Страница:
О, Боже ж ты мой! Я всё вспомнил! Уж лучше бы я проснулся с самого-пресамого наистрашнейшего похмелья! На меня с двух сторон разом навалились «память духа» и «память тела». И надо сказать, последняя преподнесла мне столько сюрпризов, что все предыдущие страдания показались детскими игрушками. Каким же ничтожеством был при жизни этот Посланник! Да любой бомж с городской свалки перед ним — принц Уэльский. Умно он сделал, что своё имя не назвал, иначе бы ему сейчас там, где он есть, крутилось и вертелось бы, как хорошему вентилятору!
Я сел на холодном камне, открыл глаза и огляделся. Вокруг меня, образовав круг, стояли девять старцев — видимо, те самые веломудры, о которых говорил Посланник. Каждый из них, воздев руки, держался за длинный резной посох соседа, отчего вся картина напоминала детский танец «Каравай» на стадии «вот такой вышины». Все они походили друг на друга... не сказал бы «как близнецы», но очень и очень. Прежде всего, своей «половинчатостью». Увидевший такого в правый профиль, ни за что бы не узнал его слева. Своей правой стороной каждый напоминал мне волхва, каким я его увидел в красиво иллюстрированной книжке Пушкина «Сказ о Вещем Олеге»: длинная грива седых волос, такие же усы и борода, густая нависшая бровь, тяжёлая на вид синяя хламида, опоясанная чёрным поясом с шитыми серебром рунами. Слева же старцы больше напоминали буддийских монахов: гладко выбритое полуголовие, красное одеяние, белый пояс с золотыми рунами. Человек казался слепленным из двух половинок, каждая из которых по отдельности смотрелась внушительно. Но соединённые вместе... Это вызывало какую-то оторопь.
Увидев, что я пришёл в себя, старцы разомкнули руки, опустили посохи, разошлись и расселись по одному возле каждого рога. Я слез с этого то ли алтаря, то ли жертвенника и огляделся. Вид урочища изменился. Исчез светоч в центре поляны, но темноту рассеивал лунный свет настолько яркий, что делал почти невидимыми мерцающие огоньки девяти светильников. Капище кольцом окружала плотная молчаливая толпа людей, облачённых в такие же, как и у старцев, хламиды, но одноцветные: те, что стояли справа от меня, — в синих, а те, что слева — в красных.
— Я хочу помыться, — сказал я громко. Этого мне сейчас хотелось больше всего на свете: казалось, ещё немного, и меня стошнит от вони, исходящей от доставшегося мне тела. В ответ никто не произнёс ни звука. Да ну и пусть. Не хотят разговаривать — не надо, а помыться я всё равно должен обязательно.
Я подошёл к куче дурно пахнущего тряпья, в котором признал свое рубище. Брезгливо порывшись в нём, нашёл то, что искал: кривой нож с костяной рукояткой.
Невдалеке под горой, как я помнил, был ручей. К нему-то я и направился. Найдя в его неглубоком русле небольшой омуток, я, ухнув, плюхнулся в него. Горная вода обожгла холодом: как будто врезался телом в паутину из тонкой стальной проволоки. И это принесло необычайное облегчение. Сорвав пучок какой-то травы, я стал ожесточенно, до боли, тереться им как мочалкой: казалось, что вместе с грязью я стираю сукровичные корки чужих грехов.
В ночной тишине послышались шаги. На тропинке появился старик, похожий на сидящих на поляне, но без шокировавшей меня «половинчатости». Этот полностью напоминал волхва: и балахон был одноцветный, коричневый, и полуобритости не присутствовало. Даже вместо пояса с рунами имела место обычная витая верёвочка. Он оглядел меня сочувственно-понимающим взглядом и протянул пузатую бутыль.
— Пениво, — ответил он на мой вопросительный взгляд, после чего добавил. — Мое имя Асий.
«Мыло! — догадался я и не преминул про себя же ехидно добавить. — Шампунь „Ваш энд гоу“ — „Иди умойся“! Идеальное средство от перхоти!»
Впрочем, от перхоти я знал средство и получше. Взятым с собой ножом (чрезвычайно, кстати, острым — хоть за этим чертов Посланник следил!) я сбрил противный пух с головы, срезал страшные загибающиеся ногти. Хорошо, что ночь была теплая. За несколько минут в холодном ручье я продрог до самых костей (а до них при этом телосложении-теловычитании совсем близко). Пениво оказалось замечательным средством, и вскоре я хрустел, как малосольный огурчик. Возвращаясь обратно, я чувствовал себя уже довольно сносно, если не считать озноба после купания и того, что до колотья в боку запыхался на совсем небольшом подъеме.
Я стоял в центре рядом с алтарём, преодолевая укоренившуюся привычку тела сутулиться. Ноги почему-то всё время хотели находиться в полусогнутом состоянии. Чертовски стыдно находиться голым среди стольких одетых людей, среди которых присутствовало и немало женщин!
— Мне нужна одежда, — сказал я.
Никто не промолвил ни слова, но из толпы вышел всё тот же Асий. Он протянул мне свёрток, в котором оказалась одежда из мягкой ткани, похожая на монашескую рясу с капюшоном. К ней прилагались кожаные сандалии и ремешок с подвесной сумкой. Облачившись в этот наряд, я почувствовал себя более сносно.
Старцы сидели пред рогами абсолютно неподвижно, скрестив ноги и держась руками за воткнутые в землю посохи. Решив не торопить события, я тоже замер без движения, хотя моему новому телу это давалось с превеликим трудом: постоянно ощущались позывы к каким-то подёргиваниям, навязчивым жестам. Ждать пришлось недолго. Всего лишь несколько минут прошло в тишине, нарушаемой только потрескиванием светильников да криками ночных птиц. А потом урочище прошил певучий звук, похожий на заключительный аккорд, взятый скрипачом-виртуозом. Разом ярко вспыхнули сине-зеленоватым пламенем все светильники, выпустив к ночному небу высокие столбы искр. В кругу волхвов прошло лёгкое движение. Один из них поднялся, подошёл и стал напротив меня.
— Мое имя Илен — Уста Стихии Огня, — сказал он.
Я решил, что пора представиться мне:
— Меня зовут...
Однако Илен сделал резкий жест, заставляющий меня молчать.
— Кем ты был, того уж нет. Ныне родился новый человек, и новое имя он обретёт.
