Страница:
Владимир Городов
Круг Девятирога
ПРОЛОГ
Пермь,
15 апреля 2005 года
В день моей смерти стояла до чрезвычайности промозглая погода. Мышиного цвета туман клубился над городом, но не опускался вниз, вобрав в себя лишь верхушки высотных зданий. Только изредка щупальца его крадучись тянулись вниз, но, чуть коснувшись земли, тотчас растворялись, словно рассеянные некой волшебной силой. Остатки снега на крышах и газонах, и без того грязные, взопрев под этой гигантской периной, налились талой водой. Цвет их всё более и более приближался к чёрному. Водосточные трубы извергали такие водопады, какие не увидишь и при ином летнем ливне. В такую погоду никуда идти не хотелось. Нет, никаких предчувствий, ничего мистического! Просто выходить из тёплой квартиры и погружаться в эту туманно-моросную взвесь было, как говорит нынешняя молодежь, «в лом». Но куда же деться от забот наших суетных! Я вздохнул, извлек из помятой пачки и сунул в рот сигарету, поднял воротник курточки и вышел из подъезда своего дома.
Подвели меня дурная привычка курить на ходу и дешёвая китайская зажигалка. В задумчивости шагая по знакомой дороге, я почти автоматически достал зажигалку и, поднеся к сигарете, чиркнул колёсиком. Однако язычок пламени не появился. Чиркнул ещё раз — тот же эффект. Последующие попытки тоже не привели к успеху. А курить хотелось. Я остановился и потряс зажигалку. Чиркнул — не горит. Потёр в ладонях, опять чиркнул — снова не горит. Вот тут-то всё и случилось.
На поминках такую смерть штампованно называют нелепой и преждевременной. Насчёт преждевременности — не нам судить, а вот насчёт нелепости полностью соглашусь. НЕ ЛЕПО, не красиво. Да и какая уж тут красота, когда с высоты пятиэтажного дома на тебя сваливается огромный снежно-ледяной массив, многократно утяжелённый пропитавшей его влагой. Увлечённый борьбой с зажигалкой, я сначала не обратил внимания на скрежет льда по шиферу. Лишь только нарастающий гул рассекаемого глыбой воздуха заставил меня поднять лицо вверх. Грязная пористо-кристаллическая поверхность к этому моменту находилась уже в полуметре от моей головы. В сознании вспыхнуло чувство, которое невозможно выразить одним словом: в тесный клубок сплелись животный страх и детская обида, горестное недоумение и слезливая досада, наивная надежда и тупое отчаяние. Это чувство вдруг свернулось в тугую спираль, вспыхнуло неистовым светом и выбросило из себя миллионы острейших лучей, словно бы разнёсших мой череп изнутри...
15 апреля 2005 года
В день моей смерти стояла до чрезвычайности промозглая погода. Мышиного цвета туман клубился над городом, но не опускался вниз, вобрав в себя лишь верхушки высотных зданий. Только изредка щупальца его крадучись тянулись вниз, но, чуть коснувшись земли, тотчас растворялись, словно рассеянные некой волшебной силой. Остатки снега на крышах и газонах, и без того грязные, взопрев под этой гигантской периной, налились талой водой. Цвет их всё более и более приближался к чёрному. Водосточные трубы извергали такие водопады, какие не увидишь и при ином летнем ливне. В такую погоду никуда идти не хотелось. Нет, никаких предчувствий, ничего мистического! Просто выходить из тёплой квартиры и погружаться в эту туманно-моросную взвесь было, как говорит нынешняя молодежь, «в лом». Но куда же деться от забот наших суетных! Я вздохнул, извлек из помятой пачки и сунул в рот сигарету, поднял воротник курточки и вышел из подъезда своего дома.
Подвели меня дурная привычка курить на ходу и дешёвая китайская зажигалка. В задумчивости шагая по знакомой дороге, я почти автоматически достал зажигалку и, поднеся к сигарете, чиркнул колёсиком. Однако язычок пламени не появился. Чиркнул ещё раз — тот же эффект. Последующие попытки тоже не привели к успеху. А курить хотелось. Я остановился и потряс зажигалку. Чиркнул — не горит. Потёр в ладонях, опять чиркнул — снова не горит. Вот тут-то всё и случилось.
На поминках такую смерть штампованно называют нелепой и преждевременной. Насчёт преждевременности — не нам судить, а вот насчёт нелепости полностью соглашусь. НЕ ЛЕПО, не красиво. Да и какая уж тут красота, когда с высоты пятиэтажного дома на тебя сваливается огромный снежно-ледяной массив, многократно утяжелённый пропитавшей его влагой. Увлечённый борьбой с зажигалкой, я сначала не обратил внимания на скрежет льда по шиферу. Лишь только нарастающий гул рассекаемого глыбой воздуха заставил меня поднять лицо вверх. Грязная пористо-кристаллическая поверхность к этому моменту находилась уже в полуметре от моей головы. В сознании вспыхнуло чувство, которое невозможно выразить одним словом: в тесный клубок сплелись животный страх и детская обида, горестное недоумение и слезливая досада, наивная надежда и тупое отчаяние. Это чувство вдруг свернулось в тугую спираль, вспыхнуло неистовым светом и выбросило из себя миллионы острейших лучей, словно бы разнёсших мой череп изнутри...
ГЛАВА 1
РОКИРОВКА
...Мало-помалу возвращается способность мыслить. Прислушиваюсь к ощущениям. Ничего не болит. Открываю глаза. Темно. Лежу. На чём? Осторожно щупаю рукой. Что-то «безвкусное», похожее на пенопласт. Медленно сажусь. Прислушиваюсь. Абсолютная тишина. Вообще ни звука. Как в барокамере. Где я? В больнице? В морге? Перед моим взором возникает пурпурная точка. Растёт. Как бы накаляясь, превращается в красную. Затем в жёлтую. Затем в ослепительно белую. Медленно начинает закружиться вокруг меня. Быстрее. Ещё быстрее. Тупо провожаю её взглядом. До тех пор, пока успеваю. Вскоре она превращается в яркое кольцо. Кольцо начинает вращаться вокруг одной из своих осей. Я оказываюсь замкнутым внутри нестерпимо сияющей сферы. И тут на меня нисходит — по-другому просто не сказать. Я вспоминаю всё. Буквально всё, абсолютно! Всё, что со мной когда-либо случалось в жизни. Всё, что видел, слышал, читал, ощущал. Могу дословно воспроизвести любой разговор с любым моим собеседником в любой из дней, часов, минут. Из буквы в букву процитировать любую книгу, даже мельком пролистанную.
