Страница:
— Скажу вот что: мне кажется, что ты что-то недоговариваешь. Один момент твоего повествования вызывает у меня сомнения. Ты сказал, что на тебя запах тоже не действует. Так почему бы тебе самому не стать лэдом Есуча-оди-тун, раз это так распрекрасно?
— Да, ты прав. Кое о чём я пока умолчал. Впрочем, об этом всё равно придётся говорить, так почему бы и не сейчас? Так вот, для того, чтобы содержимое твоей утробы приобрело необходимые, ценимые здесь качества, требуется соблюдение двух условий. Первое — употребление в пищу строго определённого набора продуктов. Впрочем, со здешними поварами это совершенно не угнетает. Тем более, что не возбраняется пить любые, в том числе и хмельные, напитки. Гораздо сложнее второе условие: абсолютное воздержание от любовных утех, для чего иссекаются некоторые части организма. А у меня семья: две жены, да третью собираюсь подсватать... Дети, опять же...
—...и поэтому ищешь кого-нибудь, кто за тебя подставит под нож эти самые части своего организма?
— Да. И говорю тебе об этом прямо. Но сам посуди: что взамен можешь получить ты, а что я? У тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот! А что приобретаю я? У меня всё есть. Я прибавляю только титул лэда, но при этом теряю свою семью. Согласись, обмен неравноценный.
— Надо подумать, — протянул я, умолчав о том, что предлагающиеся к иссекновению части этого тела давно, если не всегда, являлись лишь бесполезным придатком.
— Конечно, думай! Хоть сколько, хоть целый день! Хотя на твоём месте я бы... Но о чём тут говорить — каждому из нас определено Тем или Другим своё место! Эй, Касерен! — На зов вошёл плечистый паренёк, даже под просторной одеждой которого угадывался крутой рельеф мускулатуры. — Видишь этого господина?
Тот окинул взглядом мою фигурку и не удержался от жалостливой гримасы.
— Его зовут господин Вольф. Отныне он твой хозяин. От всех других обязанностей по дому ты освобождаешься.
Паренёк молча кивнул. На его лице отразилась кислая смесь из послушания и жалости к себе: надо же, быть слугой у такого урода!
— Слушайся его и, что самое главное, оберегай. Вскоре он станет новым лэдом-оди-тун нашего Дома, — Есуча говорил об этом как об уже безоговорочно решённом. И надо было видеть, как волшебно преобразилось лицо слуги. Всё! Отныне он меня обожал, был готов носить на руках и перегрызть горло любому, кто косо посмотрит в мою сторону. — Подожди своего нового хозяина в коридоре.
Касерен вышел, сияя от счастья и распирающего его чувства ответственности за доверенную ему миссию.
— Я думаю, мне пора вернуться в трактир.
— Зачем? — насторожился Есуча.
— Хотя бы для того, чтобы мои друзья не волновались. К тому же, если я и соглашусь, в чём пока до конца не уверен, у меня будет одно обязательное условие.
— Какое?
— Асий.
— Твой спутник? Мудрый старик. Признаться, я хотел поговорить с ним попозже и пригласить его на должность Хранителя Манускриптов Дома, ибо ныне библиотека до невозможности запущена и более похожа на склад, нежели на сокровищницу мудрости.
— Без меня бы он не согласился.
— Как и ты без него. Это радует. Ну что ж, ступай. И молю Обоих в надежде как можно быстрее вновь увидеть здесь и тебя, и его. Касерен проводит тебя.
Суродила,
ночь с 8 на 9 сатината 8855 года
Первое, что я увидел, перешагнув порог трактира, — желчное самодовольное лицо Тринеза, которое с левой стороны венчала огромная лиловая шишка.
— Вот он, хватай его! — завопил доносчик, и моё плечо будто зажали в тиски. Я оглянулся. Оказалось, что в этот раз Тринез пришёл не один, а привёл с собой стражника и ещё четырёх человек. Эти четверо, как-то зло прищуриваясь, вглядывались в моё лицо. Особенно злым показался мне один из них, лысина которого представляла собой огромный рубец, как будто в недавнем прошлом на нём вспыхнули и в момент сгорели все волосы. Из всей компании только держащий меня стражник оставался непробиваемо-спокойным. Глядя на него снизу вверх, я, несмотря на дрожь в коленях и холодок под ложечкой, почувствовал невольное восхищение. Это было что-то! Боевая машина десанта в образе человека! От него прямо-таки веяло непреодолимой мощью и смертью. Касерен, отважно бросившийся меня защищать, куклой отлетел к стене, получив короткий удар левой рукой, и остался лежать без движения, а равнодушное выражение на бородатом лице стражника не изменилось ни на миг.
— Ну что, узнаёшь обидчика? — спросил Тринез лысого.
— Как не узнать, узнал! Такого урода трудно забыть!
— Он, точно он, — закивали головами трое остальных. — Ни с кем эту образину спутать невозможно.
— Ну что, крысобакин сын, попался? — зашипел лысый мне в лицо и, похлопав себя по уродливой плеши, спросил. — Где же те роскошные кудри, которые должны были вырасти после применения твоего бальзама?! Смотри, гадёныш, что стало с моей головой! И за это я заплатил целый катим! Но я с тобой ещё не до конца рассчитался. Вот тебе!
С этими словами он плюнул мне в лицо: ещё один привет от слишком уж часто поминаемого мною Посланника. А лысый продолжал:
— Но окончательно рассчитавшимся с тобою я буду считать себя только тогда, когда собственными глазами увижу, как тебе на медленном огне отжарят левую ногу, как это положено за незаконное врачевание.
— А кроме незаконного врачевания этот мошенник обвиняется в принадлежности к привольным! И я сам, и трактирщик слышали, как он это собственноустно признал! — провозгласил Тринез.
Бледный трактирщик стоял за своей стойкой ни жив, ни мертв, опустив глаза. Понятно, что он подтвердит что угодно: куда ему деваться!
— Веди его в узилище, — приказал Тринез стражнику. — И вот этого прихвати! — указал он на Асия.
— Его-то за что? — возмутился я.
— А для проверки слуха! — съехидничал доносчик.
Всю дорогу до тюрьмы стражник прошагал молча, не обращая внимания на наши с Асием трепыхания. Казалось, он просто не замечает, что в каждой руке у него дёргается по человеку. Нам оставалось только семенить рядом: ощущение такое, словно случайно зацепился за паровоз. Наше незавидное положение усугублял ещё и гнусный Тринез, вприпрыжку бегущий следом и по очереди пинающий то меня, то Асия. В промежутках между грязными ругательствами в наш адрес он самодовольно бормотал:
— Обхитрить меня хотели! До начала войны до вас никому нет дела? Как бы не так! Всех мерзавцев привольных предписано уневоливать, не глядючи ни на ночь, ни на праздник. Так что вам дополнительная наука будет: назавтра война, после, как водится, три дня празднования чьей-нибудь победы, а на пятые сутки о вас, глядишь, и вспомнят, на довольствие поставят. Тухлую воду да гнилые лепёшки принесут. То-то обрадуетесь снеди!
