На берегу Рубинчик всунул в руки Джину кинокамеру и попросил снять его на фоне акул по возможности ближе к этим обитателям моря. Джин отказался, сославшись на некоторую опасность такого предприятия.
   — В этом как раз все дело, старичок, — сказал Рубинчик. — Представляешь, прокручу эти кадры, ведь обалдеют же мальчики и девочки.
   — Нет, я не буду тебя снимать, — решительно заявил Джин.
   Рубинчик задумчиво посмотрел на него.
   — Мне не хотелось бы в тебе разочаровываться, старик.
   Джин сплюнул в досаде.
   — Ну пошли!
   Под водой в обществе трех акул Рубинчик вел себя со сдержанной наглостью. Жестами он показывал Джину, как снимать, проплывал под брюхом акул, а один раз поплыл прямо на камеру рядом с одной из них, словно ведя под руку солидную даму.
   На берегу Джин, чертыхаясь и смеясь, нанес Рубинчику несколько шутливых ударов по брюшному прессу. Парень этот ему определенно нравился.
   — Слушай, старик, какая у тебя мускулатура потрясная! — сказал Рубинчик. — Как это ты накачался? Культуризмом занимался или изометрией?
   Джин догадался, что он имеет в виду «масл билдинг», искусственное формирование атлетической фигуры.
   — Я занимался по системе «Атласа», — скромно сказал он.
   Глаза Рубинчика загорелись жгучим любопытством.
   — Что это за система? Почему не знаю?!
   «У них, наверное, нет системы „Атласа“, — подумал Джин и, засмеявшись, сказал:
   — Да это мы сами с ребятами придумали.
   — Ты должен мне ее записать, — сказал Рубинчик. — А то, браток, от этой морской жизни у меня уже стали появляться кое-какие «соцнакопления».
   Он похлопал себя по безупречному животу
   — У меня нет пера, — сказал Джин.
   — А это что? — Рубинчик нагнулся и выхватил из кармана лежащей на песке куртки его, Джина, страшную ручку, таящую в себе, по крайней мере, десять мгновенных смертей.
   — Ух ты! Вот это фирма! — восхищенно сказал Рубинчик, крутя ручку в руках. — Где достал?
   — Дай сюда! — Джин выхватил ручку.
   — Да что ты такой прижимистый? — удивился Рубинчик.
   — Это японский «пайлот». Купил по случаю в Риге, — сказал Джин. — С ней надо осторожно обращаться, а то выльются все чернила.
   Они легли на песок в тени высокой известковой скалы совершенно фантастической формы. Джин начал записывать на клочке бумаги систему «Атласа». Писал он осторожно, стараясь не употреблять английских терминов. Марк курил и посвистывал, наслаждаясь жизнью.
   — Какая у тебя родинка забавная на руке! — сказал он. — Надо же, где села, — между большим и указательным! Вот как странно распределяется меланин.
   — Да, — усмехнулся Джин, — это у нас фамильная, и у отца такая была и у деда.
   — Что ты говоришь? — удивился Рубинчик. — А ведь есть кретины, отрицающие генетику.
   Родинку эту напаяли Джину на кисть правой руки третьего дня на Окинаве взамен устаревших капсул, что зашиваются в воротник. В случае захвата достаточно было откусить эту родинку, и наступала мгновенная смерть.
   Они были совершенно одни на небольшом пляже, полумесяцем выгибающемся вокруг удивительно красивой бухты. В открытое море из этой бухты можно было попасть лишь по извилистым коридорчикам меж бесчисленных причудливых известковых скал. Кое-где между скал был виден слепящий горизонт, там иногда проходил контур крылатого сампана. Волны тихо лизали ноздреватый песок, из дырочек выбегали крошечные шустрые крабы. Тишина, идиллия, райская жизнь…
   — Слушай, Жека, — проговорил Марк. — Тебе, наверно, в этом госпитале много приходится оперировать, а?
   — Конечно, — ответил Джин.
   — Резекцию желудка небось уже делаешь?
   Джин вспомнил, что резекция желудка у американских молодых хирургов считается эталоном зрелости.
