Страница:
Бомарше был вместе с Гюденом в Марселе, когда пришло сообщение, что Вольтер, король бабочек французского языка, умер 30 мая (1778 год). Гюден, которого, как вы помните, только что приняли в Провансальскую академию, имел таким образом случай и счастье первым воздать хвалу этому великому человеку. Известие о том, что духовенство отказалось похоронить останки своего чересчур знаменитого противника, в результате чего пришлось предать его тело земле в часовне, где не отправлялись богослужения, вызвало у обоих друзей равное негодование. Не надо забывать, что в 1778 году церковь в основном еще сохраняла свою власть и, в частности, составляла акты гражданского состояния, лишая всех, кого ей вздумается, права законным образом родиться или умереть. В гневе Бомарше и Гюден решили было отправиться в Париж, чтобы испросить у Морепа позволения похоронить прах автора "Генриады" у подножия памятника Беарнцу после торжественной церемонии, в которой духовенству было бы запрещено участвовать. Однако приближающееся начало процесса Бомарше с Лаблашем заставило его отказаться от этой великодушной, но безумной идеи. В самом деле, трудно себе представить, что Людовик XVI в угоду Бомарше согласился бы бросить такой вызов парижскому архиепископу. Но Бомарше в самом ближайшем будущем найдет способ, да еще какой, воздать должное Вольтеру. Я имею в виду не куплет из "Женитьбы" "...А Вольтер живет в веках", а то грандиозное начинание, ради которого он пожертвовал и своим состоянием, и своим покоем, а именно - издание полного собрания сочинений своего великого соратника и по перу и по часовому делу г-на де Вольтера.
Затея была не из простых. Две трети произведений Вольтера во Франции находились под запретом. Книготорговцы, которые разрешали себе продавать кое-какие его книги из-под полы, рисковали получить по суду большой срок тюремного заключения, как, впрочем, и те, кто, возвращаясь из-за границы, провозили в своем багаже отдельные томики Вольтера. Все захваченные книги тут же сжигали. Издать для любителей французской словесности сочинения, по большей части запрещенные, уже само по себе было вызовом. Не меньшим вызовом было намерение сразу напечатать восемьдесят или сто томов. К тому же права на опубликование этих книг находились в разных руках. И, наконец, последнее - издатель Панкук вознамерился заняться тем же, а у него было перед Бомарше два значительных преимущества. Во-первых, Панкук располагал всеми неизданными произведениями Вольтера, а во-вторых, его поддерживала русская императрица Екатерина, которая предложила ему и субсидию в несколько миллионов и свои типографии в Санкт-Петербурге. Опубликовать самого великого писателя Франции в далекой России означало во второй раз произнести над ним приговор. И опозорить Францию, Францию, которая еще при жизни писателя преклонила перед ним колени, продемонстрировав тем самым остроту противоречий внутри страны. Итак, Бомарше снова рассердился и кинулся к Морепа, человеку со скептическим и вместе с тем либеральным складом ума, "чтобы растолковать ему, каким позором было бы для Франции издание в России произведений писателя, вознесшего французскую литературу на вершину мировой славы". Фигаро, как мы уже видели и видим сейчас, был патриотом, он не обладал сердцем европейца, и удивляться тут нечему: во время своих непрерывных путешествий он узнал цену этому слову. Морепа, для которого, как и для Бомарше, Франция была Францией, а понятие "Европа" - глупостью, обещал ему помочь по мере возможности, но при условии, что все будет сделано под его, Бомарше, вывеской. Бомарше не сразу согласился на условия, поставленные первым министром. Он колебался. "Когда я вложу в это дело весь свой капитал, - сказал он, подумав, - духовенство пожалуется парламенту, издание будет приостановлено, издатель с наборщиками заклеймены и позор Франции станет еще более полным и ощутимым". Морепа в свою очередь подумал и обещал дать управлению почты секретный приказ, разрешающий ввоз и свободную пересылку по стране будущего полного собрания сочинений. Это было всего лишь устное обещание старого человека, который, правда, еще стоял у власти, но мог умереть со дня на день или быть отправленным на покой, однако Бомарше им удовлетворился. Для него обдумывать не означало отступать.
Ни один издатель никогда не обнаруживал такого пиетета перед издаваемым автором, как Бомарше. Для Вольтера Бомарше хотел непременно раздобыть и самый красивый шрифт, и самую лучшую бумагу, и самую роскошную кожу для переплетов. И, представьте, он добился всего этого. Восхитившись в Англии неким шрифтом, названным "Баскервиль", он купил несколько полных комплектов, и это стоило 50 000 франков. Что до бумаги, то он хотел такую, которая изготовлялась только в Голландии и только на самой знаменитой бумажной фабрике. Библиофилы знают, о чем идет речь, - от запаха и от прикосновения к некоторым голландским изданиям получаешь почти такое же наслаждение, как от чтения. Но поскольку голландцы оставляли эту бумагу для своих типографий, Бомарше отправил в Голландию - естественно, за свой счет - специалиста, способности которого успел оценить, с заданием научиться делать точно такую же бумагу. К этому времени он купил три типографии в Вогезах, во главе которых поставил того самого специалиста, которого отправлял в Голландию. Когда Бомарше чем-нибудь занимался, все делалось очень быстро. Однако самая трудная задача еще не была решена: нужно было найти помещение для издательства и типографии. Они должны были находиться вне Франции, но при этом как можно ближе к Парижу. Опытный коммерсант, Бомарше знал, как дорого стоит транспорт, и поскольку и речи не могло быть, чтобы экономить на качестве продукции, необходимо было снизить до минимума все накладные расходы. Прослышав, что маркграф Баденский был бы не прочь получить доход от старого и весьма внушительного форта Кель, Бомарше ухватился за этот случай и предложил арендовать форт. Маркграф согласился, но потом взял слово назад, вернее, высказал ряд требований, в том числе изъятие из издания всех пассажей, которые могут показаться оскорбительными для морали и нравов вообще, бога и маркграфов в частности, - Бомарше в тот же час ответил королевскому негоцианту весьма дерзким письмом, с высокомерием ставя его на место и угрожая устроить свою типографию в другом маркграфстве "на несколько шагов дальше", где ему предлагают "полную