Светящийся шар теряет яркость. Сквозь его стенки проявляется знакомый городской пейзаж. Панельная пятиэтажка, в которой я прожил последние семнадцать лет. Коряво обрезанные тополя. Вспученный асфальт ни разу не ремонтированной со времени прокладки дороги. Оттаявшие из-под снега зимний мусор и собачьи экскременты. Вот только люди куда-то подевались. Исчезли с лавочки пенсионеры, только что горячо обсуждавшие глобальное происшествие дворового масштаба. Дворник дядя Саша, в задумчивости опиравшийся на широкую лопату и грустно взиравший на груды мокрого мусора, бесследно испарился. Хотя фанерный инструмент труженика коммунального хозяйства непонятным образом продолжал вертикально стоять на тёмном пятачке асфальта. При более детальном осмотре оказывается, что единственная фигура, нарушающая полное безлюдье — я сам. Причём наблюдю себя со стороны, застывшего в самой непривлекательной позе: голова задрана вверх, глаза выпучены, рот раскрыт, так и не прикуренная сигарета, выпав, зависла в воздухе, ноги полусогнуты, руки растопырены в стороны. А сверху, всего в нескольких сантиметрах над головой, парит солидных размеров глыбища серого льда... Короче говоря, картинка маслом под названием «Ой, ё!..» Кадр за мгновение до... О том, что произойдет через это мгновение, не хотелось даже думать. И лишь только теперь до меня дошло, что я просто-напросто умер. На память вдруг пришёл эпизод из голливудского фильма «Привидение», в котором душа трагически погибшего паренька в полнейшем шоке орала и буйствовала по поводу кончины своего тела. Я же в качестве души (или астрального, или тонкого тела — называйте как угодно) оставался абсолютно спокойным. И даже почувствовал облегчение: будто с плеч свалился груз, давивший на них так давно, что к его весу уже привык и не замечал.
Я подошёл к своему изваянием застывшему телу. Осмотрел его, осмотрел себя. Сравнил. Ну, прямо-таки близнецы-братья! Даже одеты одинаково: кожаные куртки, джинсы. И даже на правой кроссовке шнурок по-одинаковому расшнуровался. Только вот себя в новой ипостаси я ощущал по-прежнему, а тот... Тот вообще не прощупывался. «Картинка» присутствовала, а вот ощутить, как ни старался, ничего не удавалось: рука проходила сквозь пустоту.
— Ну что, друже, налюбовался? — услышал я за собой голос и резко обернулся. Буквально только что здесь было абсолютно безлюдно, а сейчас на детской деревянной песочнице, покрытой облупленным слоем синей краски, сидел атлетического вида парнище, одетый так, словно попал сюда прямёхонько с венецианского карнавала: камзол попугаистой оранжево-голубой расцветки, расшитый где только можно золотым позументом, башмаки из светлой кожи, похожие на двух маленьких бегемотиков. Лихо заломленную шляпу немыслимого фасона, огромнейшие поля которой возлежали на его плечах, украшал аляповатый букет разноцветных перьев. Завершал картину неимоверно длинный меч (и как только он его обнажать умудряется?) в сверкающих ножнах на широком кожаном поясе. Лицо парня — надо заметить, очень красивое, с точёным профилем — очень портило выражение, какое я неоднократно наблюдал у многочисленных представителей низшего начальства: этакое самодовольно-глуповатое, с налетом превосходства и лёгкого покровительства.
— Уразумел уже, что сей мир тебя не имет? — произнёс появившийся с менторской интонацией, как говорят с неразумным ребенком.
— Вообще-то воспитанные люди здороваются, — язвительно заметил я.
— Так то люди. Им, понятно дело, здравия хочется. А нам-то оно на что?
— «Вам» — это кому?
— «Вам» — это... ну, нам, конечно... Мне, тебе, другим, которые уже это...
— Что — «это»?
— Так... это самое... Ты уж вон, — он махнул рукой в сторону моего «фантома», — почти что умер. Я тоже... почти.
— И кто же ты кто такой? Как звать-величать? — спросил я.
— Не зови ушедшего, — сказал он, многозначительно покачав указательным пальцем и нахмурив брови, кои жесты, по его мнению, должны были придать ему многозначительный вид. — Я послан за тобой, а потому реки: «Посланник».
Короче говоря, ушёл он от ответа.
— И кем же ты послан?
— Тем. Або Другим. А то и Обоими — не мне ведать.
— А если поконкретнее? — настаивал я.
— По... чаво? — не понял он слова.
— Точнее сказать можешь: кто послал тебя? Куда идти? Для чего?
— Дык, совет старцев-веломудров меня за тобою послал. Твоё Предназначение, опять же... То ись, разговорщик-то я невеликий, — всё же смутился он. — Моё дело — тебя привести. Вот придём, там всё и узнаешь.
— А ты уверен, что я с тобой пойду?
Скривив рот, он пожал плечами, что можно было истолковать лишь однозначно: а куда ж ты денешься? И это меня взбесило.
— Ну-ну, жди! — сердито бросил я и, оставив нового знакомца сидеть на песочнице, отправился обследовать этот знакомый мир, вдруг ставший для меня новым и непривычным. В голове крутились всяческие шаловливые мысли о том, каким весёлым и проказливым привидением я стану. Однако меня ждало разочарование. Лишь только я свернул за угол дома, передо мной разверзлась бездоннейшая чёрная пустота. И то же самое — за всеми другими углами. Городской пейзаж смотрелся целостно лишь с того места, где меня настигла смерть. Стоило отойти на несколько шагов, как в «картинке» появлялись чёрные щели, уходящие бесконечно вверх и вниз. Расколотая земля и, того больше, расколотое небо оставляли неимоверно гнетущее впечатление.
Я стоял на краю трещины, невидяще глядя в тёмное ничто. И только теперь различные грустные мысли, соответствующие моменту, проникли в моё сознание: вот, не успел этого... не завершил того... а как же без меня там?..
— Слышь, приятель, — услышал я над ухом. Подошедший Посланник говорил уже заискивающе, — ты того... не это... Тебе ж на самом деле-то свезло, как не знамо кому! Вот так бы сейчас просто помер — и всё! А тама тебя тело ждет, в коем ты Предназначение свершить должон.
— Какое тело? Где — «тама»?
— Дык, это... моё, говорю, тело. Зазря я, что ль, согласился его уступить? Да и, опять же, сам посуди: деться-то тебе некуда! Выбор-то невелик: иль выполняй Предназначение, иль — Вечный Схлоп!
— Вечный Схлоп? Что это?
— У-у-у... Это такая... такое... ну, навсегда, наверное... и страшно-о-о...
— Ладно, красноречивый, — сказал я ему, — уговорил. Пошли к твоим старцам, Бог с тобой!
— Оба, — довольно ответил тот. — Иди за мной.
Вне пространства,
вне времени
Мы завернули за угол, где в моём обычном мире пролегала улица Вижайская. Однако та странная улица, на которую мы вышли, ничего общего с Вижайской не имела. Начинаясь из ниоткуда, она уходила куда-то далеко, в бесконечность. По одной стороне её стояли недостроенные дома, напоминавшие дворцы, сошедшие с кульманов бездарных архитекторов. С другой стороны располагались причудливо-фантомные здания, в которых, вопреки всем законам физики, вместо многих этажей зияли пустоты.
