Страница:
- Думаю, нам удалось ускользнуть от бандитов Блэнда.
- Ладно. Вот что я вам скажу: я возьму вас вместе с девушкой и спрячу, пока вы не выздоровеете. Здесь вы будете в безопасности. Мой ближайший сосед в пяти милях отсюда. И гости к нам приезжают не часто.
- Но вы очень рискуете. За мной охотятся и бандиты, и рейнджеры, сказал Дьюан.
- Ни разу еще не видел рейнджеров в этих краях. И с бандитами мы всегда жили мирно, разве что вот за исключением Блэнда. Я же сказал, что многим вам обязан.
- Мои лошади могут вас выдать, - добавил Дьюан.
- Я спрячу их в укромной месте, где есть трава и вода. Туда никто не ходит. Ладно, давайте-ка я помогу вам войти в дом!
Последним ощущением этого тяжелого дня, перед тем, как провалиться в небытие, Дьюан запомнил блаженство от давно забытой роскоши чистых простыней настоящей постели, чувство невыразимого облегчения от сброшенных, наконец, тяжелых сапог, и нежные прохладные руки Дженни на его горячем лице.
Он пролежал целых три недели, прежде чем начал поправляться, и еще одна неделя понадобилась, чтобы он смог, наконец, понемногу выходить в предвечерних сумерках на прогулку. После этого силы его начали быстро восстанавливаться. Но лишь перед самым концом своего долгого вынужденного заточения к нему вернулось его присутствие духа. В течение почти всей болезни он был хмур и молчалив.
- Дженни, скоро я уезжаю, - сказал он однажды вечером. - Я не могу больше сидеть на шее у этого доброго человека Эндрюса. Я никогда не забуду того, что он для нас сделал. И жена его тоже - она была так добра к нам. Да, Дженни, нам с тобой очень скоро придется расстаться.
- Не торопись прощаться, - возразила она.
В последнее время Дженни стала выглядеть как-то необычно. Она очень изменилась с тех пор, как Дьюан впервые увидел ее в доме у миссис Блэнд. Он принял ее нежелание прощаться за очередное выражение сожаления по поводу того, что он вынужден снова возвращаться к своей прежней жизни изгнанника. Однако что-то в ее словах заставило его приглядеться к ней более внимательно. На ней было простое белое платье, сшитое из ткани, которую подарила ей миссис Эндрюс. Сон, отдых и нормальная пища сделали свое дело. Если она была хорошенькой там, в логове бандитов, то сейчас такое определение было бы для нее уже недостаточным, Но все та же бледность, тот же напряженный взгляд, те же темные глаза, полные призрачных теней, оставались с нею и до сих пор. Заметив столь странную перемену, Дьюан стал чаще присматриваться к ней со все растущей уверенностью в том, что ему будет очень нехватать ее.
- Похоже, что мы больше не увидим друг друга, - сказал он. - Странно даже думать об этом. Мы вместе пережили страшные дни, и мне кажется, что я знаю тебя давным-давно!
Дженни смутилась чуть ли не до слез, и Дьюан быстро поменял тему разговора на менее личную.
Однажды вечером Эндрюс вернулся из поездки в Хантсвилль, где он пробыл несколько дней.
- Дьюан, все в один голос толкуют о том, как ты расчистил банду Блэнда, - говорил он, преисполненный важности от обилия новостей. - Конечно, слегка преувеличивают, судя по тому, что ты мне рассказывал; но у тебя появилось немало друзей по эту сторону от Нуэсес! Думаю, нет поселка или города, где бы не нашлось людей, чтобы приветствовать тебя от всего сердца! Хантсвилль, ты сам знаешь, разделен на две части по своим взглядам и убеждениям. Половина его жителей - мошенники. И те, кто громче всех восхваляет тебя, похоже, самые мошенники и есть! Например, я встретил Кинга Фишера, вожака здешней беззаконной вольницы. Так Кинг считает тебя порядочным человеком! Он мне все уши прожужжал о том, какое великое дело ты совершил для пограничья и честных скотоводов! Ведь теперь, когда нет Блэнда и Аллоуэя, Кингу будет куда вольготнее заниматься кражей скота. Ходят слухи, будто Хардин переводит свой лагерь на место Блэнда. Но не знаю, насколько это правда. Думаю, там никого не осталось. Прежде, когда крупный вожак отдавал Богу душу, его банда почти всегда разваливалась и рассыпалась. А там сейчас никого и не найдется, кто мог бы ею управлять.
- Не слышал, кто-нибудь из бандитов охотится за мной? - спросил Дьюан.
- Во всяком случае, никто из банды Блэнда, это точно, - ответил Эндрюс. - Фишер сказал, что до сих пор ни одна лошадь не была пущена по твоему следу. Да и кому теперь нужен этот Блэнд? И потом, его люди побоялись бы выслеживать тебя. Так что можешь спокойно ехать прямо в Хантсвилль, где будешь в большом почете. И в безопасности, я полагаю, если, конечно, кто-нибудь из пьяных коровьих пастухов и завсегдатаев салунов не попытается тебя подстрелить просто так, ради славы! Такого сорта типы повсюду будут попадаться у тебя на пути, Дьюан, куда бы ты не пошел!
- Через пару дней я смогу сесть в седло и самостоятельно позаботиться о себе, - сказал Дьюан. - Тогда я уеду... Мне хотелось бы поговорить с тобой о Дженни.
- Она может оставаться у нас, сколько захочет.
- Спасибо, Эндрюс. Ты добрый человек. Но я хочу увезти Дженни подальше от Рио-Гранде. Здесь она никогда не будет в безопасности. Кроме того, она может отыскать родственников. У нее они где-то есть, хотя она и не знает, где они живут.
- Ладно, Дьюан, поступай так, как ты считаешь лучшим. Думаю, тебе следует увезти ее в какой-нибудь большой город. Поезжай на север в Шельбивилль или Крокетт. Это хорошие города. Я сообщу Дженни имена людей, которые ей помогут. Тебе даже не придется заезжать в город.
- А который из них ближе, и как далеко до них?
- Шельбивилль. Думаю, дня два пути. Местность бедная скотом, так что вряд ли ты там встретишься со скотокрадами. И тем не менее, лучше езжайте ночью, и будьте осторожны!
Через два дня перед закатом солнца Дьюан и Дженни оседлали своих лошадей и распрощались с фермером и его женой. Эндрюс и слушать не хотел благодарностей Дьюана.
- Я сказал, что считаю себя твоим должником, - заявил он.
- Ну ладно, что же я смогу сделать для тебя? - спросил Дьюан. Когда-нибудь я, возможно, снова буду в здешних краях.
- Тогда просто слезай с коня и заходи в дом, иначе ты мне не друг! А насчет того, что бы ты мог для меня сделать, ничего такого мне в голову не приходит... Хотя нет, постой-ка, я как раз вспомнил!.. - с этими словами Эндрюс отвел Дьюана подальше от любопытных ушей женщин и продолжал шепотом: - Бак, когда-то я был богат. Меня разорил человек по имени Браун Родни Браун. Он живет в Хантсвилле, и он мой враг. Стрелок из меня никудышний, иначе я давно бы его прикончил! Браун раздел меня до нитки украл все, что у меня было. Он и конокрад, и скотокрад, и имеет достаточно влияния дома, чтобы защитить себя. Думаю, мне не нужно больше ничего говорить.
