Страница:
- Точно! - воскликнула женщина, и глаза ее округлились.
- Он мой дядя.
- Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж
большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина.
- Он и сейчас жив.
- На свете таких мало.
Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается
заводить: "Заблудшая сестра моя!.."
Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула.
- С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам
благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела,
поздно будет.
Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной
быстротой.
- Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?
Официантка опасливо взяла кредитку.
- Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и
скрылась в дверях.
Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет
эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и
ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
- Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам
приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага.
Динни подняла на нее глаза:
- Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего
не было?
- Ясное дело, - подтвердила женщина.
- Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто
ужасно.
Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
- Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, -
замялась женщина.
- А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни
сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже
собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
- Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду!
Да, пойду домой и отосплюсь.
Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких
домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска
потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко.
Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город,
в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла
вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со
Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение
становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому
ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет
для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним.
Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как
будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит
Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее
к себе.
Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и
пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к
Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее
близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное
облегчение.
Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная,
которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность,
привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты
среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и
прочнее слитых воедино людей.
Наконец чувство юмора взяло верх.
- Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний
поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!
Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь
в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял
какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу,
раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и
негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный
своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его
записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце
его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда,
где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они
провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома
Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру
противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее
несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка
записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как
только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой.
- Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни. - Съездим?
Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не
было.
Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни
лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни
экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный
неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.
Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели
свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно
увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь
жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На
ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая
Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.
В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними
людьми, Уилфрид неожиданно сказал:
- Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит.
- Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.
Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.
- Они все такие красивые, - вполголоса заметила она. - Для меня они все
как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина.
Уилфрид заглянул в программу:
- Это фаворит.
- А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она
какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз.
- Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.
- Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.
- Тогда подожди, пока я присмотрюсь.
Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.
Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее.
- Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни. - Ни за
что не поставлю больше на эту клячу.
Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять
с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше
уж быть лошадью, чем таким.
Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала:
- Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В
позапрошлом году я из-за этого проиграла.
Рука Уилфрида легла на плечо девушки.
- Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он. - Пойдем
поставим на него.
Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями,
напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.
- Побудь здесь, - попросил Уилфрид. - Я только положу яичко и назад.
Динни остановилась, глядя ему вслед.
- Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером
цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.
- Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.
Помните?
- Ну как же! Вы - мистер Масхем.
Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону
Уилфрида.
- Сестра пишет?
- Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в
страшную жару.
- Выбрали, на какую поставить?
- Нет еще.
- Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет.
- Мы хотели на Бленхейма.
- Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в
конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две
приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из
них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний
вид, а именно индивидуальность.
- Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек
Масхем улыбнулся:
- Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо
брать подъем, ставьте не колеблясь.
- А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и
смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.
- Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы
прямо-таки прочли мою мысль.
- Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни.
- Очень странно.
Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице
Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос
Уилфрида.
- Ну, я поставил десятку.
- Пойдем на трибуну и посмотрим скачки.
Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку,
старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где
каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою
судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было
безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие
места у барьера, поблизости от букмекеров.
- Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя
любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?
- Послушаем.
В общем шуме они различили слова:
- Бленхейм - восемнадцать против одного.
- Сто восемьдесят! - воскликнула Динни. - Вот замечательно!
- Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен.
Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и
шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша.
Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни
разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с
цветами наездника.
- Нравится он тебе, Динни?
- Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить
по виду, какая лучше?
- Нет, неправду.
Лошади повернули и легким галопом проскакали мимо трибун.
- Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?
- Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?
Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.
Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли
разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:
- Фаворит ведет!.. Фаворит ведет!..
Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь,
переменил мнение:
- Паша... Паша возьмет!.. Нет, Фаворит... Нет, не он!.. Илиада!..
Илиада вырвалась!..
Уилфрид стиснул руку Динни.
- Наш! Смотри - вон там! - бросил он.
Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым
жокеем, которого обходил шоколадно-зеленый. Обошел, обошел! Они выиграли!
Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг
другу. Этот выигрыш - знамение!
- Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.
Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила
их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается
избавить ее от себя!
На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди
молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми
в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.
Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце
концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.
Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с
ясными глазами и легким загаром на щеках. Ее дядя читал "Дейли фейз". Он
отложил газету и сказал:
- Пробеги ее, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что,
заставляющее усомниться в том, что редакторы - тоже люди и наши братья. И
кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не
относятся.
Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:
ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.
НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.
ПРИЗНАНИЕ.
Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда
Лайела "Богословие перед казнью".
Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю, Я и жил и погибну безвестно;
Не за право на место в небесном раю, Торговаться с всевышним невместно.
Но, блюдя англичанина имя и честь,
Предпочту умереть, чем позор перенесть.
Я сегодня усну меж несчетных костей
Тех, о ком все давно позабыли,
Кто служил безымянно отчизне своей,
Кто лежит в безымянной могиле
И о ком не расскажет надгробный гранит,
Как солдат и в мучениях верность хранит.
Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.
- Да, - печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, - дело сделано,
как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним
человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен.
Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, - и все
забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке
вещей. Так что мы можем еще утешаться!
- Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать
все, что ему заблагорассудится.
Сэр Лоренс кивнул:
- Чем крупнее червяк, тем больше он убежден в своих правах. Но бес
покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдет англичанина имя и честь".
Такие еще попадаются.
- Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?
- Он хорошо воевал.
- Кто же помнит о войне!
- Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? - печально
усмехнулся сэр Лоренс. - Пусть небрежно взглянет на нее и закурит сигарету.
Умнее ничего придумать не могу.
- Вчера я видела мистера Масхема.
- Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:
- Джек убежден, что ты - жертва.
- Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!
- Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.
Динни безнадежно рассмеялась.
- Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.
Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг нее лает, как
собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно
пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.
Когда скачки задерживали Джека Масхема в Лондоне, он ночевал в
Бэртон-клубе. Он прочел в "Дейли фейз" отчет о дерби и лениво перевернул
страницу. Остальные отделы "этой газетенки" обычно мало интересовали его. Ее
стиль был несовместим с его приверженностью к внешним формам, новости,
печатаемые в ней, претили его вкусу, а политические убеждения раздражали
тем, что слишком напоминали его собственные. Тем не менее у него все же
хватило внимания заметить шапку: "Отступничество мистера Дезерта". Прочтя
половину набранной под ней колонки, Джек Масхем отшвырнул газету и сказал
себе: "Парня придется осадить!"
Упиваясь своей трусостью, Дезерт добьется того, что и эту милую девушку
сделает парией! Он настолько непорядочен, что осмеливается появляться с ней
на людях в тот самый день, когда публично признал свою трусость в такой же
грязной, как он сам, газете!
В век, когда терпимость и всепрощение стали чуть ли не повальной
болезнью, Джек Масхем не стеснялся следовать своим антипатиям и выражать их.
Он невзлюбил молодого Дезерта с первого же взгляда. У парня даже фамилия и
та ему под стать. И подумать только, что эта милая девушка, которая безо
всякой подготовки делает такие меткие замечания о скаковых лошадях, испортит
себе жизнь из-за хвастуна и трусливого мальчишки! Нет, это уж чересчур! Если
бы не Лоренс, давно пора бы принять меры. Внезапно Масхем мысленно запнулся.
Как!.. Человек публично признается в своем позоре. Старая уловка - вырвать
жало у критики, выдать необходимость за доблесть. Похваляться дезертирством!
Петушок не стал бы драться, будь у него другой выход!.. Но тут Масхем опять
запнулся. Конечно, не дело посторонних вмешиваться. Но если открыто и явно
не осудить поведение этого типа, вся история будет выглядеть так, словно она
никого не касается.
"Черт побери! - воскликнул он про себя. - Пусть хоть клуб возвысит'
голос и выскажет свое мнение. Нам в "Бэртоне" не нужны крысы!"
В тот же вечер Джек Масхем поставил вопрос на заседании правления и
чуть не ужаснулся, увидев апатию, с какой тот был встречен. Из семи
присутствовавших, - председательствовал Уилфрид Бентуорт, Помещик, - четверо
считали, что все это, во-первых, дело личной совести молодого Дезерта, а
во-вторых, смахивает на газетную утку. С тех пор как Лайел написал свою
поэму, времена изменились! Один из четырех вообще заявил, что не желает
связываться: он не читал "Барса", не знает Дезерта и терпеть не может "Дейли
фейз".
- Я тоже, - согласился Джек Масхем. - Но вот поэма.
Он утром послал лакея купить ее и читал целый час после завтрака.
- Позволите прочесть вам отрывок?
