Голсуори Джон. Конец главы: Цветок в пустыне

друг друга и топтались на месте, качаясь и силясь поймать врага за горло.
Кто-то крикнул:
- Так его, мистер Масхем! Этот голос словно подстегнул Уилфрида. Он
оторвал от себя руки противника и прыгнул вперед; Масхем встретил его ударом
кулака в грудь, но вытянутые руки Уилфрида уже сомкнулись на шее врага. Они
зашатались и с шумом рухнули на землю. Затем, словно их опять осенила одна и
та же мысль, отпустили друг друга и вскочили на ноги. Несколько секунд они
переводили дух, свирепо поглядывая друг на друга и выжидая удобного случая,
чтобы начать снова. Затем оба торопливо осмотрелись по сторонам, и Уилфрид
увидел, что окровавленное лицо Масхема изменилось и застыло, он опустил
руки, сунул их в карманы, круто повернулся и пошел прочь. И внезапно Уилфрид
понял - почему. На другой стороне улицы в открытой машине стояла Динни,
одной рукой зажимая себе рот и закрыв другой глаза.
Уилфрид повернулся не менее круто и вошел в гостиницу.

XXV

Одеваясь, а затем мчась по пустынным улицам, Динни торопливо обдумывала
положение. Письмо, доставленное Уилфриду поздно вечером, неоспоримо
доказывает, что причина его раннего ухода - Масхем. Поскольку Уилфрид
потерялся, как иголка в стогу сена, единственный выход для нее - начать
действовать с другого конца. Зачем ждать, пока ее дядя переговорит с Джеком
Масхемом? Она и сама сумеет поговорить с ним. Так будет не хуже, а, может
быть, даже лучше. В восемь девушка добралась до Коркстрит и сразу же
осведомилась:
- Стэк, у мистера Дезерта есть револьвер?
- Да, мисс.
- Он взял его?
- Нет.
- Я спрашиваю потому, что вчера у него вышла ссора.
Стэк погладил рукой небритый подбородок:
- Я, конечно, не знаю, куда вы собираетесь, мисс, но не поехать ли и
мне с вами?
- Лучше справьтесь, не сел ли он в поезд, согласованный с пароходным
расписанием.
- Хорошо, мисс. Я прихвачу с собой собаку и схожу узнаю.
- Машина внизу у подъезда - для меня?
- Да, мисс. Верх опустить?
- Пожалуйста. Чем больше воздуха, тем лучше.
Вестовой кивнул; его глаза и нос показались Динни особенно большими и
понятливыми.
- Как мне связаться с вами, если я первым найду мистера Дезерта?
- Я справлюсь на почте в Ройстоне, нет ли телеграммы до востребования.
Я еду туда к мистеру Масхему. Ссора вышла с ним.
- Вы что-нибудь ели, мисс? Не приготовить ли вам чашку чая?
- Благодарю, я уже пила.
Это была ложь, но она экономила девушке время.
Поездка по незнакомой дороге показалась' Динни бесконечной, тем более
что у нее в ушах раздавались слова дяди: "Не будь он человеком прошлого
столетия, я не тревожился бы... Джек - пережиток". А вдруг сейчас в
каком-нибудь укромном уголке - Ричмонд-парке, Кен Вуде, да где угодно, они
воздают эту старомодную дань чести? Динни рисовала себе сцену: Джек Масхем,
высокий, уравновешенный; Уилфрид, перетянутый поясом, дерзкий; вокруг
деревья, воркуют лесные голуби; противники медленно поднимают руки,
прицеливаются!.. Да, но кто подаст команду? Где им взять пистолеты? В наши
дни люди не таскают в карманах дуэльные пистолеты. Будь ее предположение
правильным, Уилфрид уж, конечно, захватил бы с собой револьвер! Что сказать,
если она застанет Масхема дома? "Пожалуйста, не обращайте внимания на то,
что вас обозвали хамом и трусом, считайте эти слова выражением дружеских
чувств"? Уилфрид не должен узнать о том, что она пыталась вмешаться. Это еще
больше ранило бы его гордость. Раненая гордость! Существует ли более
древняя, глубокая, неискоренимая и в то же время более естественная и
простительная причина бед, постигающих людей? Как тяжело тому, кто сознает,
что изменил себе? Побежденная силой, не признающей ни законов, ни разума,
Динни любила Уилфрида целиком, и то, что он изменил себе, не умаляло ее
любви, но она не закрывала глаза на его вину. С тех пор как фраза отца о
"любом англичанине, которого припугнут пистолетом", задела какую-то
сокровенную струну ее души, Динни чувствовала, что раздваивается между своей
любовью и своим бессознательным представлением об англичанине и его долге.