- Это тот Браун, который застрелил преследуемого беглеца по имени Стивене? - с любопытством поинтересовался Дьюан.
- Конечно, он самый. Я слышал эту историю. Браун клянется, будто влепил заряд Стивенсу между ребер. Но тому удалось ускакать, и никто не знает, что с ним случилось потом.
- Люк Стивене умер от того выстрела. Я похоронил его, - сказал Дьюан.
Эндрюс ничего не ответил, и оба мужчины вернулись к своим женщинам.
- Значит, по главной дороге около трех миль, у развилки свернуть налево, а дальше все прямо, - так ты сказал, Эндрюс?
- Верно. И удачи вам обоим!
Дьюан и Дженни тронули лошадей, которые легкой рысью унесли их в надвигающиеся сумерки. В тот момент Дьюана мучила одна настойчивая мысль. И Люк Стивене, и фермер Эндрюс - оба намекали Дьюану, чтобы он убил человека по имени Браун. От всего сердца Дьюану хотелось бы, чтобы они не говорили ему этого, воспринимая к тому же заказанную карту, как дело свершенное. До чего же кровавая страна Техас! Те, кто грабит, и те, кого грабят - все жаждут убийства. Оно живет в самой душе этого края. Разумеется, Дьюан будет всеми способами стараться избежать любой встречи с Родни Брауном. И само это решение наглядно показало Дьюану, насколько он действительно опасен - для людей и для себя. Временами его угнетало сознание ничтожности и хрупкости грани, отделяющей его здравое и доброе начало от необузданного, страшного и злого. Он сделал вывод, что только разум способен спасти его - только глубокое понимание угрожающей ему реальности окружающего мира и искренняя приверженность к добрым и благородным идеалам.
Беседа с Дженни, мирная и спокойная, отвлекала его от тягостных мыслей; он время от времени делился с нею своими взглядами, полными надежды на будущее. Наконец, стало совсем темно; небо затянуло тяжелыми тучами; в неподвижном воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка; духота и томительная гнетущая тяжесть, разлитая вокруг, предвещали грозу. Вскоре Дьюан уже не мог различить дорогу перед собой, хотя лошади находили ее без труда. Его тревожил непроглядный мрак ночи. Поэтому он подчинил все свое внимание тому, чтобы вовремя ее заметить, пристально вглядываясь в густую тьму впереди. К счастью, порога пошла по гребню возвышенности, где было меньше мескитовых кустов, и тьма поэтому была не столь непроницаемой; к тому времени они подъехали к развилке.
Выбравшись на правильную дорогу, Дьюан почувствовал облегчение. К его досаде, однако, неожиданно пошел мелкий моросящий дождь. Дженни не была одета для дождливой погоды, да и он, в сущности, тоже. Его куртка, которой он в здешнем сухом и теплом климате редко пользовался, была приторочена сзади к луке седла, и он отдал ее Дженни.
Они продолжали ехать дальше. Дождь шел, не переставая; он даже становился все сильнее. Дьюан весь промок и продрог до костей. Дженни, впрочем, чувствовала себя намного лучше благодаря его куртке из плотной ткани. Ночь, несмотря на все неудобства, проходила быстро, и вскоре путников встретил серенький скучный дождливый рассвет.
Дженни настояла на том, чтобы отыскать какое-нибудь укрытие, где бы они могли развести огонь и обсушиться. Дьюан был далеко не настолько здоров, чтобы рисковать подхватить простуду. Зубы его от озноба уже сейчас выбивали мелкую дробь. Однако найти укрытие в этой безлюдной и пустынной местности казалось абсолютно бесплодной задачей. Совершенно неожиданно, тем не менее, им посчастливилось набрести на заброшенную саманную хижину, расположенную немного в стороне от дороги. Внутри хижины было не только сухо, но там также находились и дрова; воды вокруг было сколько угодно в лужах и канавах, не было лишь травы для лошадей.
Жаркое пламя очага, горячая пища и питье значительно улучшили их настроение, создав определенный комфорт и уют. И Дженни легла поспать. Для Дьюана же наступило время бодрствования. Хижина не обеспечивала надежного укрытия. Дождь шел все сильнее и сильнее, и ветер переменился к северу. "Северный ветер, - пробормотал Дьюан про себя. - Дня два продлится, а то и три!" И он почувствовал, что невероятное везение, сопутствовавшее ему до сих пор, начинает ему изменять. Но одно обстоятельство все же благоприятствовало ему: едва ли кто из путешественников может оказаться поблизости в такую погоду.
Пока Дьюан бодрствовал, Дженни спала. Спасение этой девушки означало для него больше, чем просто осуществление поставленной перед собой задачи. Сначала оно было обусловлено частично естественным гуманным стремлением помочь несчастной женщине и частично желанием доказать себе, что он не опустился до уровня бандитов и отщепенцев. Впоследствии, однако, пришло другое чувство, странное, наполненное чем-то личным, теплым и покровительственным.
Он глядел сверху вниз на хрупкую нежную девушку в мятом и измызганном платье, растрепанную, с бледным и спокойным лицом, слегка нахмуренным во сне, с длинными темными ресницами, лежащими на щеках, и ему казалось, что он видит ее слабость, ее прелесть, ее женственность, как никогда прежде. Если бы не он, она лежала бы сейчас там, в хижине Блэнда, растерзанная, изуродованная, уничтоженная. Сознание своей причастности к ее спасению вызывало в нем чувство ответственности за ее дальнейшую судьбу. Она была молода, избавлена от нависшей над ней тяжелой угрозы; она забудет все и заживет счастливо; она станет доброй матерью и женой для какого-нибудь хорошего человека. Эта мысль почему-то задевала его сердце. Его поступки, смертельно опасные порой, были обусловлены благородными устремлениями и помогали ему сохранять ускользающую надежду. Ни разу с тех пор, как мысль о Дженни проникла в его сознание, страшные призраки не приходили, чтобы мучить его.
Завтра она окажется среди добрых, порядочных людей и, возможно, отыщет своих родных. Он благодарил Господа за это; и все же какая-то неясная щемящая боль неизменно таилась в его груди.
Дженни проспала больше половины дня. Дьюан бодрствовал, постоянно будучи настороже, стоял ли он, сидел или шагал из угла в угол. Дождь с монотонным постоянством стучал по крыше и время от времени вместе с порывом ветра залетал внутрь хижины. Лошади стояли снаружи под навесом, который обеспечивал плохое укрытие, и они беспокойно переступали ногами. Дьюан держал их взнузданными и оседланными.
Где-то далеко за полдень Дженни наконец проснулась. Они приготовили еду, и потом сидели перед маленьким очагом, следя за пляшущими язычками огня. Дженни, как заметил Дьюан, никогда не переставала быть трагической фигурой, бедной печальной девушкой, весьма далекой от ясного и безмятежного восприятия окружающего. Но сегодня присущая ей характерная черта - постоянно испытывать какую-то неясную тревогу и беспокойство - особенно поразила его. Впрочем, он отнес это за счет долгого нервного напряжения и волнения перед приближающимся концом их путешествия. И тем не менее, когда глаза ее останавливались на нем, казалось, что думает она вовсе не о своей свободе и не о будущем.
