Страница:
Вам кажется, что Фигаро вышел из своей гитары, как другие выходили из бедра божества? Не верьте своему впечатлению! Время от времени Бомарше подает нам знаки, конечно, комедийные, но мы уже знаем, комическое _и_ серьезное у него нераздельны. Впрочем, чтобы эти знаки не прошли незамеченными - ведь в театре близорукость весьма распространена, - он возвращается к ним на свой лад, иными словами, насмешничая, в предисловии: "Но как же он (критик) не оценил того, на что все порядочные люди не могли смотреть без слез умиления и радости? Я разумею сыновнюю нежность этого славного Фигаро, который никак не может забыть свою мать!
"Так ты знаешь ее опекуна?" - спрашивает его граф в первом действии. "Как свою родную мать", - отвечает Фигаро. Скупец сказал бы: "Как свои собственные карманы". Франт ответил бы: "Как самого себя". Честолюбец: "Как дорогу в Версаль", а буйонский журналист: "Как моего издателя", - сравнения всегда черпаются из "той области, которая нас особенно занимает. "Как свою родную мать", - сказал любящий и почтительный сын.
Разумеется, эта реплика Фигаро прежде всего комична, как комична и связанная с ней аргументация, противопоставленная аргументации критика; то, о чем мы сейчас говорили, скрыто в подтексте. Бомарше, которому все известно, заставляет Фигаро, которому ничего не известно, сказать, что он знает Бартоло, как свою мать, адресуясь к зрителям, также находящимся в полном неведении, - на первый взгляд хитроумие совершенно бесцельное, поскольку оно никак не связано с развитием действия. Вот и в часах: мы видим движение стрелок, различаем, который час, но кто при этом вспоминает о спуске или пружине? Часовщик.
И я, отец, там умереть не мог!
Я был отцом, я должен был бы умереть. Отца и сына связывает только чувство. Я умереть не мог, потому что любил своего сына; но я должен был бы умереть, потому что давать жизнь нелепо. "Вот необычайное стечение обстоятельств... Почему случилось именно это, а не что-нибудь другое? Кто обрушил все эти события на мою голову? Я вынужден был идти дорогой, на которую я вступил, сам того не зная, и с которой сойду, сам того не желая". Я вынужден был: я умереть не мог. Бартоло не, может узнать Фигаро, а Фигаро не может даже вообразить, что доктор его отец. Марселине, которая в "Женитьбе" спрашивает Фигаро, не подсказывало ли ему тысячу раз сердце, что Бартоло его отец, он отвечает только: "Никогда". Его отношения с матерью столь же ложны, столь же затемнены. Бомарше, однако, неотступно преследует одна мысль: он сам неизвестно чей сын, и его собственный сын в один прекрасный день ощутит себя неизвестно чьим сыном; он будет отцом и не сможет умереть. Присовокупите нежность, которую он, как мы знаем, питал к старому г-ну Карону, и страстное желание отцовства. "Становитесь отцами: это необходимо" - напишет он после рождения дочери. Потребность иметь сына, нежелание дать жизнь "ничьему сыну", какое противоречие! И разве не замечательно, что этот глубочайший душевный конфликт, так никогда и не нашедший разрешения, вскормил две комедии, из которых одна, во всяком случае, отполирована как зеркало? Взглянув в нее, Андре Жид увидел только блестки остроумия, но он плохо смотрел. Вопреки ли этому внутреннему конфликту или благодаря ему Бомарше превратил свою жизнь в авантюру? Что подстегивает Фигаро? Протестанту, чтобы выжить, приходилось перейти в католичество, цирюльнику - быть к услугам своего господина. Таков был закон, однако Бомарше-Фигаро решил преступить его, взбунтоваться, перейти к действию, поставив под сомнение всю существующую социальную систему. Я могу стать собой только против собственного отца и против короля, которые, один по своей слабости, а другой от своей силы, приговорили меня не быть самим собой. В конечном итоге Бомарше обнаружит, что каждый рождается протестантом, вынужденным тотчас перейти в католичество. Ты мой отец, но ты также и Бартоло. А я не хочу в свою очередь превратиться в Бартоло, я хочу остаться Фигаро, иными словами, я хочу остаться протестантом, ну а коли не выгорит, не стану делать из этого трагедии, только посмеюсь над своим злосчастием:
" - Кто тебя научил такой веселой философии?
- Привычка к несчастью. Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы не пришлось заплакать".
И не станем забывать - не будь этого всепобеждающего смеха, у нас не было бы ни Фигаро, ни Бомарше.
Старому г-ну Карону, о котором мы недавно упомянули не без суровости, было не до смерти - шокируя близких, он в свои семьдесят семь лет только и думал, как бы сочетаться в третий раз браком с некой плутовкой, чуть помоложе его самого, девицей Сюзанной-Леопольдой Жанто, у которой он с недавних пор проживал, отнюдь не смущаясь незаконностью этой связи. Жанто, умело разжигавшая чувства г-на Карона, последовала за ним к алтарю 18 апреля 1775 года с восторгом, вполне оправданным брачным контрактом, о котором нам, увы, еще придется говорить. Чтобы добиться своих целей, ей нужно было только распалять старика. Поскольку она и сама пылала, а вдобавок была особой весьма искушенной в делах любви, г-н Карон вполне ее осчастливил, скончавшись через полгода после свадьбы. Бартоло говорил о Розине: "Пусть лучше она плачет от того, что я ее муж, чем мне умереть от того, что она не моя жена". У престарелого Андре и престарелой Леопольды все обстояло немного иначе: она не плакала, заполучив его в мужья, он же, заполучив ее в жены, отдал богу душу. В день бракосочетания отца, которое тот от него утаил, как и в день отцовской кончины, о которой он узнал слишком поздно, Пьер-Огюстен опять был в Лондоне, где сражался с некой девицей, не многим моложе Леопольды и столь же охочей до выгодных сделок. Но прежде чем познакомиться с ней, перевернем страницу.