А потом начались совсем уж странные вещи. Своего сопровождающего я вдруг увидел далеко-далеко впереди. Он что-то кричал — не разберёшь, что — и очень оживлённо жестикулировал. А меня начали со всех сторон обступать существа, среди которых Квазимодо смотрелся бы писаным красавцем. Все они были какие-то недоразвитые и абсолютно непропорциональные: у одних — маленькое тельце при огромных руках-ногах, у других — наоборот, огромное тело с маленькими конечностями и крошечной головкой, кто-то — с одной рукой, другие — одноногие. Какие-то шаржи на людей!
— Подай монетку! Подай монетку! Ты богатый, у тебя много монеток! Подай! — загундосили они.
— Какие монеты? — удивился я. — Откуда они у меня?
— А в кармане-то, в кармане! Ну, не скупись! — причитали они.
Я полез в карман и, к своему удивлению, обнаружил там довольно увесистый кожаный мешочек. Раскрыв его, я удивился ещё больше: он был полон золотых монет, блестевших так, словно на них падал яркий солнечный луч, несмотря на то, что нас окружал лишь рассеянный и тусклый, как при густой облачности, свет.
— Ну что ж, держите.
Я стал раздавать обступившим меня жёлтенькие кругляши. Наглыми они не были: каждый, получив монетку, отходил в сторонку и растворялся в окружающей фата-моргане. Одарив последнего из несчастных, я заглянул в кошель и увидел, что он пуст: каждому хватило ровно по одному золотому. И тут я почувствовал себя разбитым и опустошённым. Ноги не держали, и я сел (чуть было не сказал: «на землю») прямо там, где стоял. Ко мне подбежал Посланник.
— Ты это... Ты чего... Я же это... махал тебе, кричал, — он бестолково жестикулировал, не в силах выразить свою мысль. — Ты зачем раздал-то?
— Ты про деньги? — спросил я. — Да мне не жалко. И зачем они мне здесь, деньги?
— Ты тупой, что ли? Не соображаешь? Ну откуда у тебя здесь деньги? Кто тебе их дал? У тебя ничего нет, кроме тебя самого! Вот ты себя самого и раздал этим...
— Кто эти несчастные?
— Несчастные? — усмехнулся он. — Какие ж это несчастные! Это балбесы, у которых за душой ничего нет! Пустоцветы. Не нажили ничего при жизни, а теперь им дальше идти не с чем, вот и клянчат. Да только попусту: чужое — не своё, в счёт не идёт. Им подавать всё равно, что пьяницам: и себе в убыток, и им не впрок. А что мне теперь прикажешь делать? Опять неудача!
— «Опять»? — переспросил я. — Так я не первый? Видно, тебе всё равно, кого с собою тащить? Может, ты и смерть мою подстроил?
— Окстнись! — замахал руками тот. — Была бы нужда душу губить! Тем паче, что здесь, в безвременье, к смерти любого человека завсегда успеешь. И совсем не всё равно, кого с собой брать. Мне на то приметы верные дадены, под кои ты и подходишь.
— Какие приметы?
— Про то сказывать не велено. Однако ж первый, кого я по ним нашёл, мимо Камня пройти не смог... — внезапно спохватившись, он прихлопнул себе рот ладонью.
— Это мимо какого камня? — тут же насторожился я.
— И про то знать до срока не положено. Ну, какого рожна расселся? Пойдём-пойдём! Хотя ужо и сомнительно: дойдёшь ли?
— Почему это я не дойду? — мне стало даже обидно.
— Так ить ты, подобно тому дурню: ему через пустыню идти, а он всю воду раздал!
— Ничего, дойду! — сказал я упрямо. И мы пошли.
Идти мне, действительно, было тяжело: словно брёл по грудь в воде навстречу потоку. В голове гулко шумело. А тут ещё шедший рядом посланник без умолку болтал, нёс какую-то околесицу. Слушать его я был не в силах, поэтому повернулся к нему только тогда, когда он тронул меня за руку.
— Я говорю, отлучиться мне надобно по делам кой-каким, — повторил он, почему-то пряча глаза. — А ты иди всё вперёд, я тебя опосля догоню.
И он куда-то исчез. Я же продолжал продвигаться вперёд, пока не наткнулся на что-то, что при ближнем рассмотрении совершенно ни на что не походило. Лишь только отойдя на несколько шагов, я смог определить, что это такое. Обнаруженное оказалось огромным пальцем гигантской ноги. Великан был такого роста, что, задрав голову вверх, я увидел только колени: всё остальное терялось в сером мареве.
— Коли далее шествовать желаешь, должон ты златою казною откупиться! — прогремел надо мною зычный голос.
«Вот влип! — вяло подумал я. — Ведь ни одной монетки не осталось!»
— Как ни одной? — удивился великан и, стремительно уменьшившись, стал сопоставимого со мной размера. Я смог увидеть его лицо: обрамлённое густой кучерявой бородою, оно напоминало мне то ли Илью Муромца с известной картины Васнецова, то ли юного Карла Маркса.
— Ни одной, — подтвердил я вслух.
— А куда ж дел?
— Отдал.
— Кому?
— Да там, — я слабо мотнул головой назад. — Попросили...
— Жалеешь? — сочувственно прищурился мой собеседник.
— Не в моём обычае, — покачал головой я. — Что сделано, то сделано, назад не воротишь.
— Предъяви-ка мошну! — приказал он.
Я достал пустой мешочек, растянул его края, демонстрируя пустоту внутри, и в тот же момент почувствовал, как руки наливаются тяжестью: кошелёк превратился в большой серебряный кубок с двумя ручками по бокам, за которые я теперь и держался. А мой визави выудил откуда-то из складок своего просторного одеяния крохотную бутылочку диковинной формы и наполнил из неё огромный кубок до краёв.
— Испей! — приказал он.
Я выпил всё. Никакого вкуса у напитка не было, но ощущения, вызванные им, были непередаваемыми. Сравнить это не с чем, но для себя я определил так: словно бы огромный ковш расплавленного металла в болото вылили. Причём болотом на тот момент был я. Необычайный прилив бодрости, энергии, желания действовать!
— Кто от Души даёт, тому сторицей возвращается, — изрёк мой собеседник.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Уже, — ответил он. — Пусть и тебя спасёт.
— Кто ты? Как тебя зовут? — спросил я.
— Не зови ушедшего, ибо путь его долог, но твой не короче, — ответил он и исчез, словно не было. Лишь кошелёк с монетами, истинную цену которых я узнал лишь только сейчас, весомо оттягивал мне руки.