- Бога ради, Джек, не надо! Пятый член, который до сих пор хранил
молчание, высказался в том смысле, что, если Масхем настаивает, придется
всем прочесть эту вещь.
- Да, настаиваю.
Помещик, не проронивший покамест ни слова, объявил:
- Секретарь достанет нужные экземпляры и разошлет членам правления.
Следует послать им, кроме того, по номеру сегодняшней "Дейли фейз".
Правление обсудит вопрос на будущей неделе в пятницу. Так как же, покупаем
кларет?
И они перешли к рассмотрению текущих дел.
Давно замечено, что, когда газета откапывает факт, который дает ей
возможность выступить в роли поборницы добродетели и ударить в литавры
собственной политики, она эксплуатирует этот факт в пределах, допускаемых
законом о клевете, и не считается с чувствами отдельных личностей.
Застрахованная от неприятностей письмом Компсона Грайса с признанием
Уилфрида, "Дейли фейз" максимально использовала свои возможности и за
неделю, предшествовавшую очередному заседанию правления, лишила членов
последнего всяких оснований ссылаться на неосведомленность или выказывать
равнодушие. В самом деле, весь Лондон читал "Барса" или говорил о нем, а
утром в день заседания "Дейли фейз" напечатала длинную и прозрачную
передовую о чрезвычайной важности достойного поведения британцев на Востоке.
В номере был также помещен большой анонс: "Барс" и другие стихотворения"
Уилфрида Дезерта, издание Компсона Грайса; распродано 40 000 экземпляров;
третий, расширенный тираж поступает в продажу".
Обсуждение вопроса о предании остракизму одного из сочленов,
естественно, должно было привлечь на заседание большинство остальных;
поэтому на правление явились лица, которые никогда на нем не бывали.
Джек Масхем поставил на обсуждение следующую формулировку:
"На основании 23-го параграфа устава предложить достопочтенному
Уилфриду Дезерту отказаться от членства в Бэртон-клубе ввиду поведения, не
подобающего члену такового".
Он открыл заседание следующими словами:
- Каждый из вас получил по экземпляру поэмы Дезерта "Барс" и по номеру
"Дейли фейз" за прошлую неделю. Дело не вызывает сомнений. Дезерт публично
признался, что отрекся от своей религии под пистолетом, и я заявляю, что он
не вправе оставаться членом нашего клуба. Последний был основан в честь
великого путешественника, который не отступил бы даже перед силами ада. Нам
не нужны люди, презирающие английские традиции и открыто хвастающиеся этим.
Наступило краткое молчание, после чего пятый из членов правления,
присутствовавших на прошлом заседании, возразил:
- А поэма все-таки чертовски хороша! Известный королевский адвокат,
который когда-то совершил поездку в Турцию, прибавил:
- Не следует ли пригласить его на заседание?
- Зачем? - спросил Джек Масхем. - Он не скажет больше, чем сказано в
поэме и письме его издателя.
Четвертый из членов правления, присутствовавших на прошлом заседании,
объявил:
- Я не собираюсь обращать внимание на "Дейли фейз".
- Не наша вина, что он выбрал именно эту газетенку, - отпарировал Джек
Масхем.
- Вмешиваться в вопросы совести - всегда противно, - продолжал
четвертый член правления. - Многие ли из нас решатся утверждать, что не
поступили бы так же на его месте?
Послышался звук, напоминающий шарканье ног, и сморщенный знаток
раннецейлокской цивилизации прохрипел:
- По-моему, Дезерт заслуживает нагоняя не за отступничество, а за шум,
поднятый им вокруг этого. Приличия ради он обязан был молчать, а не
рекламировать свою книгу! Она выходит уже третьим изданием, ее все читают.
Делать из подобной истории деньги - это переходит всякие границы.
- Вряд ли он думал о деньгах, - возразил четвертый член. - Спрос на
книгу - следствие сенсации.
- Он мог изъять книгу из продажи.
- Смотря какой договор. Кроме того, такое решение могло быть
истолковано, как бегство от бури, которую он сам же поднял. По существу,
открыто во всем признаться - очень порядочно с его стороны.
- Театральный жест! - бросил королевский адвокат.
- Будь это военный клуб, там не стали бы миндальничать, - заявил Джек
Масхем.
Один из присутствующих, автор книги "Второе открытие Мексики", сухо
отпарировал:
- Наш клуб не военный.
- Не знаю, можно ли мерить поэтов той же меркой, что и обычных людей, -
задумчиво произнес пятый член.