9
КАКОГО ПОЛА ДРАГУН?
Каждая подробность моей жизни отмечена
какой-то странностью.
Consilio manuque, Фигаро.
Как и его герой, сам Бомарше снова готов был служить его превосходительству, великому коррехидору Андалусии, а точнее, Людовику XVI. Король и его министры, со своей стороны, видимо, тоже были не прочь снова прибегнуть к услугам человека со столь легкой рукой. Ведь г-н де Ронак сумел добиться успеха в Лондоне и Вене в таких делах, в которых лучшие тайные агенты терпели поражение. "Интрига и деньги - это твоя стихия!" - говорит в "Женитьбе" Сюзанна, обращаясь к Фигаро. Это ее слова. Она повторяет то, что говорит молва. Мы уже поняли: Бомарше обворожен политикой. Он занимался ею, и весьма удачно, в Англии, это известно в Версале. Но вкус к тайне, очень развитый в том веке, и пороки системы толкали короля и его советников выбирать в дипломатии самые темные пути. Кроме того, личные дела всех принцев всегда перепутывались с делами государственными. Трудно себе представить, сколько энергии и-времени тратили такие люди, как Шуазель и Верженн, чтобы решить альковные проблемы или купить молчание не в меру прытких газетчиков. Короче, если от Бомарше ожидали, что он продолжит ту миссию, которую начал в Лондоне и которая была чисто политической, незаменимому г-ну де Ронаку поручили также распутывать и те низменные интриги, которые плелись в этом городе. Хлопоты г-на де Ронака, сказали ему, прикроют дела Бомарше и всегда будут служить благовидным предлогом для его деятельности в Лондоне. Этот аргумент был не лишен убедительности. Помимо того обстоятельства, что ему нельзя было в открытую соперничать в политических делах с послом Франции, особый характер его политики, крайне враждебный Англии, требовал соблюдения строжайшей тайны. С Рошфором, например, он мог встречаться только на официальной почве. Но эта двусмысленная роль и как бы подпольное положение, которое ему навязывали, вовсе не нравились Бомарше. Он признался в этом Сартину, не скрывая своего неудовольствия: "Сударь, я припадаю к стопам короля, чтобы выразить мое вполне оправданное отвращение к определенному роду поручений, которые к тому же хорошо выполнять труднее, чем самые трудные политические миссии". Мы понимаем его возмущение. Не говоря уж об "отвращении всех оттенков", которое он испытывал, появляясь в обществе таких людей, как Моранд или Анжелуччи, он страдал за свою репутацию. В той двойной игре, которую он вел, общественному мнению была известна лишь внешняя сторона, то есть всевозможные сделки, интриги, шпионаж. И люди, всегда готовые видеть в нем всего лишь ловкого авантюриста, находили таким образом подтверждение своего предвзятого мнения. Еще и сегодня, вопреки очевидности, доказательствам, фактам, все упорствуют в желании судить о нем по той маске, которую он носил. Прежде чем мы встретимся с нашим драгуном, шевалье д'Эоном, мне хотелось бы, признаюсь вам сразу, еще раз остановиться на странности этой судьбы, отмеченной одновременно успехом и поражением. Да, и поражением, ибо как не считать поражением то, что ему так и не удалось отделаться от бубенчиков на своем шутовском колпаке и что он так и не сумел никогда достичь своих истинных целей. Ему тоже хотелось, чтобы, после того как к нему так долго приглядывались, к нему начали бы наконец и прислушиваться. Этот человек, в свое время более знаменитый, чем Вольтер, которого, стоило ему появиться в общественном месте - во Франции как и за границей, - всюду встречали песенкой "Все тот же он", подобно тому как исполняют национальный гимн, когда в зал входит глава государства; этот человек никогда не был по-настоящему признан. Приветствовали и окружали почестями как бы не его, а кого-то другого. Фигаро стал законнорожденным, но сам Бомарше - никогда. Он так и умер неизвестно чьим сыном. В Жокей-клубе, где при приеме нового члена голосуют черными и белыми шарами, достаточно одного черного, чтобы тебя провалили. А против Бомарше всегда кто-то кидал один черный шар. В какой-то момент у нас возникнет подозрение, не сам ли он тайком вынимал его из кармана?
Итак, 8 апреля 1775 года Бомарше отправился в Лондон, где его ожидал капитан драгунов. Однако по дороге в Булонь он вскоре заметил, что за ним по пятам следовал "какой-то всадник, который, не теряя его из виду, делал точно такие же перегоны, что и он", - рассказывает Гюден. Первый раз в жизни охотник превратился в дичь. Тем не менее ему удалось обмануть своего преследователя и благополучно прибыть в Лондон. На следующий день г-н де Ронак нашел у себя под дверью анонимное письмо, в котором ему предлагалось в кратчайший срок вернуться во Францию, в противном же случае ему угрожали смертью. Главной чертой характера Бомарше было мужество. С годами, в отличие от большинства людей, любовь к риску у него только усиливалась. Как мы убедимся, он становится все менее и менее осторожным и привыкает постоянно ставить свою жизнь на карту. Его противник или противники, о которых мы ровным счетом ничего не знаем, просчитались. Вместо того чтобы начать прятаться или нанять себе телохранителя, он раскрывает свое инкогнито и ведет себя вызывающе. Прежде всего он отказывается от чужого имени, под которым приехал в Лондон, и повсюду объявляет, что он - Бомарше. С этой минуты его можно встретить в публичных местах без всякой охраны, но окруженного поклонниками, которые еще больше привлекают к нему внимание. Через газету, самым официальным образом, он просит своего анонимного корреспондента объявиться.