— Вот это-то и был он, Камень, — раздался рядом знакомый голос: я и не заметил, как вернулся Посланник. — Не всех он пропускает. Кого и заворачивает. Но теперь-то я наверняка знаю, что ты и есть он, Предназначенный. Так что вперёд, к твоему Предназначению!
Необычная улица закончилась. Далее мы шли по гладкой узкой дорожке, стеклянным мостом пронизывающей серую мглу. Никакого тоннеля, о котором повествуют люди, пережившие клиническую смерть, не было. Мы двигались внутри светящегося кокона, который передвигался вместе с нами, отчего казалось, что мы остаёмся на месте, беспомощно перебирая ногами по бесконечной ленте гигантского бегового тренажёра. Посланника вновь разобрал словесный понос, он что-то болтал как разбитной ди-джей, но я его не слушал: думал о своём. Машинально шагая рядом с ним, я развлекался, предаваясь интереснейшему занятию, которое стало для меня доступным благодаря вновь открывшимся способностям: анализировал свою прошедшую жизнь и логически выстраивал её вероятностные изменения при условии, что в какой-то конкретный момент поступил бы по-другому. Вспоминая малейшие нюансы поведения окружавших меня и сопоставляя факты, упущенные в тот момент из вида, я очень ясно видел свои просчёты и ошибки.
«Вот если бы я в пятого августа девяностого года согласился с Михаилом, а Егора послал бы куда подальше... Если бы я седьмого апреля двухтысячного настоял на встрече с Новиковым... Если бы я...»
Пронзительный визг и хлопанье крыльев прервали мои размышлизмы. Ринувшись из окружавшего тумана, несколько страшных летучих существ с яростью атаковали меня, норовя вцепиться в лицо. Перед глазами замелькали их ощеренные пасти, длинные кривые когти, шершавые перепонки кожаных крыльев, маленькие тельца, похожие на набитые дождевыми червями полиэтиленовые пакеты. Я заорал и, размахивая руками как мельничный ветряк, стал отбиваться, то и дело попадая кулаками по чему-то осклизлому. Впрочем, продолжалось это недолго. Вскоре нескольких гадин мне удалось отшвырнуть обратно в серую мглу, откуда они более не вернулись. Ещё одна, шипя и повизгивая, дёргалась у меня под ногами.
Всё это время Посланник стоял рядом, скрестив на груди руки, и с интересом наблюдал, как я расправлялся с этими тварями.
— Хоть бы помог! — попенял ему я. — Чуть ведь не убили! Стоишь тут... Ещё меч нацепил...
— Тебя убить — что рыбу утопить, — ответил он. — Ты ж уже не живой. И пока не живой. А что касаемо помощи, так с химерами справится тот лишь может, кто ими разродился.
— Ты что, хочешь сказать, что это я их сотворил?
— А то! Шёл, поди и думал: «Если бы этак сделал, то так бы было»? Так-то они, химеры, и рождаются! — наставительно произнёс Посланник. — Надо же, сколько ты их насотворял!
Я с омерзением посмотрел на продолжавшую шипеть тварь, наставил на неё пистолетом указательный палец и, имитируя выстрел, произнёс: «Ба-бах!» Ослепительно вспыхнуло, и чудовище бесследно исчезло...
Не могу сказать, как долго продолжалось наше движение: иногда казалось, что прошло всего несколько часов, иногда — бесконечно долгие недели. Кто его разберёт, этот мир-немир без времени и пространства! Но однажды впереди забрезжил неяркий свет, и вскоре мы вышли на большую ночную поляну. Находилась она в ущелье: с двух сторон метров на пятьдесят вверх возвышались отвесные скалы. Вход в ущелье преграждала стена с массивными деревянными воротами, сложенная из больших кусков необработанного камня. С противоположной стороны начинались густые заросли леса.
— Урочище Девяти Рогов! — торжественно прокомментировал мой спутник.
Действительно, посреди поляны возвышались девять одинаковых и, похоже, рукотворных монолитов высотою метров шесть. Расположенные по кругу диаметром около двадцати метров, они и в самом деле имели форму изогнутых рогов, направленных своими вершинами в одну точку над центром поляны. У основания каждого располагался небольшой светильник из кованого металла, однако язычки пламени в них казались какими-то ненастоящими, неподвижными, не дающими света. Мягкое, не дающее теней свечение голубоватого цвета исходило из туманного сфероидного образования в том месте, куда нацеливались все каменные рога. Прямо под этим необычным светочем — вросшая в землю невысокая, не более метра, каменная платформа, своею формой отдалённо напоминающая христианский крест. Сходство с распятием усугублялось ещё и тем, что на камне, раскинув руки, лежало обнажённое человеческое тело.
Лежавший представлял собой душераздирающее зрелище: низкорослый, неестественно худой, с рахитичным животом и непропорционально большой вытянутой головой. Редкие волосы едва покрывали его темя, на лице же и вовсе растительность отсутствовала напрочь — ни бровей, ни ресниц. При всем при этом он имел неправдоподобно огромные ступни и широчайшие ладони-лопаты. Единственно, чем он мог похвастать при жизни — также неправдоподобно большой детородный орган.
— Это что, труп? — спросил я Посланника.
— Ну, почти... — замялся тот.
— А что он здесь делает?
— Дык... это... тебя дожидается...
— Не понял, — совершенно искренне сказал я.
— Дык... чего уж тут и не понимать-то... Я это... был...
— Чев-во?! Ты что, хочешь сказать, что вот это прекрасное, полное жизненных сил и энергии тело предназначено для того, чтобы я с его помощью свершал судьбоносные дела?! А ну-ка, быстренько признавайся, что ты пошутил!
— Не шутковал я. Это я и есть... был, то бишь.
— Постой-постой! Что-то не стыкуется. Я вот, например, сейчас внешне точно такой же, как и в момент смерти. Значит, и ты...
— Ништо не значит! — нервно перебил он. — Ты ведь нежданно помер. А я долгонько готовился: всё представлял, каким я опосля смертушки стану молодцем-раскрасавцем. Вот оно по-моему и вышло. Да и то сказать: будь я таким при жизни — согласился б тебе тело-то уступить? Так что принимай наследство какое уж есть.
— Не-е, мужик! Так дело не пойдет! Не согласен я таким уродом жить!
— А вот это уж твоё дело! Не хочешь — не надо! Видишь, вон тама, в темноте, тени маячат? Местные пустоцветы. Они и о таком вместилище не первую вечность мечтают. Только скажи громко: «Отрекаюсь от тела!» — увидишь, какой тарарам здесь начнется. Так что, хочешь — выполняй Предназначение, не хочешь — зарабатывай Вечный Схлоп. А я своё Предназначение выполнил, посему свободен. Токмо напоследок должон ещё объяснить тебе, как в мир выйти. Это просто: ляжешь вовнутрь тела, мысли свои в кулак сожмёшь и скажешь: «Я здесь!» Ну, вот и всё. Прощевай! — с этими словами Посланник развернулся и, бодро и весело шагая, исчез в темноте за границей освещённого пространства, оставив меня один на один с этим полутрупом. Я лишь успел заметить, как многочисленные тени, прячущиеся во тьме, шарахнулись от него в стороны, как бабки-приживалки от царя.