- В вопросах житейских - безусловно, - ответил знаток цейлонской
цивилизации.
Человечек, сидевший в конце стола, напротив председателя, поежился, как
от сквозняка, и прошипел:
- Ах, эта "Д-дейли ф-фейз"!
- Об этой истории говорит весь Лондон, - заметил королевский адвокат.
- Мои дети смеются над ней, - вмешался человек, до сих пор молчавший. -
Они заявляют: "Кому какое дело до его поступка!" - рассуждают о лицемерии,
издеваются над поэмой Лайела и считают, что империи будет только полезно,
если с нее пособьют спесь.
- Именно так! - поддержал его Джек Масхем. - Вот их современный жаргон!
Все нормы летят за борт. А мы будем терпеть?
- Знаком ли кто-нибудь из присутствующих с молодым Дезертом? -
осведомился пятый член.
- Я. Но знакомство шапочное, - отозвался Джек Масхем.
Больше никто в знакомстве не сознался.
Очень смуглый человек с глубокими живыми глазами неожиданно воскликнул:
- Только бы это не дошло до Афганистана! Я через месяц еду туда.
- Почему вас это беспокоит? - спросил четвертый член.
- Просто потому, что это усугубит презрение, с которым там и без того
ко мне отнесутся.
Последнее замечание, исходившее от известного путешественника,
произвело большее впечатление, чем все ранее сказанное. Два члена правления,
которые, равно как и председатель, еще не брали слова, одновременно
выпалили:
- Верно!
- Я не привык осуждать человека, не выслушав его, - заметил королевский
адвокат.
- Ваше мнение, Бентуорт? - осведомился у председателя четвертый член.
Помещик, куривший трубку, вынул ее изо рта:
- Хочет еще кто-нибудь высказаться?
- Да, - откликнулся автор "Второго открытия Мексики". - Ему нужно
вынести порицание за то, что он опубликовал эту поэму.
- Нельзя, - проворчал Джек Масхем. - В этой истории все связано друг с
другом. Вопрос ясен: достоин он быть членом нашего клуба или нет? Прошу
председателя поставить вопрос на голосование.
Но Помещик по-прежнему посасывал трубку. Опыт руководства многими и
различными комитетами подсказывал ему, что время голосовать еще не
наступило. Пусть сначала люди выговорятся. Споры, конечно, ни к чему не
приведут, но зато убедят всех, что вопрос обсужден должным образом.
Джек Масхем сидел молча. Его длинное лицо было бесстрастно, длинные
ноги вытянуты. Дискуссия продолжалась.
- Ну, что же решим? - спросил наконец член правления, вторично
открывший Мексику.
Помещик выколотил трубку и сказал:
- Я полагаю, следует попросить мистера Дезерта изложить нам причины,
побудившие его опубликовать поэму.
- Слушайте! Слушайте! - возгласил королевский адвокат.
- Верно! - поддержали два члена правления, уже сделавшие тот же вывод
несколько раньше.
- Согласен! - одобрил знаток Цейлона.
- Кто против? - осведомился Помещик.
- Считаю нецелесообразным, - бросил Джек Масхем. - Он струсил и
сознался в этом.
Поскольку других возражений не оказалось. Помещик продолжал:
- Секретарь предложит ему явиться и дать объяснения. Повестка дня
исчерпана, джентльмены.
Хотя всем было ясно, что дело еще остается sub judice [6], три члена
правления, включая самого Джека Масхема, в тот же день подробно
информировали сэра Лоренса, а он к обеду доставил эти сведения на
Саут-сквер.
После опубликования поэмы и письма Компсона Грайса Майкл и Флер,
осаждаемые настоятельными расспросами всех своих знакомых, только и делали,
что говорили о Дезерте. Мнения их радикально расходились. Майкл, который
первоначально возражал против публикации поэмы, теперь, когда она вышла,
отважно превозносил честность и смелость Уилфрида, решившегося на подобное
признание. Флер не могла простить Дезерту того, что она именовала
"противоестественной глупостью". Если бы он сидел себе тихо да поменьше
носился со своей совестью и гордостью, все мгновенно забылось бы, не наложив
на него никакого пятна. Поступать так, как Уилфрид, утверждала Флер,
нечестно по отношению к Динни и бессмысленно с точки зрения его собственных
интересов, но ведь он всегда был такой. Флер и поныне помнила, как он не
пошел на компромисс восемь лет назад, когда просил ее стать его любовницей,
- Он мой дядя.
- Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж
большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина.
- Он и сейчас жив.
- На свете таких мало.
Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается
заводить: "Заблудшая сестра моя!.."
Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула.
- С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам
благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела,
поздно будет.
Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной
быстротой.
- Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?
Официантка опасливо взяла кредитку.
- Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и
скрылась в дверях.
Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет
эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и
ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
- Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам
приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага.
Динни подняла на нее глаза:
- Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего
не было?
- Ясное дело, - подтвердила женщина.
- Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто
ужасно.
Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
- Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, -
замялась женщина.
- А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни
сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже
собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
- Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду!
Да, пойду домой и отосплюсь.
Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких
домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска
потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко.
Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город,
в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла
вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со
Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение
становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому
ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет
для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним.
Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как
будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит
Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее
к себе.
Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и
пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к
Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее
близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное
облегчение.
Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная,
которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность,
привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты
среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и
прочнее слитых воедино людей.
Наконец чувство юмора взяло верх.
- Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний
поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!
Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь
в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял
какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу,
раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и
негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный
своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его
записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце
его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда,
где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они
провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома
Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру
противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее
несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка
записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как
только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой.
- Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни. - Съездим?
Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не
было.
Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни
лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни
экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный
неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.
Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели
свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно
увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь
жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На
ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая
Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.
В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними
людьми, Уилфрид неожиданно сказал:
- Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит.
- Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.
Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.
- Они все такие красивые, - вполголоса заметила она. - Для меня они все
как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина.
Уилфрид заглянул в программу:
- Это фаворит.
- А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она
какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз.
- Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.
- Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.
- Тогда подожди, пока я присмотрюсь.
Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.
Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее.
- Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни. - Ни за
что не поставлю больше на эту клячу.
Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять
с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше
уж быть лошадью, чем таким.
Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала:
- Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В
позапрошлом году я из-за этого проиграла.
Рука Уилфрида легла на плечо девушки.
- Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он. - Пойдем
поставим на него.
Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями,
напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.
- Побудь здесь, - попросил Уилфрид. - Я только положу яичко и назад.
Динни остановилась, глядя ему вслед.
- Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером
цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.
- Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.
Помните?
- Ну как же! Вы - мистер Масхем.
Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону
Уилфрида.
- Сестра пишет?
- Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в
страшную жару.
- Выбрали, на какую поставить?
- Нет еще.
- Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет.
- Мы хотели на Бленхейма.
- Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в
конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две
приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из
них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний
вид, а именно индивидуальность.
- Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек
Масхем улыбнулся:
- Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо
брать подъем, ставьте не колеблясь.
- А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и
смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.
- Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы
прямо-таки прочли мою мысль.
- Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни.
- Очень странно.
Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице
Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос
Уилфрида.
- Ну, я поставил десятку.
- Пойдем на трибуну и посмотрим скачки.
Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку,
старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где
каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою
судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было
безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие
места у барьера, поблизости от букмекеров.
- Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя
любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?
- Послушаем.
В общем шуме они различили слова:
- Бленхейм - восемнадцать против одного.
- Сто восемьдесят! - воскликнула Динни. - Вот замечательно!
- Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен.
Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и
шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша.
Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни
разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с
цветами наездника.
- Нравится он тебе, Динни?
- Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить
по виду, какая лучше?
- Нет, неправду.
Лошади повернули и легким галопом проскакали мимо трибун.
- Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?
- Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?
Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.
Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли
разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:
- Фаворит ведет!.. Фаворит ведет!..
Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь,
переменил мнение:
- Паша... Паша возьмет!.. Нет, Фаворит... Нет, не он!.. Илиада!..
Илиада вырвалась!..
Уилфрид стиснул руку Динни.
- Наш! Смотри - вон там! - бросил он.
Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым
жокеем, которого обходил шоколадно-зеленый. Обошел, обошел! Они выиграли!
Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг
другу. Этот выигрыш - знамение!
- Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.
Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила
их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается
избавить ее от себя!
На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди
молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми
в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.
Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце
концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.
Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с
ясными глазами и легким загаром на щеках. Ее дядя читал "Дейли фейз". Он
отложил газету и сказал:
- Пробеги ее, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что,
заставляющее усомниться в том, что редакторы - тоже люди и наши братья. И
кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не
относятся.
Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:
ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.
НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.
ПРИЗНАНИЕ.
Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда
Лайела "Богословие перед казнью".
Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю, Я и жил и погибну безвестно;
Не за право на место в небесном раю, Торговаться с всевышним невместно.
Но, блюдя англичанина имя и честь,
Предпочту умереть, чем позор перенесть.
Я сегодня усну меж несчетных костей
Тех, о ком все давно позабыли,
Кто служил безымянно отчизне своей,
Кто лежит в безымянной могиле
И о ком не расскажет надгробный гранит,
Как солдат и в мучениях верность хранит.
Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.
- Да, - печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, - дело сделано,
как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним
человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен.
Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, - и все
забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке
вещей. Так что мы можем еще утешаться!
- Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать
все, что ему заблагорассудится.
Сэр Лоренс кивнул:
- Чем крупнее червяк, тем больше он убежден в своих правах. Но бес
покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдет англичанина имя и честь".
Такие еще попадаются.
- Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?
- Он хорошо воевал.
- Кто же помнит о войне!
- Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? - печально
усмехнулся сэр Лоренс. - Пусть небрежно взглянет на нее и закурит сигарету.
Умнее ничего придумать не могу.
- Вчера я видела мистера Масхема.
- Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:
- Джек убежден, что ты - жертва.
- Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!
- Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.
Динни безнадежно рассмеялась.
- Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.
Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг нее лает, как
собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно
пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.
Когда скачки задерживали Джека Масхема в Лондоне, он ночевал в
Бэртон-клубе. Он прочел в "Дейли фейз" отчет о дерби и лениво перевернул
страницу. Остальные отделы "этой газетенки" обычно мало интересовали его. Ее
стиль был несовместим с его приверженностью к внешним формам, новости,
печатаемые в ней, претили его вкусу, а политические убеждения раздражали
тем, что слишком напоминали его собственные. Тем не менее у него все же
хватило внимания заметить шапку: "Отступничество мистера Дезерта". Прочтя
половину набранной под ней колонки, Джек Масхем отшвырнул газету и сказал
себе: "Парня придется осадить!"
Упиваясь своей трусостью, Дезерт добьется того, что и эту милую девушку
сделает парией! Он настолько непорядочен, что осмеливается появляться с ней
на людях в тот самый день, когда публично признал свою трусость в такой же
грязной, как он сам, газете!
В век, когда терпимость и всепрощение стали чуть ли не повальной
болезнью, Джек Масхем не стеснялся следовать своим антипатиям и выражать их.
Он невзлюбил молодого Дезерта с первого же взгляда. У парня даже фамилия и
та ему под стать. И подумать только, что эта милая девушка, которая безо
всякой подготовки делает такие меткие замечания о скаковых лошадях, испортит
себе жизнь из-за хвастуна и трусливого мальчишки! Нет, это уж чересчур! Если
бы не Лоренс, давно пора бы принять меры. Внезапно Масхем мысленно запнулся.
Как!.. Человек публично признается в своем позоре. Старая уловка - вырвать
жало у критики, выдать необходимость за доблесть. Похваляться дезертирством!
Петушок не стал бы драться, будь у него другой выход!.. Но тут Масхем опять
запнулся. Конечно, не дело посторонних вмешиваться. Но если открыто и явно
не осудить поведение этого типа, вся история будет выглядеть так, словно она
никого не касается.
"Черт побери! - воскликнул он про себя. - Пусть хоть клуб возвысит'
голос и выскажет свое мнение. Нам в "Бэртоне" не нужны крысы!"
В тот же вечер Джек Масхем поставил вопрос на заседании правления и
чуть не ужаснулся, увидев апатию, с какой тот был встречен. Из семи
присутствовавших, - председательствовал Уилфрид Бентуорт, Помещик, - четверо
считали, что все это, во-первых, дело личной совести молодого Дезерта, а
во-вторых, смахивает на газетную утку. С тех пор как Лайел написал свою
поэму, времена изменились! Один из четырех вообще заявил, что не желает
связываться: он не читал "Барса", не знает Дезерта и терпеть не может "Дейли
фейз".
- Я тоже, - согласился Джек Масхем. - Но вот поэма.
Он утром послал лакея купить ее и читал целый час после завтрака.
- Позволите прочесть вам отрывок?
- Бога ради, Джек, не надо! Пятый член, который до сих пор хранил
молчание, высказался в том смысле, что, если Масхем настаивает, придется
всем прочесть эту вещь.