Вместо ожидаемого посетителя г-н де Бомарше принимает некую даму по фамилии Кампаньоль и монаха-расстригу Виньоля. Оба они писали пасквили. Их произведения, если можно так выразиться, поскольку нет никаких доказательств, что именно они их авторы, метили в молодого монарха. Но если г-жа Компаньоль обвиняла несчастного Людовика XVI в делах, которые во всем Версале он один был не в состоянии свершить, бывший монах, куда более хитрый и ловкий, обличал короля в бессилии другого рода: если верить Виньолю, Людовик XVI только считался королем, а на деле в силу умственной отсталости был игрушкой в руках министров и Австриячки. Бомарше очень легко, должно быть с помощью Рошфора, сумел заткнуть глотки этим двум мошенникам. Справившись с этой задачей, он незамедлительно занялся политикой и, чтобы дать понять королю, что намерен всецело посвятить себя этой деятельности, направил в Версаль длинный мемуар, предпослав ему эти несколько строк, где ставил все точки над "i".
"После того как я принял необходимые меры, чтобы уничтожить, не компрометируя себя, этот клубок змей, я занялся более благородными делами, пустился в изучение вопросов, которое приносит куда больше удовлетворения, поскольку мое имя, и только оно, ввело меня в круг людей, принадлежащих к самым разным партиям, и таким образом мне удалось из первых рук узнать все, что касается правительства и нынешнего положения в Англии. Теперь я могу предложить вниманию Вашего Величества очень точные и весьма поучительные наблюдения о людях и здешних обстоятельствах в подробном или кратком изложении.
Я могу дать самое верное представление о положении в метрополии, о ее политике в колониях и о реакции Англии на происходившие там беспорядки; я могу также сообщить, какие это возымеет последствия для обеих сторон, и объяснить, нисколько важны все эти события для интересов Франции; а также определить, на что нам надеяться и чего следует опасаться в отношении наших островов, снабжающих нас сахаром; как обеспечить мир, что неизбежно может привести к войне, и т. д.".
Бомарше отправил это послание и первый отчет десять дней спустя после приезда: нельзя сказать, что он зря терял время. Если я процитировал это письмо, носящее скорее протокольный характер, то лишь потому, что мне надо было найти отправную точку, чтобы показать эволюцию моего героя. Когда он предложил свои услуги или, вернее, заставил ими воспользоваться, он чувствовал себя еще неуверенно и вел себя поэтому весьма обходительно, однако вскоре он осознает, какую важную роль может играть, и потому начинает говорить все громче и громче и в конце концов доходит до того, что дает королю весьма нелицеприятный урок. Но, прежде чем начать наконец оказывать влияние на политические события, служить интересам Франции и изменять расстановку сил в мире - тайно он помышлял лишь об этом, - он был подвергнут еще одному испытанию и одержал победу над драгуном.
В то время в Лондоне трое французов задавали тон общественному мнению: Моранд, г-жа де Годвиль и шевалье д'Эон. До вмешательства Бомарше Французское государство было совершенно бессильно справиться с этим страшным трио. Мы уже видели, как де Ронак превратил браконьера Моранда в самого верного из королевских егерей, дальше мы увидим, как Бомарше, толкнув г-жу де Годвиль в бездну разврата, выведет ее на путь лояльности. С Эоном дело оказалось сложнее. Он был куда более умен, чем Моранд, и, что бы там ни болтали, другого пола, чем г-жа де Годвиль.
Шарль-Женевьев-Луи-Огюст-Андре-Тимоте д'Эон был одной из самых любопытных фигур XVIII века. О нем, как известно, без конца говорили и писали. Надо добавить, что этот капитан драгунов делал все, что было в его силах, чтобы привлечь внимание к своей особе или, выражаясь без экивоков, к некоему своеобразию своей анатомии. Но, смею сказать, игра не стоила свеч. Шарль-Женевьев д'Эон, давайте сразу же рассеем все сомнения, был совершенно нормальным мужчиной. Когда он умер в 1810 году, целый сонм врачей кинулся на его труп, подобно тому как несчастья обрушиваются на бедняка. Но, к их великому разочарованию, они без особого труда констатировали, что имеют дело не с драгуншей. Один из них подписал следующий документ: "Настоящим подтверждаю, что в присутствии г-на Адера, г-на Уилсона и отца Элизе я обследовал тело шевалье д'Эона, подверг его вскрытию и обнаружил при этом, что мужские органы у него нормальны во всех отношениях. Томас Копленд, хирург". А ведь эти врачи втайне надеялись найти доказательства, что Зон гермафродит, потому (я весьма сожалею, что вынужден входить в такие подробности) они и подвергли его самому тщательному осмотру. Будь у врачей хоть малейшее сомнение, обнаружь они хоть какую-то внешнюю или внутреннюю недоразвитость его половых органов, они с радостью и с сознанием исполненного долга принялись бы писать по этому поводу статьи, делать научные сообщения и устраивать конференции. Разочарованные результатом обследования, они все же оказались честны и сообщили то, что видели, убежденные, что раз и навсегда покончили с этой тайной. Но они не учли всевозможных сочинителей легенд, которые знают вкусы своей клиентуры. И теперь еще немало людей продолжают интересоваться тайной" красавца шевалье, хотя слово "тайна" здесь можно употребить лишь по традиции.
Когда Бомарше впервые встретился с Эоном, тому было около пятидесяти. Это был уже немолодой человек. Известно, что мужчины, у которых долго сохраняется юношеский облик, в старости выглядят хуже других. Их кожа покрывается морщинами, черты лица расплываются, краски блекнут. Внезапно Дориан Грей становится похожим на свой портрет. Говорят, это случилось и с шевалье д'Эоном. В двадцать лет его изящество и красота были настолько бесспорными, что его вполне можно было принять за девушку. Ошибиться на его счет было легко. Так как к тому времени он уже успел проявить дипломатические способности, не скрывал своего желания оказывать тайные услуги, а мужества у него было хоть отбавляй, Людовик XV послал его в Санкт-Петербург, где ему удалось получить должность чтицы у императрицы Елизаветы. Если верить слухам, Шарль-Женевьева покорила царицу и уехала только после того, как добилась сближения внешнеполитических курсов России и Франции.