   — Да, — сказал он, — я уже сделал самостоятельно восемь резекций.
   — Эх! — с досадой воскликнул Рубинчик и хлопнул ладонью по колену. — Понимаешь, старик, хирургия — моя тайная порочная страсть. Я еще после четвертого курса на практике втихаря сделал аппендэктомию, а на шестом курсе ассистировал самому Круглову, да, да, можешь не верить… ну, правда, всего лишь третьим ассистентом, крючок держал и сушил, но все-таки и лигатуру одну навел… И вот, понимаешь ли, соблазнился на романтику, ушел в судовые врачи. Жизнь, конечно, шикарная, но дисквалифицируюсь, старичок, со страшной силой. Вот отплаваю, женюсь на Фуонг, придется все сначала начинать… А ты по какому методу делаешь резекцию?
   — По методу Табуки, — сказал Джин.
   — Как? — изумился Рубинчик. — Табуки? Я даже не слышал. Новенькое что-то? Ну-ка расскажи с самого начала.
   Джин мучительно начал вспоминать операцию, на которой он как-то ассистировал профессору Лоуренсу. Он старался употреблять только латинские названия органов и тканей, потому что совершенно не знал русской медицинской терминологии. Рубинчик слушал затаив дыхание: казалось, даже уши у него приподнялись.
   — Ну, ты даешь, Жека, по-латыни! — восхищенно пробормотал он.
   — …потом фиксируем апоневрозис, — продолжал Джин.
   — Не считай меня за идиота! — вдруг заревел Рубинчик.
   Джин мгновенно вскочил на колени, напрягся.
   — Ты что, с ума сошел? — спросил он.
   — Табуки! Какой, к черту, Табуки! Ты рассказываешь способ Вишневского! Меня не купишь! Помню все-таки кое-что! — разорался Рубинчик. — Пижон ты, Жека!
   Возмущенный, он вскочил, подошел к воде, поплескался там немного и пошел обратно к Джину, с лицом счастливым и безмятежным. Он поднял руки, обнял его, потискал немного и запел, приплясывая, какую-то странную песню.
   — Ты бывал, Жека, в Коктебеле?
   — Нет, не приходилось.
   — Знаешь, старичок, там есть где развернуться.
   — Со страшной силой? — спросил Джин и подмигнул. Он уже начал усваивать лексикон ленинградских молодых специалистов.
   — Ты какой водный спорт больше всего любишь? — спросил Рубинчик.
   — Серфинг, — ответил Джин. — Ничего не знаю лучше серфинга.
   — Что? — наморщил напряженно лоб Рубинчик. — Что за серфинг? Постой, постой… о!.. Вот я темный человек… вспомнил! Это по волне, стоя на доске, да? Так у нас этого, по-моему, вообще нет. Это где-то на Гавайях…
   — Мы делаем серфинг на Балтике, — сказал Джин. Он закинул руки за голову, лег и сквозь опущенные ресницы стал следить за Рубинчиком.
   — Загибаешь! — крикнул Рубинчик. — Бессовестно, по-пижонски загибаешь!
   Джин усмехнулся. Парень этот, с его непосредственными, чуть ли не детскими реакциями, почти перестал внушать ему опасения. Милое дитя природы, да и только.
   — Слушай, Марк, — лениво пробормотал он, — не пора ли нам в город? Железная жара, не так ли?
   — Ты прав, старик. Кризис жанра, — сказал Рубинчик и поднял листочек с записью системы «Атласа».
   — Любопытно, — бормотал он, читая, — динамическая ротация пелвиса… Это как же позволишь понимать, старикашечка?
   Джин вскочил и продемонстрировал движение, похожее на движение хула-хупа.
   — Вращение таза, стало быть? — сказал Рубинчик
   — Ну да! — вскричал Джин. — Таза! Именно таза!
   — А-а, — протянул Рубинчик, — пелвис ведь — это таз. Пелвис — элвис. Элвис Пресли.
