улыбнулась:
- Сейчас он раскрылся для меня скорее с другой стороны.
- Надеюсь, он свободен от того, что называется всепожирающими
страстями? - спросил Хилери.
- Насколько я могла заметить, да.
- Я хочу сказать, что, когда человек добился своего, в нем с особой
силой проявляется порочность нашей натуры. Ты меня понимаешь?
- Да. Но я думаю, что в нашем случае речь идет о "союзе душ".
- Тогда желаю счастья, дорогая! Только смотри, не раскаивайся, когда
вас начнут побивать камнями. Ты идешь на это сознательно и будешь не вправе
жаловаться. Плохо, когда тебе наступают на ноги, но видеть, как топчут того,
кого любишь, - еще хуже. Поэтому с самого начала держи себя в руках, и чем
дальше, тем крепче, не то ему станет совсем тошно. Я ведь помню, Динни, что
бывают вещи, от которых и ты приходишь в бешенство.
- Постараюсь не приходить. Когда сборник Уилфрида появится, прочтите
поэму "Барс" и вы поймете его душевное состояние во время того случая.
- Как! Он оправдывается? Это ошибка, - отрезал Хилери.
- Майкл говорит то же самое. Прав он или нет - не знаю. Думаю, что в
конечном итоге - нет. Так или иначе книжка выйдет.
- А тогда начнется собачья свалка и будет уже бесполезно твердить
"подставь другую щеку" или не "снисходи до ответа". Печатать поэму значит
лезть на рожон. Вот все, что можно сказать.
- Тут я бессильна, дядя.
- Понимаю, Динни. Я прихожу в уныние именно тогда, когда вспоминаю,
сколько на свете такого, в чем мы бессильны. А как с Кондафордом? Тебе же
придется от него оторваться.
- Люди не меняются только в романах, да и там они либо меняются в
конце, либо умирают, чтобы героиня могла быть счастлива. Дядя, вы замолвите
за нас словечко отцу, если его увидите?
- Нет, Динни. Старший брат никогда не забывает, насколько он
превосходил тебя, когда он был уже большим, а ты еще нет.
Динни встала:
- Ну что ж, дядя, благодарю за то, что вы не верите в бесповоротное
осуждение грешника, а еще больше за то, что не высказываете этого вслух. Я
все запомнила. Во вторник, в час, у главного входа; и не забудьте
предварительно закусить, - обход выставки утомительное занятие.
Динни ушла. Хилери вторично набил трубку.
"И еще больше за то, что вы не высказываете этого вслух!" - мысленно
повторил он. - Девица умеет съязвить. Интересно, часто ли я говорю не то,
что думаю, при исполнении своих профессиональных обязанностей?"
И, увидав в дверях жену, громко добавил:
- Мэй, считаешь ты, что я обманщик в силу своей профессии?
- Да, считаю. А как же иначе, мой дорогой?
- Ты хочешь сказать, что формы деятельности священника слишком узки и
не могут охватить все разнообразие человеческих типов? А чьи могут? Хочешь
пойти во вторник на выставку цветов в Челси?
"Динни могла бы пригласить меня сама", - подумала миссис Хилери и
веселым тоном ответила:
- Очень.
- Постарайся устроить все так, чтобы мы поспели туда к часу.
- Ты говорил с ней о ее деле?
- Да.
- Она непоколебима?
- Предельно.
Миссис Хилери вздохнула.
- Ужасно ее жаль. Разве человек выдержит такое?
- Двадцать лет назад я сказал бы: "Нет!" Теперь не знаю. Как ни
странно, бояться им нужно отнюдь, не истинно религиозных людей.
- Почему?
- Потому что те их не тронут. Армия, имперский аппарат, англичане в
колониях - вот с кем они придут в столкновение. И первый очаг враждебности -
ее собственная семья.
- Сделанного не воротишь, так что убиваться не стоит. Давай-ка напишем
новое воззвание. Сейчас, к счастью, ожидается спад в торговле. Люди с
деньгами ухватятся за нашу идею.
- Как хочется, чтобы в трудное время люди не стали прижимистее! Если
станут, безработных будет еще больше.
Хилери достал блокнот и застрочил. Жена заглянула в него через плечо
мужа и прочла:
"Всем, кого это касается!
А разве найдется человек, которого не касался бы факт существования
рядом с ним тысяч людей, от рождения до смерти лишенных элементарных
жизненных удобств, не знающих, что такое подлинная чистота, подлинное
здоровье, подлинно свежий воздух, подлинно доброкачественная пища?"
- Хватит и одного "подлинно", милый.
Прибыв на цветочную выставку в Челси, леди Монт глубокомысленно
объявила:
- Босуэл и Джонсон встречаются со мной у башмачков. Какая толчея!
- Да, тетя. И больше всего здесь людей из народа. Они пришли потому,
что тянутся к красоте, которой лишены.