Когда Зону стукнуло тридцать лет и сомнений насчет его пола уже не оставалось, Женевьева вновь превратилась в Шарля, который занимал различные посты в посольствах. На протяжении двадцати лет (или около того) ни у кого и в мыслях не было сомневаться насчет его пола. Шарль "пил, курил и чертыхался как немецкий фельдъегерь"; к тому же, вспыльчивый по натуре, он всегда был готов выхватить шпагу и драться. Непобедимый дуэлянт, он многих убил и многим причинил горе. Поэтому во врагах у него недостатка не было. После парижского договора Людовик XV назначил его секретарем посольства в Лондоне, а затем первым советником при после Герши. На самом деле шевалье д'Эон получил в высшей степени секретное поручение. Король велел ему собрать все предварительные сведения на случай возможной высадки французских войск в Англии. Это значило, что двор полностью доверял ему. Д'Эон всецело отдался выполнению своей миссии, завязывая контакты с членами британского правительства и Георгом III. Некоторые авторы вслед за Гайярде уверяют, что драгун настолько преуспел в своем усердии, что очутился в постели королевы Софии-Шарлотты и, следовательно, является настоящим отцом Георга IV. По их словам, шевалье, чтобы спасти честь королевы, сам пустил слух, будто он женщина. И те же самые "историки" объясняют приступы безумия у Георга III сомнениями, терзавшими его по поводу своего отцовства. Однако, судя по фактам, слух об этом "романе" ни на чем не основан. Ломени, который в него не верил, утверждает, что только одно письмо герцога д'Эгийона, адресованное шевалье, "придает некоторое правдоподобие этой версии", не выдерживающей, однако, критики с точки зрения логики и опровергнутой всеми остальными свидетельствами. В этой сказке, не представляющей ни малейшего интереса, важно лишь то, что до смерти Людовика XV никто и не помышлял принимать драгуна за даму. Зато его жестокая ссора с графом де Герши имеет прямое отношение к, Истории. Конфликт между послом и доверенным дипломатом был неизбежен, поскольку один получал приказы от своего министра, а у другого лежали в кармане письма самого короля, но он не мог их предъявить. В этой двойной королевской игре Герши видел только те карты, которые держал в руках. Поэтому он вскоре счел шевалье человеком, купленным Англией, и пытался найти тому подтверждение, захватив его документы. Собирался ли посол, как утверждает шевалье, отравить его с помощью некоего Трейссака де Вержи? Этого я не знаю. Ясно другое, а именно: оба дипломата не могли больше друг друга выносить и дело дошло до дуэли. Скандал получился весьма серьезный и имел последствия, поскольку сын г-на де Герши публично поклялся, что не покинет этого мира, не отомстив за отца. Людовик XV оказался в весьма затруднительном положении, ему пришлось официально уволить Зона в отставку, однако в письме он просил его тайно продолжать свою миссию. Но тут Людовик XV умер, и, как это часто бывает в подобных случаях, тайный агент Зон, всеми забытый, лишенный связи с родиной, разоренный, потерявший все контакты, превратился в бывшего агента. Но драгун в отставке располагал настоящим сокровищем: письмами умершего короля. Вскоре он решил это сокровище использовать.
Я полагаю, нам было необходимо сделать это небольшое отступление и вернуться назад, чтобы понять, не рискуя ошибиться, какова была природа отношений между шевалье д'Эоном и Бомарше. "Случайно" ли Бомарше встретился с драгуном, как это обычно считают? Не думаю. Я убежден, что Верженн попросил нашего дипломатического курьера принять экстренные меры. Переписка между министром иностранных дел и Бомарше показывает, что предстоящая сделка была как следует подготовлена, поскольку шевалье д'Эон уже сообщил свои условия в письме, адресованном Верженну несколько месяцев назад. Одним словом, драгун, которому надо было кормить семь ртов, требовал от государства около 300 000 ливров; впрочем, часть этой суммы ему просто задолжали - монархия, как я уже говорил, расплачивалась неохотно; при этом подразумевалось, что, как только названная сумма будет ему выплачена, он вернет Франции свое сокровище.
Они встретились в конце апреля или в начале мая, и начались переговоры. "Мы оба, - рассказывал шевалье, - находились во власти естественного любопытства, присущего редким животным, когда они вдруг сталкиваются". У драгуна были все качества, необходимые для того, чтобы понравиться Бомарше. Он был блестящ, забавен, циничен и знал Лондон, как никто. Его повсюду принимали, он пользовался успехом благодаря уму и экстравагантности, только что обогатил свою легенду, придумав, будто он женского пола, и кричал о том на всех углах. Гюден, последовавший за Бомарше в Лондон, познакомился с ним у лорд-мэра:
"В первый раз я встретился с д 'Эоном у Уилкесов. Удивленный тем, что на груди одного из гостей сверкал крест Святого Людовика, я спросил у дочери Уилкеса, кто это такой; она назвала его имя. "У него женский голос, - сказал я. - Видимо, отсюда и возникли все слухи, которые ходят о нем". Больше я тогда ничего не знал. Мне также ничего еще не было известно об отношениях д'Эона с Бомарше. Вскоре я услышал об этом от самого драгуна. В слезах признался он мне (говорят, это было в духе д'Эона), что он - женщина; она тут же обнажила свои ноги, испещренные шрамами - следы ран, которые она получила, когда упала с убитого в бою коня, и по ней, распростертой на земле, умирающей, проскакал целый эскадрон".
Легко себе представить, что в тогдашних салонах все готовы были без устали слушать исповедь старого капитана, который, рыдая, признавался в том, будто он - барышня, и задирал штанину, чтобы показать свои старые раны. Если некоторые, как, например, Гюден, верили ему на слово, другие слушали его развлечения ради. Однако никто никогда не спросил д'Эона, например, почему хирурги в полевых госпиталях, зашивая его раны, не обнаружили, что он дама. Ведь стоило кому-нибудь задать подобный вопрос и получить на него ответ, как игра была бы прекращена. В местах, пользующихся не столь доброй славой, как светские салоны, куда захаживал Бомарше, сопровождая д'Эона, и где он вскоре сделался завсегдатаем и даже подцепил некую болезнь (сами догадайтесь, какую), держали пари по поводу пола драгуна. Были сделаны довольно значительные ставки - на "мистера стерлинга" и "мисс гинею". Чтобы выяснить, кто же выиграл, ждать пришлось долго - до 1810 года.