В тюрьме стражник впихнул нас в камеру и, погремев ключами, закрыл на большой висячий замок. Ещё некоторое время покривлявшись перед заменяющей дверь решёткой, ушёл ненавистный Тринез, ехидно пожелав нам приятных сновидений.
Мы сидели на устилающей пол прелой соломе и сквозь решётку безучастно наблюдали за стражником. А тот, подкрепившись каким-то варевом из котелка, принялся за физические упражнения: принял упор лёжа, одну руку завёл за спину, а на другой стал отжиматься. Один, два, три... пятьдесят шесть, пятьдесят семь... девяносто два, девяносто три... Без устали, без малейшего напряжения, как автомат.
— Что нас ожидает, Асий? — спросил я.
— Судя по тому, что наговорил доносчик, — смертная казнь.
— Какая?
— От того зависит, в каковом настроении Строгий Судья пребывать будет. Добрым будет — лёгкую смерть назначит.
— Ни хрена себе, добренький. Послушай, Асий! А Есуча?! По его словам, он знаком со многими влиятельными людьми города. Может быть, он сможет нас вызволить?
— С чего бы ему о нас заботиться?
Я вкратце рассказал своему наставнику обо всём, что видел в Доме Отдохновения и о должностях, которые нам предложил занять Есуча.
— Невелика надёжа, — в сомнении покачал головой старик. — Ни разу не слыхивал о случае, когда привольного отпускали. Непременно всех казнили. Этот закон даже не от лад-лэда. Императорский закон...
— Но ведь я же не привольный!
— Ты в присутствии свидетеля признал, что не являешься ни чьим подданным. Сиречь, ты есть привольный. Трактирщик тебя выгораживать не станет. Кто ты ему? Себе дороже. А чтобы опровергнуть его и доносчика обвинение, надо на каждого, кто показывает против тебя, найти двоих, кто бы за тебя показал, да сверх того ещё одного. Итого пять. А чтобы снять обвинения в незаконном врачевании и того больше надобно: девять.
— Где ж мы их найдём?
— То-то и оно...
— Неужели надеяться не на что?
Асий задумчиво прищурился, глядя на всё ещё продолжающего отжиматься на одной руке охранника.
— Имеется у меня одна задумка, — сказал он. — Токмо слушайся меня безоговорочно, да выполняй всё, что тебе прикажу, безропотно. Согласен?
Я кивнул. Асий подошёл к решётке и обратился к стражнику:
— Усердно делаешь, служивый, но неверно. Ибо только тот труд хорош, что добрые плоды приносит.
Не прекращая своего занятия, тот повернул голову и недоумённо посмотрел на старика.
— Сей юноша покажет тебе, как надлежит делать, — продолжил Асий, после чего скомандовал мне не хуже того генерала. — Упал! Отжался!
Я не видел в этом смысла, однако же перечить не стал, как и договаривались. Принял упор лёжа. Р-раз... ручки дрожат, дыхание перехватывает, зубы стиснуты от напряжения. Д-два... трицепсы (или что там у меня вместо них?) ломит, вместо дыхания — судорожное кряхтение, по спине словно гиппопотам побегал, коленки приросли к полу — не оторвать. Тр... тр... труп! На третьем отжимании — уже труп! Ни рукой, ни ногой не пошевелить! А сверху — голос Асия: «Отжимайся! Я кому сказал? Нешто не понял? Отжимайся!» Ну, чисто сержант-сверхсрочник!
— Не могу... Устал!..
— Ты должен! Отжимайся!
— Нет, не могу. Я устал до невозможности. Не издевайся надо мной!
Тут я услышал рёв разгневанного тигра и, подняв голову, увидел, что стражник, вцепившись в решётку, яростно трясет её, с ненавистью глядя на меня. Я опешил: что случилось, в чём дело? За что он так на меня?
— Успокойся, сын мой, успокойся! — Асий произнес это негромко, но тот почему-то сразу стих. — Ты видишь, какое у этого человека прекрасное немощное тельце? Как мало в нём сил? Как мгновенно оно устаёт? (При этих словах стражник снова взревнул.) Ты хотел бы иметь его?
Со вздохами, похожими на судорожные всхлипы, наш цербер часто-часто закивал головой.
— А получится? — спросил он робко.
— Если нам удастся уговорить моего друга, то вне сомнений, — ответил Асий.
Ёлы-палы! Нечего сказать, хорош планчик! Подложить меня под эту озабоченную гору мышц, а самому в это время смыться! А я-то, я-то! Наставником его считал и другом! Уговорить они меня хотят! Как же! Уже бегу соглашаться! Да лучше уж смерть от топора, на виселице, на дыбе, где угодно — но не под этим бульдозером!
— Успокойся, друг мой! — услышал я голос Асия. — Что тебя так взволновало? Мне казалось, что ты готов пожертвовать своим телом...
— Ага, как же! Спешу, спотыкаясь и падая!..
—...в обмен на это, полное сил. Создавалось впечатление, что то тело, в котором ты находишься, тебя не совсем устраивает.
Ёк! Так это... Это совсем не... Ну я и балбес! Ну и кретин! Как я только мог так подумать про Асия!
— Прости, Асий. Я не то... Я неправильно тебя понял, наклеветал на тебя в мыслях своих. Прости! — я оглянулся: стражник стоял, прижавшись лицом к решетке, с видом напряженного ожидания. Казалось, он расплачется, если я откажусь. — Но, скажи на милость, зачем ему это тело? Почему он так хочет обладать им?
— Этот человек раньше служил в одном из отрядов Неутомимых, гвардии императора. В этих отрядах служат с младенческих лет. Туда отбирают отроков покрепче, потом с ними что-то делают — я не ведаю, что именно — и для них самым наивысшим наслаждением, многократно превосходящим все остальные, становится усталость.
— Свалиться от усталости — как это прекрасно! Как я мечтаю об этом, как давно со мной этого не происходило! — умильным голосом произнес стражник.
— Да, сие их всеобщая беда. Всё время занимаясь физическими упражнениями, годам к двадцати пяти они попросту теряют способность уставать, становясь злыми и раздражительными, неуправляемыми. Одни ищут смерти, другие сгорают во хмелю.
— А я? Вдруг я тоже стану искать смерти, взяв это тело?
— Думаю, что не станешь. Ощущение, к коему стремится Неутомимый, тебе неведомо и уже недостижимо. Так не ведающий опьянения не стремится его достичь.
— Ну что ж, давай попробуем.