- Я не в силах заставить тянуться Босуэла и Джонсона. Вон Хилери! Он
носит этот костюм уже десять лет. Бери день'и и бе'и за билетами, не то он
сам уплатит.
Динни проскользнула к кассе с пятифунтовой бумажкой, стараясь не
попасться дяде на глаза, взяла четыре билета и с улыбкой обернулась.
- Видел, видел твои змеиные повадки, - усмехнулся Хилери. - С чего
начнем? С азалий? На выставке цветов я имею право быть чувственным.
Леди Монт двигалась так неторопливо, что в людском потоке то и дело
возникали небольшие водовороты, и глаза ее из-под приспущенных век
рассматривали посетителей, призванных, так сказать, служить фоном для
цветов.
Несмотря на сырой и холодный день, павильон, в который они вошли, был
согрет человеческим теплом и благоуханием растений. Здесь перед искусно
подобранными группами цветов предавались созерцанию их прелести самые
различные представители людского рода, объединенные лишь тем непостижимым
родственным чувством, которое порождается любовью к одному и тому же делу.
Все вместе они составляли великую армию цветоводов - людей, выращивающих в
горшках примулы, в лондонских садиках на задах - ирисы, настурции и
гладиолусы, в маленьких пригородных усадебках - левкои, мальвы и турецкую
гвоздику. Попадались среди них и служащие крупных цветоводств, владельцы
теплиц и опытных участков, но таких было немного: они либо пришли раньше,
либо должны были появиться позже. На лицах проходивших читалось любопытство,
словно они присматривались к чему-то такому, за что им вскоре предстоит
приняться; уполномоченные цветочных фирм отходили в сторону и делали заказы
с видом людей, заключающих пари. Приглушенные голоса, которые обменивались
замечаниями о цветах и выговаривали слова на все лады - лондонский,
провинциальный, интеллигентский, сливались в единое жужжание, похожее на
пчелиный гул, хотя и не такое приятное. Цветочный аромат и это приглушенное
выражение национальной страсти, бурлившей меж парусиновых стен, оказали на
Динни столь гипнотическое действие, что она притихла и переходила от одной
блистательной комбинации красок к другой, растерянно поводя своим слегка
вздернутым носиком.
Возглас тетки вывел ее из оцепенения.
- Вот они! - объявила она, указывая вперед подбородком.
Динни увидела двух мужчин, стоявших так неподвижно, что девушка
подумала, не забыла ли эта пара, зачем явилась сюда. У одного были рыжеватые
усы и печальные коровьи глаза; второй напоминал птицу с подшибленным крылом.
Они стояли застыв, в неразношенных праздничных костюмах, не говоря ни слова
и даже не глядя на цветы, как будто провидение закинуло их сюда, не дав им
никаких предварительных инструкций.
- Который из них Босуэл, тетя?
- Тот, что без усов, - ответила леди Монт. - У Джонсона зеленая шляпа.
Он глухой. Это так на них похоже!
Они направились к садовникам, и к Динни донесся ее возглас:
- А! Садовники вытерли руки о штаны, но по-прежнему молчали.
- Нравится? - услышала Динни вопрос тетки. Губы Босуэла и Джонсона
зашевелились, но девушка не уловила ни одного членораздельного звука. Тот,
кого она считала Босуэлом, приподнял шляпу и почесал голову. Затем тетка
указала рукой на башмачки, и второй, тот, что в зеленой шляпе, внезапно
заговорил. Он говорил так, что - как заметила Динни - даже ее тетка не могла
разобрать ни слова, но речь его все лилась и лилась и, казалось, доставляла
ему немалое удовлетворение. Время от времени тетка восклицала: "А!" - но
Джонсон продолжал говорить. Внезапно он умолк, леди Монт еще раз
воскликнула: "А!" - и снова присоединилась к племяннице.
- Что он сказал? - спросила Динни.
- Ниче'о. Ни слова, - ответила тетка. - Это просто немыслимо. Но ему
приятно.
Она помахала рукой обоим садовникам, которые вновь застыли, и двинулась
дальше.
Теперь они вошли в павильон роз. Динни взглянула на ручные часы, она
условилась с Уилфридом встретиться здесь у входа.
Девушка торопливо оглянулась. Пришел! Хилери идет не оборачиваясь, тетя
Мэй следует за ним, тетя Эм беседует с кем-то из цветоводов. Под прикрытием
колоссальной группы розовых кустов Динни пробралась к выходу. Уилфрид сжал
ей руки, и она позабыла, где находится.
- Хватит у тебя сил, милый? Здесь тетя Эм, мой дядя Хилери и его жена.
Мне страшно хочется познакомить тебя с ними, - они ведь тоже иксы в нашем
уравнении.
В эту минуту Уилфрид напоминал ей напрягшуюся перед прыжком лошадь,
которой предстоит взять незнакомое препятствие.
- Как тебе угодно, Динни.
Они отыскали тетю Эм, занятую беседой с представителями Плентемских
оранжерей.