Шофер остановил такси, чтобы осмотреть заднюю шину. С холма потянуло
ветерком, к Динни донесся запах цветущей бузины. Девушка закрыла глаза.
Скромные белые пахучие цветы! Шофер сел на место, машина рванулась вперед.
Неужели жизнь всегда будет вот так же отрывать ее от любви? Неужели любовь
никогда не убаюкает ее, опьяненную и счастливую, в своих объятиях?
"Ужасно! - подумала она. - Лучше бы уж я избрала члена Жокейклуба!"
Начался Ройстон, девушка попросила шофера:
- Остановите, пожалуйста, у почты.
- Слушаю, мисс.
Телеграммы для Динни не было; тогда она осведомилась, как найти мистера
Масхема. Служащая взглянула на часы:
- Это почти напротив, мисс, но если вам нужен лично мистер Масхем, так
он только что проехал мимо, я сама видела. Он направлялся к себе на завод.
Прямо через весь город, потом направо.
Динни села в такси, и машина медленно двинулась дальше.
Впоследствии девушка так и не могла вспомнить, кто из них - она или
шофер - остановил машину, повинуясь инстинкту. Когда он обернулся и
предупредил: "Похоже, что здесь драка, мисс", - Динни уже вскочила на ноги,
пытаясь заглянуть через головы зрителей, стоявших кольцом на мостовой. Она
увидела окровавленные лица мужчин, градом сыплющиеся удары, отчаянную и
молчаливую схватку. Она открыла дверцу, но подумала: "Он никогда мне не
простит!" - снова захлопнула ее и прикрыла рукой глаза, зажав другою рот и
чувствуя, что шофер тоже стоит.
- Вроде как всерьез сцепились! - услышала она его восхищенный возглас.
Каким страшным, диким выглядит Уилфрид! Но голыми руками они друг друга
не убьют. К ужасу девушки примешивалось ликование: он приехал сюда для того,
чтобы драться! И все же ей казалось, что каждый удар падает на ее тело, что
она сама повторяет каждое усилие и движение борющихся.
- Как назло ни одного полисмена! Так ему! Ставлю на молодого! -
горячился увлеченный зрелищем шофер.
Динни увидела, как противники расцепились, как Уилфрид, вытянув руки,
ринулся вперед; услышала, как кулак Масхема ударился о его грудь; затем они
снова обхватили друг друга, зашатались, рухнули, опять вскочили, задыхаясь и
обмениваясь свирепыми взглядами. Потом она увидела, что ее заметили -
сначала Масхем, за ним Уилфрид. Противники отвернулись, и все кончилось.
Шофер пробормотал: "Эх, жаль!" Динни опустилась на сиденье и тихо попросила:
- Поезжайте, пожалуйста.
Прочь, прочь отсюда! Достаточно того, что они видели ее, - может быть,
более чем достаточно!
- Проезжайте еще немного вперед, затем разворачивайтесь и обратно в
город.
Снова они не начнут.
- Драться-то как следует ни один не умеет, но ребята смелые.
Динни кивнула. Рукой она все еще прикрывала рот, потому что губы у нее
дрожали.
- Вы что-то побледнели, мисс. Крови испугались? Вы зашли бы куданибудь
да выпили глоток бренди.
- Не здесь, - выдавила Динни. - В следующей деревне.
- В Болдоке? Ладно.
И шофер дал газ.
Когда они снова проезжали мимо гостиницы, толпа уже разошлась. На улице
не было никаких признаков жизни, если не считать двух собак, мужчины,
мывшего окна, и полисмена.