свободу, которой, само собой разумеется, общество, основанное на таких благородных принципах, никогда не будет злоупотреблять". То ли маркграф был толстокож, то ли карман у него был пуст, но, так или иначе, он безоговорочно сдал все свои позиции. "Вынужденный" внезапно освоить производство. бумаги, печатание, издательское дело", Бомарше очень скоро стал весьма сведущим в этих трех совершенно новых для него областях деятельности. Как всегда, он сумел окружить себя компетентными людьми, с которыми он к тому же поддерживал дружеские отношения. Чтобы руководить всей работой в Келе, он выбрал очень молодого человека, столь же честолюбивого, сколь и умного, но у которого скоро обнаружился существенный недостаток: он не умел ладить с людьми. Видимо, очень застенчивый, Летелье изображал деспота и хотел держать типографщиков в ежовых рукавицах. А у них уже тогда были те качества, которые мы знаем за ними сегодня и которые ставят их очень высоко в рабочей иерархии, а именно приверженность к своему делу, куда более высокий, чем обычно, интеллектуальный уровень и очень сильная любовь к свободе. Они скоро вошли в, конфликт с молодым диктатором. Бомарше пришлось вмешаться. С удивительным терпением посылал он ему послание за посланием, и постепенно Бомарше удалось изменить властную натуру молодого человека, сделать его более гибким. Он нашел доводы и слова, которые Летелье смог услышать. Так, в конце одного из своих писем Бомарше без зазрения совести играл на честолюбии и даже тщеславии юноши, сравнивая его с влиятельным государственным деятелем:
"Именно эта прямолинейная надменность и погубила только что г-на Неккера. Человек может быть одарен самыми большими талантами, но как только он станет кичиться своим превосходством перед теми, кто ему подчинен, эти люди превращаются в его врагов, и все летит ко всем чертям, хотя никто вроде бы ни в чем не виноват... Из всего этого Вы должны заключить, что я, как человек умеренный, мирный и осмотрительный, могу служить для Вас примером того, как надо обходиться с людьми, и было бы весьма желательно, чтобы каждый мог сказать о Вас то же самое, что Вы всегда, надеюсь, будете иметь основания говорить, ибо я приложу к этому все усилия, о Вашем слуге и друге Кароне де Бомарше".
Я привел этот отрывок, потому что он снова проливает свет на психологию Бомарше и его знание людей. И самого себя. Он с редкостным умением заставлял всех повиноваться себе или, вернее, помогать ему в делах. Не надо при этом забывать, что в 1780 году Кель был лишь одной из сотен его забот, а Летелье - последним пополнением в корпус его лейтенантов. Любопытная деталь: прежде чем нанять этого одаренного молодого человека, Бомарше, который хорошо разбирался, кто чего стоит, долгое время думал - не взять ли на эту должность Ретифа де Ла Бретонна. Но Ретиф, которого ныне считают одним из самых крупных писателей того времени и с полным основанием - одним из предвестников современного романа (я не имею в виду "нового романа"), относился к орфографии с той же свободой, что и Раймон Кено. А ведь речь шла о том, чтобы почтить память Вольтера, а не обновлять язык. Держать корректуру Бомарше поручил Декруа, который, как все знали, молился на Вольтера, И, наконец, он попросил Кондорсе снабдить рукопись комментариями работа столь же деликатная, сколь и неблагодарная.
Точно так же как за несколько лет до этих событий Бомарше создал торговый дом "Родриго Орталес и компания", чтобы вести "свою" американскую войну, так и теперь он учредил "Философское, литературное и типографское общество" исключительно для того, чтобы защитить память Вольтера и его произведения. Причем формально сам Бомарше назывался лишь парижским корреспондентом этого общества, но на деле был и его душой, и нервом, и финансистом.
"Общество, которое есть я" за огромные деньги - 160 000 франков купило у Панкука неизданные произведения, а также права на все книги, опубликованные в европейских странах у двадцати разных издателей.
Парижский корреспондент Общества решил, что будут два издания, первое, роскошное, ин-фолио, в 70-ти томах, второе -ин-кварто, в 92-х томах, каждое тиражом по 15 тысяч экземпляров. Он распорядился составить проспект еще в 1780 году, чтобы тут же началась подписка. Он ждал заказов на 30 тысяч экземпляров - после тщательного подсчета эта цифра была установлена с самого начала как необходимая для самоокупаемости- издания, потому что он никогда не имел в виду зарабатывать на Вольтере.
Однако Общество получило заказы всего лишь на 4 тысячи экземпляров. В 1781 году Бомарше уже стало совершенно ясно, что если издание Вольтера и не разорит его полностью, то, во всяком случае, будет ему стоить целого состояния. Любой другой на его месте начал бы, не теряя ни одного дня, принимать экстренные меры, чтобы выйти из дела с наименьшими потерями. У него этого и в мыслях не было. Смерть его союзника Морепа давала ему вполне приличный повод остановить издание, но он им не воспользовался. Первый том был напечатан в Келе в 1783 году, сто шестьдесят второй - в 1790 году, то есть в год выходило по 23 книги, цифра весьма значительная, если учесть объем каждого тома и роскошное оформление книг. Неуспех этих двух изданий объясняется, на мой взгляд, тем, что, - согласно установленному теперь правилу, даже к самым великим писателям, не считая тех, кто уходит из жизни молодыми, после их смерти на десять-двадцать лет пропадает интерес; это чистилище, о котором в свое время говорил Андре Жид и из недр которого его собственное творчество только в наши дни начинает выходить. Французы тогда отвернулись от Вольтера, а злые козни, которые церковь и парламент чинили его издателю, хотя и сильно мешали ему, не имели все же достаточной огласки, чтобы стать рекламой. Осуждая "кузницу безбожия" в Келе, католические власти не вели по ней интенсивного огня. Но ради справедливости надо добавить, что министры Людовика XVI выполнили обещание, данное Морепа: почта пропускала и разносила творения сатаны по всей стране.
Итак, Бомарше один финансировал это замечательное издание и с неослабевающей страстностью довел его до завершения. Он, лично наблюдая за всеми тонкостями печатания, был бескомпромиссно требователен и в результате достигал подлинного совершенства. Вырвав Вольтера у Екатерины, он оказал Франции неоценимую услугу и вместе с тем обеспечил счастье вчерашних, сегодняшних и завтрашних библиофилов.