- Для этих - солнечная сторона, известковая почва. А для немезий не
надо. Их можно сажать где у'одно. Они так впитывают вла'у! Флоксы по'ибли.
По крайней мере, они так сказали. Не знаю, правда ли. О, вот и моя
племянница! Знакомься, Динни - мистер Плентем. Он часто присылает... О,
мистер Дезерт! Я помню, как вы вели Майкла под руку в день е'о свадьбы.
Леди Монт подала Уилфриду руку и, видимо не очень спеша ее отдернуть,
приподняла брови и уставилась на него умеренно удивленным взглядом.
- Дядя Хилери, - шепотом напомнила Динни.
- Да, да, - спохватилась леди Монт. - Хилери, Мэй, - мистер Дезерт.
Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тети Мэй вид стал
такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не
сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным.
- Что ты скажешь о дяде Хилери?
- По-моему, он из тех, к кому можно обратиться, когда тебе трудно.
- Именно так. Он инстинктивно умеет не прошибать стены лбом, но зато
непрерывно их обходит. Это у него привычка, - он ведь живет в трущобах. Он
согласен с Майклом, что публикация "Барса" - ошибка.
- Потому что я прошибаю стену лбом, да?
- Да.
- Жребий, как говорится, брошен. Жалею, если тебя это огорчает, Динни.
Рука Динни отыскала его руку.
- Нет. Мы не сложим оружия до конца. Но, Уилфрид, постарайся хоть ради
высоко держать голову. Неужели ты не понимаешь, Динни?
Она понимала. Достаточно взглянуть на его лицо. "Мой долг - чувствовать
так же, как чувствует он, что бы я при этом ни думала, - размышляла девушка.
- Только таким путем я могу помочь ему и удержать его".
- Я все прекрасно понимаю. Майкл не прав. Мы выдержим эту свистопляску,
и наши головы будут "в крови, но подняты высоко". Что бы ни случилось, душу
свою мы в жертву не принесем.
И, вызвав у Дезерта улыбку, Динни села сама и усадила его рядом. Затем,
после долгого молчания, открыла глаза и посмотрела на него долгим взглядом,
как это умеют делать все женщины.
- Уилфрид, завтра четверг. Ты не будешь возражать, если мы по дороге
домой заедем к дяде Эдриену? Он на нашей стороне. А что касается помолвки,
то ее можно и отрицать, а на деле все останется как было. До свиданья,
любовь моя.
Внизу, в подъезде, когда Динни открывала входную дверь, ее окликнул
Стэк:
- Прошу прощенья, мисс.
- Да. В чем дело?
- Я давно живу у мистера Дезерта и много о нем думал. Если не ошибаюсь,
вы помолвлены с ним, мисс?
- И да, и нет, Стэк. Но я все же надеюсь выйти за него.
- Понятно, мисс. И, с вашего позволения, очень хорошо сделаете. Мистер
Дезерт - джентльмен стремительный, и я полагал, что, если бы мы с вами были,
как говорится, заодно, это пошло бы ему на пользу.
- Совершенно согласна. Поэтому я позвонила вам утром.
- Я видел много разных молодых леди, но вы первая, мисс, на ком я желал
бы ему жениться. Вот я и взял на себя смелость.
Динни протянула ему руку:
- Я ужасно рада. Это как раз то, чего я хотела, потому что дела плохи
и, боюсь, будут еще хуже.
Стэк вытер руку о штаны, принял руку девушки, и они обменялись горячим
рукопожатием.
- Я чувствую, что он что-то задумал, - сказал слуга. - Конечно, не мне
судить, но ему не впервой принимать внезапные решения. Вы бы дали мне номера
ваших телефонов, - может, я и пригожусь вам обоим.
Динни записала номера.
- Это городской - моего дяди Лоренса Монта, Маунт-стрит; это
иногородний - нашего дома в Кондафорде, Оксфордшир. Вы меня обязательно
найдете по одному из них. Бесконечно вам признательна. У меня камень с души
свалился.
- И у меня, мисс. Мистер Дезерт может на меня положиться. Я ему хочу
только добра. Мистер Дезерт не с каждым уживается, но, по мне, он хорош.
- И по мне, Стэк.
- Не люблю отпускать комплименты, мисс, но, с вашего позволения, скажу,
что он счастливчик.
Динни улыбнулась:
- Нет, это я счастливица. До свидания, и еще раз благодарю.
Обратно с Корк-стрит она не шла, а, так сказать, летела. У нее нашелся
союзник в самом логове льва, соглядатай в дружественном лагере,
изменник-доброжелатель! Так, изобретая немыслимые катахрезы, она торопилась
обратно к тетке: отец непременно зайдет туда до возвращения в Кондафорд.
В холле дома Монтов она заметила его старый котелок, который невозможно
было спутать с другим, и предусмотрительно сняла шляпу, прежде чем подняться
в гостиную. Генерал разговаривал с сестрой, и, когда Динни вошла, оба
смолкли. Теперь все замолкали, когда она входила! Спокойно и открыто
взглянув на родных, девушка села.
