Страница:
Подобные мотивы отказа вызывают столь глубокое уважение, что следовало бы замолчать и отбросить задуманное, но крайняя важность рассматриваемого вопроса все же вынуждает нас еще раз проанализировать, действительно ли чувство справедливости короля Франции требует отказаться от предложенного плана.
Любая идея, любой проект, оскорбляющий чувство справедливости, должен, как правило, быть отвергнут честным человеком, это несомненно.
Но, Сир, в политике, в отношениях между государствами неприменима мораль, непреложная в частных отношениях. Частное лицо не имеет права нанести ущерб своему ближнему, какие бы блага это ему ни сулило, потому что все Ваши подданные живут, подчиняясь общим для всех гражданским законам, обеспечивающим безопасность каждого в отдельности и всех вместе взятых.
Каждое же королевство - это обособленное целое, и разница интересов отделяет его от соседних государств больше, чем море, укрепления и границы. У него нет с соседями общих законов, которые обеспечивали бы его безопасность. Отношения между ними определяются единственно лишь естественным правом. Иначе говоря, это такие отношения, которые каждому из них продиктованы стремлением к самосохранению, благополучию и процветанию, отношения, представляющие видоизменения того принципа, который именуется человеческим правом и который, согласно самому Монтескье, сводится к двум законам: во-первых, стремиться к собственному благу, во-вторых, причинять при этом как можно меньше зла другим государствам.
Эта максима стала столь неотъемлемой основой политики, что король, который правит страдающими от голода туземцами, считая себя отцом своего народа и чужим любому другому, не должен удерживать своих несчастных подданных от нападения на соседей, чтобы с оружием в руках добыть себе там все необходимое, если иначе им не выжить.
Ибо быть справедливым к своим подданным и защищать их - прямая и неотъемлемая обязанность короля, тогда как быть справедливым по отношению к соседним народам он может лишь в зависимости от обстоятельств. Из этого следует, что национальная политика, обеспечивающая существование государств, почти во всем расходится с гражданской моралью, которой руководствуются частные лица...
Но, сир, была ли когда-нибудь и может ли вообще существовать между Францией и Англией какая-либо связь, которая в силах остановить Ваше Величество? Ведь доказано, что покой Вашего королевства, благосостояние Ваших подданных, великолепие Вашего престола зависят исключительно от упадка, в который Вы сумеете привести этого естественного врага, этого соперника, завидующего любому Вашему успеху, этот народ, который в силу устоявшейся системы всегда был к Вам несправедлив и руководствовался по отношению к нам принципом, хорошо сформулированным в проклятой максиме: "Если бы мы хотели быть справедливыми по отношению к французам и испанцам, нам пришлось бы от слишком многого отказаться. Поэтому наш долг в том, чтобы их постоянно ослаблять". Эту максиму повторяли тысячу раз, и ей аплодировали, когда ее провозглашал знаменитый Питт, ставший кумиром английской нации, после того как ему отказали в праве командовать ротой драгунов, поскольку у него не было ни дворянского звания, ни достаточных способностей, чтобы занимать такой жалкий пост...
Итак, Вам все время придется иметь дело с этим наглым народом, начисто, лишенным деликатности и совести. Именно его и только его я имел в виду, предлагая свой план. Именно его, Сир, Вам так важно унизить и ослабить, если Вы не желаете, чтобы он ослаблял и унижал Вас при каждом удобном случае. Ничто, кроме недостатка сил, не удерживало его от попыток захватить наши владения и нанести нам оскорбления. Разве не он начинал всякий раз войну без объявления? Разве не он вверг Вас в последнюю, внезапно в мирное время захватив 500 Ваших кораблей? Разве не он вынудил Вас к унизительному акту разрушить один из Ваших самых прекрасных портов на океане? Разве не он заставил Вас разоружить все остальные порты и определил, каким мизерным количеством кораблей Вы отныне имеете право располагать? Разве не он совсем недавно подверг досмотру Ваши торговые суда, стоящие на севере, - унижение, которого не пожелали терпеть даже голландцы и которое выпало исключительно на нашу долю? Людовик XV скорее дал бы отрубить себе руку, нежели допустил бы такое унижение, от которого истекает кровью сердце каждого честного француза, особенно когда он видит, как этот дерзкий соперник завлекает в те самые прибрежные воды, куда мы не смеем показаться, русские корабли, которым показывает дорогу к нашим американским владениям, чтобы они смогли в один прекрасный день помочь нашим врагам отнять их у нас...
Если Ваша деликатность не дозволяет Вам содействовать тому, что может повредить Вашим врагам, как Вы терпите, Сир, чтобы Ваши подданные, соперничая с другими европейцами, захватывали земли, по праву принадлежащие бедным индейцам, диким африканцам и караибам, которые не нанесли Вам никакого оскорбления? Как Вы допускаете, чтобы Ваши корабли силой увозили и заковывали в цепи чернокожих людей, которых природа родила свободными и которые несчастны только оттого, что Вы могучи? Как Вы терпите, чтобы три соперничающие державы на Ваших глазах бесстыдно делили между собой растерзанную Польшу, Вы, Сир, чье слово должно было бы иметь такой большой вес в Европе? Как Вы могли заключить с Испанией пакт, по которому поклялись Святой Троицей поставлять людей; корабли и деньги этому союзнику, помогая ему но; его первому требованию вести наступательную войну даже не сохранив за собой права решить, справедлива ли война, в которую Вас втягивают, не поддерживаете ли Вы узурпатора? Не Вы Ваше Величество, я это знаю, в ответе за все это. Так было до Вашего вступления на престол, и так будет и после Вас, таков ход вещей, политики, подобных примеров не счесть, и мне достаточно было напомнить лишь некоторые из них чтобы доказать Вам, Сир, что политика, определяющая отношения с другими нациями, не имеет почти ничего общего с моралью, которой руководствуются частные лица. Будь люди ангелами, несомненно, надо было бы презирать и даже ненавидеть политику. Но будь люди ангелами, они не нуждались бы ни в религии, чтобы их просветить, ни в законах, чтобы ими управлять, ни в судьях, чтобы их ограничивать, ни в солдатах, чтобы их подчинять, и земля, вместо того чтобы быть живой картиной ада, уподобилась бы небу. Но людей надо принимать такими, какие они есть, и король, даже самый справедливый, не может пойти дальше, чем законодатель Солон, который говорил: "Я дал афинянам не самые лучшие из возможных законов, а только те, которые больше всего подходят к месту, ко времени и к людям, для которых я тружусь". Из этого следует, что, хотя политика и основана на весьма несовершенных Принципах, она все же имеет какие-то основания и что король, который хочет один быть абсолютно справедливым среди дурных людей и оставаться добрым в стае волков, неизбежно будет вскоре сожран вместе со своим стадом.