Он торжественно стукнул посохом оземь, и тотчас все остальные веломудры поднялись. Старец положил свою сухую узловатую ладонь на моё плечо и подвёл к первому из них. Тот бросил в светильник какой-то порошок, очень медленно (я даже побоялся, что он сейчас обожжётся) провёл ладонью над пламенем и тонким ломким голосом произнес быстрым речитативом:
— Обращаюсь к Тебе, Суть Родящей Земли, что достойно представлена на Великом Совете Девятирога! Окажешь ли ты покровительство ныне прибывшему Предназначенному, дашь ли имя Рога своего, наконечника и средоточия силы твоей?
После этих слов пламя замигало, уменьшилось так, что, казалось, вот-вот погаснет, после чего разгорелось до прежнего состояния.
— Рог Земли не дает тебе имени и покровительства. Ищи свою судьбу у другого Рога.
«И здесь поповские штучки, — пронеслась в голове саркастическая мысль. — Главное дело тут, думается, — состав порошочка. На положительный-то ответ, поди, селитра припасена!»
Точно такие же, почти из слова в слово, ответы дали жрецы Рога Воздуха и Рога Света. Четвёртый старец, к которому мы подошли, служил Рогу Воды.
— Обращаюсь к Тебе, Суть Жизнь Несущей Воды, что достойно представлена на Великом Совете Девятирога! Окажешь ли ты покровительство ныне прибывшему Предназначенному, дашь ли имя Рога своего, наконечника и средоточия силы твоей?
Пламя вновь замигало и стало уменьшаться.
«Ну вот, опять...» — едва успел подумать я, как вдруг пламя в светильнике вспыхнуло, из него вырвался огромный сноп ярко-фиолетовых искр, взвился вверх толстой спиралью, замершей большой новогодней гирляндой. Тихо завибрировал воздух. И вновь звук, похожий на скрипичный аккорд, зазвенел, заметался, отражаясь от скал. Рог Воды озарился мириадами жёлтых искорок, число которых всё росло и росло, пока вся поверхность камня не засветилась как кусок раскаленного металла. Через некоторое время часть искр начала тускнеть, и тёмные пятна сложились в короткую надпись из рун. А спустя ещё мгновение всё закончилось.
— Рог Воды даёт тебе своё имя и покровительство, — торжественно провозгласил веломудр Илен. — Отныне имя тебе — Водорог. Это — посвящённое имя, не открывай его другим без вящей надобности. Имя же мирское избери себе сам. И да будет к тебе Один справедлив, если Другой благосклонен, на твоём пути к свершению Предназначения!
Сказав это, он, более не глядя на меня, покинул Круг Девятирога и присоединился к другим веломудрам, которые уже брели вереницей к одной из каменных лестниц. Да и все остальные, потеряв ко мне всякий интерес, молча стали расходиться по кельям. Люди в красном и люди в синем в молчании проходили мимо меня как мимо пустого места. Никто не обращал на меня и малейшего внимания.
— Послушайте, уважаемые! — громко сказал я. — Может, всё-таки кто-нибудь из вас подскажет, что мне дальше-то делать?
В ответ — ни звука, как будто я никого и не спрашивал, как будто меня здесь и нет совсем. Я бросился за веломудрами. Хотя слово «бросился» тут вряд ли подходит: заковылял чуть побыстрее, нежели обычно передвигается это тело. И, хотя старцы шествовали чинно и неспешно, я очень запыхался, пока их нагнал.
— Илен... Илен, что мне... дальше-то... Дальше-то что мне делать?
Реакция старцев — полнейший ноль. Словно я бесплотное, невидимое ими приведение. Я даже сомневаться стал в реальности своего существования, а потому дёрнул Илена за рукав и заступил ему дорогу.
— Илен, я вопрос задал...
Старец спокойно провёл ладонью по своему плечу, поправляя одеяние, обошёл меня и двинулся дальше. Стало ясно, что от веломудров я ничего не добьюсь: моё присутствие отныне полностью ими игнорировалось. Я чуть не взвыл от досады. Вот ведь ситуёвина! Какие-то хоттабычи вызвали меня, как спириты дух Александра Великого, а после бросили, как та кошка тех котят: барахтайся! Раз уж заикнулись о каком-то Предназначении, то хотя бы пояснили, в чём оно состоит! Хотя бы намекнули!
В полнейшей растерянности я вернулся на поляну и присел на алтарь. Урочище уже обезлюдело. Светильники сами собой погасли, и округу освещала только полная луна. Я взглянул на неё: нет, не наша, не земная. У этой и размер побольше, и рисунок кратеров совсем другой, и цвет какой-то более зеленоватый. К тому же, у неё присутствует ещё и собственный спутник, небольшой, но достаточно крупный, чтобы увидеть его невооружённым глазом. Другая, чужая планета!
Неожиданно я обнаружил, что не один на поляне. Около одного из Рогов виднелся тёмный силуэт: кто-то стоял и явно ждал меня. Подойдя ближе, я узнал Асия.
— Священнослужители связаны обетом мирского молчания, говорить они могут только лишь во время служения Обоим. Следуй за мной, — сказал он, и, повернувшись, направился к стене, возле которой я увидел небольшое строение — хижина без окон, сложенная из толстых брёвен. Внутри пахло смолой, травами и дымом: в очаге посередине хижины догорали угли. Дым от костра поднимался вверх и уходил в несколько специально для этого оставленных щелей. Старик подкинул дров, и огонь ярко вспыхнул. По стенам заметались тени. Я смог осмотреть нехитрую обстановку: нары, служившие одновременно скамьёй, да стол из толстых досок. Подле очага, чтобы не остыл, стоял котелок, распространяющий аппетитный аромат, от которого мой желудок мгновенно заурчал мини-трактором. Старец не стал испытывать моё терпение, поставил котелок на стол, достал пару ложек и лепёшки. На похлёбку я накинулся аки лев рыкающий. Когда это тельце питалось в последний раз? А чтоб я знал!
— Моё имя ты знаешь, — сказал старик. — А как мне обращаться к тебе? Ты уже выбрал себе новое имя?
— Вольф, — брякнул я пришедший на память свой компьютерный «ник», и тут же чуть не расхохотался над поразительным несоответствием своей внешности и нового имени: «вольф» по-немецки — волк. Да ну и чёрт с ним! Вряд ли здесь кто-нибудь знает немецкий язык!
— Ты здефь шифёшь? — спросил я сквозь набитый рот.
— Нет. Это пристанище для ищущих Мудрости Девятирога.
— А пофему ты не уфёл фместе со фсеми?