Глаза генерала встретились с ее глазами.
- Я был у мистера Дезерта, Динни.
- Знаю, дорогой. Он думает. В любом случае мы подождем, пока все не
станет известно.
Генерал неловко поднялся.
- И, если тебе от этого станет легче, формально мы не помолвлены.
Генерал слегка поклонился, и Динни повернулась к тетке, которая
обмахивала раскрасневшееся лицо куском фиолетовой промокательной бумаги.
Наступило молчание. Затем генерал спросил:
- Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм?
- На будущей неделе, - ответила леди Монт. - А может быть, через две?
Лоренс знает. Я показываю двух садовников на цветочной выставке в Челси.
Босуэла и Джонсона, Динни.
- Как! Они все еще держатся за вас?
- Крепче, чем раньше. Кон, вам нужно завести у себя анемии... Нет, не
то слово. Ну, знаешь, такие яркие.
- Анемоны, тетя.
- Очаровательные цветы. Для них нужна глина.
- В Кондафорде нет глины, - возразил генерал. - Тебе, Эм, следовало бы
это знать.
- В этом году азалии у нас - просто мечта, тетя Эм.
Леди Монт положила промокашку:
- Я говорила твоему отцу, Динни, чтобы тебя оставили в покое.
Динни, искоса наблюдавшая за мрачным лицом генерала, обошла скользкую
тему:
- Тетя, знаете вы магазинчик на Бонд-стрит, где продают фигурки
животных? Я купила там чудесную лисичку с лисенятами, чтобы папа перестал
ненавидеть этих зверьков.
- Ах, охота! - вздохнула леди Монт. - Они такие трогательные, ко'да
высовываются из норы!
- Даже папа не любит раскапывать их жилье и брать их прямо в земле.
Правда, папа?
- Н-нет, не люблю, - ответил генерал.
- Они кусают детей до крови, - объявила леди Монт. - Я помню, как у
тебя шла кровь. Кон.
- Грязный и бесцельный способ. В наше время к нему прибегают только
охотники старой школы, приверженцы арапника.
- Кон выглядел то'да отвратительно, Динни.
- У тебя не хватает выдержки для такого способа, папа. Тут нужны
курносые, рыжие, веснушчатые мальчишки, способные убивать ради того, чтобы
убивать.
Генерал поднялся:
- Мне пора обратно в клуб. Джин заедет туда за мной. Когда мы увидим
тебя, Динни? Твоя мать...
Он оборвал фразу.
- Тетя Эм оставляет меня у себя до субботы.
Генерал кивнул. Он принял поцелуи сестры и дочери с таким видом, как
будто хотел сказать: "Да, но..."
Динни посмотрела ему вслед из окна, и сердце у нее сжалось.
- Твой отец! - раздался за спиной голос тетки. - Все это очень
тя'остно, Динни.
- Я считаю, что с папиной стороны крайне любезно не напоминать о своих
правах на меня.
- Кон - чудный, - согласилась леди Мон. - Он сказал, что молодой
человек был очень почтителен. Кто это ворчал: "Гр-гр"?
- Старый еврей в "Дэвиде Копперфилде".
- Вот, вот. Я чувствую себя точно так же.
Динни оторвалась от окна:
- Тетя! А я чувствую, что стала совсем другой, чем две недели назад.
Тогда у меня не было никаких желаний; сейчас я - одно сплошное желание, и
мне совершенно безразлично, пристойно я себя веду или нет. И не уверяйте,
что это пройдет.
Леди Монт потрепала племянницу по руке.
- "Почитай отца своего и матерь свою", - напомнила она. - Но ведь есть
еще: "Оставь все и следуй за мной". Нико'да не - знаешь, какой заповедью
руководствоваться.
- Нет, я знаю, - сказала Динни. - Как вы думаете, на что я сейчас
надеюсь? На то, что завтра все раскроется. Если это произойдет, мы можем
немедленно пожениться.
- Выпьем чаю, Динни. Блор, чаю! Индийского и покрепче.
На другой день Динни привела своего возлюбленного к дверям музея, где
служил Эдриен, и там рассталась с ним. Оглянувшись, она увидела, что
Уилфрид, высокий, перехваченный в талии поясом, снял шляпу и дрожит. Но он
улыбнулся девушке, и его взгляд согрел ее даже на расстоянии.
Эдриен, предупрежденный заблаговременно, принял молодого человека с
"нездоровым", как он сформулировал про себя, любопытством и тут же мысленно
сопоставил его с Динни. Удивительно несхожая между собой пара! Однако его
чутье, обостренное, вероятно, длительным изучением скелетов, сразу же
подсказало ему, что сточки зрения физической племянница выбрала правильно.