   — Ну да! — воскликнул Джин. — Его так и дразнили. Он пел и крутил задом, а ребята свистели и кричали ему: «Элвис-Пелвис!»
   Рубинчик хохотнул и лег на песок.
   — Поехали, Марик! — сказал Джин. — Я одеваюсь.
   Совершенно автоматическим движением он взялся не за свои китайские штаны, а за рубинчиковские джинсы с кожаной фирменной наклейкой «Wrangler».
   — Ты чего мою фирму схватил? — тихо спросил Рубинчик.
   Джин засмеялся, отбросил джинсы и стал влезать в китайские штаны.
   — Ты знаешь, Жека, — сказал Рубинчик, — я часто вспоминал этого вашего Августа Калиньша. Вот заводила этот рыжий…
   — Да, да, — сказал, смеясь, Джин, — рыжая бестия.
   — Мы с ним часто назначали свидания чувихам на историческом рижском месте. Помнишь, часы на «плешке» возле Центрального рынка?
   — Еще бы не помнить, — сказал Джин и хлопнул Рубинчика по животу. — Пошли, старик!
   Рубинчик встал и пошел к морю. Возле самой воды он сел и обхватил колени руками. Джин надел майку, сандалии, повернулся — огромная мускулистая спина Рубинчика, похожая на спину гимнаста со знаменитой картины Пикассо, была неподвижна. Джин подошел к нему и положил руку на плечо.
   — Поехали, старичок.
   — Август Калиньш не рыжий, он черный, — задумчиво проговорил Рубинчик, глядя в море. — А часы и «плешка» рижская вовсе не у Центрального рынка. Она наискосок от кафе «Луна»… А пелвис — это, по-нашему, просто таз. И метода Табуки никто из наших студяр не знает, у нас известен метод Вишневского. А «свейке» — это по-латышски «привет». Мне кажется, ты неправильный парень, Женя, — он быстро взглянул на Джина и снова перевел взгляд на море. — Ты какой-то очень неправильный парень…
   Джин захохотал, стукнул несколько раз Рубинчика по спине.
   — Ты все-таки безумец, Марк! Я же над тобой подшучивал. Неужели не понял?
   — Подшучивал, значит… — проговорил Рубинчик, не двигаясь с места.
   Джин отошел от него и вынул из кармана куртки авторучку «пайлот».
   Инструкция разведки самым категорическим образом рекомендует (точнее — приказывает): человек, который тебя подозревает, должен быть уничтожен при первом удобном случае. Более удобного случая придумать было нельзя.
   Джин направил ручку тыльной стороной в сторону Рубинчика, повернул золотое кольцо сначала вправо, потом влево. Оставалось нажать обнажившуюся еле заметную кнопочку, и…
   Джин поставил ручку на предохранитель и бросил ее на песок. Прыгнул к своей сумке, достал карандаш с парализующими капсулами и, не раздумывая больше ни секунды, выстрелил в широкую спину.
   Марк хлопнул ладонью по спине. Ему показалось, что его ужалил москит. Секунду он сидел неподвижно, потом спрыгнул с камня и повернулся. Перед ним в напряженной позе стоял высокий светлоглазый парень, чужой парень. Страшная, окончательная догадка молнией пронзила Марка.
   — Сука! — крикнул он, бросился вперед, и тут подкосились его ноги.
   Джин оттащил бесчувственное тяжелое тело в маленький грот, последний раз взглянул на лицо неугомонного доктора, приподнял ему веки — зрачки безвольно закатились под свод черепа, обыскал одежду Рубинчика, вынул морской паспорт, быстро оделся и пошел прочь.
   Он нарушил инструкцию. Он не убил этого первого советского парня, которого встретил на своем смертоносном пути. Этот парень ему просто понравился. Он не мог убить парня, который так ему понравился. Он парализовал его ровно на десять часов. За это время он успеет поставить радиомину на нефтяном причале вражеского порта.

Глава двадцать первая.
Бизон ждет пуму на чашку кофе

   В воротах порта Джин показал морской паспорт Рубинчика и его беспрепятственно пропустили. У нефтяного причала было второе КПП, но и здесь один лишь вид советского морского паспорта открыл ему дорогу.