Поскольку высшим законом государств является политика, и политика эта необходима для их существования, благоволите, Сир, никогда не упускать из виду, что образцом хорошей политики является умение обеспечить свой покой путем столкновения друг с другом Ваших врагов. А руководствуясь своей высокой моралью, которая вызывает к Вам такое глубокое уважение в делах внутреннего управления Вашего королевства, Вы достойно выполните те обязанности, которые возложены на доброго и великого короля.
Ришелье, который поднялся из самых низов до высшей ступени власти и гению которого столь обязан авторитет королевской власти во Франции, желая спокойно осуществить проекты, задуманные им для того, чтобы возвеличить своего хозяина, полагал, что чувство справедливости Людовика XIII не мешает поощрять в Англии те смуты, благодаря которым в конце концов Карла I скинули с престола...
Обратить таким образом беззаконие против самого себя, превратить его в оружие самоуничтожения - наиболее надежный способ навсегда с ним покончить. А мы никогда не должны забывать, что Англия для Франции примерно то же самое, что английские воры для английских граждан. Поглядите, Сир, как она почти полностью выгнала нас из трех частей света, и Вы убедитесь, что только благодаря нехватке у них сил, а не желания, Вы спокойно правите в Европе тем великолепным наследством, которое Вам приготовили Ваши предки... Поэтому я умоляю Вас, Сир, во имя Ваших подданных, о которых Вы обязаны заботиться в первую очередь, во Имя внутреннего мира, которым Ваше Величество так справедливо дорожит, во имя славы и процветания Вашего королевства, на престол которого Вы вступили в счастливый час, умоляю Вас, Сир, не поддавайтесь блестящему софизму ложной деликатности. Summum jus Summa injuria {Высшая законность - высшее беззаконие (лат.).}.
Я изложил важнейший из вопросов; в самом общем виде из страха разжижить мои доводы более подробным рассмотрением. А главное, из страха злоупотребить терпением Вашего Величества.
Если, после того, как Вы прочтете мое послание, у Вас останутся еще сомнения, то сотрите, пожалуйста, мою подпись, велите переписать мое письмо - другой рукой, чтобы низкое звание автора не повредило силе, его доводов, и предложите мое рассуждение для оценки какому-нибудь человеку, имеющему долгий опыт жизни и политических дел; если найдется хоть один, начиная с господина де Верженна, который; бы не согласился с моими принципами, я умолкаю и сжигаю труды Скалигера" Гроция, Пуфендорфа, Монтескье, всех создателей государственного права, и соглашусь, что все, чем я занимался в течение моей жизни, было лишь потерей времени, раз я оказался бессилен убедить моего государя в таком вопросе, который мне представляется столь же очевидным, сколь и важным для его интересов
Совершенно невозможно письменно касаться сути обсуждаемого вопроса из-за его полной секретности; однако мне было бы чрезвычайно легко доказать, сколь безопасно предпринять то, что я предлагаю, сколь легко это осуществить и сколь несомненен наш конечный успех; даже самый жалкий посев, своевременно сделанный на этой ниве, принесет Вашему правлению необозримый урожай славы и покоя.
Да поможет ангел-хранитель нашего государства благоприятно расположить к этому проекту сердце и ум Вашего Величества, а все остальное получится само собой и безо всякого труда. За это я ручаюсь".
Я ручаюсь, я, Бомарше.
Что Бомарше есть Франция, это англичане и американцы стали замечать. Лорд Стормонт, посол Георга III в Версале, следит за каждым его шагом. В Лондоне его жизни снова угрожает опасность: "То шаткое и опасное положение, в котором я оказался, поскольку любое мое начинание вызывает подозрение и слежку, лишь подогревает мое усердие". Но на этот раз, сознавая важность своей миссии и считая, что только он один способен с ней справиться, он забывает о своей безрассудной храбрости и просит защиты у Верженна, да еще в каком тоне! "Однако не забудьте, господин граф, поторопить господина де Сартина принять меры по обеспечению моей безопасности. Это меньшее из всего, на что я имею право рассчитывать". Что касается американцев, то они посылают к Бомарше таинственного Артура Ли, The right man in the right place {Нужный человек на нужном месте (анг.).}. 1776 год, январь, февраль, март, - темп событий все нарастает. Вашингтон со своими войсками осаждает Бостон, а Франция продолжает бездействовать. Еще несколько месяцев, и будет уже поздно. Либо Америка победит без помощи Франции, либо Англия подавит восстание. Бомарше сердится. Он пишет Верженну, который, как он чувствует, стал уже меньше колебаться, и в своем письме находит те слова, которые могут скорее всего убедить человека с таким острым, но при этом таким рассудительным чувством патриотизма.
"Не возьмете ли Вы на себя смелость еще раз объяснить королю, как много он может выиграть без боя в этой кампании? И не попробуете ли Вы убедить его величество, что та жалкая помощь, которой они просят и о которой мы вот уже год ведем дебаты, принесет нам плоды великой победы, хотя мы и не будем подвергаться опасностям боев? Что эта помощь может нам играючи вернуть все то, что позорный мир 1763 года вынудил нас потерять. И что успех американцев, который неизбежно превратит их противника в державу второго разряда, снова выдвинет нас на первое место и на долгое время обеспечит нам преобладание во всей Европе?"