Этот человек имел право стоять рядом с ней. Его мужественная грация и
мускулистая элегантность была под стать ее стильной хрупкости. А смуглое
усталое и напоенное горечью лицо озарялось такими глазами, заглянув в
которые даже Эдриен, воспитанник закрытой школы, не выносивший кинозвезд
мужского рода, признал, что они обладают притягательной силой для
представительниц слабого пола. Разговор зашел о костях, и это растопило
первый лед; когда же началась дискуссия о принадлежности к хеттской расе
одного не слишком хорошо сохранившегося скелета, отношения стали почти
сердечными. Люди и страны, с которыми они оба познакомились в несколько
необычных условиях, явились следующим стимулом для упрочения взаимной
симпатии. Но лишь взявшись за шляпу, Уилфрид наконец неожиданно спросил:
- Мистер Черрел, а как поступили бы вы? Эдриен поднял голову и молча
окинул собеседника взглядом прищуренных глаз.
- Я плохой советчик, но за Динни стоит держаться.
- Да.
Эдриен наклонился и запер дверь кабинета:
- Сегодня утром, принимая ванну, я наблюдал за одиноким муравьем,
который пытался отыскать дорогу и разобраться, куда он попал. Со стыдом
признаюсь, что стряхнул на него пепел из трубки, - мне захотелось выяснить,
что он будет делать. Провидение тоже постоянно осыпает нас пеплом и смотрит,
каков результат. Я обдумал много вариантов и пришел к такому выводу: если вы
по-настоящему любите Динни...
Уилфрид судорожно передернулся, но все кончилось тем, что пальцы его
стиснули шляпу.
- ...а я вижу, что это так, и знаю, что она всей душой с вами, то
крепитесь и вместе с ней пробивайте себе путь сквозь пепел. Она охотнее
сядет с вами в телегу, чем в пульман с любым из нас. Я уверен, - продолжал
Эдриен, и лицо его засветилось искренностью, - что она из тех, о ком в
Писании позабыли сказать: "И будут двое дух един".
Лицо молодого человека дрогнуло.
"Настоящий!" - решил Эдриен.
- Словом, думайте прежде всего о ней, но только не в таком плане: "Я
люблю тебя, поэтому ничто не заставит меня жениться на тебе. Сделайте то,
чего она хочет, если она, конечно, этого хочет. Ей здравого смысла не
занимать. И, честно говоря, я не сомневаюсь, что никому из вас не придется
раскаиваться.
Дезерт шагнул к нему, и Эдриен увидел, что он глубоко тронут. Но
молодой человек справился с наплывом чувств, не выдав его ничем, кроме
судорожной улыбки, махнул рукой, повернулся и вышел.
Эдриен неторопливо задвинул ящики и запер дверцы шкафов, где хранились
кости. "Да, у него самое своеобычное и в каком-то смысле самое красивое из
всех лиц, виденных мною, - думал он. - Оно - глубокое озеро: дух шествует по
его водам и порой чуть не тонет. Я, может быть, дал ему преступный совет.
Хотелось бы знать, так ли это, ибо мне почему-то кажется, что он его
примет".
Несколько минут Эдриен сидел молча, с язвительной усмешкой на губах.
Доктринеры, экстремисты! Этот араб, приставивший пистолет к виску молодого
Дезерта, олицетворял собой наихудшее свойство человеческой натуры. Идеи и
кредо! Что они такое, как не полуправда, полезная лишь постольку, поскольку
она помогает соблюдать равновесие в жизни? Географический журнал соскользнул
с колен Эдриена.
Возвращаясь в Блумсбери, он задержался в сквере на площади перед домом,
чтобы подставить лицо солнцу и послушать пение черного дрозда. Он обладал
всем, чего желал от жизни: любимой женщиной: крепким здоровьем; приличным
жалованьем - семьсот фунтов в год и надеждами на пенсию; двумя
очаровательными детьми, притом неродными, так что его не терзали присущие
родителям страхи. У него была увлекательная работа, он любил природу и мог
прожить еще лет тридцать. "Если бы сейчас мне приставили к виску пистолет и
потребовали: "Эдриен Черрел, отрекись от христианской веры, или тебе
размозжат башку!" - крикнул бы я, как Клайв в Индии: "Стреляйте и будьте
прокляты"?" - задавал он себе вопрос и не мог на него ответить. Дрозд пел,
молодая листва трепетала в воздухе, солнце грело Эдриену щеку, и в тиши
этого когда-то фешенебельного сада жизнь казалась особенно желанной...
Динни, оставив мужчин на пороге знакомства, постояла в раздумье и
двинулась на север, к приходу святого Августина в Лугах. Девушка
инстинктивно стремилась прежде всего сломить сопротивление побочных
родственников, чтобы обойти с тыла позиции прямых. Поэтому к центру
практического приложения христианских догматов она приближалась с какой-то
опасливой бодростью.
Тетя Мэй поила чаем двух молодых универсантов перед уходом их в клуб,
где они заведовали кеглями, шашками, шахматами и пинг-понгом.