   Неторопливым шагом, как бы гуляя, Джин пошел вдоль причала. Громада танкера, покрытого шаровой краской, возвышалась над ним. С борта доносились веселые голоса, стук мяча. Там на огромном люке одного танка несколько парней играли в волейбол. Палубы спардека были пустынны, но, когда Джин приблизился, открылась одна из дверей, появился какой-то человек и стал развешивать на веревке мокрые тельняшки и трусы. Джин уже поравнялся с трапом, когда этот человек окликнул его:
   — Эй, Евгений! Привет!
   Джин поднял голову и увидел улыбающееся лицо Сергея Рубцова.
   — Привет, Сергей! — крикнул он.
   — А где ты Марика потерял? — крикнул Сергей.
   — Он застрял в кафе, болтает с Фуонг.
   Сергей захохотал.
   — Все понятно! Романтическая любовь! Рыбы-то много наловили?
   — Ты знаешь, он совершенно сумасшедший, этот ваш доктор! — крикнул Джин. — Заставил меня снимать его на фоне акул.
   Сергей захохотал еще пуще.
   — А в Гамбурге, в зоопарке, он позировал в вольере с белыми медведями. Шиз! Ну, поднимайся, Жека! Климашкин! — крикнул он вахтенному матросу. — Пропусти этого товарища!
   — Я здесь Марка подожду, Сережа! — крикнул Джин. — Погуляю пока, посмотрю на порт. Он минут через десять явится.
   — О'кей! — крикнул Сергей. — Сразу заваливайте ко мне, — он лукаво подмигнул. — Кое-чем располагаем.
   Джин пошел дальше вдоль причала, миновал танкер, постоял с минуту, глядя на перспективу порта, и пошел вдоль забора, огораживающего газгольдеры. Часовой-вьетнамец на вышке не обращал на него никакого внимания.
   Джин завернул за угол забора и остановился как бы по малой нужде. Здесь было очень удобное место, нечто вроде небольшой свалки: помятые железные бочки, какие-то пустые ящики.
   Джин расстегнул «молнию» на сумке и достал с потайного дна небольшую плоскую коробку с надписью: «Кильки балтийские пряного посола». Это и была новейшая радиомина огромной взрывной силы. Осталось положить ее в отверстие одной из бочек и спокойно уйти. Затем из джунглей, где прячется его отряд, будет подан радиосигнал, произойдет взрыв, газгольдеры взлетят на воздух, пламя охватит все небо и перебросится на «Тамбов», начнется пожар в танках, и… и… погибнут третий штурман Сергей Рубцов, радист Игорь Драгунец, старший механик Андрей Фомич — «дед»… погибнут все эти русские, первые настоящие русские из России, с которыми его столкнула жизнь.
   Ну, а он вернется в Сайгон, напьется до полусмерти, ляжет в постель с Тран Ле Чин, а наутро ему огласят приказ о награждении «Серебряной звездой» или о производстве в следующий чин. И большая денежная премия…
   Если он не выполнит приказ и русские парни останутся живы, тогда… Тогда «драминг аут» в Брагге, барабанщик впереди, барабанщик сзади, спины презирающих его товарищей по оружию, долгие беседы с настырными ребятами из Си-Ай-Си и, конечно, еще кое с кем поинтересней, военная тюрьма в Ливенуорте, может быть, до конца его дней.
   Сейсмическая служба на Окинаве и в Южном Вьетнаме дежурит круглые сутки, чтобы засечь взрыв. Неизвестный ему резидент ЦРУ бродит по Хайфону и тоже ждет взрыва…
   Все эти мысли и картины пронеслись в голове Джина за несколько секунд. Он сунул бомбу обратно в сумку и пошел прочь от забора нефтехранилища.