"Так ты знаешь ее опекуна?" - спрашивает его граф в первом действии. "Как свою родную мать", - отвечает Фигаро. Скупец сказал бы: "Как свои собственные карманы". Франт ответил бы: "Как самого себя". Честолюбец: "Как дорогу в Версаль", а буйонский журналист: "Как моего издателя", - сравнения всегда черпаются из "той области, которая нас особенно занимает. "Как свою родную мать", - сказал любящий и почтительный сын.
Разумеется, эта реплика Фигаро прежде всего комична, как комична и связанная с ней аргументация, противопоставленная аргументации критика; то, о чем мы сейчас говорили, скрыто в подтексте. Бомарше, которому все известно, заставляет Фигаро, которому ничего не известно, сказать, что он знает Бартоло, как свою мать, адресуясь к зрителям, также находящимся в полном неведении, - на первый взгляд хитроумие совершенно бесцельное, поскольку оно никак не связано с развитием действия. Вот и в часах: мы видим движение стрелок, различаем, который час, но кто при этом вспоминает о спуске или пружине? Часовщик.
И я, отец, там умереть не мог!
Я был отцом, я должен был бы умереть. Отца и сына связывает только чувство. Я умереть не мог, потому что любил своего сына; но я должен был бы умереть, потому что давать жизнь нелепо. "Вот необычайное стечение обстоятельств... Почему случилось именно это, а не что-нибудь другое? Кто обрушил все эти события на мою голову? Я вынужден был идти дорогой, на которую я вступил, сам того не зная, и с которой сойду, сам того не желая". Я вынужден был: я умереть не мог. Бартоло не, может узнать Фигаро, а Фигаро не может даже вообразить, что доктор его отец. Марселине, которая в "Женитьбе" спрашивает Фигаро, не подсказывало ли ему тысячу раз сердце, что Бартоло его отец, он отвечает только: "Никогда". Его отношения с матерью столь же ложны, столь же затемнены. Бомарше, однако, неотступно преследует одна мысль: он сам неизвестно чей сын, и его собственный сын в один прекрасный день ощутит себя неизвестно чьим сыном; он будет отцом и не сможет умереть. Присовокупите нежность, которую он, как мы знаем, питал к старому г-ну Карону, и страстное желание отцовства. "Становитесь отцами: это необходимо" - напишет он после рождения дочери. Потребность иметь сына, нежелание дать жизнь "ничьему сыну", какое противоречие! И разве не замечательно, что этот глубочайший душевный конфликт, так никогда и не нашедший разрешения, вскормил две комедии, из которых одна, во всяком случае, отполирована как зеркало? Взглянув в нее, Андре Жид увидел только блестки остроумия, но он плохо смотрел. Вопреки ли этому внутреннему конфликту или благодаря ему Бомарше превратил свою жизнь в авантюру? Что подстегивает Фигаро? Протестанту, чтобы выжить, приходилось перейти в католичество, цирюльнику - быть к услугам своего господина. Таков был закон, однако Бомарше-Фигаро решил преступить его, взбунтоваться, перейти к действию, поставив под сомнение всю существующую социальную систему. Я могу стать собой только против собственного отца и против короля, которые, один по своей слабости, а другой от своей силы, приговорили меня не быть самим собой. В конечном итоге Бомарше обнаружит, что каждый рождается протестантом, вынужденным тотчас перейти в католичество. Ты мой отец, но ты также и Бартоло. А я не хочу в свою очередь превратиться в Бартоло, я хочу остаться Фигаро, иными словами, я хочу остаться протестантом, ну а коли не выгорит, не стану делать из этого трагедии, только посмеюсь над своим злосчастием:
" - Кто тебя научил такой веселой философии?
- Привычка к несчастью. Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы не пришлось заплакать".
И не станем забывать - не будь этого всепобеждающего смеха, у нас не было бы ни Фигаро, ни Бомарше.
Старому г-ну Карону, о котором мы недавно упомянули не без суровости, было не до смерти - шокируя близких, он в свои семьдесят семь лет только и думал, как бы сочетаться в третий раз браком с некой плутовкой, чуть помоложе его самого, девицей Сюзанной-Леопольдой Жанто, у которой он с недавних пор проживал, отнюдь не смущаясь незаконностью этой связи. Жанто, умело разжигавшая чувства г-на Карона, последовала за ним к алтарю 18 апреля 1775 года с восторгом, вполне оправданным брачным контрактом, о котором нам, увы, еще придется говорить. Чтобы добиться своих целей, ей нужно было только распалять старика. Поскольку она и сама пылала, а вдобавок была особой весьма искушенной в делах любви, г-н Карон вполне ее осчастливил, скончавшись через полгода после свадьбы. Бартоло говорил о Розине: "Пусть лучше она плачет от того, что я ее муж, чем мне умереть от того, что она не моя жена". У престарелого Андре и престарелой Леопольды все обстояло немного иначе: она не плакала, заполучив его в мужья, он же, заполучив ее в жены, отдал богу душу. В день бракосочетания отца, которое тот от него утаил, как и в день отцовской кончины, о которой он узнал слишком поздно, Пьер-Огюстен опять был в Лондоне, где сражался с некой девицей, не многим моложе Леопольды и столь же охочей до выгодных сделок. Но прежде чем познакомиться с ней, перевернем страницу.
9
КАКОГО ПОЛА ДРАГУН?
Каждая подробность моей жизни отмечена
какой-то странностью.
Consilio manuque, Фигаро.