— Поручено мне советом старцев-веломудров, — Асий говорил в перерывах между приёмом пищи, настолько степенным, что я устыдился и существенно сбавил темп поглощения похлёбки, — сопутствовать тебе повсюду и всемерно ограждать от тех несчастий, в которые ты можешь попасть по незнанию своему и неопытности: ты ведь человек на Земле новый.
— На Земле? — я чуть не поперхнулся. — Но это ведь не Земля! Я же вижу, я знаю!
Асий подумал немного, пошевеливая густыми бровями, после чего сказал:
— Я так разумею: любой люд, уведав, что живет отнюдь не на плоском блюде, название почвы под ногами переносит на планету.
— Скорее всего, ты прав, — согласился я, припомнив примеры из языков родной планеты. — Ну что ж, Земля так Земля. Тогда, может быть, расскажешь о ней поподробнее? А заодно и о той миссии, ради которой меня сюда мобилизовали?
— О мире нашем поведаю с охотою, а уж о Предназначении твоем... Не обессудь, но сие мне неведомо.
— Как так? А кто ж тогда знает?
— Один Из Них.
— Из веломудров?
— Нет. Из Тех, Кто над всеми.
— То есть, Бог знает...
— Истинно.
— Мн-да, перспективка... «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!» Какие хотя бы они вообще бывают, Предназначения? Хотя бы приблизительно знать, что делать...
— Предназначения неведомы вплоть до свершения оных, а то и неведомы вовсе. Кто-то его свершает, сам того не заметив. Кто-то ощущает свою предназначенность. Но уж коль тебя совет старцев-веломудров призвал, то, несомненно, твое Предназначение судьбоносно.
— Тоже мне, прогрессора нашли, — угрюмо проворчал я, — дона Румату Асторского... Так за тем мощь всей человеческой Федерации стояла, а у меня кроме этих мощей, которые кое-кто, ныне благополучно «сделавший ноги», посмел обозвать телом, ничего и нет! Что же ты мне, сказочному богатырю, предлагаешь делать?
— Странствовать. Как говорится, горы мудры вечностью, реки — движением. Предназначение скорей найдёт тебя в дороге. А в сей час, думаю, стоит тебе отпочивать: время позднее.
Признаюсь честно, спартанский образ жизни мне никогда не импонировал. Есть грех, обожаю комфорт и уют, а потому сразу же заснуть на жёстких нарах мне не удалось. Прибавить к этому ещё и возбуждение от всех тех невероятных событий, которые мне пришлось пережить за последние часы! Асий же вообще не ложился, сидел возле очага, думал о чём-то своём, изредка подкидывая сучья в огонь.
— Скажи, отец, знал ли ты этого Посланника при его жизни? — спросил я. Хотелось знать о бывшем обладателе тела побольше: что-то мне шептало, что «наследство» может преподнести сюрпризы.
— Не довелось, — покачал головой старик.
— А что это за Вечный Схлоп, которым он меня запугивал?
— Вечный Схлоп есть одно из состояний сущности человека после смерти. Того, кого не приемлют во Внешнем Мире.
— Ад, что ли?
— Что есть ад?
— На моей планете так называют место, где нечистая сила мучает души грешников. В котлах со смолой кипятят, на сковородках жарят...
— Без тела нет страданий телесных. Ежели чья сущность недостойна Внешнего Мира, её убирают с пути идущих туда: она уменьшается в размерах, стремительно и бесконечно. И так же бесконечно растягивается для неё время. Нет страшнее наказания, нежели нескончаемое одиночество...
— Ты говоришь: «Внешний Мир»... Следовательно, есть и Внутренний?
— И не един.
— А сколько их? Как располагаются? Где граничат?
Старик немного помолчал, а потом ответил:
— Ты тоже имеешь свой Внутренний Мир. Можешь ответить, как далеко он простирается? Где граничит, скажем, с моим?
— Подожди, подожди... Что-то я не совсем понимаю. Вот, к примеру, тот мир, в котором мы с тобой живём...
— Это внутренний Мир нашего Бога, сотворенный Им, дабы искупить свои прегрешения.
— Но ты, помнится, говорил об Обоих. То есть, их двое?
— Бог един, но имет Две Сущности, ибо для любого деяния необходим супротивник, силою равный.
— Ага, «эф» и «минус эф» равны по модулю. Третий закон Ньютона, проходили. Но что же тогда получается? Из твоих слов выходит, что Бог — это один из тех, кого не принял Внешний Мир? То есть, грешник?
— Внешний Мир приемлет всех. Однако же у одних путь прям и светел, у других — тёмен и бесконечно долог. Нет греха непростительного, но прощение даруется через нескончаемую чреду страдательных воплощений.
— Трудно быть Богом? — не к месту сострил я.
— Трудно не стать Богом... — произнёс Асий и, в недвижимости глядя на огонь, ушёл в свои мысли. А мне вдруг очень захотелось покурить.
— У тебя случайно табачка не найдётся? — спросил я.
— Найдётся. И то, правда, случайно.
Я мысленно потёр руки в предвкушении.
— Сегодня утром в рощице нашёл, — продолжал Асий. — На опушке рос. Сорвал несколько листочков: тугие, сочные. Пригодятся, думаю. А что у тебя за надобность? Нешто поранился?
— Так он у тебя что, зелёный? — разочарованно протянул я.
— Да. И очень свежий.
Пришлось объяснять, какой табак мне нужен, и что я с ним собирался сделать. Старик посмотрел на меня пристально, затем возложил ладонь на мою голову и сосредоточился.
— Телу твоему нет надобности в отраве, — произнёс он немного погодя. — Жаждет её лишь ум твой. Отныне и навсегда лишаю тебя этой жажды.
С этими словами он легко провёл кончиками пальцев по моему лицу, а потом тихонько толкнул в лоб. Я вновь упал на нары и мгновенно уснул: ни произошедшие со мной невероятные события, ни никотиновый голод меня больше не волновали.
ГЛАВА 2
Я сел на холодном камне, открыл глаза и огляделся. Вокруг меня, образовав круг, стояли девять старцев — видимо, те самые веломудры, о которых говорил Посланник. Каждый из них, воздев руки, держался за длинный резной посох соседа, отчего вся картина напоминала детский танец «Каравай» на стадии «вот такой вышины». Все они походили друг на друга... не сказал бы «как близнецы», но очень и очень. Прежде всего, своей «половинчатостью». Увидевший такого в правый профиль, ни за что бы не узнал его слева. Своей правой стороной каждый напоминал мне волхва, каким я его увидел в красиво иллюстрированной книжке Пушкина «Сказ о Вещем Олеге»: длинная грива седых волос, такие же усы и борода, густая нависшая бровь, тяжёлая на вид синяя хламида, опоясанная чёрным поясом с шитыми серебром рунами. Слева же старцы больше напоминали буддийских монахов: гладко выбритое полуголовие, красное одеяние, белый пояс с золотыми рунами. Человек казался слепленным из двух половинок, каждая из которых по отдельности смотрелась внушительно. Но соединённые вместе... Это вызывало какую-то оторопь.