   Около получаса он блуждал по территории порта, по причалам и меж пакгаузов, мимо ящиков генерального груза и угольных гор, проходил под ногами портальных кранов, увертывался от юрких автопогрузчиков, пролезал под вагонами и, наконец, оказался на берегу какого-то грязного канала — вернее, бухточки — со стоячей и такой густой водой, по которой казалось, можно ходить. Здесь было нечто вроде кладбища кораблей. Тоскливую картину представляли стоящие борт о борт, изъеденные ржавчиной буксиры, пароходники и катера, построенные, должно быть, еще в прошлом веке, на французских верфях. Бухточку замыкала серая, наполовину бетонная, наполовину каменная дамба. Было безлюдно.
   По дамбе проходила узкоколейка. Стоял запломбированный товарный вагон.
   Здесь Джин и оставил свою коробку с кильками пряного посола.
   И вновь закат гигантским веером вознесся над дельтой Бакбо. Возникла фантастическая страна, в которой, словно раскаленные пластины, сверкали прямоугольники залитых водой рисовых полей, где двигались странно и величаво тени священных белых аистов и покачивались черные полумесяцы буйволовых рогов.
   Джин шел по узкой меже, то и дело соскальзывая с нее и погружаясь в жидкую грязь. Он двигался на юго-запад, туда, где уже сгущалась тьма над джунглями. Он точно определился на местности и теперь шел по маршруту эксфильтрации, десятки раз разработанному и изученному на Окинаве. Тропический закат исчез так же мгновенно, как и появился. Джин продолжал свой путь в быстро густеющей, пока еще багровой тьме. Неожиданно, прямо впереди он увидел идущего ему навстречу буйвола. Буйвол плелся медленно, под копытами его хлюпала вода. Он равнодушно прошел мимо Джина, и тот заметил на его спине безмятежно спящего мальчишку лет десяти.
   В полной уже темноте Джин вступил на лесную тропу. Начались джунгли. Он надел инфракрасные очки и теперь мог, словно никтолоп, видеть нависшие над ним гигантские листья, напоминающие по форме кленовые, огромные папоротники, сплошную стену бамбука, переплетенного толстыми лианами.
   От сладких, дурманных, влажных запахов тления кружилась голова. Джунгли шевелились, чавкали, квакали, визжали, хрюкали, вокруг кишела неведомая жадная жизнь, от ощущения которой кожа покрывалась пупырышками.
   Неожиданно прямо над ухом дико взвыла электропила. Непроизвольно Джин отпрыгнул в сторону, вытянул руки и тут же отдернул их, словно притронулся к раскаленной жаровне. Разразившись самыми отборными нью-йоркскими ругательствами, он включил фонарь. Вот откуда идет этот жуткий звук — маленькое серое насекомое дрожало на коре дерева и этим дрожанием создавало дикую вибрацию. Причину ожога он узнал сразу, увидев растение «хан», выделяющее едкую кислоту. Руки жгло невыносимо, и Джин, вспомнив окинавские инструкции, помочился на них. Боль несколько ослабла.
   Он шел по тропе ровно три часа двадцать минут. Когда это время прошло, он остановился, вынул из сумки миниатюрный, но очень мощный «уоки-токи», вытянул антенну, нажал кнопку и сказал:
   — Бизон! Бизон! Я Пума! Вызываю тебя! Прием!
   В ответ послышался только шорох и треск атмосферного электричества. Он снова двинулся вперед, каждые десять-пятнадцать минут включая «уоки-токи».
   — Бизон! Бизон! Я Пума! Я Пума! Прием!
   Два или три раза довольно близко слышался грозный, громоподобный рев тигра. Джин вынул из кармана свою заветную авторучку и нес ее теперь в левой руке.
   — Бизон! Бизон! Я Пума! Прием!
   И вдруг в аппаратике послышался щелчок, и совершенно спокойно и отчетливо прозвучал хриплый голос Бастера:
   — Бизон ждет Пуму на чашку кофе. Прием!
   Команда А—234 в составе наших старых знакомых Бастера, Мэта, Тэкса, Сонни и Берди, а также связного агента-вьетнамца Дао была заброшена в джунгли Вьетнама неделю назад. Временно, до соединения с командиром Джином Грином командой руководил мастер-сержант Тэкс.