В Болдоке Динни кое-как позавтракала. Понимая, что теперь, когда взрыв
произошел, ей должно стать легче, она с удивлением ощутила, что на нее
навалилось какое-то мрачное предчувствие. Не возмутил ли Уилфрида ее приезд?
Он может вообразить, что она явилась его защищать! Ее случайное появление
прервало драку, она видела их растерзанными, окровавленными, утратившими
достоинство. Девушка решила никому не рассказывать, где была, - даже Стэку и
дяде.
Но подобные предосторожности бесполезны в столь цивилизованной стране,
как Англия. Уже в вечернем номере "Ивнинг сан", под заголовком "Кулачная
расправа в высшем свете", появилось красочное, хотя и не совсем точное,
сообщение о "стычке в Ройстоне между известным коннозаводчиком мистером
Джеком Масхемом, кузеном баронета сэра Чарлза Масхема, и высокочтимым
Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена и автором поэмы "Барс",
вызвавшей недавно такую сенсацию". Написано оно было живо и образно и
кончалось следующими словами: "Полагают, что причиной ссоры явилась,
вероятно, позиция мистера Масхема в вопросе о пребывании мистера Дезерта в
членах некоего клуба. Мистер Масхем, видимо, возражал против оставления
мистера Дезерта в списках клуба, поскольку тот довел до всеобщего сведения,
что "Барс" написан им на основе личных переживаний. Хотя эта стычка вряд ли
поднимет престиж аристократии в глазах народа, она, несомненно,
свидетельствует о большом мужестве обеих сторон".
За обедом дядя, ни слова не говоря, положил газету перед Динни и
воздержался от комментариев. Девушка напустила на себя бесстрастный вид и
хранила его, пока баронет не спросил прямо:
- Ты была там, Динни?
"Проницателен, как всегда", - подумала девушка и кивнула, потому что
даже теперь, приобретя привычку манипулировать правдой, она все-таки была не
способна на заведомую ложь.
- В чем дело? - осведомилась леди Монт.
Динни подвинула газету тетке, которая пробежала заметку, щуря глаза,
так как страдала дальнозоркостью.
- Кто одолел, Динни?
- Никто. Они просто прекратили драку.
- Где находится Ройстон?
- В Кембриджшире.
- Из-за че'о дрались? Этого ни Динни, ни сэр Лоренс не знали.
- Он спрятал тебя в ба'ажник, Динни?
- Нет, тетя. Я просто случайно проезжала мимо.
- Рели'ия ужасно разжи'ает страсти, - изрекла леди Монт.
- Да, - с горечью согласилась Динни.
- Их остановило твое присутствие? - спросил сэр Лоренс.
- Да.
- Мне это не нравится. Я предпочел бы полисмена или нокаут.
- Я старалась, чтобы они меня не заметили.
- Виделась ты с ним потом? Динни покачала головой.
- Мужчины тщеславны, - объявила тетка.
На этом разговор прервался.
После обеда Стэк по телефону сообщил ей о возвращении своего хозяина,
но интуиция подсказала Динни, что ей не следует искать встречи с Уилфридом.
Она провела беспокойную ночь и с утренним поездом вернулась в
Кондафорд. Было воскресенье, и все ушли к обедне. Как поразительно далека
она теперь от семьи! У Кондафорда тот же вид и тот же запах, живут в нем те
же люди, занимаясь теми же делами, что и раньше, и однако все стало иным!
Даже шотландский терьер и спаниели обнюхивают ее с таким выражением, словно
сомневаются, своя ли она.
"А может быть, я уже чужая? - спросила себя Динни. - "Не слышит человек
благоуханья, когда он сердцем далеко".
Первой вернулась Джин, так как леди Черрел осталась у причастия,
генерал подсчитывал кружечный сбор, а Хьюберт отправился осмотреть
деревенское поле для крикета. Она застала Динни сидящей около старых
солнечных часов перед клумбой дельфиниумов. Расцеловавшись с золовкой, Джин
с минуту постояла, глядя на нее, потом посоветовала:
- Выпей чего-нибудь, дорогая, иначе ты совсем обессилеешь.
