Гореликова Алла. Полукровка

   А когда, дождавшись рассвета, я добралась до таможни, желающих пройти досмотр ошарашили новостью: космопорт закрывается. Произошел дерзкий налет (подробности не прояснялись), и до задержания преступников… в общем, настраиваться следовало на ожидание неопределенно долгое. Что ж… зато вторая часть задания имеет все шансы выполниться с блеском – времени для выяснения местных настроений у меня теперь навалом.
   В мегаполисе душно, влажно и сумрачно. Свет насыщен изумрудным и золотым, и интенсивность его раз в десять меньше, чем под открытым небом, оставшимся за шлюзом. Напоминает Триали… насколько я могу судить по немногим виденным изображениям родины трилов. Впечатление подводного сумрака усиливает снующая в заменяющих стены баках с водорослями мелкая рыбешка; а золотые блики – всё, что остается от солнечного света после просачивания сквозь устилающую крышу фотоэлементную пленку, – довершают впечатление эффектом ряби над головой.
   – Впервые вижу прозрачные фотоэлементы, – говорю я.
   – Их функция двояка, – поясняет через разговорник мой провожатый. – Они дают меньше электроэнергии, чем классические солнечные батареи, но зато пропускают самую благоприятную для жизнедеятельности часть спектра. Вы видите, фактически мы идем по оранжерее.
   – Так у вас не везде так?
   – Почти везде. Такие условия хороши и для производства пищи, и для нас. Простая бронеплексовая крыша применяется только на промышленных объектах.
   Простая бронеплексовая, как же, думаю я. А анизоопт не хотите? К своей промышленности ящеры относятся более чем серьезно.
   Я чихнула и, извинившись, натянула мембранную маску. В траншеях вдоль стен обильно цветут небольшие, в мой рост, деревца, терпкий аромат щекочет ноздри. Один раз накололась на незнакомом запахе, хватит…
   Под деревцами топорщит мясистые листья какая-то травка – тоже, видно, съедобная. Я вспомнила рассказ отца о давней заварушке в Первой Колонии – в городских скверах тогда росла картошка, а на клумбах вместо цветов сажали овощи. Он еще сказал, что ящерам площади под пищу так не расширить: некуда.
   Мы свернули из обсаженного деревцами коридора в огромный ангар, напоминающий земные эксперименты экоархитекторов: к высокому потолку уходят торжественной колоннадой столбы буйно переплетенных лиан, на них среди огромных желтых цветов висят плоды – от крошечных завязей до колбас в полтора метра длиной и толщиной сантиметров двадцать.
   – Ого! – Я по-настоящему поразилась, и мои провожатый объяснил:
   – Это из того немногого, что удалось закупить на Земле. Люди неохотно делятся семенным фондом, предпочитают продавать готовое.
   – А кто охотно делится? – хмыкнула я.
   – Империя, – ответил на мой чисто риторический вопрос ящер. – К сожалению, илловские разработки в области пищевой органики сильно отстают от человеческих. Но зато Светлая Империя готова ими делиться, а это дорогого стоит.
   Ящеры здорово отстают в биотехнологиях, вспомнила я объяснения отца. Люди в основном воспроизводят пищу из клеточных культур, ящеры до этого пока не дошли, а делиться за так просто технологиями… ну, это-то ясно! А вот почему Империя вдруг стала делиться, да не с кем-нибудь, а с ящерами… ну, это тоже понятно – иллы вербуют союзника. Союзнический договор сссла с людьми не выдержит проверки войной, если общественное мнение будет за Империю.
   Мы медленно идем вдоль зеленой колоннады. Из глубины зала слышатся посвисты, щелчки и чириканье местного языка, и я в который раз досадую, что мне не дано понимать его без разговорника. Пещерник, дракон или кибер смогли бы черпать информацию из болтовни прохожих… и чего сюда, интересно, пещерника не послали? Или кибера? Тоже мне, объединенная разведслужба!
   – Чем же поделилась с вами Империя?