- Тебе нужен Хилери, Динни? Он собирался заседать сегодня в двух
комитетах, но заседания могут и сорваться, потому что он чуть ли не
единственный член обоих.
- Я полагаю, дядя в курсе моих дел? Миссис Хилери кивнула. На ней было
пестренькое платьице, и выглядела она очень молодо.
- Вы не расскажете мне, какое мнение сложилось у дяди?
- Я предпочла бы, чтобы он сделал это сам, Динни. Никто из нас не
помнит мистера Дезерта как следует.
- Люди, которые его как следует не знают, не могут верно судить о нем.
Но ведь ни вы, ни дядя не обращаете внимания на то, что говорят посторонние.
Динни произнесла эту фразу с простодушным видом, который ни в коей мере
не обманул миссис Хилери, имевшую опыт работы в женских учреждениях.
- Как тебе известно, Динни, мы с Хилери оба не слишком ортодоксальны,
но глубоко верим в то, чему учит христианство, и не надо притворяться, будто
ты об этом не знаешь.
"Стоит ли эта вера больше, чем доброта, отвага, самопожертвование, и
обязательно ли нужно быть христианином, чтобы ею обладать?" - мелькнуло в
голове у Динни.
- Я воздержусь обсуждать твою помолвку. Боюсь сказать что-нибудь такое,
что противоречит точке зрения Хилери.
- Тетя, какая вы примерная жена! Миссис Хилери улыбнулась, и Динни
поняла, что ничего не сумеет вытянуть из нее.
Она посидела еще, разговаривая о посторонних вещах, и наконец дождалась
Хилери. Он был бледен и казался озабоченным. Тетя Мэй подала ему чай,
провела рукой по его лбу и вышла.
Хилери вылил чашку и набил в трубку щепоть табаку, придавив его сверху
бумажным кружком.
- Зачем только существуют муниципалитеты? Почему просто не собрать
вместе трех врачей, трех архитекторов, трех инженеров, прибавив к ним
счетную машину и человека, который будет работать на ней и держать остальных
в руках?
- У вас неприятности, дядя?
- Да. Очищать дома от жильцов, когда кредит в банке исчерпан, -
достаточно сложно и без муниципального бюрократизма.
Глядя на его усталое, но улыбающееся лицо, Динни подумала: "Я просто не
имею права лезть к нему со своими мелкими делами!"
- Не выкроите ли вы часок во вторник, чтобы посмотреть с тетей Мэй
цветочную выставку в Челси? Вряд ли, да?
- Боже правый! - воскликнул Хилери, втыкая зажженную спичку в центр
бумажного кружка. - С каким наслаждением я постоял бы в павильоне, вдыхая
запах азалий!
- Мы собирались пойти к часу, чтобы не угодить в самую давку. Тетя
Эм может прислать за вами машину.
- Обещать не могу, поэтому не присылайте. Если в час не увидите нас у
главного входа, значит, такова воля провидения. Ну, что слышно у тебя?
Эдриен мне рассказал.
- Не хочу надоедать вам, дядя.
Голубые проницательные глаза Хилери почти закрылись. Он выпустил облако
дыма.
- То, что касается тебя, дорогая, не может мне надоесть. Словом, если
не тяжело, - рассказывай. Ты считаешь, что должна выйти за него, так?
- Да, должна.
Хилери вздохнул.
- В таком случае остается с этим примириться. Но люди любят мучить себе
подобных. Боюсь, что он получит, как говорится, плохую прессу.
- Я в этом уверена.
- Я смутно припоминаю его - высокий, надменный молодой человек в
светло-коричневом жилете. Отделался он от своей надменности?
Динни улыбнулась:
- Сейчас он раскрылся для меня скорее с другой стороны.
- Надеюсь, он свободен от того, что называется всепожирающими
страстями? - спросил Хилери.
- Насколько я могла заметить, да.
- Я хочу сказать, что, когда человек добился своего, в нем с особой
силой проявляется порочность нашей натуры. Ты меня понимаешь?
- Да. Но я думаю, что в нашем случае речь идет о "союзе душ".
- Тогда желаю счастья, дорогая! Только смотри, не раскаивайся, когда
вас начнут побивать камнями. Ты идешь на это сознательно и будешь не вправе
жаловаться. Плохо, когда тебе наступают на ноги, но видеть, как топчут того,
кого любишь, - еще хуже. Поэтому с самого начала держи себя в руках, и чем
дальше, тем крепче, не то ему станет совсем тошно. Я ведь помню, Динни, что
бывают вещи, от которых и ты приходишь в бешенство.
- Постараюсь не приходить. Когда сборник Уилфрида появится, прочтите
поэму "Барс" и вы поймете его душевное состояние во время того случая.
- Как! Он оправдывается? Это ошибка, - отрезал Хилери.
- Майкл говорит то же самое. Прав он или нет - не знаю. Думаю, что в
конечном итоге - нет. Так или иначе книжка выйдет.