— Согласился, согласился! — восторженно зашептал Неутомимый, который, как я понял, особым умом не отличался. И то сказать: везде, где учат качать мускулы и преподают искусство убивать, слишком умные никогда почётом не пользовались. От возбуждения он чуть не приплясывал и несколько раз ронял ключ, пытаясь попасть им в замочную скважину. И вдруг замялся. — А только вот... Как я...
— Что смущает тебя? — спросил его Асий.
— Так ведь... надо же где-то жить... что-то кушать... Не возьмут меня тогда больше в стражники-то, с таким-то телом...
— Об этом не печалься. Мы отведём тебя туда, где «у тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот», — процитировал я Есучу.
Обмен телами произошёл как-то буднично и внешне очень просто. Асий потребовал два куска хлеба. Стражник, смущаясь, протянул надкусанную лепёшку, которую Асий переломил пополам. Порывшись в своем дорожном мешке, старик извлёк из него глиняную бутылочку, накапал из нее на каждый кусок по несколько бесцветных капель и, заставив нас полностью раздеться, уложил рядышком. С трудом сжевав кусок ставшей чрезвычайно горькой лепёшки, я отключился. В себя меня привёл звук, похожий на тот, что издаёт лопнувшая струна. Я открыл глаза и сел. Рядом со мной, так же, как и я, высовываясь из своего тела как из спального мешка, сидел Неутомимый. В своём внетелесном воплощении он явился таким, каким виделся себе в самых сокровенных мечтах: худой, бледный, немощный.
Мы только коротко кивнули друг другу и поменялись местами. Смешно, но, когда я сливался со своим новым, могучим телом, во мне возникло чувство сродни тому, которое я испытал, первый раз садясь за клавиатуру компьютера — радостное предчувствие новых, доселе недоступных возможностей. «Я здесь!» — мысленно произнес я, и сознание вновь померкло.
Очнулся я от того, что кто-то не слишком смело и не очень сильно, но весьма нахально пинал меня в бок, а знакомый противный голос нудно лез в уши:
— А ну вставай, бездельник! Нашёл, с кем спать, извращенец! Из-за твоей похоти чуть не сбежали два опасных преступника! Хорошо ещё, я вовремя подошёл! Вот сообщу обо всём лад-лэду, лишит он тебя своего покровительства!
Ещё не совсем очнувшись, я сел, сграбастал за грудки наклонившегося надо мной Тринеза и в раздражении отпихнул от себя. Как мне показалось, совсем не сильно, но, тем не менее, тот пронёсся сквозь весь тюремный коридор, влетел в открытую дверь камеры, впечатался головой в противоположную стенку и, изрядно оглушённый, тихонечко сполз на солому, где и остался сидеть, выпучив глаза и высунув язык. От произведённого нами шума очнулся и бывший стражник. Он сел и с блаженной улыбкой принялся нежно ощупывать вновь приобретённое тело. К нам подошёл Асий.
— Как звать тебя? — спросил он меня.
— Раньше звали Вольфом. Теперь — не знаю.
— А тебя? — спросил он моего соседа.
— Четыреста Двадцать Первый, — ответил тот.
— А человеческое имя у тебя есть? — продолжал спрашивать старик.
— Не знаю. Меня всегда так звали: Четыреста Двадцать Первый.
— Запомни хорошенько: отныне тебя зовут «господин Вольф», — наставительно сказал я. — И всегда так звали. А в отряде Неутомимых ты никогда не служил. Если кто-нибудь узнает о нашем обмене, твое тело могут у тебя отобрать, не дав ничего взамен. И даже господину Есуче, к которому мы пойдём, этого знать не стоит.
Он быстро-быстро согласно закивал и тут же, перевернувшись, начал делать отжимания. Надо отдать должное его выносливости и стремлению достичь цели: при тех же самых физических параметрах он одолел десять отжиманий, после чего свалился с несказуемо блаженной физиономией.
Когда я уже заканчивал одеваться и пристегивал к бедру ножны кинжала, входная дверь распахнулась. В темницу ворвалась небольшая, человек из десяти, толпа чем попало вооружённых людей: самое «страшное» оружие — ржавый и зазубренный меч с отломанным кончиком. Возглавлял этот отряд Касерен, воинственно размахивая какой-то штуковиной, напоминающей нунчаки.
Мне ещё ни разу не приходилось драться более чем с одним человеком одновременно, но сейчас у меня была твёрдая уверенность: напади они — я справлюсь со всеми. Десяти секунд для этого за глаза хватит. А если осторожно, чтобы никого не покалечить, то пятнадцати. Однажды в прошлой жизни один мой приятель назначил мне встречу у себя дома, но, когда я пришёл, его не оказалось. Мама приятеля предложила мне подождать в его комнате. Он опоздал на три часа. Как я сердился на него тогда, и как благодарен сейчас! Дело в том, что от нечего делать я перелистал всю его богатую библиотеку по карате, кунг-фу, тхэквондо и иже с ними. Теперь всё это мгновенно вспомнилось и, наложившись на немалую боевую подготовку Четыреста Двадцать Первого, сделало меня, осмелюсь думать, одним из лучших рукопашных бойцов здешнего мира.
— Что ты с ним сделал, кровосос антурийский? — завопил Касерен, увидев распростёртое на полу уродливое тельце.
— Полегче на поворотах, уважаемый! Я тебя, как мне помнится, не оскорблял, — ответил я. — С твоим господином ничего страшного: утомился и отдыхает.
— Ты врёшь!
— Не веришь мне — спроси у почтенного старца, — я сделал жест в сторону Асия. Тот утвердительно кивнул.
— Коли так — твое счастье! А теперь защищайся!
— Зачем?
— Как зачем? — опешил Касерен. — Ты что, не понял? Мы пришли за ним.
— Тогда не теряйте времени, забирайте.
— К-как? Ты не будешь защищаться?
— Не буду, — подтвердил я и добавил. — Если нападать не станете.
— Да ты просто струсил! — скривил губы Касерен.
— Струсил, — послушно согласился я.
— Поня-ятно... — презрительно протянул он. — Тогда ещё вот что: мне очень не понравилось, как ты со мной обошёлся в трактире. Поэтому получай! — с этими словами он попытался огреть меня своим приспособлением. Зря он это сделал. Спустя мгновение Касерен сидел на полу с распухающим на глазах носом и, осоловело глядя на вращающиеся вокруг меня в пропеллерном темпе нунчаки, тупо соображал: как так могло случиться, что его собственное оружие его же и ударило.
— Ещё желающие есть? — поинтересовался я. Таковых не оказалось. Штурмующие опустили своё дрекольё и растерянно топтались, не зная, что делать дальше.
— Значит так, — распорядился я, — забирайте всех троих и ведите к господину Есуче. Всё понятно?
Те торопливо закивали. Асий подошёл ко мне и, положив руку на плечо, тихо сказал:
— Всё правильно, друг мой. Так будет лучше для всех нас. Отныне я бы стал для тебя обузой. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. Прощай. Да ведут тебя Оба и твое Предназначение.