   – Я покажу, – пообещал ящер. – А пока обратите внимание на наиболее традиционные источники нашего рациона. Когда-то всё это росло под открытым небом…
   Колонны с земными лианами сменились шпалерами чего-то вовсе непонятного, словно огромные клубы спутанной толстой проволоки, серовато-блестящей, утыканной мелкими неровными наростами.
   – В пищу идет и надземная часть, и корни, очень экономично. Всё еще наибольший эффект. Как сказали бы на Земле, классика остается непревзойденной.
   «Непревзойденная классика» тянется долгим и запутанным лабиринтом, глазеть, откровенно говоря, не на что, и развлекает меня только разговор с ящером-проводником. Поначалу он, конечно, не был словоохотлив, на вопросы отвечал то коротко, то с ученой занудностью, но, в любом случае – вежливо и обтекаемо, так, что прочесть в ответе его собственное мнение затруднительно. Но постепенно он разговорился, последние коридоры и вовсе трещит без умолку, у меня голова тяжелеет от его треска…
   Но слушаю, и недоумение то и дело переходит в злость, сменяясь вновь еще большим недоумением. Ящер то рассыпается в благодарностях Империи, то превозносит Землю и Конгломерат… а ведь я его ни на то, ни на другое не толкаю, я вообще не заговариваю о политике! Если мой провожатый сводит разговор к собственным мыслям, то в голове у него изрядная каша. Между тем экскурсия длится и длится: мимо бесконечных посадок, мимо огромных баков с рыбой и водорослями, мимо садков с копошащимися в них змеями. И мне тоскливо, до умопомрачения тоскливо, потому что ничего нет нуднее жизни сссла – в бесконечной оранжерее, с мыслями о еде и золоте… хотя как раз о золоте ящер заговорил всего-то раза четыре – пустяк по сравнению с бесконечным монологом о проблемах обеспечения всё растущего населения Ссс пищевой органикой. Насколько же остро должна стоять проблема, подумала я наконец, чтобы так распинаться о ней перед чужаком? Или, может, этот разговор и рассчитан специально на чужака? Ладно, не мне судить, сдам разговорник шефу, и пусть аналитики ломают головы над записью.
   – Замечаете, как изменился свет? Впереди – модуль золотообработки. Златомастера – цвет нашего народа. Его душа, как сказали бы на Земле.
   – А вы сами бывали на Земле? – вырвался вдруг у меня вопрос.
   – Я был, – сообщил ящер. – Кошмарное место.
   – Почему? – удивилась я.
   – Жизнь там суматошна и неупорядоченна. Не разберешь, кто чем занимается и кто за что отвечает. И нет ни одного вопроса, на который у разных людей получишь один и тот же ответ. Удивительно, что при такой безответственности они достигли столь многого. В этом есть что-то… – разговорник запнулся, подбирая адекватный перевод презрительному шипению, – мистическое.
   – Вы верите в мистическое? – спросила я.
   – В мистическое – нет. Но в предназначение народа – да. В предназначение, дарованное каждому народу, каждой расе Галактики. – Ящер остановился и посмотрел на меня в упор, пристально и неприятно. – У народа Земли нет понимания своего предназначения, и это отвратительно.
   – А у вас оно есть? – ощетинилась я. – Золото? Еда?
   – Еда – всеобщая проблема, разница между народами лишь в степени ее разрешения. Золото – да, оно позволяет нам выразить себя и постичь. Но смысл предназначения превыше еды и золота. Вам не понять, что такое радость избранности. Жизнь ваша промелькнет в бессмысленной и бесполезной борьбе. Впрочем, и вам могут предложить высокое служение, и тогда вы познаете свое предназначение, и жизнь ваша обретет тот смысл, которого лишена сейчас. Прах из праха, в воле Повелителей мы обретаем блаженство существования. Высшее счастье, высшее блаженство, высший смысл и высшая цель – все в воле Повелителей.
   – В воле Повелителей? – переспросила я. Ничего не понимаю, какие вдруг у ящеров Повелители, откуда?