- Да, настаиваю.
Помещик, не проронивший покамест ни слова, объявил:
- Секретарь достанет нужные экземпляры и разошлет членам правления.
Следует послать им, кроме того, по номеру сегодняшней "Дейли фейз".
Правление обсудит вопрос на будущей неделе в пятницу. Так как же, покупаем
кларет?
И они перешли к рассмотрению текущих дел.
Давно замечено, что, когда газета откапывает факт, который дает ей
возможность выступить в роли поборницы добродетели и ударить в литавры
собственной политики, она эксплуатирует этот факт в пределах, допускаемых
законом о клевете, и не считается с чувствами отдельных личностей.
Застрахованная от неприятностей письмом Компсона Грайса с признанием
Уилфрида, "Дейли фейз" максимально использовала свои возможности и за
неделю, предшествовавшую очередному заседанию правления, лишила членов
последнего всяких оснований ссылаться на неосведомленность или выказывать
равнодушие. В самом деле, весь Лондон читал "Барса" или говорил о нем, а
утром в день заседания "Дейли фейз" напечатала длинную и прозрачную
передовую о чрезвычайной важности достойного поведения британцев на Востоке.
В номере был также помещен большой анонс: "Барс" и другие стихотворения"
Уилфрида Дезерта, издание Компсона Грайса; распродано 40 000 экземпляров;
третий, расширенный тираж поступает в продажу".
Обсуждение вопроса о предании остракизму одного из сочленов,
естественно, должно было привлечь на заседание большинство остальных;
поэтому на правление явились лица, которые никогда на нем не бывали.
Джек Масхем поставил на обсуждение следующую формулировку:
"На основании 23-го параграфа устава предложить достопочтенному
Уилфриду Дезерту отказаться от членства в Бэртон-клубе ввиду поведения, не
подобающего члену такового".
Он открыл заседание следующими словами:
- Каждый из вас получил по экземпляру поэмы Дезерта "Барс" и по номеру
"Дейли фейз" за прошлую неделю. Дело не вызывает сомнений. Дезерт публично
признался, что отрекся от своей религии под пистолетом, и я заявляю, что он
не вправе оставаться членом нашего клуба. Последний был основан в честь
великого путешественника, который не отступил бы даже перед силами ада. Нам
не нужны люди, презирающие английские традиции и открыто хвастающиеся этим.
Наступило краткое молчание, после чего пятый из членов правления,
присутствовавших на прошлом заседании, возразил:
- А поэма все-таки чертовски хороша! Известный королевский адвокат,
который когда-то совершил поездку в Турцию, прибавил:
- Не следует ли пригласить его на заседание?
- Зачем? - спросил Джек Масхем. - Он не скажет больше, чем сказано в
поэме и письме его издателя.
Четвертый из членов правления, присутствовавших на прошлом заседании,
объявил:
- Я не собираюсь обращать внимание на "Дейли фейз".
- Не наша вина, что он выбрал именно эту газетенку, - отпарировал Джек
Масхем.
- Вмешиваться в вопросы совести - всегда противно, - продолжал
четвертый член правления. - Многие ли из нас решатся утверждать, что не
поступили бы так же на его месте?
Послышался звук, напоминающий шарканье ног, и сморщенный знаток
раннецейлокской цивилизации прохрипел:
- По-моему, Дезерт заслуживает нагоняя не за отступничество, а за шум,
поднятый им вокруг этого. Приличия ради он обязан был молчать, а не
рекламировать свою книгу! Она выходит уже третьим изданием, ее все читают.
Делать из подобной истории деньги - это переходит всякие границы.
- Вряд ли он думал о деньгах, - возразил четвертый член. - Спрос на
книгу - следствие сенсации.
- Он мог изъять книгу из продажи.
- Смотря какой договор. Кроме того, такое решение могло быть
истолковано, как бегство от бури, которую он сам же поднял. По существу,
открыто во всем признаться - очень порядочно с его стороны.
- Театральный жест! - бросил королевский адвокат.
- Будь это военный клуб, там не стали бы миндальничать, - заявил Джек
Масхем.
Один из присутствующих, автор книги "Второе открытие Мексики", сухо
отпарировал:
- Наш клуб не военный.
- Не знаю, можно ли мерить поэтов той же меркой, что и обычных людей, -
задумчиво произнес пятый член.