Верженн отвечал на все письма Бомарше. Я не видел ничего более образцового, чем их переписка. Запальчивости и напору одного корреспондента противостояли спокойствие и осторожность другого. На страстные доводы писателя министр отвечал соображениями, в которых общие идеи читались только между строк. Если первый со времен дела Гезмана прибегал к диалектике, как только ему надо было защищать свои положения, второй в совершенстве владел искусством умолчания и литоты, чтобы выразить свою мысль. В недавнем прошлом мы видели на Кэ д'Орсэ человека, который тоже был настоящим министром и который многими чертами напоминает Верженна. Представьте себе на минуту Бомарше в споре с человеком, которого я имею в виду, и вы сможете себе представить, каковы были его отношения с Верженном. Министр, должно быть, не всегда считал приличным поведение своего чрезвычайного посланника и уместными упреки, которыми тот его осаждал, но если он и бывал порой задет за живое и выражал свое недовольство, то всякий раз, преподав урок своему дипломатическому курьеру, спешил отдать ему должное и обращался с ним крайне почтительно. Свидетельство тому - послание, начатое тоном холодной иронии и заканчивающееся словами, которые можно написать только самому близкому соратнику. Верженн понимал, чем он обязан Бомарше и что в тех условиях из них двоих лучшим дипломатом был не он.
"Я получил первого числа этого месяца, сударь, письмо, которое Вы оказали мне честь написать 26-го прошлого месяца. Хорошо говорить так же легко, как трудно хорошо поступать; эту аксиому Вам подтвердят все люди, облеченные властью, не исключая и британских министров. Все те, чья задача заключается в том, чтобы рассуждать, рассматривают каждый вопрос изолированно от всего остального, поверхностно оценивая при этом, какие преимущества можно таким путем извлечь. Но если бы они могли охватить взглядом общую картину, они очень быстро признали бы, что эти кажущиеся преимущества, столь заманчивые при рассуждении, обернутся на практике всего лишь источником затруднений, притом весьма пагубных. Я долго сидел в партере, прежде чем выйти на сцену; в то время я видел немало людей самого разного происхождения и склада ума. Они, как правило, фрондировали и все осуждали, считая, что все всегда поступают плохо; потом кое-кто из этих "судей", коими они себя полагали, превратились в тех, кого судят. И я убедился, что большинство из них сохраняли тот заведенный порядок, который они сами прежде столь сурово порицали, потому что существует сила импульса или инерции, назовите ее как угодно, которая всегда приводит людей к какой-то общей точке. Эта преамбула написана мной вовсе не для того, чтобы отрицать Вашу предусмотрительность, которую я, напротив, хвалю и одобряю. Но не думайте, что если не принимаешь какого-то предложения сразу, это значит, что его отклоняешь. Существуют ступени, через которые осторожности ради лучше не перепрыгивать, да и не всякий сон летаргический. Хотя способ передачи Вам этого письма я считаю надежным, я все же недостаточно доверяю ему, чтобы не притормозить своего желания высказать Вам все свои мысли. Но я надеюсь на Вашу проницательность, она поможет Вам их угадать. Подумайте хорошенько, и Вы убедитесь, что я ближе к Вам, чем Вы предполагаете".
Поднимаясь от "ступени к ступени", Франция едва не оказалась ниже прежнего. Но в 1776 году Бомарше, воодушевленный силой, которую невозможно объяснить разумом, смог бы, перефразируя Руссо, заставить землю вертеться в обратном направлении, получи Франция от этого хоть какую-то выгоду. Однако добродетельный Людовик XVI и хитрый Верженн ждали от него самого невероятного: он должен был быть Францией, но тайно, и поставлять повстанцам оружие вместо нее. Поскольку он был не дурак, то понял это и, чтобы заставить короля решиться, "предложил" действовать на свой страх и риск. Он, Бомарше. Конечно, Баз иль сделал из этого вывод, что Фигаро наконец достиг своей цели. "Деньги - это твоя стихия!" А по-моему, совершенно очевидно, что, взяв на себя роль посредника, Бомарше действовал самоотверженно. Конечно, это начинание увлекло его, он отдался ему всецело и со страстью, ибо такова была его натура, но что касается выгоды, то (мы это увидим в дальнейшем) не тут-то было! Несомненно, он питал честолюбивые надежды, например, на пост министра, он об этом мечтал, и это едва не свершилось, но в последний момент кто-то вынул из кармана черный шар.
29 февраля 1776 года Людовик XVI получил от г-на де Верженна новый запечатанный пакет с простым адресом: "Королю, лично". Он легко узнал почерк. Он не впервые получал подобные письма. В то время как король распечатывал это последнее послание Бомарше, по ту сторону Атлантического океана Джордж Вашингтон, взяв Дорчестер-Хейтс, принудил к быстрому отступлению войска генерала Хоу. Но в Америке, как и в Европе, еще ничего не было решено. Людовик XVI приступил к чтению; кончая лист, он передавал его г-ну де Верженну, которого усадил рядом с собой.
"Сир,
пресловутый конфликт между Америкой и Англией, который скоро разделит мир и изменит всю европейскую систему, вынуждает каждую державу составить себе верное мнение насчет того, каким образом этот разрыв повлияет на ее положение, пойдет ли он ей на пользу или во вред.
Однако среди всех держав наиболее заинтересованной во всем этом является Франция, чьи острова, производящие сахар, стали со времени заключения последнего мира объектом постоянного вожделения и надежд англичан, и эти их чувства неизбежно приведут нас к войне, если только из слабости, чего и предположить невозможно, мы сами не согласимся пожертвовать нашими богатыми владениями во имя химеры постыдного мира, для нас более разрушительного, чем война, вызывающая у нас столь большой страх.
В первом мемуаре, переданном Вашему Величеству три месяца назад господином де Верженном, я попытался убедительно доказать, что чувство справедливости, столь сильное у Вашего Величества, не может быть оскорблено принятием разумных мер предосторожности против врагов, которые со своей стороны никогда не проявляли по отношению к нам никакой деликатности.
Нынче же, когда мы быстрыми шагами приближаемся к острому кризису, я вынужден предупредить Ваше Величество, что сохранение наших владений в Америке, а также мира, которым Ваше Величество столь дорожит, зависит исключительно от этого предложения: необходимо помочь американцам. Это я и собираюсь сейчас доказать.
Король Англии, министры, парламент, оппозиция, нация, английский народ, наконец, все партии, которые раздирают это государство, признают, что не надо больше обольщаться, думая, будто удастся вернуть американцев к их прежней жизни, и что даже те великие усилия, которые теперь предпринимают, чтобы их подчинить, не имеют шансов на успех. Поэтому, Сир, и происходят эти резкие дебаты между министрами и оппозицией, этот прилив и отлив мнений, этот разнобой суждений, который, ничем не помогая решить наболевший вопрос, лишь привлекает к нему всеобщее внимание.