Как и его герой, сам Бомарше снова готов был служить его превосходительству, великому коррехидору Андалусии, а точнее, Людовику XVI. Король и его министры, со своей стороны, видимо, тоже были не прочь снова прибегнуть к услугам человека со столь легкой рукой. Ведь г-н де Ронак сумел добиться успеха в Лондоне и Вене в таких делах, в которых лучшие тайные агенты терпели поражение. "Интрига и деньги - это твоя стихия!" - говорит в "Женитьбе" Сюзанна, обращаясь к Фигаро. Это ее слова. Она повторяет то, что говорит молва. Мы уже поняли: Бомарше обворожен политикой. Он занимался ею, и весьма удачно, в Англии, это известно в Версале. Но вкус к тайне, очень развитый в том веке, и пороки системы толкали короля и его советников выбирать в дипломатии самые темные пути. Кроме того, личные дела всех принцев всегда перепутывались с делами государственными. Трудно себе представить, сколько энергии и-времени тратили такие люди, как Шуазель и Верженн, чтобы решить альковные проблемы или купить молчание не в меру прытких газетчиков. Короче, если от Бомарше ожидали, что он продолжит ту миссию, которую начал в Лондоне и которая была чисто политической, незаменимому г-ну де Ронаку поручили также распутывать и те низменные интриги, которые плелись в этом городе. Хлопоты г-на де Ронака, сказали ему, прикроют дела Бомарше и всегда будут служить благовидным предлогом для его деятельности в Лондоне. Этот аргумент был не лишен убедительности. Помимо того обстоятельства, что ему нельзя было в открытую соперничать в политических делах с послом Франции, особый характер его политики, крайне враждебный Англии, требовал соблюдения строжайшей тайны. С Рошфором, например, он мог встречаться только на официальной почве. Но эта двусмысленная роль и как бы подпольное положение, которое ему навязывали, вовсе не нравились Бомарше. Он признался в этом Сартину, не скрывая своего неудовольствия: "Сударь, я припадаю к стопам короля, чтобы выразить мое вполне оправданное отвращение к определенному роду поручений, которые к тому же хорошо выполнять труднее, чем самые трудные политические миссии". Мы понимаем его возмущение. Не говоря уж об "отвращении всех оттенков", которое он испытывал, появляясь в обществе таких людей, как Моранд или Анжелуччи, он страдал за свою репутацию. В той двойной игре, которую он вел, общественному мнению была известна лишь внешняя сторона, то есть всевозможные сделки, интриги, шпионаж. И люди, всегда готовые видеть в нем всего лишь ловкого авантюриста, находили таким образом подтверждение своего предвзятого мнения. Еще и сегодня, вопреки очевидности, доказательствам, фактам, все упорствуют в желании судить о нем по той маске, которую он носил. Прежде чем мы встретимся с нашим драгуном, шевалье д'Эоном, мне хотелось бы, признаюсь вам сразу, еще раз остановиться на странности этой судьбы, отмеченной одновременно успехом и поражением. Да, и поражением, ибо как не считать поражением то, что ему так и не удалось отделаться от бубенчиков на своем шутовском колпаке и что он так и не сумел никогда достичь своих истинных целей. Ему тоже хотелось, чтобы, после того как к нему так долго приглядывались, к нему начали бы наконец и прислушиваться. Этот человек, в свое время более знаменитый, чем Вольтер, которого, стоило ему появиться в общественном месте - во Франции как и за границей, - всюду встречали песенкой "Все тот же он", подобно тому как исполняют национальный гимн, когда в зал входит глава государства; этот человек никогда не был по-настоящему признан. Приветствовали и окружали почестями как бы не его, а кого-то другого. Фигаро стал законнорожденным, но сам Бомарше - никогда. Он так и умер неизвестно чьим сыном. В Жокей-клубе, где при приеме нового члена голосуют черными и белыми шарами, достаточно одного черного, чтобы тебя провалили. А против Бомарше всегда кто-то кидал один черный шар. В какой-то момент у нас возникнет подозрение, не сам ли он тайком вынимал его из кармана?
Итак, 8 апреля 1775 года Бомарше отправился в Лондон, где его ожидал капитан драгунов. Однако по дороге в Булонь он вскоре заметил, что за ним по пятам следовал "какой-то всадник, который, не теряя его из виду, делал точно такие же перегоны, что и он", - рассказывает Гюден. Первый раз в жизни охотник превратился в дичь. Тем не менее ему удалось обмануть своего преследователя и благополучно прибыть в Лондон. На следующий день г-н де Ронак нашел у себя под дверью анонимное письмо, в котором ему предлагалось в кратчайший срок вернуться во Францию, в противном же случае ему угрожали смертью. Главной чертой характера Бомарше было мужество. С годами, в отличие от большинства людей, любовь к риску у него только усиливалась. Как мы убедимся, он становится все менее и менее осторожным и привыкает постоянно ставить свою жизнь на карту. Его противник или противники, о которых мы ровным счетом ничего не знаем, просчитались. Вместо того чтобы начать прятаться или нанять себе телохранителя, он раскрывает свое инкогнито и ведет себя вызывающе. Прежде всего он отказывается от чужого имени, под которым приехал в Лондон, и повсюду объявляет, что он - Бомарше. С этой минуты его можно встретить в публичных местах без всякой охраны, но окруженного поклонниками, которые еще больше привлекают к нему внимание. Через газету, самым официальным образом, он просит своего анонимного корреспондента объявиться.
Вместо ожидаемого посетителя г-н де Бомарше принимает некую даму по фамилии Кампаньоль и монаха-расстригу Виньоля. Оба они писали пасквили. Их произведения, если можно так выразиться, поскольку нет никаких доказательств, что именно они их авторы, метили в молодого монарха. Но если г-жа Компаньоль обвиняла несчастного Людовика XVI в делах, которые во всем Версале он один был не в состоянии свершить, бывший монах, куда более хитрый и ловкий, обличал короля в бессилии другого рода: если верить Виньолю, Людовик XVI только считался королем, а на деле в силу умственной отсталости был игрушкой в руках министров и Австриячки. Бомарше очень легко, должно быть с помощью Рошфора, сумел заткнуть глотки этим двум мошенникам. Справившись с этой задачей, он незамедлительно занялся политикой и, чтобы дать понять королю, что намерен всецело посвятить себя этой деятельности, направил в Версаль длинный мемуар, предпослав ему эти несколько строк, где ставил все точки над "i".