Увидев, что я пришёл в себя, старцы разомкнули руки, опустили посохи, разошлись и расселись по одному возле каждого рога. Я слез с этого то ли алтаря, то ли жертвенника и огляделся. Вид урочища изменился. Исчез светоч в центре поляны, но темноту рассеивал лунный свет настолько яркий, что делал почти невидимыми мерцающие огоньки девяти светильников. Капище кольцом окружала плотная молчаливая толпа людей, облачённых в такие же, как и у старцев, хламиды, но одноцветные: те, что стояли справа от меня, — в синих, а те, что слева — в красных.
— Я хочу помыться, — сказал я громко. Этого мне сейчас хотелось больше всего на свете: казалось, ещё немного, и меня стошнит от вони, исходящей от доставшегося мне тела. В ответ никто не произнёс ни звука. Да ну и пусть. Не хотят разговаривать — не надо, а помыться я всё равно должен обязательно.
Я подошёл к куче дурно пахнущего тряпья, в котором признал свое рубище. Брезгливо порывшись в нём, нашёл то, что искал: кривой нож с костяной рукояткой.
Невдалеке под горой, как я помнил, был ручей. К нему-то я и направился. Найдя в его неглубоком русле небольшой омуток, я, ухнув, плюхнулся в него. Горная вода обожгла холодом: как будто врезался телом в паутину из тонкой стальной проволоки. И это принесло необычайное облегчение. Сорвав пучок какой-то травы, я стал ожесточенно, до боли, тереться им как мочалкой: казалось, что вместе с грязью я стираю сукровичные корки чужих грехов.
В ночной тишине послышались шаги. На тропинке появился старик, похожий на сидящих на поляне, но без шокировавшей меня «половинчатости». Этот полностью напоминал волхва: и балахон был одноцветный, коричневый, и полуобритости не присутствовало. Даже вместо пояса с рунами имела место обычная витая верёвочка. Он оглядел меня сочувственно-понимающим взглядом и протянул пузатую бутыль.
— Пениво, — ответил он на мой вопросительный взгляд, после чего добавил. — Мое имя Асий.
«Мыло! — догадался я и не преминул про себя же ехидно добавить. — Шампунь „Ваш энд гоу“ — „Иди умойся“! Идеальное средство от перхоти!»
Впрочем, от перхоти я знал средство и получше. Взятым с собой ножом (чрезвычайно, кстати, острым — хоть за этим чертов Посланник следил!) я сбрил противный пух с головы, срезал страшные загибающиеся ногти. Хорошо, что ночь была теплая. За несколько минут в холодном ручье я продрог до самых костей (а до них при этом телосложении-теловычитании совсем близко). Пениво оказалось замечательным средством, и вскоре я хрустел, как малосольный огурчик. Возвращаясь обратно, я чувствовал себя уже довольно сносно, если не считать озноба после купания и того, что до колотья в боку запыхался на совсем небольшом подъеме.
Я стоял в центре рядом с алтарём, преодолевая укоренившуюся привычку тела сутулиться. Ноги почему-то всё время хотели находиться в полусогнутом состоянии. Чертовски стыдно находиться голым среди стольких одетых людей, среди которых присутствовало и немало женщин!
— Мне нужна одежда, — сказал я.
Никто не промолвил ни слова, но из толпы вышел всё тот же Асий. Он протянул мне свёрток, в котором оказалась одежда из мягкой ткани, похожая на монашескую рясу с капюшоном. К ней прилагались кожаные сандалии и ремешок с подвесной сумкой. Облачившись в этот наряд, я почувствовал себя более сносно.
Старцы сидели пред рогами абсолютно неподвижно, скрестив ноги и держась руками за воткнутые в землю посохи. Решив не торопить события, я тоже замер без движения, хотя моему новому телу это давалось с превеликим трудом: постоянно ощущались позывы к каким-то подёргиваниям, навязчивым жестам. Ждать пришлось недолго. Всего лишь несколько минут прошло в тишине, нарушаемой только потрескиванием светильников да криками ночных птиц. А потом урочище прошил певучий звук, похожий на заключительный аккорд, взятый скрипачом-виртуозом. Разом ярко вспыхнули сине-зеленоватым пламенем все светильники, выпустив к ночному небу высокие столбы искр. В кругу волхвов прошло лёгкое движение. Один из них поднялся, подошёл и стал напротив меня.
— Мое имя Илен — Уста Стихии Огня, — сказал он.
Я решил, что пора представиться мне:
— Меня зовут...
Однако Илен сделал резкий жест, заставляющий меня молчать.
— Кем ты был, того уж нет. Ныне родился новый человек, и новое имя он обретёт.
Он торжественно стукнул посохом оземь, и тотчас все остальные веломудры поднялись. Старец положил свою сухую узловатую ладонь на моё плечо и подвёл к первому из них. Тот бросил в светильник какой-то порошок, очень медленно (я даже побоялся, что он сейчас обожжётся) провёл ладонью над пламенем и тонким ломким голосом произнес быстрым речитативом:
— Обращаюсь к Тебе, Суть Родящей Земли, что достойно представлена на Великом Совете Девятирога! Окажешь ли ты покровительство ныне прибывшему Предназначенному, дашь ли имя Рога своего, наконечника и средоточия силы твоей?
После этих слов пламя замигало, уменьшилось так, что, казалось, вот-вот погаснет, после чего разгорелось до прежнего состояния.
— Рог Земли не дает тебе имени и покровительства. Ищи свою судьбу у другого Рога.
«И здесь поповские штучки, — пронеслась в голове саркастическая мысль. — Главное дело тут, думается, — состав порошочка. На положительный-то ответ, поди, селитра припасена!»
Точно такие же, почти из слова в слово, ответы дали жрецы Рога Воздуха и Рога Света. Четвёртый старец, к которому мы подошли, служил Рогу Воды.
— Обращаюсь к Тебе, Суть Жизнь Несущей Воды, что достойно представлена на Великом Совете Девятирога! Окажешь ли ты покровительство ныне прибывшему Предназначенному, дашь ли имя Рога своего, наконечника и средоточия силы твоей?