Лорд Норт, боясь сам стоять в такую грозу у штурвала, воспользовался честолюбием лорда Джермейна, чтобы переложить всю тяжесть ответственности на его плечи.
Лорд Джермейн, оглушенный криками и смущенный вескими аргументами оппозиции, говорит сегодня лорду Шелберну и лорду Рокингэму, возглавляющим партию: "При нынешнем положении дел, господа, решитесь ли вы поручиться нации, что американцы готовы будут подчиниться навигационному акту и вернуться под ярмо при условии, оговоренном в плане лорда Шелберна, если все будет возвращено к положению, которое существовало до волнений 1773 года? Если вы на это решитесь, господа, то занимайте министерские посты и пекитесь о спасении государства на свой собственный страх и риск".
Оппозицию, готовую поймать лорда Джермейна на слове и ответить на его вопрос утвердительно, останавливает только опасение, что американцы, ободренные своими успехами и осмелевшие, быть может, оттого, что заключили какие-нибудь тайные договоры с Испанией и Францией, откажутся теперь от тех самых условий мира, о которых молили два года тому назад.
С другой стороны, г-н А. Л. (г-н де Верженн назовет Вашему Величеству его имя), тайный посланец колоний в Лондоне, крайне обескураженный бесплодностью тех шагов, которые он попытался предпринять через мое посредство, чтобы добиться от французского правительства помощи в военном снаряжении и порохе, говорит мне теперь: "В последний раз спрашиваю: Франция действительно окончательно решила отказать нам в какой-либо помощи и готова стать жертвой Англии и притчей во языцех для всей Европы из-за своей невообразимой косности? Я лично считаю себя вынужденным ответить на этот вопрос положительно, и все же жду Вашего окончательного ответа, прежде чем дать свой. Мы предлагаем Франции за ее тайную помощь тайный торговый договор, в результате которого она в течение ряда лет после заключения мира получит всю прибыль, которой вот уже целое столетие обогащалась Англия, а кроме того, мы гарантируем Франции, насколько это будет в наших силах, сохранность ее владений. Вы не хотите? Тогда я попрошу у лорда Шелберна отсрочки на то время, пока корабль, который отправится в Америку с английскими предложениями, не вернется назад, хотя заранее могу Вам сказать, какие резолюции конгресс примет по этому поводу. Они немедленно опубликуют прокламацию, в которой предложат всем нациям мира в обмен на помощь те самые условия, которые я сейчас предлагаю вам тайно. И, чтобы отомстить Франции и заставить ее публично занять определенную позицию по отношению к ним, они пошлют в Ваши порты первые трофейные суда, которые возьмут у англичан. Тогда, сколько ни изворачивайся, война, которой Вы стремитесь избежать и которой так боитесь, станет для Вас неминуемой, как бы Вы ни поступили с трофейными судами; если Вы их примете, разрыв с Англией будет очевиден; если откажетесь их принять, конгресс в тот же час подпишет мир на условиях, предлагаемых метрополией; оскорбленные американцы присоединят свои силы к силам Англии, чтобы напасть на Ваши острова и доказать Вам, что все те предосторожности, которые Вы приняли, чтобы сохранить свои владения, как раз и приведут Вас к окончательной их потере.
Отправляйтесь во Францию, сударь, и изложите, как обстоят дела; я тем временем уеду в деревню, чтобы не быть вынужденным дать окончательный ответ до Вашего возвращения. Скажите Вашим министрам, что я готов, если необходимо, поехать с Вами во Францию, чтобы подтвердить эти заявления; скажите им также, что конгресс, как я узнал, отправил двух депутатов в Мадрид с той же целью, и могу добавить, что они получили весьма удовлетворительный ответ на свое предложение. Неужели это прерогатива совета министров Франции - оставаться слепым, когда речь идет о славе его короля и интересах государства?"
Вот, Сир, страшная и впечатляющая картина нашей позиции. Ваше Величество искренне жаждет мира. Способ сохранить его, Сир, будет изложен в резюме этого мемуара.
Допустим, все гипотезы возможны, и попробуем их обдумать.
Все, что сейчас будет изложено, крайне важно.
Предположим, что Англия в этой кампании одержит полную победу над Америкой.
Либо что американцы отобьют англичан с потерями.
Либо что Англия придет к уже одобренному королем решению предоставить колониям самим решать свою судьбу и расстанется с ними добровольно.
Либо что оппозиция, получив министерские посты, добьется подчинения колоний на условиях возвращения им статута, существовавшего до 1773 года.
Вот мы и перечислили все возможные варианты. Есть ли среди них хоть один, не ввергающий Вас мгновенно в войну, которой Вы хотите избежать? Сир, именем бога молю Вас, благоволите рассмотреть их вместе со мною.
1. Если Англия восторжествует над Америкой, то только ценой огромной потери в людях и деньгах; а единственная возможность возмещения таких огромных убытков заключается для англичан в том, чтобы, вернувшись в Америку, отобрать себе французские острова и тем самым стать единственными поставщиками ценного продукта, сахара, - только это может закрепить за ними все доходы от контрабандной торговли, которую континент ведет с этими островами.
Тогда, Сир, Вы будете поставлены перед выбором - либо начать слишком поздно бесплодную войну, либо пожертвовать во имя самого постыдного мира всеми Вашими американскими колониями и потерять к тому же 280 миллионов капитала плюс 30 миллионов дохода.
2. Если американцы окажутся победителями, они тут же получат свободу, и тогда англичане, в отчаянии от того, что их владения уменьшатся на три четверти, попытаются как можно быстрее компенсировать понесенный ими территориальный ущерб и пойдут на то, чтобы захватить наши американские владения, что, можно не сомневаться, им легко удастся.
3. Если англичане сочтут себя вынужденными предоставить независимость своим колониям мирным путем, как того тайно желает английский король, то для нас последствия останутся почти такими же, что и в предыдущем случае, поскольку их торговля окажется полностью разлаженной. Однако разница будет заключаться в том, что английская сторона, менее подорванная, чем в результате дорогостоящей кровопролитной войны, будет обладать достаточными силами и средствами, чтобы с еще большей легкостью завладеть принадлежащими нам островами, без захвата которых ей в сложившейся ситуации никак не обойтись, если она вознамерится сохранить свои владения и влияние в Америке.