- Мне нужен только завтрак, - ответила Динни.
- Мне тоже. Раньше я думала, что проповеди моего отца даже после моей
цензуры - настоящая пытка, но у вас здесь пастор еще почище.
- Да, его всегда нужно останавливать.
Джин снова сделала паузу, и глаза ее впились в лицо Динни.
- Динни, я целиком на твоей стороне. Выходи за него немедленно и
уезжай.
Динни усмехнулась.
- В брак вступают двое, а не один.
- Статейка в сегодняшней газете насчет драки в Ройстоне - правда?
- Вероятно, нет.
- Я хочу сказать - драка была?
- Да.
- Из-за чего они подрались?
- Из-за меня. Я единственная женщина во всей этой истории.
- Ты очень изменилась, Динни.
- Да, я перестала быть милой и бескорыстной.
- Ну, вот что! - объявила Джин. - Если тебе доставляет удовольствие
играть роль страждущей от любви девицы, я мешать не стану.
Динни успела поймать ее за юбку. Джин опустилась на колени и обняла ее:
- Ты держалась молодцом по отношению ко мне, когда я была против вашего
брака.
Динни рассмеялась.
- Что говорят теперь отец и Хьюберт?
- Твой отец молчит и ходит мрачный. А Хьюберт ворчит: "Надо что-то
предпринять" или "Это переходит всякие границы".
- Мне ни до чего нет дела, - внезапно призналась Динни. - Все уже в
прошлом.
- Ты хочешь сказать, что не знаешь, как он поступит? Но он должен
поступить так, как захочешь ты.
Динни снова рассмеялась.
- Боишься, что он может сбежать и бросить тебя? - спросила Джин с
изумительной проницательностью и присела на корточки, чтобы видеть лицо
Динни. - Да, он может. Знаешь, я ведь была у него.
- Неужели?
- Да, он меня совершенно подавил. Я не сумела слова сказать. Он очень
обаятелен, Динни.
- Тебя послал Хьюберт?
- Нет, я поехала сама. Я хотела объяснить ему, что о нем подумают, если
он женится на тебе, но не смогла. Я предполагала, что он тебе рассказывал.
Видимо, он решил, что это огорчит тебя.
- Не знаю, - ответила Динни. Она действительно не знала. В эту минуту
ей казалось, что она вообще ничего не знает.
Джин молча и яростно обрывала ранний одуванчик.
- На твоем месте я соблазнила, бы его, - наконец сказала она. - Если бы
ты хоть раз принадлежала ему, он не бросил бы тебя.
Динни поднялась:
- Обойдем сад, посмотрим, что расцвело.

XXVI

Поскольку сама Динни ни словом не обмолвилась о деле, занимавшем всех,
никто из ее родных также не сказал о нем ни слова, за что девушка была им
искренне признательна. Следующие три дня стоили ей постоянного напряжения, -
она старалась скрыть, что несчастна. Ни известий от Стэка, ни писем от
Уилфрида; если бы что-нибудь случилось, он, конечно, дал бы ей знать. На
четвертый день, чувствуя, что она больше не вынесет этой неизвестности,
Динни позвонила Флер и осведомилась, нельзя ли ей приехать к ним.
Лица ее родителей, когда она объявила им, что должна уехать, растрогали
девушку, как трогают нас морды и хвосты собак, которых приходится покинуть.
Насколько все-таки сильнее действует на человека молчаливое горе, чем нытье!
В поезде девушкой овладела паника. Неужели ее обманула интуиция,
советовавшая ей выждать, пока Уилфрид не сделает первый шаг? Может быть, ей
следовало сразу же кинуться к нему? Поэтому, приехав в Лондон, она бросила
шоферу:
- Корк-стрит.
Но Уилфрида не оказалось дома, и Стэк не знал, когда он вернется.
Поведение слуги тоже показалось девушке странным. Похоже было, что он занял
выжидательную позицию и не собирается ее менять. Здоров ли мистер Дезерт?