Пламя вновь замигало и стало уменьшаться.
«Ну вот, опять...» — едва успел подумать я, как вдруг пламя в светильнике вспыхнуло, из него вырвался огромный сноп ярко-фиолетовых искр, взвился вверх толстой спиралью, замершей большой новогодней гирляндой. Тихо завибрировал воздух. И вновь звук, похожий на скрипичный аккорд, зазвенел, заметался, отражаясь от скал. Рог Воды озарился мириадами жёлтых искорок, число которых всё росло и росло, пока вся поверхность камня не засветилась как кусок раскаленного металла. Через некоторое время часть искр начала тускнеть, и тёмные пятна сложились в короткую надпись из рун. А спустя ещё мгновение всё закончилось.
— Рог Воды даёт тебе своё имя и покровительство, — торжественно провозгласил веломудр Илен. — Отныне имя тебе — Водорог. Это — посвящённое имя, не открывай его другим без вящей надобности. Имя же мирское избери себе сам. И да будет к тебе Один справедлив, если Другой благосклонен, на твоём пути к свершению Предназначения!
Сказав это, он, более не глядя на меня, покинул Круг Девятирога и присоединился к другим веломудрам, которые уже брели вереницей к одной из каменных лестниц. Да и все остальные, потеряв ко мне всякий интерес, молча стали расходиться по кельям. Люди в красном и люди в синем в молчании проходили мимо меня как мимо пустого места. Никто не обращал на меня и малейшего внимания.
— Послушайте, уважаемые! — громко сказал я. — Может, всё-таки кто-нибудь из вас подскажет, что мне дальше-то делать?
В ответ — ни звука, как будто я никого и не спрашивал, как будто меня здесь и нет совсем. Я бросился за веломудрами. Хотя слово «бросился» тут вряд ли подходит: заковылял чуть побыстрее, нежели обычно передвигается это тело. И, хотя старцы шествовали чинно и неспешно, я очень запыхался, пока их нагнал.
— Илен... Илен, что мне... дальше-то... Дальше-то что мне делать?
Реакция старцев — полнейший ноль. Словно я бесплотное, невидимое ими приведение. Я даже сомневаться стал в реальности своего существования, а потому дёрнул Илена за рукав и заступил ему дорогу.
— Илен, я вопрос задал...
Старец спокойно провёл ладонью по своему плечу, поправляя одеяние, обошёл меня и двинулся дальше. Стало ясно, что от веломудров я ничего не добьюсь: моё присутствие отныне полностью ими игнорировалось. Я чуть не взвыл от досады. Вот ведь ситуёвина! Какие-то хоттабычи вызвали меня, как спириты дух Александра Великого, а после бросили, как та кошка тех котят: барахтайся! Раз уж заикнулись о каком-то Предназначении, то хотя бы пояснили, в чём оно состоит! Хотя бы намекнули!
В полнейшей растерянности я вернулся на поляну и присел на алтарь. Урочище уже обезлюдело. Светильники сами собой погасли, и округу освещала только полная луна. Я взглянул на неё: нет, не наша, не земная. У этой и размер побольше, и рисунок кратеров совсем другой, и цвет какой-то более зеленоватый. К тому же, у неё присутствует ещё и собственный спутник, небольшой, но достаточно крупный, чтобы увидеть его невооружённым глазом. Другая, чужая планета!
Неожиданно я обнаружил, что не один на поляне. Около одного из Рогов виднелся тёмный силуэт: кто-то стоял и явно ждал меня. Подойдя ближе, я узнал Асия.
— Священнослужители связаны обетом мирского молчания, говорить они могут только лишь во время служения Обоим. Следуй за мной, — сказал он, и, повернувшись, направился к стене, возле которой я увидел небольшое строение — хижина без окон, сложенная из толстых брёвен. Внутри пахло смолой, травами и дымом: в очаге посередине хижины догорали угли. Дым от костра поднимался вверх и уходил в несколько специально для этого оставленных щелей. Старик подкинул дров, и огонь ярко вспыхнул. По стенам заметались тени. Я смог осмотреть нехитрую обстановку: нары, служившие одновременно скамьёй, да стол из толстых досок. Подле очага, чтобы не остыл, стоял котелок, распространяющий аппетитный аромат, от которого мой желудок мгновенно заурчал мини-трактором. Старец не стал испытывать моё терпение, поставил котелок на стол, достал пару ложек и лепёшки. На похлёбку я накинулся аки лев рыкающий. Когда это тельце питалось в последний раз? А чтоб я знал!
— Моё имя ты знаешь, — сказал старик. — А как мне обращаться к тебе? Ты уже выбрал себе новое имя?
— Вольф, — брякнул я пришедший на память свой компьютерный «ник», и тут же чуть не расхохотался над поразительным несоответствием своей внешности и нового имени: «вольф» по-немецки — волк. Да ну и чёрт с ним! Вряд ли здесь кто-нибудь знает немецкий язык!
— Ты здефь шифёшь? — спросил я сквозь набитый рот.
— Нет. Это пристанище для ищущих Мудрости Девятирога.
— А пофему ты не уфёл фместе со фсеми?
— Поручено мне советом старцев-веломудров, — Асий говорил в перерывах между приёмом пищи, настолько степенным, что я устыдился и существенно сбавил темп поглощения похлёбки, — сопутствовать тебе повсюду и всемерно ограждать от тех несчастий, в которые ты можешь попасть по незнанию своему и неопытности: ты ведь человек на Земле новый.
— На Земле? — я чуть не поперхнулся. — Но это ведь не Земля! Я же вижу, я знаю!
Асий подумал немного, пошевеливая густыми бровями, после чего сказал:
— Я так разумею: любой люд, уведав, что живет отнюдь не на плоском блюде, название почвы под ногами переносит на планету.
— Скорее всего, ты прав, — согласился я, припомнив примеры из языков родной планеты. — Ну что ж, Земля так Земля. Тогда, может быть, расскажешь о ней поподробнее? А заодно и о той миссии, ради которой меня сюда мобилизовали?
— О мире нашем поведаю с охотою, а уж о Предназначении твоем... Не обессудь, но сие мне неведомо.
— Как так? А кто ж тогда знает?
— Один Из Них.
— Из веломудров?
— Нет. Из Тех, Кто над всеми.
— То есть, Бог знает...
— Истинно.
— Мн-да, перспективка... «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!» Какие хотя бы они вообще бывают, Предназначения? Хотя бы приблизительно знать, что делать...