- А тогда начнется собачья свалка и будет уже бесполезно твердить
"подставь другую щеку" или не "снисходи до ответа". Печатать поэму значит
лезть на рожон. Вот все, что можно сказать.
- Тут я бессильна, дядя.
- Понимаю, Динни. Я прихожу в уныние именно тогда, когда вспоминаю,
сколько на свете такого, в чем мы бессильны. А как с Кондафордом? Тебе же
придется от него оторваться.
- Люди не меняются только в романах, да и там они либо меняются в
конце, либо умирают, чтобы героиня могла быть счастлива. Дядя, вы замолвите
за нас словечко отцу, если его увидите?
- Нет, Динни. Старший брат никогда не забывает, насколько он
превосходил тебя, когда он был уже большим, а ты еще нет.
Динни встала:
- Ну что ж, дядя, благодарю за то, что вы не верите в бесповоротное
осуждение грешника, а еще больше за то, что не высказываете этого вслух. Я
все запомнила. Во вторник, в час, у главного входа; и не забудьте
предварительно закусить, - обход выставки утомительное занятие.
Динни ушла. Хилери вторично набил трубку.
"И еще больше за то, что вы не высказываете этого вслух!" - мысленно
повторил он. - Девица умеет съязвить. Интересно, часто ли я говорю не то,
что думаю, при исполнении своих профессиональных обязанностей?"
И, увидав в дверях жену, громко добавил:
- Мэй, считаешь ты, что я обманщик в силу своей профессии?
- Да, считаю. А как же иначе, мой дорогой?
- Ты хочешь сказать, что формы деятельности священника слишком узки и
не могут охватить все разнообразие человеческих типов? А чьи могут? Хочешь
пойти во вторник на выставку цветов в Челси?
"Динни могла бы пригласить меня сама", - подумала миссис Хилери и
веселым тоном ответила:
- Очень.
- Постарайся устроить все так, чтобы мы поспели туда к часу.
- Ты говорил с ней о ее деле?
- Да.
- Она непоколебима?
- Предельно.
Миссис Хилери вздохнула.
- Ужасно ее жаль. Разве человек выдержит такое?
- Двадцать лет назад я сказал бы: "Нет!" Теперь не знаю. Как ни
странно, бояться им нужно отнюдь, не истинно религиозных людей.
- Почему?
- Потому что те их не тронут. Армия, имперский аппарат, англичане в
колониях - вот с кем они придут в столкновение. И первый очаг враждебности -
ее собственная семья.
- Сделанного не воротишь, так что убиваться не стоит. Давай-ка напишем
новое воззвание. Сейчас, к счастью, ожидается спад в торговле. Люди с
деньгами ухватятся за нашу идею.
- Как хочется, чтобы в трудное время люди не стали прижимистее! Если
станут, безработных будет еще больше.
Хилери достал блокнот и застрочил. Жена заглянула в него через плечо
мужа и прочла:
"Всем, кого это касается!
А разве найдется человек, которого не касался бы факт существования
рядом с ним тысяч людей, от рождения до смерти лишенных элементарных
жизненных удобств, не знающих, что такое подлинная чистота, подлинное
здоровье, подлинно свежий воздух, подлинно доброкачественная пища?"
- Хватит и одного "подлинно", милый.
Прибыв на цветочную выставку в Челси, леди Монт глубокомысленно
объявила:
- Босуэл и Джонсон встречаются со мной у башмачков. Какая толчея!
- Да, тетя. И больше всего здесь людей из народа. Они пришли потому,
что тянутся к красоте, которой лишены.
- Я не в силах заставить тянуться Босуэла и Джонсона. Вон Хилери! Он
носит этот костюм уже десять лет. Бери день'и и бе'и за билетами, не то он
сам уплатит.
Динни проскользнула к кассе с пятифунтовой бумажкой, стараясь не
попасться дяде на глаза, взяла четыре билета и с улыбкой обернулась.
- Видел, видел твои змеиные повадки, - усмехнулся Хилери. - С чего
начнем? С азалий? На выставке цветов я имею право быть чувственным.
Леди Монт двигалась так неторопливо, что в людском потоке то и дело
возникали небольшие водовороты, и глаза ее из-под приспущенных век
рассматривали посетителей, призванных, так сказать, служить фоном для
цветов.
Несмотря на сырой и холодный день, павильон, в который они вошли, был
согрет человеческим теплом и благоуханием растений. Здесь перед искусно
подобранными группами цветов предавались созерцанию их прелести самые
различные представители людского рода, объединенные лишь тем непостижимым
родственным чувством, которое порождается любовью к одному и тому же делу.