- Завтра в это время ты будешь в Шельбивилле, - сказал он.
- А где будешь ты? - быстро спросила она.
- Я? О, я буду на пути к какому-нибудь уединенному местечку, - ответил он.
Девушка вздрогнула, словно от озноба:
- Я родилась в Техасе. Я помню, какая горькая и тяжелая судьба выпала на долю моих родителей. Но как бы ни бедны они были, у них была крыша над головой, огонь в очаге, теплая постель и близкие люди, любившие их. А ты, Дьюан - о, Боже мой! Что за жизнь ожидает тебя? Ты вечно должен будешь скитаться, прятаться, вечно быть настороже. Ни нормальной пищи, ни подушки, ни дружеского слова, ни женской руки! Лошади, револьверы, дороги, скалы, звериные норы - вот что станет главным в твоей жизни. Ты вынужден будешь куда-то бежать, ехать, скрываться, убивать, пока не встретишь...
Всхлипнув, она замолкла и уронила голову на колени. Дьюан был немало удивлен и глубоко тронут ее порывом.
- Девочка моя, спасибо тебе за добрые мысли обо мне, - сказал он с дрожью в голосе. - Ты не представляешь, как много они значат для меня!
Дженни подняла залитое слезами лицо, красноречивое, прекрасное.
- Я слышала, что лучшие люди становятся здесь дурными. Но только не ты! Обещай мне! Я никогда не встречала никого... похожего на тебя. Я... я... возможно, мы никогда больше не встретимся... Но я никогда не забуду тебя. Я буду молиться за тебя и постараюсь... как-нибудь помочь тебе. Не отчаивайся. Никогда не поздно вернуться. Надежда сохраняла мне жизнь - там, у Блэнда, до того, как пришел ты. Я была всего лишь слабой бедной девушкой. Но я могла надеяться, и ты тоже. Держись подальше от людей. Стань одиноким волком. Борись за жизнь. Терпи свое изгнание... и, может быть... когда-нибудь...
Голос изменил ей. Дьюан сжал ее ладонь и с чувством столь же глубоким, как и то, что прозвучало в ее голосе, обещал помнить ее слова. В своей тревоге с нем она высказала поистине мудрые мысли - указала на единственный возможный путь.
Бдительность Дьюана, притупленная на несколько мгновений столь неожиданным и бурным проявлением чувств обычно скромной и застенчивой девушки, восстановилось не раньше, чем он обнаружил, что гнедой, на котором ехала Дженни, сорвался с привязи и убежал. Мягкая влажная почва приглушила топот его копыт. Но следы его четко выделялись в грязи. Неподалеку виднелись заросли мескитовых кустов, куда лошадь могла забрести в поисках пастбища. Оказалось, однако, что все произошло совсем иначе.
Дьюан не хотел оставлять Дженни одну в хижине у самой дороги. Поэтому он усадил ее на свою лошадь и велел следовать за ним. Дождь на время прекратился, хотя гроза, по-видимому, еще не прошла. Следы вели вверх по неглубокому оврагу до плоской равнины, сплошь поросшей мескитами, грушевидными кактусами и колючим кустарником, так что проехать туда верхом было невозможно. Время уплывало с катастрофической быстротой. Вскоре наступит ночь. Он не мог рассчитывать на то, что Дженни сумеет следовать за ним достаточно быстро пешком через колючие заросли. Поэтому он решил рискнуть оставить Дженни у границы кустарника и отправиться на поиски лошади одному.
Когда он вошел в густую поросль, неожиданный звук заставил его насторожиться. Был ли это хруст сухой ветки, на которую он наступил невзначай, или звук донесся со стороны? Он услыхал топот копыт своего вороного, беспокойно переступавшего с ноги на ногу. Затем все стихло. Тем не менее, он продолжал прислушиваться, не удовлетворившись наступившей тишиной. Он вообще не испытывал чувства удовлетворения, если дело касалось вопросов безопасности; он слишком хорошо знал, что для него в этой стране безопасности не будет никогда.
Гнедой проложил целую просеку в густых зарослях. Дьюан никак не мог понять, что привлекло его сюда? Конечно же, не пастбище, поскольку здесь не было ни клочка травы. Наконец, он услышал впереди топот лошадиных копыт и бросился туда. Глубокая вязкая грязь и острые колючки затрудняли движение. Он почти приблизился к гнедому, когда внезапно натолкнулся на множество лошадиных следов.
Дьюан наклонился, чтобы рассмотреть их повнимательнее, и с тревогой убедился, что они были оставлены очень недавно, сразу, как только прекратился дождь. Это были следы хорошо подкованных лошадей. Дьюан выпрямился и осторожно огляделся вокруг. Его немедленным решением было вернуться назад к Дженни. Но он уже довольно далеко углубился в заросли, чтобы быстро проделать обратную дорогу. Один или два раза ему показалось, будто он слышит треск в кустах, но он не останавливался. Теперь он был совершенно уверен, что им грозит опасность.
Внезапно откуда-то неподалеку донесся отчетливый топот лошадиных копыт. Затем тишину пронизал отчаянный крик. Он прекратился резко, словно кричавшему зажали рот. Дьюан рванулся вперед, продираясь сквозь колючие кусты. Он услыхал еще один крик Дженни - призывный крик о помощи, быстро заглохший. Ему показалось, будто он раздался немного правее, и он бросился туда. Он выбежал на поляну, где дымящиеся головешки от костра и почва, испещренная следами сапог и конских копыт, свидетельствовали о том, что здесь недавно был разбит лагерь. В три прыжка преодолев расстояние до границы поляны, он снова углубился в заросли и, наконец, очутился на том месте, где он оставил Дженни. Но он опоздал. Лошадь его исчезла. Дженни тоже. Всадников нигде не было видно. Не было слышно ни звука. Остался лишь глубоко протоптанный след лошадей, уходящий на север. Дженни похитили скорее всего, бандиты. Дьюан понял, что о преследовании не может быть и речи, и что Дженни потеряна для него - навсегда...
Глава 10
В сотне миль от тех мест, где подвиги Дьюана приобрели наибольшую известность, далеко у истоков Нуэсес, где река чистой прозрачной струей пробивается между желтых скал, стояла маленькая уединенная хижина из неошкуренных мескитовых бревен. Построенная давным-давно, она тем не менее хорошо сохранилась. Одна дверь выходила на поросшую травой, давно не хоженую тропу, другая - на противоположную сторону, в узкое глубокое ущелье, густо заросшее деревьями и кустарниками. На границе люди, скрывающиеся от закона, и те, кто опасается мести врагов, которым они когда-то нанесли обиду, никогда не живут в домах с одной только дверью.