Оттягивая неизбежное (да и куда торопиться при наличии отсутствия времени?.. или всё же «при отсутствии наличия»?), я походил вокруг, знакомясь с обстановкой. Урочище обступали высокие утёсы, густо усеянные отверстиями пещер, к каждой из которых вели грубо высеченные в камне ступени. В некоторых из них я побывал и пришёл к выводу, что нахожусь на территории какого-то монастыря. Гроты пещер, поделенные грубо сложенными каменными стенками на маленькие комнаты, служили, видимо, кельями: обстановка каждой состояла лишь из вороха сена и большого камня-алтаря, на котором возлежали предметы культа — по два отшлифованных каменных полушария с высеченными на срезе диагональными крестами: на одном — выступом, на втором — пазом.
Всё вокруг на ощупь — во всяком случае, пока — ощущалось точно таким же ненастоящим, «пенопластовым», как и в моём дворе после того, как на меня рухнула льдина. Даже ручей под горой. Даже огонь в светильнике. И только тело уродца не ощущалось вовсе: рука проходила сквозь него.
Я присел подле «распятия» и задумался. Пролистав свою прошлую жизнь — благо, с моими новыми способностями это было несложно — я пришел к выводу, что мне всё-таки необычайно везло: как будто кто-то отводил от меня неприятности и горе. Едва возникнув, они как бы рассасывались сами собой. Но в природе всё уравновешено, и не дано ли мне моё новое состояние в противовес прежнему?
Свою «реинкарнацию» я оттягивал, сколько мог: уж очень дикой казалась мне мысль о том, что придётся жить в виде такой вот образины. Однако наступил момент, когда мне показалось, что светоч начал меркнуть, а окружающая темнота с ещё сильнее завертевшейся в ней пляской теней подступила пугающе близко. Тогда, внутренне содрогаясь, я лёг на камень, раскинув руки, совместился с уродливым тельцем и произнес обречённо: «Я здесь!»
Урочище Девятирога,
2 сатината 8855 года
«Милости от Обоих! Скоро ли закончатся мои мучения, скоро ль приберёт Один Из Вас мою душу?! О, как не хочется вновь просыпаться, вновь из прекрасного мира снов вступать в этот, страшный и жестокий! Что ж так болит голова? Отчего глаза не раскрыть? Неужто опять перебрал вчера в обжорке „У толстой Дью“? Опять, поди, всё до последнего шестака спустил. А штаны-то?.. О, тарк побери! И штанов нет, опять заложил... и рубаху тоже... Опять где-то голым валяюсь! Глаза бы разлепить, посмотреть: где я? Но нет... нет... нет... Нету моченьки, нет... Посплю ещё чуток... А потом — сигаретку... В тумбочке под телефоном должна лежать заначка — полпачки „Честерфилд“. Что за бредятина? Что такое „телефон“? Что такое „Честерфилд“? „Курить“ — это что, бортничать, пчёл выкуривать? А что такое „обжорка“? И кто такая толстая Дью?»
Светящийся шар теряет яркость. Сквозь его стенки проявляется знакомый городской пейзаж. Панельная пятиэтажка, в которой я прожил последние семнадцать лет. Коряво обрезанные тополя. Вспученный асфальт ни разу не ремонтированной со времени прокладки дороги. Оттаявшие из-под снега зимний мусор и собачьи экскременты. Вот только люди куда-то подевались. Исчезли с лавочки пенсионеры, только что горячо обсуждавшие глобальное происшествие дворового масштаба. Дворник дядя Саша, в задумчивости опиравшийся на широкую лопату и грустно взиравший на груды мокрого мусора, бесследно испарился. Хотя фанерный инструмент труженика коммунального хозяйства непонятным образом продолжал вертикально стоять на тёмном пятачке асфальта. При более детальном осмотре оказывается, что единственная фигура, нарушающая полное безлюдье — я сам. Причём наблюдю себя со стороны, застывшего в самой непривлекательной позе: голова задрана вверх, глаза выпучены, рот раскрыт, так и не прикуренная сигарета, выпав, зависла в воздухе, ноги полусогнуты, руки растопырены в стороны. А сверху, всего в нескольких сантиметрах над головой, парит солидных размеров глыбища серого льда... Короче говоря, картинка маслом под названием «Ой, ё!..» Кадр за мгновение до... О том, что произойдет через это мгновение, не хотелось даже думать. И лишь только теперь до меня дошло, что я просто-напросто умер. На память вдруг пришёл эпизод из голливудского фильма «Привидение», в котором душа трагически погибшего паренька в полнейшем шоке орала и буйствовала по поводу кончины своего тела. Я же в качестве души (или астрального, или тонкого тела — называйте как угодно) оставался абсолютно спокойным. И даже почувствовал облегчение: будто с плеч свалился груз, давивший на них так давно, что к его весу уже привык и не замечал.
Я подошёл к своему изваянием застывшему телу. Осмотрел его, осмотрел себя. Сравнил. Ну, прямо-таки близнецы-братья! Даже одеты одинаково: кожаные куртки, джинсы. И даже на правой кроссовке шнурок по-одинаковому расшнуровался. Только вот себя в новой ипостаси я ощущал по-прежнему, а тот... Тот вообще не прощупывался. «Картинка» присутствовала, а вот ощутить, как ни старался, ничего не удавалось: рука проходила сквозь пустоту.
— Ну что, друже, налюбовался? — услышал я за собой голос и резко обернулся. Буквально только что здесь было абсолютно безлюдно, а сейчас на детской деревянной песочнице, покрытой облупленным слоем синей краски, сидел атлетического вида парнище, одетый так, словно попал сюда прямёхонько с венецианского карнавала: камзол попугаистой оранжево-голубой расцветки, расшитый где только можно золотым позументом, башмаки из светлой кожи, похожие на двух маленьких бегемотиков. Лихо заломленную шляпу немыслимого фасона, огромнейшие поля которой возлежали на его плечах, украшал аляповатый букет разноцветных перьев. Завершал картину неимоверно длинный меч (и как только он его обнажать умудряется?) в сверкающих ножнах на широком кожаном поясе. Лицо парня — надо заметить, очень красивое, с точёным профилем — очень портило выражение, какое я неоднократно наблюдал у многочисленных представителей низшего начальства: этакое самодовольно-глуповатое, с налетом превосходства и лёгкого покровительства.
— Уразумел уже, что сей мир тебя не имет? — произнёс появившийся с менторской интонацией, как говорят с неразумным ребенком.
— Вообще-то воспитанные люди здороваются, — язвительно заметил я.