Все вместе они составляли великую армию цветоводов - людей, выращивающих в
горшках примулы, в лондонских садиках на задах - ирисы, настурции и
гладиолусы, в маленьких пригородных усадебках - левкои, мальвы и турецкую
гвоздику. Попадались среди них и служащие крупных цветоводств, владельцы
теплиц и опытных участков, но таких было немного: они либо пришли раньше,
либо должны были появиться позже. На лицах проходивших читалось любопытство,
словно они присматривались к чему-то такому, за что им вскоре предстоит
приняться; уполномоченные цветочных фирм отходили в сторону и делали заказы
с видом людей, заключающих пари. Приглушенные голоса, которые обменивались
замечаниями о цветах и выговаривали слова на все лады - лондонский,
провинциальный, интеллигентский, сливались в единое жужжание, похожее на
пчелиный гул, хотя и не такое приятное. Цветочный аромат и это приглушенное
выражение национальной страсти, бурлившей меж парусиновых стен, оказали на
Динни столь гипнотическое действие, что она притихла и переходила от одной
блистательной комбинации красок к другой, растерянно поводя своим слегка
вздернутым носиком.
Возглас тетки вывел ее из оцепенения.
- Вот они! - объявила она, указывая вперед подбородком.
Динни увидела двух мужчин, стоявших так неподвижно, что девушка
подумала, не забыла ли эта пара, зачем явилась сюда. У одного были рыжеватые
усы и печальные коровьи глаза; второй напоминал птицу с подшибленным крылом.
Они стояли застыв, в неразношенных праздничных костюмах, не говоря ни слова
и даже не глядя на цветы, как будто провидение закинуло их сюда, не дав им
никаких предварительных инструкций.
- Который из них Босуэл, тетя?
- Тот, что без усов, - ответила леди Монт. - У Джонсона зеленая шляпа.
Он глухой. Это так на них похоже!
Они направились к садовникам, и к Динни донесся ее возглас:
- А! Садовники вытерли руки о штаны, но по-прежнему молчали.
- Нравится? - услышала Динни вопрос тетки. Губы Босуэла и Джонсона
зашевелились, но девушка не уловила ни одного членораздельного звука. Тот,
кого она считала Босуэлом, приподнял шляпу и почесал голову. Затем тетка
указала рукой на башмачки, и второй, тот, что в зеленой шляпе, внезапно
заговорил. Он говорил так, что - как заметила Динни - даже ее тетка не могла
разобрать ни слова, но речь его все лилась и лилась и, казалось, доставляла
ему немалое удовлетворение. Время от времени тетка восклицала: "А!" - но
Джонсон продолжал говорить. Внезапно он умолк, леди Монт еще раз
воскликнула: "А!" - и снова присоединилась к племяннице.
- Что он сказал? - спросила Динни.
- Ниче'о. Ни слова, - ответила тетка. - Это просто немыслимо. Но ему
приятно.
Она помахала рукой обоим садовникам, которые вновь застыли, и двинулась
дальше.
Теперь они вошли в павильон роз. Динни взглянула на ручные часы, она
условилась с Уилфридом встретиться здесь у входа.
Девушка торопливо оглянулась. Пришел! Хилери идет не оборачиваясь, тетя
Мэй следует за ним, тетя Эм беседует с кем-то из цветоводов. Под прикрытием
колоссальной группы розовых кустов Динни пробралась к выходу. Уилфрид сжал
ей руки, и она позабыла, где находится.
- Хватит у тебя сил, милый? Здесь тетя Эм, мой дядя Хилери и его жена.
Мне страшно хочется познакомить тебя с ними, - они ведь тоже иксы в нашем
уравнении.
В эту минуту Уилфрид напоминал ей напрягшуюся перед прыжком лошадь,
которой предстоит взять незнакомое препятствие.
- Как тебе угодно, Динни.
Они отыскали тетю Эм, занятую беседой с представителями Плентемских
оранжерей.
- Для этих - солнечная сторона, известковая почва. А для немезий не
надо. Их можно сажать где у'одно. Они так впитывают вла'у! Флоксы по'ибли.
По крайней мере, они так сказали. Не знаю, правда ли. О, вот и моя
племянница! Знакомься, Динни - мистер Плентем. Он часто присылает... О,
мистер Дезерт! Я помню, как вы вели Майкла под руку в день е'о свадьбы.
Леди Монт подала Уилфриду руку и, видимо не очень спеша ее отдернуть,
приподняла брови и уставилась на него умеренно удивленным взглядом.
- Дядя Хилери, - шепотом напомнила Динни.
- Да, да, - спохватилась леди Монт. - Хилери, Мэй, - мистер Дезерт.
Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тети Мэй вид стал
такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не
сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным.
- Что ты скажешь о дяде Хилери?
- По-моему, он из тех, к кому можно обратиться, когда тебе трудно.
- Именно так. Он инстинктивно умеет не прошибать стены лбом, но зато
непрерывно их обходит. Это у него привычка, - он ведь живет в трущобах. Он
согласен с Майклом, что публикация "Барса" - ошибка.
- Потому что я прошибаю стену лбом, да?
- Да.
- Жребий, как говорится, брошен. Жалею, если тебя это огорчает, Динни.
Рука Динни отыскала его руку.
- Нет. Мы не сложим оружия до конца. Но, Уилфрид, постарайся хоть ради