"После того как я принял необходимые меры, чтобы уничтожить, не компрометируя себя, этот клубок змей, я занялся более благородными делами, пустился в изучение вопросов, которое приносит куда больше удовлетворения, поскольку мое имя, и только оно, ввело меня в круг людей, принадлежащих к самым разным партиям, и таким образом мне удалось из первых рук узнать все, что касается правительства и нынешнего положения в Англии. Теперь я могу предложить вниманию Вашего Величества очень точные и весьма поучительные наблюдения о людях и здешних обстоятельствах в подробном или кратком изложении.
Я могу дать самое верное представление о положении в метрополии, о ее политике в колониях и о реакции Англии на происходившие там беспорядки; я могу также сообщить, какие это возымеет последствия для обеих сторон, и объяснить, нисколько важны все эти события для интересов Франции; а также определить, на что нам надеяться и чего следует опасаться в отношении наших островов, снабжающих нас сахаром; как обеспечить мир, что неизбежно может привести к войне, и т. д.".
Бомарше отправил это послание и первый отчет десять дней спустя после приезда: нельзя сказать, что он зря терял время. Если я процитировал это письмо, носящее скорее протокольный характер, то лишь потому, что мне надо было найти отправную точку, чтобы показать эволюцию моего героя. Когда он предложил свои услуги или, вернее, заставил ими воспользоваться, он чувствовал себя еще неуверенно и вел себя поэтому весьма обходительно, однако вскоре он осознает, какую важную роль может играть, и потому начинает говорить все громче и громче и в конце концов доходит до того, что дает королю весьма нелицеприятный урок. Но, прежде чем начать наконец оказывать влияние на политические события, служить интересам Франции и изменять расстановку сил в мире - тайно он помышлял лишь об этом, - он был подвергнут еще одному испытанию и одержал победу над драгуном.
В то время в Лондоне трое французов задавали тон общественному мнению: Моранд, г-жа де Годвиль и шевалье д'Эон. До вмешательства Бомарше Французское государство было совершенно бессильно справиться с этим страшным трио. Мы уже видели, как де Ронак превратил браконьера Моранда в самого верного из королевских егерей, дальше мы увидим, как Бомарше, толкнув г-жу де Годвиль в бездну разврата, выведет ее на путь лояльности. С Эоном дело оказалось сложнее. Он был куда более умен, чем Моранд, и, что бы там ни болтали, другого пола, чем г-жа де Годвиль.
Шарль-Женевьев-Луи-Огюст-Андре-Тимоте д'Эон был одной из самых любопытных фигур XVIII века. О нем, как известно, без конца говорили и писали. Надо добавить, что этот капитан драгунов делал все, что было в его силах, чтобы привлечь внимание к своей особе или, выражаясь без экивоков, к некоему своеобразию своей анатомии. Но, смею сказать, игра не стоила свеч. Шарль-Женевьев д'Эон, давайте сразу же рассеем все сомнения, был совершенно нормальным мужчиной. Когда он умер в 1810 году, целый сонм врачей кинулся на его труп, подобно тому как несчастья обрушиваются на бедняка. Но, к их великому разочарованию, они без особого труда констатировали, что имеют дело не с драгуншей. Один из них подписал следующий документ: "Настоящим подтверждаю, что в присутствии г-на Адера, г-на Уилсона и отца Элизе я обследовал тело шевалье д'Эона, подверг его вскрытию и обнаружил при этом, что мужские органы у него нормальны во всех отношениях. Томас Копленд, хирург". А ведь эти врачи втайне надеялись найти доказательства, что Зон гермафродит, потому (я весьма сожалею, что вынужден входить в такие подробности) они и подвергли его самому тщательному осмотру. Будь у врачей хоть малейшее сомнение, обнаружь они хоть какую-то внешнюю или внутреннюю недоразвитость его половых органов, они с радостью и с сознанием исполненного долга принялись бы писать по этому поводу статьи, делать научные сообщения и устраивать конференции. Разочарованные результатом обследования, они все же оказались честны и сообщили то, что видели, убежденные, что раз и навсегда покончили с этой тайной. Но они не учли всевозможных сочинителей легенд, которые знают вкусы своей клиентуры. И теперь еще немало людей продолжают интересоваться тайной" красавца шевалье, хотя слово "тайна" здесь можно употребить лишь по традиции.
Когда Бомарше впервые встретился с Эоном, тому было около пятидесяти. Это был уже немолодой человек. Известно, что мужчины, у которых долго сохраняется юношеский облик, в старости выглядят хуже других. Их кожа покрывается морщинами, черты лица расплываются, краски блекнут. Внезапно Дориан Грей становится похожим на свой портрет. Говорят, это случилось и с шевалье д'Эоном. В двадцать лет его изящество и красота были настолько бесспорными, что его вполне можно было принять за девушку. Ошибиться на его счет было легко. Так как к тому времени он уже успел проявить дипломатические способности, не скрывал своего желания оказывать тайные услуги, а мужества у него было хоть отбавляй, Людовик XV послал его в Санкт-Петербург, где ему удалось получить должность чтицы у императрицы Елизаветы. Если верить слухам, Шарль-Женевьева покорила царицу и уехала только после того, как добилась сближения внешнеполитических курсов России и Франции.