- В вопросах житейских - безусловно, - ответил знаток цейлонской
цивилизации.
Человечек, сидевший в конце стола, напротив председателя, поежился, как
от сквозняка, и прошипел:
- Ах, эта "Д-дейли ф-фейз"!
- Об этой истории говорит весь Лондон, - заметил королевский адвокат.
- Мои дети смеются над ней, - вмешался человек, до сих пор молчавший. -
Они заявляют: "Кому какое дело до его поступка!" - рассуждают о лицемерии,
издеваются над поэмой Лайела и считают, что империи будет только полезно,
если с нее пособьют спесь.
- Именно так! - поддержал его Джек Масхем. - Вот их современный жаргон!
Все нормы летят за борт. А мы будем терпеть?
- Знаком ли кто-нибудь из присутствующих с молодым Дезертом? -
осведомился пятый член.
- Я. Но знакомство шапочное, - отозвался Джек Масхем.
Больше никто в знакомстве не сознался.
Очень смуглый человек с глубокими живыми глазами неожиданно воскликнул:
- Только бы это не дошло до Афганистана! Я через месяц еду туда.
- Почему вас это беспокоит? - спросил четвертый член.
- Просто потому, что это усугубит презрение, с которым там и без того
ко мне отнесутся.
Последнее замечание, исходившее от известного путешественника,
произвело большее впечатление, чем все ранее сказанное. Два члена правления,
которые, равно как и председатель, еще не брали слова, одновременно
выпалили:
- Верно!
- Я не привык осуждать человека, не выслушав его, - заметил королевский
адвокат.
- Ваше мнение, Бентуорт? - осведомился у председателя четвертый член.
Помещик, куривший трубку, вынул ее изо рта:
- Хочет еще кто-нибудь высказаться?
- Да, - откликнулся автор "Второго открытия Мексики". - Ему нужно
вынести порицание за то, что он опубликовал эту поэму.
- Нельзя, - проворчал Джек Масхем. - В этой истории все связано друг с
другом. Вопрос ясен: достоин он быть членом нашего клуба или нет? Прошу
председателя поставить вопрос на голосование.
Но Помещик по-прежнему посасывал трубку. Опыт руководства многими и
различными комитетами подсказывал ему, что время голосовать еще не
наступило. Пусть сначала люди выговорятся. Споры, конечно, ни к чему не
приведут, но зато убедят всех, что вопрос обсужден должным образом.
Джек Масхем сидел молча. Его длинное лицо было бесстрастно, длинные
ноги вытянуты. Дискуссия продолжалась.
- Ну, что же решим? - спросил наконец член правления, вторично
открывший Мексику.
Помещик выколотил трубку и сказал:
- Я полагаю, следует попросить мистера Дезерта изложить нам причины,
побудившие его опубликовать поэму.
- Слушайте! Слушайте! - возгласил королевский адвокат.
- Верно! - поддержали два члена правления, уже сделавшие тот же вывод
несколько раньше.
- Согласен! - одобрил знаток Цейлона.
- Кто против? - осведомился Помещик.
- Считаю нецелесообразным, - бросил Джек Масхем. - Он струсил и
сознался в этом.
Поскольку других возражений не оказалось. Помещик продолжал:
- Секретарь предложит ему явиться и дать объяснения. Повестка дня
исчерпана, джентльмены.
Хотя всем было ясно, что дело еще остается sub judice [6], три члена
правления, включая самого Джека Масхема, в тот же день подробно
информировали сэра Лоренса, а он к обеду доставил эти сведения на
Саут-сквер.
После опубликования поэмы и письма Компсона Грайса Майкл и Флер,
осаждаемые настоятельными расспросами всех своих знакомых, только и делали,
что говорили о Дезерте. Мнения их радикально расходились. Майкл, который
первоначально возражал против публикации поэмы, теперь, когда она вышла,
отважно превозносил честность и смелость Уилфрида, решившегося на подобное
признание. Флер не могла простить Дезерту того, что она именовала
"противоестественной глупостью". Если бы он сидел себе тихо да поменьше
носился со своей совестью и гордостью, все мгновенно забылось бы, не наложив
на него никакого пятна. Поступать так, как Уилфрид, утверждала Флер,
нечестно по отношению к Динни и бессмысленно с точки зрения его собственных
интересов, но ведь он всегда был такой. Флер и поныне помнила, как он не
пошел на компромисс восемь лет назад, когда просил ее стать его любовницей,