Любая идея, любой проект, оскорбляющий чувство справедливости, должен, как правило, быть отвергнут честным человеком, это несомненно.
Но, Сир, в политике, в отношениях между государствами неприменима мораль, непреложная в частных отношениях. Частное лицо не имеет права нанести ущерб своему ближнему, какие бы блага это ему ни сулило, потому что все Ваши подданные живут, подчиняясь общим для всех гражданским законам, обеспечивающим безопасность каждого в отдельности и всех вместе взятых.
Каждое же королевство - это обособленное целое, и разница интересов отделяет его от соседних государств больше, чем море, укрепления и границы. У него нет с соседями общих законов, которые обеспечивали бы его безопасность. Отношения между ними определяются единственно лишь естественным правом. Иначе говоря, это такие отношения, которые каждому из них продиктованы стремлением к самосохранению, благополучию и процветанию, отношения, представляющие видоизменения того принципа, который именуется человеческим правом и который, согласно самому Монтескье, сводится к двум законам: во-первых, стремиться к собственному благу, во-вторых, причинять при этом как можно меньше зла другим государствам.
Эта максима стала столь неотъемлемой основой политики, что король, который правит страдающими от голода туземцами, считая себя отцом своего народа и чужим любому другому, не должен удерживать своих несчастных подданных от нападения на соседей, чтобы с оружием в руках добыть себе там все необходимое, если иначе им не выжить.
Ибо быть справедливым к своим подданным и защищать их - прямая и неотъемлемая обязанность короля, тогда как быть справедливым по отношению к соседним народам он может лишь в зависимости от обстоятельств. Из этого следует, что национальная политика, обеспечивающая существование государств, почти во всем расходится с гражданской моралью, которой руководствуются частные лица...
Но, сир, была ли когда-нибудь и может ли вообще существовать между Францией и Англией какая-либо связь, которая в силах остановить Ваше Величество? Ведь доказано, что покой Вашего королевства, благосостояние Ваших подданных, великолепие Вашего престола зависят исключительно от упадка, в который Вы сумеете привести этого естественного врага, этого соперника, завидующего любому Вашему успеху, этот народ, который в силу устоявшейся системы всегда был к Вам несправедлив и руководствовался по отношению к нам принципом, хорошо сформулированным в проклятой максиме: "Если бы мы хотели быть справедливыми по отношению к французам и испанцам, нам пришлось бы от слишком многого отказаться. Поэтому наш долг в том, чтобы их постоянно ослаблять". Эту максиму повторяли тысячу раз, и ей аплодировали, когда ее провозглашал знаменитый Питт, ставший кумиром английской нации, после того как ему отказали в праве командовать ротой драгунов, поскольку у него не было ни дворянского звания, ни достаточных способностей, чтобы занимать такой жалкий пост...
Итак, Вам все время придется иметь дело с этим наглым народом, начисто, лишенным деликатности и совести. Именно его и только его я имел в виду, предлагая свой план. Именно его, Сир, Вам так важно унизить и ослабить, если Вы не желаете, чтобы он ослаблял и унижал Вас при каждом удобном случае. Ничто, кроме недостатка сил, не удерживало его от попыток захватить наши владения и нанести нам оскорбления. Разве не он начинал всякий раз войну без объявления? Разве не он вверг Вас в последнюю, внезапно в мирное время захватив 500 Ваших кораблей? Разве не он вынудил Вас к унизительному акту разрушить один из Ваших самых прекрасных портов на океане? Разве не он заставил Вас разоружить все остальные порты и определил, каким мизерным количеством кораблей Вы отныне имеете право располагать? Разве не он совсем недавно подверг досмотру Ваши торговые суда, стоящие на севере, - унижение, которого не пожелали терпеть даже голландцы и которое выпало исключительно на нашу долю? Людовик XV скорее дал бы отрубить себе руку, нежели допустил бы такое унижение, от которого истекает кровью сердце каждого честного француза, особенно когда он видит, как этот дерзкий соперник завлекает в те самые прибрежные воды, куда мы не смеем показаться, русские корабли, которым показывает дорогу к нашим американским владениям, чтобы они смогли в один прекрасный день помочь нашим врагам отнять их у нас...
Если Ваша деликатность не дозволяет Вам содействовать тому, что может повредить Вашим врагам, как Вы терпите, Сир, чтобы Ваши подданные, соперничая с другими европейцами, захватывали земли, по праву принадлежащие бедным индейцам, диким африканцам и караибам, которые не нанесли Вам никакого оскорбления? Как Вы допускаете, чтобы Ваши корабли силой увозили и заковывали в цепи чернокожих людей, которых природа родила свободными и которые несчастны только оттого, что Вы могучи? Как Вы терпите, чтобы три соперничающие державы на Ваших глазах бесстыдно делили между собой растерзанную Польшу, Вы, Сир, чье слово должно было бы иметь такой большой вес в Европе? Как Вы могли заключить с Испанией пакт, по которому поклялись Святой Троицей поставлять людей; корабли и деньги этому союзнику, помогая ему но; его первому требованию вести наступательную войну даже не сохранив за собой права решить, справедлива ли война, в которую Вас втягивают, не поддерживаете ли Вы узурпатора? Не Вы Ваше Величество, я это знаю, в ответе за все это. Так было до Вашего вступления на престол, и так будет и после Вас, таков ход вещей, политики, подобных примеров не счесть, и мне достаточно было напомнить лишь некоторые из них чтобы доказать Вам, Сир, что политика, определяющая отношения с другими нациями, не имеет почти ничего общего с моралью, которой руководствуются частные лица. Будь люди ангелами, несомненно, надо было бы презирать и даже ненавидеть политику. Но будь люди ангелами, они не нуждались бы ни в религии, чтобы их просветить, ни в законах, чтобы ими управлять, ни в судьях, чтобы их ограничивать, ни в солдатах, чтобы их подчинять, и земля, вместо того чтобы быть живой картиной ада, уподобилась бы небу. Но людей надо принимать такими, какие они есть, и король, даже самый справедливый, не может пойти дальше, чем законодатель Солон, который говорил: "Я дал афинянам не самые лучшие из возможных законов, а только те, которые больше всего подходят к месту, ко времени и к людям, для которых я тружусь". Из этого следует, что, хотя политика и основана на весьма несовершенных Принципах, она все же имеет какие-то основания и что король, который хочет один быть абсолютно справедливым среди дурных людей и оставаться добрым в стае волков, неизбежно будет вскоре сожран вместе со своим стадом.