На сей раз его деятельность принесла ему и кое-какую пользу. Хоть он почти разорился, его слава достигла зенита. Без обычного брюзжания, даже с приветливой улыбкой приняла Франция этот воистину царский подарок от г-на де Бомарше. Нашелся даже автор - да-да, - который публично поздравил его с этим. Звали его Жан-Франсуа Келава де Л'Эстанду. Не знаю, были ли у него другие таланты, но талантом льстеца он обладал несомненно. Вот в каких словах прославил он Бомарше:
"Вы универсальный человек.
Когда Вы пишете драмы, они получаются трогательными; когда Вы сочиняете комедии, они забавные. Вы музыкант? Вы вызываете восторг! Вы адвокат? Вы выигрываете все процессы! Вы судовладелец? Вы побеждаете всех врагов, богатеете, отстаиваете свои права перед королями. Вы любовник? Как всегда, легендарный. Наконец, Вы решили стать издателем? И Вы им становитесь. И таким издателем, как все остальные вместе взятые!".
Не могу не прокомментировать это восхваление. Заметили ли вы, что любезный коллега Бомарше, когда речь заходит о литературе, курит фимиамы с меньшим энтузиазмом? Если о комедиях он говорит лишь то, что они забавны, то музыка, сочиненная Бомарше, вызывает восторг! Кроме того, нельзя не задать себе вопрос, откуда господин Келава может знать, что Бомарше в постели всегда легендарный? Наконец, - in cauda venenum {В хвосте яд (лат.).}, когда он говорит ему, что он один стоит всех издателей, вместе взятых, не думает ли при этом господин Келава о своих рукописях, которые, уж конечно несправедливо, лежат без движения в ящиках его письменного стола?
Если я сейчас улыбаюсь, то только потому, что знаю, кто нас ждет, когда мы перевернем страницу. "Кто же, кто?" Ну, разумеется, Фигаро!
"ЖЕНИТЬБА ФИГАРО"
...в то время как я, черт побери...
С первой строчки этой книги мы идем к "Женитьбе", фундаменту нашего здания. Это и в самом деле главное произведение Бомарше. Оно проливает свет не только на остальные его сочинения, но и на жизнь автора. Все тайны этого человека, начиная с самой существенной, к которой мы непрестанно возвращаемся - тайны его происхождения, содержатся в "Безумном дне" - так поначалу называлась "Женитьба Фигаро". Бомарше раскрывается в этом сочинении и сознательно и невольно. Уже в "Севильском цирюльнике" он кое-что сообщил о себе. "Женитьба" же - настоящая исповедь. И, что самое поразительное, о" выбрал для этой исповеди, этого откровенного обнажения своей личности именно веселую комедию, они как бы растворились в пьесе; написанной для того, чтобы вызывать смех, и действительно его вызывающей, в пьесе, живущей собственной жизнью, причем всем известно, что это произведение Бомарше не уступает лучшим комедиям Мольера.
Этот шедевр французского театра является вместе с тем и политическим актом. Первые биографы Бомарше, которых трудно назвать революционерами, сделали все возможное, чтобы приуменьшить значение "Женитьбы" для своего времени, равно как и ее исторический резонанс. Они полагали, что этим служат славе своего героя и смывают с него позорные подозрения. Большинство их преемников пошли тем же путем, правда, по причинам диаметрально противоположным. Вольтер, Руссо, философы - да, конечно, а Фигаро - нет. Между комедией и Историей они не усматривали решительно никаких аналогий. И тем не менее!
Когда Людовик XVI, который искренне любил Бомарше, прочел в 1782 году рукопись "Женитьбы", реакция его была мгновенной: "Если быть последовательным, то, чтобы допустить постановку этой пьесы, нужно разрушить Бастилию. Этот человек глумится над всем, что должно уважать в государстве". Год спустя, после нового королевского запрета, Бомарше публично заявил: "Он не желает, чтобы ее поставили, а я говорю, что ее поставят и будут играть, непременно будут, хоть в Нотр-Дам". Таков был спор. Король против Бомарше. Конфликт этот стоит особого разбора. Автор "Женитьбы" понимал причины королевского запрета - причины политические. Если бы он не имел намерения вести бой с пороками системы, он, несомненно, сократил бы острые места пьесы или смягчил их. Мы же видели, как Бомарше перед постановкой "Севильского цирюльника" покорно следовал советам одних и внимал предостережениям других. Здесь же, если он и собирал мнения о форме и построении своей пьесы, он решительно не желал идти ни на какие уступки по ее сути. Когда Бомарше сочинял "Женитьбу", он твердо знал, что делает. Уточним, чтобы не возникло недоразумений: никогда, ни на минуту у него и в мыслях не было свергать монархию. Он был реформатором.
Как и Шуазель, Бомарше считал, что настало время установить во Франции конституционную монархию, опирающуюся на народ, и покончить со всеми привилегиями. В те годы он был не единственным, кто устно или письменно высказывал подобные мысли, это ясно, но он был первым, кто вознамерился воплотить свои политические идеи на театральных подмостках. Мы знаем, и, несомненно, Людовик XVI это тоже понимал, что театр - великолепный резонатор идей. Сцена - идеальная трибуна, более того, она - форум, ибо публика соучаствует в представлении криками, смехом, свистом, аплодисментами. Власть всегда опасалась театра. Перед войной 1939 года правительство запретило постановку "Кориолана" в "Комеди Франсэз"! Достаточно представить себе Людовика XVI читающим монолог: "Вы дали себе только труд родиться, и больше ничего" и завершающим свое чтение седьмым куплетом финального "водевиля":
В жизни есть закон могучий,
Кто - пастух, кто - господин!
Но рожденье - это случай,
Все решает ум один.
Повелитель сверхмогучий
Обращается во прах,
А Вольтер живет в веках.
Все решает ум один. Таков мог бы быть и девиз Бомарше. Ему потребовалось потратить больше ума для того, чтобы добиться постановки "Женитьбы", чем для того, чтобы ее написать.