И он, не оборачиваясь, пошёл к выходу. Остальные наскоро одели бывшего Четыреста Двадцать Первого, подхватили его на руки и, поддерживая шатающегося Касерена, покинули тюрьму.
В наступившей тишине узилища послышался тихий шорох. Быстро обернувшись, я увидел, что пришедший в себя Тринез пытается на четвереньках пробраться к выходу. На его голове справа, почти симметрично первой, вздувалась ещё одна шишка.
— А ты куда, козлик? А ну, обратно! — прикрикнул я на него. Тринез с юркостью таракана шмыгнул обратно в камеру. Закрывая его на висячий замок, я не без злорадства приговаривал:
— Наука тебе будет: назавтра война, после, как водится, три дня празднования чьей-нибудь победы, а на пятый день о тебе, глядишь, и вспомнят, на довольствие поставят, тухлую воду да гнилые лепёшки принесут. То-то обрадуешься снеди!
Чтобы усугубить страдания этой подленькой душонки, я решил оставить ключ от камеры в зоне досягаемости, но... Длинный стержень ключа очень красиво намотался вокруг одного из прутьев решетки. Сможет размотать обратно — его счастье!
Заперев доносчика, я вышел на улицу и присел на крыльцо тюрьмы. Светало. За всеми этими приключениями ночь пролетела незаметно. В тишине городских улиц до моего слуха донеслось цоканье копыт по булыжнику. Звук в предутренние часы слышен далеко, а потому всадник выехал из-за угла только минут через пять. Уже издали по неясному силуэту я узнал Красного Лучника. Он направился прямиком ко мне и, остановив рика в нескольких шагах от крыльца, произнёс:
— Знаешь ли ты меня?
— Пусть Оба даруют тебе долгие дни, Красный Лучник! Кто ж не знает тебя в славном городе Суродиле! — ответил я. Если его и задел мой ненавязчивый урок вежливости, внешне он этого никак не выдал.
— Хотел бы и я пожелать тебе долгих дней, — продолжил он, — но, боюсь, этого не случится, если не отпустишь старика и убогого, которых привёл сюда вечером.
— Кто они тебе? — спросил я.
— Не важно. Это хорошие люди, и я хочу, чтобы ты их освободил!
— Не могу, и не проси!
— Я не прошу, я приказываю, — вслед за этими словами Красный Лучник выхватил из седельных сумок лук и стрелу, натянул тетиву и нацелился мне в грудь. Сделал это он настолько сноровисто, что все действия показались одним движением.
— Это невозможно... — я нарочито игнорировал наставленное на меня оружие.
Басовито пропела тетива, и знакомая красная змейка устремилась к моему сердцу с неуёмной жаждой крови. Я увидел, как она успела повернуться пару раз, сверкнув яркой киноварью в первом луче показавшегося над крышами солнца, и перехватил стрелу сантиметрах в десяти от своей груди. Несколько мгновений стрела, зажатая в кулаке, ещё вибрировала, потом успокоилась. Я беззаботно почесал ею затылок и продолжил:
—...потому что их там нет.
— Лжёшь... — сказал он неуверенно, ошарашено глядя на стрелу в моих руках.
— Проверь! — предложил я ему, указав стрелой, как указкой, на дверь тюрьмы. Он спрыгнул с рика, шлёпнул его ладонью по шее и, сказав ему «Посторожи-ка, Огонь, этого... ловкача!», прошёл внутрь. Рик, наставив на меня свои грозные рога, стал молча и медленно приближаться. Я спокойно посмотрел ему в глаза, и тут произошло то, что очень трудно описать словами, имеющимся в нашем лексиконе. Каким-то доселе неизвестным способом я ПОЧУВСТВОВАЛ животное, а после этого ОТКРЫЛСЯ ему.
Я ласково гладил сурового Огня по морде, а он, играясь как жеребёнок, пытался ухватить меня губами за воротник. Красного Лучника, в полнейшем удивлении вышедшего обратно, эта картинка окончательно добила, и он опустился на ступеньки рядом со мной.
— Где они? — спросил он немного погодя.
— В безопасности, — ответил я.
— А где именно?
— Чем меньше людей об этом знает, тем в большей безопасности эти люди, — сказал я и, возвращая ему стрелу, добавил. — Ты мой должник
— Я твой должник, — кивнул тот.
— Как ты понимаешь, мне нельзя оставаться в Суродиле. Я бы хотел наняться охранником в караван, который сегодня утром отправляется в Мойилет. Ты можешь дать поручительство начальнику каравана?
— Могу.
ГЛАВА 3
— Да, ты прав. Кое о чём я пока умолчал. Впрочем, об этом всё равно придётся говорить, так почему бы и не сейчас? Так вот, для того, чтобы содержимое твоей утробы приобрело необходимые, ценимые здесь качества, требуется соблюдение двух условий. Первое — употребление в пищу строго определённого набора продуктов. Впрочем, со здешними поварами это совершенно не угнетает. Тем более, что не возбраняется пить любые, в том числе и хмельные, напитки. Гораздо сложнее второе условие: абсолютное воздержание от любовных утех, для чего иссекаются некоторые части организма. А у меня семья: две жены, да третью собираюсь подсватать... Дети, опять же...
—...и поэтому ищешь кого-нибудь, кто за тебя подставит под нож эти самые части своего организма?
— Да. И говорю тебе об этом прямо. Но сам посуди: что взамен можешь получить ты, а что я? У тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот! А что приобретаю я? У меня всё есть. Я прибавляю только титул лэда, но при этом теряю свою семью. Согласись, обмен неравноценный.
— Надо подумать, — протянул я, умолчав о том, что предлагающиеся к иссекновению части этого тела давно, если не всегда, являлись лишь бесполезным придатком.
— Конечно, думай! Хоть сколько, хоть целый день! Хотя на твоём месте я бы... Но о чём тут говорить — каждому из нас определено Тем или Другим своё место! Эй, Касерен! — На зов вошёл плечистый паренёк, даже под просторной одеждой которого угадывался крутой рельеф мускулатуры. — Видишь этого господина?
Тот окинул взглядом мою фигурку и не удержался от жалостливой гримасы.
— Его зовут господин Вольф. Отныне он твой хозяин. От всех других обязанностей по дому ты освобождаешься.
Паренёк молча кивнул. На его лице отразилась кислая смесь из послушания и жалости к себе: надо же, быть слугой у такого урода!
— Слушайся его и, что самое главное, оберегай. Вскоре он станет новым лэдом-оди-тун нашего Дома, — Есуча говорил об этом как об уже безоговорочно решённом. И надо было видеть, как волшебно преобразилось лицо слуги. Всё! Отныне он меня обожал, был готов носить на руках и перегрызть горло любому, кто косо посмотрит в мою сторону. — Подожди своего нового хозяина в коридоре.