   Ящер не ответил. Он уже смотрел мимо меня, и я тоже захотела обернуться, но не смогла. Окаменевшее вдруг тело отказывалось шевелиться, мой провожатый развернулся и неторопливо пошел прочь, потеряв почему-то всякий интерес и к разговору, и к экскурсии вообще. К оплаченной, между прочим, экскурсии! А я смотрела вслед, и ни одной мысли не возникало в голове. Будто мысли так же закаменели, как и тело. Закаменели в тот момент, когда я удивилась непонятному выступлению ящера о смысле жизни, да так и остались в тупом недоумении. У меня взяли разговорник и куда-то повели, я осознавала это, но как-то тупо и отстраненно. Словно всё, что происходит сейчас, – не со мной, а я… а меня и нет вовсе.
   Зеленоватые сумерки сменились дневным светом, потом – тем слепяще-ярким освещением, какое бывает в больницах и лабораториях. Потом на меня надели браслеты, сняли маску, и я осознала происходящее.
   Передо мной стоял илл. Еще более невысокий и щуплый, чем все иллы, с тонкими чертами почти человеческого лица и пышными золотистыми волосами. В хамелеоновой накидке поверх серебристых дипломатических одежд. Ага, высшая каста… элита Империи.
   – Какая встреча, – процедил илл. Почти пропел… Неприкрытое торжество в его лице взбесило меня, и браслеты отозвались на вспышку злобы волной почти нестерпимой боли. Это ты проходила, сказал в голове спокойный голос Теллы. Успокойся. Не дай ему убить себя. Да, я успокоюсь… постараюсь… только дыхание переведу… как же медленно затухает эта боль…
   – Что вы себе позволяете? – спросила я как могла спокойно. – Устраивать похищения в не принадлежащем вам мире… это не сойдет вам с рук.
   – Не надо цитировать международное право, капитан Три Звездочки, – сладко улыбнулся илл. – Не утруждайся. Никто и никогда не узнает, что с тобой случилось, так что с этой минуты можешь считать себя вышедшей из сферы действия закона. Закон не помогает потерявшим осторожность одиночкам. Особенно без следа пропавшим.
   – Ошибаетесь! – бросила я. – У меня найдутся друзья.
   – Твои надежды смешны. – Илл и вправду рассмеялся, словно трель серебряного колокольчика разлилась в воздухе. – Конечно, у тебя найдутся друзья. Из СБ. Только вот ведь какая незадача, агент Три Звездочки, СБ тебе не поможет. Не сможет помочь. Был такой капитан Три Звездочки, отправился зачем-то побродить по городу ящеров, да и пропал там. Концов нет. Не первый и не последний случай! Друзья, – илл снова рассмеялся. – У прежнего капитана Три Звездочки тоже были друзья. И что же?
   Отец! Меня снова накрыла злоба, да такая, что и боль не сразу приглушила ее. Наверное, я потеряла сознание, потому что вновь осознала себя лежащей на полу, с разбитым носом и дикой слабостью во всем теле. И похоже, провалялась я долго… во рту горит от дикой жажды, в голове туман, а илл сидит в вертящемся кресле, закинув ногу на ногу, и покачивает мягким кожаным сапожком прямо над моими глазами.
   – Когда-нибудь вам дадут по носу, – прошептала я. – Крепко дадут. Мало не покажется.
   – Вряд ли, – проворковал илл, – вряд ли. И уж во всяком случае, не шпиону Конгломерата уповать на это. Кстати, по законам сссла шпионаж карается смертью. Расточительно, не правда ли, Три Звездочки? Но что делать, что делать… такие улики… я и говорю-то с тобой только потому, что местные деятели сейчас очень заняты твоим другом Сэйко. Да, очень заняты… ты ведь знаешь, как казнят ящеры?