Местность была дикая, безлюдная, непригодная для человеческого существования, разве что для отчаявшегося изгнанника и отщепенца. Да и тот, пожалуй, предпочел бы ей множество других укромных мест этого пустынного необжитого края. Внизу, на дне ущелья находился неиссякаемый родничок пресной воды; трава круглый год, прохладные тенистые уголки, олени, кролики, куропатки, фрукты, ягоды - и долгие, долгие мили узких, извилистых, глубоких каньонов, заполненных обломками скал и непролазными глухими зарослями. Тут слышны были вопли пантеры, пронзительный визг дикой кошки, резкий, кашляющий голос ягуара. Бесчисленные пчелы кружились, жужжа, над цветущими растениями и травами и, казалось, разбрасывали по ветру мед и цветочную пыльцу. Целыми днями здесь звучал непрекращающийся хор птичьих голосов, и всех их перекрывал громкий и мелодичный голос птицы-пересмешника, насмехавшейся над всеми остальными.
В ясные дни - а хмурые дни здесь бывали очень редко - после того, как стихал ветер перед закатом, вокруг маленькой хижины, казалось, воцарялись безмятежная тишина и покой. Обрамленные золотой каймой далекие горы стояли в синей туманной дымке, постепенно угасая по мере наступления темноты. В один из таких мирных и тихих вечеров снизу, из ущелья, поднялся мужчина и сел на пороге двери, выходящей на запад. Этот одинокий наблюдатель волшебных красот заката, вслушивающийся в тишину, был Дьюан. И эта хижина была той самой, где три года назад Дженни выходила его, вернув снова к жизни.
Убийство человека по имени Сэллерс и сложное сочетание обстоятельств, превративших трагедию в неизбывное горе, оставили след, если не изменили полностью привычки и манеры Дьюана. Он выследил Сэллерса и преследовал его за предполагаемое похищение Дженни. Он преследовал его и после того, как узнал, что Сэллерс путешествует в одиночку. Дьюану надо было окончательно убедиться в смерти Дженни. Неясные, отрывочные сведения, несколько слов то здесь, то там, непроверенные истории, - вот и все, что Дьюану удалось собрать за годы, чтобы подтвердить слухи о том, будто Дженни умерла вскоре после ее вторичного похищения. Но он не был уверен. Убедить его в этом мог только Сэллерс. Дьюан надеялся если не вырвать у него признание, то хотя бы прочесть правду у него в глазах перед концом. Но пуля оказалась слишком точной: она навеки запечатала уста негодяя и смертельной дымкой заволокла его остановившиеся глаза.
После этого поединка Дьюан долго лежал на ранчо у своего друга, и когда оправился от раны, которую нанес ему Сэллерс, он навьючил двух лошадей необходимой утварью и припасами и отправился к безымянному ущелью на реке Нуэсес. Здесь он и проводил в уединении долгие томительные месяцы, терзаясь угрызениями совести, мечтая, страдая от ночных призраков и кошмаров.
Ему приходилось немало трудиться, чтобы добывать себе средства к существованию здесь, в этом скалистом безлюдье. И работа, труд помогали ему коротать время. Но он не мог работать постоянно, даже если и находил для себя занятие. И тогда, в минуты безделья и в бессонные ночные часы, его уделом становилась непрекращающая пытка, сущий ад, поражавший его сознание.
Заход солнца и вечерние сумерки приносили ему некоторое умиротворение. Маленькая хижина на краю ущелья, казалось, хранила в себе присутствие Дженни. Не то, чтобы его посещал здесь ее дух, - нет, иначе он поверил бы в ее смерть. Он надеялся, что Дженни не пережила свое второе несчастье, и эта упорная надежда переросла в веру, если не в уверенность. По возвращении сюда, в первый раз после долгого отсутствия переступив порог хижины, он обнаружил в ней все точно так же, как они оставили здесь перед уходом, и даже поблекшую, выцветшую ленточку, которой Дженни перевязывала свои длинные волосы. Ни один бродяга или случайный путник не заглядывали в это уединенное место, что еще более повысило его ценность в глазах у Дьюана.
Странной особенностью его памяти о Дженни являлась свежесть и яркость образов: прошедшие годы, житейские тяготы, смертельная опасность, - ничто не могло заставить их потускнеть, умертвить мысли о том, что могло бы быть, сложись их судьба иначе. Дьюан обладал поразительным даром воображения. Он мог закрыть глаза и представить перед собой Дженни так же четко, как если бы она стояла перед ним во плоти. Целыми часами он вызывал ее образ, мечтая, представляя себе жизнь, которую он не знал до сих пор и не познает теперь никогда. Он видел стройную, изящную фигуру Дженни, старое поношенное коричневое платье, надетое на ней в тот первый раз, когда он впервые увидел ее у Блэнда, ее маленькие ступни в мексиканских сандалиях, ее тонкие руки, огрубевшие от работы, ее округлые плечи, полную шею, ее бледное, печальное, прелестное лицо с огромными темными глазами. Он помнил каждый ее взгляд, брошенный на него, каждое слово, обращенное к нему, каждый жест, касавшийся его. Он думал о ее красоте и нежности, о тех незначительных мелочах, которые впоследствии стали для него доказательством того, что она, должно быть, любила его. И он настраивал себя на мысли об этом, чтобы не думать о ее жизни у Блэнда, о ее бегстве с ним и затем о вторичном ее похищении, потому что такие воспоминания вызывали в нем только горькую и бесполезную боль. Он вынужден был вести постоянную настойчивую борьбу с памятью, потому что она разъедала его сердце.
Сидя у двери с широко раскрытыми невидящими глазами, он мечтал о доме, о своей седой матери. Он представлял себе прежнюю домашнюю жизнь, приукрашенную и наполненную новыми лицами и новыми радостями, и себя самого, как неотъемлемую часть этой жизни. Но в конце концов, как неизбежная реакция на возвращение к горькой и печальной действительности, из сердца его неизменно вырывался безмолвный крик, не менее отчаянный от того, что он был неслышим: "Несчастный дурак! Никогда - слышишь, никогда! - тебе не увидеть своей матери! Никогда не вернуться домой! Никогда не иметь своего дома! Ты Дьюан, Одинокий Волк! О Боже! Как бы мне хотелось со всем этим покончить! Эти мечты, эти видения истязают меня! Что общего у меня с матерью, с домом, с женой? Ни светловолосый мальчуган, ни темноглазая девчушка никогда не будут любить меня. Я изгнанник, отщепенец, мертвый для порядочного и честного мира. Я один-один! Лучше уж быть грубым и очерствевшим скотом, или умереть! Эти мысли сведут меня с ума! И что осталось у меня на всем белом свете? Дикая уединенная нора, как у волка, одинокие безмолвные дни, одинокие бессонные ночи, наполненные призраками! Или глухая тропа, дорога с кровавыми следами, и потом преследования, погони, бегство в поисками спасения где-нибудь в скалах или зарослях. Какая дьявольская сила влечет меня? Почему я не могу покончить со всем этим? Что держит меня здесь? Всего лишь проклятый инстинкт азартного стрелка-убийцы - выжить во что бы то ни стало... цепляться за жалкую жизнь... не боясь смерти, присосаться, точно пиявка, к надежде умереть, как редко умирают герои поединков, - без сапог! Бэйн, ты был первым, и ты давно отомщен. Я бы охотно поменялся с тобой. А Сэллерс, ты был последним, и ты тоже отомщен. И все вы остальные, вы тоже отомщены! Лежите с миром в своих могилах и оставьте меня в покое!"