Да. А как собака? С собакой все в порядке. Динни уехала в совершенном
отчаянии. На Саут-сквер дома тоже никого не оказалось. Весь мир словно
сговорился дать ей почувствовать, как она одинока. Она позабыла про
Уимблдон, выставку лошадей и прочие события, приходившиеся на данное время
года. Все эти проявления интереса к жизни настолько противоречили
теперешнему состоянию духа девушки, что она просто не понимала, как могут
люди заниматься подобными делами.
У себя в комнате она села за письмо к Уилфриду. Больше нет никаких
оснований молчать, - Стэк все равно скажет, что она заходила.
Динни написала:
"Саут-сквер, Вестминстер.
С самой субботы я мучилась сомнениями - писать тебе или ждать, пока ты
напишешь. Милый, у меня и в мыслях не было вмешиваться в твои дела. Я просто
ехала к мистеру Масхему, намереваясь сказать ему, что во всем виновата я
одна, что это я заставила тебя "перейти границы", как он имел глупость
выразиться. Я никак не предполагала, что ты можешь там оказаться. В
сущности, я даже не слишком надеялась застать его. Пожалуйста, позволь
повидаться с тобой.
Твоя несчастная
Динни".
Девушка сама опустила письмо в ящик. На обратном пути она встретила
Кита, который возвращался домой в сопровождении гувернантки, собаки и
двух младших детей тети Эдисон. Они казались совершенно счастливыми; Динни
стало стыдно не казаться такой же, и она отправилась вместе с ними пить чай
в классную комнату Кита. Чаепитие еще не закончилось, когда вернулся Майкл.
Динни, редко видевшая его в обществе сынишки, была очарована
непринужденностью их взаимоотношений. Глядя на них, трудно было сказать, кто
старше, хотя некоторая разница в росте и отказ от второй порции клубничного
варенья говорили в пользу Майкла. Час, проведенный с детьми, был для Динни
самым счастливым за пять дней, прошедших с тех пор, как она рассталась с
Уилфридом. Затем она отправилась вместе с Майклом к нему в кабинет.
- Что-то случилось, Динни? Перед ней лучший друг Уилфрида, человек,
которому легче всего излить душу, а у нее нет слов! И вдруг, опустившись в
кресло Майкла, подперев голову руками и глядя не на него, а в пространство,
словно присматриваясь к своему будущему, Динни заговорила. Майкл устроился
на подоконнике; лицо его попеременно принимало то горестное, то чудаковатое
выражение; время от времени он тихо вставлял успокоительное словечко. Ничто
не испугало бы ее, говорила Динни, ни общественное мнение, ни газеты, ни
даже ее семья, если бы в самом Уилфриде не таилась глубокая горькая тревога,
всепоглощающее сомнение в правильности своего поступка, если бы он не
стремился постоянно доказывать другим, а главное, самому себе, что он не
трус. Динни впервые решилась дать выход долго сдерживаемой тревоге, которую
вселяло в нее ощущение того, что она словно пробирается по болоту и каждую
минуту может провалиться в бездонную трясину, прикрытую лишь тонким и
обманчивым слоем дерна. Наконец она замолчала и бессильно откинулась на
спинку кресла.
- Но разве он не любит тебя по-настоящему, Динни? - мягко спросил
Майкл.
- Не знаю, Майкл. Раньше я думала, что да. Теперь не знаю. За что ему
меня любить? Я - обыкновенный человек, он - нет.
- Все мы кажемся себе обыкновенными. Не хочу тебе льстить, но ты
кажешься мне гораздо менее обыкновенной, чем Уилфрид.
- О нет!
- Поэты доставляют окружающим одно беспокойство, - мрачно констатировал
Майкл. - Итак, что же будем делать?
Вечером после обеда он ушел якобы на вечернее заседание палаты, а на
самом деле отправился на Корк-стрит.
Уилфрида дома не оказалось, и Майкл попросил у Стэка разрешения
подождать. Сидя на диване в этой причудливо обставленной и плохо освещенной
комнате, он корил себя за то, что пришел. Намекнуть, что его послала Динни?