Поскольку высшим законом государств является политика, и политика эта необходима для их существования, благоволите, Сир, никогда не упускать из виду, что образцом хорошей политики является умение обеспечить свой покой путем столкновения друг с другом Ваших врагов. А руководствуясь своей высокой моралью, которая вызывает к Вам такое глубокое уважение в делах внутреннего управления Вашего королевства, Вы достойно выполните те обязанности, которые возложены на доброго и великого короля.
Ришелье, который поднялся из самых низов до высшей ступени власти и гению которого столь обязан авторитет королевской власти во Франции, желая спокойно осуществить проекты, задуманные им для того, чтобы возвеличить своего хозяина, полагал, что чувство справедливости Людовика XIII не мешает поощрять в Англии те смуты, благодаря которым в конце концов Карла I скинули с престола...
Обратить таким образом беззаконие против самого себя, превратить его в оружие самоуничтожения - наиболее надежный способ навсегда с ним покончить. А мы никогда не должны забывать, что Англия для Франции примерно то же самое, что английские воры для английских граждан. Поглядите, Сир, как она почти полностью выгнала нас из трех частей света, и Вы убедитесь, что только благодаря нехватке у них сил, а не желания, Вы спокойно правите в Европе тем великолепным наследством, которое Вам приготовили Ваши предки... Поэтому я умоляю Вас, Сир, во имя Ваших подданных, о которых Вы обязаны заботиться в первую очередь, во Имя внутреннего мира, которым Ваше Величество так справедливо дорожит, во имя славы и процветания Вашего королевства, на престол которого Вы вступили в счастливый час, умоляю Вас, Сир, не поддавайтесь блестящему софизму ложной деликатности. Summum jus Summa injuria {Высшая законность - высшее беззаконие (лат.).}.
Я изложил важнейший из вопросов; в самом общем виде из страха разжижить мои доводы более подробным рассмотрением. А главное, из страха злоупотребить терпением Вашего Величества.
Если, после того, как Вы прочтете мое послание, у Вас останутся еще сомнения, то сотрите, пожалуйста, мою подпись, велите переписать мое письмо - другой рукой, чтобы низкое звание автора не повредило силе, его доводов, и предложите мое рассуждение для оценки какому-нибудь человеку, имеющему долгий опыт жизни и политических дел; если найдется хоть один, начиная с господина де Верженна, который; бы не согласился с моими принципами, я умолкаю и сжигаю труды Скалигера" Гроция, Пуфендорфа, Монтескье, всех создателей государственного права, и соглашусь, что все, чем я занимался в течение моей жизни, было лишь потерей времени, раз я оказался бессилен убедить моего государя в таком вопросе, который мне представляется столь же очевидным, сколь и важным для его интересов
Совершенно невозможно письменно касаться сути обсуждаемого вопроса из-за его полной секретности; однако мне было бы чрезвычайно легко доказать, сколь безопасно предпринять то, что я предлагаю, сколь легко это осуществить и сколь несомненен наш конечный успех; даже самый жалкий посев, своевременно сделанный на этой ниве, принесет Вашему правлению необозримый урожай славы и покоя.
Да поможет ангел-хранитель нашего государства благоприятно расположить к этому проекту сердце и ум Вашего Величества, а все остальное получится само собой и безо всякого труда. За это я ручаюсь".
Я ручаюсь, я, Бомарше.
Что Бомарше есть Франция, это англичане и американцы стали замечать. Лорд Стормонт, посол Георга III в Версале, следит за каждым его шагом. В Лондоне его жизни снова угрожает опасность: "То шаткое и опасное положение, в котором я оказался, поскольку любое мое начинание вызывает подозрение и слежку, лишь подогревает мое усердие". Но на этот раз, сознавая важность своей миссии и считая, что только он один способен с ней справиться, он забывает о своей безрассудной храбрости и просит защиты у Верженна, да еще в каком тоне! "Однако не забудьте, господин граф, поторопить господина де Сартина принять меры по обеспечению моей безопасности. Это меньшее из всего, на что я имею право рассчитывать". Что касается американцев, то они посылают к Бомарше таинственного Артура Ли, The right man in the right place {Нужный человек на нужном месте (анг.).}. 1776 год, январь, февраль, март, - темп событий все нарастает. Вашингтон со своими войсками осаждает Бостон, а Франция продолжает бездействовать. Еще несколько месяцев, и будет уже поздно. Либо Америка победит без помощи Франции, либо Англия подавит восстание. Бомарше сердится. Он пишет Верженну, который, как он чувствует, стал уже меньше колебаться, и в своем письме находит те слова, которые могут скорее всего убедить человека с таким острым, но при этом таким рассудительным чувством патриотизма.
"Не возьмете ли Вы на себя смелость еще раз объяснить королю, как много он может выиграть без боя в этой кампании? И не попробуете ли Вы убедить его величество, что та жалкая помощь, которой они просят и о которой мы вот уже год ведем дебаты, принесет нам плоды великой победы, хотя мы и не будем подвергаться опасностям боев? Что эта помощь может нам играючи вернуть все то, что позорный мир 1763 года вынудил нас потерять. И что успех американцев, который неизбежно превратит их противника в державу второго разряда, снова выдвинет нас на первое место и на долгое время обеспечит нам преобладание во всей Европе?"