— Так то люди. Им, понятно дело, здравия хочется. А нам-то оно на что?
— «Вам» — это кому?
— «Вам» — это... ну, нам, конечно... Мне, тебе, другим, которые уже это...
— Что — «это»?
— Так... это самое... Ты уж вон, — он махнул рукой в сторону моего «фантома», — почти что умер. Я тоже... почти.
— И кто же ты кто такой? Как звать-величать? — спросил я.
— Не зови ушедшего, — сказал он, многозначительно покачав указательным пальцем и нахмурив брови, кои жесты, по его мнению, должны были придать ему многозначительный вид. — Я послан за тобой, а потому реки: «Посланник».
Короче говоря, ушёл он от ответа.
— И кем же ты послан?
— Тем. Або Другим. А то и Обоими — не мне ведать.
— А если поконкретнее? — настаивал я.
— По... чаво? — не понял он слова.
— Точнее сказать можешь: кто послал тебя? Куда идти? Для чего?
— Дык, совет старцев-веломудров меня за тобою послал. Твоё Предназначение, опять же... То ись, разговорщик-то я невеликий, — всё же смутился он. — Моё дело — тебя привести. Вот придём, там всё и узнаешь.
— А ты уверен, что я с тобой пойду?
Скривив рот, он пожал плечами, что можно было истолковать лишь однозначно: а куда ж ты денешься? И это меня взбесило.
— Ну-ну, жди! — сердито бросил я и, оставив нового знакомца сидеть на песочнице, отправился обследовать этот знакомый мир, вдруг ставший для меня новым и непривычным. В голове крутились всяческие шаловливые мысли о том, каким весёлым и проказливым привидением я стану. Однако меня ждало разочарование. Лишь только я свернул за угол дома, передо мной разверзлась бездоннейшая чёрная пустота. И то же самое — за всеми другими углами. Городской пейзаж смотрелся целостно лишь с того места, где меня настигла смерть. Стоило отойти на несколько шагов, как в «картинке» появлялись чёрные щели, уходящие бесконечно вверх и вниз. Расколотая земля и, того больше, расколотое небо оставляли неимоверно гнетущее впечатление.
Я стоял на краю трещины, невидяще глядя в тёмное ничто. И только теперь различные грустные мысли, соответствующие моменту, проникли в моё сознание: вот, не успел этого... не завершил того... а как же без меня там?..
— Слышь, приятель, — услышал я над ухом. Подошедший Посланник говорил уже заискивающе, — ты того... не это... Тебе ж на самом деле-то свезло, как не знамо кому! Вот так бы сейчас просто помер — и всё! А тама тебя тело ждет, в коем ты Предназначение свершить должон.
— Какое тело? Где — «тама»?
— Дык, это... моё, говорю, тело. Зазря я, что ль, согласился его уступить? Да и, опять же, сам посуди: деться-то тебе некуда! Выбор-то невелик: иль выполняй Предназначение, иль — Вечный Схлоп!
— Вечный Схлоп? Что это?
— У-у-у... Это такая... такое... ну, навсегда, наверное... и страшно-о-о...
— Ладно, красноречивый, — сказал я ему, — уговорил. Пошли к твоим старцам, Бог с тобой!
— Оба, — довольно ответил тот. — Иди за мной.
Вне пространства,
вне времени
Мы завернули за угол, где в моём обычном мире пролегала улица Вижайская. Однако та странная улица, на которую мы вышли, ничего общего с Вижайской не имела. Начинаясь из ниоткуда, она уходила куда-то далеко, в бесконечность. По одной стороне её стояли недостроенные дома, напоминавшие дворцы, сошедшие с кульманов бездарных архитекторов. С другой стороны располагались причудливо-фантомные здания, в которых, вопреки всем законам физики, вместо многих этажей зияли пустоты.
А потом начались совсем уж странные вещи. Своего сопровождающего я вдруг увидел далеко-далеко впереди. Он что-то кричал — не разберёшь, что — и очень оживлённо жестикулировал. А меня начали со всех сторон обступать существа, среди которых Квазимодо смотрелся бы писаным красавцем. Все они были какие-то недоразвитые и абсолютно непропорциональные: у одних — маленькое тельце при огромных руках-ногах, у других — наоборот, огромное тело с маленькими конечностями и крошечной головкой, кто-то — с одной рукой, другие — одноногие. Какие-то шаржи на людей!
— Подай монетку! Подай монетку! Ты богатый, у тебя много монеток! Подай! — загундосили они.
— Какие монеты? — удивился я. — Откуда они у меня?
— А в кармане-то, в кармане! Ну, не скупись! — причитали они.
Я полез в карман и, к своему удивлению, обнаружил там довольно увесистый кожаный мешочек. Раскрыв его, я удивился ещё больше: он был полон золотых монет, блестевших так, словно на них падал яркий солнечный луч, несмотря на то, что нас окружал лишь рассеянный и тусклый, как при густой облачности, свет.
— Ну что ж, держите.
Я стал раздавать обступившим меня жёлтенькие кругляши. Наглыми они не были: каждый, получив монетку, отходил в сторонку и растворялся в окружающей фата-моргане. Одарив последнего из несчастных, я заглянул в кошель и увидел, что он пуст: каждому хватило ровно по одному золотому. И тут я почувствовал себя разбитым и опустошённым. Ноги не держали, и я сел (чуть было не сказал: «на землю») прямо там, где стоял. Ко мне подбежал Посланник.
— Ты это... Ты чего... Я же это... махал тебе, кричал, — он бестолково жестикулировал, не в силах выразить свою мысль. — Ты зачем раздал-то?
— Ты про деньги? — спросил я. — Да мне не жалко. И зачем они мне здесь, деньги?
— Ты тупой, что ли? Не соображаешь? Ну откуда у тебя здесь деньги? Кто тебе их дал? У тебя ничего нет, кроме тебя самого! Вот ты себя самого и раздал этим...
— Кто эти несчастные?
— Несчастные? — усмехнулся он. — Какие ж это несчастные! Это балбесы, у которых за душой ничего нет! Пустоцветы. Не нажили ничего при жизни, а теперь им дальше идти не с чем, вот и клянчат. Да только попусту: чужое — не своё, в счёт не идёт. Им подавать всё равно, что пьяницам: и себе в убыток, и им не впрок. А что мне теперь прикажешь делать? Опять неудача!
— «Опять»? — переспросил я. — Так я не первый? Видно, тебе всё равно, кого с собою тащить? Может, ты и смерть мою подстроил?
— Окстнись! — замахал руками тот. — Была бы нужда душу губить! Тем паче, что здесь, в безвременье, к смерти любого человека завсегда успеешь. И совсем не всё равно, кого с собой брать. Мне на то приметы верные дадены, под кои ты и подходишь.
— Какие приметы?