— Предназначения неведомы вплоть до свершения оных, а то и неведомы вовсе. Кто-то его свершает, сам того не заметив. Кто-то ощущает свою предназначенность. Но уж коль тебя совет старцев-веломудров призвал, то, несомненно, твое Предназначение судьбоносно.
— Тоже мне, прогрессора нашли, — угрюмо проворчал я, — дона Румату Асторского... Так за тем мощь всей человеческой Федерации стояла, а у меня кроме этих мощей, которые кое-кто, ныне благополучно «сделавший ноги», посмел обозвать телом, ничего и нет! Что же ты мне, сказочному богатырю, предлагаешь делать?
— Странствовать. Как говорится, горы мудры вечностью, реки — движением. Предназначение скорей найдёт тебя в дороге. А в сей час, думаю, стоит тебе отпочивать: время позднее.
Признаюсь честно, спартанский образ жизни мне никогда не импонировал. Есть грех, обожаю комфорт и уют, а потому сразу же заснуть на жёстких нарах мне не удалось. Прибавить к этому ещё и возбуждение от всех тех невероятных событий, которые мне пришлось пережить за последние часы! Асий же вообще не ложился, сидел возле очага, думал о чём-то своём, изредка подкидывая сучья в огонь.
— Скажи, отец, знал ли ты этого Посланника при его жизни? — спросил я. Хотелось знать о бывшем обладателе тела побольше: что-то мне шептало, что «наследство» может преподнести сюрпризы.
— Не довелось, — покачал головой старик.
— А что это за Вечный Схлоп, которым он меня запугивал?
— Вечный Схлоп есть одно из состояний сущности человека после смерти. Того, кого не приемлют во Внешнем Мире.
— Ад, что ли?
— Что есть ад?
— На моей планете так называют место, где нечистая сила мучает души грешников. В котлах со смолой кипятят, на сковородках жарят...
— Без тела нет страданий телесных. Ежели чья сущность недостойна Внешнего Мира, её убирают с пути идущих туда: она уменьшается в размерах, стремительно и бесконечно. И так же бесконечно растягивается для неё время. Нет страшнее наказания, нежели нескончаемое одиночество...
— Ты говоришь: «Внешний Мир»... Следовательно, есть и Внутренний?
— И не един.
— А сколько их? Как располагаются? Где граничат?
Старик немного помолчал, а потом ответил:
— Ты тоже имеешь свой Внутренний Мир. Можешь ответить, как далеко он простирается? Где граничит, скажем, с моим?
— Подожди, подожди... Что-то я не совсем понимаю. Вот, к примеру, тот мир, в котором мы с тобой живём...
— Это внутренний Мир нашего Бога, сотворенный Им, дабы искупить свои прегрешения.
— Но ты, помнится, говорил об Обоих. То есть, их двое?
— Бог един, но имет Две Сущности, ибо для любого деяния необходим супротивник, силою равный.
— Ага, «эф» и «минус эф» равны по модулю. Третий закон Ньютона, проходили. Но что же тогда получается? Из твоих слов выходит, что Бог — это один из тех, кого не принял Внешний Мир? То есть, грешник?
— Внешний Мир приемлет всех. Однако же у одних путь прям и светел, у других — тёмен и бесконечно долог. Нет греха непростительного, но прощение даруется через нескончаемую чреду страдательных воплощений.
— Трудно быть Богом? — не к месту сострил я.
— Трудно не стать Богом... — произнёс Асий и, в недвижимости глядя на огонь, ушёл в свои мысли. А мне вдруг очень захотелось покурить.
— У тебя случайно табачка не найдётся? — спросил я.
— Найдётся. И то, правда, случайно.
Я мысленно потёр руки в предвкушении.
— Сегодня утром в рощице нашёл, — продолжал Асий. — На опушке рос. Сорвал несколько листочков: тугие, сочные. Пригодятся, думаю. А что у тебя за надобность? Нешто поранился?
— Так он у тебя что, зелёный? — разочарованно протянул я.
— Да. И очень свежий.
Пришлось объяснять, какой табак мне нужен, и что я с ним собирался сделать. Старик посмотрел на меня пристально, затем возложил ладонь на мою голову и сосредоточился.
— Телу твоему нет надобности в отраве, — произнёс он немного погодя. — Жаждет её лишь ум твой. Отныне и навсегда лишаю тебя этой жажды.
С этими словами он легко провёл кончиками пальцев по моему лицу, а потом тихонько толкнул в лоб. Я вновь упал на нары и мгновенно уснул: ни произошедшие со мной невероятные события, ни никотиновый голод меня больше не волновали.
ГЛАВА 2
ЖИВИ УРОДОМ
Дрогоут Котур,
3 сатината 8855 года
— Все государства нашей планеты — лад-княжества — подчинены императору. А потому и деньги в обиходе повсеместно одинаковые. Основная монета называется тим. Однако ж стоит она немало, и простые люди редко её видят. Тим состоит из двенадцати катимов — эта монета уже не столь редка. Ещё чаще можно встретить макатимы.
— А макатим, я догадываюсь, это одна двенадцатая часть катима?
— Верно. Ты весьма сообразителен. Однако ж чаще сего ходят по рукам самые мелкие деньги — полушки, четвертаки и шестаки. Есть ещё одна монета, которая в ходу только среди очень богатых людей. Это золотой тим.Стоит он как двенадцать простых тимов.
Весь день мы с Асием брели под палящим солнцем по обширнейшей долине, и он без устали, лишь иногда прикладываясь к фляге с водой, рассказывал мне о местных обычаях, государственном устройстве, денежном обращении — обо всём, что, на его взгляд, могло помочь мне адаптироваться в здешнем мире. Долина называлась Божья Столешница. Травяной покров здесь произрастал не сплошь, а частыми островками, разделёнными «морем» из красной, твердой как камень глины. Деревья встречались чрезвычайно редко, их высокие тонкие стволы и жиденькие облачка крон почти не давали тени. Поэтому свои частые остановки для отдыха мы, старый да убогий, делали прямо на обочине дороги, похожей на застарелый шрам от нанесенного исполинской саблей удара. Дороги покрывают Божью Столешницу гигантской паутиной. В местах их пересечений стоят похожие друг на друга дрогоуты. Каждый из них представляет собой маленькую крепость, предназначенную защищать селян от лихих людей и, главное, от свор крысобак, страшного бича здешних мест. Горе путнику, которого ночь застала вдали от жилья: наутро от несчастного даже костей не сыскать, всё исчезает в ненасытных утробах этих тварей.