   Устроив базу в глубине непроходимого леса, А—234 под покровом темноты вышла в дельту. Дао направился, или, научно говоря, «инфильтрировался», в сторону Хайфона, а остальные, произведя минирование стратегически важной железной дороги Хайфон — Ханой — Лаогай — Куньминь, вернулись на базу. Здесь они должны были дожидаться своего командира или сообщения о его гибели.
   К концу недели все они были искусаны москитами и пиявками «кон-виа», которые не в пример своим европейским родственникам, прыгают с деревьев, обожжены кислотой, одурманены запахами джунглей, терроризированы ни на секунду не прекращавшимися звуками: клекотом, чавканьем, ревом, предсмертным визгом. Они уже почти не разговаривали друг с другом, а только обменивались мрачными взглядами, открывая консервы, разливая кофе, играя в карты и кости.
   Молчал даже Берди, хотя его мучили ужасные боли в животе. Он лежал в углу палатки на куче пальмовых листьев, морщился и, не отрываясь, смотрел в затылок Тэксу. Он даже не представлял, этот странный парень, что когда-нибудь его может посетить такая сильная ненависть, какую он сейчас испытывал к этому техасскому уголовнику.
   Однажды Тэкс передернул плечами, как будто взгляд Берди просверлил ему, наконец, спину, обернулся и истерически крикнул:
   — Закрой свои буркалы!
   В ту ночь, когда они возвращались в джунгли после минирования дороги и обходили стороной деревню, горсточку бамбуковых домов, стоящих на сваях, они заметили из-за кустов вьетнамскую девушку. Она не видела их и спокойно шла по тропинке с мотыгой на плече, но они в своих инфракрасных очках прекрасно видели ее детское личико и тонкую шею.
   Тэкс тогда что-то шепнул Бастеру, тот ухмыльнулся и шепнул:
   — Вперед, ребята! Командир задерживается.
   Метров через сто Бастер сказал:
   — Стоп, ребята! Подождем командира.
   Тэкс приближался к ним, легко неси на плече связанную девушку с кляпом во рту.
   — Зачем ему девчонка? — спросил Берди. Бастер хмыкнул, Сонни и Мэт промолчали.
   Да зачем нам эта девушка? — тревожно продолжал спрашивать Берди. — Что от нее можно узнать?
   — Стиллберд, молчать! — рявкнул Тэкс. На базе он вылакал полфляжки рому, передал оставшееся Бастеру, поднял девушку и вынес ее из палатки.
   — Куда он ее понес?! — крикнул Берди.
   Через некоторое время послышался отчаянный гортанный крик. Берди схватил автомат и ринулся к выходу, но Бастер навалился на него, сжал в стальных объятиях и забормотал, дыша в лицо ромом:
   — Спокойно, детка. Спокойно, птичка. На войне совсем другие законы, чем в «Армии спасения».
   Через некоторое время Тэкс позвал Бастера. Бастер разжал объятия, но Берди в этот момент харкнул ему прямо в лицо. Бастер страшно ударил его в живот, зверски рыча, схватил за горло, но вдруг разжал пальцы, махнул рукой, пробурчал:
   — Может, ты и прав, птица. Скорее всего прав. Но Тэкса ты не трогай. Он тоже прав.
   Вошел Тэкс с девушкой на руках. Исподлобья он осмотрел товарищей, бросил девушку в угол и сел к рации.
   К вечеру у Берди началась резь в животе. Похоже было, что его подкосило какое-то тропическое желудочное заболевание.
   Все эти дни, несмотря на принятые мощные антибиотики, он терял силы от боли, тошноты. Он почти не мог двигаться и лежал в липком поту, с пересохшими губами, а рядом с ним, прикрытая одеялом, лежала несчастная девушка, а Тэкс, настоящий садист, все чаще выносил ее из палатки.
   Бастер мрачнел с каждым часом, Сонни был как туча, а Мэт начал нервно хихикать. Похоже было на то, что в палатке может каждую минуту вспыхнуть кровавая драма, когда вдруг прозвучал спокойный голос командира:
   — Бизон, Бизон, я Пума…
   — Слава богу, Джин жив, — прошептал Берди.