- Ладно. Вот что я вам скажу: я возьму вас вместе с девушкой и спрячу, пока вы не выздоровеете. Здесь вы будете в безопасности. Мой ближайший сосед в пяти милях отсюда. И гости к нам приезжают не часто.
- Но вы очень рискуете. За мной охотятся и бандиты, и рейнджеры, сказал Дьюан.
- Ни разу еще не видел рейнджеров в этих краях. И с бандитами мы всегда жили мирно, разве что вот за исключением Блэнда. Я же сказал, что многим вам обязан.
- Мои лошади могут вас выдать, - добавил Дьюан.
- Я спрячу их в укромной месте, где есть трава и вода. Туда никто не ходит. Ладно, давайте-ка я помогу вам войти в дом!
Последним ощущением этого тяжелого дня, перед тем, как провалиться в небытие, Дьюан запомнил блаженство от давно забытой роскоши чистых простыней настоящей постели, чувство невыразимого облегчения от сброшенных, наконец, тяжелых сапог, и нежные прохладные руки Дженни на его горячем лице.
Он пролежал целых три недели, прежде чем начал поправляться, и еще одна неделя понадобилась, чтобы он смог, наконец, понемногу выходить в предвечерних сумерках на прогулку. После этого силы его начали быстро восстанавливаться. Но лишь перед самым концом своего долгого вынужденного заточения к нему вернулось его присутствие духа. В течение почти всей болезни он был хмур и молчалив.
- Дженни, скоро я уезжаю, - сказал он однажды вечером. - Я не могу больше сидеть на шее у этого доброго человека Эндрюса. Я никогда не забуду того, что он для нас сделал. И жена его тоже - она была так добра к нам. Да, Дженни, нам с тобой очень скоро придется расстаться.
- Не торопись прощаться, - возразила она.
В последнее время Дженни стала выглядеть как-то необычно. Она очень изменилась с тех пор, как Дьюан впервые увидел ее в доме у миссис Блэнд. Он принял ее нежелание прощаться за очередное выражение сожаления по поводу того, что он вынужден снова возвращаться к своей прежней жизни изгнанника. Однако что-то в ее словах заставило его приглядеться к ней более внимательно. На ней было простое белое платье, сшитое из ткани, которую подарила ей миссис Эндрюс. Сон, отдых и нормальная пища сделали свое дело. Если она была хорошенькой там, в логове бандитов, то сейчас такое определение было бы для нее уже недостаточным, Но все та же бледность, тот же напряженный взгляд, те же темные глаза, полные призрачных теней, оставались с нею и до сих пор. Заметив столь странную перемену, Дьюан стал чаще присматриваться к ней со все растущей уверенностью в том, что ему будет очень нехватать ее.
- Похоже, что мы больше не увидим друг друга, - сказал он. - Странно даже думать об этом. Мы вместе пережили страшные дни, и мне кажется, что я знаю тебя давным-давно!
Дженни смутилась чуть ли не до слез, и Дьюан быстро поменял тему разговора на менее личную.
Однажды вечером Эндрюс вернулся из поездки в Хантсвилль, где он пробыл несколько дней.
- Дьюан, все в один голос толкуют о том, как ты расчистил банду Блэнда, - говорил он, преисполненный важности от обилия новостей. - Конечно, слегка преувеличивают, судя по тому, что ты мне рассказывал; но у тебя появилось немало друзей по эту сторону от Нуэсес! Думаю, нет поселка или города, где бы не нашлось людей, чтобы приветствовать тебя от всего сердца! Хантсвилль, ты сам знаешь, разделен на две части по своим взглядам и убеждениям. Половина его жителей - мошенники. И те, кто громче всех восхваляет тебя, похоже, самые мошенники и есть! Например, я встретил Кинга Фишера, вожака здешней беззаконной вольницы. Так Кинг считает тебя порядочным человеком! Он мне все уши прожужжал о том, какое великое дело ты совершил для пограничья и честных скотоводов! Ведь теперь, когда нет Блэнда и Аллоуэя, Кингу будет куда вольготнее заниматься кражей скота. Ходят слухи, будто Хардин переводит свой лагерь на место Блэнда. Но не знаю, насколько это правда. Думаю, там никого не осталось. Прежде, когда крупный вожак отдавал Богу душу, его банда почти всегда разваливалась и рассыпалась. А там сейчас никого и не найдется, кто мог бы ею управлять.
- Не слышал, кто-нибудь из бандитов охотится за мной? - спросил Дьюан.
- Во всяком случае, никто из банды Блэнда, это точно, - ответил Эндрюс. - Фишер сказал, что до сих пор ни одна лошадь не была пущена по твоему следу. Да и кому теперь нужен этот Блэнд? И потом, его люди побоялись бы выслеживать тебя. Так что можешь спокойно ехать прямо в Хантсвилль, где будешь в большом почете. И в безопасности, я полагаю, если, конечно, кто-нибудь из пьяных коровьих пастухов и завсегдатаев салунов не попытается тебя подстрелить просто так, ради славы! Такого сорта типы повсюду будут попадаться у тебя на пути, Дьюан, куда бы ты не пошел!
- Через пару дней я смогу сесть в седло и самостоятельно позаботиться о себе, - сказал Дьюан. - Тогда я уеду... Мне хотелось бы поговорить с тобой о Дженни.
- Она может оставаться у нас, сколько захочет.
- Спасибо, Эндрюс. Ты добрый человек. Но я хочу увезти Дженни подальше от Рио-Гранде. Здесь она никогда не будет в безопасности. Кроме того, она может отыскать родственников. У нее они где-то есть, хотя она и не знает, где они живут.
- Ладно, Дьюан, поступай так, как ты считаешь лучшим. Думаю, тебе следует увезти ее в какой-нибудь большой город. Поезжай на север в Шельбивилль или Крокетт. Это хорошие города. Я сообщу Дженни имена людей, которые ей помогут. Тебе даже не придется заезжать в город.
- А который из них ближе, и как далеко до них?
- Шельбивилль. Думаю, дня два пути. Местность бедная скотом, так что вряд ли ты там встретишься со скотокрадами. И тем не менее, лучше езжайте ночью, и будьте осторожны!
Через два дня перед закатом солнца Дьюан и Дженни оседлали своих лошадей и распрощались с фермером и его женой. Эндрюс и слушать не хотел благодарностей Дьюана.
- Я сказал, что считаю себя твоим должником, - заявил он.
- Ну ладно, что же я смогу сделать для тебя? - спросил Дьюан. Когда-нибудь я, возможно, снова буду в здешних краях.
- Тогда просто слезай с коня и заходи в дом, иначе ты мне не друг! А насчет того, что бы ты мог для меня сделать, ничего такого мне в голову не приходит... Хотя нет, постой-ка, я как раз вспомнил!.. - с этими словами Эндрюс отвел Дьюана подальше от любопытных ушей женщин и продолжал шепотом: - Бак, когда-то я был богат. Меня разорил человек по имени Браун Родни Браун. Он живет в Хантсвилле, и он мой враг. Стрелок из меня никудышний, иначе я давно бы его прикончил! Браун раздел меня до нитки украл все, что у меня было. Он и конокрад, и скотокрад, и имеет достаточно влияния дома, чтобы защитить себя. Думаю, мне не нужно больше ничего говорить.