   Я знаю, еще бы не знать. Сэйко…
   – Да, ты знаешь, – довольно подтвердил илл. – Я попрошу для себя твою шкурку… мне не откажут. – Он наклонился, провел узкой прохладной ладошкой по моему плечу, пропустил шерсть меж пальцев, как песок на пляже… – Такая мягкая… словно шелк. Ты ведь веришь мне, Три Звездочки? Так и будет…
   Да, так и будет… Ледяная безнадежность заполнила меня до краев, тронь – выплеснется, ледяная, страшная, в ней сладость и наслаждение, и я знаю, что наслаждение это – не мое, а илла. Я знаю, это иллу сладко – сладко от моего страха, от предвкушения моей боли, от черного колодца отчаяния, поглотившего меня. И еще я знаю, что знание это вложил, в меня илл, что знание это – как приправа, изысканная приправа к сладкому блюду из униженного врага. Из меня. Будь ты проклят, илл, раздельно подумала я. В ответ на меня капнуло восторженным злорадством: блюдо стало вкусней.
   – А самое интересное, что ваша СБ спишет все на твое предательство, – радостно добавил илл. Мысленно добавил, его вкрадчивый шепот звучит и звучит внутри меня, заполняет череп, распирая его тупой болью. – Потому что я теперь знаю всё, что знаешь ты.
   Молниеносной чередой вспышек пронеслись в моем мозгу Pax и Нейтрал, Телла и Блонди, и Чак, и разговор на бирже, в представительстве Триали, и несколько других разговоров, после того, как я подписала контракт с объединенной разведкой Конгломерата… Сэйко, и давний полет с отцом на Землю, и Игра, окончившаяся визитом Распорядителя Оргкомитета…
   Если бы не браслеты, я успела бы вцепиться ему в глотку. А так… заработала еще один удар боли, только и всего. И еще один – результат бессильной ненависти, охватившей меня в ответ на его чарующий смех.
   Ненависть, густо замешенная на ясном ощущении собственного бессилия, на четком понимании – он наслаждается сейчас, глядя, как я корчусь от унижения и боли у его ног. Будьты проклят, илл!
   Проклинай, прах из праха. Ты так горячо меня ненавидишь, даже жалко отдавать тебя ящерам. Правда, их казнь забавна, но… да, я придумал лучшую забаву. Прах из праха, ты останешься жить… пока… пылью под ногами Повелителя… запомни это! Пыль под ногами, прах из праха, НИКТО!
   Ослепительный свет и опустошающий, отупляющий страх, вот всё, что есть у меня теперь. Свет и страх, и беззвучный шепот Повелителя, распирающий череп тупой болью.
   Ты будешь помнить только страх. Ты будешь жить только волей Повелителей. Прах из праха, пыль под ногами, никто… никто… никто… никто…

8. Дом для побежденных

   – Ма, гляди, пантера!
   Я понимаю. Я знаю этот язык, но откуда?
   – Красивая. Интересно знать, она дохлая? Наверное, да… без хвоста… интересно, кто ей хвост отгрыз, а больше не тронул?
   Вспомнила! Это язык моего отца. Язык людей. Но ведь я у ящеров? Почему же человечья ладонь поднимает мне голову? Что-то не так. Что-то я упустила. Что же со мной, почему я не знаю, что со мной? Почему я не могу открыть глаза? Пошевелиться? И… почему я не знаю, кто я?!
   – Дышит.
   – Значит, нам придется убить ее? Интересно знать, откуда здесь взялся хищник?
   – Не говори так, сын! Это такой же человек, как мы, только другой расы.
   – Как дракон?
   – Да, как дракон. Беги скорей в поселок, пришли сюда отца. Да, и пусть прихватит мои запасные шорты!
   Отца… кто был мой отец? Я помню, что он говорил на этом языке… помню, что он пропал… давно… но почему? Чем он занимался? Чем занимаюсь я? И кто я?!
   НИКТО!
   Боль и страх…
   – Тихо, тихо… все хорошо. На вот, попей. Холодная вода льется мне в глотку… хорошо…
   – Ну вот. Открывай глаза, не бойся.
   Нет! Нет, я не хочу! Там слепящий свет, несущий боль и страх!
   – Ты ведь слышишь меня? Хочешь еще воды?
   Я хочу. Я пробую ответить, но почему-то издаю лишь слабый стон. Слабый настолько, что сама его еле слышу. Я хочу, хочу! Пожалуйста…
   – Алан, наконец-то! Поговори с ней.