На первый взгляд соотношение сил между монархом и Бомарше было не в пользу последнего. Миромениль, который в этих вопросах пользовался доверием короля, прочитав "Женитьбу", заявил, что это дьявольское произведение. До последнего дня перед премьерой министр юстиции прямо из кожи лез вон, чтобы не выпустить Фигаро на сцену. Остальные министры, часть придворных, церковь, парламент - все тут действовали заодно. Фраза, что от этой комедии несет запахом серы, была у всех на устах. Но в 1783 году Бомарше находился на гребне своего могущества. Король и его советники знали, сколь многим они были ему обязаны в политическом плане. Разве Англия, которая за год до этого капитулировала в Йорктауне, не сделала теперь выводы из своего поражения, признав американскую независимость? Разве не готовилось подписание Версальского договора, который возвращал Франции Сенегал, а главное, освобождал Дюнкерк от английских оккупантов? А кто толкнул Францию на эту политику? Кто неутомимо поддерживал подчас слабеющую королевскую волю? Кто предвидел, одно за другим, все эти исторические события? Кто, жертвуя своим временем, деньгами и гением, дал американцам возможность добиться победы? Если общественное мнение знало лишь Лафайета и Рошамбо, то в Версале было известно и другое имя.
Неофициальный министр, едва не ставший в ту пору и в самом деле министром, эдакий серый кардинал, если мне будет позволено не совсем точно употребить этот термин, Бомарше со все растущим авторитетом занимается и финансами, и экономикой, и юриспруденцией, и управлением территорией и т. д. И если он вмешивался во все, что происходило в стране, значит, властям это было угодно. Ломени приводит записку Бомарше Верженну, которая дает некоторое представление об его участии в государственных делах:
"Милостивый государь,
Имею честь направить Вам отчет о нашем последнем совещании. Необходимость из-за строгой секретности самолично переписать его с черновика задержала отправку этого документа. Сознательно излагаю все упрощенно, дабы король, когда г-н Морепа представит ему этот отчет, сумел бы ухватить самую суть вопроса и, несмотря на всю свою неопытность в такого рода сложных делах, убедиться в его бесспорности".
В конечном счете двусмысленность положения Бомарше является делом его рук, уж не знаю, сознательно или нет. Альмавива не может уволить Фигаро, потому что тот ему нецбходим. В системе "хозяин - слуга" в ловушке оказывается граф. Уверенный в своей безнаказанности, конечно, относительной, с этим я согласен, Фигаро отныне может себе все позволить. Как, впрочем, и Бомарше. Разве стал бы Людовик XVI в 80-е годы порывать отношения с человеком, который практически и сделал его королем, подготовив его торжество над Англией, - ведь это был единственный успех Людовика за все его правление - или, продолжая сравнение с Альмавивой, который помог ему лечь в постель к Розине?
Если Бомарше благодаря уму, хитрости и мужеству удалось занять некоторое положение в обществе, его социальное положение осталось точно таким же, каким оно было при его рождении. Самое низкое или просто никакое. Человек трезвого ума, он не обольщается своими удачами. Псевдокатолик, псевдодворянин, псевдоминистр, он должен либо сорвать с себя маску, либо умереть в маскарадном костюме.
Самые тонкие исследователи творчества Бомарше, такие, как Помо, Ван Тигем, Шерер, подробно останавливались на противоречиях его характера, его творчества, его жизни, но они как будто сознательно не хотят раскрыть тайну этого человека. И что же, нам в свою очередь тоже надо считать, что эту загадку разгадать невозможно? И повернуться спиной к сфинксу? Я не думаю, что так следует поступать, ибо наш сфинкс не перестает привлекать к себе внимание, подсказывать нам ответ, толкать на правильный путь догадок. Достаточно лишь внимать ему, вернее, читать и соображать, что к чему.
Известно, что Фигаро и Бомарше - одно лицо. Это уже секрет полишинеля. Сделав такое отождествление, нам надо понять, какие отсюда вытекают следствия. Если Бомарше - это Фигаро, то Альмавива - это общество, абсолютная монархия. Бартоло, Базиль, Бридуазон - свита короля, его лакеи. Остаются женщины, Розина и Сюзанна. Ими положено овладевать, и ими овладевают. Альмавива намерен был воспользоваться и той и другой. Фигаро помог ему овладеть первой, но решительно отказал во второй, которую намерен сохранить для себя. К этому мы еще вернемся. Но мне надо было бы теперь пустить вас по следу, зигзаги которого мне хорошо известны. Бомарше (Фигаро) исправно служит королю (Альмавиве), когда его дело справедливое (Розина), и борется с ним, когда тот намерен проявить свое тиранство (право первой ночи - Сюзанна).
Когда твое имя Бомарше, которое и не твое вовсе, а взятое напрокат, и ты исключительно силою своего обаяния и хитроумием стал всем заправлять в Версале, но вместе с тем тебе уже пора выйти на свет, то есть кричать свою правду во всеуслышанье, надо обладать одновременно большой гибкостью и твердостью, чтобы в 1780 году и служить королю и при этом бороться за свои взгляды. Весь гений Бомарше выражен в этом противоречии. Вернемся к "Женитьбе", о которой король сказал публично: "Она никогда не будет сыграна". Казалось бы, приговор обжалованию не подлежит. Но Бомарше всегда отвергал все приговоры. И оборачивал наказание против своих судей. Парламент ошельмовал его и лишил гражданских прав - он победил парламент и стал государственным деятелем. Людовик XVI запретил "Женитьбу". Пьесу будут играть, а король падет.
Чтобы одерживать верх, Бомарше вынужден был прибегать к всевозможным хитроумным маневрам. У короля есть козыри, но у Бомарше тоже есть свои выигрышные карты. Начатая партия разыгрывалась два года - в салонах и на столах шести цензоров.
За эти два года непрекращающихся интриг, вызвавших тогда такой взрыв страстей, что привлекает наше внимание и теперь, лагерь Людовика XVI оставался таким, каким был изначально, то есть ограничивался министром юстиции, графом де Прованс и несколькими придворными литераторами, а лагерь Бомарше все разрастался. Граф д'Артуа, к примеру, вскоре занял позицию, противоположную своему августейшему брату, и увлек за собой и г-жу де Полиньяк, и принцессу де Ламбаль, супругу маршала де Ришелье, и ее сына, герцога де Фронсака. "Каждый день, - рассказывает секретарь Марии-Антуанетты г-жа Кампан, - только и слышишь: я присутствовал или я буду присутствовать на чтении пьесы Бомарше". Интерес к пьесе был таким живым, а умы так возбуждены, что слава "Женитьбы" перешла все границы. Вскоре Екатерина II сообщила, что она относится благосклонно к постановке комедии в Санкт-Петербурге, а великий князь и будущий царь приехал во Францию специально, чтобы послушать пьесу, о которой говорила вся Европа. Людовик XVI, потеряв терпение, в конце концов согласился, чтобы актеры "Комеди Франсэз" сыграли "Женитьбу" один раз, при закрытых дверях, на сцене театра "Меню Плезир". Пьесу репетировали под руководством автора целый месяц вплоть до назначенного дня, а именно 13 июня 1783 года. Уже за два часа до поднятия занавеса гости графа д'Артуа ссорились из-за лучших мест. Но ровно за 10 минут до начала спектакля прибыл герцог де Вилькье с приказом короля запретить премьеру. Оскорбленные и взбешенные высокопоставленные гости открыто выразили свое возмущение.