- Это тот Браун, который застрелил преследуемого беглеца по имени Стивене? - с любопытством поинтересовался Дьюан.
- Конечно, он самый. Я слышал эту историю. Браун клянется, будто влепил заряд Стивенсу между ребер. Но тому удалось ускакать, и никто не знает, что с ним случилось потом.
- Люк Стивене умер от того выстрела. Я похоронил его, - сказал Дьюан.
Эндрюс ничего не ответил, и оба мужчины вернулись к своим женщинам.
- Значит, по главной дороге около трех миль, у развилки свернуть налево, а дальше все прямо, - так ты сказал, Эндрюс?
- Верно. И удачи вам обоим!
Дьюан и Дженни тронули лошадей, которые легкой рысью унесли их в надвигающиеся сумерки. В тот момент Дьюана мучила одна настойчивая мысль. И Люк Стивене, и фермер Эндрюс - оба намекали Дьюану, чтобы он убил человека по имени Браун. От всего сердца Дьюану хотелось бы, чтобы они не говорили ему этого, воспринимая к тому же заказанную карту, как дело свершенное. До чего же кровавая страна Техас! Те, кто грабит, и те, кого грабят - все жаждут убийства. Оно живет в самой душе этого края. Разумеется, Дьюан будет всеми способами стараться избежать любой встречи с Родни Брауном. И само это решение наглядно показало Дьюану, насколько он действительно опасен - для людей и для себя. Временами его угнетало сознание ничтожности и хрупкости грани, отделяющей его здравое и доброе начало от необузданного, страшного и злого. Он сделал вывод, что только разум способен спасти его - только глубокое понимание угрожающей ему реальности окружающего мира и искренняя приверженность к добрым и благородным идеалам.
Беседа с Дженни, мирная и спокойная, отвлекала его от тягостных мыслей; он время от времени делился с нею своими взглядами, полными надежды на будущее. Наконец, стало совсем темно; небо затянуло тяжелыми тучами; в неподвижном воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка; духота и томительная гнетущая тяжесть, разлитая вокруг, предвещали грозу. Вскоре Дьюан уже не мог различить дорогу перед собой, хотя лошади находили ее без труда. Его тревожил непроглядный мрак ночи. Поэтому он подчинил все свое внимание тому, чтобы вовремя ее заметить, пристально вглядываясь в густую тьму впереди. К счастью, порога пошла по гребню возвышенности, где было меньше мескитовых кустов, и тьма поэтому была не столь непроницаемой; к тому времени они подъехали к развилке.
Выбравшись на правильную дорогу, Дьюан почувствовал облегчение. К его досаде, однако, неожиданно пошел мелкий моросящий дождь. Дженни не была одета для дождливой погоды, да и он, в сущности, тоже. Его куртка, которой он в здешнем сухом и теплом климате редко пользовался, была приторочена сзади к луке седла, и он отдал ее Дженни.
Они продолжали ехать дальше. Дождь шел, не переставая; он даже становился все сильнее. Дьюан весь промок и продрог до костей. Дженни, впрочем, чувствовала себя намного лучше благодаря его куртке из плотной ткани. Ночь, несмотря на все неудобства, проходила быстро, и вскоре путников встретил серенький скучный дождливый рассвет.
Дженни настояла на том, чтобы отыскать какое-нибудь укрытие, где бы они могли развести огонь и обсушиться. Дьюан был далеко не настолько здоров, чтобы рисковать подхватить простуду. Зубы его от озноба уже сейчас выбивали мелкую дробь. Однако найти укрытие в этой безлюдной и пустынной местности казалось абсолютно бесплодной задачей. Совершенно неожиданно, тем не менее, им посчастливилось набрести на заброшенную саманную хижину, расположенную немного в стороне от дороги. Внутри хижины было не только сухо, но там также находились и дрова; воды вокруг было сколько угодно в лужах и канавах, не было лишь травы для лошадей.
Жаркое пламя очага, горячая пища и питье значительно улучшили их настроение, создав определенный комфорт и уют. И Дженни легла поспать. Для Дьюана же наступило время бодрствования. Хижина не обеспечивала надежного укрытия. Дождь шел все сильнее и сильнее, и ветер переменился к северу. "Северный ветер, - пробормотал Дьюан про себя. - Дня два продлится, а то и три!" И он почувствовал, что невероятное везение, сопутствовавшее ему до сих пор, начинает ему изменять. Но одно обстоятельство все же благоприятствовало ему: едва ли кто из путешественников может оказаться поблизости в такую погоду.
Пока Дьюан бодрствовал, Дженни спала. Спасение этой девушки означало для него больше, чем просто осуществление поставленной перед собой задачи. Сначала оно было обусловлено частично естественным гуманным стремлением помочь несчастной женщине и частично желанием доказать себе, что он не опустился до уровня бандитов и отщепенцев. Впоследствии, однако, пришло другое чувство, странное, наполненное чем-то личным, теплым и покровительственным.
Он глядел сверху вниз на хрупкую нежную девушку в мятом и измызганном платье, растрепанную, с бледным и спокойным лицом, слегка нахмуренным во сне, с длинными темными ресницами, лежащими на щеках, и ему казалось, что он видит ее слабость, ее прелесть, ее женственность, как никогда прежде. Если бы не он, она лежала бы сейчас там, в хижине Блэнда, растерзанная, изуродованная, уничтоженная. Сознание своей причастности к ее спасению вызывало в нем чувство ответственности за ее дальнейшую судьбу. Она была молода, избавлена от нависшей над ней тяжелой угрозы; она забудет все и заживет счастливо; она станет доброй матерью и женой для какого-нибудь хорошего человека. Эта мысль почему-то задевала его сердце. Его поступки, смертельно опасные порой, были обусловлены благородными устремлениями и помогали ему сохранять ускользающую надежду. Ни разу с тех пор, как мысль о Дженни проникла в его сознание, страшные призраки не приходили, чтобы мучить его.
Завтра она окажется среди добрых, порядочных людей и, возможно, отыщет своих родных. Он благодарил Господа за это; и все же какая-то неясная щемящая боль неизменно таилась в его груди.
Дженни проспала больше половины дня. Дьюан бодрствовал, постоянно будучи настороже, стоял ли он, сидел или шагал из угла в угол. Дождь с монотонным постоянством стучал по крыше и время от времени вместе с порывом ветра залетал внутрь хижины. Лошади стояли снаружи под навесом, который обеспечивал плохое укрытие, и они беспокойно переступали ногами. Дьюан держал их взнузданными и оседланными.
Где-то далеко за полдень Дженни наконец проснулась. Они приготовили еду, и потом сидели перед маленьким очагом, следя за пляшущими язычками огня. Дженни, как заметил Дьюан, никогда не переставала быть трагической фигурой, бедной печальной девушкой, весьма далекой от ясного и безмятежного восприятия окружающего. Но сегодня присущая ей характерная черта - постоянно испытывать какую-то неясную тревогу и беспокойство - особенно поразила его. Впрочем, он отнес это за счет долгого нервного напряжения и волнения перед приближающимся концом их путешествия. И тем не менее, когда глаза ее останавливались на нем, казалось, что думает она вовсе не о своей свободе и не о будущем.