Бесполезно и даже вредно. Кроме того, она же тут ни при чем. Он пришел сам,
чтобы попробовать выяснить, в самом ли деле Уилфрид любит ее. Если не любит,
- что ж, тем легче и быстрее она переживет свое горе. Новость, может быть,
разобьет ей сердце, и все же лучше это, чем гоняться за призраком. Майкл
знал или догадывался, что Уилфрид совершенно не способен поддерживать
односторонние отношения. Самое страшное для Динни - связать себя с ним,
переоценив его чувство к ней. Возле дивана на маленьком столике с виски
лежала вечерняя почта - всего два письма. Одно из них, как заметил Майкл, -
от Динни. Дверь приоткрылась, и вошла собака. Она обнюхала брюки Майкла и
легла, положив морду на лапы и уставившись на дверь. Он заговорил с ней, но
она не обратила на него внимания. Ученая собака! "Буду ждать до
одиннадцати", - решил Майкл, и почти сразу же вслед за этим вошел Уилфрид.
На щеке у него был кровоподтек, подбородок заклеен пластырем. Собака
завертелась у него под ногами.
- Похоже, вы крепко подрались, старина? - осведомился Майкл.
- Да. Виски?
- Нет, благодарю.
Он наблюдал за Уилфридом. Тот взял письма, отвернулся и вскрыл их.
"Я должен был догадаться, что он это сделает! - подумал Майкл. Пропали
мои надежды! Теперь он просто обязан притворяться, что влюблен в Динни".
Уилфрид, все еще стоя спиной к гостю, налил себе виски и выпил. Затем
обернулся и спросил:
- Ну? Обескураженный таким кратким обращением и мыслью, что он пришел
выспрашивать друга, Майкл молчал.
- Что ты хотел спросить?
- Любишь ли ты Динни, - отрезал Майкл.
Уилфрид рассмеялся.
- Ну, знаешь ли!..
- Знаю. Так не может больше продолжаться. Черт побери, Уилфрид, ты
обязан подумать о ней.
- Я думаю.
Уилфрид бросил это с таким измученным и отрешенным видом, что Майкл
решил: "Не лжет".
- Тогда, бога ради, докажи ей это! - взмолился он. - Не заставляй ее
терзаться.
Уилфрид отвернулся к окну и, не глядя назад, сказал:
- Ты никогда не был вынужден доказывать, что ты не трус. И не пытайся -
все равно случай не подвернется. Он приходит, когда не нужно, а не тогда,
когда ты его ищешь.
- Естественно. Но это же не вина Динни, дружище.
- Ее беда.
- Как же быть? Уилфрид повернулся на каблуках:
- О, черт бы тебя побрал, Майкл! Уходи! В такие вещи нельзя
вмешиваться. Они слишком личные.
Майкл вскочил и взялся за шляпу. Уилфрид сказал именно то, о чем он и
сам думал перед его приходом.
- Ты совершенно прав, - смиренно согласился он. - Спокойной ночи,
старина. Хороший у тебя пес.
- Прости, - извинился Уилфрид. - У тебя добрые намерения, но тут ты
бессилен. Тут все бессильны. Спокойной ночи.
Майкл вышел и спустился с лестницы, напоминая побитую собаку.
Когда он вернулся домой, Динни уже поднялась к себе, но Флер ждала его
внизу. Он не собирался поведать ей о своем визите, но жена пристально
посмотрела на него и объявила:
- Ты не был в палате, Майкл. Ты ходил к Уилфриду.
Майкл кивнул.
- Ну как?
- Ничего не вышло.
- Я заранее могла сказать тебе то же самое. Как ты поступишь на улице,
увидев, что мужчина ссорится с женщиной?
- Перейду на другую сторону, если, конечно, успею вовремя их заметить.
- Тогда в чем же дело?
- Они же не ссорятся.
- Допустим. Но у них свой особый мир, вход в который закрыт для всех
остальных.
- Так Уилфрид и ответил.
- Естественно.
Майкл пристально посмотрел на Флер. У нее тоже был однажды свой особый
мир. И не с ним!