За день мы прошли мимо двух таких поселений, а в третьем решили искать пристанища на ночь. Дрогоут назывался Котур. Намного крупнее тех, что я успел увидеть ранее, он, судя по всему, процветал, чему способствовало его расположение на пересечении аж трёх дорог, одна из которых, внешне ничем не отличающаяся от других, носила гордое название Великий Северный Торговый Путь. Поэтому здесь, в отличие от многих других дрогоутов, имелся гостиный двор, отгороженный на всякий случай от основного поселения ещё одной стеной: мало ли кто по большим дорогам ездит!
Подкрепившись нехитрой и недорогой едой, мы сидели в трапезной, отдыхали и наблюдали за местной жизнью. Заезжего люда в трапезной собралось довольно много, в основном мужчины. Ели-пили, отдыхали после долгой и утомительной дневной дороги, вели неспешные разговоры. Небольшая компания в углу, обнявшись вкруговую, горланила грустную песню про «жизнь загубленну-у-у». Кто-то тащил приглянувшуюся, кокетливо отнекивающуюся служанку на топчан, специально стоящий у дальней стенки для желающих заняться любовными утехами. Здесь это считалось в порядке вещей и повышенного интереса не вызывало. За большим центральным столом играли в карты. Мне стало интересно, и я подошёл посмотреть. Весьма простая игра, в которую увлечённо резался приезжий люд, называлась «мерабо» — по первым слогам слов «меньше», «равно» и «больше». Колода состояла из семидесяти двух карт шести мастей — по дюжине карт каждой масти. Крупье выкладывал по три карты себе и игроку, в задачу которого входило угадать, больше у него в сумме очков, чем у сдающего, меньше или одинаково. Если угадывал — получал столько же, сколько поставил. Мелкие медные деньги — резные цилиндрики различной длины, похожие на огрызки карандашей — то и дело меняли хозяев, постоянно переходя из рук в руки, из одной кучки в другую. После того, как старая засаленная колода прокрутилась пару раз, я уже запомнил все рубашки карт и знал их лучше, чем многодетная мамаша своих пострелят.
Я вернулся к Асию.
— Много ли у тебя денег? — спросил я старика.
— Чуть поболее макатима мелочью. Не много, но до побережья нам хватит.
— Одолжи мне макатим. Поиграть хочу...
— Стоит ли оно того? Проиграешь — жалеть будешь. Да и выиграешь... Не идут впрок такие деньги. Но здесь чаще проигрывают.
— Догадываюсь, — отмахнулся я. — Теория вероятности в такой игре работает на крупье. Но всё же хочу попробовать.
О теории вероятности старик ничего не знал, слово «крупье» тоже слышал впервые, но, повздыхав и попеняв на мою неразумность, макатим мне выделил. Я вновь подошёл к игровому столу.
— Фто, молодой феловек, рефылись, наконец, сыграть? — прищурился на меня раздатчик.
— Да. Ставлю макатим! — вывалил я на стол горсть цилиндриков.
Моя фраза привлекла внимание окружающих: макатим в этом заведении считался очень крупной ставкой. И игра началась.
Играли мы довольно долго: чтобы не быть заподозренным, я не мог выигрывать постоянно. Приходилось время от времени и проигрывать, иногда и по-крупному. Но всё равно, медленно, но неуклонно раздатчик проигрывал. Вокруг стола собрались уже почти все присутствующие и, разделившись на два лагеря (одни — за меня, другие — за крупье), дружно орали при очередном вскрытии карт. Крупье то бледнел, то аж зеленел, а потом начал передёргивать и выкладывать по равному количеству очков: самая меньшая вероятность, труднее всего угадать. Я это видел, но не спешил ловить его за руку: всё равно я видел любой расклад. В конце концов, он объявил, что полностью проигрался, зло сунул в карман колоду и ушёл, громко хлопнув дверью. Я пересчитал деньги: мой выигрыш составил без малого десять катимов. Угостив пивом своих наиболее рьяных болельщиков, я поднялся наверх, в общую спальню, где, не дождавшись меня, уже спал Асий. Здесь, как и в любом помещении, где ночует слишком много народа, было душно, стоял спёртый неприятный запах. Кто-то громко храпел, кто-то бормотал во сне
«Может, стоит заказать отдельный номер? Деньги теперь есть», — подумал я. Но будить очень утомившегося за день старика не хотелось. Да и сам я устал, а потому поленился сходить поискать хозяина гостиного двора, прилёг рядом с Асием и тут же уснул — словно в омут провалился.
Проснулся я среди ночи от того, что чьи-то руки осторожно меня обыскивали.
— Кто это? — со сна глупо спросил я.
— А, фтоб тебя! — раздалось в темноте злобное бормотание, после чего я получил такой удар в лицо, что сознание меня покинуло.
Утром Асий лечил меня от нестерпимой головной боли настойкой трав, купленных на последние деньги у местного ведуна. Из тех же трав он приготовил и примочку для моего заплывшего глаза. Старик ничего не говорил, но молчание это воспринималось мною хуже иных укоров. А, кроме него, сочувствия ждать не от кого: даже все мои вчерашние фанаты, узнав, что произошло, стали дико ржать и указывать на меня мизинцем — один из самых неприличных жестов в этом мире.
— Но я же знаю, кто это сделал! — кипятился я. — Это же грабёж! Он должен ответить по закону!
— Здесь не город, здесь один закон — закон сильного, — грустно ответил Асий, вновь смачивая тряпицу в травяном взваре. — Ты готов вызвать его на кулачный бой?
3 сатината 8855 года
— Все государства нашей планеты — лад-княжества — подчинены императору. А потому и деньги в обиходе повсеместно одинаковые. Основная монета называется тим. Однако ж стоит она немало, и простые люди редко её видят. Тим состоит из двенадцати катимов — эта монета уже не столь редка. Ещё чаще можно встретить макатимы.
— А макатим, я догадываюсь, это одна двенадцатая часть катима?
— Верно. Ты весьма сообразителен. Однако ж чаще сего ходят по рукам самые мелкие деньги — полушки, четвертаки и шестаки. Есть ещё одна монета, которая в ходу только среди очень богатых людей. Это золотой тим.Стоит он как двенадцать простых тимов.