— Про то сказывать не велено. Однако ж первый, кого я по ним нашёл, мимо Камня пройти не смог... — внезапно спохватившись, он прихлопнул себе рот ладонью.
— Это мимо какого камня? — тут же насторожился я.
— И про то знать до срока не положено. Ну, какого рожна расселся? Пойдём-пойдём! Хотя ужо и сомнительно: дойдёшь ли?
— Почему это я не дойду? — мне стало даже обидно.
— Так ить ты, подобно тому дурню: ему через пустыню идти, а он всю воду раздал!
— Ничего, дойду! — сказал я упрямо. И мы пошли.
Идти мне, действительно, было тяжело: словно брёл по грудь в воде навстречу потоку. В голове гулко шумело. А тут ещё шедший рядом посланник без умолку болтал, нёс какую-то околесицу. Слушать его я был не в силах, поэтому повернулся к нему только тогда, когда он тронул меня за руку.
— Я говорю, отлучиться мне надобно по делам кой-каким, — повторил он, почему-то пряча глаза. — А ты иди всё вперёд, я тебя опосля догоню.
И он куда-то исчез. Я же продолжал продвигаться вперёд, пока не наткнулся на что-то, что при ближнем рассмотрении совершенно ни на что не походило. Лишь только отойдя на несколько шагов, я смог определить, что это такое. Обнаруженное оказалось огромным пальцем гигантской ноги. Великан был такого роста, что, задрав голову вверх, я увидел только колени: всё остальное терялось в сером мареве.
— Коли далее шествовать желаешь, должон ты златою казною откупиться! — прогремел надо мною зычный голос.
«Вот влип! — вяло подумал я. — Ведь ни одной монетки не осталось!»
— Как ни одной? — удивился великан и, стремительно уменьшившись, стал сопоставимого со мной размера. Я смог увидеть его лицо: обрамлённое густой кучерявой бородою, оно напоминало мне то ли Илью Муромца с известной картины Васнецова, то ли юного Карла Маркса.
— Ни одной, — подтвердил я вслух.
— А куда ж дел?
— Отдал.
— Кому?
— Да там, — я слабо мотнул головой назад. — Попросили...
— Жалеешь? — сочувственно прищурился мой собеседник.
— Не в моём обычае, — покачал головой я. — Что сделано, то сделано, назад не воротишь.
— Предъяви-ка мошну! — приказал он.
Я достал пустой мешочек, растянул его края, демонстрируя пустоту внутри, и в тот же момент почувствовал, как руки наливаются тяжестью: кошелёк превратился в большой серебряный кубок с двумя ручками по бокам, за которые я теперь и держался. А мой визави выудил откуда-то из складок своего просторного одеяния крохотную бутылочку диковинной формы и наполнил из неё огромный кубок до краёв.
— Испей! — приказал он.
Я выпил всё. Никакого вкуса у напитка не было, но ощущения, вызванные им, были непередаваемыми. Сравнить это не с чем, но для себя я определил так: словно бы огромный ковш расплавленного металла в болото вылили. Причём болотом на тот момент был я. Необычайный прилив бодрости, энергии, желания действовать!
— Кто от Души даёт, тому сторицей возвращается, — изрёк мой собеседник.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Уже, — ответил он. — Пусть и тебя спасёт.
— Кто ты? Как тебя зовут? — спросил я.
— Не зови ушедшего, ибо путь его долог, но твой не короче, — ответил он и исчез, словно не было. Лишь кошелёк с монетами, истинную цену которых я узнал лишь только сейчас, весомо оттягивал мне руки.
— Вот это-то и был он, Камень, — раздался рядом знакомый голос: я и не заметил, как вернулся Посланник. — Не всех он пропускает. Кого и заворачивает. Но теперь-то я наверняка знаю, что ты и есть он, Предназначенный. Так что вперёд, к твоему Предназначению!
* * *
Необычная улица закончилась. Далее мы шли по гладкой узкой дорожке, стеклянным мостом пронизывающей серую мглу. Никакого тоннеля, о котором повествуют люди, пережившие клиническую смерть, не было. Мы двигались внутри светящегося кокона, который передвигался вместе с нами, отчего казалось, что мы остаёмся на месте, беспомощно перебирая ногами по бесконечной ленте гигантского бегового тренажёра. Посланника вновь разобрал словесный понос, он что-то болтал как разбитной ди-джей, но я его не слушал: думал о своём. Машинально шагая рядом с ним, я развлекался, предаваясь интереснейшему занятию, которое стало для меня доступным благодаря вновь открывшимся способностям: анализировал свою прошедшую жизнь и логически выстраивал её вероятностные изменения при условии, что в какой-то конкретный момент поступил бы по-другому. Вспоминая малейшие нюансы поведения окружавших меня и сопоставляя факты, упущенные в тот момент из вида, я очень ясно видел свои просчёты и ошибки.
«Вот если бы я в пятого августа девяностого года согласился с Михаилом, а Егора послал бы куда подальше... Если бы я седьмого апреля двухтысячного настоял на встрече с Новиковым... Если бы я...»
Пронзительный визг и хлопанье крыльев прервали мои размышлизмы. Ринувшись из окружавшего тумана, несколько страшных летучих существ с яростью атаковали меня, норовя вцепиться в лицо. Перед глазами замелькали их ощеренные пасти, длинные кривые когти, шершавые перепонки кожаных крыльев, маленькие тельца, похожие на набитые дождевыми червями полиэтиленовые пакеты. Я заорал и, размахивая руками как мельничный ветряк, стал отбиваться, то и дело попадая кулаками по чему-то осклизлому. Впрочем, продолжалось это недолго. Вскоре нескольких гадин мне удалось отшвырнуть обратно в серую мглу, откуда они более не вернулись. Ещё одна, шипя и повизгивая, дёргалась у меня под ногами.
Всё это время Посланник стоял рядом, скрестив на груди руки, и с интересом наблюдал, как я расправлялся с этими тварями.
— Хоть бы помог! — попенял ему я. — Чуть ведь не убили! Стоишь тут... Ещё меч нацепил...
— Тебя убить — что рыбу утопить, — ответил он. — Ты ж уже не живой. И пока не живой. А что касаемо помощи, так с химерами справится тот лишь может, кто ими разродился.
— Ты что, хочешь сказать, что это я их сотворил?
— А то! Шёл, поди и думал: «Если бы этак сделал, то так бы было»? Так-то они, химеры, и рождаются! — наставительно произнёс Посланник. — Надо же, сколько ты их насотворял!
Я с омерзением посмотрел на продолжавшую шипеть тварь, наставил на неё пистолетом указательный палец и, имитируя выстрел, произнёс: «Ба-бах!» Ослепительно вспыхнуло, и чудовище бесследно исчезло...