   – Она в сознании?
   – Кажется, да.
   – Кажется? Кажется, я с врачом говорю? Или нет?
   Мужской голос резок и насмешлив, но в нем угадывается нежность. Так говорил со мной отец…
   – Слышишь меня? – Теперь мужчина говорит на другом языке… неприятном, но его я тоже понимаю… на языке народа моей матери! – Кто ты?
   Никто… никто… никто…
   – Пей!
   Я пью. Спасибо, спасибо… мне так хотелось пить, мне кажется, я мертвая была, а теперь с каждым глотком оживаю.
   – Открой глаза.
   Нет! Нет, я боюсь, не надо!
   – Открывай глаза! Быстро!
   Открываю. Ничего… ничего страшного. Пасмурный серый день (вечер? утро?). Плоскость серого неба над головой. Неба? Разве небо – такое?
   Наверное, раз я его вижу и знаю, что это – небо.
   – Ну вот, – шепчет женщина. Мне приятно слышать ее. Этот язык ближе мне. Это – мой язык. Кажется. Почему же мужчина упорно обращается ко мне на другом языке?
   – Садись.
   Язык народа моей матери… я помню… мама, я помню, ты говорила со мной на этом языке… почему же сейчас мне неприятно слышать его? Сажусь. Лицо женщины против меня – обычное человечье лицо, полное интереса и сочувствия. Женщина круглолица, светловолоса и светлоглаза, и на загорелой коже светлеют вокруг глаз тонкие морщинки. На женщине обтрепанный серый комбез, тяжелые ботинки, в руке фляга. Это она поила меня? А где мужчина? А, наверное, это он поддерживает меня за плечи…
   Оборачиваюсь. Да. Тоже – человек, тоже светловолос и светлоглаз, но лицо словно застыло в суровой маске, и смотрит мрачно. Одет так же… где же я видела такую одежду? Мне кажется, она должна что-то обозначать…
   – Ты ведь вхож в ханнский поселок, – тихо говорит женщина. – Она оттуда?
   – Нет. Я вообще сильно сомневаюсь, что она чистая ханна. Черная… а глаза-то, глаза… с ума сойти!
   – Может, мутация?
   – Встать можешь? – Он скорей приказывает, чем спрашивает. Могу, наверное…
   Я встаю неожиданно легко: сила тяжести меньше, чем я ожидала. Меньше, чем на Ссс… я ведь на Ссс? Или нет? Где же я? Надо спросить, они знают, они скажут мне, только вот не получается почему-то – спросить. Умею я вообще разговаривать? Это не Ссс, точно, и не Земля тоже, на Земле гравитация чуть больше, я хорошо помню… помню… откуда? Разве я бывала на Земле? Бывала, наверное, – я ведь помню земную гравитацию. Но почему-то совсем не помню остального…
   – Слышит, и то ладно, – бормочет мужчина.
   – Явный шок, – отвечает женщина. – Кто же она?
   – Никто, – вдруг приходят ко мне нужные слова. – Пыль под ногами, прах из праха… это я помню.
   Мужчина с женщиной быстро переглядываются, а у меня неожиданно получается задать вопрос:
   – Где я?
   – Нигде, – горько отвечает мужчина. – Никто может быть только нигде.
   Вот это правильно!
   Правильно… я принимаю объяснение согласным кивком.
   – А говорит хорошо, без акцента, – тихо замечает женщина. И протягивает мне потрепанные серые шорты: – На-ка, надень.
   Я замечаю, что совсем раздета… но не могу вспомнить, в чем была. И главное – где была? Не здесь, в этом я уверена. Пока натягиваю шорты, мучительно пытаюсь вспомнить… нет, не получается.
   – Пойдешь с нами? – предлагает мужчина.
   – Пойду, – соглашаюсь я. Мне все равно, почему бы и не пойти.
   – А откуда ты, помнишь? – на ходу спрашивает женщина. – Где твой дом?
   – Дом?