Весь день мы с Асием брели под палящим солнцем по обширнейшей долине, и он без устали, лишь иногда прикладываясь к фляге с водой, рассказывал мне о местных обычаях, государственном устройстве, денежном обращении — обо всём, что, на его взгляд, могло помочь мне адаптироваться в здешнем мире. Долина называлась Божья Столешница. Травяной покров здесь произрастал не сплошь, а частыми островками, разделёнными «морем» из красной, твердой как камень глины. Деревья встречались чрезвычайно редко, их высокие тонкие стволы и жиденькие облачка крон почти не давали тени. Поэтому свои частые остановки для отдыха мы, старый да убогий, делали прямо на обочине дороги, похожей на застарелый шрам от нанесенного исполинской саблей удара. Дороги покрывают Божью Столешницу гигантской паутиной. В местах их пересечений стоят похожие друг на друга дрогоуты. Каждый из них представляет собой маленькую крепость, предназначенную защищать селян от лихих людей и, главное, от свор крысобак, страшного бича здешних мест. Горе путнику, которого ночь застала вдали от жилья: наутро от несчастного даже костей не сыскать, всё исчезает в ненасытных утробах этих тварей.
За день мы прошли мимо двух таких поселений, а в третьем решили искать пристанища на ночь. Дрогоут назывался Котур. Намного крупнее тех, что я успел увидеть ранее, он, судя по всему, процветал, чему способствовало его расположение на пересечении аж трёх дорог, одна из которых, внешне ничем не отличающаяся от других, носила гордое название Великий Северный Торговый Путь. Поэтому здесь, в отличие от многих других дрогоутов, имелся гостиный двор, отгороженный на всякий случай от основного поселения ещё одной стеной: мало ли кто по большим дорогам ездит!
Подкрепившись нехитрой и недорогой едой, мы сидели в трапезной, отдыхали и наблюдали за местной жизнью. Заезжего люда в трапезной собралось довольно много, в основном мужчины. Ели-пили, отдыхали после долгой и утомительной дневной дороги, вели неспешные разговоры. Небольшая компания в углу, обнявшись вкруговую, горланила грустную песню про «жизнь загубленну-у-у». Кто-то тащил приглянувшуюся, кокетливо отнекивающуюся служанку на топчан, специально стоящий у дальней стенки для желающих заняться любовными утехами. Здесь это считалось в порядке вещей и повышенного интереса не вызывало. За большим центральным столом играли в карты. Мне стало интересно, и я подошёл посмотреть. Весьма простая игра, в которую увлечённо резался приезжий люд, называлась «мерабо» — по первым слогам слов «меньше», «равно» и «больше». Колода состояла из семидесяти двух карт шести мастей — по дюжине карт каждой масти. Крупье выкладывал по три карты себе и игроку, в задачу которого входило угадать, больше у него в сумме очков, чем у сдающего, меньше или одинаково. Если угадывал — получал столько же, сколько поставил. Мелкие медные деньги — резные цилиндрики различной длины, похожие на огрызки карандашей — то и дело меняли хозяев, постоянно переходя из рук в руки, из одной кучки в другую. После того, как старая засаленная колода прокрутилась пару раз, я уже запомнил все рубашки карт и знал их лучше, чем многодетная мамаша своих пострелят.
Я вернулся к Асию.
— Много ли у тебя денег? — спросил я старика.
— Чуть поболее макатима мелочью. Не много, но до побережья нам хватит.
— Одолжи мне макатим. Поиграть хочу...
— Стоит ли оно того? Проиграешь — жалеть будешь. Да и выиграешь... Не идут впрок такие деньги. Но здесь чаще проигрывают.
— Догадываюсь, — отмахнулся я. — Теория вероятности в такой игре работает на крупье. Но всё же хочу попробовать.
О теории вероятности старик ничего не знал, слово «крупье» тоже слышал впервые, но, повздыхав и попеняв на мою неразумность, макатим мне выделил. Я вновь подошёл к игровому столу.
— Фто, молодой феловек, рефылись, наконец, сыграть? — прищурился на меня раздатчик.
— Да. Ставлю макатим! — вывалил я на стол горсть цилиндриков.
Моя фраза привлекла внимание окружающих: макатим в этом заведении считался очень крупной ставкой. И игра началась.
Играли мы довольно долго: чтобы не быть заподозренным, я не мог выигрывать постоянно. Приходилось время от времени и проигрывать, иногда и по-крупному. Но всё равно, медленно, но неуклонно раздатчик проигрывал. Вокруг стола собрались уже почти все присутствующие и, разделившись на два лагеря (одни — за меня, другие — за крупье), дружно орали при очередном вскрытии карт. Крупье то бледнел, то аж зеленел, а потом начал передёргивать и выкладывать по равному количеству очков: самая меньшая вероятность, труднее всего угадать. Я это видел, но не спешил ловить его за руку: всё равно я видел любой расклад. В конце концов, он объявил, что полностью проигрался, зло сунул в карман колоду и ушёл, громко хлопнув дверью. Я пересчитал деньги: мой выигрыш составил без малого десять катимов. Угостив пивом своих наиболее рьяных болельщиков, я поднялся наверх, в общую спальню, где, не дождавшись меня, уже спал Асий. Здесь, как и в любом помещении, где ночует слишком много народа, было душно, стоял спёртый неприятный запах. Кто-то громко храпел, кто-то бормотал во сне
«Может, стоит заказать отдельный номер? Деньги теперь есть», — подумал я. Но будить очень утомившегося за день старика не хотелось. Да и сам я устал, а потому поленился сходить поискать хозяина гостиного двора, прилёг рядом с Асием и тут же уснул — словно в омут провалился.
* * *
Проснулся я среди ночи от того, что чьи-то руки осторожно меня обыскивали.
— Кто это? — со сна глупо спросил я.
— А, фтоб тебя! — раздалось в темноте злобное бормотание, после чего я получил такой удар в лицо, что сознание меня покинуло.
* * *
Утром Асий лечил меня от нестерпимой головной боли настойкой трав, купленных на последние деньги у местного ведуна. Из тех же трав он приготовил и примочку для моего заплывшего глаза. Старик ничего не говорил, но молчание это воспринималось мною хуже иных укоров. А, кроме него, сочувствия ждать не от кого: даже все мои вчерашние фанаты, узнав, что произошло, стали дико ржать и указывать на меня мизинцем — один из самых неприличных жестов в этом мире.
— Но я же знаю, кто это сделал! — кипятился я. — Это же грабёж! Он должен ответить по закону!
— Здесь не город, здесь один закон — закон сильного, — грустно ответил Асий, вновь смачивая тряпицу в травяном взваре. — Ты готов вызвать его на кулачный бой?