Касерен вышел, сияя от счастья и распирающего его чувства ответственности за доверенную ему миссию.
— Я думаю, мне пора вернуться в трактир.
— Зачем? — насторожился Есуча.
— Хотя бы для того, чтобы мои друзья не волновались. К тому же, если я и соглашусь, в чём пока до конца не уверен, у меня будет одно обязательное условие.
— Какое?
— Асий.
— Твой спутник? Мудрый старик. Признаться, я хотел поговорить с ним попозже и пригласить его на должность Хранителя Манускриптов Дома, ибо ныне библиотека до невозможности запущена и более похожа на склад, нежели на сокровищницу мудрости.
— Без меня бы он не согласился.
— Как и ты без него. Это радует. Ну что ж, ступай. И молю Обоих в надежде как можно быстрее вновь увидеть здесь и тебя, и его. Касерен проводит тебя.
Суродила,
ночь с 8 на 9 сатината 8855 года
Первое, что я увидел, перешагнув порог трактира, — желчное самодовольное лицо Тринеза, которое с левой стороны венчала огромная лиловая шишка.
— Вот он, хватай его! — завопил доносчик, и моё плечо будто зажали в тиски. Я оглянулся. Оказалось, что в этот раз Тринез пришёл не один, а привёл с собой стражника и ещё четырёх человек. Эти четверо, как-то зло прищуриваясь, вглядывались в моё лицо. Особенно злым показался мне один из них, лысина которого представляла собой огромный рубец, как будто в недавнем прошлом на нём вспыхнули и в момент сгорели все волосы. Из всей компании только держащий меня стражник оставался непробиваемо-спокойным. Глядя на него снизу вверх, я, несмотря на дрожь в коленях и холодок под ложечкой, почувствовал невольное восхищение. Это было что-то! Боевая машина десанта в образе человека! От него прямо-таки веяло непреодолимой мощью и смертью. Касерен, отважно бросившийся меня защищать, куклой отлетел к стене, получив короткий удар левой рукой, и остался лежать без движения, а равнодушное выражение на бородатом лице стражника не изменилось ни на миг.
— Ну что, узнаёшь обидчика? — спросил Тринез лысого.
— Как не узнать, узнал! Такого урода трудно забыть!
— Он, точно он, — закивали головами трое остальных. — Ни с кем эту образину спутать невозможно.
— Ну что, крысобакин сын, попался? — зашипел лысый мне в лицо и, похлопав себя по уродливой плеши, спросил. — Где же те роскошные кудри, которые должны были вырасти после применения твоего бальзама?! Смотри, гадёныш, что стало с моей головой! И за это я заплатил целый катим! Но я с тобой ещё не до конца рассчитался. Вот тебе!
С этими словами он плюнул мне в лицо: ещё один привет от слишком уж часто поминаемого мною Посланника. А лысый продолжал:
— Но окончательно рассчитавшимся с тобою я буду считать себя только тогда, когда собственными глазами увижу, как тебе на медленном огне отжарят левую ногу, как это положено за незаконное врачевание.
— А кроме незаконного врачевания этот мошенник обвиняется в принадлежности к привольным! И я сам, и трактирщик слышали, как он это собственноустно признал! — провозгласил Тринез.
Бледный трактирщик стоял за своей стойкой ни жив, ни мертв, опустив глаза. Понятно, что он подтвердит что угодно: куда ему деваться!
— Веди его в узилище, — приказал Тринез стражнику. — И вот этого прихвати! — указал он на Асия.
— Его-то за что? — возмутился я.
— А для проверки слуха! — съехидничал доносчик.
Всю дорогу до тюрьмы стражник прошагал молча, не обращая внимания на наши с Асием трепыхания. Казалось, он просто не замечает, что в каждой руке у него дёргается по человеку. Нам оставалось только семенить рядом: ощущение такое, словно случайно зацепился за паровоз. Наше незавидное положение усугублял ещё и гнусный Тринез, вприпрыжку бегущий следом и по очереди пинающий то меня, то Асия. В промежутках между грязными ругательствами в наш адрес он самодовольно бормотал:
— Обхитрить меня хотели! До начала войны до вас никому нет дела? Как бы не так! Всех мерзавцев привольных предписано уневоливать, не глядючи ни на ночь, ни на праздник. Так что вам дополнительная наука будет: назавтра война, после, как водится, три дня празднования чьей-нибудь победы, а на пятые сутки о вас, глядишь, и вспомнят, на довольствие поставят. Тухлую воду да гнилые лепёшки принесут. То-то обрадуетесь снеди!
В тюрьме стражник впихнул нас в камеру и, погремев ключами, закрыл на большой висячий замок. Ещё некоторое время покривлявшись перед заменяющей дверь решёткой, ушёл ненавистный Тринез, ехидно пожелав нам приятных сновидений.
Мы сидели на устилающей пол прелой соломе и сквозь решётку безучастно наблюдали за стражником. А тот, подкрепившись каким-то варевом из котелка, принялся за физические упражнения: принял упор лёжа, одну руку завёл за спину, а на другой стал отжиматься. Один, два, три... пятьдесят шесть, пятьдесят семь... девяносто два, девяносто три... Без устали, без малейшего напряжения, как автомат.
— Что нас ожидает, Асий? — спросил я.
— Судя по тому, что наговорил доносчик, — смертная казнь.
— Какая?
— От того зависит, в каковом настроении Строгий Судья пребывать будет. Добрым будет — лёгкую смерть назначит.
— Ни хрена себе, добренький. Послушай, Асий! А Есуча?! По его словам, он знаком со многими влиятельными людьми города. Может быть, он сможет нас вызволить?
— С чего бы ему о нас заботиться?
Я вкратце рассказал своему наставнику обо всём, что видел в Доме Отдохновения и о должностях, которые нам предложил занять Есуча.
— Невелика надёжа, — в сомнении покачал головой старик. — Ни разу не слыхивал о случае, когда привольного отпускали. Непременно всех казнили. Этот закон даже не от лад-лэда. Императорский закон...
— Но ведь я же не привольный!
— Ты в присутствии свидетеля признал, что не являешься ни чьим подданным. Сиречь, ты есть привольный. Трактирщик тебя выгораживать не станет. Кто ты ему? Себе дороже. А чтобы опровергнуть его и доносчика обвинение, надо на каждого, кто показывает против тебя, найти двоих, кто бы за тебя показал, да сверх того ещё одного. Итого пять. А чтобы снять обвинения в незаконном врачевании и того больше надобно: девять.
— Где ж мы их найдём?
— То-то и оно...
— Неужели надеяться не на что?
Асий задумчиво прищурился, глядя на всё ещё продолжающего отжиматься на одной руке охранника.
— Имеется у меня одна задумка, — сказал он. — Токмо слушайся меня безоговорочно, да выполняй всё, что тебе прикажу, безропотно. Согласен?