Затея была не из простых. Две трети произведений Вольтера во Франции находились под запретом. Книготорговцы, которые разрешали себе продавать кое-какие его книги из-под полы, рисковали получить по суду большой срок тюремного заключения, как, впрочем, и те, кто, возвращаясь из-за границы, провозили в своем багаже отдельные томики Вольтера. Все захваченные книги тут же сжигали. Издать для любителей французской словесности сочинения, по большей части запрещенные, уже само по себе было вызовом. Не меньшим вызовом было намерение сразу напечатать восемьдесят или сто томов. К тому же права на опубликование этих книг находились в разных руках. И, наконец, последнее - издатель Панкук вознамерился заняться тем же, а у него было перед Бомарше два значительных преимущества. Во-первых, Панкук располагал всеми неизданными произведениями Вольтера, а во-вторых, его поддерживала русская императрица Екатерина, которая предложила ему и субсидию в несколько миллионов и свои типографии в Санкт-Петербурге. Опубликовать самого великого писателя Франции в далекой России означало во второй раз произнести над ним приговор. И опозорить Францию, Францию, которая еще при жизни писателя преклонила перед ним колени, продемонстрировав тем самым остроту противоречий внутри страны. Итак, Бомарше снова рассердился и кинулся к Морепа, человеку со скептическим и вместе с тем либеральным складом ума, "чтобы растолковать ему, каким позором было бы для Франции издание в России произведений писателя, вознесшего французскую литературу на вершину мировой славы". Фигаро, как мы уже видели и видим сейчас, был патриотом, он не обладал сердцем европейца, и удивляться тут нечему: во время своих непрерывных путешествий он узнал цену этому слову. Морепа, для которого, как и для Бомарше, Франция была Францией, а понятие "Европа" - глупостью, обещал ему помочь по мере возможности, но при условии, что все будет сделано под его, Бомарше, вывеской. Бомарше не сразу согласился на условия, поставленные первым министром. Он колебался. "Когда я вложу в это дело весь свой капитал, - сказал он, подумав, - духовенство пожалуется парламенту, издание будет приостановлено, издатель с наборщиками заклеймены и позор Франции станет еще более полным и ощутимым". Морепа в свою очередь подумал и обещал дать управлению почты секретный приказ, разрешающий ввоз и свободную пересылку по стране будущего полного собрания сочинений. Это было всего лишь устное обещание старого человека, который, правда, еще стоял у власти, но мог умереть со дня на день или быть отправленным на покой, однако Бомарше им удовлетворился. Для него обдумывать не означало отступать.
Ни один издатель никогда не обнаруживал такого пиетета перед издаваемым автором, как Бомарше. Для Вольтера Бомарше хотел непременно раздобыть и самый красивый шрифт, и самую лучшую бумагу, и самую роскошную кожу для переплетов. И, представьте, он добился всего этого. Восхитившись в Англии неким шрифтом, названным "Баскервиль", он купил несколько полных комплектов, и это стоило 50 000 франков. Что до бумаги, то он хотел такую, которая изготовлялась только в Голландии и только на самой знаменитой бумажной фабрике. Библиофилы знают, о чем идет речь, - от запаха и от прикосновения к некоторым голландским изданиям получаешь почти такое же наслаждение, как от чтения. Но поскольку голландцы оставляли эту бумагу для своих типографий, Бомарше отправил в Голландию - естественно, за свой счет - специалиста, способности которого успел оценить, с заданием научиться делать точно такую же бумагу. К этому времени он купил три типографии в Вогезах, во главе которых поставил того самого специалиста, которого отправлял в Голландию. Когда Бомарше чем-нибудь занимался, все делалось очень быстро. Однако самая трудная задача еще не была решена: нужно было найти помещение для издательства и типографии. Они должны были находиться вне Франции, но при этом как можно ближе к Парижу. Опытный коммерсант, Бомарше знал, как дорого стоит транспорт, и поскольку и речи не могло быть, чтобы экономить на качестве продукции, необходимо было снизить до минимума все накладные расходы. Прослышав, что маркграф Баденский был бы не прочь получить доход от старого и весьма внушительного форта Кель, Бомарше ухватился за этот случай и предложил арендовать форт. Маркграф согласился, но потом взял слово назад, вернее, высказал ряд требований, в том числе изъятие из издания всех пассажей, которые могут показаться оскорбительными для морали и нравов вообще, бога и маркграфов в частности, - Бомарше в тот же час ответил королевскому негоцианту весьма дерзким письмом, с высокомерием ставя его на место и угрожая устроить свою типографию в другом маркграфстве "на несколько шагов дальше", где ему предлагают "полную свободу, которой, само собой разумеется, общество, основанное на таких благородных принципах, никогда не будет злоупотреблять". То ли маркграф был толстокож, то ли карман у него был пуст, но, так или иначе, он безоговорочно сдал все свои позиции. "Вынужденный" внезапно освоить производство. бумаги, печатание, издательское дело", Бомарше очень скоро стал весьма сведущим в этих трех совершенно новых для него областях деятельности. Как всегда, он сумел окружить себя компетентными людьми, с которыми он к тому же поддерживал дружеские отношения. Чтобы руководить всей работой в Келе, он выбрал очень молодого человека, столь же честолюбивого, сколь и умного, но у которого скоро обнаружился существенный недостаток: он не умел ладить с людьми. Видимо, очень застенчивый, Летелье изображал деспота и хотел держать типографщиков в ежовых рукавицах. А у них уже тогда были те качества, которые мы знаем за ними сегодня и которые ставят их очень высоко в рабочей иерархии, а именно приверженность к своему делу, куда более высокий, чем обычно, интеллектуальный уровень и очень сильная любовь к свободе. Они скоро вошли в, конфликт с молодым диктатором. Бомарше пришлось вмешаться. С удивительным терпением посылал он ему послание за посланием, и постепенно Бомарше удалось изменить властную натуру молодого человека, сделать его более гибким. Он нашел доводы и слова, которые Летелье смог услышать. Так, в конце одного из своих писем Бомарше без зазрения совести играл на честолюбии и даже тщеславии юноши, сравнивая его с влиятельным государственным деятелем:
"Именно эта прямолинейная надменность и погубила только что г-на Неккера. Человек может быть одарен самыми большими талантами, но как только он станет кичиться своим превосходством перед теми, кто ему подчинен, эти люди превращаются в его врагов, и все летит ко всем чертям, хотя никто вроде бы ни в чем не виноват... Из всего этого Вы должны заключить, что я, как человек умеренный, мирный и осмотрительный, могу служить для Вас примером того, как надо обходиться с людьми, и было бы весьма желательно, чтобы каждый мог сказать о Вас то же самое, что Вы всегда, надеюсь, будете иметь основания говорить, ибо я приложу к этому все усилия, о Вашем слуге и друге Кароне де Бомарше".