- Завтра в это время ты будешь в Шельбивилле, - сказал он.
- А где будешь ты? - быстро спросила она.
- Я? О, я буду на пути к какому-нибудь уединенному местечку, - ответил он.
Девушка вздрогнула, словно от озноба:
- Я родилась в Техасе. Я помню, какая горькая и тяжелая судьба выпала на долю моих родителей. Но как бы ни бедны они были, у них была крыша над головой, огонь в очаге, теплая постель и близкие люди, любившие их. А ты, Дьюан - о, Боже мой! Что за жизнь ожидает тебя? Ты вечно должен будешь скитаться, прятаться, вечно быть настороже. Ни нормальной пищи, ни подушки, ни дружеского слова, ни женской руки! Лошади, револьверы, дороги, скалы, звериные норы - вот что станет главным в твоей жизни. Ты вынужден будешь куда-то бежать, ехать, скрываться, убивать, пока не встретишь...
Всхлипнув, она замолкла и уронила голову на колени. Дьюан был немало удивлен и глубоко тронут ее порывом.
- Девочка моя, спасибо тебе за добрые мысли обо мне, - сказал он с дрожью в голосе. - Ты не представляешь, как много они значат для меня!
Дженни подняла залитое слезами лицо, красноречивое, прекрасное.
- Я слышала, что лучшие люди становятся здесь дурными. Но только не ты! Обещай мне! Я никогда не встречала никого... похожего на тебя. Я... я... возможно, мы никогда больше не встретимся... Но я никогда не забуду тебя. Я буду молиться за тебя и постараюсь... как-нибудь помочь тебе. Не отчаивайся. Никогда не поздно вернуться. Надежда сохраняла мне жизнь - там, у Блэнда, до того, как пришел ты. Я была всего лишь слабой бедной девушкой. Но я могла надеяться, и ты тоже. Держись подальше от людей. Стань одиноким волком. Борись за жизнь. Терпи свое изгнание... и, может быть... когда-нибудь...
Голос изменил ей. Дьюан сжал ее ладонь и с чувством столь же глубоким, как и то, что прозвучало в ее голосе, обещал помнить ее слова. В своей тревоге с нем она высказала поистине мудрые мысли - указала на единственный возможный путь.
Бдительность Дьюана, притупленная на несколько мгновений столь неожиданным и бурным проявлением чувств обычно скромной и застенчивой девушки, восстановилось не раньше, чем он обнаружил, что гнедой, на котором ехала Дженни, сорвался с привязи и убежал. Мягкая влажная почва приглушила топот его копыт. Но следы его четко выделялись в грязи. Неподалеку виднелись заросли мескитовых кустов, куда лошадь могла забрести в поисках пастбища. Оказалось, однако, что все произошло совсем иначе.
Дьюан не хотел оставлять Дженни одну в хижине у самой дороги. Поэтому он усадил ее на свою лошадь и велел следовать за ним. Дождь на время прекратился, хотя гроза, по-видимому, еще не прошла. Следы вели вверх по неглубокому оврагу до плоской равнины, сплошь поросшей мескитами, грушевидными кактусами и колючим кустарником, так что проехать туда верхом было невозможно. Время уплывало с катастрофической быстротой. Вскоре наступит ночь. Он не мог рассчитывать на то, что Дженни сумеет следовать за ним достаточно быстро пешком через колючие заросли. Поэтому он решил рискнуть оставить Дженни у границы кустарника и отправиться на поиски лошади одному.
Когда он вошел в густую поросль, неожиданный звук заставил его насторожиться. Был ли это хруст сухой ветки, на которую он наступил невзначай, или звук донесся со стороны? Он услыхал топот копыт своего вороного, беспокойно переступавшего с ноги на ногу. Затем все стихло. Тем не менее, он продолжал прислушиваться, не удовлетворившись наступившей тишиной. Он вообще не испытывал чувства удовлетворения, если дело касалось вопросов безопасности; он слишком хорошо знал, что для него в этой стране безопасности не будет никогда.
Гнедой проложил целую просеку в густых зарослях. Дьюан никак не мог понять, что привлекло его сюда? Конечно же, не пастбище, поскольку здесь не было ни клочка травы. Наконец, он услышал впереди топот лошадиных копыт и бросился туда. Глубокая вязкая грязь и острые колючки затрудняли движение. Он почти приблизился к гнедому, когда внезапно натолкнулся на множество лошадиных следов.
Дьюан наклонился, чтобы рассмотреть их повнимательнее, и с тревогой убедился, что они были оставлены очень недавно, сразу, как только прекратился дождь. Это были следы хорошо подкованных лошадей. Дьюан выпрямился и осторожно огляделся вокруг. Его немедленным решением было вернуться назад к Дженни. Но он уже довольно далеко углубился в заросли, чтобы быстро проделать обратную дорогу. Один или два раза ему показалось, будто он слышит треск в кустах, но он не останавливался. Теперь он был совершенно уверен, что им грозит опасность.
Внезапно откуда-то неподалеку донесся отчетливый топот лошадиных копыт. Затем тишину пронизал отчаянный крик. Он прекратился резко, словно кричавшему зажали рот. Дьюан рванулся вперед, продираясь сквозь колючие кусты. Он услыхал еще один крик Дженни - призывный крик о помощи, быстро заглохший. Ему показалось, будто он раздался немного правее, и он бросился туда. Он выбежал на поляну, где дымящиеся головешки от костра и почва, испещренная следами сапог и конских копыт, свидетельствовали о том, что здесь недавно был разбит лагерь. В три прыжка преодолев расстояние до границы поляны, он снова углубился в заросли и, наконец, очутился на том месте, где он оставил Дженни. Но он опоздал. Лошадь его исчезла. Дженни тоже. Всадников нигде не было видно. Не было слышно ни звука. Остался лишь глубоко протоптанный след лошадей, уходящий на север. Дженни похитили скорее всего, бандиты. Дьюан понял, что о преследовании не может быть и речи, и что Дженни потеряна для него - навсегда...
Глава 10
В сотне миль от тех мест, где подвиги Дьюана приобрели наибольшую известность, далеко у истоков Нуэсес, где река чистой прозрачной струей пробивается между желтых скал, стояла маленькая уединенная хижина из неошкуренных мескитовых бревен. Построенная давным-давно, она тем не менее хорошо сохранилась. Одна дверь выходила на поросшую травой, давно не хоженую тропу, другая - на противоположную сторону, в узкое глубокое ущелье, густо заросшее деревьями и кустарниками. На границе люди, скрывающиеся от закона, и те, кто опасается мести врагов, которым они когда-то нанесли обиду, никогда не живут в домах с одной только дверью.