Когда Зону стукнуло тридцать лет и сомнений насчет его пола уже не оставалось, Женевьева вновь превратилась в Шарля, который занимал различные посты в посольствах. На протяжении двадцати лет (или около того) ни у кого и в мыслях не было сомневаться насчет его пола. Шарль "пил, курил и чертыхался как немецкий фельдъегерь"; к тому же, вспыльчивый по натуре, он всегда был готов выхватить шпагу и драться. Непобедимый дуэлянт, он многих убил и многим причинил горе. Поэтому во врагах у него недостатка не было. После парижского договора Людовик XV назначил его секретарем посольства в Лондоне, а затем первым советником при после Герши. На самом деле шевалье д'Эон получил в высшей степени секретное поручение. Король велел ему собрать все предварительные сведения на случай возможной высадки французских войск в Англии. Это значило, что двор полностью доверял ему. Д'Эон всецело отдался выполнению своей миссии, завязывая контакты с членами британского правительства и Георгом III. Некоторые авторы вслед за Гайярде уверяют, что драгун настолько преуспел в своем усердии, что очутился в постели королевы Софии-Шарлотты и, следовательно, является настоящим отцом Георга IV. По их словам, шевалье, чтобы спасти честь королевы, сам пустил слух, будто он женщина. И те же самые "историки" объясняют приступы безумия у Георга III сомнениями, терзавшими его по поводу своего отцовства. Однако, судя по фактам, слух об этом "романе" ни на чем не основан. Ломени, который в него не верил, утверждает, что только одно письмо герцога д'Эгийона, адресованное шевалье, "придает некоторое правдоподобие этой версии", не выдерживающей, однако, критики с точки зрения логики и опровергнутой всеми остальными свидетельствами. В этой сказке, не представляющей ни малейшего интереса, важно лишь то, что до смерти Людовика XV никто и не помышлял принимать драгуна за даму. Зато его жестокая ссора с графом де Герши имеет прямое отношение к, Истории. Конфликт между послом и доверенным дипломатом был неизбежен, поскольку один получал приказы от своего министра, а у другого лежали в кармане письма самого короля, но он не мог их предъявить. В этой двойной королевской игре Герши видел только те карты, которые держал в руках. Поэтому он вскоре счел шевалье человеком, купленным Англией, и пытался найти тому подтверждение, захватив его документы. Собирался ли посол, как утверждает шевалье, отравить его с помощью некоего Трейссака де Вержи? Этого я не знаю. Ясно другое, а именно: оба дипломата не могли больше друг друга выносить и дело дошло до дуэли. Скандал получился весьма серьезный и имел последствия, поскольку сын г-на де Герши публично поклялся, что не покинет этого мира, не отомстив за отца. Людовик XV оказался в весьма затруднительном положении, ему пришлось официально уволить Зона в отставку, однако в письме он просил его тайно продолжать свою миссию. Но тут Людовик XV умер, и, как это часто бывает в подобных случаях, тайный агент Зон, всеми забытый, лишенный связи с родиной, разоренный, потерявший все контакты, превратился в бывшего агента. Но драгун в отставке располагал настоящим сокровищем: письмами умершего короля. Вскоре он решил это сокровище использовать.
Я полагаю, нам было необходимо сделать это небольшое отступление и вернуться назад, чтобы понять, не рискуя ошибиться, какова была природа отношений между шевалье д'Эоном и Бомарше. "Случайно" ли Бомарше встретился с драгуном, как это обычно считают? Не думаю. Я убежден, что Верженн попросил нашего дипломатического курьера принять экстренные меры. Переписка между министром иностранных дел и Бомарше показывает, что предстоящая сделка была как следует подготовлена, поскольку шевалье д'Эон уже сообщил свои условия в письме, адресованном Верженну несколько месяцев назад. Одним словом, драгун, которому надо было кормить семь ртов, требовал от государства около 300 000 ливров; впрочем, часть этой суммы ему просто задолжали - монархия, как я уже говорил, расплачивалась неохотно; при этом подразумевалось, что, как только названная сумма будет ему выплачена, он вернет Франции свое сокровище.
Они встретились в конце апреля или в начале мая, и начались переговоры. "Мы оба, - рассказывал шевалье, - находились во власти естественного любопытства, присущего редким животным, когда они вдруг сталкиваются". У драгуна были все качества, необходимые для того, чтобы понравиться Бомарше. Он был блестящ, забавен, циничен и знал Лондон, как никто. Его повсюду принимали, он пользовался успехом благодаря уму и экстравагантности, только что обогатил свою легенду, придумав, будто он женского пола, и кричал о том на всех углах. Гюден, последовавший за Бомарше в Лондон, познакомился с ним у лорд-мэра:
"В первый раз я встретился с д 'Эоном у Уилкесов. Удивленный тем, что на груди одного из гостей сверкал крест Святого Людовика, я спросил у дочери Уилкеса, кто это такой; она назвала его имя. "У него женский голос, - сказал я. - Видимо, отсюда и возникли все слухи, которые ходят о нем". Больше я тогда ничего не знал. Мне также ничего еще не было известно об отношениях д'Эона с Бомарше. Вскоре я услышал об этом от самого драгуна. В слезах признался он мне (говорят, это было в духе д'Эона), что он - женщина; она тут же обнажила свои ноги, испещренные шрамами - следы ран, которые она получила, когда упала с убитого в бою коня, и по ней, распростертой на земле, умирающей, проскакал целый эскадрон".
Легко себе представить, что в тогдашних салонах все готовы были без устали слушать исповедь старого капитана, который, рыдая, признавался в том, будто он - барышня, и задирал штанину, чтобы показать свои старые раны. Если некоторые, как, например, Гюден, верили ему на слово, другие слушали его развлечения ради. Однако никто никогда не спросил д'Эона, например, почему хирурги в полевых госпиталях, зашивая его раны, не обнаружили, что он дама. Ведь стоило кому-нибудь задать подобный вопрос и получить на него ответ, как игра была бы прекращена. В местах, пользующихся не столь доброй славой, как светские салоны, куда захаживал Бомарше, сопровождая д'Эона, и где он вскоре сделался завсегдатаем и даже подцепил некую болезнь (сами догадайтесь, какую), держали пари по поводу пола драгуна. Были сделаны довольно значительные ставки - на "мистера стерлинга" и "мисс гинею". Чтобы выяснить, кто же выиграл, ждать пришлось долго - до 1810 года.