Я привел этот отрывок, потому что он снова проливает свет на психологию Бомарше и его знание людей. И самого себя. Он с редкостным умением заставлял всех повиноваться себе или, вернее, помогать ему в делах. Не надо при этом забывать, что в 1780 году Кель был лишь одной из сотен его забот, а Летелье - последним пополнением в корпус его лейтенантов. Любопытная деталь: прежде чем нанять этого одаренного молодого человека, Бомарше, который хорошо разбирался, кто чего стоит, долгое время думал - не взять ли на эту должность Ретифа де Ла Бретонна. Но Ретиф, которого ныне считают одним из самых крупных писателей того времени и с полным основанием - одним из предвестников современного романа (я не имею в виду "нового романа"), относился к орфографии с той же свободой, что и Раймон Кено. А ведь речь шла о том, чтобы почтить память Вольтера, а не обновлять язык. Держать корректуру Бомарше поручил Декруа, который, как все знали, молился на Вольтера, И, наконец, он попросил Кондорсе снабдить рукопись комментариями работа столь же деликатная, сколь и неблагодарная.
Точно так же как за несколько лет до этих событий Бомарше создал торговый дом "Родриго Орталес и компания", чтобы вести "свою" американскую войну, так и теперь он учредил "Философское, литературное и типографское общество" исключительно для того, чтобы защитить память Вольтера и его произведения. Причем формально сам Бомарше назывался лишь парижским корреспондентом этого общества, но на деле был и его душой, и нервом, и финансистом.
"Общество, которое есть я" за огромные деньги - 160 000 франков купило у Панкука неизданные произведения, а также права на все книги, опубликованные в европейских странах у двадцати разных издателей.
Парижский корреспондент Общества решил, что будут два издания, первое, роскошное, ин-фолио, в 70-ти томах, второе -ин-кварто, в 92-х томах, каждое тиражом по 15 тысяч экземпляров. Он распорядился составить проспект еще в 1780 году, чтобы тут же началась подписка. Он ждал заказов на 30 тысяч экземпляров - после тщательного подсчета эта цифра была установлена с самого начала как необходимая для самоокупаемости- издания, потому что он никогда не имел в виду зарабатывать на Вольтере.
Однако Общество получило заказы всего лишь на 4 тысячи экземпляров. В 1781 году Бомарше уже стало совершенно ясно, что если издание Вольтера и не разорит его полностью, то, во всяком случае, будет ему стоить целого состояния. Любой другой на его месте начал бы, не теряя ни одного дня, принимать экстренные меры, чтобы выйти из дела с наименьшими потерями. У него этого и в мыслях не было. Смерть его союзника Морепа давала ему вполне приличный повод остановить издание, но он им не воспользовался. Первый том был напечатан в Келе в 1783 году, сто шестьдесят второй - в 1790 году, то есть в год выходило по 23 книги, цифра весьма значительная, если учесть объем каждого тома и роскошное оформление книг. Неуспех этих двух изданий объясняется, на мой взгляд, тем, что, - согласно установленному теперь правилу, даже к самым великим писателям, не считая тех, кто уходит из жизни молодыми, после их смерти на десять-двадцать лет пропадает интерес; это чистилище, о котором в свое время говорил Андре Жид и из недр которого его собственное творчество только в наши дни начинает выходить. Французы тогда отвернулись от Вольтера, а злые козни, которые церковь и парламент чинили его издателю, хотя и сильно мешали ему, не имели все же достаточной огласки, чтобы стать рекламой. Осуждая "кузницу безбожия" в Келе, католические власти не вели по ней интенсивного огня. Но ради справедливости надо добавить, что министры Людовика XVI выполнили обещание, данное Морепа: почта пропускала и разносила творения сатаны по всей стране.
Итак, Бомарше один финансировал это замечательное издание и с неослабевающей страстностью довел его до завершения. Он, лично наблюдая за всеми тонкостями печатания, был бескомпромиссно требователен и в результате достигал подлинного совершенства. Вырвав Вольтера у Екатерины, он оказал Франции неоценимую услугу и вместе с тем обеспечил счастье вчерашних, сегодняшних и завтрашних библиофилов.
На сей раз его деятельность принесла ему и кое-какую пользу. Хоть он почти разорился, его слава достигла зенита. Без обычного брюзжания, даже с приветливой улыбкой приняла Франция этот воистину царский подарок от г-на де Бомарше. Нашелся даже автор - да-да, - который публично поздравил его с этим. Звали его Жан-Франсуа Келава де Л'Эстанду. Не знаю, были ли у него другие таланты, но талантом льстеца он обладал несомненно. Вот в каких словах прославил он Бомарше:
"Вы универсальный человек.
Когда Вы пишете драмы, они получаются трогательными; когда Вы сочиняете комедии, они забавные. Вы музыкант? Вы вызываете восторг! Вы адвокат? Вы выигрываете все процессы! Вы судовладелец? Вы побеждаете всех врагов, богатеете, отстаиваете свои права перед королями. Вы любовник? Как всегда, легендарный. Наконец, Вы решили стать издателем? И Вы им становитесь. И таким издателем, как все остальные вместе взятые!".