Местность была дикая, безлюдная, непригодная для человеческого существования, разве что для отчаявшегося изгнанника и отщепенца. Да и тот, пожалуй, предпочел бы ей множество других укромных мест этого пустынного необжитого края. Внизу, на дне ущелья находился неиссякаемый родничок пресной воды; трава круглый год, прохладные тенистые уголки, олени, кролики, куропатки, фрукты, ягоды - и долгие, долгие мили узких, извилистых, глубоких каньонов, заполненных обломками скал и непролазными глухими зарослями. Тут слышны были вопли пантеры, пронзительный визг дикой кошки, резкий, кашляющий голос ягуара. Бесчисленные пчелы кружились, жужжа, над цветущими растениями и травами и, казалось, разбрасывали по ветру мед и цветочную пыльцу. Целыми днями здесь звучал непрекращающийся хор птичьих голосов, и всех их перекрывал громкий и мелодичный голос птицы-пересмешника, насмехавшейся над всеми остальными.
В ясные дни - а хмурые дни здесь бывали очень редко - после того, как стихал ветер перед закатом, вокруг маленькой хижины, казалось, воцарялись безмятежная тишина и покой. Обрамленные золотой каймой далекие горы стояли в синей туманной дымке, постепенно угасая по мере наступления темноты. В один из таких мирных и тихих вечеров снизу, из ущелья, поднялся мужчина и сел на пороге двери, выходящей на запад. Этот одинокий наблюдатель волшебных красот заката, вслушивающийся в тишину, был Дьюан. И эта хижина была той самой, где три года назад Дженни выходила его, вернув снова к жизни.
Убийство человека по имени Сэллерс и сложное сочетание обстоятельств, превративших трагедию в неизбывное горе, оставили след, если не изменили полностью привычки и манеры Дьюана. Он выследил Сэллерса и преследовал его за предполагаемое похищение Дженни. Он преследовал его и после того, как узнал, что Сэллерс путешествует в одиночку. Дьюану надо было окончательно убедиться в смерти Дженни. Неясные, отрывочные сведения, несколько слов то здесь, то там, непроверенные истории, - вот и все, что Дьюану удалось собрать за годы, чтобы подтвердить слухи о том, будто Дженни умерла вскоре после ее вторичного похищения. Но он не был уверен. Убедить его в этом мог только Сэллерс. Дьюан надеялся если не вырвать у него признание, то хотя бы прочесть правду у него в глазах перед концом. Но пуля оказалась слишком точной: она навеки запечатала уста негодяя и смертельной дымкой заволокла его остановившиеся глаза.
После этого поединка Дьюан долго лежал на ранчо у своего друга, и когда оправился от раны, которую нанес ему Сэллерс, он навьючил двух лошадей необходимой утварью и припасами и отправился к безымянному ущелью на реке Нуэсес. Здесь он и проводил в уединении долгие томительные месяцы, терзаясь угрызениями совести, мечтая, страдая от ночных призраков и кошмаров.
Ему приходилось немало трудиться, чтобы добывать себе средства к существованию здесь, в этом скалистом безлюдье. И работа, труд помогали ему коротать время. Но он не мог работать постоянно, даже если и находил для себя занятие. И тогда, в минуты безделья и в бессонные ночные часы, его уделом становилась непрекращающая пытка, сущий ад, поражавший его сознание.
Заход солнца и вечерние сумерки приносили ему некоторое умиротворение. Маленькая хижина на краю ущелья, казалось, хранила в себе присутствие Дженни. Не то, чтобы его посещал здесь ее дух, - нет, иначе он поверил бы в ее смерть. Он надеялся, что Дженни не пережила свое второе несчастье, и эта упорная надежда переросла в веру, если не в уверенность. По возвращении сюда, в первый раз после долгого отсутствия переступив порог хижины, он обнаружил в ней все точно так же, как они оставили здесь перед уходом, и даже поблекшую, выцветшую ленточку, которой Дженни перевязывала свои длинные волосы. Ни один бродяга или случайный путник не заглядывали в это уединенное место, что еще более повысило его ценность в глазах у Дьюана.
Странной особенностью его памяти о Дженни являлась свежесть и яркость образов: прошедшие годы, житейские тяготы, смертельная опасность, - ничто не могло заставить их потускнеть, умертвить мысли о том, что могло бы быть, сложись их судьба иначе. Дьюан обладал поразительным даром воображения. Он мог закрыть глаза и представить перед собой Дженни так же четко, как если бы она стояла перед ним во плоти. Целыми часами он вызывал ее образ, мечтая, представляя себе жизнь, которую он не знал до сих пор и не познает теперь никогда. Он видел стройную, изящную фигуру Дженни, старое поношенное коричневое платье, надетое на ней в тот первый раз, когда он впервые увидел ее у Блэнда, ее маленькие ступни в мексиканских сандалиях, ее тонкие руки, огрубевшие от работы, ее округлые плечи, полную шею, ее бледное, печальное, прелестное лицо с огромными темными глазами. Он помнил каждый ее взгляд, брошенный на него, каждое слово, обращенное к нему, каждый жест, касавшийся его. Он думал о ее красоте и нежности, о тех незначительных мелочах, которые впоследствии стали для него доказательством того, что она, должно быть, любила его. И он настраивал себя на мысли об этом, чтобы не думать о ее жизни у Блэнда, о ее бегстве с ним и затем о вторичном ее похищении, потому что такие воспоминания вызывали в нем только горькую и бесполезную боль. Он вынужден был вести постоянную настойчивую борьбу с памятью, потому что она разъедала его сердце.
Сидя у двери с широко раскрытыми невидящими глазами, он мечтал о доме, о своей седой матери. Он представлял себе прежнюю домашнюю жизнь, приукрашенную и наполненную новыми лицами и новыми радостями, и себя самого, как неотъемлемую часть этой жизни. Но в конце концов, как неизбежная реакция на возвращение к горькой и печальной действительности, из сердца его неизменно вырывался безмолвный крик, не менее отчаянный от того, что он был неслышим: "Несчастный дурак! Никогда - слышишь, никогда! - тебе не увидеть своей матери! Никогда не вернуться домой! Никогда не иметь своего дома! Ты Дьюан, Одинокий Волк! О Боже! Как бы мне хотелось со всем этим покончить! Эти мечты, эти видения истязают меня! Что общего у меня с матерью, с домом, с женой? Ни светловолосый мальчуган, ни темноглазая девчушка никогда не будут любить меня. Я изгнанник, отщепенец, мертвый для порядочного и честного мира. Я один-один! Лучше уж быть грубым и очерствевшим скотом, или умереть! Эти мысли сведут меня с ума! И что осталось у меня на всем белом свете? Дикая уединенная нора, как у волка, одинокие безмолвные дни, одинокие бессонные ночи, наполненные призраками! Или глухая тропа, дорога с кровавыми следами, и потом преследования, погони, бегство в поисками спасения где-нибудь в скалах или зарослях. Какая дьявольская сила влечет меня? Почему я не могу покончить со всем этим? Что держит меня здесь? Всего лишь проклятый инстинкт азартного стрелка-убийцы - выжить во что бы то ни стало... цепляться за жалкую жизнь... не боясь смерти, присосаться, точно пиявка, к надежде умереть, как редко умирают герои поединков, - без сапог! Бэйн, ты был первым, и ты давно отомщен. Я бы охотно поменялся с тобой. А Сэллерс, ты был последним, и ты тоже отомщен. И все вы остальные, вы тоже отомщены! Лежите с миром в своих могилах и оставьте меня в покое!"