   — Ура! — завопил Сонни.
   Тэкс встал, нервно потянулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
   — Пожалуй, надо от нее избавиться. А то этот «колледж-бой» развезет здесь интеллигентские сопли…
   Тогда Берди из последних сил, почти теряя сознание, сполз со своего ложа, поднял автомат и поставил его на боевой взвод.
   — Буду стрелять, — пробормотал он.
   — Как вам это нравится, ребята? — возмущенно проорал Тэкс, глядя в дуло автомата.
   — Сядь-ка на свое место, Тэкс! — крикнул Сонни.
   Мэт и Бастер молчали.
   Через полчаса из джунглей вышел Джин.
   После того как Тэкс доложил Джину о действиях А—234, они вышли на связь с центром спецвойск в Ня-Транге. Из центра поступили поздравления, приказ пустить в действие мины и обещаний ровно через сутки прислать вертолет с авианосца «Кирсардж», который вот уже несколько дней барражировал по кромке нейтральных вод в Тонкинском заливе.
   Один за другим два радиоимпульса полетели из лесного логова, один — в хайфонский порт, другой — к полотну железной дороги. После этого Джин подсел к Берди, расстегнул его куртку, поднял майку. Впалый волосатый живот его друга был покрыт яркой крупной сыпью с гноящимися пузырьками. Лицо Берди уже приобрело синюшный оттенок, пульс еле прощупывался.
   — Наверное, я загнусь, Джин, — прошептал Берди.
   — Спокойно, дружище, — сказал Джин. — Мы еще с тобой поедем на джазовый фестиваль в Ньюпорт. Послушаем Эллу и Сэчмо, похохочем…
   — И Дэйва Брубека, Джин? — улыбнулся Берди
   — И Брубека, конечно.
   Джин вынул маленький стерильный контейнер, надел резиновые перчатки, ввел Берди сильнодействующие сердечные средства и антибиотики. Берди заснул.
   — Есть что-нибудь выпить, ребята? — спросил Джин и вдруг заметил, что в углу палатки кто-то шевелится. Схватив пистолет, он прыгнул в угол, сорвал одеяло.
   На него с застывшим ужасом смотрели огромные полудетские глаза.
   Несколько секунд Джин, не шевелясь, разглядывал связанную девушку. Клочки разорванной одежды почти не прикрывали ее тело. Потом он повернулся к своим солдатам. Ярость горела во всем его теле ровным и беспощадным огнем.
   — Чьих рук дело? — медленно проговорил Джин. Бастер, Сонни и Мэт смотрели в землю. Один лишь Тэкс напряженно смотрел на него.
   — Чьих рук дело, подонки, грязные шакалы?
   Солдаты молчали.
   — Проклятые уголовники! — прорычал Джин. — Так-то вы проводите в жизнь политику «Американец — друг»? Так-то вы налаживаете дружбу с местным населением? Я передам вас всех военному суду!
   — Это моя подружка, Джин, — криво усмехнулся Тэкс. — Подумаешь, большое дело…
   — Встать! — рявкнул Джин.
   Тэкс вскочил и вытянулся. Видно было, что он умирает от страха.
   Не помня себя, Джин ударом в челюсть бросил его в угол, пнул несколько раз ногой, плюнул в лицо.
   — Вы ответите за оскорбление американского военнослужащего, лейтенант Грин! — завизжал Тэкс и закрыл лицо руками.
   Джин выбежал из палатки и остановился, сжав руки на горле. Через несколько секунд он поймал себя на том, что рычит как зверь.
   Мир, бессмысленный, жестокий, в миллионах светляков, гнусный, низменный мир лживо шумел листвой, лживо пиликал на идиотских скрипках, лживо смердел парфюмерными запахами.
   В двух или трех метрах началась какая-то бешеная возня, раздался предсмертный визг. Джин откинул полог палатки и в полосе света увидел двух гигантских бамбуковых крыс, которые рвали на части маленького, величиной с зайца, олененка.