- Это глупость с моей стороны. Но я вообще глуп.
- Нет, ты не глупый. Ты чересчур благожелательный. Идешь спать?
Поднимаясь наверх, Майкл не мог отделаться от странной уверенности, что
не он хочет лечь с ней в постель, а она с ним. Что ж, в постели все разом
изменится, - такова уж природа мужчины!
Через окно своей комнаты, расположенной над спальней Майкла и Флер,
Динни услышала тихое журчание их голосов и, уронив голову на руки, дала
волю отчаянию. Звезды враждебны ей! Внешние препятствия можно разрушить или
обойти, но путь к сердцу любимого человека, когда им владеет глубокий
душевный разлад, закрыт непреодолимой преградой, которую нельзя ни
отодвинуть, ни пробить, ни сломать. Девушка взглянула на враждебные ей
звезды. Неужели древние действительно верили во влияние светил, или у них,
как и у нее самой, просто была такая манера выражаться? Неужели этим ярким
бриллиантам, поблескивающим на синем бархате ночного простора, есть дело до
крошечных людей, человекообразных насекомых, которые рождаются из объятия,
встречают себе подобного, сливаются с ним, умирают и становятся прахом? Всуе
ли поминаются названия этих пылающих солнц, вокруг которых вращаются
крошечные осколки-планеты, или воистину их бег и расположение предвещают
грядущее?
Нет, человек всегда переоценивает свою значимость. Он пытается впрячь
вселенную в ничтожное колесо своей судьбы. Спускайся вниз, милый Возничий!
Но он не спускается, а уносит человека с собой в бесконечность...

XXVII

Два дня спустя Черрелы в полном составе собрались на семейный совет,
так как Хьюберт получил приказ срочно вернуться в свой суданский полк и
требовал, чтобы до его отъезда было принято решение относительно Динни.
Поэтому четверо братьев Черрел, сэр Лоренс, Майкл и сам Хьюберт сошлись у
Эдриена в музее, после того как мистер Черрел-судья освободился из
присутствия. Все знали, что совещание, видимо, ни к чему не приведет,
поскольку, - как понимает даже правительство, - бесполезно принимать
решения, которые невозможно провести в жизнь.
Майкл, Эдриен и генерал, лично встречавшиеся с Уилфридом, оказались
наименее разговорчивыми; больше всех разглагольствовали сэр Лоренс и судья;
Хьюберт и Хилери то подавали голос, то замолкали.
Предпосылка у всех была одна и та же: "Это дело скверное", - но,
развивая ее, ораторы разделились на два лагеря: Эдриен, Майкл и отчасти
Хилери утверждали, что сделать ничего нельзя, надо подождать и посмотреть,
чем все кончится, остальные считали, что сделать можно очень многое, но
ничего конкретно не предлагали.
Майкла, впервые увидевшего всех своих четырех дядей одновременно,
поразило сходство черт и цвета их лиц, сходство почти полное, за исключением
глаз - серо-голубых у Хилери и Лайонела, карих у генерала и Эдриена. У всех
были скупые жесты, неторопливые движения. В Хьюберте эти характерные приметы
подчеркивались молодостью; его карие глаза по временам казались почти
серыми.
- Не дает ли закон возможности помешать ей, Лайонел? - услышал Майкл
голос отца.
Эдриен нетерпеливо перебил:
- Оставьте Динни в покое. Пытаться решать за нее - нелепо. У нее
горячее сердце, бескорыстная натура и достаточно здравого смысла.
Хьюберт возразил:
- Все мы знаем это, дядя, но дело кончится для нее большим горем, и мы
должны сделать, что можем.
- А что мы можем?
"Вот именно!" - подумал Майкл и сказал:
- Она сейчас и сама не знает, что делать.
- Почему бы тебе не увезти ее с собой в Судан, Хьюберт? - спросил
судья.
- Я потерял всякий контакт с нею.
- Если бы кто-нибудь очень нуждался в ней... - начал и не кончил фразу
генерал.
- Даже это реально лишь в том случае, если она будет совершенно
уверена, что больше не нужна Дезерту, - отпарировал Эдриен.