Верженн отвечал на все письма Бомарше. Я не видел ничего более образцового, чем их переписка. Запальчивости и напору одного корреспондента противостояли спокойствие и осторожность другого. На страстные доводы писателя министр отвечал соображениями, в которых общие идеи читались только между строк. Если первый со времен дела Гезмана прибегал к диалектике, как только ему надо было защищать свои положения, второй в совершенстве владел искусством умолчания и литоты, чтобы выразить свою мысль. В недавнем прошлом мы видели на Кэ д'Орсэ человека, который тоже был настоящим министром и который многими чертами напоминает Верженна. Представьте себе на минуту Бомарше в споре с человеком, которого я имею в виду, и вы сможете себе представить, каковы были его отношения с Верженном. Министр, должно быть, не всегда считал приличным поведение своего чрезвычайного посланника и уместными упреки, которыми тот его осаждал, но если он и бывал порой задет за живое и выражал свое недовольство, то всякий раз, преподав урок своему дипломатическому курьеру, спешил отдать ему должное и обращался с ним крайне почтительно. Свидетельство тому - послание, начатое тоном холодной иронии и заканчивающееся словами, которые можно написать только самому близкому соратнику. Верженн понимал, чем он обязан Бомарше и что в тех условиях из них двоих лучшим дипломатом был не он.
"Я получил первого числа этого месяца, сударь, письмо, которое Вы оказали мне честь написать 26-го прошлого месяца. Хорошо говорить так же легко, как трудно хорошо поступать; эту аксиому Вам подтвердят все люди, облеченные властью, не исключая и британских министров. Все те, чья задача заключается в том, чтобы рассуждать, рассматривают каждый вопрос изолированно от всего остального, поверхностно оценивая при этом, какие преимущества можно таким путем извлечь. Но если бы они могли охватить взглядом общую картину, они очень быстро признали бы, что эти кажущиеся преимущества, столь заманчивые при рассуждении, обернутся на практике всего лишь источником затруднений, притом весьма пагубных. Я долго сидел в партере, прежде чем выйти на сцену; в то время я видел немало людей самого разного происхождения и склада ума. Они, как правило, фрондировали и все осуждали, считая, что все всегда поступают плохо; потом кое-кто из этих "судей", коими они себя полагали, превратились в тех, кого судят. И я убедился, что большинство из них сохраняли тот заведенный порядок, который они сами прежде столь сурово порицали, потому что существует сила импульса или инерции, назовите ее как угодно, которая всегда приводит людей к какой-то общей точке. Эта преамбула написана мной вовсе не для того, чтобы отрицать Вашу предусмотрительность, которую я, напротив, хвалю и одобряю. Но не думайте, что если не принимаешь какого-то предложения сразу, это значит, что его отклоняешь. Существуют ступени, через которые осторожности ради лучше не перепрыгивать, да и не всякий сон летаргический. Хотя способ передачи Вам этого письма я считаю надежным, я все же недостаточно доверяю ему, чтобы не притормозить своего желания высказать Вам все свои мысли. Но я надеюсь на Вашу проницательность, она поможет Вам их угадать. Подумайте хорошенько, и Вы убедитесь, что я ближе к Вам, чем Вы предполагаете".
Поднимаясь от "ступени к ступени", Франция едва не оказалась ниже прежнего. Но в 1776 году Бомарше, воодушевленный силой, которую невозможно объяснить разумом, смог бы, перефразируя Руссо, заставить землю вертеться в обратном направлении, получи Франция от этого хоть какую-то выгоду. Однако добродетельный Людовик XVI и хитрый Верженн ждали от него самого невероятного: он должен был быть Францией, но тайно, и поставлять повстанцам оружие вместо нее. Поскольку он был не дурак, то понял это и, чтобы заставить короля решиться, "предложил" действовать на свой страх и риск. Он, Бомарше. Конечно, Баз иль сделал из этого вывод, что Фигаро наконец достиг своей цели. "Деньги - это твоя стихия!" А по-моему, совершенно очевидно, что, взяв на себя роль посредника, Бомарше действовал самоотверженно. Конечно, это начинание увлекло его, он отдался ему всецело и со страстью, ибо такова была его натура, но что касается выгоды, то (мы это увидим в дальнейшем) не тут-то было! Несомненно, он питал честолюбивые надежды, например, на пост министра, он об этом мечтал, и это едва не свершилось, но в последний момент кто-то вынул из кармана черный шар.
29 февраля 1776 года Людовик XVI получил от г-на де Верженна новый запечатанный пакет с простым адресом: "Королю, лично". Он легко узнал почерк. Он не впервые получал подобные письма. В то время как король распечатывал это последнее послание Бомарше, по ту сторону Атлантического океана Джордж Вашингтон, взяв Дорчестер-Хейтс, принудил к быстрому отступлению войска генерала Хоу. Но в Америке, как и в Европе, еще ничего не было решено. Людовик XVI приступил к чтению; кончая лист, он передавал его г-ну де Верженну, которого усадил рядом с собой.
"Сир,
пресловутый конфликт между Америкой и Англией, который скоро разделит мир и изменит всю европейскую систему, вынуждает каждую державу составить себе верное мнение насчет того, каким образом этот разрыв повлияет на ее положение, пойдет ли он ей на пользу или во вред.
Однако среди всех держав наиболее заинтересованной во всем этом является Франция, чьи острова, производящие сахар, стали со времени заключения последнего мира объектом постоянного вожделения и надежд англичан, и эти их чувства неизбежно приведут нас к войне, если только из слабости, чего и предположить невозможно, мы сами не согласимся пожертвовать нашими богатыми владениями во имя химеры постыдного мира, для нас более разрушительного, чем война, вызывающая у нас столь большой страх.
В первом мемуаре, переданном Вашему Величеству три месяца назад господином де Верженном, я попытался убедительно доказать, что чувство справедливости, столь сильное у Вашего Величества, не может быть оскорблено принятием разумных мер предосторожности против врагов, которые со своей стороны никогда не проявляли по отношению к нам никакой деликатности.
Нынче же, когда мы быстрыми шагами приближаемся к острому кризису, я вынужден предупредить Ваше Величество, что сохранение наших владений в Америке, а также мира, которым Ваше Величество столь дорожит, зависит исключительно от этого предложения: необходимо помочь американцам. Это я и собираюсь сейчас доказать.
Король Англии, министры, парламент, оппозиция, нация, английский народ, наконец, все партии, которые раздирают это государство, признают, что не надо больше обольщаться, думая, будто удастся вернуть американцев к их прежней жизни, и что даже те великие усилия, которые теперь предпринимают, чтобы их подчинить, не имеют шансов на успех. Поэтому, Сир, и происходят эти резкие дебаты между министрами и оппозицией, этот прилив и отлив мнений, этот разнобой суждений, который, ничем не помогая решить наболевший вопрос, лишь привлекает к нему всеобщее внимание.