* * *
Не могу сказать, как долго продолжалось наше движение: иногда казалось, что прошло всего несколько часов, иногда — бесконечно долгие недели. Кто его разберёт, этот мир-немир без времени и пространства! Но однажды впереди забрезжил неяркий свет, и вскоре мы вышли на большую ночную поляну. Находилась она в ущелье: с двух сторон метров на пятьдесят вверх возвышались отвесные скалы. Вход в ущелье преграждала стена с массивными деревянными воротами, сложенная из больших кусков необработанного камня. С противоположной стороны начинались густые заросли леса.
— Урочище Девяти Рогов! — торжественно прокомментировал мой спутник.
Действительно, посреди поляны возвышались девять одинаковых и, похоже, рукотворных монолитов высотою метров шесть. Расположенные по кругу диаметром около двадцати метров, они и в самом деле имели форму изогнутых рогов, направленных своими вершинами в одну точку над центром поляны. У основания каждого располагался небольшой светильник из кованого металла, однако язычки пламени в них казались какими-то ненастоящими, неподвижными, не дающими света. Мягкое, не дающее теней свечение голубоватого цвета исходило из туманного сфероидного образования в том месте, куда нацеливались все каменные рога. Прямо под этим необычным светочем — вросшая в землю невысокая, не более метра, каменная платформа, своею формой отдалённо напоминающая христианский крест. Сходство с распятием усугублялось ещё и тем, что на камне, раскинув руки, лежало обнажённое человеческое тело.
Лежавший представлял собой душераздирающее зрелище: низкорослый, неестественно худой, с рахитичным животом и непропорционально большой вытянутой головой. Редкие волосы едва покрывали его темя, на лице же и вовсе растительность отсутствовала напрочь — ни бровей, ни ресниц. При всем при этом он имел неправдоподобно огромные ступни и широчайшие ладони-лопаты. Единственно, чем он мог похвастать при жизни — также неправдоподобно большой детородный орган.
— Это что, труп? — спросил я Посланника.
— Ну, почти... — замялся тот.
— А что он здесь делает?
— Дык... это... тебя дожидается...
— Не понял, — совершенно искренне сказал я.
— Дык... чего уж тут и не понимать-то... Я это... был...
— Чев-во?! Ты что, хочешь сказать, что вот это прекрасное, полное жизненных сил и энергии тело предназначено для того, чтобы я с его помощью свершал судьбоносные дела?! А ну-ка, быстренько признавайся, что ты пошутил!
— Не шутковал я. Это я и есть... был, то бишь.
— Постой-постой! Что-то не стыкуется. Я вот, например, сейчас внешне точно такой же, как и в момент смерти. Значит, и ты...
— Ништо не значит! — нервно перебил он. — Ты ведь нежданно помер. А я долгонько готовился: всё представлял, каким я опосля смертушки стану молодцем-раскрасавцем. Вот оно по-моему и вышло. Да и то сказать: будь я таким при жизни — согласился б тебе тело-то уступить? Так что принимай наследство какое уж есть.
— Не-е, мужик! Так дело не пойдет! Не согласен я таким уродом жить!
— А вот это уж твоё дело! Не хочешь — не надо! Видишь, вон тама, в темноте, тени маячат? Местные пустоцветы. Они и о таком вместилище не первую вечность мечтают. Только скажи громко: «Отрекаюсь от тела!» — увидишь, какой тарарам здесь начнется. Так что, хочешь — выполняй Предназначение, не хочешь — зарабатывай Вечный Схлоп. А я своё Предназначение выполнил, посему свободен. Токмо напоследок должон ещё объяснить тебе, как в мир выйти. Это просто: ляжешь вовнутрь тела, мысли свои в кулак сожмёшь и скажешь: «Я здесь!» Ну, вот и всё. Прощевай! — с этими словами Посланник развернулся и, бодро и весело шагая, исчез в темноте за границей освещённого пространства, оставив меня один на один с этим полутрупом. Я лишь успел заметить, как многочисленные тени, прячущиеся во тьме, шарахнулись от него в стороны, как бабки-приживалки от царя.
Оттягивая неизбежное (да и куда торопиться при наличии отсутствия времени?.. или всё же «при отсутствии наличия»?), я походил вокруг, знакомясь с обстановкой. Урочище обступали высокие утёсы, густо усеянные отверстиями пещер, к каждой из которых вели грубо высеченные в камне ступени. В некоторых из них я побывал и пришёл к выводу, что нахожусь на территории какого-то монастыря. Гроты пещер, поделенные грубо сложенными каменными стенками на маленькие комнаты, служили, видимо, кельями: обстановка каждой состояла лишь из вороха сена и большого камня-алтаря, на котором возлежали предметы культа — по два отшлифованных каменных полушария с высеченными на срезе диагональными крестами: на одном — выступом, на втором — пазом.
Всё вокруг на ощупь — во всяком случае, пока — ощущалось точно таким же ненастоящим, «пенопластовым», как и в моём дворе после того, как на меня рухнула льдина. Даже ручей под горой. Даже огонь в светильнике. И только тело уродца не ощущалось вовсе: рука проходила сквозь него.
Я присел подле «распятия» и задумался. Пролистав свою прошлую жизнь — благо, с моими новыми способностями это было несложно — я пришел к выводу, что мне всё-таки необычайно везло: как будто кто-то отводил от меня неприятности и горе. Едва возникнув, они как бы рассасывались сами собой. Но в природе всё уравновешено, и не дано ли мне моё новое состояние в противовес прежнему?
Свою «реинкарнацию» я оттягивал, сколько мог: уж очень дикой казалась мне мысль о том, что придётся жить в виде такой вот образины. Однако наступил момент, когда мне показалось, что светоч начал меркнуть, а окружающая темнота с ещё сильнее завертевшейся в ней пляской теней подступила пугающе близко. Тогда, внутренне содрогаясь, я лёг на камень, раскинув руки, совместился с уродливым тельцем и произнес обречённо: «Я здесь!»
Урочище Девятирога,
2 сатината 8855 года
«Милости от Обоих! Скоро ли закончатся мои мучения, скоро ль приберёт Один Из Вас мою душу?! О, как не хочется вновь просыпаться, вновь из прекрасного мира снов вступать в этот, страшный и жестокий! Что ж так болит голова? Отчего глаза не раскрыть? Неужто опять перебрал вчера в обжорке „У толстой Дью“? Опять, поди, всё до последнего шестака спустил. А штаны-то?.. О, тарк побери! И штанов нет, опять заложил... и рубаху тоже... Опять где-то голым валяюсь! Глаза бы разлепить, посмотреть: где я? Но нет... нет... нет... Нету моченьки, нет... Посплю ещё чуток... А потом — сигаретку... В тумбочке под телефоном должна лежать заначка — полпачки „Честерфилд“. Что за бредятина? Что такое „телефон“? Что такое „Честерфилд“? „Курить“ — это что, бортничать, пчёл выкуривать? А что такое „обжорка“? И кто такая толстая Дью?»