   – Что такое «дом»? – Место, где ты живешь, – объясняет женщина. – Где твои родные и друзья. Где тебя ждут.
   Я долго думаю. Вернее, пытаюсь думать. Мне кажется, у меня есть друзья. Мне кажется, меня должны ждать.
   Но это – за слепящим светом, за болью и страхом. Мне не хочется думать об этом.
   – Не помню, – отвечаю я.
   Впереди вырисовываются на фоне серого неба какие-то сооружения. Вроде ангаров, но низкие, словно до половины вкопанные в грунт. Скоро мы подходим к ним вплотную. Они намного меньше, чем показались мне издали. Не ангары, даже не мастерские; скорее в размер мелкой торговой точки. «Нейтрал», всплывает в памяти слово. Что это – «Нейтрал»?
   – Это рынок?
   – Здесь мы живем, – тихо отвечает женщина.
   – Я живу на Нейтрале, – выдаю я возникшую в мозгу истину.
   – Вспомнила, – бормочет мужчина. – Нейтрал… ишь ты!
   – Мы даже не знаем, в какой стороне твой Нейтрал, – вздыхает женщина.
   Я выпаливаю координаты, мужчина останавливается и долго на меня смотрит. От его взгляда по коже начинают бегать мурашки; я передергиваю плечами, а он снова спрашивает:
   – Кто ты?
   Слепящий свет, боль и страх…
   Прах из праха, пыль под ногами, никто!
   – Никто, – шепотом повторяю я.
   – Оставь, – приказывает женщина. – Так ты ничего не добьешься. Разве что углубления шока.
   – Извини, – говорит мужчина. Непонятно говорит – вроде бы не женщине, а мне. За что?
   Я подхожу к ближайшему строению и провожу рукой по чуть шершавой поверхности брони… я делала так тысячи раз. Броня… ангар… катера… корабли… мой кораблик… «Мурлыка»!
   – «Мурлыка», – шепчу я.
   Мужчина словно хочет что-то спросить, но женщина хватает его за руку, он осекается и только смотрит на меня… слишком пристально смотрит, неприятно. Из строения выходит человек, темнолицый и седой, в таком же комбезе. Глядит на меня с явственным недоумением.
   – Кого ты привел, Алан?
   – Доставка явно не по адресу, – подхватывает второй, молодой, худощавый и стремительный, босой, в затертых джинсах и драной полосатой рубахе.
   – Как сказать, – возражает мужчина… Алан. – Говорит она по-нашему.
   Подходят еще люди, а мне снова чудится слепящий свет, и я понимаю – что-то страшное будет сейчас со мной. Мурашки по коже, и дыбится шерсть… я боюсь, они такие непонятные, они так странно смотрят на меня, и всё здесь непонятно и неправильно…
   – Успокойся, – ласково говорит женщина. – Они просто удивлены. Они не знали, что бывают черные голубоглазые ханны.
   Ханны, повторяю я про себя. Ханны. Я помню. Ханны – рыжие бестии – кошачья спесь – не люблю!
   – Черных ханн не бывает, – уверенно говорю я. – Ханны рыжие.
   – Кто бы говорил, – отчетливо фыркает тот молодой, что проехался насчет доставки не по адресу. Ему вторят несколько смешков. Женщина берет меня за руку:
   – Пойдем.
   Люди расступаются, давая нам дорогу.
   Крохотная круглая комнатка что-то напоминает мне. Что? Кажется, я начинаю привыкать к этому странному ощущению. Надо просто не обращать на него внимания.
   – Ма, я сварил суп.
   Ага, давешний мальчишка, принявший меня за дохлую пантеру. Смотрит во все глаза.
   – Иди погуляй.
   – Ну, па!
   – Я сказал, иди.
   – Ну и ладно! – Мальчишка уходит, всем своим видом демонстрируя немыслимую обиду. Женщина наливает суп. Пахнет вкусно. Мясной.
   – Ешь.
   – Спасибо. – Я ем, и что-то отпускает меня. Какое-то непонятное, неприятное, чуждое мне напряжение. Я почти жду, что вернется память, но… что ж, сытое спокойствие – это тоже хорошо.