Я кивнул. Асий подошёл к решётке и обратился к стражнику:
— Усердно делаешь, служивый, но неверно. Ибо только тот труд хорош, что добрые плоды приносит.
Не прекращая своего занятия, тот повернул голову и недоумённо посмотрел на старика.
— Сей юноша покажет тебе, как надлежит делать, — продолжил Асий, после чего скомандовал мне не хуже того генерала. — Упал! Отжался!
Я не видел в этом смысла, однако же перечить не стал, как и договаривались. Принял упор лёжа. Р-раз... ручки дрожат, дыхание перехватывает, зубы стиснуты от напряжения. Д-два... трицепсы (или что там у меня вместо них?) ломит, вместо дыхания — судорожное кряхтение, по спине словно гиппопотам побегал, коленки приросли к полу — не оторвать. Тр... тр... труп! На третьем отжимании — уже труп! Ни рукой, ни ногой не пошевелить! А сверху — голос Асия: «Отжимайся! Я кому сказал? Нешто не понял? Отжимайся!» Ну, чисто сержант-сверхсрочник!
— Не могу... Устал!..
— Ты должен! Отжимайся!
— Нет, не могу. Я устал до невозможности. Не издевайся надо мной!
Тут я услышал рёв разгневанного тигра и, подняв голову, увидел, что стражник, вцепившись в решётку, яростно трясет её, с ненавистью глядя на меня. Я опешил: что случилось, в чём дело? За что он так на меня?
— Успокойся, сын мой, успокойся! — Асий произнес это негромко, но тот почему-то сразу стих. — Ты видишь, какое у этого человека прекрасное немощное тельце? Как мало в нём сил? Как мгновенно оно устаёт? (При этих словах стражник снова взревнул.) Ты хотел бы иметь его?
Со вздохами, похожими на судорожные всхлипы, наш цербер часто-часто закивал головой.
— А получится? — спросил он робко.
— Если нам удастся уговорить моего друга, то вне сомнений, — ответил Асий.
Ёлы-палы! Нечего сказать, хорош планчик! Подложить меня под эту озабоченную гору мышц, а самому в это время смыться! А я-то, я-то! Наставником его считал и другом! Уговорить они меня хотят! Как же! Уже бегу соглашаться! Да лучше уж смерть от топора, на виселице, на дыбе, где угодно — но не под этим бульдозером!
— Успокойся, друг мой! — услышал я голос Асия. — Что тебя так взволновало? Мне казалось, что ты готов пожертвовать своим телом...
— Ага, как же! Спешу, спотыкаясь и падая!..
—...в обмен на это, полное сил. Создавалось впечатление, что то тело, в котором ты находишься, тебя не совсем устраивает.
Ёк! Так это... Это совсем не... Ну я и балбес! Ну и кретин! Как я только мог так подумать про Асия!
— Прости, Асий. Я не то... Я неправильно тебя понял, наклеветал на тебя в мыслях своих. Прости! — я оглянулся: стражник стоял, прижавшись лицом к решетке, с видом напряженного ожидания. Казалось, он расплачется, если я откажусь. — Но, скажи на милость, зачем ему это тело? Почему он так хочет обладать им?
— Этот человек раньше служил в одном из отрядов Неутомимых, гвардии императора. В этих отрядах служат с младенческих лет. Туда отбирают отроков покрепче, потом с ними что-то делают — я не ведаю, что именно — и для них самым наивысшим наслаждением, многократно превосходящим все остальные, становится усталость.
— Свалиться от усталости — как это прекрасно! Как я мечтаю об этом, как давно со мной этого не происходило! — умильным голосом произнес стражник.
— Да, сие их всеобщая беда. Всё время занимаясь физическими упражнениями, годам к двадцати пяти они попросту теряют способность уставать, становясь злыми и раздражительными, неуправляемыми. Одни ищут смерти, другие сгорают во хмелю.
— А я? Вдруг я тоже стану искать смерти, взяв это тело?
— Думаю, что не станешь. Ощущение, к коему стремится Неутомимый, тебе неведомо и уже недостижимо. Так не ведающий опьянения не стремится его достичь.
— Ну что ж, давай попробуем.
— Согласился, согласился! — восторженно зашептал Неутомимый, который, как я понял, особым умом не отличался. И то сказать: везде, где учат качать мускулы и преподают искусство убивать, слишком умные никогда почётом не пользовались. От возбуждения он чуть не приплясывал и несколько раз ронял ключ, пытаясь попасть им в замочную скважину. И вдруг замялся. — А только вот... Как я...
— Что смущает тебя? — спросил его Асий.
— Так ведь... надо же где-то жить... что-то кушать... Не возьмут меня тогда больше в стражники-то, с таким-то телом...
— Об этом не печалься. Мы отведём тебя туда, где «у тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот», — процитировал я Есучу.
Обмен телами произошёл как-то буднично и внешне очень просто. Асий потребовал два куска хлеба. Стражник, смущаясь, протянул надкусанную лепёшку, которую Асий переломил пополам. Порывшись в своем дорожном мешке, старик извлёк из него глиняную бутылочку, накапал из нее на каждый кусок по несколько бесцветных капель и, заставив нас полностью раздеться, уложил рядышком. С трудом сжевав кусок ставшей чрезвычайно горькой лепёшки, я отключился. В себя меня привёл звук, похожий на тот, что издаёт лопнувшая струна. Я открыл глаза и сел. Рядом со мной, так же, как и я, высовываясь из своего тела как из спального мешка, сидел Неутомимый. В своём внетелесном воплощении он явился таким, каким виделся себе в самых сокровенных мечтах: худой, бледный, немощный.
Мы только коротко кивнули друг другу и поменялись местами. Смешно, но, когда я сливался со своим новым, могучим телом, во мне возникло чувство сродни тому, которое я испытал, первый раз садясь за клавиатуру компьютера — радостное предчувствие новых, доселе недоступных возможностей. «Я здесь!» — мысленно произнес я, и сознание вновь померкло.
* * *
Очнулся я от того, что кто-то не слишком смело и не очень сильно, но весьма нахально пинал меня в бок, а знакомый противный голос нудно лез в уши:
— А ну вставай, бездельник! Нашёл, с кем спать, извращенец! Из-за твоей похоти чуть не сбежали два опасных преступника! Хорошо ещё, я вовремя подошёл! Вот сообщу обо всём лад-лэду, лишит он тебя своего покровительства!
Ещё не совсем очнувшись, я сел, сграбастал за грудки наклонившегося надо мной Тринеза и в раздражении отпихнул от себя. Как мне показалось, совсем не сильно, но, тем не менее, тот пронёсся сквозь весь тюремный коридор, влетел в открытую дверь камеры, впечатался головой в противоположную стенку и, изрядно оглушённый, тихонечко сполз на солому, где и остался сидеть, выпучив глаза и высунув язык. От произведённого нами шума очнулся и бывший стражник. Он сел и с блаженной улыбкой принялся нежно ощупывать вновь приобретённое тело. К нам подошёл Асий.