Не могу не прокомментировать это восхваление. Заметили ли вы, что любезный коллега Бомарше, когда речь заходит о литературе, курит фимиамы с меньшим энтузиазмом? Если о комедиях он говорит лишь то, что они забавны, то музыка, сочиненная Бомарше, вызывает восторг! Кроме того, нельзя не задать себе вопрос, откуда господин Келава может знать, что Бомарше в постели всегда легендарный? Наконец, - in cauda venenum {В хвосте яд (лат.).}, когда он говорит ему, что он один стоит всех издателей, вместе взятых, не думает ли при этом господин Келава о своих рукописях, которые, уж конечно несправедливо, лежат без движения в ящиках его письменного стола?
Если я сейчас улыбаюсь, то только потому, что знаю, кто нас ждет, когда мы перевернем страницу. "Кто же, кто?" Ну, разумеется, Фигаро!
"ЖЕНИТЬБА ФИГАРО"
...в то время как я, черт побери...
С первой строчки этой книги мы идем к "Женитьбе", фундаменту нашего здания. Это и в самом деле главное произведение Бомарше. Оно проливает свет не только на остальные его сочинения, но и на жизнь автора. Все тайны этого человека, начиная с самой существенной, к которой мы непрестанно возвращаемся - тайны его происхождения, содержатся в "Безумном дне" - так поначалу называлась "Женитьба Фигаро". Бомарше раскрывается в этом сочинении и сознательно и невольно. Уже в "Севильском цирюльнике" он кое-что сообщил о себе. "Женитьба" же - настоящая исповедь. И, что самое поразительное, о" выбрал для этой исповеди, этого откровенного обнажения своей личности именно веселую комедию, они как бы растворились в пьесе; написанной для того, чтобы вызывать смех, и действительно его вызывающей, в пьесе, живущей собственной жизнью, причем всем известно, что это произведение Бомарше не уступает лучшим комедиям Мольера.
Этот шедевр французского театра является вместе с тем и политическим актом. Первые биографы Бомарше, которых трудно назвать революционерами, сделали все возможное, чтобы приуменьшить значение "Женитьбы" для своего времени, равно как и ее исторический резонанс. Они полагали, что этим служат славе своего героя и смывают с него позорные подозрения. Большинство их преемников пошли тем же путем, правда, по причинам диаметрально противоположным. Вольтер, Руссо, философы - да, конечно, а Фигаро - нет. Между комедией и Историей они не усматривали решительно никаких аналогий. И тем не менее!
Когда Людовик XVI, который искренне любил Бомарше, прочел в 1782 году рукопись "Женитьбы", реакция его была мгновенной: "Если быть последовательным, то, чтобы допустить постановку этой пьесы, нужно разрушить Бастилию. Этот человек глумится над всем, что должно уважать в государстве". Год спустя, после нового королевского запрета, Бомарше публично заявил: "Он не желает, чтобы ее поставили, а я говорю, что ее поставят и будут играть, непременно будут, хоть в Нотр-Дам". Таков был спор. Король против Бомарше. Конфликт этот стоит особого разбора. Автор "Женитьбы" понимал причины королевского запрета - причины политические. Если бы он не имел намерения вести бой с пороками системы, он, несомненно, сократил бы острые места пьесы или смягчил их. Мы же видели, как Бомарше перед постановкой "Севильского цирюльника" покорно следовал советам одних и внимал предостережениям других. Здесь же, если он и собирал мнения о форме и построении своей пьесы, он решительно не желал идти ни на какие уступки по ее сути. Когда Бомарше сочинял "Женитьбу", он твердо знал, что делает. Уточним, чтобы не возникло недоразумений: никогда, ни на минуту у него и в мыслях не было свергать монархию. Он был реформатором.
Как и Шуазель, Бомарше считал, что настало время установить во Франции конституционную монархию, опирающуюся на народ, и покончить со всеми привилегиями. В те годы он был не единственным, кто устно или письменно высказывал подобные мысли, это ясно, но он был первым, кто вознамерился воплотить свои политические идеи на театральных подмостках. Мы знаем, и, несомненно, Людовик XVI это тоже понимал, что театр - великолепный резонатор идей. Сцена - идеальная трибуна, более того, она - форум, ибо публика соучаствует в представлении криками, смехом, свистом, аплодисментами. Власть всегда опасалась театра. Перед войной 1939 года правительство запретило постановку "Кориолана" в "Комеди Франсэз"! Достаточно представить себе Людовика XVI читающим монолог: "Вы дали себе только труд родиться, и больше ничего" и завершающим свое чтение седьмым куплетом финального "водевиля":
В жизни есть закон могучий,
Кто - пастух, кто - господин!
Но рожденье - это случай,
Все решает ум один.
Повелитель сверхмогучий
Обращается во прах,
А Вольтер живет в веках.
Все решает ум один. Таков мог бы быть и девиз Бомарше. Ему потребовалось потратить больше ума для того, чтобы добиться постановки "Женитьбы", чем для того, чтобы ее написать.
На первый взгляд соотношение сил между монархом и Бомарше было не в пользу последнего. Миромениль, который в этих вопросах пользовался доверием короля, прочитав "Женитьбу", заявил, что это дьявольское произведение. До последнего дня перед премьерой министр юстиции прямо из кожи лез вон, чтобы не выпустить Фигаро на сцену. Остальные министры, часть придворных, церковь, парламент - все тут действовали заодно. Фраза, что от этой комедии несет запахом серы, была у всех на устах. Но в 1783 году Бомарше находился на гребне своего могущества. Король и его советники знали, сколь многим они были ему обязаны в политическом плане. Разве Англия, которая за год до этого капитулировала в Йорктауне, не сделала теперь выводы из своего поражения, признав американскую независимость? Разве не готовилось подписание Версальского договора, который возвращал Франции Сенегал, а главное, освобождал Дюнкерк от английских оккупантов? А кто толкнул Францию на эту политику? Кто неутомимо поддерживал подчас слабеющую королевскую волю? Кто предвидел, одно за другим, все эти исторические события? Кто, жертвуя своим временем, деньгами и гением, дал американцам возможность добиться победы? Если общественное мнение знало лишь Лафайета и Рошамбо, то в Версале было известно и другое имя.