Лорд Норт, боясь сам стоять в такую грозу у штурвала, воспользовался честолюбием лорда Джермейна, чтобы переложить всю тяжесть ответственности на его плечи.
Лорд Джермейн, оглушенный криками и смущенный вескими аргументами оппозиции, говорит сегодня лорду Шелберну и лорду Рокингэму, возглавляющим партию: "При нынешнем положении дел, господа, решитесь ли вы поручиться нации, что американцы готовы будут подчиниться навигационному акту и вернуться под ярмо при условии, оговоренном в плане лорда Шелберна, если все будет возвращено к положению, которое существовало до волнений 1773 года? Если вы на это решитесь, господа, то занимайте министерские посты и пекитесь о спасении государства на свой собственный страх и риск".
Оппозицию, готовую поймать лорда Джермейна на слове и ответить на его вопрос утвердительно, останавливает только опасение, что американцы, ободренные своими успехами и осмелевшие, быть может, оттого, что заключили какие-нибудь тайные договоры с Испанией и Францией, откажутся теперь от тех самых условий мира, о которых молили два года тому назад.
С другой стороны, г-н А. Л. (г-н де Верженн назовет Вашему Величеству его имя), тайный посланец колоний в Лондоне, крайне обескураженный бесплодностью тех шагов, которые он попытался предпринять через мое посредство, чтобы добиться от французского правительства помощи в военном снаряжении и порохе, говорит мне теперь: "В последний раз спрашиваю: Франция действительно окончательно решила отказать нам в какой-либо помощи и готова стать жертвой Англии и притчей во языцех для всей Европы из-за своей невообразимой косности? Я лично считаю себя вынужденным ответить на этот вопрос положительно, и все же жду Вашего окончательного ответа, прежде чем дать свой. Мы предлагаем Франции за ее тайную помощь тайный торговый договор, в результате которого она в течение ряда лет после заключения мира получит всю прибыль, которой вот уже целое столетие обогащалась Англия, а кроме того, мы гарантируем Франции, насколько это будет в наших силах, сохранность ее владений. Вы не хотите? Тогда я попрошу у лорда Шелберна отсрочки на то время, пока корабль, который отправится в Америку с английскими предложениями, не вернется назад, хотя заранее могу Вам сказать, какие резолюции конгресс примет по этому поводу. Они немедленно опубликуют прокламацию, в которой предложат всем нациям мира в обмен на помощь те самые условия, которые я сейчас предлагаю вам тайно. И, чтобы отомстить Франции и заставить ее публично занять определенную позицию по отношению к ним, они пошлют в Ваши порты первые трофейные суда, которые возьмут у англичан. Тогда, сколько ни изворачивайся, война, которой Вы стремитесь избежать и которой так боитесь, станет для Вас неминуемой, как бы Вы ни поступили с трофейными судами; если Вы их примете, разрыв с Англией будет очевиден; если откажетесь их принять, конгресс в тот же час подпишет мир на условиях, предлагаемых метрополией; оскорбленные американцы присоединят свои силы к силам Англии, чтобы напасть на Ваши острова и доказать Вам, что все те предосторожности, которые Вы приняли, чтобы сохранить свои владения, как раз и приведут Вас к окончательной их потере.
Отправляйтесь во Францию, сударь, и изложите, как обстоят дела; я тем временем уеду в деревню, чтобы не быть вынужденным дать окончательный ответ до Вашего возвращения. Скажите Вашим министрам, что я готов, если необходимо, поехать с Вами во Францию, чтобы подтвердить эти заявления; скажите им также, что конгресс, как я узнал, отправил двух депутатов в Мадрид с той же целью, и могу добавить, что они получили весьма удовлетворительный ответ на свое предложение. Неужели это прерогатива совета министров Франции - оставаться слепым, когда речь идет о славе его короля и интересах государства?"
Вот, Сир, страшная и впечатляющая картина нашей позиции. Ваше Величество искренне жаждет мира. Способ сохранить его, Сир, будет изложен в резюме этого мемуара.
Допустим, все гипотезы возможны, и попробуем их обдумать.
Все, что сейчас будет изложено, крайне важно.
Предположим, что Англия в этой кампании одержит полную победу над Америкой.
Либо что американцы отобьют англичан с потерями.
Либо что Англия придет к уже одобренному королем решению предоставить колониям самим решать свою судьбу и расстанется с ними добровольно.
Либо что оппозиция, получив министерские посты, добьется подчинения колоний на условиях возвращения им статута, существовавшего до 1773 года.
Вот мы и перечислили все возможные варианты. Есть ли среди них хоть один, не ввергающий Вас мгновенно в войну, которой Вы хотите избежать? Сир, именем бога молю Вас, благоволите рассмотреть их вместе со мною.
1. Если Англия восторжествует над Америкой, то только ценой огромной потери в людях и деньгах; а единственная возможность возмещения таких огромных убытков заключается для англичан в том, чтобы, вернувшись в Америку, отобрать себе французские острова и тем самым стать единственными поставщиками ценного продукта, сахара, - только это может закрепить за ними все доходы от контрабандной торговли, которую континент ведет с этими островами.
Тогда, Сир, Вы будете поставлены перед выбором - либо начать слишком поздно бесплодную войну, либо пожертвовать во имя самого постыдного мира всеми Вашими американскими колониями и потерять к тому же 280 миллионов капитала плюс 30 миллионов дохода.
2. Если американцы окажутся победителями, они тут же получат свободу, и тогда англичане, в отчаянии от того, что их владения уменьшатся на три четверти, попытаются как можно быстрее компенсировать понесенный ими территориальный ущерб и пойдут на то, чтобы захватить наши американские владения, что, можно не сомневаться, им легко удастся.
3. Если англичане сочтут себя вынужденными предоставить независимость своим колониям мирным путем, как того тайно желает английский король, то для нас последствия останутся почти такими же, что и в предыдущем случае, поскольку их торговля окажется полностью разлаженной. Однако разница будет заключаться в том, что английская сторона, менее подорванная, чем в результате дорогостоящей кровопролитной войны, будет обладать достаточными силами и средствами, чтобы с еще большей легкостью завладеть принадлежащими нам островами, без захвата которых ей в сложившейся ситуации никак не обойтись, если она вознамерится сохранить свои владения и влияние в Америке.