— Как звать тебя? — спросил он меня.
— Раньше звали Вольфом. Теперь — не знаю.
— А тебя? — спросил он моего соседа.
— Четыреста Двадцать Первый, — ответил тот.
— А человеческое имя у тебя есть? — продолжал спрашивать старик.
— Не знаю. Меня всегда так звали: Четыреста Двадцать Первый.
— Запомни хорошенько: отныне тебя зовут «господин Вольф», — наставительно сказал я. — И всегда так звали. А в отряде Неутомимых ты никогда не служил. Если кто-нибудь узнает о нашем обмене, твое тело могут у тебя отобрать, не дав ничего взамен. И даже господину Есуче, к которому мы пойдём, этого знать не стоит.
Он быстро-быстро согласно закивал и тут же, перевернувшись, начал делать отжимания. Надо отдать должное его выносливости и стремлению достичь цели: при тех же самых физических параметрах он одолел десять отжиманий, после чего свалился с несказуемо блаженной физиономией.
Когда я уже заканчивал одеваться и пристегивал к бедру ножны кинжала, входная дверь распахнулась. В темницу ворвалась небольшая, человек из десяти, толпа чем попало вооружённых людей: самое «страшное» оружие — ржавый и зазубренный меч с отломанным кончиком. Возглавлял этот отряд Касерен, воинственно размахивая какой-то штуковиной, напоминающей нунчаки.
Мне ещё ни разу не приходилось драться более чем с одним человеком одновременно, но сейчас у меня была твёрдая уверенность: напади они — я справлюсь со всеми. Десяти секунд для этого за глаза хватит. А если осторожно, чтобы никого не покалечить, то пятнадцати. Однажды в прошлой жизни один мой приятель назначил мне встречу у себя дома, но, когда я пришёл, его не оказалось. Мама приятеля предложила мне подождать в его комнате. Он опоздал на три часа. Как я сердился на него тогда, и как благодарен сейчас! Дело в том, что от нечего делать я перелистал всю его богатую библиотеку по карате, кунг-фу, тхэквондо и иже с ними. Теперь всё это мгновенно вспомнилось и, наложившись на немалую боевую подготовку Четыреста Двадцать Первого, сделало меня, осмелюсь думать, одним из лучших рукопашных бойцов здешнего мира.
— Что ты с ним сделал, кровосос антурийский? — завопил Касерен, увидев распростёртое на полу уродливое тельце.
— Полегче на поворотах, уважаемый! Я тебя, как мне помнится, не оскорблял, — ответил я. — С твоим господином ничего страшного: утомился и отдыхает.
— Ты врёшь!
— Не веришь мне — спроси у почтенного старца, — я сделал жест в сторону Асия. Тот утвердительно кивнул.
— Коли так — твое счастье! А теперь защищайся!
— Зачем?
— Как зачем? — опешил Касерен. — Ты что, не понял? Мы пришли за ним.
— Тогда не теряйте времени, забирайте.
— К-как? Ты не будешь защищаться?
— Не буду, — подтвердил я и добавил. — Если нападать не станете.
— Да ты просто струсил! — скривил губы Касерен.
— Струсил, — послушно согласился я.
— Поня-ятно... — презрительно протянул он. — Тогда ещё вот что: мне очень не понравилось, как ты со мной обошёлся в трактире. Поэтому получай! — с этими словами он попытался огреть меня своим приспособлением. Зря он это сделал. Спустя мгновение Касерен сидел на полу с распухающим на глазах носом и, осоловело глядя на вращающиеся вокруг меня в пропеллерном темпе нунчаки, тупо соображал: как так могло случиться, что его собственное оружие его же и ударило.
— Ещё желающие есть? — поинтересовался я. Таковых не оказалось. Штурмующие опустили своё дрекольё и растерянно топтались, не зная, что делать дальше.
— Значит так, — распорядился я, — забирайте всех троих и ведите к господину Есуче. Всё понятно?
Те торопливо закивали. Асий подошёл ко мне и, положив руку на плечо, тихо сказал:
— Всё правильно, друг мой. Так будет лучше для всех нас. Отныне я бы стал для тебя обузой. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. Прощай. Да ведут тебя Оба и твое Предназначение.
И он, не оборачиваясь, пошёл к выходу. Остальные наскоро одели бывшего Четыреста Двадцать Первого, подхватили его на руки и, поддерживая шатающегося Касерена, покинули тюрьму.
В наступившей тишине узилища послышался тихий шорох. Быстро обернувшись, я увидел, что пришедший в себя Тринез пытается на четвереньках пробраться к выходу. На его голове справа, почти симметрично первой, вздувалась ещё одна шишка.
— А ты куда, козлик? А ну, обратно! — прикрикнул я на него. Тринез с юркостью таракана шмыгнул обратно в камеру. Закрывая его на висячий замок, я не без злорадства приговаривал:
— Наука тебе будет: назавтра война, после, как водится, три дня празднования чьей-нибудь победы, а на пятый день о тебе, глядишь, и вспомнят, на довольствие поставят, тухлую воду да гнилые лепёшки принесут. То-то обрадуешься снеди!
Чтобы усугубить страдания этой подленькой душонки, я решил оставить ключ от камеры в зоне досягаемости, но... Длинный стержень ключа очень красиво намотался вокруг одного из прутьев решетки. Сможет размотать обратно — его счастье!
Заперев доносчика, я вышел на улицу и присел на крыльцо тюрьмы. Светало. За всеми этими приключениями ночь пролетела незаметно. В тишине городских улиц до моего слуха донеслось цоканье копыт по булыжнику. Звук в предутренние часы слышен далеко, а потому всадник выехал из-за угла только минут через пять. Уже издали по неясному силуэту я узнал Красного Лучника. Он направился прямиком ко мне и, остановив рика в нескольких шагах от крыльца, произнёс:
— Знаешь ли ты меня?
— Пусть Оба даруют тебе долгие дни, Красный Лучник! Кто ж не знает тебя в славном городе Суродиле! — ответил я. Если его и задел мой ненавязчивый урок вежливости, внешне он этого никак не выдал.
— Хотел бы и я пожелать тебе долгих дней, — продолжил он, — но, боюсь, этого не случится, если не отпустишь старика и убогого, которых привёл сюда вечером.
— Кто они тебе? — спросил я.
— Не важно. Это хорошие люди, и я хочу, чтобы ты их освободил!
— Не могу, и не проси!
— Я не прошу, я приказываю, — вслед за этими словами Красный Лучник выхватил из седельных сумок лук и стрелу, натянул тетиву и нацелился мне в грудь. Сделал это он настолько сноровисто, что все действия показались одним движением.
— Это невозможно... — я нарочито игнорировал наставленное на меня оружие.