Неофициальный министр, едва не ставший в ту пору и в самом деле министром, эдакий серый кардинал, если мне будет позволено не совсем точно употребить этот термин, Бомарше со все растущим авторитетом занимается и финансами, и экономикой, и юриспруденцией, и управлением территорией и т. д. И если он вмешивался во все, что происходило в стране, значит, властям это было угодно. Ломени приводит записку Бомарше Верженну, которая дает некоторое представление об его участии в государственных делах:
"Милостивый государь,
Имею честь направить Вам отчет о нашем последнем совещании. Необходимость из-за строгой секретности самолично переписать его с черновика задержала отправку этого документа. Сознательно излагаю все упрощенно, дабы король, когда г-н Морепа представит ему этот отчет, сумел бы ухватить самую суть вопроса и, несмотря на всю свою неопытность в такого рода сложных делах, убедиться в его бесспорности".
В конечном счете двусмысленность положения Бомарше является делом его рук, уж не знаю, сознательно или нет. Альмавива не может уволить Фигаро, потому что тот ему нецбходим. В системе "хозяин - слуга" в ловушке оказывается граф. Уверенный в своей безнаказанности, конечно, относительной, с этим я согласен, Фигаро отныне может себе все позволить. Как, впрочем, и Бомарше. Разве стал бы Людовик XVI в 80-е годы порывать отношения с человеком, который практически и сделал его королем, подготовив его торжество над Англией, - ведь это был единственный успех Людовика за все его правление - или, продолжая сравнение с Альмавивой, который помог ему лечь в постель к Розине?
Если Бомарше благодаря уму, хитрости и мужеству удалось занять некоторое положение в обществе, его социальное положение осталось точно таким же, каким оно было при его рождении. Самое низкое или просто никакое. Человек трезвого ума, он не обольщается своими удачами. Псевдокатолик, псевдодворянин, псевдоминистр, он должен либо сорвать с себя маску, либо умереть в маскарадном костюме.
Самые тонкие исследователи творчества Бомарше, такие, как Помо, Ван Тигем, Шерер, подробно останавливались на противоречиях его характера, его творчества, его жизни, но они как будто сознательно не хотят раскрыть тайну этого человека. И что же, нам в свою очередь тоже надо считать, что эту загадку разгадать невозможно? И повернуться спиной к сфинксу? Я не думаю, что так следует поступать, ибо наш сфинкс не перестает привлекать к себе внимание, подсказывать нам ответ, толкать на правильный путь догадок. Достаточно лишь внимать ему, вернее, читать и соображать, что к чему.
Известно, что Фигаро и Бомарше - одно лицо. Это уже секрет полишинеля. Сделав такое отождествление, нам надо понять, какие отсюда вытекают следствия. Если Бомарше - это Фигаро, то Альмавива - это общество, абсолютная монархия. Бартоло, Базиль, Бридуазон - свита короля, его лакеи. Остаются женщины, Розина и Сюзанна. Ими положено овладевать, и ими овладевают. Альмавива намерен был воспользоваться и той и другой. Фигаро помог ему овладеть первой, но решительно отказал во второй, которую намерен сохранить для себя. К этому мы еще вернемся. Но мне надо было бы теперь пустить вас по следу, зигзаги которого мне хорошо известны. Бомарше (Фигаро) исправно служит королю (Альмавиве), когда его дело справедливое (Розина), и борется с ним, когда тот намерен проявить свое тиранство (право первой ночи - Сюзанна).
Когда твое имя Бомарше, которое и не твое вовсе, а взятое напрокат, и ты исключительно силою своего обаяния и хитроумием стал всем заправлять в Версале, но вместе с тем тебе уже пора выйти на свет, то есть кричать свою правду во всеуслышанье, надо обладать одновременно большой гибкостью и твердостью, чтобы в 1780 году и служить королю и при этом бороться за свои взгляды. Весь гений Бомарше выражен в этом противоречии. Вернемся к "Женитьбе", о которой король сказал публично: "Она никогда не будет сыграна". Казалось бы, приговор обжалованию не подлежит. Но Бомарше всегда отвергал все приговоры. И оборачивал наказание против своих судей. Парламент ошельмовал его и лишил гражданских прав - он победил парламент и стал государственным деятелем. Людовик XVI запретил "Женитьбу". Пьесу будут играть, а король падет.
Чтобы одерживать верх, Бомарше вынужден был прибегать к всевозможным хитроумным маневрам. У короля есть козыри, но у Бомарше тоже есть свои выигрышные карты. Начатая партия разыгрывалась два года - в салонах и на столах шести цензоров.
За эти два года непрекращающихся интриг, вызвавших тогда такой взрыв страстей, что привлекает наше внимание и теперь, лагерь Людовика XVI оставался таким, каким был изначально, то есть ограничивался министром юстиции, графом де Прованс и несколькими придворными литераторами, а лагерь Бомарше все разрастался. Граф д'Артуа, к примеру, вскоре занял позицию, противоположную своему августейшему брату, и увлек за собой и г-жу де Полиньяк, и принцессу де Ламбаль, супругу маршала де Ришелье, и ее сына, герцога де Фронсака. "Каждый день, - рассказывает секретарь Марии-Антуанетты г-жа Кампан, - только и слышишь: я присутствовал или я буду присутствовать на чтении пьесы Бомарше". Интерес к пьесе был таким живым, а умы так возбуждены, что слава "Женитьбы" перешла все границы. Вскоре Екатерина II сообщила, что она относится благосклонно к постановке комедии в Санкт-Петербурге, а великий князь и будущий царь приехал во Францию специально, чтобы послушать пьесу, о которой говорила вся Европа. Людовик XVI, потеряв терпение, в конце концов согласился, чтобы актеры "Комеди Франсэз" сыграли "Женитьбу" один раз, при закрытых дверях, на сцене театра "Меню Плезир". Пьесу репетировали под руководством автора целый месяц вплоть до назначенного дня, а именно 13 июня 1783 года. Уже за два часа до поднятия занавеса гости графа д'Артуа ссорились из-за лучших мест. Но ровно за 10 минут до начала спектакля прибыл герцог де Вилькье с приказом короля запретить премьеру. Оскорбленные и взбешенные высокопоставленные гости открыто выразили свое возмущение.