   – Можешь пока остаться у нас, – предлагает Алан – Если тебя устроит спальное место на сеновале.
   – Что такое «сеновал»?
   – Пойдем, покажу.
   Мы выходим на улицу, огибаем жилище Алана, я опять касаюсь мимоходом зеленоватой брони, словно этот привычный жест способен вернуть мне память. Странный у Алана дом. Я почему-то уверена, что дома строят не из корабельной обшивки!
   За домом – навес, под навесом – гора высушенной травы.
   – Осторожно, дальше яма, – предупреждает Алан. Я подхожу к краю ямы. Внизу – небольшие серые зверьки. Вылезают из нарытых в стенах ямы нор, жуют траву, пьют воду из обрезанной вдоль трубы, снова скрываются в норах. Мясо. Все та же проблема пищевой органики.
   – Что за мелочь?
   – Кролики, – просвещает меня Алан. – Настоящие земные кролики. Только не спрашивай, откуда они здесь. Я не знаю.
   – Ну что? – тихо подошедшая сзади женщина приобнимает меня за плечи. – Остаешься?
   – А остальные не будут против? – осторожно спрашиваю я.
   – Не будут, – отвечает Алан. – Если, конечно, ты не станешь их задевать.
   – Меня Яся зовут, – говорит женщина.
   – Альо, – отвечаю. И осекаюсь: откуда я знаю? Я – Альо? Альо – это я?
   – Ничего, – шепчет мне Яся. – Ты вспомнишь. Потихонечку, полегонечку… Пойдем, Альо, познакомлю тебя с людьми.
 
   Поселку – три года, и поселок совсем мал. Десятка полтора домишек, мощный корабельный энергоблок, ямы с кроликами. Двадцать четыре жителя. Чуть меньше трети экипажа и пассажиров лайнера «Киото».
   В дне пути – город. Когда «Киото» непонятным образом приземлился в здешней степи и столь же непонятным образом оказался разобран и перестроен в поселок, из города пришел проповедник. Он нес полную чушь («как тогда мы подумали», – уточнил рассказывавший мне историю поселка Дед), но больше половины «новопоселенцев» ушли за ним. А вскоре случился ханнский набег, убедивший оставшихся в том, что за «чушью» стоят хотя и необъяснимые, однако вполне реальные вещи. Как не убедиться, когда посреди дикого побоища вдруг возникает пауза, в опустившейся вдруг на поселок тишине люди прячут оружие, а ханны, втянув когти, вполне дружески хлопают их по плечу… когда, еще не похоронив убитых, вдруг накрывают общий стол… не говоря уж о том, что за час до набега Дэн Уокер, Винт и Степаныч дружно демонтировали только что собранную ими же систему сигнализации и защиты… воистину, все мы в воле Повелителей!
   – Воистину, – повторили вслед за Дедом Винт и Анке. И согласно кивнул второй пилот «Киото» Саня Ус, потерявший в той стычке глаз и заработавший взамен корявый шрам на пол-лица.
   – Так и живем, – задумчиво подытожил Степаныч. – Уле спасибо, она у нас по кроликам спецуганка. Торгуем – и с городом, и с ханнами. И с ящерами торговали.
   Пока ханны их всех не вырезали. Где-то уж с полгода прошло. Подчистую. А мы, кстати, ту систему так и не восстановили.
   Я оглянулась. Броневые дома поселка расплывались в сумерках серыми холмиками. Никакой защиты.
   – Все мы в воле Повелителей, – правильно истолковал мой взгляд белобрысый великан Свантесон по прозвищу Малыш. – Я так думаю, мы здесь учимся жить в мире со всеми.
   – Ящеров уже научили, – пробормотал себе под нос Алик.
   – Договоришься, – демонстративно привстал Дэн Уокер.
   – Всё, молчу, – Алик зажал себе рот ладонями. – Язык мой – враг мой.
   – Уж это точно, – веско подтвердил Дэн. Двадцать четыре человека… я быстро их запомнила.