Басовито пропела тетива, и знакомая красная змейка устремилась к моему сердцу с неуёмной жаждой крови. Я увидел, как она успела повернуться пару раз, сверкнув яркой киноварью в первом луче показавшегося над крышами солнца, и перехватил стрелу сантиметрах в десяти от своей груди. Несколько мгновений стрела, зажатая в кулаке, ещё вибрировала, потом успокоилась. Я беззаботно почесал ею затылок и продолжил:
—...потому что их там нет.
— Лжёшь... — сказал он неуверенно, ошарашено глядя на стрелу в моих руках.
— Проверь! — предложил я ему, указав стрелой, как указкой, на дверь тюрьмы. Он спрыгнул с рика, шлёпнул его ладонью по шее и, сказав ему «Посторожи-ка, Огонь, этого... ловкача!», прошёл внутрь. Рик, наставив на меня свои грозные рога, стал молча и медленно приближаться. Я спокойно посмотрел ему в глаза, и тут произошло то, что очень трудно описать словами, имеющимся в нашем лексиконе. Каким-то доселе неизвестным способом я ПОЧУВСТВОВАЛ животное, а после этого ОТКРЫЛСЯ ему.
* * *
Я ласково гладил сурового Огня по морде, а он, играясь как жеребёнок, пытался ухватить меня губами за воротник. Красного Лучника, в полнейшем удивлении вышедшего обратно, эта картинка окончательно добила, и он опустился на ступеньки рядом со мной.
— Где они? — спросил он немного погодя.
— В безопасности, — ответил я.
— А где именно?
— Чем меньше людей об этом знает, тем в большей безопасности эти люди, — сказал я и, возвращая ему стрелу, добавил. — Ты мой должник
— Я твой должник, — кивнул тот.
— Как ты понимаешь, мне нельзя оставаться в Суродиле. Я бы хотел наняться охранником в караван, который сегодня утром отправляется в Мойилет. Ты можешь дать поручительство начальнику каравана?
— Могу.
ГЛАВА 3
ИМПЕРАТОРСКАЯ ОХОТА
Дорога на Мойилет,
10 сатината — 16 кумината 8855 года
Как оказалось, караван-лэд Колт принял бы меня с радостью даже без поручительства Красного Лучника. Он испытывал существенный дефицит кадров: трое из нанятых им охранников оказались ярыми фанатами военных матчей и, заслышав о предстоящей баталии, остались в Суродиле, не прельстившись даже на солидную прибавку к оплате. Любитель пофилософствовать и порассказать о своей богатой событиями жизни, Колт в моем лице обрёл не только недостающую штатную единицу, но и внимательного слушателя. Его байки служили для меня обширнейшей кладовой, из которой я черпал знания о местных нравах. Конечно, многое мне уже поведал Асий. Но разве можно сравнить рассказы старца, хотя и мудрого, но знающего о кипучей стороне жизни лишь понаслышке, и того, кто не представляет свое существование без приключений и авантюр.
— Мойилет — это только пригород столицы, — рассказывал Колт, беспечно развалившись под тентом в качающейся повозке, — а сам Суонар расположен в громадном каньоне, из которого есть только один выход, да и тот перегорожен Большой Стеной. Впрочем, стену ты сам увидишь. А вот Суонар тебе увидеть не суждено: туда простой люд не пускают. Живут там только Мечпредержащие и те, кого они набрали себе в слуги да в имперское войско. А что касается самого Мойилета, то это самый дурной городишка из всех, что я знаю: ни одного мастерового, даже рика перековать негде. Всё сплошь чиновники, купчики, трактирщики...
Караван, состоящий из одиннадцати запряжённых волами повозок, без особой спешки двигался в сторону Мойилета. Дорога пролегала по океанскому побережью, то петляя между небольших скал, то ныряя в густые тропические рощицы, где среди листьев буйной растительности то и дело мелькали яркие птахи. Не слишком часто встречающиеся на пути дрогоуты мало походили на те, что я видел на Божьей Столешнице: крепостных стен вокруг поселения здесь не возводили. Справа что-то тихо бормотал океан — Полуденное Море. Беспрестанный мерный шум прибоя стал привычным и оттого почти незаметным. Непрекращающийся лёгкий бриз давным-давно сдул с наезженной дороги всю пыль и овевал нас ласковой прохладой. Слева вдали тянулась нескончаемая скальная стена с ровной, словно отрезанной по линейке вершиной. Высоту этого массива с большого расстояния определить трудно, и я поинтересовался об этом у Колта.
10 сатината — 16 кумината 8855 года
Как оказалось, караван-лэд Колт принял бы меня с радостью даже без поручительства Красного Лучника. Он испытывал существенный дефицит кадров: трое из нанятых им охранников оказались ярыми фанатами военных матчей и, заслышав о предстоящей баталии, остались в Суродиле, не прельстившись даже на солидную прибавку к оплате. Любитель пофилософствовать и порассказать о своей богатой событиями жизни, Колт в моем лице обрёл не только недостающую штатную единицу, но и внимательного слушателя. Его байки служили для меня обширнейшей кладовой, из которой я черпал знания о местных нравах. Конечно, многое мне уже поведал Асий. Но разве можно сравнить рассказы старца, хотя и мудрого, но знающего о кипучей стороне жизни лишь понаслышке, и того, кто не представляет свое существование без приключений и авантюр.
— Мойилет — это только пригород столицы, — рассказывал Колт, беспечно развалившись под тентом в качающейся повозке, — а сам Суонар расположен в громадном каньоне, из которого есть только один выход, да и тот перегорожен Большой Стеной. Впрочем, стену ты сам увидишь. А вот Суонар тебе увидеть не суждено: туда простой люд не пускают. Живут там только Мечпредержащие и те, кого они набрали себе в слуги да в имперское войско. А что касается самого Мойилета, то это самый дурной городишка из всех, что я знаю: ни одного мастерового, даже рика перековать негде. Всё сплошь чиновники, купчики, трактирщики...
Караван, состоящий из одиннадцати запряжённых волами повозок, без особой спешки двигался в сторону Мойилета. Дорога пролегала по океанскому побережью, то петляя между небольших скал, то ныряя в густые тропические рощицы, где среди листьев буйной растительности то и дело мелькали яркие птахи. Не слишком часто встречающиеся на пути дрогоуты мало походили на те, что я видел на Божьей Столешнице: крепостных стен вокруг поселения здесь не возводили. Справа что-то тихо бормотал океан — Полуденное Море. Беспрестанный мерный шум прибоя стал привычным и оттого почти незаметным. Непрекращающийся лёгкий бриз давным-давно сдул с наезженной дороги всю пыль и овевал нас ласковой прохладой. Слева вдали тянулась нескончаемая скальная стена с ровной, словно отрезанной по линейке вершиной. Высоту этого массива с большого расстояния определить трудно, и я поинтересовался об этом у Колта.